кн. 6, Москвичка, ч. 3, начало...

                М О С К В И Ч К А.

                Ч а с т ь 3.

                Г л а в а  1.

    Калерия не пошла к Ивану, в обустроенный им для них дом брата, но ночь почти не спала: только заснула в первый раз, как ей приснился странный сон, будто к Ивану пришла дородная украинка с уткой, запечённой черносливами. Украинка опередила Калерию на минуту, потому что, как только она заснула, ноги сами понесли её к дому Ивана. Но вот быстроногую селянку не опередила. И пришлось ей стоять возле окна, наблюдая, как полная, смеющаяся женщина выкладывает на стол продукты.  Во сне Калерия вспомнила, как предугадала все эти приходы замужних дам в дом Ивана и беззлобно подумала: - «Накаркала, говорила Ивану о местных любушках и вот одна из них». Реля с удивлением поняла, что приревновала чернобровую красавицу. И та дух соперницы почувствовала, потому что сразу произнесла:
    - Сколько света! И всё это ты сделал для своей новой возлюбленной? Меня в темноте принимал, как злыдню какую. При свечке даже ели с тобой – всё боялся, что люди увидят. Теперь всё напоказ, чтоб все знали, какую кралю ты завёл.
    К радости Рели, Иван стал гнать непрошенную гостью:
    - Уйди, Клава, сейчас ко мне любимая моя придёт, ты будешь лишняя.
Клава сопротивлялась, не уходила, говоря, что муж ушёл на рыбалку, и она другого времени иметь не сможет долго. И вдруг явился её муж. Войдя в дом, он закричал:
    - Ах ты, ядрёна мать, детей оставила одних, они там выбегут на дорогу и попадут под машину. Иди живо домой, мы тут с Иваном выпьем, если вино имеется.
Но украинка не ушла, и они стали выпивать втроём. Потом, к удивлению Рели, она увидела, что, и сама не выдержала и стала всходить на крыльцо. Сильно сопротивлялась во сне, но шла. Ей не хотелось идти в дом, но ноги сами несли её туда. Вошла и стала у порога.
    - А, - увидев её, закричал муж украинки, сильно пьяный, - ты, Иван, пользуешься моей женой, а я твоей любушкой попользуюсь. Будет у нас круговуха.
    Калерия испугалась и стала убегать, Иван за нею, и Клава с мужем за ними помчались.

    На этом Калерия проснулась, с сильно бьющимся сердцем. Она села на кровати, взялась за голову. Что такое «круговуха», она знала. Однажды, Галина, которая жила в её подъезде, когда они гуляли с детьми возле пруда с лебедями, уговорила Калерию посидеть с её Максимом несколько часов, собираясь пойти в компанию. Было в ту пору детям по полтора года.
    - Ну что требе стоит, - убеждала она Калерию, с которой познакомилась буквально на днях, в яслях, куда привела своего сына, - погулять с деточками. Ведь ты хорошая воспитательница и справляешься с такой оравой, а тут всего двое. Я тебе денег дам, купишь молока, сваришь кашки, покормишь детей и уложишь спать. Я вечером Макса у тебя заберу. В другой раз я посижу с нашими детками, в праздник, и ты сходишь куда-нибудь. А хочешь, сегодня я оторвусь в компании, а завтра ты туда же пойдёшь. Я договорюсь.
    - Спасибо, не надо. С Максимом я побуду несколько часов. Только ты не загуляйся, Галка.
    - Ладно, приду за сыном ещё до двенадцати. Думаю, что ты не будешь спать.
    - Конечно, нет. Я стираю, когда Олежку укладываю, потом глажу. Готовлю еду нам на следующий день. Так что если ты Максима заберёшь до полуночи, мне не тяжко будет с детьми.
    Разгулявшаяся Галина не забрала своего Максима, как обещала, не только до полуночи, но и в следующий вечер не пришла. Заставила Релю не только с двумя детьми возиться в праздники, но и волноваться за неё. Молодая женщина боялась, что о пропаже придётся заявлять в милицию, а она совершенно не знала в какой конец Москвы или в Подмосковье, отправилась недавняя знакомая. И пока эту пьяницу отыщут, придётся Реле возиться с Максом, который мог остаться сиротой. Где-то в Москве был его отец, но Галина, как и Реля, была разведена, и о мужьях своих они не говорили, потому что не были хорошими подругами. Галка, до этого случая, сплетничала о Реле с соседкой Марьей Яковлевной и, хотя сильно врали они, в гневе на «недотрогу», но всё же эта соседка по дому знала о ней больше, чем Калерия. Потому пришлось ей, не захотевшей, чтоб маленький Максим был брошен на произвол судьбы, переживать о ненормальной Галине, в питие забывающей даже о сыне.
Пришла гулёна лишь вечером второго мая и сразу стала рассказывать Реле, в какую тёплую компанию попала. Вино и водка лились реками, и когда все упились, не стали разбираться, кто с кем пришёл, а пользовались женщинами по кругу. Галина, с воняющим ртом, рассказывала, как это происходит в большой компании, а Релю чуть не вырвало:
    - Хватит. Не хочу слушать гадости! Лучше спроси, как я мучилась с твоим ребёнком.
    - Ой, прости. Забыла предупредить тебя, что он мочится в постель. Ты, наверное, спала вместе с ним, потому что в Олежкиной кроватке места двум большим мальчикам не хватило? Сильно он тебе постель обмочил?
    - Твой Макс – умный мальчик. Он меня предупредил, что его надо высаживать на горшок.
    - Неужели ты своего Олежку не высаживаешь?
    - Высаживаю. Потому и твоего потомка высаживала. Но он мне сказал, что у вас, дома он часто мочит постель. Она у него потом сушится. Ты, Галка, забываешь встать к ребёнку ночью?
   - Если выпью, то забываю. А выпиваю я часто.
   - Уже поняла. И что же, своего сына хочешь довести до недержания мочи? Чтоб он,  взрослым парнем, мочился в постель?
   - И что? Это даже хорошо. В армию не возьмут. Знаешь, как сейчас в армии плохо.
   - Дура ты и алкоголичка. Это ж надо! Довести сына до недержания мочи и радоваться.
   - Ну, знаешь, не все, такие как ты, добропорядочные матери.
   - Мне жаль твоего Максима. Хороший мальчик растёт, но ты его испортишь.
Позже, когда детям исполнилось по три года, Галина вызнала, где Реля работает, и пришла работать тоже в детский сад со своим ребёнком, но отдала Макса сразу в круглосуточную группу, под предлогом того, что она учится. Калерия тоже училась вечером, и ей приходилось оставлять Олежку изредка в суточной группе. Но если ей удавалось забрать сына из суточной до восьми часов неслась из любого конца Москвы, чтобы не оставлять сына на ночь в пропитанной мочой спальне малышей. Ночные няни не всегда успевали высадить Макса и ещё одного писуна на горшки, и они мочились в постели. Что было очень неприятно Реле, и она редко оставляла Олежку на ночь в детском саду. Галине же было хорошо, что её сын не ночует дома – она  в комнате устраивала пьянки-гулянки, о чем жаловались её соседи. Но это не мешало Галине, часто сплетничать о Калерии, не только с сотрудниками детского сада, но и с соседкой Марьей Яковлевной. Они с удовольствием пришивали Калерии грехи, которые бы делали сами, если бы за одной из них ухаживал иностранец. Двум греховодницам в голову не приходило, что существует платоническая любовь. Вспомнив о поляке, Калерия успокоилась и легла вновь, мечтая, чтоб ей приснился он.

    Но прежний сон продолжался, по сути, второй сон был продолжением первого. Реля бежала, а за ней гнался лишь один Иван. Она остановилась и подождала его:
   - Что, хочешь меня пустить по кругу? – Спросила ядовито.
   - Ты знаешь, что такое круг в любви? Сама испытала?
   - Не сама. Мне рассказывали об этом извращении. Но неужели у вас, в институте, этим занимаются? Ведь люди пришли от земли, не очень испорченные городом.
   - Много ты знаешь! Все мы грешные. И где ещё погулять, как не на учёбе? Веру свою спросила бы. Как она, в Одессе, не гуляла?
   - Нечего и спрашивать. Вера гуляла, потому что была распущена с детства. Мы же жили в городе, на Дальнем Востоке, вот она с Находки и начала блудить, если не раньше.
   - Спасибо, что сказала. Я тоже начал блудить, когда служил во флоте, на Востоке. Может, и раньше меня одна украинка испортила. Да! Я же рано вырос дядею, вот она и польстилась.
   Во сне Калерия вспомнила, что и бывший муж ей признавался, что рано начал жить с девицами старше себя. Потому, наверное, считал себя знающим мужчиной, обещал, что она не забеременеет, пока не захочет. И ошибся – Калерия с первой их ночи уже вынашивала  сына. По собственному желанию, а не по его хотению. Забеременела, ещё испытывая боль от первого прикосновения мужчины. Поэтому обманываются парни, считая себя «многоопытными». 
    - Какие же вы все гадкие, кто начал рано блудить. – Сказала она Ивану. От него она уже не желала ребёнка. Олежка был ей предсказан судьбой, а от Ивана ей не хотелось рожать. Во сне Реля почувствовала то, о чём тайно думала днём.
    - Ты находила святых в любви? – изумился Иван.
    - Да. Возле меня, с детства много хороших людей прошло. Я их всю жизнь буду помнить.
    - Назови хоть одного.
    - Тебе, когда ты признался в блуде? Но святых людей я не могу называть блудникам. И говорить о них с блудниками не могу. Пусть они останутся в моём сердце чистыми.
    - Хорошо. А я из твоего сердца удалюсь.
    - Сделай такую милость. Исчезни навсегда!

    На этот раз Калерия проснулась без страха: - «Иван обещал исчезнуть из моего сердца? Это было бы хорошо. И чего мне рвать нервы из-за него? Он быстро утешится, и помнить меня не будет. Сколько мы были с ним? Всего-то десять ночей. Для меня этих десяти ночей хватит, чтоб ещё прожить года два-три без мужчин, а он, наверное, быстро утешится, имея много женщин. Дай Бог, чтоб не забеременела, потому что мне делать аборт – смерти подобно. Это Галка и её подруги по сплетням в детском саду, считают аборт обычным делом, но не я». - Только она так подумала, как физиология дала знать, что она не беременная.
Калерия встала с постели, чтоб принять меры предосторожности: - «Спасибо тебе, Боже! Ты не позволил мне мучиться. Возможно, ты простил меня, что так резко расстаюсь с Иваном? И все расставания с любимыми парнями и мужчинами у меня были резкими. Но первые с Павлом, Славой и мужем очень тяжкими, а теперь я привыкла или стала умней? Уже так страдать не стану, но всё равно плохо резко рвать. Или так лучше? Не тянуть за собой боль сердца, а заняться Олежкой и от всего отказаться. Ещё и учёба есть и Юрий Александрович с театрами, с поездками по Москве и Подмосковью. Знаешь, Боже, чем меня утешить».

    Реля уже мечтала увидеть Москву, утешится её величием. Но утром мать ей устроила допрос с пристрастием: - Это почему ты не хочешь встречаться с Иваном? Он мне жаловался на тебя, встретив меня на улице. Хороший парень, лучше всех парней во Львово, все так говорят.
    Калерию покоробило от этих слов. Матушка ранее не хотела заниматься её судьбой, а теперь вдруг, проявляет такое рвение. Это было просто оскорбительно.
    - Я мало обращаю внимания, мама, кто что говорит, - насмешливо ответила она. - Если бы обращала, то мне надо повеситься. Глупые, разгулянные бабёшки, вроде Веры, такие бочки на меня катят, что просто жуть!
    - Но что с Иваном-то случилось? – продолжала Юлия Петровна. Калерия видела, что матери выгодно, чтобы она продолжала роман с Иваном. Возможно, Иван обещал её поить вином из домашних запасов, что мать так обеспокоилась?
    - Мама, вы уже пробовали три года назад, в Москве, мной командовать, помните?
    - Когда это я тобой командовала? Да ещё в Москве! Там ты матери слова не даёшь сказать. Просто затыкаешь мне рот.
    - Помять у вас девичья – не первый раз так говорю. Но вы что-то помните, как я подозреваю из того разговора?
- Ну, как же! Мать посмела тебе приказать, чтоб ты с мужем примирилась.
- Да. И всё то было в приказном тоне, потому что Николай вас водкой угостил.
- Не напоминай мне о том разговоре. Ты же разгромила тогда нас обоих с твоим Колей, что мы живо отрезвели. Мне даже сейчас стыдно за тот разговор, потому что ты доказала свой необычный ум и ясновидение.
- Вот видите. И вдруг опять оклик с вашей стороны. Если вы так разговариваете с Верой, по поводу её мужчин, то я понимаю, почему вы жутко ругаетесь с любимой когда-то дочерью.
- В Верины любовные истории я не влезаю – у неё их столько, что чёрт ногу сломит.
Калерия вздрогнула: мать вспоминает своего бывшего возлюбленного, Вериного отца, по сути чёрного человека и желает ему ногу сломать в любовных историях их общей дочери?
Но Юлия Петровна, по-видимому, тоже поняла свой промах, сказала и замолкла: она, как прежде,  боялась бывшего любовника и думала сейчас, что он ей этого не простит – заберёт в преисподнюю раньше времени, чем обещал. Всё это Реля прочла на хмурившемся лбу матери и пожалела её. Нелегко, наверное, женщине знать, что подписала контракт с дьяволом. Поэтому ей захотелось отвлечь никогда не любившую её родительницу от этого разговора.
- Послушайте, мама, у вас тоже был роман с мужчиной вашего возраста по имени Иван. Я тогда, если не ошибаюсь, школу заканчивала. И мне было бы лучше, если бы вы тогда вышли замуж за того хорошего мужчину. Но я вам ни слова не сказала, что вы разошлись.
- Помню Ивана Семёновича, помню. Но почему тебе было бы лучше, если бы я вышла за него замуж?
- Потому что он меня учить хотел, после окончанию мной школы, ваш Иван. А вам Вера приказала, в письмах, чтоб я вы не позволяли мне учиться далее.
- И это ты знаешь? Вера мне во всех письмах писала, чтоб я не вздумала тебя учить дальше. Но я не поэтому не вышла за моего Ивана, что он тебя учить в институте намеревался.
- Знаю. Вы не дали в том году развод отцу и потому не смогли выйти замуж за хорошего человека. И ещё потому, что Вера вам приказала меня не учить.
- Стала бы я смотреть на Веру, если бы был паспорт у меня со штампом о разводе. Я много раз жалела, что не послушала тебя, и развод отцу вашему не дала. А откуда ты знала, что через месяц ко мне приедет свататься Иван?
- Вы же знаете, мама, что я ясновидящая. Правда сейчас уже немного устала от этого и закрываю на многое глаза. Но тогда – в детстве и юности – ох какая глазастая была! И вы, мама, следуя гадким письмам Веры, не хотели меня учить. Даже человек попался хороший, который рассмотрел во мне нечто большое, хотел учить, а вы не дали.
- Так ты же мне говорила, что всё в нашей жизни предугадано судьбой. Значит, у меня такая судьба была не выйти замуж за Ивана. А у тебя такая судьба была, что ты вышла за хорошего человека – не будем Николая ругать – но он оказался слабым – не смог тебя удержать.
- Вот именно, мама. Николай не смог меня удержать. А до него ещё несколько парней не могли понять, какая жар-птица им попалась. И так по цепочке. Иван – уже мой, не ваш бывший друг – тоже не понял, что мне от него надо - потому мы расстались. Между прочим, я ему сказала, по какой причине ухожу от него, чтоб он в следующую свою встречу с хорошей женщиной исправился.
- Вот как ты меня отчитала, чтоб я не лезла в твою жизнь. Сравнение провела. Спасибо, что вспомнила о моём Иване. К сожалению, он уже женился на другой женщине, возможно лучше, чем я. Но я думаю, что он обо мне тоже помнит? Как ты видишь, Калерия?
- Сказала же вам, что у меня глаза немного устали. Больше думаю об Олежке, о его жизни, чем о ком-либо, даже о себе. Вот его мне надо, мама, вырастить хорошим человеком. Потому не стану отвлекаться на Иванов, на Степанов и даже на бывшего мужа.
- Постой, а кто это Степан? Не тот ли, который в поезде нашем ехал с Дальнего Востока? – Юлии Петровне явно хотелось побеседовать с дочерью. - Ещё помню, спас он всех от ножей уголовников, которых выпустил Берия, после смерти Сталина. Но ты маленькая была, чтоб он в тебя влюбился. Правда, он водил тебя покушать в вагон-ресторан. Но ты не думаешь ли, что это от большой любви? Скорее Стёпа хотел досадить Вере.
- «Как же вы с Верой ошибались, если думали так. Хоть я и маленькая была, но в меня влюблялись в ту пору самые хорошие парни. Я, при их добром отношении, к диковатой девчонке,  росла и  развивалась стремительно. А вы с Верой думали лишь об одежде для себя и красавице дочери, но каждый раз проигрывали мне», - подумала Калерия, но говорить этого не стала. Сказала в тон притихшей родительнице:
- Мама, с удовольствием бы поговорила с вами о Степане, когда школу заканчивала. Но вы не хотели со мной говорить не только о благородных людях, но и о моей дальнейшей судьбе. А теперь, простите, мне надо собирать вещи. Очень надеюсь, что в Москве я отойду мыслями от Ивана и даже о вас редко стану думать. В Москве у меня много дел и некогда отвлекаться.
- Ну ладно, меня ты поставила на место. А с Валей-то сходишь попрощаться? Или увидев один раз её мужа, не захочешь и её видеть?
- Вот, мама, вспомнили о Витьке – муже Вале. Ведь он мне, в первый раз увидев, сказал: - «Тоже нашла себе любовника. Чем мой брат Николай хуже какого-то студента Ивана?» Это он, не успев приехать, все сплетни собрал по вашему селу. Или мать его всё успела доложить!
- Да, мать его, Ульяна, первейшая сплетница на селе. А тут ещё ты обидела её любимца – Николеньку её, что не захотела с ним знакомиться, когда он искал с тобой встречи везде.
- Мама, ваш желающий познакомиться Николенька крутился на стадионе, когда я траву на огороде пропалывала. Парень, желающий познакомиться, не ходил бы Гоголем возле забора, а предложил бы, по-родственному, помочь, - насмешливо сказала Реля.
- Что ты! Где это видано, чтоб Николай предлагал помочь. Он же себя в таких красавцах числит. Да и девицы деревенские его испортили – бросаются ему под ноги.
- Вот! А вечером этот Николенька стал досаждать мне возле кассы в кинотеатр ваш летний. Всё рвался без очереди билет взять. Впрочем, до него ещё человека три снахальничали – через головы людей взяли билеты. А четвёртому, разглядев, что это родственник мой рвётся, я уж хотела деньги его в лицо швырнуть.
- Ну, ты боевая! Тогда бы Ульяна тебя возненавидела. За своего сына она мстит?
- За любимого сына мстит, а за Виктора?
- Мать Витьку недолюбливает, хоть и живёт вместе с ним, а старшего сына обожает. И что ты ответила новому родственнику на его заявление о брате, который тоже, как я теперь понимаю, к тебе пристраивался в ряд с Иваном?      
- Прочла новому родственнику лекцию, что с кем встречаться это моё дело. Замуж выходить я не планирую, а уж время провести пусть он не волнуется – сама найду. И на общем собрании села прошу мои личные дела не обсуждать. Пусть займутся уборкой урожая. Вите советовала сесть на трактор.
- Да что ты! Он, конечно, взвился, лодырь такой. У него же брат старший погиб на тракторе. Ехал с любовницей, ну и заигрались, наверное, трактор перевернулся, и они оба погибли. Так у одного и другой осталось по трое детей-сирот.
- Да что вы! – Калерия побледнела. – Я не знала об этом, когда зятю советовала сесть на трактор. Как же это у меня получилось, что я ему больную рану ковырнула?
- Рану? Да Витька на похороны не ходил. Запил и с тех пор и никак не остановится.
- Боже мой! Вот Валя ввязалась, выйдя замуж за тунеядца. И мать у него самогонщица, как вы мне говорили – всё село споила, чтоб себе избу построить.
- Вот и хочет эту избу среднему сыну, а не Витьке отдать. Хотя средний сын её Николенька «женился» без росписи на богатой женщине, с приличным домом.
- А зятёк мне его сватал, своего женатого брата?
- Ещё раз тебе говорю, что Николенька не расписывался с этой женщиной. Хочет, неженатым прикинется, хочет домой идёт, к жене не расписанной. А Виктор, наверное, думал, что ты Николеньку в Москву увезёшь, а ему хата матери останется.
- Мама, я вам уже говорила, что Виктору этот дом достанется. Не знаю, как всё устроится, но дом Витьке достанется, не Николаю. Снилось мне, что он господствовать там станет.
- Поживём, увидим. Но ты сходишь к Вале, перед отъездом?
- Схожу, правда мне не очень хочется с Валей разговаривать. Она, живя у отца полгода, не научилась говорить на русском языке – по украинском тарабанит. Я люблю украинский язык, но когда на нём правильно говорят. Валя не на русском языке, не украинском говорить не умеет.
- Вот станет учиться в Педагогическом техникуме – на украинском языке заговорит – там учат лишь на украинском языке, потому что и в школе она станет украинской преподавать.

С сестрой и, правда, говорить было не о чем. Валя кичилась своим положением замужней женщины, тем, что она будет учиться в очном техникуме, куда Вера её устроила. Реля, не говоря, что она учится тоже – она и матери это не говорила – спрашивала сестру о самом важном:
- Ты будешь уезжать в Берислав наверное на недёлю, чтоб каждый день занятия посещать, жить там в общежитии.  А с племянницей кто будет сидеть?
- Свекруха, вона ж не работает.
- И ты доверишь неопрятной женщине, не умеющей себя обслужить, свою девочку? Твою свекровь надо отмывать в трёх водах, чтоб к ребёнку подпустить!
- А щож мэни робыть? Ни Вера, ни мама нэ хочуть сидиты з Ларискою, доченькой моей. А старшая тётушка Лариса учиться ещё будет.
- Ой, загубишь ты, Валя, ребёнка.
- Та чого цэ загублю? Чи бабка Улька её съест?
- Не съест, а воспитает тебе дрянную девчонку. Будет давать ей самогон, как сыновьям.
- Та бабка Улька не давала своим сыновья самогон – воны сами его находили. Как же ты плохо о людях думаешь.
- Про твою свекровь и твоего мужа – дай Бог, чтоб я ошиблась. Но душа моя болит за девочку, которую ты кидаешь, если станешь так рано отрывать её от себя, на произвол судьбы.
- Не все могут як ты, Реля. Ты вон батьки своего Олежки лишила.
- И всё для того, заметь, чтоб Олежка плохого от семьи спекулянтов не набрался.
- А я нэ можу так. Хай у моей дивчинки будет поганый батько, абы був, - стояла на своем Валентина. – Чого мэни дочку зобижать.
- Ты её больше обездолишь, если с алкашом она станет расти. Вспомни, отца и мать, как они дрались, и как нам было плохо в такой семье. При этом, заметь, дрались они с перевесом матери – отец уступал слабой женщине. Тебя же твой Виктор не пожалеет – бить будет или уже бьёт по полной программе, чтоб боялась мужа.
- Бьёт, значит любит. Тебя Коля твой не бил, так и разошлись скоро, не пожили вместе.
- Я вижу, что мы напрасно препираемся. Жизнь нас рассудит. Я пришла попрощаться. Уезжаем с Олеженькой мы скоро.
- Кто ж тебя проведёт? Мама или Лариса со своими парнями? – Валя стала говорить на русском языке, чтоб не сердить Калерию.
- Лучше бы провела Лариса со своими футболистами.
- Видишь, тренирует их и командует только так, но замуж во Львово не хочет идти.
- Рано Ларе замуж и потом я её в Москву заберу, после окончания ею школы – уже решили. – «Лучше маленькой Атаманше не выходить замуж в селе, где жён бьют. Она не Валя – будет сдачи давать, и может дойти дело до смертоубийства. Поэтому, хоть тяжело мне будет, а Ларису я попробую устроить в Москве, живее будет», - подумала Реля, но Вале того не сказала.
- Видишь как – решили. А меня лишь батько к себе забрал и то ненадолго.
- Тебе растолковать или ты сама догадалась, почему так получилось?
- Он сказал, что не хочет кормить бездельника зятя – Витька же не хотел работать. – Откровенно сказала Валя и вздохнула. Перевела разговор на другое. -  А в твоей комнате, в Москве, сейчас же Вера живёт. И если её не будет, как вы с Олежкой вернётесь, как ты туда войдёшь?
- Я Вере написала, что едем с Олежкой домой. Надеюсь, она нас встретит.
- Вера и встретит? Не думай так. Она сбежит куда-нибудь, что только не встречать.
- Что ж ты так нехорошо говоришь о сестре, которая тебя в техникум устроила. Теперь тебе старшая сестра, как мать.
- Не всё же тебе быть нам с Ларисой сестрёнкой младшенькой матерью. Но Вера никогда ею не будет, не с её характером. Приедешь, передавай привет ей и пусть до дому возвращается.
- Это хорошо, что вы подружились, через твою учёбу. Живите дружно, не ругайтесь.
- Чего ругаться? От Веры я того не слышала, что ты говоришь.
- Потому что Вера совершенно равнодушна к твоей судьбе. Ей наплевать, что у тебя с мужем – лишь смеётся над вами. И в техникум тебя устроила не потому, что сильно любит, а ей хотелось проверить власть над своим бывшим любовником, теперь директором техникума.
- Цэ Алесей Миронович был её коханец? Та вин старый!
- Милая моя! Старый, не старый, а Вере тогда надо было в институт поступать.
- Ой, як же ты погано про людей думаешь!
- Дай Бог, Валя, чтоб я и тут ошиблась. Тебе не придётся краснеть за сестру.
- А чего мне краснеть? Какое мне дело, краснеть за Веру. Устроила в техникум, я довольна. Учиться будет не тяжело, бо блатна же.
Калерия улыбнулась иронично: - Учись, блатная. Но работать тебе придётся с детьми – там блат не поможет.
    - Та чи работать нэ сможу я. Не хуже тебя.
    - Дай Бог, Валя, чтоб тебя дети любили как меня. Это важно в работе учителя.


                Г л а в а  2.

    Но Вера сестру с маленьким племянником не подумала встретить. Хорошо ключ лежал в условленном месте. Уставшая Калерия зашла в комнату и ужаснулась. Их маленькая комнатка была прокурена до невозможности. Открывшая им дверь Марья Яковлевна, которая сунула нос  в Релину комнату, и то смутилась:
    - Водила твоя сестра сюда мужчин. Надымили и не проветривали видно.
    - Сейчас проветрю, - Калерия открыла окно. – А сами пойдём на кухню, да сынок? Я приготовлю нам что-нибудь поесть.
    - Кашу да?
    - Можно кашу. Только маме надо за молоком сходить.
    - Я с тобой. Но давай сходим в кафе – пусть тётя Люда нам кашу приготовит. Ты же устала!
    - Ладно. Прогуляемся по нашим улицам. – И они пошли в кафе, где знакомая повар сварила им быстро манную кашу. Сама и принесла.
- Где были, мои красивые? На Украине?
- Да. У мамы гостили. А вы как тут? В отпуск уже ездили?
- Нет. Работать некому летом. Все своих детей к морю возят. А я как-нибудь в октябре поеду – не люблю когда детей много на море – шумят, дерутся.
- Так в октябре самое милое дело отдыхать у моря. Не обгораешь, а приятным загаром покрываешься. Недаром говорят, что бархатный сезон.
- Вот я в бархатный сезон и поеду, поскольку бездетная. Буду купаться, влюбляться – никто не запретит нам, разведёнкам. Ты как, девушка, любила кого-нибудь на Украине? Ой, прости, Олежка, но дела это такие – любить надо.
- Надо, - кивнул головой мальчишка. – Но мама моя капризная – так бабушка говорит. И потому мама никогда не выйдет замуж.
- А ты хотел бы, чтоб мама вышла замуж? Сестрёнку или братика тебе родила.
- Из-за сестрёнки или братика хотел бы. Но чтоб потом не жила с чужим дядькой – выгнала его. Потому что дядьки дерутся. У моей тёти Вали муж очень драчливый. И бабушка хочет, чтоб она с ним не жила.
- А если мама за хорошего дяденьку выйдет? Не как тётя твоя, Валя.
- Ну, не знаю. Где его сейчас найдёшь – тихого да не пьяного?
Калерия с Людмилой переглянулись:
- Ну и дети умные пошли, - сказала подруга, поднимаясь со стула, на котором сидела. - Не даром тебе завидуют многие матери, Калерия Олеговна.
- Тьфу, не сглазили бы мне ребёнка. Олежка, да ты спишь почти. Пошли домой, ляжешь в постельку.

Они вернулись домой, где Реля взялась вытряхивать маленький матрас из кроватки сына и стелить ему постель. Но когда открыла шкаф, остолбенела. На стопках чистого белья её и Олежки лежали комками какие-то тряпки. Она поняла, что Вера не только водила в их комнату мужчин, чтоб курили и выпивали, но и вела здесь разгульную жизнь. А так как в ванную комнату ей стыдно было их посылать – всё-таки в чужой квартире «гуляла» – так они пользовалась тряпками, и бросали их в шкаф. Калерию передёрнуло: - «Предупреждала же, чтоб не гадила в нашей комнате. Что теперь делать? Возьму из середины для Олежки простыню и пододеяльник, и проглажу их, чтоб заразу какую ребёнку не занести, а остальное, что соприкасалось с мразью перестираю. Зачем я дала этой гадине ключи? Могла предугадать, что так и будет. Вот увижу её, дам последний бой «младшей» сестре и забудем друг друга».
Погладив детские простынки и пододеяльник, Калерия уложила сына и стала стирать то, что соприкасалось с гадкими тряпками, заодно готовить им что-нибудь на ужин. Она негодовала – вот придёт Вера – пусть бережётся. Не встретила их, гадость свою не стирала. Сколько дней это всё воняло в комнате? Забивали дымом противный дух, чтоб Реля не сразу определила вонь.
Когда сияющая Вера вошла в квартиру, Реля уже гладившая высохшее бельё в коридоре, преградила ей путь: - Собирай свои вещички, в том числе вонючие тряпки, которые я сложила в наволочку – она у дверей стоит и чтоб духу твоего больше в моей комнате не было.
- Что случилось? Чем я провинилась?
- А то ты не знаешь, гадина! Развратничала тут, для этого ты приехала в Москву?
- Я ж тебе сказала – для проверки здоровья.
- Твоё здоровье в чистоте и морали. Ты не соблюдаешь ни то ни другое. Говорила я тебе, чтоб не гадила, в нашей с Олежкой комнате? Хоть бы ребёнка пожалела – водила сюда кобелей.
- Что ты кричишь! Никого я не водила. Это соседи тебе насплетничали!
- Всё! Собирай свои вещи и уматывай сегодня же! Я не потерплю грязи – предупреждала тебя. Вон! Вон отсюда и забудь, что у тебя сестра в Москве проживает.
- Но мне надо будет ещё приехать в Москву показать врачам осенью.
- Ты уже показалась. Врачей водила сюда? Или Рудольфа деньгами снабжала? Вместо того, чтоб с сестрой рассчитаться, как обещала, ты опять лишь гадила.
Вера вздрогнула при слове «рассчитаться», но не опустила глаз при слове «гадила». Она живо придумала, как пропустить первое слово, мимо ушей, но за второе чуть не заплакала.
- Что ты меня позоришь? – Всхлипнула. - Врачей я сюда водила. Чистых людей!
- Ты думаешь, если врачи так и чистые, если они с такими, как ты, якшаются? Всё грязь! Я выгребла своё бельё, которое с пакостью твоей лежало рядом. Перестирала вот и глажу. Но более такого не потерплю. Можешь жаловаться на меня хоть маме, хоть римскому папе, в святейший синод.
- Какой синод!?
- Книги надо было читать, будучи девушкой, а не платья задирать перед парнями – тогда бы не задавала глупейшие вопросы. И уйди от меня, от тебя воняет.
- Я каждый день в ванне вашей полоскалась.
- Видно грязь твою уже не отмоешь. Иди, собирай чемодан и на вокзал.
- Вот ещё! Я останусь в Москве столько, на сколько мне понадобится.
- Это, пожалуйста. Но не у меня.
- Ладно. Я у соседей твоих спрошу. Хотя бы у Валентины, которая выглядывает из своих дверей. Валя, вы меня к себе не пустите на пару дней? Я заплачу.
- Заплати вон сестре, мерзавка. Так-то ты с Релей расплатилась, что она к тебе ездила полгода в больницу? Своё дорогое время тратила на поиски тебе огурчиков солёных, да не развесных, а в баночках. Разносолов всяких тебе искала, чтоб ты и в больнице блудила. И ты ей, вместо благодарности, ещё нагадила в комнате, где маленький ребёнок живёт.
Больше Вера ни к кому из соседей обращаться не стала – взяла свой чемодан и уехала или ушла к кому на квартиру – Калерия не интересовалась. Лишь упрекнула соседку после ухода сестры: - Валя, что ты её не выгнала, с её кавалерами?
- Так, милая моя! Я сегодня как ты приехала – в командировке была. Рано утром вернулась, и спать залегла. Услышала, как вы с Олежкой приехали, но не было сил встать, уж прости.
- Тогда прощаю. Я не прилегла, хотя очень устала – работу мне задала гулёна.
- Зачем ты ей ключ дала от комнаты? Ведь было ясно для чего она едет.
- Дура твоя соседка. Предчувствовала всё, лекцию ей прочла как вести себя, но, видишь сама, как всё повернулось. Но больше я Веру к себе не пущу. Слышала, я её предупредила!
- Если ты пустишь, я её выгоню. Или потребую от мерзавки, чтоб она сначала рассчиталась с тобой за все её грехи. И поклялась на Библии, что больше так делать не будет.
- Библия? – Калерия усмехнулась.- Вот что надо было показать моей сестре. Увидев эту книгу, она точно бы уж не сунулась в мою комнату. Жаль, что без предупреждения приехать может, но я уже готовлюсь дать ей отпор.
- Я удивляюсь. Лежала эта гадюка в больнице полгода и не завела себе знакомств с девушками или женщинами, к кому бы могла напроситься в гости. Или её, по шашням, знают уже и сразу отказали? Думаю, что отказали, видя такую грязнулю.
- Что ты! Ты бы видела какие Вера в больнице локоны делала, как Мальвина.
- При её жиденьких волосиках локоны? Это она, наверное, парик одевала, а ты не присмотрелась.
- Не до того было. Зато в Украине рассмотрела, какой она шатёр из волос своих делает. И точно. Таких локонов, какие я видела, из её волос не сделаешь.
- Она, поди, завидует тебе? Никаких парикмахеров не надо, а кудри лежат как волны.
- Ты бы знала, Валя, как Вера и мама, в детстве моём и юности драли меня за волосы. Клок выдерут и радуются, что скоро оставят меня без волос. Так издевались.
- И ты после всех их издевательств ещё едешь туда и Олежку возишь?
- А куда мне деваться, Валя? С матерью начала наводить мосты, ещё в первый мой отпуск, после того, как уехала от мамы в одном платье и без копейки денег от неё. Знала, что в 1961 году рожу сына – мне нагадали так – и потихонечку думала, куда его возить стану летом. И знаешь, мои усилия не пропали даром. Ведь когда родила Олежку, он у меня очень болел, и мы с ним, после болезни поехали к маме, пока Николай дослуживался.
- Никогда мне не рассказывала об этом.
- Теперь говорю. И жили у мамы четыре месяца, на радость ей.
- Уже за волосы она тебя не драла?
- Что ты! Как только я ушла из дома, в одном платье, мама сразу почувствовала, кого она потеряла. И знаешь, встретила меня в тот первый отпуск на вокзале, чего я от неё не ожидала. По Херсону мы с ней погуляли, ожидая автобус, поговорили по душам. Мама потом ждала моих приездов, как манны небесной. Правда и денег я у неё не просила – это тоже играло роль.
- Уже не так Веру свою, которая из неё все деньги гребла, любила?
- Мама в ней очень разочаровалась, когда сестра была у неё год в академическом отпуске. Ведь Вера ей больше нервов трепала, чем мне, пока в больнице лежала.
- Да! Сестрица твоя – та ещё барыня. Ведь грязь устроила в твоей комнате не по злобе, а потому что не привыкла за собой ухаживать. Представляю, как она в общежитие жила. Гоняли её, наверное, девушки, которые жили с ней в комнате, только так.
- Думаю, что делали Вере замечания. Но так не гневались, как я сегодня сорвалась.
- Сорвалась? Это мало! Я бы ей рожу набила.
- Да что ты, Валя! Такая интеллигентная женщина, и вдруг «рожу набила» бы?
- Ой, нахлопала бы её по щепкам. Это ты интеллигентная, что сдержалась
-Знаешь что, я её за волосы потаскаю, если она вздумает ко мне ещё приехать. - Пошутила Реля, собирая глаженое бельё, и идя в направлении своей комнаты.
- Меня позови, я тебе помогу, - сказала Валентина, уходя к себе. Они расхохотались.


                Г л а в а 3.

    Проветрила, простирала бельё, всё вычистила Калерия в комнате. На следующий день успокоилась, и стали они гулять с Олежкой по Москве. С ним уже можно было ездить куда-нибудь, с её любознательным малышом. И в первую очередь в Зоопарк, который находился совсем недалеко от их дома. Всего-навсего нужно было дойти по красивейшей Малой Бронной до Садового кольца, сесть на троллейбус «Букашечку», как говорил Олежка и проехать три остановки, и опять пешком по Баррикадной улице уже по склону – ноги сами несли их низ. По пути встретили одного дружочка Олежки с мамой его и их увлекли с собой в Зоопарк. Мальчики, увлечённо заговорили о зверях, которых они увидят, а матери шли вслед за ними.
- Смотри-ка, твой уже не раз ходил в Зоопарк. Говорит о зверях так увлечённо, что я рада, что мы повстречались. Вместе с твоим ребятёнком и Алёша ума наберётся. Жаль, что в детские сады они разные ходят.
- Вы поближе к дому путёвку получили, а я где смогла устроиться. Но я не жалуюсь, что далеко ходить – сад – просто чудо. Там не только русские дети, но и иностранцы. И вот они друг от друга ума набираются – дети разных народов.
- Дети иностранцев так на русском языке хорошо говорят?
- Что ты! Их и отдают в этот смешанный детский сад, чтобы учились русскому языку.
- Это тебе достаётся их учить?
- И мне, и няне, и заведующей детским садом – все принимают участие – даже повара.
- Ну, повара-то приходят взглянуть, если дети диковинные.
- Разумеется. Например, индийские девочки – тех иногда в сари приводят – это одежда их.
- Интересных детей Олежка твой видит. Потому так развит, не по годам?
- Ты меня смущаешь. Но, может быть, потому, что ему приходится общаться не только с русского говорящими, но и учить детей иной нации говорить и понимать русский язык – играет роль. Они сначала как обезьянки объясняются – жестами. Это наблюдать очень интересно. Потом начинают разговаривать, начинают указывать на предметы и называть их на разных языках.
- Так твой потомок может не один язык выучить?
- Хотелось бы, чтоб английский или французский Олежка познал, хотя бы в разговорах, но, думаю, так не получится. Даже боюсь, как бы у него смесь языков не получилась, потому что кроме французского и английского, которые в московских школах изучают, он слышит польский, чешский, индийский – и получается каша.
- Да, сложно. А вот и Зоопарк. Разреши, я билеты куплю на всех.
- Ты, что, Настя, богачка?
- Думаю, что больше твоего получаю. Я где-то чистыми получаю полтораста рублей.
- Да, почти в три раза больше меня. Где мы трудимся?
- На Почтампе. Работа, конечно, тяжёлая, ночные смены и так далее, но денежная. Хочешь, тебя устрою? Сначала будешь ученицей, до сотни будешь получать, а там и меня догонишь по  деньгам. Можно и обогнать, если перерабатывать согласишься.
- Спасибо, но я ещё с детьми не наигралась. И к тому же, уйду из детского сада, Олежкино место надо освобождать – он же не по путёвке. Да и учусь я уже. Ой, вот мы и у касс. Билеты всё же я возьму сама. Не хочется, чтоб Олежка знал, что кто-то покупает нам билеты.
- Разве никто, никогда вам билеты не покупал?
- Покупал, но мужчина, влюблённый в меня. И сын мой знает, что мужчина может купить женщине билет, а вот женщина женщине – нет.
- У вас в детском саду уже этикету учат?
- В таком, международном – да. У нас и дети дипломатов есть – вот и набираются друг у друга. Мне, пожалуйста, два, - сказала Реля кассиру – детский и взрослый.
- Мне тоже два в том же варианте, - протянула деньги и Настя. – Ой, Реля, смотри, дети наши толкутся возле мороженого. Разреши им купить.
- Ладно, но только маленькие порции – у моего сына горло может заболеть.
- Хорошо. Мой любит эскимошки. Твой тоже?
- Спроси у него.
- Олежка, тебе какое мороженое нравится?
- Эскимо на палочке. А ты, Алёша, какое любишь?
- Мне одного мало. Мне надо два эскимо.
- Не бузи, Алёша. Видишь, Олежка хочет одно. А тебе два покупать, чтоб пока ты ешь, другое потекло. И не пускают в Зоопарк с двумя морожеными.
- А ты возьми, мама, вроде себе, потом мне отдашь.
- Алёша, - вмешалась Калерия. – Нельзя никого обманывать, даже контролёров. Съешь это, потом, в Зоопарке, можно ещё купить. Но не сразу как войдём, а когда обойдём хотя бы половину клеток.
- Ой, там много клеток! Я через две клетки уже захочу.
- А я через десять захочу, - сказал Олежка, - давай играть, кто больше клеток выдержит!
- А я считать не умею. Только раз и два, - показал на пальцах Алёша.
- Не обманывай, сын мой! – Огорчилась Настя. – Не ты ли вчера считал до пяти?
- Но до пяти, а не до десяти.
- А десять, - вставил Олежка, - это два раза по пять. Вот на двух руках – десять пальцев.
- Хорошо. Станем подсчитывать зверей в клетках.

Теперь уже у Насти с Релей не было времени разговаривать. Им пришлось ходить за своими сыновьями и слушать их реплики по поводу осмотра зоопарка. Это было интересно. Реля познавала животных и зверей ближе, чем два друга смотрели через клетки. Но она, в четыре года и в пять была придавленная войной, голодом, нуждой в одежде, и почти не видела животных в домах Сибиряков – всё ушло на войну. Оставались у кое-кого коровки и козы, на которых женщины весной вспахивали землю, чтоб что-то посадить на еду себе и детям. Те козы и коровы, тоже измотанные голодом, почти не давали молока. В Литве лишь Реля познакомилась ближе с коровой и козой, от которых испила молочка вдоволь. И вся семья подкормилась от животных, которые находились в хуторе у стариков-литовцев. Были там и поросята, за которыми старики ухаживали, а резать этих животных и коптить сало, мясо, делать колбасу приезжали из Вильнюса родственники стариков, которые и увозили вкусные продукты с собой, оставив старикам немного на пропитание. От оставленных вкусных продуктов питалась и вся её семья, потому что Реля ходила к старикам и помогала им в хозяйстве, мыла полы, убиралась в их домике, вросшем в землю. Старики её любили и не только подкармливали вкуснятиной, но давали отнести и в Релину семью. Так, от трудов Рели в домике двух очень пожилых литовцев её семья не нуждалась в Литве. А Реля хорошо познала, что если хочешь получить что-либо, чтобы выжить, надо много работать.
Затем в Украине, она познакомилась и с волами и с лошадьми, которые тоже много работали вместе с людьми, чтобы вытащить страну из разрухи. В лесах Литвы она чуть не повстречалась с медведем и знала, что есть волки-хищники, готовые от голода есть людей. А в Украине она слышала разговоры, что голодные волки сбиваются в стаи и нападают на овчарни, лисы же проникают в курятники и уносят кур – это были для крестьян целые трагедии. Но волков и лис отстреливали, чтоб они не вредили людям, и Реля как-то привыкла, что этих хищников надо убивать, чтоб они не поедали полезных для людей животных.
Потом они жили на Дальнем Востоке и Реля с компанией подростков – мальчиков и девочек ходила в сопки, где слышала страшные рассказы о тиграх и медведях, которые поедают людей. Но им не разу не тигр, не медведь не попались, и она как-то привыкла, что бояться их нечего.
Но вот они, эти все хищники перед нею в клетках – спят или мечутся от желания освободиться из неволи, где их и кормят и поят, но им милей леса и сопки, их прежнее жилище, потому смотрят на людей непривычно и с тоской.  Мол, выпустили бы вы нас, и мы никогда больше не станем есть людей и ваших овец и коз. Будем питаться исключительно мелкими зверями, которые портят вам деревья и посевы. И мы ещё и санитары лесов.
Но всего этого, что знала Реля о зверях, не знали городские дети, и потому им радостно было взирать на зверей в неволе. Но вдруг она услышала разговор мальчишек.
- Смотри, Алёша, на лисоньку. Ходит, хитрая, и думает, как бы ей курочку слопать.- Это сын Рели, который слышал много сказок о хитрости лис.
- Эту бы хитрунью на воротник матери – вот она бы обрадовалась.
- Ты что! Нельзя из зверей одежду шить. Они за это мстить будут.
- Ха! Нельзя! Да много женщин сейчас ходят с лисой вместо воротника. И что-то никто им не мстит. Мама, ты же говорила, что хочешь воротник из лисы?
- Алёша, это я пошутила. Мне не нравятся воротники из лис. И убивать зверей ради одежды плохо. Лучше носить не из зверей воротники – они называются синтетическими.
- Синтетические, - заинтересовался Олежка, - это которые не из зверей? Здорово. У моей мамы такой воротник на зимнем пальто. И убивать никого не надо, если все мамы станут такие воротники покупать. Ой, а вот и волки бесятся чего-то. Жарко им, наверное? Вот бы поставить им такую поливальную установку, как у нас, в детском саду. Включаешь воду, и она сверху цветы и деревья поливает. Вот бы и в клетках поставили такие водопады. Тогда звери, как и дети, купались бы под этими водопадами.
- Что? – заинтересовалась Настя. – У вас, в детском саду фонтаны бьют?
- Не совсем фонтаны, - ответила Калерия. – Это поливальная установка, как Олег и сказал. Она поливает цветы и деревья, которые мы сами сажали – воспитатели и няни – в свои выходные дни. Правда, нам и родители помогали. Но эту поливальную установку нам сделали шефы. Под этим предлогом, что на площадках есть вода, под которой дети купались, заведующая наша не вывезла детский сад на дачу.
- Представляю, какие детишки приходили в группу грязные.
- Грязные, но довольные – приходилось их отмывать, как и на даче бы это делали. Но на даче – я уверена – им бы так покупаться не доставалось.
- Ещё бы. Алёшку вывозили куда-то к реке. Но детям, если и водили к реке, купаться не доставалось. Воспитатели боялись и более взрослых пускать в воду, не то, что пятилетних.
- Я бы тоже боялась. Не все дети плавают. А ну как утонут?
- Этого и я боялась. Мой, вообще, не плавает. Потому, когда у них неприятность случилась, какой-то ребёнок сам зашёл в воду и чуть не утонул, я забрала Алёшку и отвезла к бабушке, на собственную дачу. А твой сын плавает? Ты уж, наверное, научила своего пострелёнка?
- По счастью в нашем детском саду заведующая готовилась всё же вывести сад на дачу. И договорилась в бассейне, расположенном во дворце пионеров, что наши дети станут его посещать. Я и водила группу. Разумеется, поставила условием, что Олежка тоже станет ходить.
- Я бы тоже поставила такое условие. Научить ребёнка плавать – это большое дело.
- Так вот это большое дело у сына получилось лучше всех. Мой ребёнок, возможно потому, что мама рядом, быстрее всех научился плавать в «лягушатнике». Потому я его свезла к маме, в Украину, без боязни, что дитя утонет. Он там ходил на Днепр с тётушкой Ларисой купаться. Но мне кажется, то, что он плавает по лягушачьи и не боится воды, этого мало. Надо, чтоб он научился плавать разными стилями и нырять с вышки. Потому мечтаю отдать его с пяти лет в бассейн «Москва» в группу, если там берут с этого возраста.
- Ты что! Это же открытый бассейн, там плавают и зимой.
- Вот потому что зимой, мне нравится. Сама мечтаю там купаться-закаляться.
- Ну, если ты сама не боишься, то и Олежка не испугается. Завидую тебе.
- Не надо завидовать. Вы где живёте. Если недалеко от нас, то я твоего Алёшу могу в группу к тренеру по плаванию записать. И водить станем по очереди.
- Что ты! Я боюсь. Сама не могу плавать. Думаю, что и сын не научится, как я.
- Это надо перебарывать, матушка. Если сама не смогла научиться, сына обязательно надо учить. В жизни плавание очень большая подмога, не только по здоровью, но и по развитию.
- Хорошо тебе так говорить. А насчёт Алёшки я подумаю. Впрочем, его братья и сёстры двоюродные научат летом, на даче.
- Ну, дай Бог! Родные научат – это тоже хорошо.

- Знаешь, - сказала Настя при расставании, а жили они, как оказалось, недалеко друг от друга, - мне так жаль, что дети наши не в одном саду. Я вижу, что Алёшка многое берёт от твоего сына. Уже не такой вредный, как обычно.
- Мне думается, что в школу они одну станут ходить, так что не грусти.
- Ой, когда это будет? Да и ты устраивать, мне кажется, будешь в какую-нибудь заумную школу Олежку, а мой Алёша лишь до обычной бы добрался. Он у меня довольно заурядный.
- Не говори так! Вырастет мальчик, ещё поразит тебя умом. И до свидания. Мне завтра на работу уже. Правда, не утром, а вечером, но всё равно Олежку спать укладывать надо во время.
- Слушается он, когда укладываешь его?
- Что ты! Наверное, как и твой, бузит. Но детский сад он любит, вот на этой струне и стану играть. Мол, если не встанешь вовремя, в детский сад не успеем.
- Если бы мой так поддавался дрессировке.
- Настя, дети не звери, что их дрессировать надо. Каждый ребёнок – это особый мир – вот с этой меркой и надо подходить к детям.
- Ну да! Ты же воспитательница!
- Настя! Я воспитательница без образования. Правда, дети и родители меня любят сильнее, чем воспитателей с образованием, но это уже по человеческим качествам. Но учусь на медика.
- Почему не на воспитателя?
- Олежка у меня в младенчестве сильно болел. Так, что чуть не умер. Я молилась Богу и поклялась, что выучусь в медицинском и буду лечить людей, сколько моих сил хватить.
- А мама и врачом станет хорошим, - услышав их разговор, вставил реплику Олежка.
- Ты ему сказала, что на врача учишься?
- Он знает, что на медсестру. Но почему-то не различает ещё медиков.
- Ну да! В белом халате, - значит врач, - сказал Олежка. – Но почему-то и воспитатели ходят в белых халатах. И ещё какие-то химики. У нас сосед химик – он на заводе в халате работает.
- А у нас сосед в унитазах копается, - засмеялся Алёша, - так он тоже в халате чёрном.
- Разобрались в халатах? – строго спросила Калерия. – А теперь скажите до свидания друг другу и разойдёмся по домам.
Признаться, ей так не хотелось, чтоб этот счастливый для них с Олежкой день кончался, но жизнь не повернёшь вспять – завтра им надо было идти сыну в детский сад, а матери на работу.
- «Ся ля ви», - как говорят французы.


                Г л а в а  4

На следующий день они с Олежкой шли в детский сад ко второй смене. Реле не хотелось вести сына к восьми часам, успеет ещё будить его рано и забирать поздно, когда пойдёт учиться. А пока они шли, не спеша в детский сад много раньше, чем начиналась вторая смена.
Шли по Малой Бронной, полюбовались на пруд, где плавало много уток и чётные и белые лебеди. Дальше по подземному переходу, сделанному в год рождения Олежки. Переходя переход, Калерия с грустью подумала: - «Вот если бы длинноногий Игорь шёл, в ночь своей смерти здесь, а не по верху, остался бы жить. Но выпил, был нетерпелив, теперь человека нет». Дальше шли по улице Красина. Засмотрелись на берёзку, которая росла на крыше трёхэтажного дома. Вернее даже не на крыше, а росла она где-то в углублении стены и ветками достигала крыши. Калерия, когда спешила, и взгляд её падал на дерево, удивлялась – как растёт – непонятно.
Теперь этот вопрос ей задал сын: - Как она держится на стене? И где её корни? Неужели в стене? И чем она питается? У бабушки деревья всё время надо подкармливать. Кто её кормит?
- Куча вопросов и я не знаю, как ответить на них. Честное слово не знаю. Может быть, ветром нанесло туда много пыли? Или немного земли кто-то сыпанул, а потом ветром же задуло семечко от берёзы – дерево растёт.
- Вот бы полезть туда и заглянуть, куда делись её корни.
- Что ты, дорогой мой. Даже не думай лазить по стене. Можно разбиться.
- А если с крыши  посмотреть?
- На крышу тоже надо ещё забраться. А домик очень старый не выдержит, рухнет.
- Берёзку выдержит, а человека нет?
- Да, почему-то берёзку домик любит, а вот как с мальчишкой любопытным себя поведёт?
- Да, мальчишку дом может сбросить?
- Наверное, - Реле нравилось, что о доме они говорили как о живом существе.
И дальше по улице Красина пошли. Уже почти повернули к детскому саду на улицу Василевская, как увидели, что няня из Релиной группы несёт на руках маленького поляка. Мать с сыном переглянулись:
- Глазам своим не верю. Вроде мы с тобой такую картинку уже видели в прошлом году?
- Ну да, Гита Васильевна тоже несла Альку, чтоб купить ему игрушку. Над ней потом весь детский сад смеялся, что носит чужого сына, чтоб купить ему игрушку, а у самой дети её голодные.
- Это кто так смеялся? – поразилась Калерия.
- А мои воспитательницы – Галина Николаевна и Марина Яновна. Так хохотали! Даже не давали детям спать – это им нянечка наша так сказала. А Альке игрушку Юрий – папа его не разрешил взять. Ты помнишь, мама?
- Да, что не разрешил Юрий Александрович взять игрушку, я помню. – Ещё Калерия вспомнила, что ожидала этого поступка от поляка и вздохнула свободней, когда он это сделал. -  Давай спасать Гиту Михайловну, чтоб над ней хотя бы сейчас не издевались твои воспитатели.
- Давай спасать.
- Гита, - закричала Калерия издали и рукой замахала. – Подожди и куда ты так несёшься? Неужели с Алькой что-то случилось? Ты его в детскую Филатовскую больницу несёшь?
- Да что ты, - отозвалась Гита и остановилась. – Несу, как и прошлый раз моего любимого поляка, чтоб купить ему игрушку, как в прошлом году. Может сейчас его папа будет ко мне милостивей?
- А почему ты ему должна покупать игрушку?  Алька, может, ты мне скажешь? – Спросила Калерия, когда подошли они с Олежкой близко.
- Потому, что я так хочу? – отчуждённо сказал маленький поляк. Калерия уже знала по общению с Алькой, что это его манера, когда он хочет чего-то добиться.
- Да? И потому ты заставил Гиту Михайловну взять тебя на руки и бежать в магазин.
- А нам некогда прохлаждаться, - отозвалась Гита. – Как только уложили детей спать, и я освободилась, схватила его на руки, и помчались.
- Что значит, «схватила на руки»? И ты, Алька, позволил, чтоб тебя, такого большого, кто-то носил на руках? Опусти его, Гита, на тротуар, а сама иди, делай свои дела. Алька со мной и другом своим пойдёт обратно в детский сад и ляжет там спать, как остальные дети.
- Но я хочу игрушку! – захныкал Алька, сжимая шею Гиты.
- Папа твой сказал, что у него много денег, и он может купить тебе любую игрушку. А у Гиты Михайловны нет столько денег, чтоб она каждому в нашей группе покупала игрушки. Если она купит игрушку тебе, то всем детям должна купить, чтоб другие не обижались.
- Сердито, - сказала Гита, опуская мальчика на тротуар и потирая руки, - но справедливо. Оставайся, Алька, с Калерией Олеговной, а я побегу в детский сад, а то меня заругают, что ушла с работы.
- Но игрушка!
- Я забыла взять кошелёк. Вот видишь, нет денег.
- Тогда иди за деньгами, я подожду.
- Ты не останешься здесь один, Алька, - возразила Калерия, беря мальчишку за руку. – Я иду на работу, и ты должен идти с нами.
- Тогда пусть Гита Михайловна меня отнесёт.
- Нет. Это нехорошо кататься на руках Гиты Михайловны. Это же не качели. Отпусти руку Гиты Михайловны, пусть она идёт на работу, а мы дойдём своими ногами. Ты видел, чтоб я носила Олежку на руках? А он такой же по росту и по тяжести как ты. Почему ты не хочешь ходить своими ногами? Нехорошо.
- Но тогда ты расскажешь мне сказку, - сказал мальчик, когда Гита, освободившись от него, ушла.
- Воспитателям не говорят ты. Это только маме можно так говорить. А всем остальным людям надо говорить вы. Ты же умел? Разучился в Польше? Или вы там не говорили по русски?
- Говорили, - буркнул Алька. – Но этот русский язык, когда надо говорить вы.
- Это хороший язык, очень красивый. Когда ты станешь взрослым, ты поймёшь. Пошли?
- Пошли. Расскажете мне сказку?
- Нет. На улице сказку не рассказывают. Её надо говорить в помещении, - отозвался Олежка. – И мама может охрипнуть. Она и так охрипнет, потому что не говорила так много с детьми, как ты требуешь.
- Но почему? Почему не говорила?
- Потому что, Алька, я была в отпуске. Отдыхала от детей и от тебя. А теперь займёмся с тобой разговорами. Ты мне расскажешь нам с Олежкой, как ты провел лето в Польше.
- Что есть лето?
- Лето – это когда едут отдыхать, когда тепло. Вот ты отдохнул от детского сада?
- Да. А детский сад отдохнул от меня. Так папа сказал.
- Вот и прекрасно. Когда люди возвращаются домой, то говорят другим, как им там было хорошо. Или плохо. Что видели. А что хотели посмотреть, но не удалось.
- Что есть удалось?
- Алька, да ты отвык от русского языка?
- Потому папа и привёл меня в старую группу, чтоб я привык к русскому языку. Ещё потому, что папа любит вас, Кайеговна – так мама говорит.
- Хорошо. Вечером я разберусь с твоей мамой или с отцом – почему они не отдали тебя в другую группу. А сейчас ты должен лечь спать, потому что все дети в это время спят. Олежка, подожди нас в коридоре, сейчас я передам Альку кому-нибудь и отведу тебя в твою группу. Гита Михайловна, - Калерия открыла группу и ввела туда Альку, - а где Матрёна Филипповна?
- Не знаю. Я пришла, она кинула на меня детей и, услышав, что ты вернулась, унеслась.
- Как можно? Я ещё не приняла у неё смену. Значит, если я пришла раньше времени, то можно убегать?
- Ты же знаешь, Реля, что она за мужем следит, и всегда убегает раньше времени.
- Но один раз она могла дождаться? Всё же я пришла не в знакомую группу, а совершенно новую. Вот разве Алька старенький остался. Уложи его спать, Гита, мне надо ещё сына отвести в его группу.
- Хорошо. Сделаю. Ты там не трезвонь, Реля, что я опять с Алькой носилась за игрушкой. Сама знаешь, какие у нас сплетницы в саду работают.
- Гита, я не скажу. Но если спросит Татьяна Семёновна, мне придётся рассказать. Потому что она спрашивает, если знает доподлинно о теме. И мне не хотелось бы выкручиваться за тебя.
- Скажи ей, пусть меня допрашивает, а не тебя.
- Ладно. Вернусь, ещё поговорим об этом. Алька, чтобы ты заснул как все дети.

                Г л а в а  5   
               
В Олежкиной группе, Галина Николаевна встретила их доброжелательно: - Здравствуйте, какие красивые! Что это у тебя, Олег? Книжка. Хорошо, после сна почитаем с детьми. Ты хочешь кушать? Тогда иди, скажи Нине Захаровне, чтоб покормила тебя. И спать. Верно?
- Хорошо, спасибо. Мама, ты к себе? Не ругай там Альку – он не виноват, - шепнул Реле.
- Не буду. Ну, иди, кушай и отдыхай. Устали мы с тобой сегодня.
- От чего устали? – тут же включилась в разговор Галина Николаевна.
- Ой, Галя, поспешу в свою группу, потому что сменщица моя унеслась, не дождавшись.
- Тебе не впервой не заставать её на месте.
- Но не после отпуска, когда ещё в группе новые дети.
- Да. Ну, иди, знакомься. Надеюсь, что тебе не трудно это будет с твоей любовью к детям.
- Спасибо за комплимент. Но проследи, чтоб Олежка поспал немного. Его бабушка разбаловала, не всегда укладывала спать днём.
- Представляю, какой ты ей втык сделала.
- Потом поговорим о наших родных, если ты на площадку детей выведешь.
- Поговоришь с тобой на прогулке. Ты же возле детей, как наседка с цыплятами. Тебе мы, бездарные воспитатели, не нужны со своими глупыми разговорами.
- Ладно. Не будем считаться. Я была бы рада, если бы ты большим детям столько уделяла внимания, как я малышам.
- Без шпилек не можешь?
- Не я же завела разговор о детях, - сказала Реля, выходя из группы сына и спеша к своим малышам.
Но новых детей оказалось не так и много. Грустная Гита ходила между кроватками:
- Одни старички у нас, которые и до отпуска твоего были. Татьяна Семёновна сказала, что расформирует группы лишь в конце сентября. Но родители рады, что детки ещё пробудут с тобой. Принимай смену, Калерия Олеговна. Я тебе сдам, если наша пустёха следить за мужем считает главной своей обязанностью. Но он у неё такой красавец, если ты видела, я бы тоже следила за ним. Но как? Галина Николаевна знает, я наступила на те же грабли, что и в прошлом году? Потешалась, наверное?
- Невероятно, но Галине, видно, не до тебя. Предполагаю, что привезла из отпуска, который она лишь на море проводит, столько впечатлений, что свои бы новости ей донести до подруг. Я ей никакая не подруга, чтоб со мной чего-то обсуждать.
- Спасибо и на этом, - Гита облегчённо вздохнула. – А ты, я чувствую, очень бы хотела отругать меня? Всегда я тебя подвожу своим неудержимым характером.
- Нет. Ругать я тебя не стану, считая разницу в возрасте. Но ты мне, если можешь, расскажи о своей жизни. Я скорее начинаю понимать человека, если узнаю, откуда ноги растут. Пойдём в игровую комнату и сядем так, чтобы видно было детей. Поговорим.
- А все наши ноги, Калерия, растут из детства. Несчастливое у меня оно было, - начала рассказ не старая женщина, когда они уселись.
- Боже мой, Гита. А у кого счастливое детство было после такой войны? Ты хоть постарше меня встретила войну, а я и вовсе в пелёнках, когда нас эвакуировали за Урал. Прости, я перебила тебя. Рассказывай о своём детстве.
- Страшное было – холод, голод, еду мы воровали после войны на рынках. Однажды меня поймали и привели в милицию. И это при том, что отец и мать работали на хороших работах и могли купить и хлеб и всё остальное, но им не до детей было.
- «Как это похоже на моих родителей. Тоже ведь могли покупать многое, но не очень стремились. Всё взваливали на меня, в отношении продуктов и приготовлений обедов, ужинов».
- Если были деньги, ты могла бы брать их и покупать всё на рынке, а не воровать.
- Много ты знаешь! Воровать было приятней, за нервы дёргало. Но после того, как меня в милиции подержали, пока отец не явился за девочкой и не отодрал меня дома как сидорову козу, воровать уже не хотелось.
- А что мама твоя?
- Мама барыня была. Заставила потом меня полы драить и посуду мыть, но не упрекала как отец. И за то спасибо.
- А разве ты сама не могла полы мыть и посуду, что ей на такие крайности надо было идти?
- Ой, это особая история. Но не интересная для тебя, как я вижу.
- Милая моя! Ты была уже почти невеста после войны. Разумеется, у тебя, в этом отношении больше должно быть историй, чем воровство, милиция и порка отца.
- Это само собой, что мальчишки тоже меня интересовали. Но знаешь, я была не очень красивая, в детстве и юности. Меня мальчишки интересовали, а я их только в плане какого-нибудь набега на сады, огороды да ещё на квартиры нападали. Это тебе интересно?
- Пока тоже нет. Не понимаю, зачем девочке, почти девушке грабить квартиры? Это уже не милицией пахнет, а судимостью.
- И посадили бы меня лет в восемнадцать. Но папа опять оборонил и срочно выдал замуж.
- Что? Насильно?
- Нет! Мужа я очень любила. И как не любить? Военный лётчик-испытатель, правда небольшого роста, но первый мужчина был у меня, что его очень удивило. Я ему девчонку родила.
- И куда делся твой лётчик, если ты теперь одна двух девчонок растишь?
- Погиб, - сказала Гита так обыденно, что Реля вздрогнула.
- Прости, Гита, если рану твою ковырнула.
- Не было раны. Я сразу же получила двухкомнатную квартиру в Москве, и не до того мне было. Тем более, что второй девицей была беременная, не от мужа, а от любовника.
- Как же так! Любила и вдруг изменила?
- Любила и изменила, потому что не видела летуна почти. Злость меня заедала, и вот мне встретился татарин – красивый, темпераментный -  от которого я забеременела второй девочкой. Сама понимаешь, как боялась, что муж разоблачит меня в неверности. А тут раз – он гибнет, мне дают отдельную квартиру. Татарин мой знаешь, как обрадовался этой квартире! А тут ещё хорошие алименты я получать стала.
- Какие, Гита, если не секрет?
- Только ты никому не говори – сто двадцать рублей. А по старому тысяча двести рублей.
- Да, это хорошая сумма. Моя мама получала столько, когда руководила большим винодельческим колхозом в Украине – кичилась этим перед отцом. Красавец-татарин твой получил лотерейный, выигрышный билет.
- И что ты думаешь? Он это оценил? Нет. При таких деньгах стал меня гнать на работу.
- Ты, разумеется, не хотела. За двумя девчонками ухаживать – это и есть работа.
- Уж конечно! Хотя татарочку я почти не видела. Дочь эту у меня взяли его родные, увезли в Татарстан. Потом, когда я и с татарином развелась, мне её вернули. Сказали, что дочь не родня им, совсем на татарку не похожа, значит, её я тоже нагуляла. Но алименты я сумела стребовать.
- Татарин тоже хорошие алименты платит?
- Нет. У этого среди зимы снега не выпросишь. Этот копейки платит. Да мало этого, увёл у меня двухкомнатную квартиру.
- Как это получилось?      
- Просто. Как это бывает у пробивных людей. Стали мы, после развода размениваться. И мне, с двумя девицами дали двадцатиметровую комнату, а он должен был поехать в восьмиметровую. Это мать и дочь – тоже татарки решили съехаться. Но когда я выехала, то мать татарки отказалась выезжать из восьмиметровой. А татарин остался в квартире, опять мужем.
- Здорово они тебя развели, Гита. А мне казалось, что ты умная и хитрая женщина – на козе тебя не объедешь.
- Как видишь, объехали. Да так ловко. У меня одна надежда, что когда-то татарин вспомнит о дочери, и пропишет её в нашей законной площади. Но надежды на это мало. Татарка ему уже двух мальчишек родила.
- И не надейся, что она пропишет твою дочь. Но зачем ты, Гита, своих девчонок в интернате моришь? Неужели тебе не хочется, чтоб дочери твои росли дома?
- Вот ещё! Тогда мне никого в комнату не привести.
- Но зачем ты водишь пьяниц-алкашей к себе? Ведь когда ты получаешь большие алименты, они к тебе сползаются как тараканы, а когда ты в нужде, не вспомнят.
- А что мне делать, Калерия? Так я себя поставила, что одни алкаши ко мне липнут. Впрочем, нет! Помнишь в прошлом году, на празднике, который Татьяна Семёновна устроила, какой ко мне красавец подъехал?
- Помню. Девчонки незамужние завидовали тебе. А потом сплетничали с радостью, что этот парень или мужчина, если уж правде в глаза смотреть, обобрал тебя до нитки.
- Видишь, как издевались. А того они не помнили, что я сама дала ему отворот поворот, когда узнала, что работать не хочет, а в долгах как в шелках. А ты завидовала, Реля?
- Я – нет! У меня глаз намётан на таких бездельников – я их вижу издалека.
- И они тоже за тобой не ухаживают?
- Почему же! Когда Олежке у меня было два года, такой парень мне попался, не женатый. И в отличие от твоего Миши был очень богат. У него мама была и есть, наверное, до сих пор директором ресторана.
- О! Это твой парень в золоте купался. Почему же не пошла за него? Он не захотел?
- Ещё как хотел! Устаивал мне сцены, когда я отказывалась выйти за него замуж, не раз.
- Ты разве дурочка? Не выйти за денежного парня.
- Гита, вот ты бы вышла, а я нет. Парень богатый, он мог мне сапоги достать за ночь, когда у меня первые мои сапоги украли. Да достал не дешёвые, какие были, а самые дорогие.
- Ещё раз дурочка!
- Не всё измеряется в вещах. Если бы я поддалась на вещи, то не разводилась бы со своим мужем. Его мать тоже могла меня одеть как куклу. Но для этого надо было её слушаться?
- А ты не могла притвориться?
- Всю жизнь не станешь притворяться. Да и характер мой не позволяет перед спекулянтами и ворами шею гнуть. Предпочла растить сына одна, но не надевать на шею ярлык покорности.
- Молодец! Я вот могу шею согнуть перед красивым мужиком, к тому же в постели если силён. Или твой парень - сын директора ресторана этим не выделялся?
- Такого мужчины как он я никогда больше не встречу. Этот откормленный детина был в постели как Бог. Аполлон. Но главное, что больше старался меня удовлетворить. При этом поклялся, что станет беречь от беременностей, если я не захочу рожать, что и делал.
 - Ещё раз дурочка. Сейчас таких парней, днём с огнём не сыскать. Я бы держалась за такого ласкового. Чем тебя он отпугнул?
- Карты очень любил, Гита. Вернее игры в них.
- Картёжник! Так бы и сказала. Но если любил тебя, мог бы оставить это занятие.
- А вот тут ты ошибаешься. Картёжник хуже пьяницы. Ещё Пушкин описал такого в поэме «Пиковая дама».
- И Достоевский писал о них. Но я думаю, что сейчас таких нет.
- Напрасно думаешь. Они есть и могут тебе ещё попасться. Кстати, твой Миша не был им?
- Долги у него были немалые. Но мне он говорил, что бывшей жене алименты задолжал и ещё кому-то, я не вникала. Отупела от встречи с ним, опьянела, правда и выпивали много.
- Вот видишь. Сама признаёшься, что выпивали с ним часто. А чтоб продолжать ваши встречи, ты девчонок своих в интернат отдала. Гляди, Гита, доиграешься. Вырастут дочери твои, ещё неизвестно как к тебе относиться станут. Ты им тоже создала детство как в Гетто.
- Жёстко говоришь, но правильно. А теперь скажи, за то тебя поляк любит, что ты ему не поддаёшься? Или для людей не поддаёшься, а на самом деле вы давно испытываете друг друга?
- Гита, на фоне всего, о чём мы сейчас говорили, я самая счастливая женщина, когда не принадлежу мужчине. Потому что как только женщина ослабеет, мужчина теряет к ней интерес. Это моё наблюдение не над собой, а над другими. Возможно, ко мне не теряли бы интерес. Сужу по тому парню – сыну директрисы ресторана.
- А честно вот так издеваться над человеком? Это я переживаю о Юрии!
- Я не издеваюсь. Почти каждый раз, когда он настаивает, чтоб я куда-то с ним ехала или шла, - это в музеи и театры - я ему предлагала найти себе партнёршу интересней. Но он говорит, что интересней в мире нет, чем я. Ты довольна моим оправданием? И пошли одевать детишек. Думаю, что за лето они сильно забыли, как это делается.
- Да уж! Родители не очень придерживались твоих наставлений – избаловали потомков. Но ещё один вопрос можно? Скажи, пожалуйста, не заругаешь когда-нибудь себя, что держишь Юрия на голодном пайке?
- Ему вполне достаточно моих интеллектуальных с ним упражнений. Честное слово, Гита. И всё! Хватит фривольных разговоров. При детях лишь о них говорим и с ними.
- Слушаюсь, мой Генерал! Ты, правда, умеешь настроить людей на свою волну.
- Не всех, Гита. К сожалению не всех. Здравствуйте, дети! Как спали? Какие сны видели?
- Ой, Кайеговна, а Алька меня щипнул. Скажите ему, что я папе пожалуюсь.
- Алик, извинись перед девочкой и больше так не делай. Это нехорошо.
- Прости меня, Галья. Я больше так не буду.

                Г л а в а  6

С Гитой они вернулись к разговору о жизни недели черед две при таких же обстоятельствах: Калерия сидела и дописывала журнал о своей работе, когда Гита отвлекла её вопросом: - Что, Олеговна, слыхала ли ты ещё подобную историю, как я тебе рассказывала?
- Гита, подобных историй как у тебя и у меня – тысячи. Я думала, что одну меня мама ненавидела и пыталась избавиться от меня до войны и после. Родить ребёнка и ненавидеть его – это из ряда вон: - «Вот как ты, Гита, ненавидишь своих дочерей», - подумала, жалея неразумную женщину. – Вырастут твои девочки и такое тебе устроят», - хотелось ей напомнить, но сказала другое: - Слушала рассказы своих подруг и даже мальчиков и где-то начинала понимать – не от одной меня мать хотела избавиться. Но к счастью, те дети не понимали этого так, как я всё это проводила сквозь сердце.
- Ладно тебе о детях душой болеть. – Гита не умела читать мысли. - Ты про меня вспомни – часто ли мужья выгоняли жён с собственной площади?
- Давай разберёмся. Ты получила однокомнатную квартиру, когда лётчик погиб?
- Откуда знаешь, что однокомнатную?
- Так это правда?
- Точно. И кто бы дал мне двухкомнатную квартиру, с одной девочкой?
- Стало быть, ты не была беременной от красавца-татарина, когда овдовела?
- И это ты знаешь! Кто так выдал меня? Для интереса я всем так говорю.
- Я это знала, до того, как ты начала рассказывать о себе. И не от кого-то, а сама догадалась, уж прости. Ясновидение, так сказать. Значит, татарин стал за тобой ухаживать уже за вдовой? И через некоторое время ты забеременела. Тогда вы расписались и съехались в двухкомнатную квартиру.
- С тобой опасно говорить – ты разоблачаешь. Но откуда знаешь, что я рассказываю по разному? Мама твоя тоже рассказывала о своей жизни в разных вариантах? И ты сопоставила?
- Гита, о себе надо рассказывать правду. Потому что найдётся человек, который когда-то твою жизнь опишет, и если ты прочтёшь о том в приличном возрасте, то раскаешься.
- О чём? О том, что татарину квартиру подарила?
- Послушай меня. Тебе Бог дал, и Бог же забрал, увидев твою небрежность. Мне подобную историю рассказывала моя хозяйка в Симферополе. У той ещё хуже было. Она не получила квартиру даром, она дом на берегу моря выстроила своими трудовыми руками. И трудом и хитростью выстраивала. Заставляла мужа – он у неё шофёром был – воровать, где только можно.
 - Большое дело! Я же тоже воровала в молодости.
- Но ты попалась – тебя лишь в милиции пожурили, - а её мужа могли посадить. И вот он, воруя материалы, по требованию жены и, видимо, боясь ареста, страшно жену возненавидел.
- Я бы тоже возненавидела, если бы меня подстёгивали к тюрьме.
- Самое интересное, что Наташа – это моя хозяйка в Симферополе – не понимала, что попадись её муж на воровстве, дом бы их конфисковали, а домина их стоял на берегу моря.
- В Симферополе же нет моря.
- Дом на сто тысяч рублей, по новым ценам, был построен в Евпатории. И Наташа, возможно, за десять лет окупила бы все затраты, если бы пускала туда денежных дикарей с севера.
- Ну да! Северяне денег не считают.
- Но муж её так устал от стройки дома, и так возненавидел жену, что жить с ней не мог.
- Чего же не мог, если красть уже не надо было. Или выдохся мужик?
- Ты не знала мою хозяйку – она всегда найдёт, где украсть. Чуть моего мужа вором не сделала. Я её во время остановила. А муж Наташу видно не надеялся остановить.  Бить её начал смертным боем. И она, чтобы не убил, срочно согласилась дом продать. И нашлась такая же, наверное, татарка как твоя. Она купила у них дом за сто тысяч, половину которых Наташа взяла и быстро уехала в Симферополь, где купила приличный дом с постройками. Летний домик она сразу сдала семейной паре, чтоб деньги были, независимо от того, будет она работать или нет.
- Но это Наташе твоей повезло – и от мужа-драчуна избавилась и дочерей спасла.
- О дочерях она думала меньше всего. Да и отец их любил, не как Наташу.
- Он-то как распорядился своей долей от  дома?
- Почти как твой татарин. Он деньги на книжку положил, а жить остался в том доме, который строил с таким трудом. Женился на глуховатой женщине, которая дом у них купила.
- Вот это фокус! И деньги, видимо, ей вернул?
- Не думаю. Наташа говорила, что деньги на девчонок своих записал. Вырастут богатыми невестами, потому ездят летом к папочке. И дом в Евпатории будет отписан им, так как у новой жены детей нет и быть не может.
- Ну, хоть детей обеспечит. Уже за это можно мужика уважать. Но будут ли девчонки счастливы от отцовской щедрости? Ты, ясновидящая, не заглянула в их судьбу?
- Нет. Наташа во мне ясновидящую не заподозрила и ничего не спрашивала о судьбе девочек и своей. Насильно же я никуда не лезу.
- Можешь не заглядывать, но такие люди видят, даже запретив себе смотреть.
- Точно сказала. Судьбу моей хозяйки я увидела, как ты говоришь, сразу, через её жадность. Незавидная у неё доля. Умрёт он рано, именно из-за жадности. А девочки её уже будут девушками, но повторят ли они судьбу матери – этого я не могу сказать.
- Наградила бы их какими-нибудь хорошими качествами.
- Это у женщин, которые ждут своих детей, не получается. К тому же у меня, пока я жила в доме Наташи, был сильнейший токсикоз, что тоже не способствует хорошим порывам. Пробовала я Наташу немного исправить – даже ходила с ней на развод. Но она слов моих не слушала, что не надо ссориться с той женщиной, которая у неё мужа отняла, разругалась с глуховатой, - кричали как на базаре. И мужу развод не дала моя хозяйка. В отместку, он явился как-то в дом бывшей жены, якобы мириться с матерью своих детей. Наташа была счастлива – накормила его, напоила водкой – а сама пошла к соседке, которой времянку сдавала.
- Хотела похвастаться, что муж к ней вернулся?
- Наверное. Я в то время уже рожала и слышала, что произошло уже от своего мужа. Мой благоверный пришёл в роддом и был просто счастлив, что я убежала рожать от того побоища, который устроил муж Наташи, проснувшись и разнеся полдома от гнева на неё.
- И куда ж ты вернулась потом с ребёнком?
- Моя комнатка не была тронута, и в побитой части Наташа быстро вставила окна и двери навесила, к моему приходу. Впрочем, мы недолго побыли в том домике. Вскоре пришлось с Олежкой попасть в больницу.
- Помню. Ты рассказывала мне, как сынишка твой болел.
- Да. В больнице мы провели два месяца, а потом уехали к маме, которая ждала, не могла дождаться, когда же я ей первого внука привезу. Там мы благополучно дождались папку.
- Который тоже привёз вас в Москву, и вы стали расходиться. Но ты, Реля, молодец, что не приняла спекулянтскую веру и увела своего дитя от их дурного влияния.
- Не увела, а унесла на руках, причём с разбитой моей  головой. Но, как видишь, всё можно пережить, и воскреснуть как птица Феникс из пепла.
- Ты здорово воскресаешь, если такие люди как Юрий Александрович влюбляются в тебя.
- Спасибо на добром слове, Гита, но не пора ли нам с тобой детишек от сна поднимать?
- Как только мы доходим до разговора о поляке, так ты прерываешь на самом интересном месте. Расскажи мне, как любят поляки. Обо всех можешь говорить только не о нём. О том, что он любит тебя, всем говорят его глаза, которые при виде тебя горят звёздным блеском. Глаза у Юрия как у гипнотизёра. Ты никогда не поддавалась его влиянию?
Калерия усмехнулась: - Кто же устоит перед любящими глазами?
- Вот! – воскликнула Гита. – Так и знала, что ты поддаёшься потихонечку.
- Ты ошибаешься. Юрий Александрович своими гипнотическими глазами увёл меня сначала в путешествия по Москве, потом по Подмосковью, по музеям, по театрам, по выставкам.
- И всё? – не поверила Гита.
- Разве этого мало?
- Что ты мне глаза замыливаешь! Я бы отдалась такому мужчине при первом удобном случае и пусть его блёклая жёнушка скрипит зубами.
Калерия нахмурилась, смеясь: - Не надо женщину моложе себя учить дурным поступкам. И пойдём одевать малышей – пора их поднимать - заспались уже.
      
 
                Г л а в а 7
   
 Таким образом она уводила Гиту от неприятного для себя разговора. Обсуждать свои отношения с экспансивной женщиной Реле не хотелось. Всё, что было связано с Юрием Александровичем, было дорого ей, чтоб поведать о них такой неразборчивой в любовных связях женщине. И потом вся платоническая любовь с поляком держалась на упорстве Калерии. Пылкий мужчина потихонечку вёл на неё наступление, и порой было тяжко его напору противостоять. Не потому ли Калерия так стремительно кинулась в объятия Ивана. Защити, Иванушка, от иноземной силы, старающейся поработить бедную женщину. И такой мощный, такой, казалось бы, крепкий мужчина не смог поддержать свою соотечественницу.
А может быть, Калерия уходила от этой любви, придираясь к Ивановой жадности? Но за жадного мужчину нельзя выходить замуж и рожать ему детей. Как раз в рабство попадёшь к такому скупердяю. Главное, себе он не слишком жадничает – понравилась женщина, будет добиваться. Но, получив женщину и признавшись ей в любви, тут же откажет ей в арбузе, когда этой прекрасной ягодой полон погреб. Пусть арбузы пропадают, он принесёт любимой зелёную воду. Пей, от этого тебе не станет плохо, потому что мои старики тоже такую воду потребляют. Какая разница между изнеженным Вадимом и этим, казалось бы русским мужиком. Тот сам ел сладко и Релю пытался накормить получше. А когда она привезла с Украины Олежку, относился к нему как к сыну. Баловал игрушками и всякими фруктами тогда, когда их в продаже не было. Так ли бы он относился к своим детям? Или тоже бы изменился, получив в жёну женщину, которую долго добивался? Наверное, изменился бы, ещё и мстил Реле, за долгое ухаживание. И хорошо, что, в конце-концов, не вытерпел Вадим и женился. Тоже, наверное, будет и с Иваном.
И вот Юрий. Он появился как раз между этими двумя Релиными холостяками. К сожалению женатый. Но довольно хитрый дипломат, если так приструнил жену, что она не смела ему противится. Правда Анна, в первый же приход Рели с Олежкой в их квартиру сказала, показывая сопернице домашний альбом:
- Вот Алька, это Кристина, это Петька – наш первенец, а это наш муж в юности.
- Кто? – не поняла Калерия, - не распознав в фотографии молодого Юрия.
- Юрка. Наш общий муж.
- Аня, вы думаете, что говорите? Юра мне не муж, не любовник, а друг по нашему восхищению Москвой и Подмосковьем. По нашим хождениям по театрам. Я благодарна ему, потому, что билетов в театры сейчас не достать, да и нет у меня времени стоять в длинных очередях. А Юра всё достаёт через посольство. И если вы думаете, что я ему за то отплачиваю собой, то я отказываюсь ото всего, что было до сих пор и после этого нашего с вами разговора больше никуда с ним ходить не буду.
- Я не против ваших походов. Сама люблю ходить в театры и ездить по Москве с другими людьми. Так интересней, чем с мужем.
- Так почему же вы ему запрещаете? Сами, значит, можете ходить с другими мужчинами, а ему нельзя? – Калерия чувствовала, что встаёт в позу, но не могла остановиться.
- Нет, я не запрещаю. Но я думала, что раз у Юрки были любовницы в Париже и в Бельгии, то почему бы, не быть им в Москве? Везде Юрка имел любовниц.
- Странная вы женщина. Вы сами подбираете мужу любовниц?
- Наоборот. Везде ревновала Юрку к его возлюбленным. Даже Петьку родила ненормальным, когда Юрка поехал, в мою беременность к любовнице в Париж.
- Вы вынашивали Петю, а он ездил по любовницам? – Калерия, у которой давно горели щёки, поняла, что они могут пылать огнём. Похоже, она сама ревновала.
- Так было. И всё отразилось на Петьке. Он родился недоношенным, и как оказалось потом не совсем умным. Ты не замечала, Релья, что наш с Юркой старший не совсем умный?
- Нет. Мне кажется, что если он не успевает в русской школе, то это проблема языка.
- В русской школе его переводят из класса в класс по этой причине. В польской школе он бы по два года сидел в каждом классе. Но всё равно, когда приедем в Польшу, учиться он станет с первого класса, потому что ничего не усвоил в русской.
- Да что вы! Вот горе! Решено, я не стану больше принимать предложения Юрия сходить с ним куда-нибудь. Пусть он занимается с сыном и исправляет свои ошибки.
- Не вздумай ему это сказать! Иначе он не посмотрит, что у католиков нельзя расходится и кинет меня. Теперь я думаю, что если бы ты была его любовницей, он это сделал бы, потому что, так как он любит тебя, наверное, никого не любил, даже детей. Но дети от нелюбимой женщины – это не подарок, особенно если они все будут как Петька.
- Разве Юрий не любил тебя, когда вы поженились, - Калерия не заметила, как стала говорить с Аней на ты. – Но невозможно рожать от человека, зная, что он не любит тебя.
- Возможно. Вначале я думала, что Юрий остепенится, и может он стал лучше, когда я носила Кристинку и Альку. Но всё равно имел любовниц. Это с тобой у него не получается.
- Аня, нельзя было выходить замуж за человека, который тебя не любит.
- Тебе хорошо говорит. А я любила его до безумия. Даже сделала операцию по улучшению лица, но это мне не очень помогло.
- Что значит по «улучшению лица»? Прости, если тебе неприятно отвечать.
- Но такие операции делают артисты, чтоб молодо выглядеть. Не всем помогает. Мне тоже не помогло. Вот Юрка и ищет себе природных красавиц.
- Если так, то никакая я не красавица. Хотя никогда не имела недостатка во влюблённых в меня мужчин. Но это проходит. Ещё год-два и никто не станет в меня влюбляться. К тому же характер у меня не из лучших. Это я детей люблю, а мужчин очень даже критикую. Потому, думаю, скоро совсем меня перестанут любить такую ведьму.
- Не перестанут. Мужчины любят природную красоту, а она у тебя есть. К тому же, как ты говоришь, детей любишь, а таких женщин тоже любят мужчины. Они как дети.
- Неужели ты, Анна, детей не любишь? Родила троих, не любя детей.
- Ради Юрки родила. Он любит детей. Но вот за Петьку неполноценного он меня ругает. От тебя, наверное, любил бы детей.
- Аня, это вилами по воде писано. Если бы он от меня уехал бы к любовнице, когда я ждала дитя, то он бы не увидел больше ни меня, ни ребёнка.
- Что есть «вилами по воде писать»?
- Ты сможешь писать вилами по воде? Нет. Вот и говорят так, когда не верят. Но мы с тобой заговорились. Я бы уже и домой пошла. – Калерия чувствовала, что стала говорить как хозяйка дома. Это у неё иногда включалось подражание. Или передразнивание, как говорили в детстве. Но она не дразнилась. Просто начинала говорить как собеседник, подстраивалась под него.
- Нет. Ты пришла в гости, так оставайся на обед. Это я не хотела тебя испугать, когда сказала, что Юрка – наш общий муж. Теперь каюсь. Останься, не уходи. Тем более Олежке я сказала, что обедать будете здесь. Даже спросила, что бы он хотел бы на обед.
- Вот этого не надо было делать. Он не барин. Будет есть тоже, что и все.
- Он тоже так сказал. Умный у тебя мальчик растёт. Не как мои дети.
- И на своих детей не наговаривай.
Калерия осталась на обед и удивилась, какая идиллия царила между Аней и Юрием – ни слова не было сказано обидного. Другое дело, что Алька капризничал, и Кристина почти ничего не ела. В саду, как Калерия знала, подрабатывая иногда в её группе, девочка так не перебирала.
И всё же слова Анны её тронули. Она три недели отказывалась с Юрием ходить куда-нибудь. Поляк недоумевал. Он ещё со среды начинал строить планы, куда бы им пойти в субботу или воскресенье. Звонил, спрашивал Калерию, что она желает посмотреть. Она отказывалась то учёбой, то нездоровьем. Молодая женщина и впрямь болела, узнав, что человек этот имел по всем странам, куда ездил с семьёй, любовниц. Калерия уже твёрдо знала, что никогда не уступил ловеласу. Но лишаться его любви не хотела. Однажды поняв, что платоническая любовь существует, Реля желала её испытывать ещё и ещё. С Юрием это было не сложно. Она знала, что у него есть жена и физически он не страдает, потому через три недели сдалась, и они продолжали исследовать Москву и Подмосковье, Золотое кольцо Москвы. Юрий мечтал съездить с ней даже в Ленинград:
- Говорят, что ваш царь Пётр буркнул и построил на болотах Петербург, которое потом переименовали в Ленинград. Желаю увидеть прекрасное творение вашего Великого царя Петра твоими глазами. И ты мне расскажешь ещё о Петре, у тебя это хорошо получается.
- Было бы хорошо и мне Ленинград посмотреть. Но боюсь, что из-за детей – твоих и моих – мы не скоро будем так свободны, что сможем поехать в бывший Петроград.
- Да. Если бы я встретил тебя лет десять назад, и у тебя, и у меня была бы другая жизнь.
- У русских говорят – «Если бы, да кабы, да во рту росли грибы, то не надо было бы и в лес ходить».
- Совершенно верно. Но с каким удовольствием я бы с тобой пошёл в лес, за грибами.
- К сожалению, я выросла на Юге и грибов почти не знаю. Набрала бы что красивей. Мухоморов, например. – Калерия улыбнулась. Она, тайно, любила Юрия и ей было жалко их.   
- Шутница ты. Но всё равно, я бы пошёл с тобой в лес. И ел бы твоих мухоморов. Умереть от такой женщины как ты – это не страшно.
- Глупости!  Простите, господин дипломат, что говорю так, но не надо умирать.
- Если бы ты знала, как я хотел бы умереть в твоих объятиях. Не красней. Больше не буду говорить «глупости», как ты обозначила моё чувство к тебе.
 

                Г л а в а  8

Вера приехала в Москву на осмотр месяца через три. Она пыталась прорваться вновь в Релину комнату, но та встретила её на пороге коммуналки, вопросом:
- Извини, но мы разве не обговорили, что тебе невозможно проживать у меня?
- Но мне негде остановиться больше!
- Об этом надо было думать ранее. Негде остановиться, не гадила бы в моей комнате. Я тебе что? Вечная служанка? Мало ты меня с мамой эксплуатировали в детстве?
- Много мы тебя работой загружали, что ты даже вещи мои и мамины не стирала.
- Ты приехала, чтоб воспоминаниями заняться? Но мне не до этого. Я тебе говорила, что на порог своей комнаты не пущу? Говорила. Вот и иди, откуда приехала, нечего меня вечно обманывать, что умираешь. Не умерла у мамы, живя на Юге и в жаре? Ещё много лет проживёшь. Иди, некогда мне с тобой разговаривать.
- Пусти в квартиру. Я к твоей соседке попрошусь.
- Просилась же. Валентина тебя не пустила.
- Я к Марье Яковлевне. Она меня обещала приютить, если ты меня не пустишь.
- Иди, если эта сплетница тебе обещала. Но думаю, что она не пустит. Марья имеет молодого любовника и побоится, что ты запудришь ему мозги, в расчёте на его квартиру.
- Так у него квартира есть? – У Веры блеснули глаза. – Как это я раньше не подумала об этом. Он мне не раз намекал, когда я тут была прошлый раз, но я внимания не обратила.
- Вот! Потягайся с пожилой Марьей силами, но учти, она содержит этого тунеядца – поит его, кормит, подозреваю, что и вещи покупает.
- Вот и я стану поить и кормить, лишь бы он меня в Москве прописал. Стану жить рядом с тобой, глаза тебе мозолить.
- Сомневаюсь я, что Марья тебя пустит. А ловить её любовника на улице – можно много дней потерять. Или ты знаешь, где он живёт?
- К сожалению не ведаю. А попрошусь к Марье Яковлевне, так скорее его увижу.
- Тогда входи и просись к своей «подруге». Расскажи Марье Яковлевне, как ты хочешь её надуть. Она любит, когда ей рассказывают о своих приключениях молодые женщины. Я ей в этой роли не подошла. Вернее это я отказывалась с ней делиться сокровенным.
- А я поделюсь, поплачу у неё в жилетку. Может, она мне сама своего любовника подарит.
- Может, подарит, если ей мужнины деньги жалко тратить на любовника. Старый, загнанный муж зарабатывает, а деньги его все уходят на молодого тунеядца. Ты можешь и дяде Васе сказать это. Так быстрее цели достигнешь.
- Хватит меня учить! Дай пройти.
- Прошу, панночка по Гоголю.
- Вспоминаешь «Вий», так ты сама ведьма.

Как уж Вера «плакалась» Марье Яковлевне, но сплетница её не пустила. Подслушала их разговор или сама догадалась, какую соперницу готова была пригреть? Валя, у которой была тонкая стенка с комнатой «доброй тётушки» для выпивох, рассказывала потом Реле, что сплетница их сначала пустила Веру в свою комнату, потом расплакалась, что потеряла молодого родственника, того самого, которого Вера видела у неё, в прошлый приезд. Похоронила месяц назад. И рассказала Вере историю их соседа со второго этажа. Сосед этот, насколько помнила Реля, ещё весной, привёз после демобилизации «жену» в свои две комнаты. Одна была его матери, которая скончалась до его приезда. Скончалась, но выхлопотала для сына вторую комнату, в которую ей пришлось прорубить дверь, чтоб соседи не пользовались площадью. Видно сильно напряглась совсем молодая женщина – матери солдата не было сорока шести лет, что не выдержало сердце. Вот сын на эту завоёванную площадь и привёз фиктивную жену – уж очень той хотелось жить в Москве. А парень тоже, как любовник Марьи Яковлевны не любил работать, пил после армии. Пропивал, как говорили, деньги, которые получил от «жены». Но ей это показалось невыгодным. Месяца через два подговорила таких же алкашей, или наняла убийц, но парня позвали ночью на стройку, под предлогом выпить и столкнули со строительных лесов. И как не доказывал его брат родной, живший в другом конце Москвы, что это было убийство, как не ходил по разным инстанциям, дело застопорилось. Бедная мать выхлопотала для сына квартиру, чтобы его за эту квартиру убили.
- Но Машка, представляешь, Рель, какая хитрая. Свернула всё это на своего любовника – мол, того укокошили. Плакала перед твоей сестрой, рекой разливалась.
- И правильно. Не отдавать же ей свого любимого, раз Вера его прозевала. Одна хитрая у другой хитрюги хотела украсть, а нарвалась на такую ложь. Но знаешь, Валя, Марья ещё пожалеет, что так навесила на любовника чужую смерть. Не иначе, как он смерть найдёт.
- Туда ему и дорога. А Машка не теряется уже и сейчас. Знаешь, на кого глаз положила? На Лидкиного отца. Он уже раза три, после твоего отъезда приходил, когда Лидки дома не было, и так ворковали они с Машкой в её комнате, заслушаешься.
- Да, особенно при том, что глуховатая Марья орёт как сумасшедшая. Я застала, наверное, их первое свидание. Только прилегла отдохнуть, как они раскричались под моей дверью.
- О чём хоть говорили?
- Ты не поверишь. О политике. Оказывается эта неработающая женщина, интересуется или знала уже, где сажать кукурузу или нет. Ругала Хрущёва, что он напортил в стране с «королевой полей».  Я так была поражена, что наши мысли по этому вопросу соприкасаются, что не встала и не разогнала их. Хотя очень хотелось разогнать их. Как раз после жуткой ночной смены в больнице, где я подрабатываю немного, вернулась домой, чтоб помыться и отдохнуть. А тут под дверью мартовская кошка кричит диким голосом.
- Да, Машка умеет так орать, что мёртвого поднимет. И докричалась. Стал к ней папаня Лиды похаживать, опять же на Васькины коньяки и деньги пируют.
- Значит, Марья молодого любовника толкнула, но придерживает для себя – не отдала Вере. Какая жадная! – Посмеялась Реля.
- Отдаст она! Её уже с Лидкиным отцом застала его жена и устроила скандал, правда не очень орала – всё же женщина культурная. Так они стали скрываться, подозреваю, что в комнате дочери на улице Воровского Машка назначает свидания. Наташка уехала в отпуск, так маманя водит пока туда понравившегося мужика.
- Представляю, какой скандал закатит им Наталья, если застанет, когда вернётся. Старая девушка ненавидит мать и всех её многочисленных любовников.
- Ещё бы! Девушка выросла, наблюдая всё это. И замуж по этой причине не вышла. Теперь винит мать во всём. Сама Наташа мне это говорила.
- Жаль Наталью, хотя она мне такой фокус устроила тут, когда с Олежкой выставила из Марьиной комнаты в маленький коридорчик, на раскладушку – это был ужас.
- Мне покойница бабушка Славки рассказывала. Как жаль, что я тогда была в заграничной командировке и не могла тебе помочь. А не умерла ли потому так скоропостижно многими любимая бабушка, что расстроилась из-за тебя?
- Нет, она умерла гораздо позже, когда я уже была приписана на своей площади и жила там. К несчастью мы с Олежкой на ту пору лежали в Филатовской больнице. Я там дневала и ночевала, чтоб спасти своего сына.
- Знаю. Мне Шурка – дочь Марьи Ивановны рассказывала, как ты Олежку спасала.
- Олежку спасала, а вот бабушку не смогла. Пришла однажды домой раньше, чтоб помыться, а её уже похоронили, поминки справляют.
- А что? Бабушку надо было спасать?
- Не вздумай кому-либо это сказать, но подозреваю, что её отравили.
- И что же! Не нашли отраву?
- Её никто и не искал. Умерла, похоронили бабулю, хотя она могла бы ещё пожить.
- Уж не Машка ли её отравила? Потому что Лёльку, жену Васи она точно на тот свет отправила. А бабушка тёзке своей мешала любовников водить.
- Не знаю, Марья Яковлевна ли постаралась или жена Славы Лида, но что отравили, мне бабушка во сне сказала. Правда она не жалуется. Говорила, что ей лучше на том свете, чем с внуком жить.
- Да уж! Славка её не очень щадил. И им с Лидкой она мешала, по молодому делу, хотя не очень настырная была. Жилплощадь, значит, им была нужна?
- Там дело в другом. Мать Славина – алкашка - явилась на свадьбу, без одной ноги. И бабушка из жалости хотела её прописать в комнате. От милой всем старушки тут же избавились.
- Бог ты мой! В этой квартире скольких людей уже отправили на тот свет! И Славка, значит, с молодой женой здесь замешан? Недаром женился на провизорше из аптеки. Она и подобрала яд, уж в этом я уверена. Шурка то могла бы экспертизу сделать – не сделала, хотя мать любила. Но Бог её наказал за это – Игорь вслед за бабушкою погиб.
- Самое скверное, что я, как вошла в эту квартиру, бабушка ко мне сердцем «прикипела», как она сама говорила. – «Ты, - решила, - из цыган, так подскажи мне судьбу Славы и Игоря».
- Видишь, за внуков беспокоилась!
- Да, а я «увидела» в кавычках её смерть преждевременную и ничего не могла поделать.
- Ты себя не вини. Что ты могла это предотвратить – у тебя ребёнок болел. А и не болел бы, разве ты бы сказала кому, что подозреваешь соседей в таком злодействе?
- Нет, - Калерия покачала головой. – Бабушке на роду было написано, так умереть, раз я это сразу увидела. И с Игорем подозревала, что-то случится – и он ушёл вслед за бабушкой. Мы с тобой вроде бы, Валя говорили на эти темы, года два назад?
- Нет. Иначе бы я запомнила. Или я выпивши была?
- Точно! Я тогда заметила, что ты вроде бы шаталась.
- А если я выпивши – ничего не запоминаю.
- Может, и сейчас мы говорили напрасно?
- Нет. Дней десять уже в рот не беру – завязала. Это всё на работе у нас пьянки устраивают. А я одинокая, не отказывалась раньше. Думала, что не страшно. И вот стала память терять – сразу поняла, что пить надо было меньше. Память никуда не годится.
- Может и лучше, если ты не запомнишь, о чём мы поговорили. Очень страшные дела, когда люди травят друг друга. Хотя им казалось, что хорошо это дело сделали. Знаешь, что мне Марья Яковлевна сказала? Мол, бабушка лежала в гробу, будто улыбаясь.
- Ей бы так улыбаться, поганке такой. Да уж! Не позавидуешь бабушке. Она растила этого Славку одна – лишь Шурка ей помогала. И вот от руки любимого внука умереть. Хорошо, что хоть смерть Игоря была позже её. А как Игорь погиб, ты не можешь мне рассказать?
- Ой, Валя, смерть внука ещё страшней, чем у бабушки. Я говорила тебе, что предчувствовала её? И что умрёт он от измены своей девушки?
- Да она его из армии не ждала. Как только он ушёл служить, девка тут же нашла другого. И я её не осуждаю. Игорь и до армии пил. А какая девушка захочет выйти за пьяницу, хоть и красивого? Игорь, как на твой взгляд, красивый был?
- Очень. Похож на Сергея Есенина, лишь повыше ростом. И душа у него была хорошая – совсем не как у алкоголиков. Такой добряк, провожал меня с Олежкой первый раз в ясли. Это было что-то очень красивое. Мы катили коляску по очереди и говорили о тех местах, где проезжали. А ведь места здесь изумительные. Жил в красивом доме Савва Морозов. Ряпушинский построил дом в стиле модерн. Вернее строил этот дом для Ряпушинского модный архитектор Шляхтер. Может, я неправильно назвала фамилию, но так её мне назвал Игорь.
- Ну да. Он же в архитектурном институте учился, правда недолго, за что и в армию попал. И вы с ним исключительно об архитекторах говорили?
- Нет. Он за мной пробовал ухаживать, обманывал, что шёл к своей девушке так рано. Игорь знал, что она ему изменяет, и хотел поймать её на этом преступлении.
- Ты считаешь это преступлением?
- В любви надо быть честным. Сказала бы сразу девушка Игорю, что у неё есть другой, может он бы не погиб. Нашёл бы себе другую женщину где-нибудь по пьяни, как мой бывший муженёк, нашёл и утешался бы с другой.

Калерия не заметила, что они, не окончив одной темы, перешли на другую. Но так бывает в разговорах женщин: перескакивают в одной с темы на другую, как по болоту, с кочки на кочку. Да и что собственно есть кухонные разговоры как не обсуждение жизни. А в жизни бывают такие кочки, что не знаешь, как выбраться на большую дорогу.
- Ты хоть знаешь, как Николай твой разутешился?
- Знаю. Больных детей родили два алкоголика. Свёкор видно из-за них умер, увидев, кого они сообразили. Это мне Марья Яковлевна на хвосте принесла.
- Слушай эту «сороку Белобоку», как люди о таких сплетницах говорят. Она слышит звон, да не знает где он. Гаврилу я как-то повстречала на нашем скверике. Я там прогуливалась одна, дышала воздухом, и он за мной увязался, поговорить ему хотелось.
- Видела бы вас Нюшка, вот бы она вам поддала. Уж причёску тебе бы испортила.
- Так бы я ей и дала мне в волосы вцепиться. Знаешь, я думаю, как мы с твоей бывшей свекровью дрались тут на кухне?
- Бабушка покойница мне рассказывала. Неужели из-за Гаврилы?
- Мне этот богатырь тюфячного вида и характера на дух не был бы нужен. Я мужиков люблю с твёрдым характером.
- Перед смертью и Гаврила характер проявил. Знаешь, как умер? Всех разогнал в их новой квартире. И видно не первый раз. Потому что сыновья его, и Люська с Нюшкой разбежались кто куда. Два дня где-то скитались. На третий день явились, а Гаврила мёртвый уже лежал.
- Вот думаю, их потаскали за эту смерть, потому, что докажи, что это не они его убили.
- Не могу тебе сказать на этот счёт ничего. Тётя Маша не говорила, а я не спрашивала.
- А теперь я тебе скажу. Гаврила на скверике мне душу открыл, видно чуял свою смерть и не стеснялся. Ведь он, после тюрьмы, куда Нюшка его увлекла за собой – знаешь про это?
- Знаю. Мне Николай, в первые же дни наших встреч, рассказал об этом.
- Запугивал тебя, что ли, своей роднёй?
- Думаю, что честно поступил. Чтоб я знала, в какой гадюшник попаду.
- Он с первых же дней знал, что вы поженитесь?
- И я с первых же дней знала, и он. Мне он во сне приснился вещем, а меня Николаю цыганка нагадала. И чтоб ты не мучила меня лишними вопросами, скажу. Сон мне вещий приснился не только на то, что я дитя рожу от Николая, но и разведёмся мы с ним. Как разведёмся, этого сон не показал, но когда мне влюблённый парень рассказал о своей семье, я сразу поняла, как это произойдёт.
- И после всего этого, ты вышла за него замуж?
- Но против судьбы не пойдёшь, Валя. Мне было предписано, что Олежку рожу лишь от этого человека. И я многих парней от себя отталкивала, чтоб встретить Николая девственницей. Хороших и плохих парней, но от всех отказалась, иногда с боем уходила от иных.
- Пытались изнасиловать?
- И такое было. И травмы наносила парням – больше всего душевные – но расставалась, потому что помнила, Олежку я должна родить от такого вот Тюфяка, как ты сказала о Гавриле.
- Смотри, как мужики в этой семье повержены влиянию бешеной бабёнки, которая пихает их во всякие невзгоды. Сколько горя принесла Нюшка своим близким, а они у неё на поводу.
- Судя по Гавриле, то от бешенной бабёнки уходят лишь во смерть.
- Гаврила не из-за Нюшки так вёл себя перед смертью. Мне он поведал на скверике, как он любил украинку, когда после тюрьмы уехал за ней в Карпаты.
- А Нюшка явилась через год и увезла здоровенного Быка на верёвочке.
- Вот о чём рыдал Гаврила, что не сумел отстоять свои права. Да и детьми поманила Анна его. Дети, хоть и взрослые уже, тянули отца.
- Представляю, какие письма писали, чтоб с матерью его свести.
- Вот! Письма детей потянули отца, а не Нюшка. Он возвращается, но видит, что Анна не оставила своё ремесло спекулянтки и задумался вернуться опять в Карпаты. Но как? Надо разводиться. А тут старший сын из армии пишет, что жениться собирается. Вот женитьба Кольки его остановила. Потому что он знал, что сумасшедшая его жена разобьёт и семью сына.
- Вот уж неправду Гаврила тебе говорил. Он палец о палец не ударил, чтоб остановить её.
- Правильно. А ты знаешь почему? Он влюбился в тебя с первого взгляда. Как встретил вас на аэродроме, так и пропал.
- Господи! А я-то думала его взгляды, это жалость, что не может заступиться.
- Влюбился он, девушка, в тебя. Потому ему, может быть, Гавриле на руку было, что сын его разводится. Знаю, сейчас будешь возражать, что это пошлость и так далее. Но, что было, то было. По крайней мере, он так мне говорил. И где-то года через полтора, после вашего развода, если ты помнишь, как-то Василий-сосед вдруг поднял разговор, что надо выселить Николая с жилплощади, если он тут не проживает. Так это Гаврила подговорил Ваську.
- Господи! Получается, Василий, с подачи Гаврилы, уговорил меня подать в суд, на выселение бывшего мужа с площади? Я поддалась на уговоры дяди Васи, и мы ходили в суд, где он подтвердил, что Николай тут не живёт. Но пришёл участковый наш и сказал, что я бросалась на бывшего мужа драться и это он разрешил ему не жить здесь.
- Было такое, что ты с ним дралась?
- Один только раз, ещё при покойной бабушке. Но этот «бывший» заявил мне после суда, что развелись, и будем жить как муж и жена. И пришёл вечером и хотел силой меня взять. Вот тут я его и огрела горшком Олежкиным по башке.
- Правильно. Его родные тебе голову разбили, а ты ему отомстила.
- Я бы не мстила, если бы он не удумал такого – развёдёмся и жить станем.
- А может, так было бы лучше?
- Ты что, Валя! Это же его мать надоумила, чтоб он мне нервы ещё потрепал. Ведь при первой же ссоре, а может, и без неё он оделся и был таков – свободный мужик.
- Пожалуй, что тут ты права. Возможно, это и разозлило Гаврилу. Потому, что как ты его выдворила – он мне рассказывал – Колька пришёл домой и устроил матери бой. Бросал в Анну кастрюли и сковородки. Ушёл, а Гаврила продолжил. Вот с этого дня и начались у них погромы.
- Вот, кого свекровь себе привезла на верёвочке, как телёнка. Вояку.
- А после того, как тебе отказали в суде, чтоб выселить бывшего мужа, после того, как участковый заступился за Кольку, Гаврила опять устроил дома погром. Уже Николая бил, за то, что тот сам имеет женщину, а тебе путь перекрыл к замужеству.
- Это Николай, наверное, не виноват – куда же ему деться?
- Да ты не знаешь, девочка, что Кольке три раза предлагали комнату в коммуналке, а он не захотел. Вот от тебя и не выписывался, и жилплощадь тебе не оставлял.
- Но почему не хотел брать комнату? Это меня удивляет. Водил бы свою грязную женщину туда. И было бы, куда ей выписаться с детьми. А то в общежитии комнату ей с детьми выделили.
- А твой бывший пошёл посмотреть на детей и остался в этой комнатке жить. И опять от тебя не выписывается. За что опять Гаврила ему дал бой – и этот бой был последний.
- Боже мой! Значит, Гаврила пострадал за меня? Но я не собираюсь замуж. А Колька выгадал. Теперь ему дадут квартиру на всю семью.
- Дали бы, если бы он взял одну из комнат, да женился бы на этой женщине и прописал её туда. А потом и детей. Их бы снова поставили на очередь. А ведь он ещё не женился на той дурёхе, которая ему двойню родила.
- Что же негодяй делает! – возмутилась Реля. – То мне хотел нервы мотать, теперь над этой женщиной издевается? Пусть она больных детей родила – так ведь вместе соображали!
- Гаврила мне сказал тогда, когда мы по скверу гуляли, что прежде чем родить, эта балда несколько абортов от Николая сделала. Но потом вроде сказала ему, что следующего дитя будет рожать. Но вот появилась двойня и очень не здоровые дети.
- А какие они должны были быть, от двух пьяниц? Но мне больше всего жалко в этой истории Гаврилу. Лишь теперь понимаю, что он любил меня. Приносил мне деньги, когда мы с Олежкой в больнице лежали, и я просто без копейки осталась после развода – хорошо там кормили.  Но в десять месяцев и с кормления меня сняли – вроде как не положено, хотя от груди я ребёнка не отлучала. И врач потом сказала, что если бы не моё молоко, то неизвестно выжил бы Олежка. Ещё руки мои похвалила, потому что я не уходила из больницы до 12 ночи, а утром к шести часам бежала вновь. Были ночи, когда оставалась там, если Олежке было тяжко.
- Бедная моя девочка! Сколько ты перенесла и не сломалась. Другая бы на твоём месте давно в сумасшедший дом угодила, а ты выглядишь как Мадонна с младенцем.
- Когда я с маленьким Олежкой жила у мамы, то один мой бывший одноклассник и хотел нарисовать с меня картину именно в этом образе. Мадонна, кормящая сына.
- Наверное, влюблён был одноклассник-то?
- Объяснялся в любви. По странному стечению обстоятельств я ему отдала свой первый поцелуй. И у Игоря этого был он первый. Вероятно, потому он хорошо помнил об этом и предлагал, если мне будет плохо в Москве, то написать ему, он приедет и заберёт меня с ребёнком.
- Ты писала?
- Ты что, Валентина. Это детский лепет. К тому времени, как мы разошлись с Колей, я и маме не писала. И даже симферопольской подруге не писала – потеряла с нею связь.
- Может и лучше, рвать всё старое. Зато новые связи у тебя оказались загадочными.
- Это ты об иностранце, которого мне Бог послал за все мои муки?
- Да. Скажешь не подарок тебе за все испытания?
- Меня уже истерзали, на работе, за мои походы в театры с Юрием Александровичем. А за поездки по Золотому кольцу Москвы готовы живьём скушать.
- Не обращай внимания на идиотов. Это бабы завидуют.
- Боюсь, как бы эта зависть не довела меня до международного скандала, - пошутила Реля.
- Сплюнь три раза через левое плечо. Чего смеёшься? Не веришь в приметы? Во сны лишь свои вещие веришь? Но скажи, вот снилось тебе, что свёкор или Игорь-покойник в тебя влюбятся? Я выдумываю? Про Игоря может быть, но свёкор это мне сам рассказывал.
- Валя! Что же Гаврила не пришёл на суд, и не рассказал, что его сыночек не выписывается от меня, чтоб я не могла прописать кого-то в эту жилплощадь? Сказал бы, что сыночек от трёх комнат отказался, чтоб делать мне такую гадость.
- Я не могу тебе сказать, почему Гаврила это не сделал. Знаю лишь то, что Колька напоил участкового Костикова, чтобы тот дал показания на суде в его пользу.
- Это негодяй Костиков сам ко мне подкатывался, чтоб от жены погулять, - сказала в гневе Калерия. – А когда я его оттолкнула, пошёл в защиту Николая. Два обиженных мною мужика спелись.  Но если бы я сказала бывшему своему муженьку, почему участковый так поступил, то Колька не только бы взял его в свидетели, а морду бы набил.
- А почему ты не сказала?
- Господи! В то время я не думала о выписке – это дядя Вася меня возмутил. Но Костикову участковому я сказала гневную фразу, после суда, о которой теперь жалею.
- Что ты могла сказать этому пьянице, о чём теперь жалеешь? Неужели он тебе и сейчас проходу не даёт? Или подсматривает, как ты в машину к поляку садишься?
- Ой, сказала я ему очень скверную фразу, что он мало проживёт после своей лжи.
- Так и надо осаживать негодяев!
- Валя! Костиков недавно скончался.
- Я и правда что-то слышала. Он умер от рака. А причём тут ты?
- Не разразись я этой гневной речью после суда, может, он и не умер бы.
- Какая глупость! Что ему было на роду написано, то и случилось. А твоя гневная речь, возможно, подстегнула события, потому что я заметила, что если ты гневаешься, тебе кто-то помогает справиться с врагами.
- Мне помогают справиться с врагами, - подтвердила Калерия, шутя. – Иначе как бы я избавилась от спекулянтов и жила в комнате вместе с сыном?
- Я рассказывала о тебе на работе. Так все удивляются, что ты воевала с толпой спекулянтов и победила их, почти в одиночку. Потому что ни бабушка-покойница, ни Шурка её дочь не были тебе в подмогу. А меня услали в командировку за границу, на полгода. О евреях наших и говорить нечего – те никогда не встанут на защиту, если им нечего от человека ждать.
- Агнесса Григорьевна и её муж в жизни своей, наверное, ни за кого не заступились. Впрочем, рассказывала она мне, что в войну приютили вроде они семью своих родственников дальних. Жили они тогда в каком-то городе, не в Москве.
- Это они в эвакуации были не в Москве. Агнесса и мне говорила, что точно, спасла она от голода свою родню. Так впоследствии масло жала с них, за кусок хлеба в голод. Лизка – их дочь – потом поступила в институт, где эти родственники преподавали.
- Лиза и мне говорила, что по блату поступила, иначе бы не смогла, - сказала Реля.
- Как ты с Лизой? Дружишь? Вы по возрасту очень близки.
- Ну что ты, Валя! Какие мы подруги? Так иногда перемолвимся. На днях она мне анекдот рассказала. - Калерия рассмеялась. – О себе.
- О себе? Удивляюсь. Мне казалось, что Лизка – напыщенная особа. Ругается с родителями, так кричит: - «Проклятые евреи, вы мне жизнь испортили!»
- Да что ты! – Калерия огорчилась. – Я никогда не слышала. Агнессу – мать Лизину – я уважаю и считаю, что зря дочь так с родителями ругается. Но расскажу тебе анекдот. Лиза стояла в студенческой столовой за обедом. А сзади неё пристроился кто-то из служащих – Лиза его не знала. Однако оборачивается и видит свою сумочку раскрытой, а этот «мужик», как она его назвала, стоит с рублём в руке. И у Лизы был рубль на обед. Она понимает так, что это её рубль мужик украл.
- Ну да! Сумочка же раскрыта.
- Лиза хвать этот рубль, говорит – «мой». Мужчина, лишённый рубля, тихо удаляется.
- Значит, точно украл.
- Было бы так, если бы Лиза, пообедав, не нашла свой рубль в сумочке.
- Вот это фокус! – Валентина захохотала. – И Лизке пришлось искать этого дядю, чтобы деньги вернуть?
- Нет. Она не искала. Даже рада была, что дяденьку не знает. Но через две недели им надо было сессию сдавать. Студентов предупредили, что их преподаватель заболел, а принимать экзамены будет неизвестный профессор. И что ты думаешь? Им оказался ограбленный Лизой мужчина.
- Представляю, как он поиздевался над Лизкой.
    - Лиза тоже перепугалась. Но профессор – добрая душа – даже не вспомнил о рубле. Или её не запомнил. Или, что я предположила, он – рассеянный человек.
    - Но это, действительно, анекдот.      
         
    
                Г л а в а  9.

    Но как не желала Калерия «международных скандалов», он всё же разразился в конце зимы, когда выпал большой снег. Утром на площадке, где Реля гуляла с детишками, он был притоптан. Но когда она, вместе с Гитой, уложили детей спать, вдруг повалил густой снегопад.  Они решили, что придётся им, прежде чем детей выводить на следующую прогулку, идти чистить площадку. Или, если снег будет и дальше валить, вовсе детей не выводить на улицу – пусть родители забирают своих ненаглядных из группы. Однако, когда дети полдничали, Калерию вызвала к себе заведующая. Пришла загадочная Галина Ефимовна – Релина соседка по дому:
- Калерия Олеговна, вас к себе зовёт Татьяна Семёновна, - сказала официально.
- А чего она меня вызывает? Вроде никаких таких проступков я не совершала. И к тому же у меня с детьми сейчас занятие должно состояться. Я не могу его отложить.
- Не чуди, Калерия. Иди, я побуду с детьми, - сказала ей Галина тихо, почти на ухо.
- Я не могу доверить тебе детей. Они у тебя станут баловаться, и ещё кто-нибудь покалечится. А отвечаю за них я – так и скажи Татьяне Семёновне. Если она хочет сказать мне что-то, пусть передаст с тобой или спустится сама. Я выслушаю её здесь, в группе.
Калерия знала особенность их заведующей из всякого события раздувать слона. И ещё то, что, попав в кабинет заведующей, можно застрять там надолго – Татьяна Семёновна любила разговоры медленные. Сама скажет слово и смотрит минуту, как это слово на собеседника подействует. А если пять слов скажет, то смотрит пять минут. И эти пять минут человек должен соображать, что она хотела сказать. Потому что говорила Татьяна Семёновна всегда с подтекстом. Так у неё пятиминутка, которые она проводила с воспитателями, когда те укладывали детей спать, расползалась на полтора часа. И дети в это время не спали, а баловались, кидаясь подушками, потому что нянечки не могли с ними совладать. Или не хотели, это было ближе к истине. Няни считали, что их дело мыть посуду, полы, а не сидеть с детьми, что было справедливо. Посуда пока они находились в спальне, не мылась, полы тоже. А заведующая, промучив воспитателей полтора часа, могла сделать себе разминку и пройтись по группам, делая няням замечания. Те, боялись гнева их заведующей и низко опускали глаза, обещая исправиться. Калерия всегда поражалась их рабской покорности. Хоть бы одна сказала, что не вымыла полы, потому, что по вине самой заведующей, не делала свою работу, а сидела в спальне вместо воспитателя.
Когда появилась Гита в её группе, она научила новую нянечку огрызаться, и отказываться не от своей работы. Тогда же и сама стала через раз ходить на «пятиминутки», а если ходила, то предупреждала Татьяну Семёновну, что времени у неё нет на затянутые разговоры:
- Прошу вас, Татьяна Семёновна, сказать мне всё, что вы против меня имеете и отпустить, потому что дети – это такие вертуны, что пробудь я с вами  лишнюю минуту, она там устроят такой бедлам, что три часа придётся нам с няней всё разбирать.
- Я ничего не имею против вас, как вы говорите. Наоборот, хочу вас похвалить за работу. У вас, что площадка, оформлена в зимнем стиле, что дети не болеют – за это надо лишь хвалить.
- Спасибо. Так я пошла к детям?
- Одну минуточку. Вы не поделитесь с другими воспитателями как оформлять площадку из снега, чтоб детям было там интересно играть.
- Это вы насчёт домика, снеговика и прочих поделок? Так многие воспитатели родились в Москве и жили здесь, чтоб я, южанка по своей природе, учила их, как со снегом обращаться. Тем более, что многие имеют диплом воспитателя, а потому больше меня знают.
- Диплом воспитателя, Калерия Олеговна, не прививает любви к детям.
- Но это уже не моя вина. – Калерия разводила руками и уходила.
За такие разговоры с заведующей Калерию многие недолюбливали:
- Что ты кичишься своей любовью к детям? – выговаривала ей Галина Николаевна – воспитательница её сына. – Ну не у всех женщин это есть. Я своего Алёшку и то еле выношу, а тут их много.
- Тогда не надо было идти учиться на воспитателя. Зачем занимать чужое место?
- Много ты знаешь. А если я могла попасть лишь в педагогический техникум?
- И то по блату, наверное. Но в педагогике надо любить детей. Это счастье, что ты не стала учительницей начальной школы. Представляешь, сколько ты бед бы наделала, уча детей?
         
 Такие дерзкие слова Калерия сказала воспитательнице своего сына. Та, разумеется, сразу поделилась со своими подругами. И они, оставив на прогулке с детьми, разговоры о своих изменах мужьям, перекинулись на молодую воспитательницу. Тем более, что у Калерии уже появился такой явный поклонник как иностранец, который не хотел скрывать как влюбился в воспитательницу своего сына. Обсуждали, но никогда не расспрашивали Олежку, что радовало Калерию. Потому что задействуй они в свои сплетни мальчишку, Калерия бы стала их разоблачать перед мужьями, чего ей делать не хотелось. Она так и сказала Галине Николаевне и Марине Яновне – двум воспитателям сына, когда застала их вместе на смене:
- Вы можете меня обсуждать, если исчерпали все темы о ваших любовниках, но никогда не расспрашивайте Олежку. Потому что ваши мужья приходят к вам на прогулки с детьми – я их знаю и вполне могу посвятить насчёт ваших измен им.
- Вот дуры мы с тобой, Галина Николаевна, что делились прежде с Калерией нашими любовными делами, - заметила маленькая как лилипутка Марина Яновна, с большой гривой кудрявых волос, что делала её похожей на девочку, одевшей мамины туфли на каблуках и также лифчик, куда вложила ваты. Но это была настоящая женщина с морщинами на кукольном личике и разрисованная не меньше её сменщицы. А Галина Николаевна красилась бесподобно. Она умела из маленьких глазок сделать такие выразительные, что считалась даже стильной женщиной. И, переняв манеру своего мужа-гида, водившего по Москве иностранцев, хорошо изъясняться, она умела влюбить в себя любого мужчину, если желала.
Но с Юрием Александровичем, который водил вначале летом своего старшего сына в её группу, у неё никак не получалось. И она сердилась на Калерию уже по причине её молодой привлекательности, которую было не перебить никакими умными, на её взгляд, разговорами, ни подкрашенными умело вращающимися во все стороны глазами, ни кокетливыми ужимками.
Поэтому когда соседка по дому Калерии пришла в её группу и сообщила, что заведующая вызывает воспитательницу на ковёр, у неё тут же пронеслась мысль, что вызывают её, не иначе, как по чьему-то наговору. А кто может подставлять её? Только Галина Николаевна или Марина Яновна – две престарелых, на взгляд Калерии, но падкие на любовные приключения  дамочки. Однако родили эти тридцатипятилетние дамы сыновей, как и она в 1961 году. И дети их ходили в одну группу с Олежкой, а стало быть, и в одну группу с матерьми. Ещё и это, как думалось Реле, могло быть сдерживающим мотивом, чтоб обе «воспитательницы» узнавали у Олежки, куда он ходил в субботу или воскресенье с мамой, и не встречались ли они с поляком? Потому что сами брали детей на свидания с любовниками и дети – Алёша и Вова могли бы сказать отцам, с кем встречаются их мамы, если бы разговоры о том, с кем встречается чужая мать, заинтересовали их. В этом случае Калерия была застрахована от сплетен. Она не боялась, что станут терзать Олежку. Даже если бы пошлая Галина Ефимовна – её соседка по дому пришла в Олежкину группу и стала спрашивать у него, обе «воспитательницы» не позволили бы ей это сделать, боясь, что разоблачат их.
Все эти мысли пронеслись у Калерии в голове, когда она отправила Галину Ефимовну к заведующей обратно, не желая оставлять детей одних. Гита куда-то ушла – быть может, поделиться очередной обидой на своих сожителей, а доверить детей Галине Ефимовне – это вернуться к разрухе в спальне. Нельзя оставлять детей с такой жуткой родительницей – хотя, отдав своего Максима в ночную группу, та показывала себя любящей матерью. И чего же не показывать, если другие мучаются с её писуном. А так прибежит утром и в спальню к суточным детям: - «Как тут мой Максимчик? Не намочил в постель?» – Вот и вся её забота. Хорошо если принесёт мальчику что-нибудь вкусное. Но отдавать это при всех детях и смотреть, чтоб сын всё съел при ней – это тоже Реля считала недостойным. Она, когда выпадала ей участь отдать Олежку на ночь, если задерживалась на учёбе, то покупала малышу в ближайшей булочной всё, что Олежка попросит, и сын раздавал гостинцы всем детям в группе.
И пока она так раздумывала, Татьяна Семёновна спустилась со второго этажа к ней:
- Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе. Здравствуйте, Калерия Олеговна, что это вы не пришли на мой вызов? Чего улыбаетесь? Думаете, кто Магомет, и кто гора?
- Здравствуйте, Татьяна Семёновна. Рада вас видеть. А насчёт горы это вы зря выдумываете. Никто из сотрудников вас так не называет.
- Знаю я, как не называют. Прикрываете своих подружек?
- Подруги мои уж точно так не говорят. А за других воспитателей пусть вам скажет Галина Ефимовна. Вы же приблизили её к себе, назначив медсестрой.
- Вам нечего жаловаться, вы не захотели.
Реля усмехнулась: - «Не захотела, потому что не смогла бы угождать вам, нося продукты вам на выходные и праздничные дни, отрывая эти продукты от детей, как делает это Галина Ефимовна. Она, под эту марку, что вам и себе таскает. Повара тоже не отстают. Я бы там воевала, а не работала. И вы не держали бы меня на этой должности больше двух недель».
И если бы она ответила заведующей так, то и сейчас её бы уволили, придумав такой резкий повод, что Калерии в жизнь бы не отмыться, ещё и тюрьму бы загремела, потому что Гита тоже брала домой детское питание. Но Гита уносила то, что дети не могли скушать – каши, остатки супа, запеканки, выпечку, а не куски мяса, масла, банки сметаны. Но дело повернули бы так, что Калерия была виновата за всё воровство в детском саду. Поэтому она ответила более мягко и то, что более подходило её характеру:
- Отказалась, это правда. Не хочу быть номинальной медицинской сестрой.  Мне как-то с детьми лучше, чем быть в отрыве от них. Но зачем вы, Татьяна Семёновна, хотели видеть меня? Уж не насплетничал ли кто?
- Какие сплетни! Стою я у окна, «горой», как шутят иногда воспитатели, и вижу, идёт в калитку ваш поляк.
- Он не мой, Татьяна Семёновна, у него семья есть. И он очень хороший семьянин. И вот же доказательства. Приходит иногда за Алькой и Кристиной, хотя жена не работает и прислуга есть.
- Калерия Олеговна! К вам он приходит. Вас увидеть хочет. Мне рассказывали, что до тех пор прыгает под окнами, в осенней обуви зимой, пока вы не кивнёте ему головой из окна.
- В осенней обуви – это значит, у них какой-нибудь приём в Посольстве и дипломат ходит иногда так. Желает поздороваться со мной хочет через окно, так ведь Альку – сына его – вы перевели из его группы, вот он и делает пируэты под окном, чтоб меня увидеть. А что я его не сразу замечаю, то мне уже выговоры делает Гита Васильевна. Влетает в группу и мне на ухо: - «Релька, заноза, не видишь разве, что Юрий весь снег истоптал под нашими окнами». 
- Это хорошо, что на ухо, потому что за громкий возглас я бы её уволила. Но влюблена она в вашего поляка, вот душа у неё за него болит.
- К сожалению, а может быть, к счастью он не замечает любви Гиты. И сами подумайте, как дипломат может обращать внимание на обожание женщины? Их учат, что они должны обожать их, - сказала насмешливо Калерия. Что Татьяна Семёновна не передаст её слова никому, из влюблённых в Юрия дам, она была уверена. А если эти слова её не дойдут до вражеских ушей, ей будет спокойней жить. И так имя Калерии у многих на уме из-за него. Думают, не могут придумать, как бы навредить коллеге.
- Вот уж действительно обожает он вас, Калерия Олеговна. Но вернёмся к нашим баранам, как говорят. Входит, значит, поляк в калитку и входит в центральный вход, откуда и вы своих детей выводите на прогулку.
- Странно. Ему, чтоб забрать своих детей, надо пройти с другой стороны.
- Вот именно. Я уж хотела спуститься и посмотреть, куда он войдёт. – Татьяна Семёновна затихла на добрую минуту, пытая, по своей привычке, воспитательницу глазами.
- «Спуститься? Посмотреть? – подумала с насмешкой Калерия. – Татьяна Семёновна, а как же ваша одышка? Правду говорят ваши недоброжелатели, что вы гора. И вдруг «спуститься»? Но ведь спустилась. И это надо было произойти событию, чтобы «гора» спустились на этаж».
- Итак, - поторопила она заведующую, - вы захотели спуститься на этаж, чтобы поймать, как говорят, моего вздыхателя на месте преступления. Но поскольку ко мне, в группу, он не заглядывал, то давайте подумаем с вами, к кому бы он мог идти? Наш центральный вход вводит лишь в нашу группу, ещё к вам, Татьяна Семёновна и к медсестре. Правильней бы было подумать, что Юрий Александрович идёт к вам. Но к вам он не пришёл и ко мне тоже. Остаётся думать, что пошёл он в медицинский кабинет, к Галине Ефимовне, поговорить по поводу прививок, которые она делала на днях его сыну.
- Я тоже так подумала, что идёт он либо ко мне, с жалобами на воспитателя, либо к Галине Ефимовне, а, скорее всего к вам, чтоб назначить свидание.
- Во-первых, чтобы назначать свидание или пригласить меня в какой-то театр, у нас есть телефон. Как к Юрию Александровичу попал мой телефон, я вам рассказывала.
- Гита спровоцировала его, спросив на площадке ваш телефон. Да вы не бойтесь. Теперь положено иностранцам знать телефоны воспитателей, чтобы узнать, как вёл себя их потомок.
- Не вёл себя, потому что мы бы замучились отвечать на такие вопросы. На то, как вёл себя ребёнок надо спрашивать, когда забираешь его домой. И у нас бы не было времени на свою личную жизнь, когда мы дома, - возразила Калерия.
- Правильно. Мы разрешили давать телефоны родителям иностранцам, на экстренный случай. Чтоб они могли спросить, что кушал их потомок, в случае, если дитя заболеет. Или не температурил ли их ребёнок в течение дня?
- Если ребёнок плохо себя чувствует, мы обязаны сказать родителям сами.
- С вами не поспоришь, Калерия Олеговна. Но дайте мне досказать про поляка.
- Извините, я всё время увожу разговор в сторону. Но теперь и мне интересно, куда он делся? Ко мне не заходил. Я ведь даже могу заревновать, Татьяна Семёновна. Но к кому?
- Не издевайтесь надо мной. Значит, пока я ждала его к себе, тут же вызвала Галину Ефимовну. Она пришла и говорит, что и у неё поляка нет. И мы решили, что он у вас. Тогда я послала Галину Ефимовну к вам.
- Ясно. Чтоб Галка – моя соседка по дому, которая и так сплетни обо мне собирает, застала нас с Юрием Александровичем на месте преступления.
- Кто говорит о преступлении, я вас знаю как порядочную женщину. Просто я пригласила вас к себе, чтобы поговорить о посещении вас поляка. Этого не должно быть, потому я сына его перевела в другую группу.
- И Галина Ефимовна, не застав Юрия Александровича в моей группе, пришла к вам с ответом от меня, что я занята детьми, и придти не могу.
- Да. И застала меня, опять же, у окна, где я с изумлением наблюдала, что поляк чистит от снега вашу площадку.
- Да что вы, Татьяна Семёновна? – изумилась и Калерия. – Чистит мою площадку! Наши окна не выходят на площадку малышей, а на чужие, поэтому я лишь другие площадки могу видеть. И смотрите, другие площадки чистят другие родители.
- Но это же русские люди, а не иностранец!
- А что иностранец не может почистить от снега площадку? Юрий Александрович, справедливый человек, пришёл за своими детьми, видит, что площадки для их прогулок чистят, а у меня никто не готовит площадку. Он зашёл в группу, взял совок и вышел расчищать. Чтоб я могла выйти с детьми погулять, когда они проснутся.
- И вы не видели его, перед тем, как он взял совок для снега?
- Нет! Ещё когда Юрий Александрович ходил за Алькой в мою группу, знает, что я не очень люблю отвлекаться от детей.
- Даже так! Тогда он, действительно, вас любит. Чистит площадку, если нет желающих, из русских, снег на ней разгребать. Это похвально.
- Если бы Юрий Александрович сказал мне, что идёт чистить площадку, я бы отказалась от его услуг,-  в довершении всего сказала Калерия.
- Почему? Сами бы почистили? Или Гиты Васильевну бы послали?
- Ни то, ни другое. Мы сегодня с ней решили не выводить детей на прогулку вечером. Многие детишки какие-то вялые были в обед, возможно, простужены родителями в выходные.
- Вот ведь люди! Приводят простуженных детей в детский сад.
- Да. Многие меня предупредили, чтоб не брала на прогулку детей вечером. А как мне группу разделить? Одних вывести на прогулку, а других оставить в помещении? С кем, если у Гиты Васильевны рабочий день до пяти часов вечера?
- Всё это верно. Но что же нам делать с поляком? Вы выгляните и скажите ему, чтобы площадку не чистил, раз она вам не пригодится.
- Хорошо. Сейчас я его позову сюда, и вы убедитесь, что я его сегодня не видела.
Калерия вышла в небольшой коридорчик, накинула на плечи пальто и прошла дальше, в вестибюль, к входной двери. Открыв дверь, выглянула на свою площадку:
- Юрий Александрович, здравствуйте. Спасибо, что освобождаете от снега нашу площадку, но я сегодня не думала детей выводить вечером. Поэтому, прошу вас, верните совок в группу и зайдите ко мне. Вас тут и заведующая наша дожидается.
- Что вы, Калерия Олеговна, выдумали? Ещё подумает, что я за вами слежу. Это мне совсем ни к чему, - испугалась Татьяна Семёновна, которая выглянула в вестибюль. – Меня предупреждали, чтоб я с иностранцами не конфликтовала. – Она хотела уже подниматься по лестнице, на второй этаж, как вошёл запорошенный снегом поляк и обратился к Калерии.
- Здравствуйте. Правильно, что вы решили детей не выводить. Снег валит и валит, нет ему конца. Думаю, что когда дети проснутся, то и не смогут туда выйти. Здравствуйте, Татьяна Семёновна. Как я рад вас видеть. Давно хочу к вам зайти, чтобы поговорить о выезде детей на дачу летом. Заранее хочу всё обговорить.
- Где ещё лето, а вы о даче волнуетесь. – Покачала головой женщина – «гора». – Похвально! Я знаю даже, чего вы хотите попросить. Чтоб ваш Алик ехал на дачу в группе Калерии Олеговны?
- Откуда знаете? – Удивился поляк.
- Ваша жена сегодня заходила и просила о том же.
- Аня заходила? Вот я ей благодарен. Вы согласны?
- Ну, как вам отказать, такому хорошему отцу. И знаю, почему вы чистили площадку малышей. Хотите, чтоб я скорее перевела вашего сына в группу Калерии Олеговны?
- Да. Верните его к Калерии Олеговне. Он так скучает, за её сказками и играми с детьми. Ему не нравится в другой группе, он туда не хочет идти.
- Тоже наблюдала из окна за скандалами вашего сына. Не хочет ходить в детский сад. А к Калерии Олеговне ходил с удовольствием – это знаю. Что ж, хоть завтра можете приводить его к Калерии Олеговне. Он к ней привыкнет и с удовольствием поедет на дачу. Это справедливо.
    Так завершился «международный конфликт». Калерия много раз вспоминала о том и думала. Испугайся она женщины – «горы», залепечи что-нибудь в своё оправдание, всё могло бы повернуться в худшую для неё сторону. Но привычное уже ей оборонительное поведение сыграло хорошую шутку. Татьяна Семёновна ушла убеждённая, что, глядя в окно, истины не высмотришь. А «международный скандал» заменился согласием.      
 
 
                Г л а в а   10.
       
    Вскоре после этого «международного согласия» у Рели чуть действительно не произошёл в группе скандал. Весной её сменщица совсем «обнаглела», как выразилась Гита Васильевна – бедную женщину ревность накрыла с головой. Она часто убегала с работы, не дождавшись Рели, не поставив в известность Гиту, которая и сама могла в «тихий час» отлучаться из группы.
    Так было и в этот раз. Придя на смену, Калерия не застала сменщицу. Некому было ей сказать, сколько детей в группе, кто как себя чувствует и вообще хоть немного поговорить о детях. Ревнивица мужа считала, что раз её сменщица учится в медицинском училище, то должна угадывать состояние детей по их пробуждению. И сколько Калерия её не убеждала, не уходить раньше времени с работы, ничего не действовало. Были приведены резкие доводы:
    - Марфа, ты убегаешь следить за мужем, то хоть в дневнике мне напиши, как прошла твоя смена. Мы же обязаны вести дневник.
    - Я не писатель, чтоб его вести.
- Тут не надо быть писателем. Конкретно укажи кто, как себя чувствует. Кто чихает, кто с мокрым носом, кто как кушал обед – и всё. Я хоть прочту и стану на это ориентироваться.
- Хорошо. Стану вести дневник. Но у меня такие каракули – ты не разберёшь.
- Пожалуйста, пиши так, чтоб я разобрала. Можешь печатными буквами.
Но ничего этого не было – ни записей в дневнике, ни ожидания смены. Калерия возмущалась: - Марфа, а если бы я не пришла на смену? Если бы со мной что-то случилось?
- Ничего знать не знаю – меня должны сменить и баста! Не пришла бы ты, я пошла бы к заведующей и потребовала, чтоб дали замену.
- Вот видишь, если бы не пришла. А ты убегаешь, не узнав, приду я или задержусь. Когда задерживаешься ты, я жду, теряя своё время, а ты даже отработать законное время не хочешь.
- Ты уже минуты считаешь? Иди, жалуйся Татьяне Семёновне, она тебе посочувствует.
- А ты сейчас не хочешь сходить со мной к заведующей и сказать ей, почему ты не ждёшь смену? Не хочешь? Тогда я одна схожу и пожалуюсь ей. Уже мочи моей нет, с тобой работать. А как выедем на дачу, что будет? Ты будешь убегать на слежку в Москву, а детей оставлять? А мне летом сдавать экзамены. И что, я на крыльях стану летать к оставленным детям?
- А нянька для чего?
- У няней другая работа. На даче им будет тяжелей, чем в Москве.
- И нам будет тяжелей. Поэтому я не поеду на дачу. Потерпи ещё немного. Или ты не баба?
- Я не баба, я женщина и никогда бы не стала следить за мужем.
- У тебя его нет. Зато любовник какой – во всём тебе угождает.
- Представь себе, что и муж стал бы угождать. Просто есть женщины, которых любят и стараются их не травмировать как тебя, баба. Твой муж специально так делает, чтоб ты за ним носилась. Но придём момент, и он устанет от этих забав и изменит тебе на деле. Тогда уйдёт.
- Типун тебе на язык, Релька, ведьма такая! Не видишь разве, что мне эти слова по сердцу режут? Если мой муж уйдёт от меня, я заброшу нашего сына свекрови и уеду на край света.
- У тебя сын и сейчас живёт у свекрови, иначе бы ты не смогла так бегать, следить за мужем. За сыном не следишь, не воспитываешь его, к чужим детям относишься спустя рукава. И тебе надо сходить к врачу, проверить психику. Возможно, тебя в больницу положат.
- Ну да, в психушку! Муж уже меня туда укладывал, да врачи отказались меня лечить.
- Что ты за женщина? С тобой невозможно говорить.
- И не говори. Потерпи уж месяц, не беги жаловаться к заведующей. Ей и так обо мне уши прожужжали её подхалимы. Я стану дожидаться тебя, не доноси на меня.

Калерия согласилась не «доносить», и вот результат. Марфа вновь унеслась, не сдав смену. И Гиты нигде нет. Убежала на радостях, что Алька вернулся в группу, игрушку ему покупать? – «Сколько раз ей говорить, что семья у Юрия не бедная? Что он получает в пятьдесят  раз больше её? Что может покупать игрушки в «Берёзке», где они не такие вредные как наши?» - думала Калерия, быстро переодевшись в белый халат и ходя между рядами спящих детей. Она сама редко покупала Олежке отечественные игрушки, когда увидела, как лезет краска на резиновых рыбках и мышках. Машинки, когда сын уж очень просил, рассматривала как ревизор. Покупала, потому что не было у неё доступа в другие магазины. Но вот попала в этот детский сад. Здесь были не только иностранцы, но дети из ведомственных домов. И будто в награду ей за любовь к ней детей богачей, ей стали дарить игрушки из каких-то неведомых магазинов. Не брала Реля ни вещи для себя, ни обувь импортную, тем более ценные вещи в виде чеканки, ваз и картин. Ценные вещи могла отобрать Татьяна Семёновна, вроде как для выставки, что дарили детскому саду. Но ценности эти потом неведомым путём исчезали из её кабинета, поэтому воспитатели старались скрыть от заведующей подарки, которые им вручили. А Реля просто не брала, говоря откровенно родителям, что их отбирают. Многие родители потом подстерегали её на дороге домой, и старались вручить ценности. Но Реля отказывалась – она жила в коммуналке,  где и хранить их негде, да и украсть могли. А игрушки для Олежки брала. И пусть бы Татьяна Семёновна покусилась хоть на одну игрушку, Реля бы стёрла в порошок полную женщину. Высказал ей всё, что наболело на душе. Разумеется, вылетела бы из детского сада с нелестной характеристикой. Впрочем, влиятельные родители, возможно, отстояли бы её, но работать с Татьяной Семёновной, после всех ссор было бы невозможно. Печально, но факт. 
Ходя между кроватками, она глядела на спящих своих детишек, любуясь их милыми личиками. И вдруг Калерия увидела чёрную рожицу с закрытыми глазками. У неё дыхание остановилось. Негритёнок? Она подошла ближе и наклонилась над спящим ребёнком, поправляя одеяльце. Но мальчик не спал. Он стремительно выдернул из одеяла чёрную длинную ножку и ударил ею Калерию в нос. Это было так неожиданно, что Калерия подняла одеяло и шлёпнула баловника по попе. И испугалась – никогда не била детей и вдруг такая реакция. Не воспитательница, а маленькая девочка – удар за удар.
- Плавильна! – вдруг услышала она. – Плавильна. Кини дулак! Бьить женьщина нельзя! – Это говорил тоже негритёнок с невероятно умными глазами.
Калерия подошла к нему: - Кини плохой, а ты хороший? Как зовут тебя?
- Ян. Ян холоший. Ян будьет любьить тебя.
- Спасибо. Значит, вы с Кини пришли ко мне в детский сад.
- Значит пришли. Но ещьё есть Линда и Сата.
- Две девочки? Но где они?
Тут же показались две головки девочек с множеством заплетённых косичек. Она лежали в кроватках в противоположном от мальчиков конце. – «Хоть одно хорошо эта Матрёна сделала, - подумала Калерия, подходя и рассматривая их. – Но не сказать мне, что пришли четверо негритят в нашу группу – это диверсия. Наверное, намучилась с ними, укладывая спать, потому и сбежала. А может, хотела подставить меня? Вот же я впервые ударила ребёнка и то не русского, а иностранца. Что теперь мне будет? Вот это международный скандал. Дети не простые, как Алька, а верно дипломатов, которые и живут в доме с семьёй Юрия Александровича. Он мне показывал чёрных матрон, гуляющих во дворе, и рассказывал, что это жёны послов и их заместителей. У каждого посольского работника по четыре жены, которые между собой не дружат, даже знаться не желают. Живут жёны негров в разных подъездах. И вдруг все эти дети от одного негра? Но все такие разные. Девочки явно не из любимых в семье, хотя ухоженные. Смотрят как-то испуганно. Я ударила Кини, поэтому они решили, что и их попы будут биты? Но Ян отличается от всех. Смелый и умный. Похвалил меня, что я Кини сдачи дала. Как же я буду разговаривать с их родителями, если они придут за детьми. Разумеется, они знают русский язык, но как объяснить, что я ответила мягким шлепком по заднице, на явную агрессию и нелюбовь или презрению к белому человеку их ребёнка?» Пока она так думала, чёрные дети уснули, и Калерия вышла из спальни, чтобы прочесть в дневнике, как Марфа отметила в нём появление прибавки в их группе. Но дневник на этот день был девственно пуст. Правда, дети вписаны в список посещающих, но по именам, не по фамилиям.
 
Пришла подвыпившая Гита и Калерия упрекнула нянечку, что та не дождалась её, чтобы хоть предупредить о появлении такого прибавления в их группе.
- Так, Кайеговна, я же ушла из группы, когда Марфа оставалась здесь. Я её предупредила, что ухожу. У меня брат приехал из Архангельска, должна же была я проводить его в мою квартиру, потому что без меня он бы дороги не нашёл.
- Гита, у тебя нет брата в Архангельске, и вообще их не было.
- Двоюродный брат, Реля. А и двоюродных надо уважать, иначе не будут приезжать.
- Станут приезжать, если ты их приучишь, что и выпивка у тебя для них готова.
- Выпивка? Это он и привёз. Ты не выдавай меня, Кайеговна, что я малость хильнула.
- Я бы не упрекала, если ты меня с детишками на прогулку проведёшь.
- Проведу! Вот Бог Крест проведу. Чуток сейчас уберусь и буду как огурчик.
Гита взялась за уборку группы, а Калерия стала за Марфу писать дневник. Ведь если Татьяна Семёновна потребует его, то точно, чтоб проверить, как воспитатели приняли негритят. Приходилось сочинять за Марфу и стиль её сохранять.  Только закончила писать, как без стука в группу вошла Галина Ефимовна и с ней посетительница. Калерия напряглась – неужели уже из районного Здравотдела пришли проверить, как они приняли маленьких негров?

Но соседка Рели по дому её успокоила:
- Калерия Олеговна, разреши, пожалуйста, моей приятельнице посмотреть на негритят.
- Ты взбесилась, медсестра? Не знаешь, что к детям нельзя допускать непроверенных людей? Или эта девушка тоже работает в детском учреждении и проходит проверку как мы?
- Она работает в больнице, правда регистратором, но проверку, я думаю, проходила.
- Нет, - отозвалась регистратор, - мы кровь из вены не сдаём, как вы, и гинеколог нас редко смотрит. Раз в год и то чисто номинально. Мазки не берёт.
- А так это от тебя меня заразили грибком, когда мы были в компании. Помнишь, Реля, я тебе рассказывала о круговухе? Это когда мужики ходят по кругу и имеют всех баб подряд.
- Помню, - Калерия вздрогнула. – Ты мне тогда Максимку, твоего писуна подбросила на несколько часов, а пробыл он у меня двое суток. Круговое извращение вас так увлекло, что ты о сыне забыла. И ты хочешь, чтобы я пустила грязную женщину в спальню к чистым детям? Ну-ка, вон отсюда и больше никогда мне этих баб не приводи. Я и чистую бы женщину не пустила, не то, что грязную.
- Что ты придумала, Галка? - возмутилась подруга медсестры. – Когда это я кого заражала? И меня в том хороводе наградили грибком. Все потом лечились. А заразила не женщина, как ты думаешь, а мужик, с которым ты пришла. Так что это тебя потом бабы вспоминали «добрым» словом. И не нужны мне ваши негритята. Что я их не видела? Надо лишь подойти на Электрический переулок, в дому дипломатов, как их там десятками можно видеть.
- А почему ты думаешь, что я привела заразного мужика? – возмутилась, запоздало медсестра. – До того праздника я с ним спала, и ничего такого жуткого не было у меня.
- Выметайтесь отсюда с вашими заразными мужчинами, - возмутилась и Реля, выталкивая двух подруг. – Ты, Галка, потом не говори, что я о тебе сплетни распускаю. Орали тут, как две овцы недорезанные. Скоро все в детском саду будут знать, какая медсестра у нас.
- Господи! – уже тише сказала Релина соседка. – Да все воспитатели в нашем саду прошли через грибок. Привозят его из отпуска. Лишь ты умудряешься с чистыми мужиками спать.
- Ты уже достаточно сказала в группе, - остановила её Калерия. – В коридоре не кричи!
Гита, находившаяся, в это время в детском туалете тихо, вышла из него:
- Здорово ты их отшила, Калерия. Я просто в восхищении. Галку, которая у нас проверят чистоту, макнуть лицом в её же грязь!
- А ты чего спряталась? Боялась, чтоб она тебя выпившей не увидела?
- Конечно. Но от тебя я в восторге.
- Не вздумай кому-то рассказать, как я медсестру не пустила к детям. Впрочем, она не уполномочена воспитателей проверять. Но если бы была одна, всё равно в спальню бы проникла.
- Конечно. Сослалась бы на  то, что ей надо чистоту проверить.
- Пусть проверяет в ночной группе, где её Максим описал уже всех. Я когда надо оставить там Олежку на ночь, очень переживаю.
- За твоего сына можно не переживать. Он чудо. Как приходит сюда детей одевать маленьких, я им не налюбуюсь. Удивляюсь только, как Галина Николаевна пускает его.
- Я Галине Николаевне рот закрыла, застав однажды в группе всех больших детей одетыми, и парящихся в зимних пальто. А она, в это время, лицо свое подрисовывала в туалете.
- Это же надо, гадина какая. Парить детей. Потом они у неё выскакивают на мороз и студятся. Ведь дети в той группе болеет больше, чем у тебя. Ты оденешь пятерых малышей и выпускаешь вместе с Олежкой – никто не потеет. А Галина Николаевна не выводила бы больших детей гулять, если бы могла.
- И тут моя заслуга, скажу без ложной скромности. Галина Николаевна утром почти всегда запаздывает. И родители её детей, приведя их рано, и за Бога ради просят меня за ними посмотреть. Я, естественно, не отказываю, не потому, что Олежка мой в той группе, а просто родителей и детей жалко. Галина прибегает, и ни здравствуй мне, ни спасибо, забирает детей в группу и давай красится.
- Она если не наведёт глянец на лицо, то страшней ведьмы.
- Страшновата, но дети почему из-за её косметики должны париться в группе? Своего Олежку я не отпускала, разумеется. Она мне, когда ещё здоровалась и Алёшу, её сына пробовала навязать. Но Алёша мог влезть в какую-нибудь неприятность и я должна за него отвечать?
- Да. Её Алешка какой-то недоразвитый.
- Он не глупый, - возразила Калерия. – С мальчишкой не занимаются ни мама-воспитатель, ни папа - гид по городу Москве и, кажется, Подмосковью. Вероятно, они оба думают, что заниматься с ребёнком надо, когда он подрастёт, хотя бы до школьного возраста.
- А потом уже поздно, это я по своим девицам сужу. Но я не занималась, потому что не знаю, как это делается, а тут воспитатель и гид – оба образованные.
- Гита, для того, чтоб воспитывать детей, не нужна образованность. Нужна просто чуткость родителей. Но я не о том хотела сказать. Значит, застала я парящихся в зимних одеждах детей в Олежкиной группе. Прошла в «гримёрную» Галины и устроила с ней разборки.
- Короче поскандалила с ней?
- Не очень. Сказала ей всё, что я думаю, как она детей студит, выводя их потными на мороз. И поставила условие, что она будет отпускать Олежку и ещё одну девочку ко мне, на помощь, одевать малышей и выводить их на прогулку. Разумеется, если ни в той, ни в моей группе не будет карантина.
- Молодец, ты, Реля. Бабке, которая до меня тут трудилась, было легко. Да и мне тоже. Но за это Галина Николаевна на тебя обиделась? Ведь сказала ты ей, в глаза, что она плохая воспитательница.
- Разве я одна ей говорю? Родители, заметив, что она детей ведёт утром в группу, в то время, как я малышей, при хорошей погоде принимаю на улице, тоже стали жаловаться Татьяне. И даже подметили, что мои малыши меньше болеют, чем её старшие дети.
- И это правда, Рель. Твоими  заботами дети у нас болеют редко. Но я на тебя удивляюсь. Эти суки, «Две Галины и компания» льют на тебя всякую грязь, а ты так спокойно с ними разговариваешь. Ещё и подрабатываешь за Галину иногда.
- Гита, не ругайся.
- А как их называть? Проститутками?
- Хоть так. – Калерия улыбнулась. - По крайней мере, литературно.
- Ах ты, писатель мой будущий. – Гита видела, что Калерия иногда ведёт не только детский дневник, но и свой собственный, где записывает, что интересного произошло в её жизни. Или плохие события. -   Гадюки льют на тебя грязь, а ты подыскиваешь слова, как их назвать.
- Пусть льют, их грязь ко мне не пристаёт, на них же оборачивается.
- Не пристаёт, конечно, но разве тебе не обидно? Вся эта сволочь ногтя на твоём мизинце не стоят, а как облаивают, собаки!
- Ладно, Гита, переживём. Зато ты меня радуешь, если не пробуешь водку, вот как сегодня. Но вот глаза твои вроде прояснились, и ты стала красивая, как тогда, когда не выпиваешь.
- Господи! Выпила я капельку, вот и прояснились глаза. Это ты на меня так воздействуешь.
- Мы с тобой как кукушка с петухом хвалим друг друга. Как бы не сглазить.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - плюнула через левое плечо Гита. – Но боюсь я своих приятелей и приятельниц. Как получу большие алименты, ползут как тараканы ко мне, и нет сил, их выставить.
- Может, тебе забрать девчонок из интерната? Они твоих друзей в кавычках остановят?
- Вряд ли. Старшая дочь уже готова за стол с нами присесть. А татарка грозится к отцу сбежать, который, в свою очередь, мечтает лишить меня материнства.
- А если это произойдёт, что будешь делать, Гита? Ведь алименты у тебя отберут.
- Ой, Кайеговна, чувствую, что жизнь катится под откос. А как спастись?
- Просто. Перестать пить и заниматься дочерьми, которым требуется материнское тепло. Иначе вырастут и также наплюют на тебя, Гита, как ты на них. Прости, что так говорю.
- За что прощать? Кругом ты права. Мне страшно так жить, но иначе не могу.

Разговор с Гитой немного отвлёк Калерию от её шлепка по заднице негритёнка. Но когда детей подняли со сна, она опять вспомнила свой проступок и заволновалась – что скажет родителям по поводу своей резкости? Но за негритятами пришла бонна. Бонна – это русская няня, в задачу которой и входило научить их всех русскому языку. Потом, когда они стали немного понимать и говорить на русском языке, их отдали в этот интернациональный детский сад.
Бонна успокоила Калерию: - Кини вас ногой лягнул, а вы волнуетесь, что дали сдачи? Нет, он не посмеет отцу это сказать. Его отец – первый посол Сьерра Леоне – это такая маленькая страна на карте мира. Так вот его отец обожает белых женщин и если Кини пожалуется, то получит ещё по своей попе. Но уже покрепче, чем вы ударили.
- А Ян за меня заступился, сказал, что правильно я сделала.
- Ян – умница. Вот представьте себе, что его отец – Первый секретарь посла – женат всего на одной женщине, обожает её. И смотрите, какой парнишка растёт – умница из умниц.
- А у девочек, наверное, отцы как отец Кини, тоже любят белых женщин? Потому что девчонки какие-то испуганные, жмутся друг к дружке и сторонятся белых детей.
- У этих отцы вообще наглые. Могут к каждой из четырёх жён привести белую проститутку и те жены должны, хотя есть прислуга, устелить им постель, а сами удалиться из квартиры.
- А есть такие женщины в Москве, которые готовы идти в гости к неграм и ложиться с ними в постель, невзирая на жён и детей?
- Вы, наивная душа, не знаете, что в Москве полно таких проституток?
- Ещё не знаю. Мало в столице живу. Что есть проститутки – это мне известно. Но чтоб до такой степени были разнузданы, этого я не могу себе представить.
- Я тоже не верила, что такие дряни существуют, пока не поступила в услужение к неграм. Хорошо, что вы мне подсказали способ, как утихомирить Кини. Этот негритёнок до того обнаглел, что всех служанок белых бьёт своей чёрной ногой, стоит им наклониться.
- Так это у него привычка такая?
- С вашей лёгкой руки я его от этой привычки отучу. А то все жалуются, а никто не догадался шлёпнуть его по мягкому месту.
- Боятся, работу потерять?
- Уж конечно! Где им будут платить в пять раз больше, чем у нас рабочий на заводе получает. Но и они будут рады, если я Кини в чувство приведу. Да и девчонок тоже. Они, мне жаловались, к белой прислуге не пылают любовью. А тоже норовят их то пихнуть, то плюнуть.
- Вот бы не подумала.
- Это вы им с Киней показали, что к белым женщинам надо относиться с почтением. А я им ещё сейчас подтвержу. Мне ведь тоже они готовы платок с головы сорвать, если сердиты. И за волосы хватают, дерут их. Я вашу выучку сейчас перехвачу, мне спасибо скажут многие слуги.
Бонна держала негритят в раздевалке минут пятнадцать. И вышли они за ней к машине как гусята – шли друг за другом – цепочкой.
- Ой, - смеялась Гита, видевшая эту церемонию. – Что это с ними случилось? Знаешь, как в группу вошли? Как хозяева, стали отбирать у наших детей игрушки.
- Ты на всех не наговаривай. Думаю, что Ян не разбойничал.
- Правда твоя. Этот умник мальчишка. Но мы с Марфой думали, что и он станет разбойничать, со временем. Просто решил осмотреться.
- Марфа не от негритят ли сбежала? Не хотела мне жаловаться, как они себя вели?
- Не знаю. Но спать она их укладывала с большим трудом. Проклинала себя, что училась на воспитателя. Никогда не думала, что придётся с негритятами столкнуться. А тут ещё ей Бонна сказала, что устроили их в детский сад, потому, что хотят летом их на дачу отправить.
    - Марфа мне обещала, что на дачу не поедет. Так что нечего ей бояться негритят.
    - Но тебе, Реля, достанется с ними.
    - Думаю, что нет. Бонна мне обещала привести их в норму по русским понятиям.  И я не позволю разбалованному Кини толкать наших деток. Или игрушки у них отбирать.
    
 
                Г л а в а   11.

    Казалось бы, больше чем негритята нельзя было удивить сотрудников детского сада. Но в один из тёплых, весенних дней Марфа встретила Калерию ещё одним сюрпризом.
- Ой, Релечка. Гита опять заболела. А без неё так плохо. Еду приносят другие няньки, они же посуду моют и всё. Горшки нам достаются. Но это ещё терпимо. Подбросили девочку, чтоб тоже ехала с  детским садом на дачу – так я замучилась с ней.
- А в чём дело? Какая-нибудь ненормальная девочка? Кричит? Дерётся?
- Да нет. Она спокойная, но как тебе сказать? Она двуполая.
Калерия на минуту была ошарашена, потом пришла в себя:
- Ну и что? Я в больницах видела таких. Несчастные дети.
- Да, несчастные. Ко мне сегодня целые делегации ходили из сотрудников – все воспитатели, все нянечки желали лично посмотреть.
- А как девочка себя ведёт? Стесняется?
- Нет. Мать, отдавая её, сказала, что приучила её не стесняться, а наоборот, всем показывать. Это ужас какой-то. Кто к ней ещё лишь приближается, она с удовольствием поднимает подол платья и снимает трусики.
Калерия возмутилась: - И ты позволила? Ты разве их развернуть не могла, как я не разрешала в спальне глядеть на негритят. На прогулке – пожалуйста, когда дети гуляют, приходите и смотрите издалека. Но никаких личных контактов.
- Я так не смогла, у меня характера не хватает.
- За мужем бегать у вас, мадам, его хватает – на это, скажу тебе – нужна большая сила воли.
- Следить за мужем, нужна сила воли? Я думала наоборот.
- Милая моя, меня бы с топором не заставили это делать, потому что я считаю это позором для женщины. Впрочем, ты знаешь моё мнение. Не сердись. Вернёмся к девочке. Итак, все ходили к ней, и она, с удовольствием, показывает свое несовершенство?
- Ещё и как показывает. Больно на это смотреть.
- Но ты хоть догадалась, посылать всех дам для просмотра, вместе с девочкой в туалет?
- Нет. Она же распахивает платьице, только лишь догадывается, что пришли смотреть на неё. Мать говорит, что она в больнице лежала, где приучена к этому. Даже обижалась, когда врачи смотрели не её, а других детей.
- Вот это, действительно, ужас! – Реля пришла в смятение. – А сколько лет девочке?
- Четыре года. Но её привели в нашу группу, потому что она ещё не бывала в детском саду.
- Так. Пусть не обижается на меня Татьяна Семёновна, но я с ней на дачу не поеду. Пойду и скажу ей об этом. Ты можешь ещё посидеть с детьми немного.
- Могу. Потому что пообещала Татьяне отработать вместо няни за все те убегания мной с работы, не сдавши смены. И ещё. Я, всё же поеду с детским садом на дачу, потому что в другой детский сад меня не берут. Наверное Татьяна Семёновна всем заведующим перезвонила. А мне сына моего надо вывести, подышать свежим воздухом. Ты не против, если я в смену с тобой поеду?
- Но там надо работать не как в Москве. От детей нельзя никуда уходить – они могут любую травму себе или друг другу сделать. Дети могут покалечиться и на глазах воспитателя, так ведь можно вызвать врача или медсестру, на худой конец.
- Да уж! Если медсестрой поедет Галина Ефимовна, то это можно ждать любых неожиданностей.
- Видишь, как плохо с безответственными женщинами работать? Разумеется, Галка – моя соседка по дому, плохой человек. Если бы родители знали, чего их дети подвергаются с такой медсестрой, то ходили бы к заведующей толпами, с протестами. Но может, она на даче исправится? К тому же если врач попадётся знающая, то заставит Галину Ефимовну исполнять свои обязанности.
- Хорошо бы. Но иди к Татьяне, я посижу пока в спальне, чтоб эта девчонка не вздумала показывать свои прелести малышам. А придёшь, стану убираться в столовой и игровой комнате. Кстати, Татьяна просила, чтоб ты ей дала согласие ехать со мной на дачу. Ты согласна?
- Я поеду с тобой, ведь больше некому. Если она найдёт другую воспитательницу, ту ещё надо учить управляться с нашими детьми, на это надо время, которого по существу нет.
- Я рада. Обещаю тебе, что исправлюсь и стану работать в полную силу.

Татьяна Семёновна обрадовалась приходу Рели:
- Только хотела вас вызывать, как вы сами пожаловали. Как вам девочка с дефектом, которую я подбросила в вашу группу?
- Я против такой девочки – с этим и пришла к вам. Во-первых, она не по возрасту – её надо было определять в среднюю группу, или, в крайнем случае, в малышовую, но никак не к двухлеткам.
- А я определила к вам, потому что вы – будущая медсестра и вам, я думала, будет в радость воспитывать такую девочку?
- Как мыть её на даче прикажете, Татьяна Семёновна? Отдельно от всех детей, в отдельном помещении? Там такого не будет.
- Но девочка же не стеснительная. Она задирает платьице перед каждым, кто желает увидеть её дефект.
- Вот именно. Вот это задирание платьица  меня смущает. Девочка делает это с удовольствием. Вместе с её дефектом у неё развилось всё это показывать людям, а это ужасно. В моей группе поедут семь иностранных детей. Как вы думаете, Татьяна Семёновна, хорошо ли будет, если они дома сегодня расскажут об этой девочке, то пустят ли их родители на дачу?
- Об этом я не подумала. Переведу её завтра же в другую группу, где нет иностранцев. Вы довольны?
- Не знаю, что и сказать. По возрасту, эта несчастная девочка  подходит в Олежкину группу. Но я бы не хотела, чтоб она там стриптиз устраивала.
- Знаю, что такое стриптиз. Вот пусть Галина Николаевна и Марина Яновна образовывают эту маленькую проказницу, пусть воспитывают её.
- Честно сказать, я не верю, что они её перевоспитают. О Марине Яновне не скажу, но Галка своего Алёшу не может воспитать. Он у неё в группе такие фокусы выделывает.
- Знаю об этом, и уже предупредила Галину Николаевну, что со своим отпрыском она на дачу не поедет. Алёшу я определю в старшую группу, куда он по росту как раз годится. Кстати сказать, Галина Николаевна обрадовалась, что Алёшки под боком не будет, значит и не станет докладывать отцу об её приключениях на даче.
- Да это лучше, чем мальчик бы видел все её прыжки в сторону. Но вернёмся к девочке. Её мать не поедет с ней на дачу?
- Откуда знаете, что она к нам устраивается ночной няней?
- Не знала. Но предположила, иначе бы вы такого ребёнка в детский сад не взяли. Вы ей скажите, Татьяна Семёновна, чтоб она девочке привила стеснительность. Чтобы разъяснила, что девочка не в больнице, а в детском саду и не надо перед каждым человеком поднимать подол платья. Ведь другие девочки не поднимают, пусть и она немного поубавит свой пыл.
- Наверное, сложно будет матери объяснить всё это девочке. Вот я и определила её к вам, надеясь на ваши способности.
- Моих способностей едва хватит, чтоб других детей уберечь от простуды, от травм, закалить их и так далее, Татьяна Семёновна. Ещё же нужно и своему ребёнку уделить внимание. Но это уже не в рабочее время.
- Восхищаюсь вами – какая вы воспитательница, какая мать!
- Не надо меня захваливать, Татьяна Семёновна. Так вы девочку эту определите в малышовую группу? В малышовой группе мало едет детей на дачу. К тому же там работает Дина Григорьевна – опытная воспитатель - и она сумеет отучить девочку платье задирать.
- Да, и мать её туда же в ночные няньки. Я поставила ей условием, чтоб она и днём находилась со своей дочерью.
- Вот это хорошо. Пусть помогает воспитателям водить детей на прогулку, купать их – это приучит её девочку к коллективу и в то же время разовьёт в родительнице инстинкт матери.
- А вы не хотите, чтоб она в вашей группе также помогала вам?
- Нет, Татьяна Семёновна. Я как-то справляюсь при помощи Гиты. Она мне дала слово, что пить не будет. И понемногу я вижу, что она исправляется.
- А как же сегодня не вышла на работу?
- У неё почечные колики – она мне звонила вчера из больницы.
- И долго она там собирается пробыть?
- Обследуют её в течение недели, выпишут лекарства, зато на дачу поедет выздоровевшая.
- Вы меня обнадёживаете. А то я уже хотела её уволить.
- Как можно увольнять человека, если он на больничном листе?
- Правда, могла бы быть неприятность. Ведь Гита ваша – та ещё штучка. Все правила знает. И ей палец в рот не клади – откусит.
- «Моя выучка», - подумала с удовольствием Калерия, но Татьяне Семёновне улыбнулась: - Значит, решили, новенькую девочку вы переводите в малышовую группу?
- Ну, не в среднюю же её переводить, если вы не желаете, чтоб ваш мальчик видел её художества? И не к Галине Николаевне и не к Марине Яновне – потому что они будут рады показывать её всякому своему кавалеру.
- Поклонникам на даче – возможно, нет, а вот мужьям, я думаю, покажут для острастки.
- Почему для острастки? – Взлетели выщипанные брови на полном лице.
- А чтоб знали, что им изменять нельзя. Как раз могут на двуполую женщину наткнутся.
- Ну, вы и шутница, Калерия Олеговна. Да много ли вы таких женщин видели?
- Честно говоря, такие дети родятся один на десять тысяч или на сто населения. Я не знаю статистики. Но Марина с Галиной могут сказать мужьям, что уродики через раз рождаются.
- Да. Это такие дамы, что сами гуляют, а мужей пугают порядочными женщинами. – Татьяна Семёновна посмотрела на Релю долгим взглядом.
- Знаю, что на меня намекаете. И даже слышала, как Галина говорила гадости своему мужу обо мне, на детской площадке, куда он часто приходит, чтоб её проверить.
- Вы не могли слышать, это Олечка – подружка ваша – могла вам доложить, потому что её дети гуляют на соседней площадке со средними детьми.
- Оля доложила, как вы говорите, а какая разница? Возмущалась моя подружка, что Галина только изменами мужу и живёт, а на меня указывает своему Лосю с ветвистыми рогами, как на изменщицу Родины, потому что с поляком хожу в театры и езжу по Подмосковью.
- А вы бы ей сказали, что сейчас в театры билетов не достать, потому вы и принимаете приглашения Юрий Александровича.
- Кто это вам сказал, Татьяна Семёновна, что в театры билетов не достать?
- Жена поляка, как бы оправдывая вас, чему я очень удивилась. Ещё она сказала, что у вас платонические отношения – чему очень удивляется она.
- Что она ещё вам говорила?
- Думаю, то же, что и вам. Что у её мужа были везде любовницы, а вот в Москве его вы остановили.
- Это плохо?
- Я испытала гордость за русских женщин. Умеют вызвать такую любовь, что мужчина, даже не добившись её, продолжает любить.
- Как вы думаете, Татьяна Семёновна, такая ли любовь была бы у поляка к Галине Николаевне или к медсестре нашей, тоже Галине?
- Не думаю, Калерия Олеговна, что он вообще в состоянии кого-то полюбить кроме вас.
    - Я не об этом. Ну, да ладно. Я рада, что вы поняли меня в отношении девочки и переведёте её в другую группу. Потому что мои дети ещё маленькие и живо переймут моду поднимать одежду. Мне бы этого не хотелось.
    - Не только переведу, но и поговорю с матерью, чтоб она девочку воспитывала. Она же находилась с нею в больнице. И допустить такое, чтоб девочка не понимала в четыре года, что нельзя перед каждым подол задирать – это большое упущение.
    - Спасибо, что поняли меня.
    - Мне было приятно с вами беседовать – не редко удаётся.


                Г л а в а  12.

    Мать за двуполой девочкой пришла, как только дети сели полдничать. И за это время пока детей поднимали они с Марфой, одевали, играли с ними немного и посадили за стол – Калерия испытала много раз желание нахлопать девочке по рукам, чтоб она не поднимала подол платья, как только к ней кто-то приближался. Самое жуткое было, что она и перед детьми это делала.
Калерия, когда одели всех детей, и Марфа вывела их в игровую комнату осталась с девочкой в спальне и пробовала поговорить с ней:
    - Тебе сколько лет, Катя?
    -  Шетыре, - девочка не то шепелявила, не то ей делали операцию на нёбе во рту – Калерия видела таких детей на практике. Но заглядывать в рот не решилась. Хватит и того, что малышка показывает то, что не положено показывать первому встречному.
    - На пальчиках можешь показать, сколько тебе лет?
- Не-а! – покачала головой девочка и растопырила пальцы на обеих руках.
- Считать умеешь пальчики? Давай вместе. Этот пальчик – раз. Этот – два. А дальше?
- Не шнаю.
- Понятно. Ты считать не умеешь. Петь умеешь?
- Шобака – ав-ав-ав. Птишка – кар-кар-кар.
- Это вся песенка?
- Та.
- Молодец, что хоть букву «р» выговариваешь. Вот это у тебя что? – Калерия коснулась руки девочки.
Та вскинула недоумённо глаза: - Што?
- Ручка, да? А это? – Калерия показала на нос девочки.
- Што?
- Носик, да? А где у тебя глазки?
В ответ малышка подняла подол платья.
- Так делать нельзя. Ты видела, чтоб девочки поднимали платье? Нет. И тебе нельзя. Его поднимать можно, только когда садишься на горшок. Вон видишь, детки садятся за столы – они не поднимают платье. Пойдём, и ты попьёшь кефиру.
- Куфать, куфать, - девочка захлопала в ладоши и побежала сама и села.
Огорчённая Калерия пошла к Марфе, которая разливала и ставила перед детьми кефир, булочки лежали по четыре на тарелочке. Каждый ребёнок брал по одной булке, а Катя ухватила сразу две оставшиеся.
- Катюша, - сказала ей Марфа – это не твоя булочка. Отдай её Дашеньке.
- Нет! Моя!
- Хорошо, ешь две. Я Дашеньке свою булочку отдам, - сказала Калерия.
- И тебе не стыдно будет, что Калерия Олеговна останется сама без булочки? – Марфа вспомнила, что она не няня, а воспитательница.
- Нет, - упрямо сказала Катя, откусывая сначала от одной, а потом от другой булки.
- А по рукам ей, по рукам, - раздался из-за двери голос пришедшей матери Кати. – Бейте её по руке, да больней, чтоб не хватала чужое.
При голосе матери девочка сжалась и положила на тарелочку обе надкусанные булочки.
Калерия вышла в коридорчик, где стояли ящички с одеждой детей и где они одевались, идя на прогулку: - Здравствуйте. Вы пришли за Катей?
- Да. Как моя девочка тут вела себя? Вижу, что плохо и мне стыдно за неё.
- То, что она булочку взяла другой девочки, это полбеды. Беда в том, что она без просьбы поднимает подол платья и спускает трусы.
- Так она так привыкла в больнице. И еду выхватывает – это тоже оттуда.
- Вы же с ней находились в больнице – неужели не могли научить её быть в обществе детей и не выставлять свою болезнь наружу?
- Она меня не слушается. А вот медсестра давала ей по рукам, если Катя брала чужое.
- Плохо, что она вас не слушается. Ещё хуже, что понимает она лишь битьё. Но в нашей группе очень воспитанные дети – понимают слово. Я не могу взять в группу вашу девочку, потому что бить не имею права, особенно на глазах детей. Потому что тогда все её станут бить.
- Так заведующая определила Катьку в вашу, самую маленькую группу, как недоразвитую.
- Но у нас довольно развитые дети, хоть и меньше вашей Кати, - возразила Калерия. – Понимают, как вести себя в обществе друг друга, и за столом, и на прогулке. Так что Катя ваша совершенно не вписывается в наш коллектив. И не только не вписывается, она может испортить уже воспитанных детей. Тогда против неё возмутятся родители. Они и так могут поднять бунт, уже завтра, если дети им расскажут дома, как Катя ваша себя вела в группе. У меня единственная надежда, что дети ещё маленькие и не поняли в чём дело. Но если они будут видеть это длительное время? Тогда уж точно поймут.
- Но что же мне делать? Как быть?
- Я уже говорила с заведующей, чтоб перевела Катю в другую группу, где детей меньше чем в нашей. И там воспитатели смогут немного подправить вашу девочку.
- Да бить её надо как сидорову козу! Чтоб не задирала платье, не хватала чужих булочек.
- Это вам надо было воспитывать её. Но когда сдадите все анализы и придёте работать – я думаю задолго до того, как мы выедем на дачу – вы ещё сумеете внушить дочери, что так вести себя нельзя. Единственный совет, который я могу дать – это носить ей не платье, а шортики – их она не поднимет, а если будут на проймах, то и не скинет.
- Но врачи запрещали это делать, чтоб она не считала себя мальчиком.
- Это верно. Но тогда зашивать ей платьице внизу, чтоб она не могла его поднимать без дела. Когда в туалет захочет, расшивать его – вы ведь с ней станете работать. Впрочем, в малышовой группе, куда вас переводят, воспитательницы очень мудрые, придумают способ, как отучить девочку от плохих привычек.
- Вы не могли бы её перевоспитать? Я вижу, что вы – хорошая воспитательница.
- Я не могу. У меня группа самая большая из детей, которые едут на дачу. Иностранцы у нас в группе, если вы заметили. Им надо уделять очень много внимания, потому что они воспитаны немного иначе. А у Дины Григорьевны нет иностранцев и детей из Кремлёвской обслуги, которые тоже требуют повышенного внимания. Но к этим детям я уже душой приросла, потому что они понимают меня с одного слова – вот с ними и буду работать. У меня не будет времени на вашу девочку, к тому же она намного старше ясельных детей.
- Всё поняла. Так мне идти к заведующей, чтоб она сказала в какую группу Катюшу водить?  Или не водить её в детский сад, пока сама не приду работать?
- Это вы решайте с заведующей и с той воспитательницей, к которой вас направят.
Вечером, на прогулке Дина Григорьевна подошла к ней:
- Спасибо, Калерия, что подкинула мне в группу эту двуполую разбойницу.
- Дина, как я её могла взять в переполненную группу, да с иностранцами? Какое представление дети получат, о наших детских садах?
- Всё понимаю и не по возрасту она в твоей группе. И что с Марфой тебе достанется на даче, если она будет в Москву сбегать.
- Марфа подала на развод со своим гулякой.
- И правильно. Может, поучилась у тебя, что жить одной лучше, чем с плохим мужем. Больше станет ребёнку внимание уделять. А то он у меня один не умеет ни стихи говорить, ни считать хотя бы до пяти. Ещё теперь это недоразумение будет подол поднимать. Хорошо ты матери сказала зашивать ей платье на время – она это усвоила. И то, что она станет работать в моей группе – тоже подспорье. Хотя я думаю, что пользы от неё будет как от козла молока. Мне она тоже показалась недоразвитой, как и дочь.
- Если я тебе скажу, что в ясельную группу  устраивается ночной няней недоразумение, гораздо хуже той женщины, это тебя успокоит?
- Ты, Реля, правда, думаешь, что я сержусь на тебя из-за этой девчонки? Но воспитывать её достанется и твоей подружке, Олечке, которая со мной в паре едет на дачу. Кстати, как она сейчас себя чувствует?
- Выздоравливает понемногу. Перенесла такое жуткое воспаление лёгких, каких, её мама говорит, не переносила в детстве.
- Вот на даче она укрепит здоровье, как ты думаешь?
- Группа ваша небольшая, работать Оле не так сложно будет, как в ясельной, например. Да и родители ваши – не иностранцы – станут приезжать и помогать купать детей хотя бы раз в неделю. Большое подспорье в дачной жизни.
- Это точно. Я уже их настраиваю на это. Они рады, что хотя бы раз в неделю, в две будут видеть своих детишек. Желающих приезжать так много, что составили график, кто, в какую субботу будет ездить.
- Только смотри, Дина, чтоб не подкармливали своих детей продуктами, от которых может вспыхнуть дизентерия.
- Ты уже как медик всё предусматриваешь?
- Нам преподают все науки, как врачам, даже хирургию. Хотя многие у нас учатся уже готовые медсёстры – ещё в войну знания приобрели.
- В войну я знаю, как учили. Главное перевязать больного на поле боя и вытащить его в госпиталь. А современной медсестре другие знания нужны.
- Но эти дамы думают, что они их знают на практике. Потому учиться с молодёжью им сложнее. Представляешь, учатся с семнадцати до сорока лет в нашем училище. И молодёжь, придя на практику в любую больницу, жадно хватается за уколы, перевязки, а старые медсёстры чисто номинально отбывают своё время.
- Но им же, наверное, не хочется делать то, что уже делают по работе.
- Мне это на руку. Пока они беседуют с другими медсёстрами, я делаю уколы, уже ставлю капельницы, под руководством отделенческих медсестёр, не говоря о перевязках.
- А Галина Ефимовна делает всё это?
- Не знаю. Мы с ней в разных группах учимся. И на практике не сталкивались ни разу. Мне достаточно того, что здесь её вижу, и в одном доме живём.
- Сплетни она о тебе разводит с Галиной Николаевной и её компанией, знаешь?
- Знаю. Галка и в квартире моей нашла себе собеседницу на эти темы с моей соседкой. Та, в твоём возрасте, но ещё водится с любовниками, но попробуй ей скажи об этом – глаза заплюёт. Но обо мне с удовольствием ведёт разговоры с Галиной, о разврате которой весь дом гудит.
- Да, бабёнка развратная, но вот втёрлась в доверие к нашей заведующей. И знаешь, почему? Продукты Татьяне детские доставляет на дом, тем и понравилась нашей, любящей поесть, «горе». И на даче, я уверена, станет носить ей самую лучшую пищу.
- Я бы этого не делала, потому Татьяна Семёновна не очень настаивала, чтоб  я ехала на дачу медсестрой. Да и я не хотела. Мне с детьми лучше, чем на кухне ругаться с поварами.
- Ну, Галка-то ругаться не станет. Её накормят сладко и её сыночка, ещё Татьяну – и всё.
- Придётся нам с тобой, Дина, ходить ругаться. Потому что я терплю, когда вижу, как здесь они воруют. Дети мои и дома хорошо едят. А на даче, если повара станут в группу не додавать пищу, я их буду проверять вместо врача и безалаберной Галины Ефимовны.
    - Ты можешь, а мне не с руки ругаться с поварами. Мне Татьяна Семёновна разрешила взять внука с собой, так мне ругаться совсем не резон.
    - Дина, за внука, как и я за Олежку, станем платить полную стоимость от путёвки. Почему же мы не можем потребовать, чтоб кормили детей хорошо во всех группах?
    - Калерия, тебе, как молодой, ещё стоит повоевать, а мне скоро на пенсию, не хочу, чтобы Татьяна турнула меня с работы с волчьим билетом. Ведь если она меня уволит, даже по собственному желанию, раззвонит по всем детским садам, чтобы меня никуда не брали.
    - Боже мой, Дина! А какое право они имеют звонить о бывшем сотруднике? Марфа куда-то хотела устроиться, так Татьяна ей путь перекрыла звонком.
    - Да не станет наша Семёновна  звонить. – Почему-то заступилась за заведующую Дина. - А ей позвонят оттуда, куда я обращусь за работой. А уж Татьяна припомнит мне многое то, чего и не было. А если стану воевать на даче, она мне припомнит это как бунт. А бунтовщиков начальство не любит.
    - Какое гадство, эти звонки, Дина. Какое гадство!
    - Да, Реля. Такова жизнь у нас в стране. Звонки могут много навредить хорошим людям.    


                Г л а в а  13.

    Но готовилась к поездке на дачу не только Калерия. Все гулящие, но «преданные» жёны тоже возобновили разговоры о прежних своих победах на любовных фронтах. Они смаковали бывшие измены мужьям и готовились к будущим, тем более, что на даче они будут не три недели, как в отпуске, а целых три месяца. За это время можно сменить не одного мужчину. Тем более, в Клязьме, где сняла школу для детского сада Татьяна Семёновна, находился, как  донесла разведка, пансионат для лечения  милиционеров. Милиционеры тоже не против погулять вдали от жён - так решили все дамы, желающие изменять. И к тому же, если они находятся в лечебном учреждении, то и проверенные на сифилис и прочие неприятные заболевания.
    Галина Николаевна, видимо договорившись со своими подругами, пришла к Реле на площадку, оставив своих детей на другой стороне.
    - Не волнуйся, Калерия, там у меня осталось всего пять детей, а Олежку я привела к тебе – нам надо поговорить. Не о тебе будем говорить, Олежка – ты у нас в группе мальчик пример для всех, так что иди к своим негритятам, уж они по тебе, наверное, соскучились.
И когда Олежка ушёл к маленьким детям Калерии и стал с ними играть, она продолжала:
    - Знаешь, Реля, я пришла к тебе поговорить, о наших отношениях в Клязьме.
    - А что? Могут быть разногласия?
    - Ты выезжала когда-нибудь на дачу с детьми?
    - Да, с яслями, не с детским садом.
    - И у вас, разумеется, все были прилежные воспитатели, никто не гулял от своих мужей?
    - Ты знаешь, я сама работала, как лошадь, и мне не было времени наблюдать за ними.
    - А самой тебе, такой измученной, было не до мужчин?
Калерия сразу вспомнила, как почти три года назад, набросился на неё Вадим перед самым её отпуском и был первым мужчиной после развода с мужем. И сколько хороших ночей она провела в его объятиях, и потом, в Москве как парень добивался, чтоб понравившаяся ему женщина вышла за него замуж. Но она помнила ещё жуткий развод с мужем и не хотела такой хомут себе на шею, как картёжника, хотя Вадим говорил, что не играет, и вёл себя так, чтоб она его полюбила. Реля полюбила, разумеется, но не смогла преодолеть нежелание его матери, чтобы сын женился на бедной да ещё с ребёнком. Правда, когда совсем разошлись с Вадимом, и он женился, Калерия поняла, от какого человека оборонялась. Явился со свадьбы с богатой девушкой, которую мама ему выбрала – с квартирой, с машиной - и заявил:
    - Скажешь остаться, я навсегда останусь с тобой в твоей коморке.
Калерия заплакала: - Что ты жене треплешь нервы и мне? Живи, раз расписался!
Выгнала его. И выгоняла ещё не раз. Вадим не скоро успокоился. Всё это знала Галина Ефимовна – соседка от соседки же Марьи Яковлевны. И естественно рассказала о Релиной любви, которую она привезла в Москву из Малаховки, где снимали дачу для детских яслей. А теперь вторая Галина пытается добраться до сердца Калерии через эту незабываемую любовь.
    - Почему же! – ответила она вызывающе. – Я любила на той даче. Но мы оба были свободными и сильно влюблены друг в друга. Это тебе Галина Ефимовна рассказала? Или наврала, по своему обыкновению, что я своего любимого от другой женщины увела?
- Да, Галка мне говорила, что мужик штурмовал тебя, будучи женатым.
- Я с женатыми в постель не ложусь. И этот  парень штурмовал, но ничего не добился, хотя оставил по себе впечатление ласкового телёнка.
- Вот и хорошо, что ты любила, хоть и давно это было. Но в воспоминание об этой твоей пламенной любви, может быть, опять ты в кого-нибудь влюбишься и не станешь нам мешать, бедным женщинам, тоже жаждущим любви?
- А когда это я мешала бедным женщинам? Вы изменяете мужьям направо и налево – разве я кому-то из них доложила об этих изменах?
- Да ты и не могла – мы такого о тебе мужьям своим наговорили, что они боятся тебя.
- Ваши мужья боятся меня? Так в чём же дело? Ухаживать за мной они боятся, значит, вам нечего меня опасаться.
- Ты не поняла. Если бы наши мужья ухаживали за тобой – это нам было бы лишь на руку. Мы иного от тебя хотим добиться. Чтобы ты не болтала о наших похождениях нигде.
- Вот это новость! Вы, значит, обо мне можете придумывать небылицы, а я должна молчать о ваших изменах мужьям? Я приму это условие, с тем, чтоб и вы обо мне ничего не выдумывали.
- Пожалуй, что мы перегнули палку, приписывая тебе амуры с поляком. Что было, то было. Теперь все договорились молчать друг о друге. Осталось лишь с тобой договор подписать.
- Может кровью скрепить? – Зло усмехнулась Калерия. – Такой дьявольский договор лишь так можно оформить.
- Не юродствуй. Достаточно будет, если ты поклянёшься молчать.
- Твой подлый приход, чтобы запугать меня, наоборот, заставит меня наблюдать за вами. А если вы будете продолжать сплетничать обо мне, то я могу, в открытую, при вашем присутствии, объявить вашим мужьям, что они давно носят рога изюбров.
- Ну и гадина ты, Карелька.
- Где уж мне вас перещеголять! Змеи ползучие, из своей шкуры вылезаете каждое лето, чтоб гульнуть от мужей и не скрываете это. И пошла бы ты, Галина, к своим детям. Доложи подругам по гульбе, что разговор у нас состоялся, только не в вашу пользу.
- Ладно. Посмотрим, не влюбишься ли ты на даче? Моложе и красивее всех нас – на тебя, такую, мужики будут лететь как бабочки.
- Как жуки они станут лететь на огонь и обжигаться. И вам, гулякам, ожоги обещаю. Сколько верёвочке не виться, а всё конец будет. Поймают когда-нибудь ваши мужья и большой костёр разожгут, чтобы сжечь вас. 
   
На дачу воспитатели, няни и родители поехали ещё в мае, чтобы помыть окна в классах, которые были выделены для детского сада. И не только окна, но и стены, полы, расставить кроватки, которые привезли из детского сада. Калерия ещё грядки сделала на участке, который им выделили для прогулки, посеяла укроп, редиску и лук – зелень, которая скрасит не только её группе обеды и ужины, но и всем детям. Хорошо бы и другие воспитатели так сделали, потому что на её грядках, если взойдут семена, то может хватить зелени на месяц, а то и меньше. Потому она советовала всем воспитателям вскопать грядки и засадить их.
Но другие воспитатели пренебрегли её советом:
- Что ты! – Сказала ей Дина Григорьевна. – Если что взойдёт на твоих грядках, то не тебе, не твоим детям это не достанется – украдут.
- А не украдут, то истопчут ногами, - добавила Галина Николаевна. – Мы ещё через неделю сюда переедем. А здесь ещё и при нашем присутствии будут продолжаться экзамены. А потом выпускной вечер. А выпускников много в этой школе – как мне сказали.
- Целых три класса, - добавила болезненная Ольга Викторовна – подруга Рели.
- О! Видишь! – воскликнула Марина Яновна, подморгнув Галине Николаевне, своей сменщице. – Олечка тут уже, наверное, и мальчика присмотрела из богатырей. Красивые парни в этой школе – жаль, что я так стара для них. Но мы с тобой, Галина Николаевна, выберем себе поклонников из милиционеров, что в  профилактории поблизости. Пойдём сейчас по Клязьме, может, снимем комнату на двоих, чтоб не спать вместе со всеми в классной комнате.
 - А это идея! – Обрадовалась её напарница. – Пойдём. Найдём себе старушку, которая не станет выдавать наших тайн мужьям, если те приедут вдруг.
Они ушли, а Дина, Ольга и Реля посмотрели друг на друга.
- Вот гулёны! – Сказала Дина. – Татьяне Семёновне они сказали, что снимут комнату, на двоих, чтоб  мужьям было хорошо, когда станут наведывать жён, а на самом деле думали не о них, а не знаю, как назвать их любовников.
- Кобели, - отозвалась Гита, которая тоже собиралась снять себе отдельную комнату, чтоб не ночевать в общей спальне, со старушками нянями.
- О! Гита, - обрадовалась её появлению Калерия. – А чего ты станешь снимать себе отдельную комнату? Вот два места освободились в спальне для воспитателей, переходи к нам.
- У вас не два места будут свободными. – Зоя Давыдовна тоже мечтает отделиться от всех. Мне предлагала вместе с ней поселиться. И по возрасту мы с ней вроде подходим. Она старше меня всего на пять лет. Но мне почему-то она неприятна с её вставными зубами и дурным запахом изо рта.
- Гита, как тебе не стыдно, - сказала Ольга. – Знаешь, наверное, что Зое муж выбил зубы, когда застал её с молодым любовником. Но почему-то она не разошлась с ним, к сожалению.
- К сожалению? А кто ей столько денег принесёт, как муж приносит? Да, он сам, после побоища, не живёт с Зоей, - сказала Дина. – Но деньги ей даёт для воспитания девочки.
- И как Зоя воспитывает его дочь? – подхватила Ольга, возмущённо. – Она просто издевается над девочкой – это я сама видела. За каждую малую провинность, Зоя с грязью смешивает свою дочь.
- И я слышала, - отозвалась гневно Калерия. – Не вытерпела, подошла к ним, попросила девочку идти, гулять с детьми. А Зое такую вздрючку сделала, что она целый месяц со мной не здоровалась.
- Тебе же лучше, - засмеялась Ольга. – Хоть не дышала на тебя своим вонючим ртом.
- И представьте себе, девчонки, - улыбнулась Дина Григорьевна. – Эта жуткая мать собирается гулять как Марина с Галкой. Те хоть вылощенные за счёт мужей женщины, умеют себя преподнести, а Зоя. Хотя, что я мелю? Я ведь ездила с нею уже на дачу три года назад. У Зои тогда все зубы были целые. Вот тогда она и показала себя во всей красе. Тогда же её муж застал, с молодым парнем – лет двадцати пяти. И парня отпустил, а Зоя осталась без зубов.
- Хорошо хоть парня отпустил, - сказала Ольга.
- С молодым парнем Зоин муж не стал связываться. А вот что Зоя не подала в суд – меня тоже поразило. Теперь лишь дошло до меня, что из-за денег терпит, хотя фактически они не живут. Но мужа Зоиного вы увидите, девочки. Он приедет к дочери, потому что она – душа его.
- Если так любит девочку, - с болью сказала Калерия, – почему не заберёт от Зои? Испортит она девчонку своей злобой. Или доведёт до того, что дочь руки на себя наложит.
- А кто даст? – отозвалась Дина. – Дочь у Зои ещё маленькая, ей девять лет. Зоя её родила уже в возрасте тридцати пяти. Такие сейчас две гулёны, которые пошли искать комнату и приключений на свою голову. Ох, чую, девчонки, что дадут они в это лето своим мужьям повод к тому, чтоб и им зубы выбили.
- Пусть выбивают, - сказала Калерия. – Вот муж Галины гидом работает, иностранцев по Москве водит. Пожалуй, он побоится делать такое. Хотя не поручусь, что он что-то предпримет, когда поймает жену на месте преступления. Но мне очень жаль Зоину девочку. Если я увижу её бывшего мужа, то посоветую ему как-нибудь дочь забрать.
- Но как? – воскликнула Ольга.
- Хотя бы лишив Зою материнства или как это называется?
- Лишение материнских прав, доказав, что она угнетает девочку, - подсказала Дина Григорьевна. – И как это я сама не додумалась? Разреши, Реля, я ему подскажу. Я  Зоиного мужа хорошо знаю. И знаю женщину, с которой он живёт. Она станет хорошей матерью девочке.
- Ой, Дина, сделай хорошее дело. А как у тебя получилось девочку, которую я тебе подкинула, сделать нормальной?
- Мать зашивала ей платье, как ты подсказала, и всё наладилось. Она дня три помучилась, не получалось подол поднять и стала нормально себя вести.
- А уж речью с ней занимаюсь я, - вставила Ольга. – И знаешь, Реля, никаких операций на нёбе, как ты предполагала, у Кати не делали. Это она шепелявила, потому что отец её шепелявит. Но учить говорить её правильно, очень трудно. Она недоразвитая, вся зацикленная на своей патологии. Не знаю, как её говорить научить.
- Вообще-то это должна была делать мать, - сказала Дина. – Но и мать недоразвитая. И как мы лето проведём с этой девочкой – не представляю. И самое печальное – хоть это и грешно говорить – Катя не болеет другими заболеваниями. Здоровая, как бычок.
- Ей хватит и того, что есть, - сказала Калерия. – Я со своими преподавателями говорила о ней. Быть гермафродитом – это наказание, которое она несёт, наверное, за своих далёких предков. И, быть может, хорошо, что она недоразвитая. Если бы понимала своё состояние, было бы хуже. И к тому же, мне думается, девочка много не проживёт, не смотря на её здоровый вид.
- Вот мать её обрадуется! – сказала печально Ольга. – Говорила мне, что с радостью похоронила бы её, а родила других детей, пока молодая.
- А где гарантия, - возразила Гита, - что она и других таких не родит. Или с другой патологией. Смотри, Реля, подхватываю у тебя медицинские термины.
- Ладно, девчонки, - давайте закончим этот грустный разговор и поехали домой. – Где-то мой внук, Калерия, с твоим Олежкой заигрались. Искать надо.
- А чего искать? Я бы не говорила так много, если бы не держала мальчишек в поле зрения. Они вон за теми кустами сирени наблюдение ведут за каким-то зверьком.
- Боже мой! Дикий зверь! Он может укусить!
- Дина, была бы я так спокойна, если бы зверь не был в клетке. Это, наверное, школьный экспонат. И его кормят девочки, а наши мальчишки наблюдают.
    - Ну и мать ты, Калерия! Удивляюсь. Галина Николаевна или её подружка давно бы потеряли своих сыновей, если бы приехали сюда с ними.
    - Они ещё смогут своих сыновей потерять, - посмеялась Ольга, - когда закрутят романы с милиционерами. Тем придётся срочно переквалифицироваться в сыщиков и искать двух сыновей своих временных возлюбленных.
    - Они им живо найдут, - с иронией сказала Гита. – Но детки раскроют их любовные романы. 

                Г л а в а  14.

    Когда вывезли детей на дачу, воспитателям было уже не до таких разговоров. Пока приехали, пока разместились, детей покормили, уложили спать. Потом начали раскладывать вещи детей, с тем, чтобы можно было в любую минуту их переодеть при надобности. Проснувшихся детей опять покормили и вывели на прогулку, на более просторную площадку, чем была в Москве. Только дети познакомились со своим новым хозяйством, где у них был уже огород, который пришлось поливать из лейки. При этом всем хотелось это делать. Калерия принесла ведро воды и разлила по маленьким леечкам, поставила детей и указала каждому куда лить. Это была такая работа для любознательных её малышей, что не заметили, как подошла пора ужинать, мыть ножки перед сном и в постельку. Усталые, довольные, увиденным и услышанным малыши, заснули мгновенно. А Реля, взяв из его группы Олежку повела его пить козье молоко к старушке, с которой договорилась ещё, когда приезжали убирать помещения.
Они шли по вечернему селу, довольные, что выехали на дачу с детским садом:
- Вот, мама, не надо и к нашей бабушке ехать, чтоб вы не ругались с ней.
- Мы не ругаемся с бабушкой, Олежка, а просто разговариваем, иногда с обидой.
- Ну да, выясняете отношения. Я тоже с бабушкой иногда ругался, когда тебя не было.
- Как это ругался? Я выясняю отношения, потому что бабушка не всегда понимает меня. А тебя она, мне казалось, хорошо понимает.
- А я из-за тебя ругался с бабушкой, когда она начинала плохо говорить о тебе.
- Бабушка говорила тебе обо мне плохо? – Удивилась Реля.
- Ну да! – «Скажи своей глупой матери, что зря она от меня уехала», - говорила. Это меня очень злило. Я бабушке начинал объяснять, что никакая ты не глупая, а очень даже умная, что уехала от неё, когда меня не было. Потому что тогда бы мы с тобой не встретились в Крыму. И в Москву бы не поехали вместе с папкой. Это ничего что ты с ним разошлась, вдвоём нам даже лучше. Правда, лучше? Он пьёт, и мать свою бьёт – это мне тетя Маша говорила. А стал бы тебя бить, я бы его так побил, что ему бы плохо стало.
У Калерии слёзы навернулись на глаза: - Ты правду говоришь – нам лучше без папки. Вот это я и пыталась объяснить твоей бабушке Юле. А так как она не всегда со мной соглашалась, приходилось повышать голос, что ты и принимал за выяснения отношений.
- А это не выяснение отношений?
- Можно и так сказать. Но ты прав. Нам, действительно хорошо, что мы с тобой встретились в Крыму. Вернее это мы с твоим папкой там встретились, полюбили друг друга, и родили тебя.
- А ты его любила вот такого пьяного всё время?
- Он не пил, когда мы любили друг друга. А когда приехали в Москву с тобой, очень маленьким, его мама, а твоя бабушка, стала покупать папке водку.
- Она споила его – так тётка Машка говорит. За что он и бьёт свою мать теперь. Правильно?
- Правильно. Не надо было матери твоего папки его спаивать.
- И хорошо, что он с нами не живёт?
- Конечно, хорошо. Дрался бы. И я бы с ним дралась. А так спокойно у нас с тобой. Ты растёшь, драк не видишь, как я в детстве видела, дрались твой дедушка Олег и бабушка Юля.
- А где теперь мой дедушка Олег живёт? – спросил Олежка, чем порадовал Релю. Хорошо, что не задержался на драках отца, а перескочил на деда.
- Он живёт в большом городе.
- Как Москва, да?
- Нет. В меньшем городе, но там тоже хорошо.
- Ну да! Бабушка говорила, что ловко дед  устроился. Вода есть в квартире и туалет там же. А это хорошо, что туалет в квартире?
- Как ты думает, удобно ли нам с тобой было, бегать во двор, в туалет, как у бабушки.
- Конечно, неудобно. Особенно зимой, холодно да? Попу можно отморозить. Как бабушка  и тётя Лариса не отморозили, не пойму.
- Ладно тебе всё о попах разговаривать. Идём ведь к козе, молоко пить. Хочешь познакомиться с козочкой?
- Конечно. Ведь у бабушки не было козы. Хотя я знакомился с другими козами у друзей. И даже молоком меня там угощали. А эта тётя, куда мы идём, тоже нас будет угощать?
- Этой тёте я стану платить деньги, за то молоко, которое ты у неё выпьешь.
- А почему платить? Она, что? Жадная?
- Почему жадная? Козочку она покупала где-то – деньги платила. Потом вырастила её. И кормить козу надо, чтоб она давала молоко. На корм козе нужны деньги. А где заработать? Это продать молоко.
- Продаст молоко – купит козе корм. Как это я не подумал. Ведь здесь негде пасти козу, как на Украине пасут. Потому там угощают молоком, а здесь нет.
- И в Украине продают молоко. Это тебя угощали, потому что ты им нравился. А другим продавали, потому что и там людям нужны деньги.
- Ну да! Хлеба купить, крышу починить – деньги всегда нужны.
- Вот это ты правильно у кого-то подслушал. Но сейчас послушай, как поют кузнечики.
- Ой, как здорово. Кузнечик он совсем как человечек? Это не я сказал, тётя Лариса говорила. А ещё кузнечика называют цикадой.
- Правда? – Удивилась Калерия. – Я не знала.
- Да-да! Слышишь, как они стрекочут: - «Цик, цик!» Это цикады.
- Удивительный ты у меня человечек. Как кузнечик. Маленький, весёлый кузнечик. Но, попив молока, нам надо будет с тобой возвращаться в группу, где дети уже спят. И надо так тихо раздеться, помыть ноги, и проскользнуть в спальню, чтоб других детей не разбудить.
- Я понимаю. Надо вести себя тихо-тихо.

Однако когда они вернулись, в спальне стоял бедлам. Более взрослые, чем в ясельной группе дети не спали, кидались подушками. Кто-то из воспитателей – Галина или Марина – так поспешили на гуляние под луной, не дождавшись пока дети уснут, передали их ночной няне, а та оказалась беспомощной перед их баловством:
- Что это за безобразие? – Калерия заглянула в спальню. – Почему они не спят?
- Не знаю, как их уложить.
- Сказку рассказать.
- Но какую? Они слушать не хотят.
- Сейчас я их уговорю. Олежка, домой сам ноги. Вот тебе полотенце, вытереть их. Потом развесишь полотенце, чтоб оно сохло. – Калерия вошла в спальню. - Так, дети. Кто это придумал, что подушками можно бросаться? Того завтра же выгонят с дачи. Как выгонят? Позвонят родителям, что вы не умеете спать в деревне, и те вас заберут. Хотите так? Нет? Тогда все положили головы на подушки, и слушайте сказку. Я буду рассказывать, а вы засыпайте. Сказку эту я вам уже рассказывала, когда работала в вашей группе, вы её знаете.
- Какую сказку? – спросил чей-то голос.
- Сказку о царе Салтане и острове Буяне.
- И о прекрасной царевне Лебеди, - подала голосок девочка.
- И о Гвидоне – пробасил кто-то.
- Правильно. Обо всех этих людях я вам расскажу.
- Но там ещё есть и ткачиха-повариха с бабкой Бабарихой.
- Начинаю сказку, про всех этих людей. А вы засыпайте.
- Но мы хотим слушать! Не хотим спать!
- Слушайте и засыпайте. – Калерия начала рассказывать и не дошла ещё до того, что «царицу и приплод тайно бросили в бездну вод», как все дети спали. Калерия старалась, растягивала слова, чтоб дети не интересовались концом сказки. И то, что они знали её, тоже дало результат. В конце концов, дети устали. И, тем не менее, днём, попросив Гиту посидеть с ясельными детьми на прогулке, она пошла в группу сына. Застала их на площадке.
- Марина, - спросила воспитательницу, отозвав её в сторону, - это ты вчера оставила детей не заснувшими? В группе стоял бедлам.
- И что? Пусть побалуются. Крепче спать будут.
- Они так могли баловаться до полуночи. А утром ты их разбудила во сколько?
- Как и положено в восемь часов. В девять же завтрак.
- Так! А сколько дети должны спать в этом возрасте? В котором часу засыпать?
- Ты меня допрашиваешь?
- Спрашиваю, знаешь ли ты режим для детей?
- Уж лучше тебя знаю, будущая медсестра.
- Хорошо, что знаешь. Значит, работаем мы на даче с восьми утра до девяти вечера  – это я о воспитателях. Няням ночным должны сдавать спящими детей, а не кричащими.
- Я уходила, никто из них не кричал. Знаю, сейчас скажешь, что это мой сын всех взбудоражил. А если это внук Дины Григорьевны?
- Знаешь, дорогая. Меня не интересует, кто всех детей поднял на ноги. Мне важно, чтоб я привела своего сына и тихо уложила его спать. А не как вчера – мне пришлось рассказывать вашим детям сказку, чтоб они уснули.
- Ну, я не Арина Родионовна – нянька Пушкина, чтоб  рассказывать детям сказки.
- Не хочешь рассказывать сказки, пугай их чёрным плащом. Кстати, кто-то перед моим приходом как раз орал в группе: - «Чёрный плащ» - это всех будоражило.
- «Чёрный плащ» - уж не мой ли Андрей всех им пугал? Ладно, я разберусь.
- С кем разберёшься? Со своим сыном? Но завтра кто-нибудь опять взбудоражит детей другой страшилкой. Нет, Марина. Вам с Галиной надо в себе разобраться. Гулять вам  никто не запрещает, но детей должны укладывать спать. Потому что ночная няня в вашей группе, как и в моей, не знают, как это делать. Про няню в нашей группе сказала, исключительно потому, что я ей сдаю детей спящих. Иначе было бы то, что я застала вчера в вашей.
- Поговори с Галиной вот так, как ты со мной поговорила.
- Уволь, на двоих меня не хватит. Вы сами между собой договаривайтесь – воспитатели!
Больше к этой теме Калерия не обращалась целый месяц – дети в Олежкиной группе стали спать ложиться во время. Она же, приведя своего сына с вечерней прогулки, укладывала его спать так тихо, что никто головы не поднимал. Зато Марья Яновна решила отыграться на ней:
- Ты зря, Олеговна, посвящаешь свое свободное время Олежке, а не мужчинам, которых полно в этом посёлке. Ты же тоже женщина. И вот сдерживаешь себя, при таком обилии кавалеров, которые вьются возле нас с Галиной Николаевной. Даже Зоя подхватила здесь себе поклонника моложе себя.
- Я знаю, что Зоя любит мужчин моложе себя. Она их покупает, деньги им даёт. – Калерия намекала, что обе воспитательницы её сына тоже покупают себе мужчин, принося водку в ночь.
По глазам блудливой женщины Калерия видела, что та прекрасно её поняла. Но Марина была  «дипломатом» не только при муже пьянице, обманывая его.
- А тебе и покупать не надо. – Примирительно ответила она. - Ты моложе и красивей нас.
- Ты же знаешь, что я учусь. Сейчас экзамены сдаю. А сдам последний, отобью всех ваших кавалеров, - пригрозила Калерия, немного злясь.
- Ха! Мы тоже на мужчин денег не жалеем, а ты жадная. Не отобьёшь.
- Конечно, я не стала бы покупать водку и закуску мужчинам – это не в моих правилах. Но и с мужчин, если они бедные, тоже ничего не требую.
- Твои правила с иностранцев деньги брать?
- Вот укусила. Не беру ни с кого, дорогая. Но и ничего им не даю, кроме своего общества сходить или съездить с ними куда. Человек я интересный и кроме водки есть, что моим поклонникам предложить.
- Научи быть и меня интересной? Хочу испытать любовь иностранца.
- Учит этому трудно. Надо было тебе, Марина, читать больше литературы. Тем более, что ты выросла в богатой семье. Тебе не приходилось, как мне готовить пищу для шестерых человек. Стирать бельё себе и маленьким сёстрам, купать их, укладывать спать.
- И ты находила время читать книги?
- Да. И видишь, каким интересным человеком стала. В Москве совсем недавно, а знаю её лучше тебя и даже Галины Николаевны.
- А что Галина Николаевна? Она тоже, как и ты, приехала из провинции. Замуж вышла лучше тебя, так на это тоже надо талант иметь.
- Закружить мужчине голову она может, если хорошо накрашена, а вот набраться от своего мужа-гида знаний о Москве и Подмосковью – это ей не досуг. Любовники мешают.
- Любовники лучше, чем по Москве шататься. А что тебе дают знания о Москве?
- Они-то и притянули ко мне поляка. И ещё хорошие знания истории страны. И знания из тех книг, которые, будучи загруженной, в большой семье, я читала.
- Ты молодец, конечно. Куда нам до тебя, такой начитанной.
- На том стою, Марина. Тем и мужчин соблазняю, а не водкой и закуской хорошей.
- Это они, за твои знания, вино и красную икру тебе покупают?
- Бывает. Я люблю хорошие вина и икру – красную и чёрную.
- Но если любишь, то гуляй. Милиционеры, когда приезжают на лечение, много денег привозят. Это те, которых мы застали, уже прогулялись. А новые прибудут на следующей неделе, станут поить и угощать тех, кто им понравится. И главное, Рель, пойми, мужики эти чистые, все закольцованные. Для меня кольцо служит паролем, что человека можно не бояться.
- Не бояться в каком смысле? Не бояться забеременеть, или не бояться венерических заболеваний?
- Фу! Как ты выражаешься! Но так и быть, объясню тебе. Нам, замужним женщинам бояться беременности не надо. Спишем на мужей, ещё и денег на аборт с них же потребуем.
- Вот видишь. «На мужей». А я, если попадусь – вы же меня камнями забросаете. Скажете, что мне беременеть от женатых мужчин позорно. И ещё деталь небольшая. Я и аборты делать считаю детоубийство.
- Ты верующая? Сектантка?
- Не сектантка, но в Бога верю, крещённая была когда-то. И без крещения верила бы. Есть люди, которые родятся с Богом в душе.
- Хорошо, а если бы тебе попался такой мужчина, от которого нельзя забеременеть? Есть такие.
- Пожалуй, что и его боялась бы. Потому что совсем недавно сдавала экзамен по венерическим заболеваниям. Знаешь, какая это скверная штука, Марина?
- Значит, ты, когда не училась, спокойно с мужиками жила?
- И до учёбы, пока меня парень не убедил, что он донор, и там их проверяют на сифилис, не поддалась бы ему.
- Он тебе справку показал?
- Вот именно. И вам советую с Галиной Николаевной тоже делать. Потому что, тот грибок, который она перенесла недавно, это цветочки по сравнению с сифилисом.
- А ты знаешь, что Галину как раз муж заразил.
- Поэтому она ему мстит, бросаясь на других мужчин, как тигрица?
- А ты хоть знаешь, начитанная женщина, что такими же были наши царицы – все! И обе Екатерины и Анна Ионовна.
    - Ещё Елизавета – дочь Петра Первого. – Подсказала Калерия. – Но у обеих Катюш были бешенства маток. Ты это имеешь в виду? Но их лечили от заболеваний царские врачи, и то не до конца – тогда ещё не было таких лекарств, как сейчас.
    - Вот видишь, нечего нам бояться.
    - Но и сейчас до конца не вылечивают тот же сифилис. К тому же лечить его долго и тяжко, в закрытых учреждениях.
    - А ты откуда знаешь?
    - Нас водили на практике в закрытые больницы.
    - Ну, ты и зануда, Релька. Если так копаться в болезнях – любви не испытаешь.
    - Марина, ты уже испытала «любовь» со своим соседом и чем это закончилось, ты знаешь.
Перед поездкой на дачу случился страшный скандал: муж Марины застал её дома с соседом по лестничной площадке. Но был человек сильно пьяный, налетел лишь на соседа, а Марину выпустил в пылу боя из квартиры. Потом весь в синяках от недавней драки, пришёл к жене на прогулочную площадку и устроил скандал при детях. Кричал непотребные слова на одной стороне детского сада, а слышно было на другой, где Реля гуляла с детьми. Потом они с Ольгой удивлялись, что Марину Яновну заведующая не выгнала с работы. Наверное, не было, кем заменить. Но по возвращению – Реля была уверена – Татьяна Семёновна вспомнит этот случай.
    Реля удивлялась на наглых развратниц – хотят затянуть её в свою веру, что гульба – это радость, а не позор, который они раз за разом испытывают, но продолжают «пиршества». Такая же была когда-то мать Рели. Она открыто говорила маленькой Реле, что вырастет, и будет делать как все женщины. Мать кивала на отца – и он ей изменяет, за что в семье были драки и скандалы. Но, вырастая в позорной на взгляд девочки, а затем и девушки семье, Калерия видела и хорошие семьи, в которых, невзирая на голод, был лад и понимание. Она любила бывать в таких семьях, дружила с девочками из них и видела – блуд это незаслуженное наказание для неё, стыдилась своей матери и отца. Это сестре Гере, а потом Вере была радость от неверности  родителей друг другу. Она снимала узоры с «мамочки», говорила, что очень её понимает, рано начала опустошать карманы парней, и даже принимала участие в драках отца и матери. Наверное, потому, чтобы не быть убитому, «двумя шкодливыми бабищами», окончательно, отец ушёл из семьи через тюрьму. Гулял, в ответ на материны измены, деньги казённые пропил, с такими женщинами как Марина и Галина, сел в тюрьму, а после неё не вернулся к жене. Калерия была рада за отца – наконец-то он избавился от жены-гулёны. Другое дело, что мать мстила Реле за поддержку отца и не стала учить после школы в институте. Отец слал деньги для Калерии, на поступление в Высшее заведение, но мать эти деньги утаивала, пересылала своей любимой студентке, хотя та не нуждалась в деньгах, клала их на сберкнижку. Калерия это чувствовала и пророчила двум обдиралам в дальнейшем болезни, что и случилось с Верой на третьем курсе. А мать начала болеть ещё раньше, и все её заболевания были от развратного образа жизни, о чём она каялась Калерии, прося её простить за прошлые обиды. Признаться, Калерия не помнила обид, создав свой мир, вырвавшись из удушающего дома матери. Но чтоб помочь бывшей гуляке преодолеть болезни, даже наладила с ней контакты, привозила туда к ней Олежку. И о Вериных подлостях забыла, когда та явилась в Москву, объявив, что «умирает», помогала сестре попасть в столичную клинику. Другое дело, что Вера повела себя так, что Реле, наконец, пришлось отказать ей от последующих приёмов развратной сестрицы в их с Олежкой маленькой комнате.
    Рассказать бы всё это двум заядлым гулёнам, - Марине и Галине, чтоб знали, ничего не проходит мимо, за всё когда-нибудь приходится рассчитываться, но разве поймут? Эти гуляки думают, что вечно будут молоды, вечно в разгулах, а жизнь повернётся так, что ударит по ним болезнями, а сыновья отвернутся от них, потому что вспомнят все их художества, когда и матери плевали на своих детей. И пока Реля размышляла, Марина Яновна ответила ей:
    - Подумаешь горе! – несмешливо произнесла эта лилипутка, с львиной гривой волос. – Муж поругает, любовник погладит и всё пройдёт. Своей дракой мой болван, напугал лишь соседа, а не меня. Я ещё больше стану гулять на даче, где этот дурак меня не так легко поймает.


                Г л а в а  15.

       Через две недели их пребывания на даче, Калерию удивила и Ольга – подружка её. Молодая девушка пришла как-то не в свою смену к Реле на площадку:
       - Захотелось посмотреть, как ты с детьми гуляешь.
       - К речке ещё не вожу, как более взрослых водят Галина Николаевна и Марина Яновна.
       - Ой, как они водят, ты бы посмотрела. Это цирк, для тех, кто знает их натуры. Детей к реке не допускают. «Пасут», как они выражаются на лужайке. И между тем к ним приползают из профилактория милиционеры в спортивных костюмах. Романы заводятся на глазах у детей. Но бдят за детьми Галина и Марьяна в оба глаза. Не подпускают их к реке.
       - Это хорошо. – Отозвалась Реля. – Речушка Клязьма, не смотря на то, что узкая, довольно глубокая. Мы уже гуляли там с Олежкой, в моё свободное время, так не поверишь, я и то купаться в ней опасаюсь. Течение в ней жуткое, может утянуть неизвестно куда.
       - Но я видела, как ты с Олежкой переходили эту речушку. Ты на плечах несла своё чадо.
       - Это мы нашли место, где течение не стремительное. И главное, что речушка там не очень глубокая. Тогда я решилась Олежку на своих плечах перенести. На другом береге было интересней моему малышу. Он там природу изучал, с лягушками знакомился. Не представляешь, что учудил? Нёс лягушонка в руках до воды, решив, что тому лучше пребывать там, и у моего «зоолога» расстегнулась сандаля. Но попросить застегнуть мать, это не в его правилах.
       - Да, Олежка у тебя самостоятельный, - подтвердила Ольга. – Помнишь, я тебе рассказывала, как он впервые в детский сад пришёл? – «Тётя, - пробасил, - дай мне рубашку и шорты – я одеваться буду», - Ольга засмеялась. Калерия поддержала.
       - А в этот раз он ещё больше учудил. – Отсмеявшись, сказала Калерия. - Сунул мне в руки лягушонка, я и опомниться не успела. – Смех усилился.
       - Ой, я бы бросила его – так боюсь лягушек! – Ольга, сквозь смех.
       - Я их маленькой в руки не брала. Но пришлось держать добрую минуту, пока Олежка забрал её.
       - Представляю твоё состояние.
       - А чего не сделаешь ради своего любимого чада? – Они опять расхохотались. – Вот смеёмся. Не к добру это. Как бы плакать не пришлось.
       - Ой, Реля, я ведь к тебе пришла, чтоб поделиться не очень хорошим.
       - Что же ты мне страшное такое хочешь рассказать?
       - Ты же знаешь, что я невеста, да? И я думала, что никогда не изменю своему парню. И вдруг сегодня, когда я своих гавриков к речке повела – там ведь гулять с детьми прохладней, чем здесь.
       - Конечно, - отозвалась Калерия. – Я и то думаю, как мне Гиту уговорить, чтоб проводила меня к реке, с детками, а потом встретила – с удовольствием пойду туда с ними гулять.
       - Слушай меня. Сижу я со своими детками и смотрю, чтоб они не разбежались, гуляли тихо мирно. А там парень на берегу готовился к экзаменам – высокий такой, красивый. Увидел меня и сразу забыл об учёбе. Познакомились, он из этой школы. Стал просить меня, чтоб вечером пришла на танцы – он меня ждать станет. Как думаешь, это не измена моему парню?
       - Оля, я же говорила тебе, когда увидела твоего жениха, что он тоже тебе изменяет.
       - Представляешь, он мне и сам говорил, что запутался в двух девушках. Та богатая, я же моложе.
       - Вот видишь. Жених твой в нерешительности, потому если ты сходишь на танцы и поговоришь с выпускником этой школы немного – ничего в этом нет дурного. Возможно, он тебе расскажет немного о селе своём или речушке Клязьме. Ты мне потом перескажешь.
       - Да, а я ему о Москве немного расскажу. То, что ты мне говорила о домах и улицах, когда мы гуляли с тобой. Но это в случае, если он спросит. А может, ты мне составишь компанию? С тобой не так страшно мне будет на танцах. Потому что я знаю, что в этих местах иногда дерутся.
       - Я тоже знаю, ещё по своей девичьей жизни в Симферополе, что на танцах дерутся. Но мне некогда тебя туда сопровождать. Я с Олежкой ещё должна идти молоком своего сына поить.
       - Восхищаюсь тобой как матерью, Калерия. Марина и Галина эти деньги на себя бы истратили – ведь молоко козы очень питательное, но и дорогое?
       - Коровье молоко у нас в Москве стоит тридцать копеек литр. В нём четыре стакана по 250 грамм. А я плачу за такой стакан двадцать пять копеек. За литр получается рубль.
       - Это в три раза дороже. А ведь мы получаем не так много.
       - Что делать, Оля. Мой потомок очень болел маленьким. Надо его укрепить. Но ты мне расскажи ещё немного о парне, с которым встречаешься сегодня.
       - Высокий, красивый – глаз не оторвёшь. И чувствуется, ласковый парень, прямо чудо. Говорит, что из двойни. И вот одного брата забрали весной в армию – учиться не хотел, а им по восемнадцать.
       - Теперь с восемнадцати берут? – удивилась Калерия. – Мой возраст шёл девятнадцати лет в армию. А тут какая-то несправедливость. Они восемнадцати лет заканчивают одиннадцатый класс и вдруг сразу в армию. Им же не дают возможности поступать в институт.
       - Вот мать и говорит Сергею, что если не поступит в институт, то пойдёт осенью в армию, а она этого не переживёт. Умрёт.
       - Зачем она так говорит? – заболело сердце у Калерии. Она каким-то чутьём угадала, что с парнем случится несчастье и не в армии, а на гражданке.
- Не знаю. Сергей обещал матери поступить. Но меня увидел, и готовиться не смог.
- Это дело поправимое, - взяла себя в руки Реля: - «Что это на меня нашло? Ольгиному жениху нагадала смерть и этому парню тоже, но, может, просто травма? Лучше подбодрить девчонку».
- Счастливо тебе провести этот вечер, Оленька.
- Спасибо, - Ольга унеслась на танцы как на крыльях.

Передав детей ночной няне – сегодня дежурила Гита – она заменила ушедшую на выходной день анемичную Ирину – Реля повела своего потомка пить козье молоко. С Гитой она не боялась оставлять детей – та отлично умела ладить с малышами – только бы не вздумала водки выпить. Это могло случиться, если подруга Гиты – тоже няня – добудет бутылку и придёт в их группу. Но Реля заглянет ещё в спальню малышей, когда вернётся с Олежкой.
Они шли по засыпающему селу. Сумерки на природе – что может быть прекраснее этого? Тишина. Машины не гудят, старики в деревнях укладываются рано спать, молодые умчались танцевать или в кинотеатр. Уже начинали петь кузнечики, лягушки стараются, вторя им.
И вдруг эту деревенскую идиллию принизывает женский крик:
- Ой, сыночек, родной мой сыночек! Что же ты наделал? Если умрёшь, как же я буду жить без тебя? Да я же своими руками могилу себе выкопаю! Без лопаты.
У Рели ноги налились свинцом от безысходного материнского горя. Олежка, почувствовав её ужас, прижался к матери: - Почему тётя кричит?
- Что-то случилось, маленький.
   
Старушка встретила их во дворе. Вернее они её застали там – хозяйка лишь начала доить козу: - Ой, проходите, деточки. Сейчас закончу доить и будет малому парное молоко, - говорила она, продолжая дёргать козу за вымя: - Слышали, как соседка моя голосит?
- Что случилось у неё? – Калерия присела на скамеечку, стоящую возле стола во дворе. Олежка пристроился рядом.
- Ой, горе какое, деточки, горе! Парнишка у неё разбился.
- Авария? – предположила Реля.
- Нет, прыгнул в речку нашу, Клязьмочку, а её же и курица вброд перейдёт, и сломал шею.
- Как прыгнул? Она у вас, действительно в некоторых местах мелкая. Я беру своего сынишку на плечи, и переношу на другой берег.
- Так это ты – взрослый человек, а это ребята. Поди, разыгрались – в ловитки, что ли играли? Вот мой сосед разогнался и прыгнул, а назад его вылавливали.
- Господи! – С чувством сказала Реля. – Насмерть разбился?
- Если бы насмерть, а то живой, но шейные позвонки себе сломал.
- Шейные? Самые опасные! – простонала будущая медсестра. Она уже сталкивалась на практике с переломами шейных позвонков. – С такими переломами чаще всего умирают.
- И доктора так говорят – день-два сосед протянет, не более.
Калерия сжалась и обняла Олежку за плечи: - Видишь, родной, как легко покалечиться? Не думал, наверное, мальчик, что горе такое доставит матери.
- Да, Олеженька, слушайся маму, чтоб с тобой такое не произошло, - поддержала её старушка. – Теперь вот этого мальчика зароют в землю. Там плохо, под землёй-то лежать. – Она окончила доить, подошла с ведёрком к столу и процедила молоко через марлю в чистую крынку. Потом пошла за стаканом для Олежки, а принесла три. – Вот и я, внучок, с тобой выпью. Парное молоко самое полезное. А мама не желает? Я и тебе стакан принесла. С тебя денег не возьму.
Калерия отрицательно покачала головой – комок стоял в горле – не до молока. А старушка расположилась с Олежкой за столиком.
- Пей, внучок. Выпей и за маму. Коза моя хорошее молоко даёт. Большой вырастешь.
Калерия была рада, что хозяйка не вспоминает больше о своём соседе. Дети и старики хорошо умеют переключаться. Одни в силу того, что малы и имеют небольшой жизненный опыт. А у вторых его много и он подсказывает, что как в жизни не плачь, как не переживай – ничего не изменишь, а потому лучше меньше портить нервы, которые не восстанавливаются.
Сама Калерия ещё не дошла до такой философской мудрости, да и вряд ли когда-нибудь станет мыслить столь равнодушно. На медицинской практике она старается ухаживать за самыми тяжёлыми больными, на которых все махнули рукой. А ей кажется, что её забота поднимет людей на ноги. Над Релей подсмеиваются, что она с каждым больным умирает. Однажды перекладывали умершую женщину с кровати на каталку, чтобы везти её в морг. Одна из медсестёр засмеялась и уронила ногу больной, та ударилась о железо каталки. Ударилась умершая, а больно стало Реле. Переживала так, что собственная нога стала болеть. Физически почувствовала боль умершей женщины.
Вот и теперь она ощутила острую сердечную боль – боль за того несчастного мальчонку, так нелепо распорядившегося своей жизнью. А ещё большую боль за кричавшую женщину. Кричать ей ещё и кричать. Плакать и плакать. Стонать ночами в безмолвную подушку.

Тётя Шура – соседка со второго этажа как земля была, когда хоронили Игоря – солдата  три года назад вернувшегося из армии и попавшего под машину. Из-за водки, разумеется. Устроили Игоря служить под Москвой – всё связи, будь они прокляты! А молодой парень – ведь они идут в армию почти мальчишками – хотел чаще заглядывать домой, к матери, к девушке.
Придёт солдат домой отчим бутылку на стол – между ними, мужчинами, так водится. И уйти домой – нужно кому-то поставить бутылку и выпить вместе. Получалось от водки к водке.
И демобилизовался Игорь уже хорошим алкоголиком. Но добрый был, не смотря, что пил. Схватит, бывало, Олежку, которому тогда полтора года было, прижмёт к себе:
- Ну, чем мы не отец и сын? Посмотри, оба белобрысые как Сергей Есенин. Только твой сын ещё и на маленького Пушкина похож. – Угадывал, что Олежка Пушкину родня, чем смущал Калерию. Она никому в Москве не говорила, что великий Поэт им родной.
- Да и ты похожа на цыганочку, - продолжал её смущать Игорь. – Выходи за меня замуж – прокормлю обоих. И мне родишь такого же белобрысого и смуглого. Или девочку – я не против.
- Не говори лишнего, Игорь. Со мной и так твоя мама уже не здоровается. Думает, что я тебя завлекаю. А мне совсем не до этого. Недавно развелась с алкашом Николаем. И мне не хочется выйти замуж за такого же, как мой бывший муж.
- Ошибаешься. Я совсем не похож на Кольку. Тот дурак, такую лапочку потерял. А я подниму. Счастливой будешь, Калерия, если выйдешь за меня.
- Спасибо за такое счастье. Счастливой я была с Николаем в Симферополе, так он не пил.
- Что? Совсем не пил? – Удивлялся Игорь.
- Не пил, пока мы встречались восемь месяцев,  и ещё Олежку я носила девять. Родив, уехала к маме и, возможно, он начал пить. Потому что когда привёз меня в Москву, стал, с подачи матери-спекулянтки своей совсем алкоголиком.
- Он начал пить, потеряв тебя, а я брошу пьянствовать, любя тебя.
- Не обманывай, Игорь. Ты пьёшь из-за девушки, которая тебя не дождалась.
- Да, я в армию, а она нашла себе богатого. Я приходил домой и шёл к ней, она меня тоже привечала. Говорила, что любит. А я за порог – опять к богатому тянулась. Как тут не запить?
- Допустим, запил ты не из-за неё, а из-за большого количества водки и денег в вашей семье. Тётя Шура посылала тебе деньги каждую неделю, чтоб ты мог купить водки и отпроситься.
- Так точно. А откуда ты знаешь? Бабушка-покойница жаловалась?
- Нет. Марья Ивановна не жаловалась мне. Это я так решила, увидев, что ты ходишь к ней навеселе. А потом и Славу увидела, что он тоже потребляет водку, но меньше тебя.
- Так мне мать даёт, а ему кто? Бабка иногда давала ему с пенсии, но это разве деньги?
- Видишь, как деньги портят людей! Мать тебе даёт и ты каждый день пьян.
- Так ещё и друзья меня спаивают. А я слаб характером, не могу отказаться.
- И это у тебя беда. Потому, я думаю, девушка тебя оставила. А ты, пожалуйста, оставь меня, не порти мне настроение, когда я с сыном гуляю.
- Гонишь меня, да? Но это и моя площадка. Здесь я тоже маленьким гулял.
- Уходи, Игорь. И забудь, что ты ко мне сватался.
- Не пожалеешь? Такого красивого как я, живо подберут.
- Николая подобрала какая-то пьяная баба, и тебя подберут. Но добра от алкоголичек не жди. Они лишь зло несут тем людям, к кому прилипли как банный лист.
- Вот и я матери толкую, что лучшей жены, чем ты, у меня быть не может. Ты остановишь меня в пьянстве, я работать пойду, хорошо заживём.
- Ой, Игорь, никого ты не можешь осчастливить, хоть и красивый парень. – Этот разговор состоялся у неё осенью на детской площадке, возле Патриаршего пруда.


                Г л а в а  16.

Реля в то время не помнила, что она нагадала Игорю плохую судьбу – не до того было. И вздрогнула, когда через полгода явилась к ней сплетница Марья Яковлевна с жутким известием:
- Игорь погиб. Ты знаешь его?
- Господи, а кто об Игоре наговаривал тёте Шуре, что её сын собирается жениться на мне? Но неужели он погиб. Как? Почему?
- Так ты его гнала, а он вернулся к своей девушке, с площади Восстания.
- И в этом я виновата?
- Вернулся, а она всё продолжала играть им и другим своим парнем.
- Я знала об этом от самого Игоря.
- Вот под праздник он и пошёл на площадь Восстания. А девчонка эта укатила с другим парнем куда-нибудь праздновать. Игорь стал возвращаться домой и попал под колёса автобуса. Когда к нему подбежали, он успел назвать имя и фамилию и впал в беспамятство. До института имени Склифосовского его не довезли. А ехать всего было несколько минут.
- Боже мой! Когда это случилось?
- Так под 1-ое Мая же! Игорь, уходя из дома, сказал: - «Мам, прости, что не купил подарок. После праздника получу деньги, куплю». Вот как купил.
- Значит он погиб тридцатого апреля? Вечером. Почему же, через столько дней лишь сообщили о его смерти? Сегодня же четвёртое.
- А куда сообщать? Он же адрес не назвал, когда его подобрала скорая помощь. Ни телефона не сказал. И Шура была спокойна. Игорь часто оставался ночевать у девицы той или у друзей. Вот она и думала, что сын гуляет. Лишь сегодня ей позвонили с работы Игоря, почему не явился? Вот тут она стала обзванивать подруг и друзей – никто не знал где Игорь. Позвонили в морг и ей ответили: - «Кузмин Игорь у нас. Приезжайте за ним».
- Вот горе! Игоря уже привезли домой?
- Я к тебе и пришла поэтому. Шурка, конечно, вся в горе, но вспомнила, что Игорь вроде как любил тебя. Просила, чтоб ты пришла попрощаться с ним.
- А у меня ничего нет траурного, чтоб надеть. – Огорчилась Калерия.
- Есть у тебя юбка чёрная с вышивкой. И чёрная же кофточка. Этого достаточно. Шура тебе и так бы в ноги повалилась, если бы ты призналась, что беременная от Игоря.
- Вот как вы хотите. Но я с Игорем не разу не спала, чтоб носить  от него ребёнка. И не хотела, признаться, потому что от пьяного мужчины можно родить калеку. Извините.
- И ты нас извини, что не давали вам с Игорем сойтись.
- Да не хотела я с ним сходиться, даже если бы тётя Шура мне разрешила. Исключено то, о чём она теперь думает, как о подарке с моей стороны.
- Но сходишь попрощаться?
- Это обязательно. Но сейчас оставьте меня, Марья Яковлевна. Я поплачу об Игоре и, уложив спать моего сына, пойду на второй этаж. Но предупредите тётю Шуру, чтоб она мне ничего такого не говорила, о чём мы с вами уже обговорили.
- Ладно. Спрос не грех. Прости нас.
- В следующий раз, Марья Яковлевна, осторожней сплетничайте. Так можно судьбу людям поломать. Мне вы ничего пока плохого не сделали, а вот Игорь по вашему наущению ходил на площадь Восстания. Вы его всё подзуживали, чтоб он туда ходил.
- Я – нет. Это Шурка – мать его.

Тётя Шура на похоронах прямо почернела, землистая была. Говорила: - «Зачем мне жить? Я жить не буду!» Все её уговаривали, осталась же ещё дочь, от второго брака. Может, в дочери было её спасение. Но полгода или чуть более погасшая как свеча мать не ходила, а ноги волочила. Тем временем Марья Яковлевна подбиралась к её мужу. Как только муж сплетницы на работе и тёти Шуры нет дома, так Пётр Данилович звонит к ним в дверь. «Поплакать» приходил над несчастною судьбою пасынка, которого сам и споил. Тётя Шура тоже приходила, но реже, чем её муж. И то Марья Яковлевна стала жаловаться Реле:
- Идёт и идёт за мной. И мне деваться некуда, приходится её стоны выслушивать.
- А когда за вами Петр Данилович идёт, что-то вы не жалуетесь. И времени уделяете ему гораздо больше. Или его стоны вам милей, чем беда матери? Или другими делами занимаетесь?
- Ты смотри, Шурке этого не скажи. Не ссорь нас с моей подругой.
- Мне всё равно кто к вам ходит. Жаль дядю Васю – на его деньги пируете.
- И Ваську тоже не настраивай против его друга Петра и меня.
- А когда это я настраивала? Впрочем, Пётр Данилович не друг вашему мужу. У дяди Васи в друзьях мой бывший свёкор Гаврила.
- Сплетничают о тебе, - со злом сказала соседка.
- Жалуются друг другу на свою нелёгкую судьбу. У обеих жёны гуляют от них на глазах. – Калерия знала, что бывшая её свекровь не интересуется мужчинами и Гавриле не изменяет, но так приятно было сравнять спекулянтку с соседкой, чтоб не сплетничали при встречах.

К Новому году тётя Шура отошла, порозовела, стала меньше ездить на могилу к сыну. А в Новый год устроили праздник в комнате Марьи Яковлевны и мужа её. Тётя Шура так пела. Голос у неё заливистый, задорный. Калерия удивлялась – забыла уже своё горе, что так распелась? Или горе своё пытается заглушить? Но гости тёти Маши не давали Реле спать. Хорошо, что Олежка ни разу не проснулся. И Слава-сосед, племянник тёти Шуры увёл свою отравительницу жену к её родственникам. Иначе бы тётка его, недавно похоронившая сына, не пришла в их квартиру и не пела так заливисто. Если честно, молодой женщине после трёх часов ночи уже был неприятен её голос. Ей хотелось спать, а заснуть из-за криков из комнаты соседки никак не могла.

Вот такие воспоминания и мысли вызвали у Калерии, случайно услышанные горестные причитания матери. Назад с Олежкой шли отяжелевшие – он от выпитого молока, она от дум. И так они её одолели, что, сдав сына ночной няне в Олежкиной группе и поговорив с ней немного – оказывается, в открытые окна школы были слышны крики искалеченного мальчишки. Реля, не заходя к своим малышам, как планировала ранее, прошла в спальню воспитательниц и тихо забралась в свою постель. Заснуть бы. Но в противоположном конце громадной классной комнаты тихо беседовали две воспитательницы. Одну из них молодую, прекрасно сложённую, тоненькую, Реля обожала. Евгения Фёдоровна была старше Галины Николаевны – ей, весной исполнилось тридцать семь лет – но не накрашенное её прекрасное лицо и фигурка девочки, особенно семнадцатилетней сын делали женщину неотразимой. С сыном Женя были просто влюблены друг в друга – ездили везде по Союзу, бывали в таких местах, куда Реля хотела бы повести Олежку, когда тот подрастёт, хотя бы до двенадцати лет. Семнадцатилетний сын Евгении поражал молодую женщину эрудицией. Приходя к матери, на площадку, когда та гуляла с детьми – а площадка суточной группы как раз была рядом с ясельной площадкой - сын Евгении рассказывал матери, где бывал, что видел, и Реле было интересно его слушать. Особенно когда они возвращались из очередного путешествия, то находили в Реле благодарную слушательницу.
- Ты так интересно слушаешь, - сказала ей как-то Женя, - что тебе хочется рассказывать. А этим пустышкам – Галинам и Маринам, у которых лишь мужики на уме – что описывай красоты тех мест, где побывала, что нет. Они бы даже в таких поездках стреляли в мужчин глазами, и думали где бы переспать с ними. Что им, например, крепость Брест, где насмерть стояли наши воины и гибли? Они бы думали, есть ли там ресторан, и с кем бы сходить туда?
- Скажу тебе больше – они и Москву не знают, где живут. В театры их не тянет.
- Галине, всё же её муж, водящий иностранцев по Москве, мог бы доставать билеты. Гостям, насколько я знаю, выделяют билеты, им не надо стоять в очередях по нескольку часов. Что это я тебе объясняю? Ты сама прекрасно знаешь.
- Знаю, - ответила Жене Калерия. – И ты не сердись на меня, что пользуюсь этой льготой для иностранных гостей Москвы.
- Честно говоря, я тебе завидую, но не сержусь. Сын мой учится в школе, где много детей актёров и актрис. Вот они дают возможность своим детям и другим ходить в театры.
- Это культпоходы?
- Совершенно верно. А меня классный руководитель выделяет сопровождать их. И билет даёт. Когда твой Олежка пойдёт в школу, старайся быть активной, помогать учителям – тогда и тебя станут брать на экскурсии, в походы. И в театры.
- Я с радостью стану помогать учителям в этом плане. Мне приятно будет знакомиться с друзьями сына не только в домашней обстановке, но и в таких мероприятиях.
- Не жалей денег на поездки. Честно говоря, у нас с сыном нет никаких шикарных вещей в доме, чем любят хвастаться Галина и Зоя – у них в квартирах всё какое-то особенное, насколько я поняла из их разговоров. И среди этой роскоши нет места их детям. Зоя водила свою девочку в суточную группу, только потому, чтоб та не поцарапала или не разбила ценную вещь.
- Гадина эта Зоя, - гневно сказала Калерия. – Я её просто ненавижу за то, как она относится к девятилетней своей девочке. И родила ведь её, будучи тридцати пяти летней. Так тряслась бы над ребёнком, а она готова дочь сжить со свету.
- Дочери этой «гадины», как ты говоришь сейчас уже, наверное, десять лет. А Зою я ругала за её гадкое отношение к девочке. Она огрызается, говорит, что вырастет дочь, станет такая же, как мать. То-есть тряпичница, модница и в старости лет мечтающая лишь о мужчинах, а не детях.
- Зоя ошибается. – Возразила Калерия. – Моя мать – копия Зои. Но я не стала такой как мама. Я не льщу себе?
- Не льстишь. Даже мой сын заметил, что ты станешь такой же матерью как я. А это у него высшая похвала женщине. Есть матери такие как я. И есть равнодушные, или, что ещё хуже, жестокие к своим детям. Таких матерей он готов в тюрьмы сажать. Это всё юность играет. Повзрослеет, не будет таким категоричным.
- Интересно, кем он хочет стать? Разреши угадать. Юристом, наверное?
- Точно! Откуда у тебя такая интуиция? Я поражаюсь, как ты разговариваешь с твоими родителями. Будто угадываешь их настроение. Если плохое, пытаешься исправить, а если хорошее – направляешь на добрые дела. Недаром тебе поляк площадку от снега чистил.
- Юрий Александрович, хоть его и приписывают в мои любовники, сам чистил от снега мою площадку. Изредка, должна заметить. Но шум поднимали – будто он в дворники в детский сад поступил. Извини, что-то мои детки не поделили. Пойду их успокою.

Так они часто беседовали с Женей. Больше эта элегантная воспитательница не с кем не водила дружбу. Ей некогда было этим заниматься. А поездки Евгении с сыном интересовали лишь Релю и Ольгу – им она рассказывала, где побывала. И Гита однажды заинтересовалась, на какие деньги ездит маленькая женщина в столь дорогие путешествия?
На что Евгения ответила коротко: - Мы с тобой обе вдовы, Гита. И обе бывшие жёны погибших лётчиков. Алименты на детей получаем хорошие. Только я свои алименты трачу на развитие парня, чтоб ему легче было жить потом в этом сумбурном мире. А ты алименты пропиваешь, хотя твоим девочкам тоже надо развиваться не в смысле разврата, который ты показываешь, а в отношении культуры.
Насколько Калерия помнит, Гита тогда обиделась и не здоровалась с Евгенией полгода. Но потом признала, что элегантная женщина была права, но исправиться и стать такой, у гуляки не было сил. Вино и «друзья» настолько её взяли в плен, что не дочерей ей было.

Когда Калерия вернулась в этот тяжкий вечер в спальню и услышала, с кем Евгения беседует, поразилась. Дина Григорьевна тоже была нелюбима Женей, хотя вела себя не как Галина и Марина, но и не осуждала их. И как должна была вести себя женщина, приближаясь к пенсионному возрасту. И вот они мирно беседуют о своих детях? Калерия прислушалась:
- Чего нам ругаться? – говорила пожилая женщина с седыми волосами. Но если седина кого-то красит – Реля знала таких людей – то Дину она безобразила. Волосу её всегда торчали в разные стороны, даже если Дина их причёсывала часто. Ещё Дина выделялась безобразной полнотой. Она не была такой толстой, как их заведующая, которую называли за глаза «горой». Но и умеренная полнота бывает разной. Если женщина следит за собой, то похожа на гитару, а в случае её невнимания к своей персоне полнота выделяется животом. Живот у Дины был такой, что обувь она покупала без шнурков – иначе кто бы ей их завязывал?
- Правда, чего? – отвечала Женя. – И ты, и я растили своих детей без мужей. И ты, и я, овдовев, не вышли замуж.
- На этом и кончается наше сходство, - печально произнесла Дина. – Ты вон растишь какого хорошего малого, а у меня вырос сын – шантрапа. Всё по тюрьмам ошивается. Женился он, Женя, в восемнадцать лет. Я и рада была – всё подальше от дурных компаний. Но дружки его не оставили, нет. Пошёл в армию, и там себе каких-то поганцев завёл.
- А невестка хорошая?
- На невестку не жалуюсь. Но когда сын в армию ушёл, она, через семь месяцев, родила. Мы с ней думали, что Володька из армии вернётся, остепенится. Не тут-то было. Сын носом повёл: - «Пелёнки, серульки», - и опять в свою компанию. Жена с сыном гуляет, а он пьёт. И догулялись – до тюрьмы. Групповая драка с холодным оружием. Кого-то покалечили. Посадили сына, а невестка мне и говорит, что ждать его не будет. Я её понимаю, боится, чтоб её не стал бить, когда из тюрьмы вернётся. Я – мать, должна терпеть, за то, что гуляла в молодости, мало уделяла внимания сыну, вот и вырастила бандита.  А невестке терпеть за что? За то, что ждала его из армии, а он наплевал на неё и ребёнка? Вот и ушла она из моей квартиры.
- Так Владимир-младший не с тобой живёт, Дина? Я-то думала, что вы вместе живёте.
- Нет. Я внука иногда беру к себе, когда невестка просит. Вот на дачу Татьяна Семёновна разрешила взять с собой, потому что тот сад, куда мой внук ходит, не выехал на дачу.
Калерия удивилась – никогда бы не доверила своего Олежку такой безалаберной бабушке, как Дина. Впрочем, у неё, чем лучше мать? Калерия рискует, когда Олежку туда отвозит. Счастьем можно считать, что в это лето они вместе. Олегу повезло, что не услышит ссор  между ней и бабушкой. Ходят они в свободное время по полям, по лугам, в речке купаются. Вспомнила о речке, и сердце вновь защемило. Как тот мальчишка умудрился в ней шею сломать? Калерия ясно услышала крик его матери, мёртвый Игорь вспомнился в гробу, а затем задорные песни его матери под Новый год, и забылась тяжёлым сном. Снилась ей Дина с её жутким сыном, который докладывал матери, что, идёт убивать хорошего человека, а Дина плакала, но разрешала ему. Реля порывалась остановить глупого, высокого мужчину, с пустыми глазами, но тщетно.


                Г л а в а  17.

Проснулась она оттого, что кто-то тормошил её, на лицо и руки капали горючие слёзы, и Ольгин голос взывал: - Реля, проснись! Проснись, Реля! Сережка мой погиб…
- Ты что, Оля! Среди ночи?.. Бог с тобой! – Она села на кровати.
- Реля, Сергей не пришёл на свидание. Я его ждала, ждала. А сейчас бежала по улице, а там крик – это его мать.
- Да что ты, Оля. Там мальчишка шею себе сломал.
- Не мальчишка. Это Серёжа. Чует моё сердце. Пойдём со мной к его дому. Это он.
Калерия поднялась, оделась в потёмках и они пошли. Несмотря на поздний час старушек у дома пострадавшего было много. Уговаривали его мать, ходили следом, чтоб руки на себя не наложила, а та уже не в силах была кричать, лишь стонала. Ольга тряслась и была в жутком состоянии. Реля отважилась спросить, кто погиб. Оказывается совсем не мальчик, как она думала, а восемнадцатилетний юноша – высокий, красивый. Бабушки соседки не знали, что вечером этот парень познакомился с девушкой, назначил ей свидание, а сам решил поиграть в детскую игру – салочки. Прыгнул в речку, знакомую с детства и не выплыл. Вместо свидания, его, кричащего от боли, увезли на скорой помощи в больницу – умирать.
Мать кричала от горя, не зная, что рядом с ней почти теряет сознание девушка, которая вдруг влюбилась в её сына. Реля, у которой самой тряслись ноги, поддерживала Ольгу, готовую упасть в обморок: - «Олечка, - шептала ей в ухо. – Держись, девушка. Я знаю, как тяжело потерять любимого человека, но держись».
Они выслушали все причитания матери, все стоны: - Ой, Серёжка, дорогой мой сыночек! Ой, зачем я говорила тебе, чтоб ты поступал в институт? Шёл бы в армию и служил как брат. Но зачем-то судьба уготовила тебе инвалидом, если выживешь. А и инвалидом ты мне дорог. Стану ухаживать за тобой, как за малым дитятей. Все боли твои возьму на себя. На руках стану носить, из ложечки кормить. Только выживи, мой сыночек, выживи.
- Ой, Реля, не могу больше слушать. Пошли отсюда.
- Пошли. Мне тоже тяжко слушать желание матери видеть своего сына инвалидом. Она не знает, как это тяжко самим людям, быть не способным обслуживать себя.
- Ты видела таких в больнице? – прошептала Ольга, даже когда они отошли от дома.
- Видела. Это ужас, Оля, для родных и знакомых, которые приходят навещать. Такие люди углубляются в свои болезни и не признают, что те, кто ухаживает за ними, тоже живые.
- Они близких людей принимают за слуг?
- Хуже. За подневольных рабов. Капризы, стоны, крики, и все у них виноваты в их болезнях, хотя, как ты видишь, чаще всего болезни они добывают себе сами.
- Так лучше, если Сергей умрёт?
- Мне кажется, что лучше. Даже если он не будет таким капризным, как те, кого я видела, представляешь, какая для него наступит невыносимая жизнь, чувствовать себя инвалидом.
- Инвалиды бывают разные. Но, конечно, если он не сможет шевелить ни рукой, ни ногой – это ужас. Я тоже видела инвалидов, которые даже испражняются под себя.
Некоторое время они шли молча. Набрели на скамейку, стоящую далеко от домов и присели: – Наверное, её для влюблённых поставили, но мы с тобой, Оля, тут отдохнём. Будто воз везли с большой поклажей – ноги не держат.
- Скажи, Реля, тебе приходилось хоронить любимого человека?
- Во-первых, Сергея ты ещё не успела полюбить, Олечка. Быть может, и встретились бы вы всего один раз. Это сейчас тебе кажется, что ты потеряла чудесного человека, а если бы он тебе досадил в жизни и не один раз, ты бы от него бежала. Вчера, когда мы шли с Олежкой молоко пить, мне уже слышались крики матери. И я, под впечатлением этих криков вернулась и улеглась спать. Но не заснула. Дина с Женей разговаривали, и мне пришлось их слушать. Так у Дины есть сын, который сейчас в тюрьме сидит.
- Дина мне рассказывала, про него. Он женился до армии, а когда ушёл туда, Дине невестка родила мальчика, которого тоже назвали Володей. Он сейчас на даче с нами.
- Как ты думаешь, Динина невестка любила старшего Володю, если родила ему мальчика?
- Конечно, любила. Как ты можешь сомневаться?
- Я не сомневаюсь. Но пошли дальше исследовать их жизнь. Вернулся старший Володя из армии и не стал заниматься сыном, а завёл себе дружков по выпивке.
- Знаю. И с ними загремел в тюрьму, кого-то не то убили, не то покалечили..
- И вот Динина невестка, намучившись с таким мужем, развелась с ним.
- Я бы тоже развелась, - призналась грустно Ольга. – Ненавижу извергов.
- Прекрасно. А теперь представь, что Сергей тебе, если бы вы поженились, так досадил.
- Представила. – Ольга заплакала. – Но неужели тебе, Реля, никогда не пришлось хоронить человека, любимого?
- Милая моя! – Калерия тоже заплакала. – Тебе сейчас сколько лет? Двадцать. А я потеряла любимого человека в четырнадцать лет. Причём мы не как ты с Сергеем были знакомы один день, а почти год. И был он моим учителем, преподавателем русской литературы.
- Расскажи, Реля, как ты его потеряла.
- Сначала расскажу, как нашла. – Калерия всё ещё плакала. – Вот. Тогда не плакала, как потеряла, а сейчас не могу остановиться. Я тебе никогда не говорила, что у меня была суровая мать. Она меня убить хотела, когда родила, потому что до меня родила нагулянную не от моего отца девицу.
- Это твоя старшая сестра – Вера, которая приезжала к тебе и пакостничала в твоей комнате. Это мне не ты рассказывала, это Галина Ефимовна болтает по всему детскому саду.
- Галка, наверное, больше сплетничает не как мне сестра досадила, а что я её выставила?
- Может быть и так, но я слышала лишь, как Вера в твою комнату мужиков водила, а ты, вернувшись из Украины, её выгнала. Я бы тоже выгнала такую пакостницу.
- Между прочим, когда мама хотела со мной расправиться, сестре было три года, и звали её не Верой, а Герой. Так мама спрашивала у неё, хочет ли она, чтоб мама меня ударила о что-нибудь головой, тогда я умру. Гера хлопала в ладоши и соглашалась: - «Убей её, мамочка, а я на могилке её потанцую». Видишь, уже знала, что такое могила. Видела, наверное, похороны.
- Да что ты! Но неужели хотела, чтоб сестричку её убили и закопали в землю?
- Дальше – больше. Она в эвакуации, куда мы бежали от войны, хотела меня убить, столкнув с русской печи.
- Даже война её не остановила?
- Потенциальные убийцы они с мамой были для меня. Хотя мама потом, когда я стала всё по дому делать, уже не желала моей смерти. Но издевалась до последнего дня пока я жила с ней.
- И ты возишь к матери такой Олежку?
- Внука мама обожает – но это другой разговор.
- А тебя по-прежнему ненавидит?
- Наоборот, говорит, что любит, но старая нелюбовь нет-нет, но прорывается в ней. Для меня самое больное было чувствовать себя нелюбимой, когда я стала подрастать.
- Переходный возраст?
- Я тогда его не чувствовала – настолько меня загружали работой. Но хорошо понимала, что я нелюбимая дочь у мамы. Веру одевали, обували и кормили всегда лучше меня.
- А отец, почему за тебя не заступался? Ведь ты ему родная, а Вера нет.
- Вот тут надо вспомнить, что мама и отец гуляли друг от друга. Ревновали, дрались, а жить без гульни не могли. Так что отцу была безразлична моя судьба – он утешался женщинами.
- Тебе не позавидуешь. Я помню, как такая же девчонка у нас в классе, покончила с собой.
- Мне тоже иногда хотелось. Но был дед, который меня поддерживал, правда, во снах.
- Он умер?
- Да. Но являлся ко мне в сновидения и очень хорошо помогал мне справиться с матерью и Верой, чтоб им было тошно. И каким-то образом помогал мне, находил людей, которые меня понимали, видели во мне человека и даже любили.
- Я, кажется, догадываюсь. Это и была твоя первая любовь, в виде учителя?
- Да. С ним и с его семьёй я дружила. Но не думай, что он был женат, как поляк. Парень двадцати одного года влюбился в тринадцатилетнюю девчонку, плохо одетую, в то время, когда мама и Вера были, если не первыми, то вторыми модницами того замечательного села.
- Правда. Когда влюбляешься, то всё кажется замечательным.
- Я влюбилась в этого взрослого, красивейшего парня и к тому же он тоже влюбился.
- Ещё бы! Ты, наверное, как цветочек была.
- В плохих-то одеждах? Впрочем, он мне привёз красивый костюмчик из Днепропетровска, где он доучивался на педагога, и я с ним один только праздничный вечер появились в клубе, в этом изумительном костюме.
- Представляю, как твоя сестра бесилась, увидев тебя красиво одетой!
- Не бесилась, потому что не узнала. Мама Павла подняла мне волосы и уложила в такую взрослую причёску, как у великосветской дамы, что все приняли меня за невесту студента.
- Какой ты и была уже, я думаю.
- Великосветской дамой, нет, - улыбнулась Калерия. – «Веткой цветущей вишни. А на японском языке - сакурой» - так позже называл меня мой дорогой учитель в стихах. Да, Павел шутил, что будет меня учить в школе, потом в институте, а если я захочу, поженимся.
- Надо же, Реля, как в тебя влюблялись парни!
- Не завидуй. Единственный раз я и была счастлива. Впрочем, вру. Всегда как в тумане ходила, даже когда Павел уехал защищать диплом в Днепропетровск. Мне было всё равно, что мама с Верой шипят на меня, строят мне козни – я была счастлива. В слезах от их выходок, но всё перебивала надежда от встречи с Павлом.
- И долго находилась в таком состоянии?
- Почти год – я ж тебе говорю. Когда мы закончили учёбу – я седьмой, а Вера девятый класс, мама срывает нас из этого прекрасного села и увозит в другое – большое и враждебное мне. Опять вру. То село мне понравилась, и встретило меня хорошо, плохо было то, что с Павлом не было никакой возможности увидеться.
- Разве он не мог приехать?
- Ты представляешь, как это приехать совсем в другое село? Где бы он жил? Но по счастью, или это дед, вновь на меня навёл, но опять я познакомилась с семьёй учительницы русской литературы. Домой к ним пришла, порядок навела – это совсем старички были. И слово за слово, выясняется, что Павел учился у этой учительницы. Мало того, был любимым учеником, и она зовёт его на свой юбилей, где ей орден Ленина вручили.
- Приехал твой Павел?
- Он собрался ехать, - у Рели опять хлынули слёзы, - но на вокзале его убили уголовники, которых выпустил Берия, после смерти Сталина.
- Ой, какая ужасная смерть! Ты очень переживала?
- Я не узнала о его смерти, а почувствовала её. Пришла домой и свалилась без памяти. Меня ночью отвезли в больницу, где положили в инфекционное отделение – сыпь выявили. Там я была несколько часов без сознания, а проснулась какой-то парень, который раньше меня там находился, напоил меня тёплым отваром шиповника, иначе бы я умерла. Спас меня, потому что я могла задохнуться от пробки в горле. Да мне, наверное, и хотелось умереть. Позже этот же парень вычеркал у меня память о Павле и через три дня сбежал из больницы через окно, приказав мне оставаться там и отдохнуть от ярма своих родных.
- Как он мог сбежать из инфекционного отделения. Я лежала там, так окна были с решёткой, - сказала Ольга. – И как он мог вычеркать у тебя память о Павле?
- Наверное, это Ангел мой был, который решил, что на время я должна забыть любимого, иначе сойду с ума. А насчёт решёток, то их в деревенской больнице не было.
- Правда, Ангел, Реля, и хорошо сделал, что память вычеркал.
- Видишь, какие у меня защитники были.
- А сейчас?
- Думаю, что и сейчас есть. Помогают, время от времени мне переживать кризисы.
- А ты вот мне помогла восстановиться. Если бы не разговор с тобой, я бы утопилась.
- Не думай даже! Ничем ты не можешь помочь ни Серёже, ни маме его, а свою маму ты бы довела до больницы. А она у тебя и так не очень здоровая.
- Спасибо тебе. Я только сейчас поняла, что с горем надо уметь ладить.
- Ты хотела сказать, что несчастья надо преодолевать. Но пойдём спать. Мне завтра с утра на работу, а к малышам нельзя приходить не выспавшейся и с больной головой.
- Уговорила. Эх, заснуть бы мне так, как ты заснула в юности, а пробудил бы меня добрый Ангел, напоил бы хорошим отваром, чтоб прошла моя боль.

Жил Сергей со своими жуткими болями ещё трое суток. Рассказывали, что кричал постоянно. Когда хоронили, надумали привезти к школе, где директриса сказала речь, в которой были такие слова: - Жизнь человеку даётся один раз, и прожить её надо так, чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы!
- «Какие бесцельно прожитые годы!? Мальчишка учился хорошо, хотел в институт поступать, значит, не собирался умирать. И вот такая судьба, чтобы сломал шею в речке, где каждый камешек знал. И жизнь человеку даётся не один раз, дорогая учительница. Серёжа, быть может, уже родился у другой женщины. Пусть живёт долго, и не повторяет свою судьбу».
Но всего этого она не сказала Ольге, застывшей от боли. Та простонала ей:
- Реля, неужели все парни станут умирать у меня, как только влюбятся? Это уже не первый. Был ещё парень, который погиб, как только влюбился. И мама у меня такая. Поэтому не вышла ещё раз замуж, когда папа погиб, не дождавшись моего рождения.
- Молчи, Оля. Вот похоронят Серёжу, и я тебе расскажу такое, что ты больше никогда не станешь на себя наговаривать.
После похорон они побродили по сельскому кладбищу, почитали на памятниках кто там лежит. В основном покоились старики, но были и совсем дети. Как они умерли эти бедняжки? От болезней, или как Сергей, прыгнув в речку? От иных травм? Это знали лишь родные, которые скорбели и писали, что «рано ты ушёл от нас». Или «Светлый наш Ангел».
Нашли общую могилу разбившихся лётчиков не во время войны, а после:
- Вот как они погибли – один Бог ведает, - сказала Калерия. – Что произошло в воздухе? Но я вспомнила ещё одного лётчика, который ехал с нами в поезде несколько суток, когда мы возвращались с Дальнего Востока. Я тебе рассказывала, как мы там жили.
- Да, - с трудом вспомнила Ольга. – Ты ещё ногу покалечила в Находке, по вине твоей матери и старшей сестры. Той самой Геры, которая там назвалась Верой и крутила уже шашни с парнями, выворачивая у них карманы.
- Да, Вера в Находке разошлась – совсем совесть потеряла.
- Конечно. Если такую травму тебе подстроила. Уж не ревновала ли она?
- Нет. Повода у неё в Находке не было ревновать. Я ещё девчонкой была, маленького роста. Мама, захотев меня унизить, везла меня по детскому билету через всю страну на Дальний Восток. А положено по взрослому билету везти – им и денег дали на четыре взрослых билета.
- Но как же её ревизоры не разоблачили?
- Ревизоры её страшно стыдили, потому что я не делала глупое лицо, как Вера, издеваясь, предлагала, но мне было стыдно за мать. Дед потом мне во сне, рассказал, что ехал вместе с нами, невидимым, разумеется. Вот как дед гневался на маму, за её проделки:
                В пути Юлька возмутила Поэта,
                Везла Релю по детскому билету.
                Внучка полного не заслужила?
                Ей десять лет. Прибил бы за это!
                Олег молчит – за жену стыдно
                И даже немного обидно –
                Ведь Реля в семье как рабыня.
                Но не смог перечить видно.
                Зато Юля с Герой как гусыни.
                Гера в Веру переименовалась,
                В красавицы сама записалась.
                Поэт знал – жизнь их накажет,
                Обоих за злобу болью свяжет.
                А Юльке и в старости покажет.
                Придёт ещё к Реле с доверием.
                От злобы старой лицо как сажа.
                Но укажет ей внучка двери.
                Пошлёт к Гере заболоченной.



                Г л а в а  18.

       Тут Реля с Олей пошли лесом и решили присесть на скамейку, кем-то поставленной на их пути.  Калерия догадывалась, что не зря встретилась скамейка – такое уже было в её жизни. Эти сказочные скамейки свершают просто чудо. У Рели будто открываются глаза на прошлую жизнь и на будущую. А в данном случае она должна поддержать подругу, чтоб у той не случилось несчастья, большего, чем уже Ольге преподнесла жизнь. Тем более, что та дала ей толчок:               
       - Вот у тебя дед. Он по Космосу летает? Умер и летает?
       - Вот это ты в точку попала. Так вот дед в стихах об этом сочинил и мне их рассказал, а я запомнила с одного раза. А, проснувшись, записала на листочке. И несколько лет регулярно подчитывала, чтоб не забыть. И вот листики давно потеряны от переездов, а память живёт.
       - Читай же мне стихи. Или рассказывай – не знаю, как точно сказать.
       - Стихи декламируют, но я расскажу:  Но сначала как бы предисловие. Значит, мой дед умер за сто лет до моего рождения. Вообще-то он мне не дед, а прапрадед, но во снах просил меня называть его дедом.
- Хорошо, дед. Но как он в Космос попал, если людей закапывают в землю?
- Сейчас не говорят о Тарелках, летающих в Космосе, но когда нам будет лет по пятьдесят, станут говорить и писать в газетах?
- Что ещё за Тарелки? – Ольга посмотрела на Релю удивлёнными, заплаканными глазами.
- Это вроде самолётов, только более совершенная техника, сделанная не на земле, а в Космосе, или на других планетах. Мы не одни во Вселенной, Ольга. Есть более разумные существа, которые иногда прилетают на землю и следят, как люди здесь живут.
- И что? Они сходят на землю и помогают людям, если им совсем плохо живётся?
- Наверное, сходят, потому мне дед рассказывал, следы их есть на земле, которые тоже когда-то разгадают. Запомни, что есть такие Тарелки и когда-то о них заговорят. Одни люди станут верить в них, а другие отрицать, как это на Земле водится. Потому что людям лишь в то верится, что они руками потрогать могут, а Тарелки невидимы. Они носятся во Вселенной, интересуясь жизнями на других планетах, Землёй вот заинтересовались. Помогли построить Ракеты, на которых сейчас в Космос летают. Но таких аппаратов, на каких сами летают, они людям пока не дают. Боятся, что люди начнут в Космосе воевать, а им это не надо – вот это всё мне рассказал бывший лётчик. Он когда-то тоже погиб, как мой дед и его тоже взяли на Тарелку, оживили, но через полсотни лет отпустили на землю, в таком возрасте, как он разбился. Я вижу, тебе это трудно осознать – зря рассказала о лётчике.
На Релю взглянули заплаканные голубые глаза на заплаканном личике. Девушки пропустила мимо внимания слова её о лётчике и вернула собеседницу к более близкому:
- А как Тарелки связаны с твоим дедом, если он тоже в Космосе летает?
- В самый корень глядишь, Олечка! Деда, убитого нехорошим человеком они решили оставить в живых. Взяли его из могилы, оживили и катали на своей Тарелке сто лет.
- При этом дед твой писал стихи. Значит, на земле он был поэтом?
- Ещё каким Поэтом, Оля. Это был Пушкин. Повозили его везде, куда он только хотел, в Космосе многое показали, на Землю нашу опускали в таких удивительных местах, что мне завидно было, когда мне дедушка рассказывал об этом. Но и меня он повозил по Союзу, если ты догадалась. Видишь, и на Дальний Восток съездили.
- И с хорошими людьми сводил, которые любили тебя и развивали. Получается, что и с Юрием Александровичем он тебя свёл?
- Знаешь, мне тоже так кажется.
- Всё ясно. Рассказывай стихи. Думаю, что теперь пора уж тебе их мне рассказать.
- Самое время. Пошли к посёлку нашему, потому что мне работать вечером.
- И мне тоже. – Ольга поднялась, вслед за Релей. - Но услышу ли я стихи твоего деда?
- Вообще-то они не его, а больше мои. Потому что дед рассказывал мне, как ехал с нами на Дальний Восток, а я сочиняла. И говорили мы с ним в сновидениях больше стихами – так что это наше общее творчество.
- Ой, расскажи сначала, как ты разговаривала с дедом стихами. Можешь?
- Могу, потому что стихами быстрее говорить, чем рассказом. И яснее. Вот, например такой диалог наш с ним, когда я его разгадывала, что он мне родной дед – ведь Пушкин мне не сразу открылся. Говорил, что летает в Космосе, что он мне дед родной, а что Пушкин скрывал.
- Говорил он тебе, что спасал от матери, чтоб не убила?
- Да. Потом от войны спасал, чтоб поезд наш не разбомбили, когда мы ехали в эвакуацию. После войны отвёз нас в Литву, где было не так голодно.
- Значит, он воздействовал на кого-то из твоих родителей?
- Скорей всего на отца. Отец вначале был зачинщиком наших переездов. И вот мы в Литве, где не так голодно жить, тем более, что опять таки с подачи деда, заехали жить на хутор. Там мама родила последнюю дочь – четвёртую девочку – а мне из-за этого пришлось не идти в школу в сорок седьмом году. Учительница меня брала, потому что знала, я умею читать. Настаивала даже, а мама отвечала ей: - «Реле нет семи лет. И она у меня основная помощница – вы же видите, что у меня опять предстоят роды». Я и сама не пошла бы, потому что мама и против этой девочки затеяла лихое, как когда-то против меня.
- Что же это за плохое дело, которое заставило тебя не идти в школу?
- Да потому что она бы сделала так, что сестрёнка моя умерла бы. Итак, я вожусь с сестрёнкой, бегаю к старикам-литовцам, убираю у них в избушке их и песни им пою – за что они давали иногда сала кусок – у них были свиньи. Ещё молока, сметаны давали, потому что имели корову и козу. Ты хочешь спросить, что мешало нам завести корову или козу, на худой случай?
- Да.
- Русских в то время в Литве убивали. А мы ещё на хуторе жили. Мама и папа потом удивлялись, как мы ноги оттуда унесли. А помогал во всём этом, конечно, дед.
- Мать с отцом знали, что Пушкин вам родня?
- Нет. Он им не объявлялся. Только мне.
- А почему? Кажется, догадываюсь – он не любил жестоких - твоих мать и Геру-Веру.
- Не любил – сам мне о том говорил. Кто-то ему, ещё до рождения меня доложил, какую мне родню подсунула судьба. Но ближе к моему рождению, деду, видно, надоело летать с инопланетянами, попросился у них на войну. Думаю, что это была  Финская война. И нечаянно убил там или ранил человека. И сам захотел в Ад. В Аду его совсем не жарили, как Дантеса, которого Пушкину показали. Этого убийцу Черти жарили, доказывая ему его неправоту.
- Правильно. Лишил Россию самого лучшего Поэта. Реля, тебя дед любил больше всей его родни, - Ольга путалась. Она забыла, что недавно говорила об этом.
- Было за что. Когда ему и в Аду наскучило, и он стал оттуда проситься, ему сказали, что выпустят его оттуда, когда родится его внучка от цыганки, которую он при жизни забыл.
- Я смотрю, что ты такая смуглая и не могла догадаться, что родня твоя из Африки родом.
- Спасибо, что напомнила. Но хочешь теперь, когда я тебе так много рассказала, слушать мои диалоги с дедом? Мы по-простому говорили. Да и как можно говорить с девочкой семи лет или восьми? Ой, ещё одну вставку сделаю. Помнишь, я тебе рассказывала, как в поезде, когда мы ехали из эвакуации, к нам подсел дед, который читал мне сказки Пушкина?
- По сказкам ты и научилась читать в пять лет? Догадываюсь, что это и был твой Пушкин.
- И это был единственный раз, когда он мне появился наяву. Появился он тоже в жуткое для меня время, когда мама рассказала одной попутчице, что избавилась от сына, рождённого ещё до Геры-Веры. Дед пришёл меня утешить, иначе бы я умерла. Рассказывал потом так:
                Вот тут и появился Реле наш Поэт.
                А дорожного бродягу обрядился.
                Играл он старика шестидесяти лет.
                И образ этот славно получился.
                И цели он поставленной добился.
                Внучонку словно мать скрутила,
                Как из ушата холодом хватила,
                Уж Реле не хотелось жить.
                Пришлось отцу тут силу применить.
                Релю поднять и к деду посадить.
                А дальше он беседы их не слышал,
                Уж равнодушием он к дочери дышал.
                Кто ногу спас, о том не вспоминал,
                И при беременной жене телёнком стал.
- А ты, правда, отцу ногу спасла?
- Правда. Это случилось почти перед Победой. Пришло нам письмо неизвестно от кого, что папа лежит в госпитале, и ему собираются ампутировать ногу.
- Так дед же, наверное, и сообразил сообщить вам об этом.
- Позже и я догадалась, что дед это сделал. Но тогда маленькая была – мне ещё пяти не исполнилось. Помню, как мама раскричалась, будто над покойником. Но кричала, что не нужен ей калека, с одной ногой.
- Какая гадина! Вон мать Серёжки хотела, чтоб он остался, хотя бы инвалидом.
- Моя мама не такая. Она меня обвинила, что я ходила в церковь маленькая, а не выпросила у Бога, чтоб отец вернулся домой здоровым. Ещё помню, что мать куда-то увели сельские женщины. А я, от огорчения, что я такая плохая дочь, залезла на печь и там заснула. Тем временем вернулась домой Гера, которая уже в школу ходила в первый класс, и тоже полезла на печь и столкнула меня с неё.
- Хотела, чтоб ты разбилась?
- Я ударилась головой – сознание потеряла. Очнулась, Герка надо мной скачет и говорит, что я сама слетела с печи. Стала меня поднимать, и оказалось, что и ногу я сильно зашибла. Не смогла встать. Прошу её сходить за кем-то из взрослых или за мамой – она же животных лечила, могла и мне помочь. А Гера сначала добилась от меня слова, что я не стану на неё жаловаться, только потом пошла. Я лежу на полу и на часы смотрю с кукушкой – умела уже время определять.
- Такая маленькая, а научилась?
- Меня научили дети сибирячки, у которой мы жили. И через полчаса прибежала тётя Маша – хозяйка наша, а с ней старик доктор из соседней деревни. Он, в войну обслуживал пять деревень, как и мама наша тоже по пяти деревням ездила скот лечить.
- Но как он оказался в вашей деревне? Не дед ли его направил туда?
- Возможно, дед. Но я не думала тогда так. Доктор всё своё внимание направил не на голову мою, а на ногу, которую я расшибла. Видно думал, как я теперь понимаю, что не могу я подняться оттого, что в позвоночнике у меня что-то сдвинулось, или кость какая треснула в пояснице. Но только дал мне таблетку, чтобы боль снять и сидел, пока я заснула. Уходя, сказал тёте Маше, что, вероятно, я долго ходить не буду, а когда пойду, стану хромать.
- Вот как тебя твоя старшая сестра покалечила, ещё в детстве. Но ты не хромаешь. Уж не дед ли опять тебе помог?
- Наверное, дед. Каким-то образом он не мог уберечь меня от травм, а вот помогал их лечить. Если вспомнишь о травме в Находке, то там я разрезала всю ступню разбитым стаканом, и врач тоже говорила, что ходить не буду, а я сама излечилась. Мало того дед мне дал силы и других лечить. Когда я заснула после принятой таблетки, сниться мне сон, что лечу я к отцу, его лечить, чтоб ногу ему не ампутировали. По пути встретила Геру с мамой – они с пилой шли отцу ногу отрезать. Я эту пилу забросила в болото и дальше полетела. Прилетела в палату и вылечила ногу отцу, вернее массировала её так, что она потеплела, кровь по жилам побежала.
- Боже мой, Реля! Ты ещё в детстве умела лечить других. А себя?
- Себя тоже. Проснулась радостная от своего сна, а тётя Маша – это хозяйка, у которой мы жили - надо мной слёзы льёт, что ходить я не смогу, а если смогу, то останусь хромой на всю жизнь. Но я ей подсказала, что та мазь, которая стоит у неё в погребе, сделанная бабой Домной, поможет мне. Помнишь, я тебе о Домне говорила?
- Да. Это лекарка такая была в селе.
- К тому времени, как меня Гера покалечила, лекарка умерла. Но всем сельским наделала мазей ещё лет на пять. Вот теми мазями меня тётя Маша и вылечила.
- А мать твоя, что же, рук своих не приложила к больной дочери?
- Нет! Как раз перед тем, как пришло странное письмо, я её застала с незнакомым мужчиной в постели. И бросилась к нему, думала, что это папа. А когда узнала, что чужой человек, раскричалась,  убежала и спряталась в амбаре у тёти Маши – всё село меня искало.
- Вот за это мать тебя и ненавидела – ты могла её выдать отцу.
- Но не выдала – другие люди рассказали папе, как мать вела себя в войну. А ненавидела она меня с пелёнок, когда убить хотела. Но я тебе всё это рассказываю, чтоб почитать дедовы стихи, которые он посвятил моему полёту к отцу, когда я летела его лечить. Сначала о том, как Пушкин из Космоса наблюдал за войной:
                Он видел битву под Царьградом,
                Тот город называли Сталинградом.
                Он знал, кто Сталин – видимо тиран,
                Но тот тиран судьбой России дан.
                С тираном, а Россия лихо бьётся.
                В ней, кажется, прибавилось народов?
                Держава С.С.С. Р. сейчас зовётся.
                Но Реля в С.С.С.Р. скорее разовьётся.
                Коль внучке даст он туфли-скороходы.
                И туфли станут девочку носить по свету,
                Во сне. Пусть снится сон ей на рассвете.
                Но может и к отцу слетать с приветом.
                Тем более лежит он в лазарете.

                Он туфли нёс, через фронта, отважно.
                Но ножка оказалась покалеченной.
                С печи спихнула Релю злая Герка.
                Самой бы ей так в жизни изувечиться.
                Что делать? Как утешить Релю?
                Положено летать внучке в апреле.
                Он платье выткал у космических ребят.
                И получилось, как сребристая ракета.
                А Реле оказалось платьице до пят.
                Она росла как будто в платье этом.
- Ты летала в серебристом платье к отцу, ногу его лечить? – удивилась Ольга.
- И до сих пор в нём летаю. Другим людям помогать.
- Платье растёт с тобою вместе?
- Да. Но мы с ним остановились где-то на восемнадцати годах – я и платье.
- Здорово!  Но ты мне не досказала стихи, где тебя отец снял с полки и посадил рядом с дедом. Сам-то остался, чтоб послушать?
- Нет. Ушёл курить в тамбур. Он уже не думал обо мне, это даже дед заметил. Читаю:
                Пропал будто отец, но дед-то есть.
                Он внучке предложил с ним кушать.
                Затем стихи его заветные послушать.
                А слов тех было и не перечесть.
                И сказки ей читал, конечно, Пушкина.
                Девчонка слушала, раскрыв глаза.
                Всё слушала. И слушала. И слушала.
                Ресницами трясла как стрекоза.
                Ей деда сказки по душе пришлись.
                Восприняла как жизни бытиё.
                Ну, дед или не дед он, в самом деле?
                Не видел никого кроме неё.
                Ни Юльки – уложил беременную спать.
                И Геру отослал гулять в купе другое.
                Олегу рохле посидеть бы с ними,
                Но занят был делами он иными
                И Реля для него – не самое родное.

- Здорово, он твоего отца понял. Читай дальше.

                - Поэту Реля – будто лучик солнца.
                Читал ей сказки – слёзы вытирал.
                А Космос уж грозил ему в оконце:
                - Уж время вышло – ты забыл?
                И выпросил ещё часок. Поэт до ночи,
                Спать уложить и книгу ей отдать.
                - Вы видите, родители-то сволочи,
                Особенно её родная мать.
                Спать уложил и книгу в подголовье: -
                Попробуй, внучка, завтра же читать.
                Должна ты буковки была узнать.
                Всё остальное просто, как присловье.

                И даром сим он Релю наградил.
                Она наутро сказки уж читала.
                Слова запомнить ей хватило сил.
                А буковки сама уж подбирала.

- Я тебе не верила, что ты в те голодные годы, научилась читать в пять лет.
- Теперь веришь?
- Ещё бы! Но почитай ещё твои разговоры с Пушкиным.
- Значит, это мы ехали в Литву, когда дед мне явился наяву. Потом уже во снах, чтоб утешать меня от маминых и Геркиных обид:
                И Пушкин видел те мучения,
                Был одного же с Релей мнения.
                Но как бы внученьку развеселить?
                Ей нелегко с такой мамашей жить.
                Но явиться как в поезде не сел,
                Ему один лишь раз положено.
                Зато во снах являться он умел,
                На это ему «вето» не наложено.
                Во снах летал он как на карусели.
                И много раз ей слёзы утирал.
                И приучил к себе легко он Релю.
                Живым был для неё – он ликовал.

                А Реля вовсе и не удивлялась,
                Что дед во сне к ней прилетал.
                Она его ни капли не боялась.
                Он понимал её, и много знал.
                Рассказывал ей про миры иные,
                Девчонка будто там бывала.
                Про слёзы, и словечки злые –
                Всё с дедом Реля забывала.
                Когда он сказывал ей о мирах,
                В груди захватывало – «АХ!
                А как про то узнают люди?»
                Дед отвечал: - Всё это будет,
                Когда ты взрослой станешь.
                На радость деду сына ты родишь.
                Что испугалась ты как мышь?

- Он знал, что у тебя будет мальчик? – Только и заметила подруга. Космос как бы выпадал из её сознания. Реля подумала, что так лучше. Ольга ещё была полна мыслями об умершем.
- Как видишь. Но в то же время скрывал от меня, что он – Пушкин. Дед и всё. Я и на то была согласна. Но где-то в семь лет или восемь мне стали сниться сны, в которых я узнавала себя, но уже взрослой. И жила в разных странах, в других веках – рабовладельческих, когда и сама была рабой не раз. И самое удивительное, что погибала в тех снах рано, не успев родить ребёнка.
- Разве люди живут не один раз?
- Нет, дорогая. Мы живём по много раз на земле, и в разные эпохи и в разных странах.
- Расскажи хоть один такой сон, где ты рано умирала, если тебе не трудно.
- Я деду сразу их рассказывала, как всегда в стихах. Это было, когда дед нас уже перевёз из Литвы в Украину. И там я настолько увлеклась этими снами, что деда в свои сны не пускала. И он где-то выбрал щель и просочился в мой сон. Ему было немного досадно, что во сны его не звала. Ему казалось, это оттого, что на Украине мне немного лучше было жить, чем в лесу. А мне казалась, что он не прилетает, потому что я задала ему вопрос, не Пушкин ли он? И он не хочет отвечать.
- Короче, вы не поняли с дедом друг друга?
- Да. Это было у нас один раз всего. Итак, стихи:
                Вот где Пушкин испугался – рада?
                Ей чужие люди, как кисть винограда.
                (Которого Реля ещё не вкушала.)
                Разумеется, дружить с другими надо.
                Но она уже в сны свои деда не звала.
                Что ж, он явится без разрешения.
                Напомнит Реле, что дед ей и Пушкин.
                Ждал он её решения – это не игрушки.
                Украина, Победа – забыла деда?
                Но Реля у деда повисла на шее:
                - Как я рада, что ты прилетел.
                Скажи мне, что Пушкин ты скорее.
                Или скрыть ты, родной мой, хотел?
                - Вот уж и скрыть – не надейся на это.
                Пушкин я. Меня тревожат твои сны,
                Кои волнуют Релю в украинское лето.
                Я не ошибся? Пугают тебя они?

                - Ты бы тоже испугался, Пушкин!
                Или я должна на «Вы» звать вас?
                - Оставь другим эти «Выкушки».
                Зови на ты. Раскрыла деда враз.
                Скажи-ка деду, что тревожит?
                - Ой, деда, семь ночей подряд,
                Мне снится сон, один и тот же:
                Бредут верблюды по песку и в ряд.
                И люди все сидят на них не русские.
                И не по русски говорят.
                Но я отлично понимаю их речь.
                Сама я еду на верблюде тоже.
                Хочу людей предостеречь.
                Но от чего? Быть настороже?
                - Ты сон не досмотрела до конца.
                То жизнь твоя. Была индийской девой.
                Богатого имела там отца-купца.
                И как сейчас была девицей смелой.
                Отец тебя в поездки брал в караван
                Ты вроде талисмана там бывала.
                Такой тебе природой дан талант.
                Хочу, чтоб ты о нём не забывала.

- Ну, и где ты тут гибнешь, скажи, пожалуйста? – спросила Ольга с иронией.
- Ты ехидничаешь? Это меня радует. Значит, отвлекла я тебя от мысли от смерти. Но слушай дальше.                – Но налетели воры на купцов,
                Людей побили всех, и на девицу
                Накинулись. – «Ой-ой, и подлецов
                Ты видела, родная, в лица?»
                - Видала, и боролась с ними я.
                В момент я превратилась в львицу.
                Но коль погибла вся моя семь,
                Пришлось и мне в песок зарыться.

- Потрясающе, Реля. Можно словами долго рассказывать, что произошло, а в стихах – раз, и всё понятно. Ты кому-нибудь ещё рассказывала твои сны?
- Один только раз старшей сестре, в восемь лет, когда она ко мне пристала – расскажи и расскажи. Гера снов не видела, и ей было интересно. Я ей вот этот сон рассказала, но не в стихах, а своими словами. Потом второй сон рассказала, который полностью совпал с Пушкинским «Бахчисарайским фонтаном». А Гере кто-то почитал эту поэму, кажется её поклонник – она рано с мальчиками лишь дружила. Гера, которая на голову была выше меня, рассердилась, как это так, я вижу такие сны, где жила раньше и Пушкин описал меня в поэме. Тогда ей ляпнула, что Пушкин мне дед, а ей нет, знать её не хочет. Мы вроде как даже поругались, но только на словах. И тут мама идёт с бутылкой вина – Гера пошла и к ней прилипла. И думаю, мама дала ей выпить немного. Поэтому мне удалось из Гериной головы вычеркать всё, что я ей рассказала.
- Ты умеешь вычёркивать?
- Я же тебе рассказывала уже, что и у меня вычёркивали.
- Да, это парень в больнице, чтоб ты не сошла с ума, от тоски по убитому учителю, когда тебе было четырнадцать лет?
- И я ему была благодарна, потому что осталась жить. А Гера, когда мне было восемь лет, на следующий день пришла опять ко мне – я обед готовила во дворе – и стала опять просить, чтоб я рассказала ей сон. Мне радостно было, что она прежних снов не помнит.
- Я думаю, что дед Пушкин тебе тоже помогал вычёркивать из её головы твой рассказ.
- Не сомневаюсь. И вообще, если ты мне, Оля, станешь вредить, рассказывая ещё кому-то то, что я тебе поведала, он у тебя тоже вычеркнет мои рассказы.
- Что ты! Я так не хочу, потому буду молчать. А почему нельзя никому рассказывать?
- Потому что люди поймут всё не так и станут злословить в отношении меня. Да и время не наступило, когда можно говорить об этом. Вот когда станут говорить о Тарелках, об инопланетянах, тогда, может быть, я в книгах стану рассказывать об этом. А пока рано.
- Хорошо. Стану ждать твоих книг. Но ты меня так успокоила своим рассказом. Значит, Сергей погиб, но жизни его на земле не закончены. Он станет жить в других веках. Жаль, что мне не показывают таких снов. Как я жила раньше – это тайна.
- Мне кажется, что сны эти показывают немногим. Только тем, кто присоединяется к Космосу и принимает его так, как я приняла с детства.
- Так тебе о нём дед рассказал. И не простой дед, а Пушкин – сам в Космосе живёт. Может летать к тебе в сновидения. А сейчас он к тебе прилетает?
- Очень редко. Когда я люблю или влюбляюсь ненадолго, то вовсе не является, это чтоб не мешал мне, так объяснил.
- Ой, Реля! Как же ты своим рассказом вернула меня к жизни. Думала, что умру.
- Потому и рассказала. Знала, что верну тебе радость жизни своим рассказом.
- Спасибо тебе. А вот матери Сергея нельзя ли так внушить, что он не совсем умер?
- Если инопланетяне возьмут его на один из своих кораблей, то, я думаю, дадут ей как-то знать. А, может, и нет. Пушкина возили сто лет на своём корабле, никому из его родных о том не докладывая. И опускали его в красивейших уголках мира, чтоб он там пожил, но никому не говорил, что он жив:
                С сотню лет повозили Поэта по странам,
                Где хотел он быть раньше – ходи и дивись!
                Но не помни о старых ты ранах.
                Что ты жив, никогда, никому не хвались.

- Значит, он мог проявляться в своём образе там! – воскликнула Ольга.- Как тебе появился в первый раз?
- Да, но лишь там, где его не знали. Например, в Южной Америке. Там, наверное, не знают сказок Пушкина. А если и знают, то уж облик его никто не помнит. И хватит. Потому что, как вспомню, что дед не может мне явиться наяву, как маленькой, когда я его лица не знала, так расстраиваюсь. С тех пор, как полюбила отца Олежки, он в сновидения мои не прилетает.
- Не значит ли это, что ты, до сих пор любишь своего бывшего мужа?
- Не люблю, это точно. Через полгода, после развода, когда Олежка совсем выздоровел, я поняла, из какой ямы выползла, и от какой семьи сына спасла.
- Да. Семья спекулянтов могла тебе Олежку испортить. А так растёт чудный мальчишка, и хорошо ему только с тобой, насколько я заметила.
- Когда везу его к бабушке, на Украину, то боюсь, чтоб и там не испортили. Бабушка любит его и может сделать из внука вторую Верочку.
- Так ей Олежка и поддался. У твоего сына такой стержень, что я удивляюсь – он на всё имеет своё мнение. И эти мнения совпадают с твоими, я полагаю. Но почему, если ты не любишь мужа, дед к тебе не является в сновидения?
- Ты забыла, какой у меня возраст? Ещё могу влюбиться и сильно. Причём это может произойти на каждом шагу.
- Да. Ты мне рассказывала о твоих внезапных влюблённостях. И сейчас возле тебя есть человек, к которому ты не равнодушна.
- Вот дед и наблюдает за мной с высоты. И помня свою пылкую молодость, не хочет мне мешать. Но и ошибок мне делать не даёт, если вспомнить, как он меня отвёл от Вадима и от Ивана. Теперь вот от Юрия Александровича оберегает.
- Боится, чтоб не было международного скандала? – усмехнулась Ольга.
- Международного скандала Татьяна Семёновна боится. Примчалась ко мне зимой со словами: - «Калерия Олеговна, у вас иностранец снег на площадке убирает!»
- Объяснила бы ей, что русского или татарина не заставишь его убирать. Или чтоб она взяла убирать снег дворника.
- Она бы ответила, что у нас есть дворник, но он расчищает снег лишь на дорожках, для прохода детей и родителей в группы. А на площадках мы должны ломать головы, как снег убрать. И пошли в спальню нашу, отдохнуть перед сменой.
- Пошли. Надо ещё душ принять, хотя и холодный. Не люблю я души на улице.
- Какой холодный, Оля? Солнце так нагрело воду, что ошпаришься, - пошутила Калерия.
- Это у тебя кровь горячая, потому воду холодную принимаешь за кипяток.


                Г л а в а  19.

       Лишь в конце месяца пребывания их на даче, родителям разрешили навестить детей. Реля приурочила посещение мам и пап к мытью малышей. Всё это время она мыла детей со своей сменщицей, рассеянной Марфой и Гитой, да с ночной нянечкой Ириной, и это был каторжный труд. Ну-ка перемой двадцать пять детишек и, накупанных уложи спать. У взрослых потом руки невозможно было поднять вверх, нагнуться на следующий день не могли. А дети требовали ухода ежеминутно. И приходилось кряхтеть, а расхаживаться, играть с детьми в игры, улыбаться. Потом все восстанавливались – и так до следующего мытья. Вообще-то они мыли каждый день замарашкам ножки, ручки и умывали перед сном, но разве можно это сравнить с банным днём?
       Родители обрадовались возможности не только погулять со своими малышами, но и мыть их. Особенно Юрии, который приехал не один, а с женой, но Аня ушла помогать мыть детей, где была дочь их – Кристина, а Юрию доверила сына.
       - Посмотри, Юрка, хватает ли у Альки чистых вещей, а если нет, то вот чистые – замени их на грязные.
       Калерия уже привыкла, что в семье поляков говорят «Юрка», «Анька», «Петька», называют друг друга как дети. Её тоже Анна иной раз называла Релькой, тут же поправлялась и извинялась: - У нас так говорят, ты не обижайся.
- Называй хоть горшком, только в печь не сажай, - улыбалась Калерия.
- И у нас есть такая пословица. Немножко другие слова, но так говорят.
Калерия хотела бы, чтоб Анна осталась мыть сына – Алька любил отца и не очень слушался его. Анна суровей относилась к детям, потому они не прекословили ей. Ей хотелось бы посмотреть, как мать помоет своего сына, но Ане, видимо, дороже была дочь. Или Юрий выразил желание побыть с Релей хотя бы таким образом:
- Ты бледная, Реля. Не очень здорова? Устаёшь больше чем в Москве? Я приезжал каждую неделю, наблюдал, как ты играешь с детьми, и уезжал, потому что был карантин, и нельзя было подходить к детям, а значит и к тебе.
- Да, - улыбнулась Калерия. – Мы были в большом карантине от родителей.
- Я даже сфотографировал тебя тайком. Вот, смотри, сидишь на лавочке такая красивая, а возле тебя Алька и почти все негритята. Ещё дети в песке копаются.
- Какое замечательное фото, - подошла Гита к ним. – Реля, ты как матрона среди мавров. Меня, Юрий Александрович, вы никак не сфотографировали случайно?
- Не удалось. Калерия выводит детей на площадку, во дворе. Вот я и подкрался. А ты больше в помещение была. Сюда нам сегодня первый раз разрешили зайти.
- Надо спросить у других родителей – не снимали ли они ещё кто Калерию Олеговну.
- Гита! Не вздумай! Иначе мы с тобой рассоримся.
- Извини, Реля. Это я не со зла брякнула. Просто завидно, что меня никто не снимает.
- Когда станешь воспитателем, и тебя будут фотографировать, - успокоил её Юрий.
- Да. Воспитателей и на праздниках детских снимают, и просто на прогулке, а нас, няней никто не хочет, хотя мы тоже возле детей крутимся.
- Жаль, я истратил всю плёнку в фотоаппарате. Я бы тебя с Калерией сфотографировал.
- Спасибо и на этом. Пойду к девочкам, мыть их. Ой, Реля, пришла к тебе, чтобы сказать. Матери расплели негритянкам коски, а потом заплести не смогли.
- Господи! Как же мы теперь с их головками мучиться станем? Ведь не расчесать их кудри!
- Не волнуйтесь, - успокоил их Юрий. – Я увижу их отцов и скажу, чтобы приехали служанки, заплели девочкам коски.
- Вы умеете говорить на их языке? – удивилась Гита.
- Зачем? Все негры говорят на русском языке, даже служанки их чёрные. В крайнем случае, если не поймут, есть переводчица. Это Бонна, которая привозила детей в детский сад.
- Спасибо вам, Юрий, что можете нам помочь. А то тёмные родители почему-то не приезжают к детям, ни Бонну не послали, ни нянек. Негритята скучают, видите, на фотографии, как жмутся ко мне? Алька принял выезд на природу как должное, потому что и раньше его вывозили. А чёрненьким, это в диковинку. Они ещё к детскому саду не привыкли, как их вывезли в село.
- Ничего, привыкнут, - сказала Гита и ушла.
- Чего она приходила? Неужели сказать, что девчонкам волосы расплели?
- До этого купания мы им умудрялись помыть головки с косками. А теперь будут головы как у Анжелы Дэвис. Это круглый шар из спиралек. Трудно будет, если не приедет их парикмахер. Ведь им заплетают волосы не няни, а специальные люди.
- Догадываюсь. Но ты скажи, почему такая уставшая? Неужели экзамены и дача так тебя утомили?
- Экзамены у нас только начались. И работа на даче мне в радость. Устаю, разумеется, но это не в счёт. Горе тут случилось на днях. Хоронили парня из этой школы. Прыгнул в речку и сломал себе шейные позвонки – это смертельная рана.
- И что же? Его привозили сюда?
- Не волнуйся, дети не видели похорон.
- Я за тебя волнуюсь. Что ты видела.
- А что я? Вот матери это горе. Долго будет стонать, и плакать в подушку.
- Но ты, конечно, тоже переживала? – Юрий принял очередного вымытого малыша и стал его вытирать. Калерия ждала, чтоб одеть ребёнка в чистое бельё, и отнести в спальню.
- Очень. И представляешь, по каким-то неписанным законам, парень этот успел познакомиться с Олей – моей подругой – и назначить ей свидание, на которое не пришёл.
- Потому что прыгнул в речку, - закончил Юрий, передавая Реле вытертого ребёнка, которого она быстро одела и унесла в спальню.
- Ирина, смотри, пожалуйста, чтоб они засыпали. Мурлыкай песенку.
- Ладно. Спою им сейчас походную. Да они и так уже спят на руках у тебя, без песни.
- Хорошо, что спят. А ты смотри, чтоб кто-то не зашёл и не разбудил.
- Мамаши рвутся, чтоб посмотреть на спящих, но я их не пускаю.
- Правильно. Они целый день на них смотрели. Мне удалось следить за ними, чтоб не перекармливали.
- Ты б видела, что творилось в старшей группе. Там детей разобрали и по кустам растащили, чтоб откормить. Теперь жди дизентерии.
- Типун тебе на язык. Ты знаешь, какая это страшная инфекция? После неё год детей станут проверять. Будем надеяться, что этого не случится.

Когда помыли всех детей и родители тихо разъехались, Юрий сказал:
- Жаль, что ты сейчас сдаёшь экзамены. А то бы поехали с Анной, в Архангельское. Там она будет проводить экскурсию для поляков, но ты же понимаешь польский язык?
- Немного понимаю. Но лучше, Юрий, мне слушать экскурсии на русском языке.
- Но тогда поедем в Абрамцево, и примкнём там к любой русской экскурсии, как делали раньше. Ещё ты немного расскажешь о тех людях, о которых экскурсоводы говорят.
- В Абрамцево мы были. А знаешь, куда мне хочется поехать? В Загорск, чтоб посмотреть Троице-Сергиеву Лавру. Это надо вставать рано утром, примерно, в пять часов утра, но у меня на это сил не хватит. Да ещё побыть там надо целый день, чтобы всё осмотреть.
- Тогда выбери меньше экскурсию. Такую, чтоб ты могла позже встать. Доехали бы туда и, полюбовавшись на чудо, могли бы вернуться домой к обеду или ужину. Или пообедать там, а вернулись бы к ужину. Но выехать надо из Москвы, потому что пока я доеду до Клязьмы, время уйдёт.
- Разумеется из Москвы. Я приеду туда на ночь сегодня – готовиться к экзаменам, на два дня. Один день – это послезавтра могу выделить на экскурсию. И поедем, если ты не против, в Марфино. Это, говорят, такое сказочное место, что экскурсанты удивляются.
- Я никогда не против твоего выбора. И уверен, что экзамены ты и так сдаёшь на пятёрки.
- Мне теперь и четвёрки будут в радость. Смерть этого юноши выбила меня из седла, как говорят русские. Помнишь, я тебе читала поэму «Сын артиллериста».
- Да. Про героя Лёньку. Но там его ничто не могло выбить из седла.
- Но он же мужчина, к тому же тогда была война.
- А в мирное время такую мужественную женщину как ты, может чья-то смерть выбить из седла? Не верю! – Юрий улыбнулся Реле такой улыбкой, что, увидев её Гита приревновала бы.
- Может. Представь себе, что Ольгу мне пришлось долго отговаривать, чтоб она что-либо не сделала с собой. Ольгу уговорила, а сама вот расклеилась.

- Это кто расклеился? – подошла внезапно Анна – жена Юрия. – Ты, Релья?
- Я, Аня. Схоронили мы тут мальчишку из этой школы, - он сломал шейные позвонки, прыгнув в реку. И так на меня подействовала смерть его, что до сих пор не могу придти в себя.
- Не надо расстраиваться. Радуйся, что не твой мальчик погиб и всё.
- Ты бы не печалилась?
- Нет, никогда. Я уже много видела смертей мальчиков и девочек, что меня не выбить из седла, как ты говорила.
Калерия с Юрием переглянулись – Анна стояла и слушала их разговор. Всегда так делала, но не каждый раз признавалась. И ведь изменяла мужу в своих поездках по Союзу, с польскими экскурсиями – сама Реле признавалась. Из ревности так говорила или правду – Калерия не знала. Но верила, что Анна изменяла. Муж ей изменял много и не скрывал этого, так что Анна могла мстить. Всё же удостоверилась, что Реля не имеет физической близости с её мужем, кроме душевного их единения и поездок по Золотому кольцу Москвы. Ещё походов в театры, когда Юрий хотел видеть спектакль, как говорил, «через призму глаз Мадонны». Но Анна, время от времени, пыталась их поймать, подслушивая, при случае, их разговоры.
- А меня выбивают из седла почти всегда смерти. Это неестественно, когда умирают молодые. Вот и поддалась на уговор Юрия развеяться в поездке по Подмосковью.
- Я тоже еду в Архангельское. Юрий тебе говорил? Поехали со мной?
- Я бы с удовольствием, если бы ты вела экскурсию на русском языке. Когда быстро говорят по польски, я не всегда улавливаю смысл.
-  Я быстро говорю, потому что экскурсоводу надо много сказать. Но когда вы планирует ехать в Марфино? Завтра? Так я свободная и тоже с вами поеду, если вы не против.
- Не говори так, Анна. Разумеется, я рада, что ты с нами поедешь. Увидев Марфино, ещё и поляков повезёшь в экскурсию.
- Но я ничего не знаю про Марфино. Это надо читать.
- Почитаешь. Я найду тебе книжку на русском языке.
- Буду рада, если ты так сделаешь. Мне её переведут на польский язык.
- Ты сама разве не можешь переводить? – удивилась Калерия.
- С трудом усваиваю, что говорят ваши экскурсоводы. А по книге если читать, то по польскому переводу, потому что и говорить же надо на польском языке. Ты поедешь с нами сейчас, в Москву?
- Нет. Мне надо поговорить с Олей, чтобы она, без меня, присматривала за Олежкой.
- А чего за ними смотреть? Он же в группе! – удивился Юрий.
- Правильно. Но вечерами я его вожу пить козье молоко – договорилась тут с владелицей козы. Без меня Олечка его поводит, если свободная будет.
- Тогда мы поехали, - сказала Анна. – А тебе придётся на электричке добираться?
- Да. Я уже привыкла. На ней едешь, читать учебники можно или конспекты лекций.
- Когда вернёшься в Москву, - сказал с тоской Юрий, разочарованный, что Реля не едет с ними, - позвони нам по телефону.
- Но это будет поздно, - Калерия с поляками иногда говорила как они. - Мне неудобно вас беспокоить.
- Позвони ему, Реля, - усмехнулась Анна. – А то он ночь спать не будет. Будет ходить как привидение между спальней и кухней – это мне действует на нервы.
- Ладно. Я постараюсь раньше приехать в Москву.

Ольга с радостью согласилась водить Олежку пить молоко:
- У меня забота будет о твоём малыше. Хотя какой он малыш! Такой мальчик развитый!  Читает уже. Галина Николаевна удивилась, когда узнала, что Олежка читает. Её Алёша не умеет этого делать, хотя Галина и пытается его научить.
- Она пытается научить? Ольга, не смеши меня. Она пытается глаза замазать мальчишке, когда берёт его на свидания со своими поклонниками. Но об этом мы с тобой потом как-нибудь поговорим. Сейчас я зайду к Олежке, потому что видела через окно, что спальня их освещена, и никто не спит. Ругаться, конечно, не стану, потому что это мне на руку. Поговорю с сыном.
- А можно я ещё буду с ним гулять отдельно, как ты гуляла?
- Бога ради. Я предупрежу его воспитательниц, чтоб они его с тобой отпускали. А ты будь осторожна, Оля, не спускай с него глаз.
- О, конечно! Ты тоже предупреди Олежку, чтоб и он согласился со мной гулять. Он больше, чем ты тоску мою развеет.
- Моё солнышко кому угодно может разогнать плохие мысли. 
Олежка тоже отпустил мать на два дня. На пальчиках показал, сколько она будет в Москве.
- Только смотри, не больше.
- Конечно, родной мой.  А Ольга Викторовна станет тебя водить, пить молоко. И гулять с тобой, когда свободная будет. Ты хочешь с ней гулять?
- Конечно, - Олежка поднял голову. – А то она такая грустная, после смерти Серёжи.
Калерия вздрогнула: дети знают, что у Оли погиб парень. Наверное, слышат разговоры воспитателей. Она не стала углублять эту тему: может Олежка тоже скоро забудет.
       - Ну, не скучай, - она поцеловала сынишку. – И спи теперь. Дети, и вы спите, а то разболеетесь, если станете ночами баловаться. А я, вернувшись из Москвы, сказку вам расскажу, какую вы ещё не слышали от меня.
      - Мы будем спать, Калерия Олеговна.
      - И ждать сказку, - добавил чей-то сонный голос.


                Г л а в а  20.

       Калерия поторопилась в спальню, чтоб собрать свои и Олежкины вещи в сумку – постирает дома и погладит. Здесь они иногда стирали вещи, но гладить было негде. Да и утюги электрические едва входили в моду и были лишь у зажиточных людей. Галина Николаевна привезла такой утюг и очень им гордилась. Мужу подарили иностранцы, потому что советские утюги бывают в продаже, но за ними выстаивается очередь. Был и в их спальне утюг – у Евгении – но кто-то «умело» попользовался им, и вывел из строя. Все думали, что Дина Григорьевна это сделала, но она сказала:
       - Вы не грешите, девицы. Вспомните, когда это я гладила? Вещи своего внука стираю и не глажу – так на него одеваю. Всё равно он их в тот же день пачкает. А вот вы свои платьица не устаёте гладить. И, может, кто-то из нянь брал его и, не умея обращаться, испортил.
       Евгения успокоила её: - Не оправдывайся, Дина. Приедет мой сын, он исправит. А пока походим в тех вещах, которые гладили ещё в Москве.



продолжение   >>>    http://proza.ru/2009/08/20/660