*
Автобус, шурша колёсами, переполз с мокрого гравия на дженнигсовский хайвэй. Там, снаружи, не переставая, с утра – а Эрик встал полшестого: насыпать корм овцам – шел дождь. Вообще в южных штатах в январе часто с Равнин и даже из Канады, появляются такие обложные гости. В законные плюс десять они любят похлестать арктическими иголками.
Эрик сидел, прислонившись правой щекой к грязному окну, на втором сиденье с конца. Салон был вполовину пуст – в школе многие болели. Нудно давил правый глаз. Хотелось на него так надавить, чтобы, при этом вращая "яблоком", выдавить всю тяжесть.
То, что было по ту стороны дождя и сна (спасибо овцам – он задремывал), интересовало мало. Надоело. Сквозь дрёму он вглядывался в остатки спиленных тюремных решеток на окнах – по всему периметру торчали дыры. Древняя колымага после революции была передана комитетчикам под их нужды, а теперь, видно, попала под новую программу. Интересный круговорот; автобусы… бусы желтых существ на задних колесах… в темноте как стоящие тараканы…Канны и Канада… отовсюду пруссаки-автобусы с дырами в руках и ногах лезли в известном направлении: через Арктику на восток… "Вложите пальцы в машинную кровь"…
Эрик, посапывая левой, заложенной ноздрёй, спал. В его ушах играла запрещенная Civil Offence, андеграундная команда из Сиэтла. "You kno-o-ow you're left," – надрывался в его в сон вокалист Джордж Саммерс. Жаль, умер пару лет назад. То ль от наркотиков, то ль инфаркта – неизвестно. Морось, тем временем, стала зимним шквалистым субтропическим ливнем.
Заспанным плохо в такую гадость выходить.
*
В полутемном здании школьного театра было сыро. Крыша текла, отопления не было – через щели по залу носился сквозняк. Флигель к столовой пристроили еще до революции. Красные кресла в зале с тех пор не меняли ни разу. Деревянные подлокотники, набивные спинки, сидушки и даже пол под ними – всё было изрезано, истыкано и исписано школьниками.
По лесенке в три ступени со стороны столовой вошел невысокий мужчина с лицом скромного бульдога. На вид ему было лет сорок, может, чуть больше. На нем были лакированные туфли, длинное пальто и простая шапка. Под его карими глазами были синяки усталости. Обветренные губы держались в слабой улыбке. В зале на тридцать пустых рядов занято было одно место – посреди третьего ряда. Там в поношенном шерстяном пиджаке, обмотанный в клетчатый шарф сидел краткостриженый негр. Не обращая внимания на громкие каблуки вошедшего, он увлеченно следил за тем, что происходило на сцене.
Сцена-коробка представляла собой досочные подмостки метров пять на пятнадцать. По бокам висели замызганные, сальные части занавеса. Задняя стенка сплошь была задрапирована черной тканью. На авансцене стоял стул, на нем сидел парень-дылда. Сбоку от него была парта, на ней – бандура с крутилками, похожая на старые радиопередатчики. От нее к голове дылды шли проводки. За партой стоял пухлый мальчик, "радист". Он попеременно что-то вращал на панели управления. Они играли:
- Сколько пальцев, Уинстон? – гундосо спросил радист.
- Четыре, - выпалил дылда, комкая звуки, - наверное, четыре. Я увидел бы пять, если б мог. Я стараюсь увидеть пять.
- Чего вы хотите, - радист понизил юношеский голос, теперь выходил гнусавый бас, - убедить меня, что видите пять, или в самом деле увидеть?
- В самом деле увидеть, - выплюнул дылда.
- Еще раз, - сказал радист, скорее спрашивая учителя-негра, чем приказывая пытку.
Повернувшись к учителю, он увидел в боковом проходе незнакомца в дорогой одежде и приоткрыл рот. Повернулся и негр. Вскрикнув что-то неопределенное, он побежал, спотыкаясь, навстречу гостю. Радостно обнялись. Дальше они, разумеется, чтоб дети не слышали, пошли через боковую дверку на мокрую улицу. Тем более что дорожки от кантины до собственно школы были защищены жестяными навесами.
Так всегда бывает. Работаешь учителем истории в реднековской глуши, не видишь друга двадцать два года, а потом вот он – и ты безумно рад, а спрашиваешь какую-то бульварщину "как Аня? дети как? сам-то где? что нового еще? эх, помнишь?". В такие минуты кажется, что прошедшие годы жизни как-то глупо впихнуть в одну-две реплики. Они ходили по сухому бетону туда-сюда. Несколько нервически. Со стороны казалось, двое солидных мужчин, учитель и партийный работник, ведут деловой разговор. На деле они пересказывали последние ленинградские анекдоты и периодически вспоминали собственное "героическое участие" в Великой Нью-йоркской коммунистической революции восемьдесят шестого года.
Полуоборванный красный баннер на кирпичном здании спортзала гласил: "Плохой учитель – …" Конца фразы не было видно; лоскут провис.
*
Репетиция кончилась спонтанно. На пятый урок Эрик ("дылда") и его приятель Джордж ("радист") шли через овальную столовую. Восьмиклассники, довольные пропуском занятий из-за наряда, сновали с подносами. Сильно воняло рыбой. Серое небо за окнами стало тухло-сизым. Вышли на улицу. Учитель с партийцем по-прежнему говорили. Ребята прошли мимо на почтительном расстоянии от них. Уже в школе они сделали крюк налево, в сторону поликлиники, к своим зелененьким локерам. Забрав талмуды по истории Социалистических Штатов Америки, они пошли в аудиторию 101. В коридоре было шумно, но в классе уже на перемене стояла тишь. Еще бы – это же History 101… Многих не было – всё эпидемия виновата. Эрик сел на свое место: третий столик от окна в первом ряду, прямо перед учителем. В сто первой он мог себе это позволить. Без лишнего бахвальства.
Хлопнула дверь. Торопливым шагом к кафедре прошел негр в затертом сюртуке и бело-черном шарфе. Класс вразнобой встал
- Здравствуйте, дети.
- Добрый день, товарищ Барак.
- Дети (хотя какие дети, вы вон какие софоморы), для начала хочу сказать пару слов о ваших свободных эссе. В целом, конечно, неплохо, но есть и огорчения – многие показали незрелость суждений и, простите, инфантилизм. Многие "борцы" в кавычках за правду и все такое совершенно не дружат с элементарной логикой, не говоря уже о диалектике исторических процессов. Вот как можно было умудриться выдать в одном абзаце текста выдать четыре тезиса о бывшей республиканской партии; да так, что все четыре противоречат друг другу. Это, друзья-товарищи, особый талант иметь надо. (Общий смех). Даже удивительно, что многие из вас, выросшие уже вне буржуазной пропаганды, – помните, мы смотрели отрывок старой записи FoxNews? – все равно часто рассуждают в капиталистических категориях. Более того, это тревожный звоночек. Откуда национализм? Нетерпимость к мексиканцам – что за неуважением к нашей культуре, дети? Ваше счастье, что работы анонимные. Опять же великодержавность. Я понимаю, многие неоднозначно относятся к операциям СССР в Сирии и Сомали, но проблемы терроризма и пиратства мировое сообщество должно решать; пусть так, но решать. Неверно говорить, что Советский Союз – единственная сверхдержава. Что за буржуазная терминология? Социалистическая Россия первой встала на более прогрессивный путь, и, опираясь на ценности завтрашнего дня, ведет всех по этому пути к более справедливому обществу. Понимаете? Америка также вела раньше западные страны на базе торгашеских идеалов. Но ложный"символ веры" всегда проигрывает. Вот вы молоды, а я все помню, как сейчас. Повсюду грязь, нищие, безработные. Людей выбрасывали на улицу из купленных в ипотеку домов. Тысячи брошенных машин, запредельные цены на бензин. Расизм, преступность, проституция. И это я не сгущаю краски, скорее наоборот. Боюсь представить, кем бы я был при старой власти…
Учителя передернуло, словно ударило током по голове. Барак оглянулся: та же аудитория, кафедра с работами, парты, гипсовые бюсты Ленина и Вашингтона слева на шкафу. Официально это не признавалось, но многие непосредственные участники революционных событий восемьдесят шестого страдали от синдрома, похожего на посттравматический. В частности им часто слышался голос некого человека по имени С.Торителер. Имя этой галлюцинации, к сожалению, неизвестно.
Вот и в этот раз на вопрос о старой власти Торителер лукаво шепнул учителю:"Вы бы были сорок четвертым президентом США, господин Обама".
Чуть оправившись, Обама продолжал:
- Я хотел бы прочитать вам отрывок одной из работ. Хоть она и анонимная, я, кажется, узнал по стилю автора. Эрик, (он протянул несколько листов парню) твоя?
- Моя, - смущенно ответил Эрик.
- Я и не сомневался. Итак, слушайте:
Заголовок "Сила и свобода". Подзаголовок "Опыт антитоталитарного эссе".
Человеку присущи желания быть сильным и свободным. Важно понимать силу и свободу верно, чтобы не встать на порочный круг бега на месте, как сделало это буржуазное общество. Философ Спиноза писал, "свобода – это осознанная необходимость". Гегель и Энгельс цитировали эту мысль, процитируем и мы.
Дореволюционные крайне-правые мыслители нарочно смешивали коммунизм с тоталитаризмом. Переворачивая все с ног на голову, они ставили идеи Маркса и Ленина в один ряд с человеконенавистническим нацизмом. Ирония в том, что сами американские республиканцы и британские консерваторы с их ненавистью к бедным, к неграм, к инаковым были, безусловно, лишь в одном шаге от Гитлера, но сейчас не об этом.
Вопрос силы надо ставить не к человеку, а к обществу. История последних двухсот поколений показала: лишь единицы способны вслепую нащупать свою волю к власти над собой. Остальные же слабы. Это происходит потому, что общества, в которых они живут, порочны и ложнонаправлены. К примеру, буржуазное общество культивировало комфортную слабость – шопинг-моллы, роскошь и пошлые развлечения призваны были скрасить тягостное ощущение бессилия. Да и это было нестабильно. Каждый неизбежный кризис капитализма прибавлял к слабости чувство страха, и к власти приходили фашисты (в тридцатых) или неоконы (в семидесятых). В условиях мещанского общества цель воспитания сильного духом человека не ставилась, да и не могла ставиться.
Сильный духом человек ощущает в себе Волю с большой буквы. Это значит, он способен действовать сам, ему не нужны помощь государства, правительства, партии, церкви или родителей. Но "действовать сам" не значит "делать, что хочешь". Сильный обладает умом. Он осознает необходимость встать, пойти и делать то, что должен. Именно это понимание и есть свобода. Подлинно свободному человеку не нужна ничья указка, не нужны репрессии и принуждение; он способен своим умом и своей силой заставить себя делать необходимое.
Как раз неумение людей быть хозяевами своей воли и порождало тоталитарные режимы. Слабые отдавали волю страшному репрессивному аппарату или мягкому буржуазному травестийному Концлагерю Инкорпорэйтед, как бы прося их: "Распорядитесь нашей волей, заставьте нас жить хорошо или хотя бы неплохо и иметь смысл. Мы сами не умеем". Скрывать нечего: до революций восемьдесят шестого года тоталитарным оттенком страдала и мировая система социализма, искренне вступившая на пусть построения справедливого общества, но до конца восьмидесятых не сумевшая найти первопричину людской апатии.
Нынешний коммунизм – залог развития и общества, и человека. Никто из них более не должен выходить вперед, никаких перекосов. Великолепным примером являются нынешние США. В большей степени сохранена изначальная Конституция страны, по-прежнему проводятся выборы. Дело ведь не в инструментарии. То, что на последних выборах Демократическая партия набрала 4% голосов, свидетельствует о развитии и политического плюрализма в стране. Было, конечно, и трудное время. Но без запрета Республиканской партии и расстрела Белого дома в восемьдесят девятом мы бы не смогли сделать этот шаг вперед. Жизнь отдельного человека бесценна, но чтобы сделать хирургическую операцию, приходится пускать кровь.
"Новый коммунизм", провозглашенный в восемьдесят девятом как официальная доктрина человечества от Калифорнии до Камчатки, ставит, просто говоря, во главу угла силу духа и растущую из нее свободу человека. Пусть этих слов в решении съезда нет прямо – они витают прямо за этими историческими буквами. Новое образование воспитывает новых сильных и свободных людей. Анонимные эссе и бесконечные дискуссии тому подтверждение. Гимнастика ума рождает будущее уже сейчас. Это будет дивный мир, без неврозов и концлагерей. Это будут новые люди, без злобы и трусости.
- По-моему, это блестяще, - вскрикнул Обама, - аплодисменты дерзости этой надежды.
Сидящие отошли от летаргии и жидко похлопали. В комнате было душно, трещали подобно сверчкам люминесцентные лампы, от спертого воздуха хотелось спать.
*
…
И кто в тюрьме свой дом увидеть смог,
Тот не в тюрьме. Вот почему не ода,
Но тесного сонета краткий взлет
И в радостях мне люб, и средь невзгод.
И кто, как я (не шутит ли природа!),
Горюет, что стеснительна свобода,
В сонете утешение найдет.
Дмитрий ("партиец") захлопнул пыльный и увесистый том Вордсворта. По желто-коричневой библиотеке разошелся гул – было очень тихо, в тусклой читалке не было никого. В двойных окнах, справа от шкафа, сидел жирный паук и смотрел прямо на него, шевеля лапкой. Дождь перестал некоторое время назад. Напротив, за длинной стойкой у стены, скучая, сидела библиотекарь с вязанием. Казалось, зарубежный высокопоставленный комитетчик ей просто безынтересен.
Двойные двери открылись с трудом. На улице, за крыльцом, дул сухой ветер, холодно светило январское солнце – оно катилось уже на запад, в пустыни. Рваные шмотья налитых туч как зверье уползали на скорый ночной покой. Небо расчищалось.
Он перешел дорогу, открыл железную калитку. Парковка была почти пуста. Выбоины в старом асфальте были присыпаны щебнем. Дмитрий, озираясь как вор, прошел к своей Volga Marx Specter – здешние коллеги одолжили. Но смыться не удалось: маша руками, на стоянку вбежал Барак и стал барабанить в дверку.
- Извини, дружище (Дмитрий опустил боковое стекло), не получится пойти в "Под каштаном". Меня вызвонили сейчас. Честно говоря, пора уже уезжать, даже сейчас времени нет (Дмитрий посмотрел на часы). Прости, очень, очень жаль (Барак молчаливо кивнул). Такова служба.
- Скажи, - Барак сглотнул, - к черту формальности. Всё я понимаю. Скажи мне: кто?
- Хм… Некто Блэр и сын (учитель широко раскрыл глаза).
- Зачем?..
- Давай представим, что я не говорил, а ты не спрашивал. Все равно письмо получишь. Можешь, сейчас пойти дело сжечь. Чтоб сэкономить время. Давай, пока.
Комитетская машина на выезде попала одним колесом в рытвину и подняла целый фонтан камешков.
*
Когда комитетчики позвонили в их дом, Эрик дописывал что-то в зеленую тетрадь. На кухне билась в истерике мать – еще с утра забрали отца, она была не в себе. Пила горстями таблетки и смотрела сомнамбулическими глазами. Билась в такой истерике, что, задыхаясь, судорожно глотала воздух как рыба. Пила воду, чуть успокаивалась и снова захлебывалась слезами.
Парень, стараясь сохранить спокойствие, расписывал витиевато мысли. В "сеть: журналы" для этого идти не хотелось, потому его новая эстонская "Электроника" стояла рядом без дела. Почему русские творят, что хотят в мире? Разве это и есть провозглашенная ими новая свобода? Должна ли Америка унижаться перед Москвой, заискивать о финансовой помощи и терпеть публичные унижения? А будь все наоборот, как вели бы себя американцы? Эрик не находил ответы на эти вопросы. Не помогали и аллюзии на Шекспира и Ницше.
После десятого звонка, он открыл все же дверь. Вошли двое костюмированных специалистов. Пригласили Эрика пойти с ними. Дневник не взяли. "Потом возьмут", - решил мальчик. Они спустились по лесенке в три ступени и вышли прямо на рыжий закат. На их гравийной дороге стоял черный Ford Voronok, многоцелевой микроавтобус. Эрик и двое сопровождавших вошли через заднюю дверь в салон. Там кроме водителя сидел тот гость учителя, человек с лицом скромного бульдога.
Скромный бульдог улыбнулся и сказал по-русски:
- Добро пожаловать на борт!
- Я… Меня… Меня арестовали? – заикаясь, спросил Эрик.
- Нет, ну, что за глупости еще "арестовали". Ты ж свободный человек. Кто тебя арестует? Помнишь, ты сам писал – "осознанная необходимость". Мы, как видишь, тебя не держим, мы вообще к тебе занимательнейшее предложение имеем. А то, что ты должен поехать, ты должен понять сам. Думай.
Прошла минута или около того. Эрик тяжело держался обеими руками за свою тяжелеющую голову. Ему казалось, его загнали в клетку, построенную им самим. Глупо, очень глупо.
- Хорошо… я поеду. Я … слушаю ваше предложение, - ответил он, наконец.
- Мы тебе предлагаем за наш счет турпоездку по диким тропам, экзотика, минимум людей и все такое. Каноэ, лодки, собачьи упряжки, чего только нет. Ты же хотел настоящих эмоций. Вот они тебе. Года на три-четыре. Камчатка, Чукотка, Аляска, Скалистые, Пустыни, Анды, Патагония, Антарктика. Мне тут подсказали, ты пишешь неплохо. Говорят, публиковаться даже надо. Вот вернешься, и посмотрим… Ладно, трогаем!
- Не-неожиданно. А… А я тут в постановке главную роль играю. Как быть?
- Поверь, парень, это не твоя главная роль.
Эрик глупо улыбнулся. Щуплый помощник, сгорбившись, сделал два шага в конец салона и захлопнул обе створки. Минивэн поехал. Снаружи на задней двери было написано "Комитет государственного туризма. Мы победили тоталитаризм!".