Троллейбус чинно закрыл двери и дернулся в движении. «Остановка «Хлебозавод» вежливо прозвучал голос из динамиков. Женщина смотрела в окно на проплывающие мимо большие витражные окна спортивного магазина. Когда-то, очень давно, за этими окнами была совсем другая жизнь – там был детский садик-интернат, для детей тружеников металлургического завода имени Октябрьской Революции… Память услужливо понеслась в прошлое…
Наташка, выслушав лекцию о своем непотребном поведении и неумении беречь одежду, надела выданное матерью чистое платье – белое с оборочкой в горошек по подолу. Противное платье. Пачкается моментально, мать ворчит и жалуется подружкам, что на день приходится по два раза выдавать чистую одежду, что коленки разодраны все лето – дочь неуклюжа, постоянно падает… Ну как, в 11 лет, летом, можно чинно сидеть на лавочке, чтобы не запачкать белое платье? Да никак! У Наташки заранее испортилось настроение от этого платья. Она решила пойти к матери на работу, чтобы хотя бы за вечер ничего с этим платьем не случилось. Мать работала в заводском детском садике-интернате вечерним воспитателем, а проще говоря, ночной нянечкой. Детей приводили в понедельник и забирали в пятницу вечером. Должны были забирать еще и в среду, но далеко не все родители делали это. Оставшиеся в среду дети ревели от тоски по мамам и зависти к тем, кого все-таки забрали, висели на нянечке, которая от души жалела их за такое вот, неофициальное сиротство, за непутевых или слишком занятых родителей, и, как могла, скрашивала их интернатную жизнь своими сказками, песнями и поздним, не вписанным в меню, ужином. Наташка иногда приходила помогать матери.
Садик находился в огромном дворе большого жилого дома Металлургов. Двор был замкнут, выходил на улицы через арки и узкие проходы, и, как любое замкнутое пространство, жил своими неписанными законами. Наташка никогда не пыталась подружиться с местными. Понимала, для чужака это было довольно опасно.
Наташка сидела с матерью на кривой скамейке возле садика. В эту среду осталось два ребенка, которых мать выпустила перед сном на прогулку. К ним подсела женщина и потек скучный неинтересный взрослый разговор. Жизнь загустела, как сахарный сироп, обволакивая скукой сознание и тело…
- Мама! - девочка вцепилась в руку матери – по двору ехала маленькая тележка. На тележке сидел человек. Вернее обрубок человека – ног не было до самого паха. В задубевшем от грязи пиджаке, заросший щетиной мужчина, передвигался при помощи рук, на которые были намотаны красные лохматые тряпки.
- Не бойся, деточка, это калека. Он ничего тебе не сделает, видишь, какой…Ошивается тут каждый день, пьяница. Уж не знаю, живет где-то или так, на помойке спит…
Мать попрощалась с собеседницей и повела детей ужинать и укладывать спать.
Наташка с ужасом смотрела на тележку, повторяя про себя выросшее в кошмарный образ слово - «ка-ле-ка». Мысли понеслись вихрем: «Если он где-то живет, как он по лестнице поднимается? Если он нигде не живет, что он ест?» Невольно, вопросы прозвучали вслух. Калека посмотрел на Наташку, улыбнулся жалко и обреченно, подтянул тряпку на кулаке и сказал вдруг: «Это у меня пока тряпки, а были резинки. Кольца резиновые. Но истерлись, а товарищ обещал мне металлические сделать – тогда легче будет, только стучать будут по асфальту – видишь, какое дело.. Сделает из металла, если пронесет через проходную, будет мне легче.. Вот ведь жизнь какая, понимаешь.. Не бойся меня, я не всегда был таким…»
Внезапно в калеку полетели камни. Местная шпана хорошо подготовилась – снарядов набрала с запасом. Предводительствовал высокий худой парень, явно старше остальных. «Огонь!», -командовал он и в калеку на тележке обрушивался град камней. Тот, растеряв свои тряпки, закрывался руками, пытался отползти под защиту деревьев.
Неведомая прежде ярость ударила Наташке в голову тугим багровым потоком. Не помня себя, крича: «Не смейте, он же калека!» девочка бросилась в драку. Со звенящей красной пустотой в голове, не успев подумать, что делает, налетела она на обидчиков, царапалась, тоже кидала камни, которые теперь летели в неё, бросалась с кулаками в лицо.. Старший резко вдруг дал отбой. Распаленная дракой ребятня, тем не менее, подчинилась сразу, попытавшись, однако, словами убедить своего атамана, что следует проучить наглую девку. Атаман, стоявший все это время в стороне, грубо выругался и сказал: «Быстро рассосались! Не видите, она сумасшедшая!» Подняв Наташку с земли, он вдруг спросил мягко: «Больно тебе? Ты что, и вправду с ума сошла? А если бы я не остановил их? Ты дура, да? Ты дура!» Вырвавшись, девочка убежала. Под кустами, трясясь всем оставшимся телом, плакал калека: «Деточка… деточка моя… дочка…» Грязные руки суетливо шарили по карманам пиджака. Выудив, наконец, засаленную карамельку, калека протянул её Наташке: «Вот! У меня просто нет больше ничего. Это все что есть, еще вот мелочь, возьми! Возьми, прошу тебя!» На заскорузлой ладони появились медяки.
Наташка осторожно взяла карамельку, зажав ее в кулаке, чтобы потом, незаметно выбросить. Красная пустота отступала медленно, заболели разодранные коленки и локти. Ужас, наступивший от созерцания испорченного платья, в один миг поглотил все остальные чувства.
Вышла мать, всплеснула руками: «Ты специально, да? Невозможный ребенок, отродье дьявольское! Иди домой, быстро! Надо же, испортила платье! Уже успела упасть, извалялась в грязи вся! Свинья то, она везде найдет грязи!»
Дома, запершись в ванной, Наташка плакала, переживая события вечера. Явился откуда-то запоздавший страх, думать о том, что было бы, не останови главный драку, не хотелось, саднили коленки, болели ребра… Но сильнее всего душили неясные образы несправедливости жизни, чужого безразличия и непонимания…