Я помню, как старцы
по улицам тёмным ходили,
как тихо стучали в дома
и просили ночлега.
Впускали их редко,
но хлеб им – всегда выносили.
Они говорили «спасибо!»
за ломтики хлеба.
И долго потом
на закрытые двери глядели.
И хлебные крошки, наощупь,
с крыльца подбирали.
И шли со двора
под сверчков монотонные трели –
к началу просёлка,
ведущего в смутные дали.
Кем были по жизни
хозяева тощих котомок?
На это, из мёртвой эпохи,
никто не укажет...
Но вот показалось,
что я – их прямой непутёвый потомок,
которого Бог
неземною печалью накажет:
за то, что боялся их –
поздних, лохматых, несытых;
за то, что мог спать,
а над ними куражились ветры;
за то, что у глаз их,
по-детски ширo'ко открытых,
кустились морщинки,
что не были мной отогреты.
И может, фатально
поставит меня на дорогу
познание Веры,
а может быть – зло человека.
И я подойду
к незнакомому прежде порогу,
и в дверь постучу,
как посланник из давнего века.
И спросят, зевая:
"Неужто пристанища нету?".
И вынесут хлеб...
И останусь у двери надёжной...
И душу открою
навстречу высокому свету –
в котором земная дорога
становится
звёздной.