Леопольд Витольдыч выполз из желтого университетского трамвая и сталинскими дворами устремился на поиски нужного дома. В 6 часов было уже темно, позади где-то дотлевала прокладка мутного багрянца. В своем архивном плеере "Электроника М332" он слушал русские романсы - одним левым ухом. Мимо, вдоль шишкозаострённого забора, шли ехидные дети в комбинезонах, подлые полные тётеньки, мужики-забулдыги и, возможно, его студенты-идиоты.
Л.В. казалось, что они всенепременно на него смотрят не то оценивающе, не то осуждающе. А вообще грязный плебс его явно ненавидел, и он платил пролетариату той же монетой. Сюртучок он, правда, поправил, и свои проседью волосы пятерней зализал. Неважно. Завтра партсобрание - обещали сначала денег больше за партию свою, теперь вот опять двадцать пять. Душат, гады, интеллигенцию хомутом тоталитаризма. Надо будет всё же сходить, а то Генрих может ненужные вопросы потом задать. И, в сущности, всё равно - в России все умерли; так, время жалко.
Вот и нужный подъезд номер семь. На четвертом этаже - до него темные обоссаные мещанские семь пролетов - осторожные звоночки в пупочек квартиры номер сорок два. Открыл неожиданно Генрих, весёлый как никогда.
Скинув сюртук и разувшись, Л.В. вовлекся в секретную трэш-пати профессоров и доцентов своей кафедры. В ванной он переоделся в спортивный костюм, на кухне захватил семечек и устремился в гостиную, где два светских кружка разбились (первый) на прослушивание дискографии Кати Лель и (второй) просмотр передачи "Аншлаг, аншлаг". Кругом валялась подшивки журнала "Спид-инфо", газеты "Твой день", в секции библиотечка можно было полистать Маринину и Минаева. Никогда на его душе еще не было так легко, никогда прежде ознаючающее не сходилось с означаемым, и, крякнув, он воскликнул восторженно: "Офигеть".