Зверь покачался на каблуках раздолбанных докторов мартинсов.
- Хри... - плюнул он на грязный потрескавшийся кафель пола. - Ты мне противна. И здесь противно.
Он развернулся, и от его свитера пахнуло разнотравьем и хвоей. И выжженным белым солнцем.
- Я пошел, - его тень скакала по серо-бежевым неровным стенам, шарахаясь от тусклых люминисцентных светильников под низким потолком.
Его шаги затихли. А я не плакала. Мертвые не плачут.
И его терпкий запах не волновал меня и не будил желаний. Вскоре он исчез в вони формалина и безжизненной плоти, разрезанной на куски. Я бы хотела заплакать. Я смотрела на свои поджатые сизые колени и старалась вспомнить, как это - плакать. Я скребла жуткий неэстетичный шов через край на своей груди и старалась вспомнить, почему я когда-то плакала. Я перестала бестолку двигать ребрами и окоченевшими мышцами, мне не вспомнить, что заставляло меня дышать. Я нашла черным пальцем недошитую дыру в голове и рванула. Вниз, вниз. Я рвала и тащила. Снять. Снять эту падаль. Снять коросту. Толстая кожа скрипела и лопалась, текла ртутными ручьями из порванных швов. Вдохнуть. Вдохнуть.
Зверь, подожди меня. Но ты не можешь ждать.
Там, где белое солнце.