Вообще я человек хороший: деньги даю взаймы, бабушкам в метро сумки на колесиках регулярно поднимаю. И опускаю тоже. Да и не в деньгах или сумках дело. Я к людям хорошо отношусь. Они подленькие, грязненькие, животненькие. Они оскорбляют мою мать, плюют мне в суп, гадят в толчок, а я к ним стараюсь по-хорошему. Ничего не поделаешь, такой уж я человек.
Ученые давно подозревают, что в людях это подленькое — не наносное, а постоянный жилец. Я в это верить не хочу. Почему? — спросите вы. А потому что наша жизнь, все научные конференции и черно-белые газеты исходят из того, что мы приходим в этот свет из платоновского мира идей милыми котятами. Добрыми и вообще. Поэтому у нас есть всеобщее избирательное право для белых мужчин и всех остальных, а также желание легализовать эвтаназию. Если человек, оказывается, родится уродом, то зачем ему право? Вот, именно поэтому черно-белые газеты об этом не пишут.
Я лично люблю всех людей. Люблю как принцип. Представьте посреди черноты космоса скромненький сине-зеленый шарик, а на нем копошатся, стреляют, умирают, голодают эти муравьишки. Ну как не пропитаться к ним симпатией? А если еще дальше камера отлетит от шарика в бесконечный холод, то можно представить в какой-нибудь современной компьютерной аллегории еще и Бога, тогда вообще, кажется мне, эти насекомые — братья, и хочу им всем добра. Пусть победят рабство, рак и порнографию, и будет счастье.
Впрочем, куда мне — я контракта кровью не подписывал, оффер от канцелярии Христа не получал по факсу, я относительно спокоен. Православная патристика интересна как философская головоломка. Тот же Гегель куда скучнее — хотя, говорят, его просто скверно переводят на русский. Так вот, о христианах. Пока они есть, моя бытовая мизантропия оправдана. Все свои восемьдесят социологических поколений они штопором входят в ту же апорию - люби ближнего, подставь другую щеку, люби гонящего. Последователи учения Распятого (как по дурости старый Ницше еще подписывался) были весьма непоследовательны — перед лицом вооруженного нападения, они должны были бы встать покорно на главной площади, сложить оружие. Пока их бы били, да посильней, копытами в грязь втаптывали, подковами проламывали черепа, насиловали бы до смерти их маленьких дочерей, любимых жен и матерей, они должны были молить своего Господа (что-нибудь малодушное вроде "да минует меня сия чаша"), любить нападающих и подставлять другую щеку. Тут, думаю, и о арабах бы речь не шла, на германцах бы все христиане и кончились. То есть, конечно, гонители и мучители и заценили бы этот мазохистский порыв, но замочить бы все равно всех замочили. И золото взяли бы.
Так что фигня все эти человеколюбивые учения. Когда речь доходит до условных рефлексов и естественных потребностей, вся любовь к ближнему замолкает. Если не сразу, то постепенно. С восточными учениями та же ерунда. Если все иллюзия, ребята, ну, чего вы тогда паритесь? Ядерное оружие вам к чему? Короче, последовательных людей встретить трудно. А если они и есть, то им на меня-то уж точно плевать. Как гималайским йогам или деревенским алкашам.
Меня мое двуличие не парит. Как гласит русская народная мудрость, одна голова — хорошо, а две — лучше. А чем эта этическая микрошизофрения — не две головы внутри меня? Первая, как бы цитируя греческий золотой пятый век (за которым была пелопонесская война и все умерли, но это неважно), говорит: "Люди злые, потому что устали, их обманули, предложили им масонский заговор за полцены. И вообще в людей надо верить, потому что тогда в истории, в жизни, в философии появляется смысл". Вторая собственно про философию не говорит, она сухо и с известными промежутками изрекает: "Бля, какой же урод перед тобой"; и снова, соответственно, замолкает.
Я живу в общежитии. Интересно, что было бы антонимом к этой фразе? Возможно, "мы умираем в частносмертии". Так вот. Последний год мне стал попадаться регулярно на глаза первокурсник. Худосочный, просто скелет. Голова кучерявая, с козлиной бородкой - как перевернутый треугольник. Когда он идет, башка его трясется, будто он китайский болванчик. При этом он горбатится, выпячивает голову вперед и поглаживает бородку вперед. Мне это настолько мерзко, что каждый раз при случайной встрече по моей коже пробегает дрожь. Он всегда окружен толпой юных поклонников и поклонниц, и вечно рассказывает что-то об аллюзиях в кино Линча или о значении этой книги Кьеркегора. Будто такой козлиный сопляк что-то в этом понимает. Просто понты. Но он всегда еще так важно наклоняет голову чуть влево, снова хватается за бородку, чуть щурится, и отвратным голоском-фальцетом пищит свои умности. Как же я его ненавижу.
Как его зовут, не знаю. Условно я прозвал его Алдар. Сам знаю, странный выбор. Последнее время, и так все было не слава богу. На работе забыли про мой день рождения, а я этим уродам последний год сдавал усердно по двести рублей. Да чтоб им пусто было. Какие-то скоты утащили портфель с документами. Теперь надо ходить по нашим милым присутственным местам, где только от запаха двери хочется блевать. Родители не знают, чего хотят - у них экзистенциональный кризис. При чем тут я, вообще не понимаю. Даже чужой кот меня оцарапал. В общем все шло к тому чтобы я перестал примать персен и перешел к антидепрессантам. Еще и солнца нет. Никогда нет. Музыка грустная, и друзья плачут. Если они, конечно, друзья.
На этом фоне Алдар просто не должен быть как факт объективной реальности. Вчера для кайфу я ходил в нашу церковь - тут на троллейбусе недалеко. Приехал, как люблю, до службы. Потерся, иконы посмотрел, к книжкам приценился. Я службы не люблю, потому что не знаю, что там делать - тупо себя чувствую. Уехал, короче, подзаряженный психотерапией колоколов, а тут эта личинка скунса сидит и страшной девочке втирает про Бусидо и путь самурая. День насмарку.
Сегодня я ходил на митинг. Митинг в поддержку власти. Мы его нелегально устроили с друзьями. Минут пятнадцать мы поорали наши требования, потом офигевшая милиция сказала, что мы идиоты. И что бы вы думали, иду по лестнице на свой третий этаж. Этот недоделанный латексный продукт сидит в компании таких же гондонов малолетних. Курят "парламент", пьют две бутылки водки и поют рок-песни восьмидесятых. Бездумно перебирают струны и слова. Думают, они к духовности приобщаются. Ненавижу их всех.
Пришел к себе. Сидел, схвативши голову двумя руками. Ничего делать не могу. Из мыслей все не шел Алдар. Таких надо устранять из мира, чтобы его не отравляли. Как пауки. Так и решил. Хоть и успокоился почти. Пить захотел. Оделся, пошел в магазин. Выхожу в коридор. Там пусто, полутемно и тихо. Дверь с лестницы скрипнула. Шатаясь, выполз Алдар. Он, улыбаясь, направлялся ко мне. Что-то бормотал, кажется, "Когда Хайдеггер?" — кобылий бред. Наклонил морду опять, воняет перегаром от твари. И хвать себя за бороду и медленно-медленно гладит ее так, словно издевается. Сгорбился еще немного, и снова за волоски хвать. А я уже закипаю — он снова головой мотает вверх-вниз. И тупо лыбится, наклоняя сильней голову. Все смешалось, мне стало все равно. До него, кажется, только пальцем дотронулся, а, может, и обеими руками со всей силы. Короче, со всей дури я его нализавшегося о стену херакнул. И стало хорошо. Благо, удержался и ногами не стал.
Надо завтра в народ пойти.
<2007>