1. Единственным человеком, который знавал их всех на
протяжении нескольких десятилетий, был старый Беда. Поговаривали, что он Непрост. Во всяком случае, Беда знавал и Непростов.
В первый год жизни в своем броневике Беда думал, что не сможет никогда забыть ни одной, даже самой мелкой, его детали. Когда броневик наехал на мину, забытую итальянцами, что строили туннель в Яблоницком перевале, Беда чуть не умер. Его подобрали гуцулы. Тело было все в ранах, но не так, как от сабли или топора, а так, будто открылись щели земли. Его засунули в бочку с медом и поили козьим молоком, створоженным горячим вином. А отремонтировать броневик взялись цыгане-скрипачи. Через девять месяцев Беда вылез из меда. Броневик стоял в саду и дети, забравшись на него, трясли ветки с осенними яблоками. Кажется, со снежным кальвином. А Беда, значит, считал, что запомнил навсегда свою телегу. Он вскарабкался, быстро утомляясь, по лесенке к люку и понял, что уже не помнит, как поднимался по ней девять месяцев назад. Закрыл глаза и не смог себе представить, что и где находится там, где все было таким знакомым. Хотел успокоить себя объяснением, что другой стала кожа. Или скрипачи во время ремонта изменили какие-то детали. Но успокоить не смог.
2. Анна посылала ему письма, в которых расспрашивала о своей семье. Он в своих письмах отвечал на ее вопросы, но всегда добавлял что-то, о чем она не спрашивала, но что всегда читала с интересом.
Старый Беда писал: Надо слышать голос. Голос – живой, и голос – оживляет. Голос сильней, чем образ. Франц говорил мне, что есть вещи, которые гораздо важнее, чем судьба. Например, интонация, синтаксис. Если хочешь остаться самим собой, никогда не меняй свои интонации.
Я не могу рассказать тебе всего, что ты хочешь услышать. Но я могу говорить. И ты можешь выбрать то, что хочешь услышать. Нам хорошо сейчас, потому что мы хорошо разговариваем. В вашей семье никто не признавал общепринятый синтаксис. Знаешь, какие ваши семейные фразы? Есть и есть, нужно и нужно, безалаберная последовательность непрерывна, я так тебя очень люблю… Сомнение – больше, чем ошибка, а, может, и меньше. Но дольше.
Франц – не из местных. Никто не знает, откуда он пришел, откуда родом. Он захотел жить в Яливце, потому что надеялся, что тут не будет никаких впечатлений, тут не сможет случиться ни одна история. Хотел, чтоб вокруг него не происходило ничего такого, за чем не поспеешь. Ничего такого, что нужно запоминать. Он был еще очень молод и не знал, что так не бывает. Во-первых, жизнь бурлит повсюду, пусть невысоко и однообразно, но зато неудержимо и неповторимо. А во-вторых, ничего и так не нужно запоминать, удерживая силой. То, что должно остаться, идет навстречу и прорастает. Эдакая географическая ботаника – исчерпывающая радость прорастания.
Первая Анна появилась, когда Яливец уже сделался модным. Отовсюду съезжались пациенты, чтобы пить джин. Город выглядел так, как теперь, только не было еще твоих выдумок. Уже были построены маленькие гостиницы, пансионаты с барами. Пить можно было в одиночку в номере, на пару, в компании, три раза в день, натощак и на ночь, или всю ночь, или тебя могли разбудить ночью, подав порцию прямо в постель. Можно было ложиться спать там, где пил, или выпивать с врачом или психотерапевтом. Я любил напиваться на качелях. Анна очень хорошо лазила по скалам. Умела, чувствуя вес каждого, распластать на отвесной стене каждый фрагмент своего тела. Но потом сорвалась со скалы, сильно ушиблась и стала бояться . Она и приехала в Яливец, чтобы вылечиться от этого страха. Не могла как следует объяснить себе его причин, потому что почти совсем не умела говорить, хоть и умела думать каждым миллиметром своего тела.
Я знаю, что лучше всего ей и Францу было тогда, когда Анна забеременела. Почему-то принято считать, что окончанием всякого сюжета служит смерть. На самом деле, сюжеты заканчиваются как раз тогда, когда кто-нибудь рождается. Не обижайся, но когда родилась ты, закончилась история Франца и твоей мамы.
Анне очень нравилось то, что Беда писал на обертках, которые пахли разными сортами фруктового чая.
с украинского