* * *
Пусть в жизни молодой, где тонко, там и рвется,
Но в старости страшней чумы любой разрыв,
А женщина любить всю жизнь меня клянется,
На следующий день о клятве позабыв.
Готовый потакать любым ее капризам,
Прощения просил, лил слезы, жил вверх дном,
И нежная душа фарфоровым сервизом
Звенела от стыда в шкафу моем грудном.
Хотя народ с утра готов к труду и к бою,
На городе лежит дождя густая сеть.
В тумане голубом вдруг встретишься с собою…
Не дай мне, Бог, себя в натуре рассмотреть.
И снова кавардак, когда без церемоний
Распроданы и кровь, и золото побед,
А там, где свил гнездо израиль филармоний,
Совсем не так давно шумел политпросвет.
Накинувшийся дождь и холоден, и мелок,
На дереве свернул программу соловей,
Воротит душу мне от выигрышных сделок
Не только с кем-нибудь, но с совестью своей.
Прости, Новосибирск, лишившихся наследства,
Тех, кто под выходной, приняв по двести грамм,
Просыплется с семьей из транспортного средства
И свой последний рубль пожертвует на храм.
За городом в полях пестро от мать-и-мачех,
И осень по утрам когтит листву как рысь.
Мне больше невтерпеж выхаживать лежачих,
А тех, кто всех живей – от ненависти грызть.
Пока осенний мир был пьян и беззаботен,
За роскошь и покой безлюдного житья
Клен красный растерял детей своих сто сотен
И тут же их забыл, и Бог - ему судья.
На теле буйных лет следы от ран и порчи
Но дух еще здоров, и прав старик Рабле:
Осенняя любовь – не самый худший кормчий
Плывущих в никуда костлявых кораблей.
Мой пульс, как курс рубля при Брежневе, стабилен,
И мучит только боль от пенья Аонид,
Пусть бывшая любовь летит в автомобиле,
Я дальше буду жить пешком, как инвалид.
Вот занавес упал, комедии финита,
Народ гремит дверьми разношенных ДКа
А я вдохнуть боюсь через цилиндр фильтра
Последний кубометр заморского дымка.