Встреча
– Ну что, зёма, раз такие дела, так пойдем, жахнем беленькой! Граммов, думается, по сто пятьдесят...
Высокий брюнет лет тридцати протянул руку:
– Михаил. У этих, наверное, Мойшей буду. Кхе!..
Он кашлянул, зажег египетскую “Клеопатру” и бросил пустую пачку на обочину дороги. Мгновенно к нам приблизился коп и, что-то пролепетав на иврите, сразу же перешел на русский:
– С вас штраф за мусор, – показав глазами на смятую пачку, назвал сумму. Национальной валюты у моего земляка, наверное, не было. В долларовом эквиваленте (долларов США, конечно) – это была десятка. Выписав квитанцию, коп исчез.
– М-да-а... Разочаровываюсь с каждой минутой все больше и больше. Десять баксов! Да я на эти деньги у себя в Умани неплохо поужинал бы, еще и не один, а с бабой... “Мусор”...А сам он кто?
– Егор, - назвал себя и я, наконец пожав его руку. – Как на иврите – не знаю.
– И откуда будешь, славянин?
– Из Бердичева.
– А-а-а! – протянул новый знакомый. – Еврейская столица! Так сказать, город-побратим Одессы, Жмеринки и нашей Умани!
– Ну, столица, не столица, а сейчас их там не так уже много. Веришь, когда пацаном был, то куда не зайдешь: к сапожнику или часовщику, портному или продавцу газводы, везде были “наши люди”. А потом они как-то постепенно исчезли: кто выехал, кто умер от старости. Еще год назад чистокровного еврея в Бердичеве поискать надо было. А сейчас возвращаются. Мы – сюда, они – домой: change...
Сегодня я впервые с момента приезда на “землю обетованную” серьезно пожалел о своих поступках последних месяцев. Начиная с июня, меня не покидала мысль об эмиграции. Куда-нибудь, куда глаза глядят! Вот и приехал... Балбес, раньше надо было думать... Что, не знал, что бесплатный сыр только в мышеловке?! Ехал загорать под восточным солнышком, купаться в Средиземке, а приехал... воевать. Идиот!
После таких мазохистских мыслей и мне выпить захотелось.
– Пойдём, Миш, и в самом деле чего-то бахнем, – сказал я, в душе проклиная себя. – Это тот, кто не пьет! Э-эх!..
И мы зашагали к какому-то кабачку.
Если рассказать о событиях, которые предшествовали этому разговору, не хватит, наверное, бумаги. Но все же попробую.
Отец мой был офицером. Но, позор на мою выбритую лысину, я даже не знаю точно, в каких войсках он служил... Когда они с мамой погибли в авиакатастрофе по пути в Адлер, мне было двенадцать лет. И на житейских вопросах, и в тонкостях воинской службы я еще не разбирался. Это уже сейчас, вспоминая и анализируя отцовский образ жизни, я могу догадываться (и не больше!), что подчинялся он или ГРУ, о котором только сейчас знает каждый, а тогда даже речи не было, или какой-то другой серьезной конторе. Почему я так думаю? Помню, родители моих однопесочников всегда одновременно выезжали на полигон, вместе шли на построения и разводы. А мой отец мог в это время быть дома. И наоборот: на следующий день куда-то мог пропасть на несколько недель, когда пехотные офицеры с учений уже вернулись. Молчаливый, серьезный, он редко со мной играл – не было времени на это. Теперь я очень жалею, что мне уже двадцать, и я так мало помню... Родители отвезли меня к бабушке в Калужскую область, а сами из Москвы полетели на курорт. Это, к сожалению, был последний полет, а было им только по тридцать четыре...
Когда отец служил в Группе советских войск в Германии, мы жили в небольшом немецком городке, название которого я даже не припомню сейчас. Думаю, там было что-то наподобие тренировочного лагеря. Иногда отец брал меня с собой, и я видел многих иностранцев, которые жили и учились за несколькими рядами колючей проволоки. Русским они или вообще не владели, или разговаривали с сильным акцентом. Большинство из них – загорелые люди в пятнистой военной форме без каких-либо знаков принадлежности к стране или роду войск. Но были и европейцы, большей частью местные – немцы. Они, как я уже сегодня с высоты времени, опыта и прожитых лет понимаю, занимались террористической подготовкой. Наши офицеры и специалисты из их числа проводили занятия по рукопашному бою, стрельбе и другим необходимым для представителей этой опасной профессии дисциплинам. Отец учил их стрелять. Давал пострелять и мне. Никогда больше, даже во время службы в Псковской воздушно-десантной дивизии, а позже и в Югославии, не приходилось мне стрелять из такого разнообразнейшего вооружения. Некоторые виды специального оружия я в своей воинской жизни и не увидел. А тогда – даже попробовал!
Когда я остался сиротой, не знал еще многого. В том числе и народной мудрости: беда не приходит одна. Не прошло и года после авиакатастрофы, как, не выдержав тяжелой утраты, умерла бабушка. Её двоюродная сестра, приехавшая на похороны, забрала меня с собой в Бердичев, где жила с мужем-отставником. Если дети – цветы жизни, то бабушка Галя и дед Николай жили без цветов. Ни детей, ни внуков у них не было, и потому я оказался в атмосфере большой любви к своей персоне, безусловного выполнения всех моих желаний. Но для своих тринадцати я уже настолько познал жизнь, оставшись сиротой, что испортить мой характер такая безграничная любовь уже не могла: никаких капризов не было. Годы жизни в семье Артёменко были раем. Но, конечно, родителей и родной бабушки они заменить не могли...
Локоть спутника, направленный в мою сторону уже вторично, возвратил меня к реальности:
– Егор, stop dreaming! Куда улетел? Пошли!
Знойная восточная ночь легла на небольшой израильский городок. Жизнь еще кипела где-то в центре, в ночных клубах и казино, хотя и не так долго и ярко, как было это еще месяц назад. В последнее время террористы из организации “Демократический фронт освобождения Палестины” настолько активизировались, что один за другим оазисы ночной жизни или закрывались вообще, или значительно сокращали часы обслуживания. Вчера смертник-палестинец подорвал себя в автобусе, который ехал в Хайфу. Произошло это во время остановки возле фешенебельного ресторана. Так имело того, что погибли все пассажиры, досталось и зданию, и работникам заведения. А сегодня после обеда прозвучал взрыв заложенного заранее устройства в ночном клубе “Звезда свободы”. От залов с шикарной обстановкой остались одни воспоминания в виде груды строительного мусора.
Большая часть жителей городка уже десятые сны смотрела. Улицы накрыла иссиня-черная ночь.
* * *
Илья проснулся среди ночи и неожиданно для самого себя сел на кровати. На лбу выступили большие капли холодного пота, что было странным для душной ночи. Дотянувшись рукой до тумбочки, молодой человек включил бра и придвинул к себе пепельницу с сигаретами. Закурив, снова откинулся на подушки и глубоко вздохнул. Приснилось, что он летит в своем самолете, а навстречу несется ракета. Летчик старается отвернуть – не может, выстрелить – не нажимается гашетка. А ракета ближе и ближе. Илью охватывает страх, и он видит, как огненное чудовище разрывает его самолет. Но сам он, почему-то еще живой, висит в воздухе в кресле катапульты. Без парашюта, тем не менее висит. И тут с ужасом понимает, что он находится в окружении туч, на которых сидят арабы – и мужчины с оружием, и женщины с детьми на руках. Они с ненавистью смотрят на врага и медленно приближаются...
Такое приснится – топором не отмашешься!
Докурив, Илья выключил свет и попробовал заснуть. Закрыл глаза и начал по детской привычке считать. Сбился после трехсот тридцати, но сон так и не приходил...
Израильтянином гродненский мальчишка Илья Маневич стал не так уж и давно. В девяностом году мать Ильи и Дмитрия таки уговорила отца эмигрировать. Людмила Борисовна, урожденная Вайсерман, давно питала надежду уехать на историческую родину. Близких родственников там не было, но в разные годы туда уезжали знакомые. Все они со временем писали Людмиле, предлагая ей также делать жизненный выбор в пользу Израиля. Но белорус Маневич, ее любимый муж и отец двух прекрасных мальчиков, был неумолим. Его вполне устраивала должность инженера на заводе, квартира-двушка на девятом этаже и дача в Житковичском районе, где в наследство от родителей осталась старенькая хижина. По крайней мере, родную Беларусь он покидать не хотел. Но со временем Александр Иванович понял, что на инженерскую зарплату семью уже не прокормить. Необходимо было что-то менять. Тут-то хитренькая Люда и усилила свой натиск. В конце концов, муж сдался. Но вдруг забастовал старший сын. Дима поставил ультиматум: “Или остаемся, или, пожалуйста, поезжайте без меня”. Тогда он уже был первокурсником МВТУ имени Баумана, видел неплохие перспективы в области робототехники.
– Сынуля, ну как же мы без тебя? Думай, что говоришь, – растерялась мать. Но сын твердо стоял на своём.
– Мама, я знаю, ты давно мечтала об этом. Езжай. Будем созваниваться и переписываться. Как-нибудь в госте приеду. Но эмигрировать я не стану в любом случае. Моя Родина – здесь, в Советском Союзе.
Приехав на землю предков, Маневичи попали в совершенно незнакомый мир, словно на другую планету. Мама Ильи, преподававшая в школе музыку, не смогла найти лучшей работы, чем “должность” посудомойки. Муж-нееврей сначала вообще был безработным. Но прошло два года, и ему повезло: удалось устроиться техником на авиаремонтный завод. Илья тем временем заканчивал школу. В Израиле он пошел в одиннадцатый класс. Через два года после приезда Илья получил аттестат зрелости и, не колеблясь, поехал поступать в военно-авиационное учебное заведение. “Вот и сбылась мечта идиота, – думал юноша. – Болел-болел небом, и, в конце концов, оказался в нем. Интересно, а в Союзе я бы стал летчиком или нет? Не стала бы помехой пресловутая “пятая графа” анкеты?”
Теперь Илья Маневич – уже опытный ас. На своему тандерболте приходилось неоднократно утюжить Западный берег реки Иордан, убеждая таким образом упрямых палестинцев в том, что всё их упорство бессмысленно. Летать капитану нравилось, в небе он чувствовал себя намного более уверенным и счастливым, чем под ним. А вот наносить удары по позициям и кварталам палестинцев ему было с каждым годом все тяжелее. И дело не в том, что он плохо стрелял или неправильно атаковал. Трудности касались внутреннего мира молодого летчика, его психологической перегрузки.
Идеологическая обработка личного состава в ВВС Израиля была очень неплохая. Куда там “совковским” замполитам! Илье, который только одел офицерскую форму, убедительно вбивали в голову:
– Палестина – земля народа Израилева. Не они, а мы на своей территории... Каждый палестинец – враг, который старается лишить наш народ многовековой мечты о счастливой жизни в своем государстве...
И молодой офицер верил. Но со временем он стал видеть, что не только до зубов вооруженные боевики “Хамаса”, “Исламского Джихада” или “Демократического фронта освобождения Палестины” падают под пулями и снарядами его штурмовика. Там были и мирные жители – женщины, дети... Понимание этого болезненно поражало, не давало покоя. И ежедневно пересилить себя и залезть по лесенке в кабину тандерболта становилось все труднее.
...Сегодня на местном рынке, где Илья покупал продукты, ему сдалось, что увидел знакомое лицо в толпе. Целый день потом вспоминал эту славянскую физиономию. И в конце концов... Егор? Павленко? Да не может быть! Что ему делать в этой стране?..
Егор Павленко в детстве был другом братьев Маневичей. Каждое лето они приезжали отдыхать к бабушке, в Юхнов Калужской области, куда постоянно ездил и Егор. Лучшие друзья когда-то, теперь они разбросаны по миру. И не может быть, чтобы это был Егор. Примерещилось...
Илья лежал в постели и уже не мог уснуть. В окне – только черная бездна ночи. В краю Израилевом царила тишина.
***
За столиком небольшого кафе мы сидели с новым знакомым из Умани и уничтожали бутылку “Кеглевича” и какие-то непривычные блюда израильской кухни. И ничего, вкусно! Интересный момент был, когда мы заказывали водку. В своё время к нам завозили израильские “Кеглевич” и “Стопку”, и мы помнили их приятный вкус. Конечно, это не тот напиток, которым следует “накачиваться”, но посмаковать можно. Вот и решили попробовать еще раз.
Тучный бармен преклонного возраста изумленно посмотрел на нас:
– Молодые люди, навеґное, недавно в Изґаиле? Пожалуйста!
– А почему вы так решили? – спрашиваю у него.
– А-а-а! Молодой человек... Если бы вы на Ґодине не били давно, то заказали бы исключительно ґусскую водочку...
В армию меня призвали весной девяносто первого. Попал в Псковскую дивизию ВДВ. Все мы в детстве мечтали быть десантниками. Особенно в те годы, когда “голубые береты” прославили ВДВ в горах Афганистана На втором году срочной службы пришлось “поучаствовать”, как мы говорили. Служил в Нагорном Карабахе. Хорошего из той службы, конечно, не вспомнишь. Но и бойни, как таковой, тоже не было.
После дембеля я вернулся в Бердичев, который уже был за границей. Но жить дальше у чужих, в принципе, людей я не мог. И потому, едва началось формирование Укрбата для миротворческих действий в Югославии, нашел там место заместителя командира взвода.
Это со временем “на юга” ездили только зарабатывать деньги и отдыхать. А первый Укрбат – это было нормально. И пострелять пришлось, и в рукопашной себя проверить. Но мне такая жизнь нравилась, так как это было тем, что я действительно умел. Жениться я так и не успел. Итак, только началось формирование Укрбата-2, я, не раздумывая, пошел на собеседование к комбату. Конечно ж, согласие комбата и “кадровые” (т.е., денежные) вопросы, как говорят в Одессе, “две большие разницы”
После “второй” Югославии с контрактной службы я уволился и устроился на работу охранником. Получал немного, тем более, что снимал квартиру. На жизнь оставались гроши. Но уже в двухтысячном году я купил двушку почти в центре города. Что-что, а экономить я научился!..
Как-то с товарищами по работе в фирме “Утёс”, такими же охранниками, как и сам, я решил попробовать свои силы в собственном бизнесе. В складчину мы купили магазин и кафе. Сначала дневали и ночевали там, боясь потерять заработанные годами деньги. Месяцев за восемь мы уже полностью рассчитались с долгами. Торговля шла нормально. Попыток “наездов” и ограблений не было: все же пришлось продолжительное время работать в охранных структурах, связи остались и там, и среди так называемого криминалитета. Краж, даже мелких, со стороны наёмного персонала также не было. Дела шли ровно, спокойно. Тогда мы допустили непростительную ошибку, расслабились. Видя, что все “о’кей”, мы сняли круглосуточную специализированную охрану, оставив технические средства, т.е. сигнализацию. Не прошло и трех недель, как пришла беда: кто-то поджог оба здания, бросив через разбитые стёкла канистры с горючим. Огонь быстро распространялся, и пока пожарные погасили его, от нашего бизнеса остался обожженный кирпич… Милиция злоумышленника даже не искала – до того ли ей? Это забрать у пьяного последнюю пятерку или отвезти в отдел малолетку под хмельком – они могут. А если потасовка (сам видел не раз, особенно на вокзале!) – обойдут стороной, словно “все пучком”. Насколько я знаю, расследовать такие мелочи, как поджог, у них также энтузиазма не хватает. Хотя, наверное, все-таки, от человека зависит. Сами мы как не искали, а не смогли найти виновника. Догадывались, конечно, что это плата за “старые грехи” одного из нас. Бросились искать, но подозреваемых в городе уже не было.
Неудавшийся бизнес окончательно разочаровал меня в этой жизни. Наступила полнейшая апатия. Все чаще я прикладывался к рюмке, хотя раньше позволял себе выпивку очень редко и в небольшом количестве. Как-то во время очередного застолья в квартире прозвучал телефонный звонок.
– Алло, – поднял я трубку.
– Привет, братан, – услышал из неё до боли, как-то говорится, знакомый голос. Хотя… никак не мог вспомнить, кому он принадлежал.
– Из солнечного Израиля беспокоят!
И тут я понял, кто нарушил мой пьяный покой. Это был товарищ юности, вместе с которым мы занимались в военно-патриотическом клубе в конце восьмидесятых. А уже позже, когда я уходил в армию, Радик с семьей уехал в Израиль.
– Сижу в БМП, с мобильного звоню. Ты знаешь, Егор, а не так страшен черт, как его рисуют. Я имею в виду здешнюю армию. Дома пугали, мол, гробы каждый день с позиций возят. А когда призвали, вижу – более-менее. Служить можно...
После этого звонка прошло несколько дней, когда на улице, плетясь в киоск за сигаретами, я встретил двух молодых евреев, парня и девушку:
– Приходите к нам праздновать Пурим, – приглашали они. Я сначала рассмеялся про себя: ну, который из меня иудей? Но они не отставали:
– А есть ли у вас родственники в Израиле? А не хотели бы вы сами жить на золотых пляжах под средиземноморским солнцем?
Одним словом, уболтали они меня, сходил посмотреть на их праздник. Даже, между прочим, интересно было. В армии когда служил, ребята частенько спрашивали, был ли на еврейской свадьбе, ел ли мацу. Смеялись. А я, прожив в этом славном городке довольно-таки долго, блеснуть знанием еврейских традиций не мог. Вот и пошёл, интереса ради.
После Пурима прошло полторы недели. Жизнь моя текла по той же схеме: квартира с телевизором – бар – ночь. Хотя и пить уже надоело, перешел на “лучшее в мире бердичевское пиво”. Это так рекламировался в городе сей хмельной напиток. И, действительно, лучшего я не пил, пиво было – то, что надо.
Как-то вечером ко мне пришла всё та же пара евреев. Теперь уже серьезно, в отличие от прошлой встречи, мне предложили выехать за границу.
– Наши родители уехали десять лет назад. Но весной мама умерла, и отец остался один в Гевулоте. А здесь – семья мужа, – со слезами на глазах рассказывала Марина. – Не хотят родители Борины уезжать... А вы одиноки... Может, согласились бы?.. У папы двухэтажный домик в Гевулоте. Он переписал бы на вас, а вы – на него свою квартиру... А?..
Отчаяние и равнодушие сказали мне: “А что, собственно, делать мне в этой стране? Родителей, родственников или даже любимой у меня нет. От оков частной собственности избавился. Поеду, может, начав все сначала, достигну большего. А там посмотрим, где жить дальше...”
Вот так я и оказался на земле обетованной. Домик был неплохим. Но долго расхолаживаться и наслаждаться израильским раем не пришлось. Прошло два месяца, и меня пригласили в местную администрацию. Там не ходили вокруг да около, а сразу сделали конкретное предложение:
– Что вы умеете?
– Могу... управлять всеми типами автомашин... Немножко в технике разбираюсь, могу слесарничать. А что?
– Вы не назвали главного умения, – серьезно посмотрел на меня седоватый клерк в маленьких очках с золотой оправой.
– А что же я еще могу? Разве что – воевать...
– Вот-вот, это и нужно! Не хотите ли вы заключить контракт и служить в нашей армии? Мы изучили ваши характеристики, вы – замечательный солдат! И потом: как вы думаете жить? Вы пока не работаете. А жалованье солдата совсем неплохое...
Словом, я согласился. И сейчас с таким же рекрутом Мишкой мы сидим в кафе, пьем сладкую местную водку и обедаем.
– Самогона бы, да еще сала шмат, – мечтательно протянул Михаил. – Но ведь нету!
– Ну, знаешь, братан, – говорю. – Я тоже сейчас бердичевского пивка хлебнул бы охотно вместо местной бурды, но – как там говорят? Назвался груздем – полезай в корзину...
– Ха! А ты наше, уманское пиво пил?
– “Графское”? Приходилось как-то, неплохое.
И вдруг пивные воспоминания ностальгирующих эмигрантов были прерваны взрывом. Стойки бара, за которой только что стоял старенький еврей, уже не было. Звон посуды, разлетевшейся вдребезги, остатки стойки – все это было теперь разбросано по залу вместе с частями человеческих тел. Дым и пепел еще не успели осесть, как в баре прозвучали автоматные очереди. “Калаши”, – отметил про себя я, мгновенно скатываясь со стула на пол. Почти одновременно со мной на полу оказался и собеседник. Но Михаил не упал сам, как я, а свалился с простреленной головой. Это я увидел, уже лежа за бетонной колонной. За ней, в углу напротив, худощавый араб в зеленой полувоенной форме стоял с АКМ в руках и от бедра поливал все вокруг. Возле окна вижу еще двоих, также с автоматами Калашникова. Осмотревшись, увидел возле себя остатки посуды и неудавшегося обеда. Выбрав из груды рассыпанного хлама вилку, прицелился по одиночной мишени и, размахнувшись, вогнал в глаз арабу свое подручное средство. На практике этот прием пришлось отрабатывать лишь однажды – на Кавказе. А вот тренировался немало. Поэтому и на этот раз прошло все по обычному раскладу – размах, бросок, и араб безмолвно падает набок. Прыжком за какой-то миг преодолеваю расстояние до тела и, подхватив автомат, перекатываюсь влево. Оттуда кувырком через правую руку, которая крепко сжимает ложе “калаша”, перемещаюсь на то место, где недавно находилась стойка. Приземлившись, падаю животом на пол и, еще не достигнув его, открываю автоматный огонь короткими экономными очередями. Уже вторая трёхпатронная очередь достала одного из тех, кто стоял под окном. Противник, который, увидев мои маневры, сначала двинулся в мою сторону, получил свинцовый подарок в грудь, резко остановился, всплеснув руками. Казалось, человек увидел что-то необычное и остановился в изумлении. Секунду спустя араб падает на подоконник.
Сектор стрельбы я автоматически выбрал оптимальный – простреливались основные направления: вход, окна, большая часть бывшего бара. Но я понимал, что уже раскрыл свою огневую точку, и теперь нужно менять место. За разбитым шкафом лёг, изготовившись для стрельбы лежа. В прицел попала фигура, противник двигался в мою сторону. Нажав спуск, успел перевести ствол правее, к группе террористов. Но всё же годы мирной жизни дали о себе знать. Арабы, для которых война была образом жизни, оказались быстрее. В запале стычки я не заметил, как за стойкой пришел в себя потерявший сознание от взрывной волны один из арабов и по-пластунски подполз вплотную. Удар литровой квадратной бутылкой от рома по голове – и теперь уже сознание потерял я.
...Что больше всего удивило меня, когда я оклемался, так это то, что я вообще был жив. Раздраив один иллюминатор (другой, наверное, или заплыл кровью от удара, или вообще отсутствовал), вижу сплошную тьму. Тело, мышцы ныли, болели. Непонятно, что именно послужило причиной боли – болело все. Постепенно глаз привык к темноте, и я начал различать окружающие предметы. Возле меня лежала куча каких-то лохмотьев, а метрах в трех впереди виднелась дверь...
“Вот это попал, – подумалось мне. Сегодня я был уже не просто переселенцем, а заложником, или, скорее, обреченным на страшную мученическую смерть. – Интересно, как я буду умирать? Кожу сдерут, на кол посадят или еще что-то придумают?.. На эти дела фантазия у них развита...”
Я размышлял, где же нахожусь. Это было похоже или на подвальное, или же какое-то хозяйственное помещение вроде сарая. “Если это сарай, то над головой должен быть потолок, а в нём – хоть какая-то щель”, – думал я. Начинал видеть, хотя и очень слабо, левый глаз. Это уже неплохая новость, что он вообще остался!
Вдруг дверь тюрьмы открылась. В мою камеру вошли двое. В слабом свете, струившемся из приоткрытой двери, да с непривычки после мрака камеры я не смог увидеть ничего, кроме силуэтов. Тюремщики подняли меня под руки и поставили на ноги. Только теперь я понял, что не связан и не скован. “Удивительно, – промелькнула мысль. – Как я сразу не попробовал шевельнуться?”
Из-за сильнейшей боли в разбитом теле пробую сделать шаг. Как ни удивительно, вышло! Еще один... Охранники не толкали, а терпеливо ждали. “Может, – снова подумалось, – уважают врага? Перед истязанием демонстрируют свои восточные приколы?”
Здание, в которое меня привели, оказалось маленьким глиняным домишкой. На пороге в окружении молодых боевиков стоял мужчина лет сорока, одетый, как и остальные, в хаки. Седоватая борода и отсутствие головного убора, короткая прическа дополняли образ командира. Главного было видать и по уважительному отношению подчиненных, и по выражению лица. Мужчина внимательно смотрел мне в глаза. Меня подвели, поставили перед начальником. А он всё так же молча смотрел. Так прошла минута, две. В конце концов бородач начал говорить. По-русски!..
Услышав от араба русскую речь, пусть и с сильным акцентом, я сначала думал, что совсем с ума сошёл. Но нет, это была не галлюцинация, а действительно русская.
– Здрас-туй, Павленко... – выговорил чуть ли не по слогам араб. – Ты не узнать? Я училь у Саша Павленко, твой... отец.
Вот это номер! Значит, этот террорист когда-то проходил подготовку на базе, где преподавал отец! Не может быть!..
Глядя на мое идиотское выражение лица, араб продолжил:
– Я есть Абдулла Рахман, майор армии освобождения Палестины. Ты храбрый мужчина, наш учител Саша гордись тобой.
– Отца нет уже девятнадцать лет... Лицо Абдуллы стало еще суровее.
– Я сильно жалеть... Саша был... настоящий мужчина.
Он положил руку на мое плечо и после паузы продолжил:
– Ты убить три мой воин. Но я не даль убить ты, узнать сразу: ты – Павленко. Что ты забыль в зтот страдальный земля? Я знаю: Павленко – не есть иудей. Будь мой друг, мой гость, мой воин...
Жить хотелось. Но что же ответить?..
А ответить я и не успел. Из-за горизонта появились черные точки в ярко синем небе, которые быстро превратились в штурмовики.
Тандерболты двумя звеньями шли на палестинское поселение. Капитан Илья Маневич приготовился хорошо поработать:
– Командир, цель наблюдаю! – доложил он.
А на земле на его самолет смотрел друг детства. И не знал, что это не просто смерть. Это - встреча.
– Давай, капитан, выполняй задачу, - услышал Илья приказ с КДП.