(попытка киносценария)
Сумерки сгущаются на засыпающей деревней. Редкие огоньки озаряют окна. Указатель у въезда в деревню гласит: Большие Иваны.
По пустынной улице к магазину движется пожилая женщина. Внезапно её внимание привлекает яркий шар вдалеке, который летит от леса к деревне. Женщина, трижды перекрестившись, почти трусцой бежит в магазин. Шар проносится на деревней и падает на землю, между полуразорённым сельским клубом и кладбищем…
***
Магазин. В нём многолюдно. Кто-то бродит среди стеллажей, кто-то беседует, кто-то выстроился в очередь к прилавку.
Жориха. Говорят, соль и спички подорожают.
Савенчиха. Кого понарожают?
Жориха. Соль и спички подорожают, глухая тетеря.
Савенчиха. А если рожают, разве это потеря?
Савуниха. Да слухи всё это…
Савенчиха. Лиля, тут говорят, что соль и спички подорожают. Продай-ка мне пару килограммчиков.
Лиля. Соль ещё вчера закончилась, а спички – и того раньше.
Савенчиха. Почему всё заканчивается именно на мне?
- Катерина Ивановна, вы читать умеете? – Лиля указывает на вывеску. - У нас товары повседневного спроса. Вот все уже и спросили. Приходи на следующей неделе.
Савенчиха уходит. Лиля, разговаривая с покупателями, наблюдает за Андреем «Чинариком», который вошёл в магазин и юркнул за один из стеллажей.
Лиля. А рубашку, Андрей, повесь на место. Не для шита.
Чинарик. Я только примерить хотел.
Лиля. Деньги есть? Покажи.
Чинарик. Дома забыл.
Лиля. Ты, алкаш, наверно забыл, как деньги выглядят.
Чинарик. Неправда, я вчера пенсию матери получил. Только дома забыл.
Лиля. А совесть не забыл? Когда деньги покажешь, тогда и меряй. И скажи своей Чавеле, чтоб детей за продуктами не посылала – ничего не дам.
Чинарик. Другим ты в кредит даёшь.
Лиля. Даю. Потому что у других, в отличие от вас, алкашей проклятых, кредит доверия есть.
Чинарик. Злая ты, Лилька. Вот поэтому и замуж тебя никто не берёт.
Лиля. Тебе что ль на шею броситься? Люди добрые, вы посмотрите, какого завидного жениха я сейчас из магазина пинком под зад провожу.
Чинарик поспешно ретируется. Все смеются. Дверь магазина открывается. Входит Толик-«корреспондент». Из кармана торчит сложенная газета.
- Толя, какие сегодня «Новости Полесья»?
Толик. Стоит человеку один раз оступиться – всю жизнь вспоминать будут.
Шкирдюк. А есть что вспомнить?
Толик. История яйца выеденного не стоит.
Шкирдюк. А ты расскажи. Человек я здесь новый, истории не знаю.
Толик. Дела давно минувших лет, преданья старины глубокой.
Лиля. Забытых? Хочешь, я напомню?
Толик. Я сам… Сам…
- Сам ты и половину правды не расскажешь. – Лиля взяла из рук Толика мятую купюру. - До аварии ещё этот случай приключился. Пошёл наш Толик в лес и прихватил с собой фотоаппарат…
***
Бродя по лесу, Толик натыкает на какую-то дверь железную в холме. Надпись на ней гласит: «не влезай – убьёт».
***
- Толик наш лезть не стал, а только сфотографировал дверь и фотографию с заметкой «Новости Полесья» послал в районку, - рассказывала Лиля. - А через пару дней приехали кагэбэшники, взяли нашего Толика под белы руки, увезли с собой за тридевять земель и показали ему такие «Новости Полесья», что он забыл, как буквы пишутся и для чего нужен фотоаппарат. «Корреспондент» наш не знал, что сфотографировал объект государственной связи.
Все смеются.
Шкирдюк. Толян, так ты «узник совести»? Давай выпьем. Я тоже ни за что пострадал…
Толик. В смысле?
Шкирдюк. Дело был так. Лет от роду мне тогда было двадцать. Встречался я со своей Надеждой Зосимовной. Балагур был и шутник. Охоч до розыгрышей. Идём мы однажды с танцев…
***
Шкирдюк достаёт из кармана «Правду» и протягивает даме моего сердца:
- Хочешь фокус покажу? Ты газету помнёшь, а я её выпрямлю.
Надежда Зосимовна стала газету мять. А Шкирдюк приговаривает:
-Ты получше мни, чтоб труднее было распрямлять.
Надежда Зосимовна вдруг увидела портрет отца народов, переменилась в лице, тут же вернула газету.
- Постой здесь на посту, а я в ближайшие кусты на разведку схожу, - хохотнув, Шкирдюк исчезает в ближайших зарослях. Надежда Зосимовна пулей летит в контору колхоза, набирает какой номер, говорит:
- Примите сигнал…
Шкирдюк возвращается домой, где его поджидает «воронок».
***
Шкирдюк, Вот так за свои «невинные шалости и фокусы» я получил срок.
Толик. Времена сейчас другие. Союза нет. Да и деревня наша ни на одной карте не значится. Хочешь фокусы показывай, хочешь о новостях Полесья пиши – никому ты не нужен.
Шкирдюк. Так уж никому?
Толик. Никому.
Вбегает перепуганная Савенчиха и указывает куда в сторону и вверх:
- Там..! Там..!
Все. Что?
Савенчиха. Ангел с неба спустился. Весь в белых одеждах. Идёт и говорит мне: «Здравствуй, Катерина Ивановна!»
Лиля. Баба Катя, с ума вы не выжили и пить не пьёте, а несёте чушь несусветную.
Савенчиха. Он сюда идёт. Сейчас увидите.
Шкирдюк. И кто этот небесный посланник? «Чинарик» с забытой пенсией?
Толик. Инопланетянин. Сейчас много пишут про НЛО.
Савенчиха. А откуда он узнал, что меня Катериной Ивановной кличут?
Толик. Чудеса.
Лиля. Привиделось старухе… Да разве это чудеса? Вот у моей соседки скотинка необыкновенная есть. Анька всё время хвастается: «Вечером от свиньи полосу сала отрежу, а утром она – цела-целёхонька». Вот где чудеса!
Вместо «ангела» в магазине появляется дед Сергей по прозвищу «Лев».
Толик. Сергей Леонтьевич, вы сейчас никого не встретили?
Дед Встретил.
Все. Ну?
Дед Что «ну»?
Лиля. Как он выглядит? Сюда идёт?
Дед. Сюда не идёт, а вот отсюда – идёт…
Лиля. Как он выглядит?
Дед. Кто?
Лиля. Ангел.
Дед. С ума вы посходили. Никаких ангелов там нет. Две бабы возле магазина лясы точили, да так и ушли…с ненаточенными.
Савенчиха. А ангел где?
Дед. Не видел я никого. Темно уже. –Лиле: - Дай мне пятнадцать килограмм сахара.
Лиля. Норма – два килограмма на руки.
Дед. Хорошо. Два килограмма на руки, остальное – в сумку. А дрожжей нет?
Лиля. Не завозили. Дед, ты никак самогон собрался варить.
Дед. Нет, варенье.
Лиля. А дрожжи зачем?
Дед. Пироги печь.
Лиля. С каких пор ты пироги печёшь?
Дед. С тех пор, как моя старуха этот свет покинула.
Шкирдюк. А я свою Галку никак не могу заставить, чтоб напекла чего-нибудь. Утром картошка вареная, днём – жареная, а вечером – толчёная со шкварками. Но когда, по пьяни, погоняю малость по огородам, - может, в порядке исключения, драников нажарить. А вообще не любит она кухню. Другая баба целый день у печи хлопочет, чтобы мужа ублажить. А моя зазноба из огорода не вылезает. Как станет на восходе буквой «зю», так и простоит до вечера. И целый день что-то мычит себе под нос. Пошутил однажды: «Галка, перепиши мне свою песню» - до вечера со мной не разговаривала. Думал, что обиделась, а она, оказывается, писать не умеет.
Жориха. А зачем мне уметь? Чтоб тебе песни переписывать?
Шкирдюк. Было бы что переписывать! У всех твоих песен одни и те же слова: м-м-м да м-м-м.
Все смеются.
Жориха. Ну погоди, накормлю я тебя, Костик. Век будешь помнить.
Савуниха. А я часто вспоминаю пение хора в чернобыльской церкви. Бывало выйдешь из церкви, станешь у обрыва, а голоса плывут-плывут. Кажется, вот подхватит чудное пение и понесёт вслед за собой над землёю.
***
Под высокой кручей шумит полноводная Припять. Почти у самого края кручи стоит Савуниха. Из близлежащей церквушки доносится пение церковного хора. Савуниха смотрит на даль, на небо и ей кажется, что она летит над Припятью, лесами, прорезающим их шоссе.
***
Савенчиха. Хорошо было. Все-то наши деревенские в этой церкви крещены.
Савуниха. И дети наших детей жили бы здесь до конца времён, если бы не эта проклятая авария…
Дед. Да что вы голосите? Не на поминках мы. Живём и жизни радуемся.
Жориха. Чему радоваться? Тому, что квартирантами живём на своей земле? Или забыл, что выселили нас отсюда и живём мы самосёлами, незаконно. Зона здесь.
Шкирдюк. Решёток и колючей проволоки нет? Значит, не зона.
Толик. Ага, заповедник. Санаторий «Чернобыльские зори».
Шкирдюк. Леонтьевич прав: надо жить и радоваться жизни.
Савенчиха. Говорят, в Библии написано: и живые будут завидовать мёртвым. Вот вспоминаем мы былую жизнь и завидуем тем, кто жил раньше.
Шкирдюк. Ну хватит, бабы, сырость разводить. Нашего у нас никто не отнимет.
Лиля. Освобождайте магазин. Мне выручку считать пора.
– Обнаглела ты, Лилька,
- Каждый день магазин на полчаса раньше закрываешь.
- В райпо будем жаловаться!
Лиля. Жалуйтесь. Здесь вам не клуб и я не обязана вас вместо завклуба развлекать.
Шкирдюк. Мелко мыслишь, Лилька: магазин по теперешним временам и клуб, и сельсовет и всё остальное заменяет. Радуйся: к тебе люди идут как на далёкий свет – душу согреть.
Толик. Красиво говорите. Писать не пробовали?
Дед. Только нам второго «корреспондента» не хватало.
Внезапно окна магазина озаряются ярким светом.
Савенчиха. Это он, ангел!
Все смотрят на дверь. На пороге стоит кто-то в белых одеждах.
***
Голос. Здравствуйте!
Дед, приглядевшись:
- Максим?
- . Не забыли меня в здешних краях.
Дед. Да как тебя забыть? Набедокурил и пропал без вести. Всё село долго в себя прийти не могло после твоей внезапной пропажи. Говорили, будто утонул ты в прорве. Всю грязь со дна сетями подняли, отыскивая тело.
Максим. Тьфу-тьфу.
Дед. Другие поверили старой Воробьихе, которая нагадала твоей матери, что ты где-то в казённом доме. Решили, что связался ты с бандюками.
- Да разве я похож на бандита, дед? – Максим хочет обнять деда, но он отстраняется.
Дед. Да кто тебя знает. Иные ангелами небесными прикидываются, а присмотришься - рожки сквозь макушку пробиваются.
Толик. Где пропадал, Максим?
Максим. Расскажу – не поверите.
Дед. Почему не поверить? Поверим. Только ты учти: поверить легко, а разувериться ещё проще. Так что, парень, если хочешь, чтоб к тебе отнеслись по-человечески, не пудри мозги.
Савуниха. Савенчиха видела тебя спускающимся с неба и приняла за ангела.
Максим. Вынужден разочаровать: не ангел я, Катерина Ивановна. Хотя посчастливилось побывать на седьмом небе.
Лиля. Инопланетяне тебя, что ль, похитили?
Все смеются.
Максим. Почему похитили? Я сам к ним напросился…
Дед (сурово). Ты обещал говорить правду!
Максим. А это и есть самая чистая правда.
Дед (присутствующим). Как хотите, а у меня нет времени и желания слушать байки.
Все, зашумев, выходят.
Максим. Родители мои живы?
Лиля. Живы. Поначалу, когда ты пропал, горевали, во всесоюзный розыск хотели объявить, а потом…у твоих братьев дети родились… За заботами о внуках они и забыли о тебе.
Максим. Неужели забыли? Как они?
Лиля. Мать твоя совсем не изменилась, только постарела. По-прежнему разворотливая и бойкая – и в работе, и на гулянках.
Максим. И матерные частушки поёт?
Лиля. Поёт.
Максим. А отец?
Лиля. Говорят: горбатого могила исправит. Это будто про него. Наклюкается и мать из дома выгоняет. И поёт: «каким я был, таким я и остался…».
Максим. И с собакой разговаривает?
Лиля. Разговаривает. Сидит на крыльце и читает ей мораль: «Чаечка, не подхалимничай».
Максим. И ничего за десять лет не изменилось?
Лиля. Ничего. Может пить стали больше. Так ведь кто сейчас, после аварии, не пьёт? Нам говорили, что водка радиацию выводит. Все стали пить. И чем закончилось? Радиацию вывели, а водка проклятая осталась. Глубоко пустила корни. А ты где пропадал?
Максим. Долго рассказывать.
Лиля. А я не спешу никуда.
Максим. Как-нибудь в другой раз.
Панорама вечернего села. Виду сверху. Одинокие огоньки. Звучит голос Максима:
Молилось долго
дерево нагое
Перед иконой
мартовских небес.
И от молитв
во мне поэт воскрес.
И по земле
я вновь побрёл изгоем,
Чтобы под древом
слушать звёзд псалмы,
Чтобы рыдать
над их извечным смыслом.
И Млечный путь,
зависший коромыслом
Над головой моей,
позвал меня из тьмы.
***