ХРАМ
- Я не хочу уходить сейчас, - говорил Вил. - Мы можем, теперь безопасно, но я не хочу.
И потом ещё:
- Я вижу так мало, я сожгу свой Дар и убью себя, тем всё и кончится. Я не знаю, не знаю себя!..
От таких разговоров во мне что-то обрывалось, и я почти кричал: нет, замолчи, нельзя сражаться, не веря в победу! Он улыбался печально. И был очень взрослым, задумчивым и далёким.
Часто он уходил, решительно отвергая попытки увязаться следом (а я прятался в домик и лежал, не двигаясь, пока снаружи не доносился его голос, негромко поющий без слов); но иногда молча кивал, и я шёл с ним. Когда не успевали вернуться до заката, спать приходилось там, где застала нас тьма (ночи весной беззвёздны и непроглядно-черны), и наша полянка казалась мне на редкость уютной, а кривой крохотный домишко - самым роскошным из жилищ. Я прижимался к спине Вила, такой худенькой, с острыми лопатками, и думал, что будет с нами дальше... от этих раздумий мне хотелось плакать.
___
... Я проснулся в холодном поту - сон я забыл, но он был невыразимо ужасным. Вил лежал, закинув руки за голову, и улыбался, и его глаза мечтательно взирали на что-то невидимое, бесконечно далёкое от Сумрака. А я был совсем маленьким и никому не нужным в огромном равнодушном мире, меня трясло, в памяти метались обрывки того кошмара... Вил засмеялся, не обращая на меня внимания, и я с размаху ударил его по щеке. И беззвучно заплакал от стыда, и отворачиваться не стал: пусть видит, так мне и надо... Он привстал, внимательно посмотрел мне в лицо и лёг головой на мои колени. Глядел в небо, окрашенное розовой дымкой рассвета, и насвистывал песенку, которую я часто играл на флейте.
- Я не хотел, - тихо сказал я. - Я не понимаю, почему... но неважно. Ты знаешь, как в Ордене платят долги. Пожалуйста, позволь мне заплатить. Дай мне простить себя хоть за это!
- Хоть за это? А за что ещё?
«Я никогда тебе не скажу. Никогда».
- Пробуждение? Твой плащ? Книга? Я что-то упустил? - он коснулся моих волос и вдруг дёрнул - я даже вскрикнул. - Вот тебе плата. И хватит, Рыцарь. Не хочу больше слышать о долгах и искуплениях.
Я мог только кивать.
- Ты не хотел обидеть, отчего ж мне обижаться? Просто страшный сон. Ты его помнишь? - я мотнул головой, а он помолчал и задумчиво промолвил: - Кажется, я понял. Мои мелодии... - но не стал ничего объяснять, только бросил неясную фразу: - Рыцари слышат Вэй. Но зачем играть в Тени с Кружевами?
Его вопросы так напугали меня, что теперь я почти радовался молчанию: чем искать ответы, лучше пусть отдаёт внимание Книге! Я постарался взять себя в руки и отбросить мрачные мысли, занимался с мечом, прилежно пытался освоить искусство приготовления пищи, а в промежутках играл на флейте или подбирал на минеле мотивы старинных баллад Ордена - мне казалось, выходит вполне неплохо.
В те дни мы не выбирались из узкой полоски дикой земли у Черты: тут Вил мог касаться Кружев, не привлекая внимания Звезды. И всё равно рисковал: рядом лежало Поле Трента, Луча со славой «самого талантливого Вэй и самого сурового Учителя». Но тогда это было окутано тьмой для меня: Полей я не ощущал, часто вовсе о них забывал и понятия не имел, как тесно связана с ними судьба моего друга. И представить не мог, что и моя судьба связана с ними не менее тесно, и связь эта вызовет в мир Сумрака властную и грозную силу... и Вил видел не больше меня. Но он отлично понимал, как опасны его игры с Кружевами, - и продолжал игру. Пока я ожидал, грустил и грезил, он танцевал на остриях кинжалов...
«… и замирал от ужаса, и смеялся над своей дерзостью и своими страхами; вымерял каждый шаг - и взлетал на вершины самого отчаянного безрассудства; то решался вытворять всё, на что хватало сил и уменья, то пугался, и отступал, и осторожничал снова. Но Энт об этом ничего не знал…»
Но он об этом ничего не знал и жил почти спокойно. И заканчивалась весна, и тёплый ветер унёс дождевые тучи, и лес расцвечивался свежими красками, звенел птичьими голосами, благоухал. Энтис проделал новую дырочку в ремне; волосы отросли до лопаток, и он обрезал их кинжалом. Он целыми днями не вылезал из озера, даже засыпал там, лёжа на спине, и Вил подплывал бесшумно и со смехом утаскивал его под воду. Сандалии протёрлись, и снова пришлось разрезать сапоги, чтоб их починить. В починке нуждалась и одежда: за три знака лесной жизни вся она истрепалась и порвалась, и Энтис (без особого волнения, впрочем) подозревал, что даже белый плащ никого не убедит, будто он Рыцарь, если под плащом заметят лохмотья, какие не часто увидишь и на нищем бродяге.
Конечно, он мог выйти на тракт и дождаться фургона торговца, мог сходить в Эверн - там его всегда принимали как желанного гостя (в особенности, юные сьерины)... Рваная одежда, руки в мозолях и ссадинах, криво обрезанные волосы - всё это было неважно. Если б Вил напомнил, как Рыцарю на Пути добыть вещь, которая ему нужна, он пошёл бы без всякого протеста, удивляясь, что сам не догадался.
Но Вил не напоминал, и Энтис никуда не шёл и занимался шитьём, пуская на заплаты то, от чего уже остались одни лоскутки. Плоды его усилий выглядели весьма причудливо, но он был ими вполне доволен; да и вообще, в летнюю жару одёжка не очень нужна... Замок, Путь, нарушенная Заповедь - всё отступило в тень, в расплывчатую далёкую неясность «когда-то». Всё, кроме полянки и Вила.
___
Потом ему казалось, что Вил с самого утра был необычно взволнован, вглядывался в свои незримые Кружева с какой-то мучительной одержимостью во взоре... А он был спокоен (насколько мог, глядя на Вила с Книгой), и день его шёл обыкновенно: набрал, поджарил и съел грибы - без участия друга, зато с энергичной помощью двух соек и бельчонка, - потанцевал с мечом, искупался и принялся вырезать из дубовой щепочки гребень. Дело простое и приятное, возиться с деревом и ножом он любил с детства; но работа, занимающая глаза и руки, оставляла разум свободным и открытым для раздумий, а те вскоре сделались столь темны и тревожны, что нож то и дело срывался, окрашивая гребень алыми разводами.
- Спятил, - вздохнул Вил, касанием Чар отнял нож и по рукоять загнал в стену. - Дай руку.
Энтис подчинился (противиться просто не посмел), сцепил зубы и смотрел в сторону, изо всех сил пытаясь не дрожать. Вил развёл ладони, и освобождённая рука упала в траву - без единой царапины.
- Что ты чувствовал? - хмурясь, спросил он. - Боль? Страх? - он сильно куснул губу. - Отвращение?
- Ты скажешь... - Энтис покраснел. - Спасибо. Ты настоящий вейлин теперь? Исцеляешь раны...
- Чуток порезался, тоже мне раны. Услыхал бы тебя вейлин да на меня поглядел - умер бы со смеху. - Вил помолчал. - Энт, почему ты никогда не спросишь, что там написано?
- Я не Чар-Вэй. - Его пальцы судорожно стиснули заготовку для гребня. - Меня Книга не касается.
- Но она принадлежала твоему отцу.
- Нет! - его кровь словно обратилась в пламя и кипела в жилах. - Он только хранил её, она досталась ему от отца, как и мне! Она была у него - но она ему не принадлежала!
- Я думал, Орден презирает Вэй, - медленно сказал Вил, - но ты... но отчего бы Ордену бояться их?
- Тебя я люблю, а не презираю! Будь менестрелем или Вэй, а мне ты друг, и всегда будешь другом!
На щеках Вила вспыхнули и тут же пропали алые пятна.
- Не презираешь, но... Что злого в умении слышать Кружева, Энт? Чего тут бояться?! Я изменился? Стал хуже? Я должен понять! Чар - ткань, из которой сотканы души, она создана Мерцанием, где же в ней Тьма? Мерцание - дитя Света, и так прекрасны мелодии Кружев! Если б только ты мог услышать...
Энтис невольно поморщился.
- Энт, но почему?! Глядишь то с испугом, то печально, кричишь во сне... ты боишься Чар, ведь так? Я лечил тебя, а ты побледнел, как в День Кораблей, когда вэй’Брэйвин прошёл рядом. Ты сказал, у него тёмная тень. И у меня тоже? Ты уверен? Я иду во Тьму? Посмотри в моё будущее, Энт, скажи мне!
Голос его взволнованно звенел, глаза блестели - казалось, ещё миг, и он заплачет. И это сдержанный Вил! И даже не пытается справиться с собою или скрыть... Энтис смущённо отвёл взгляд.
- Я не умею видеть будущее, когда пожелаю, - пробормотал он. - С Брэйвином знание пришло само.
- А про меня знание не приходит? Или ты говорить не хочешь? Ох, Энт, мне бы Магистра, любого...
Энтис порывисто схватил его за плечи.
- Это и есть путь во Тьму, короче некуда! Магистры не делают сильнее, они ломают, убивают душу! Вейлин с твоим лицом, вот кто получится, но тебя, Вил, тебя не будет! Лучше по-настоящему умереть!
Вил усмехнулся - не очень-то весело.
- Какие страстные речи! Ты о Магистрах ни черта не знаешь, кроме сплетен. Ведро вранья, ложечка правды. Ну почему ты берёшься судить о вещах, о которых не имеешь ни малейшего понятия?
Энтис упрямо сжал губы.
- Я чувствую. В Звезде есть зло, и для тебя Дар обернётся злом, если пойдёшь к ним! Почему! Дева Давиат! Я не знаю, почему, просто ощущаю. А сделать, чтоб и ты ощутил, извини, не могу! - и с обидой добавил: - Стоило спрашивать, если собирался только посмеяться!
- Я не смеялся. Но верить... - Вил вздохнул. - В трясины Магистров, я люблю свободу. Энт, а давай уйдём далеко-далеко. Мне надо устать по-настоящему. Может, тогда я вспомню, как людям хочется есть и спать. А то мне кажется, будто я вот-вот растаю, или превращусь в пылинки, танцующие в лучах солнца, и меня унесёт ветер, или допоюсь до того, что останется только голос да колебания струн...
___
Шли быстро. Энтис не понимал, какое удовольствие Вил получает от столь стремительной прогулки - но, по крайней мере, сегодня они не продираются сквозь колючки и заросли крапивы, не бредут по колено в вонючей грязи и не ползают, словно земляные черви, а идут, как людям и положено, ногами и выпрямив спину. Он не пытался узнать места: Лойрен начал нравиться ему загадочным, незнакомым... опасным - но это и привлекало: страшась грозной чужеродности леса, в то же время он восхищался ею.
То была ожившая сказка - о принце, что блуждает по заколдованному лесу. И находит - то мрачное логово колдуньи-старухи, вначале принявшей облик юной красавицы, то - заброшенный замок, полный опасностей и страшных секретов, то - прелестную девушку, испуганную и одинокую, готовую отдать и доверие, и сердце в обмен на странные, невыполнимые желания... Рядом с безмолвным Вилом в чаще Лойрена легко сочинялись такие сказки. В воображении возникали красочные картины приключений и битв, коварные враги и злобные чудовища, но он всегда выходил победителем. Одно лишь смущало: глаза его принцессы (высокой, тоненькой, с белой кожей и роскошными, цвета полночи, волосами), чёрные и бездонные, были то насмешливо-холодны, то невыразимо далеки и печальны, а нежны столь мимолётно, словно и она здесь - в Сумраке и в его объятиях - появилась на миг и вот-вот исчезнет, и невесома, хрупка их любовь... Энтис думал о ледяном огне, и о вершинах, у подножия которых обречён топтаться вечно, жалкий и крошечный из тех заоблачных высот, и о плате за нарушенное слово... и о близости, причиняющей тревогу и боль, и невозмутимом, бесплодном, бесчувственном одиночестве. О чём думал Вил, он не знал, но был почти уверен: для него в мыслях друга вряд ли хватило места.
Заросли поредели; лес остался волшебным, но уже не пугал, и из фантазий Энтиса исчезли жестокие Вэй, измученные пытками узники и развалины замков со следами ужасных преступлений. На смену кошмарам пришли странствия в чудесных новых краях, важные и радостные открытия, свершаемые им чудеса отваги, ловкости и благородства... и девушка, которая будет смотреть на его подвиги сияющими (непременно чёрными, как ночь) глазами, и которую он на руках унесёт в самое безоблачное счастье... и тут грёзы растаяли: из полутьмы друзья вынырнули на лужайку, заросшую крапивой и терновником. А на узкой тропе отчего-то не росло ни травинки, и тому, кто по ней бы пошёл, кусачая растительность тоже не грозила, хотя идти пришлось бы на волосок от жгучих и шипастых живых стен. Нет, скорее, стражей, с оружием наизготовку сомкнувшихся плечом к плечу для охраны... храма.
Старого, очень старого храма. Стены, густо оплетённые вьюнками, поросли мхом, сквозь трещины пробивалась трава и алые, лишённые запаха цветы каменицы; а лиловый камень, гранит скал Каневара, приобрёл свинцово-серый налёт, будто запылился или поседел от старости. В точности как и Замки Ордена - а те были построены из такого же камня более двадцати столетий тому назад.
Они поднялись по стёртым, упругим от мха ступеням и застыли в проёме меж двух витых колонн - лицом к лицу с хозяйкой дома. Прелестная и юная... и мраморная. Она стояла в белом круге посреди небольшой залы и приветливо улыбалась. Одна из тонких рук вскинута к лицу, поправляя выбившийся из причёски локон, вторая простёрта к ним в гостеприимном жесте, а на запястье - искусно вырезанный из дерева или кости широкий браслет; длинная юбка слегка взметнулась, открывая стройные босые ножки... Вся она была - белый мрамор, но почему-то сразу делалось ясно: глаза у неё синие, как летнее небо, губы могут поспорить сочностью с алой каменицей, густой поток вьющихся волос напоминает о листьях вязов, облетающих под ветром поздней осени в преддверии холодной зимы, а лента на волосах сплетена из золотистых шёлковых нитей. А поясок платья - простая верёвочка, наверное, схваченная второпях, когда девушка заспешила к дверям, чтобы принять нежданных гостей... Невозможно было поверить, что лишь талант резчика вдохнул жизнь в мёртвый кусок мрамора! Куда легче представить, будто некий злобный колдун обратил её в камень, и её дом тотчас же умер вместе с ней. Но стоит снять злое заклятие - и он восстанет из руин и заиграет свежими красками, едва зазвенит её весёлый смех...
- Она сейчас с нами заговорит, - прошептал Вил. - Она... такая живая.
Энтис опустился на колени и притиснул к груди крепко сжатые руки.
- Дева Давиат, - сказал он чуть слышно. - Ты позволила увидеть... спасибо. Тебе не всегда приятно на меня смотреть, я знаю... но я стараюсь, очень. Не оставляй меня, ладно? Пожалуйста, не оставляй.
Вил стоял, замерев, и даже дышал тихонько: когда человек говорит с богами, лучше ему не мешать.
«Ты нравишься и мне, - словно извиняясь перед ней, думал он. - Если легенды хоть в чём-то не врут, ты достойна и памяти, и восхищения... Он и верно сын Света, а я просто человек, не самый хороший, и богов мне радовать нечем, разве что позабавить... но если ты вправду есть, я хотел бы не огорчать тебя. Я мог сказать вслух, но зачем тебе слова и стояние на коленях, если ты и без того знаешь, что это так?»
- Ты видишь цвет её волос? - негромко спросил Энтис. - Красное золото, да? Ведь ты видишь?
- А глаза синие. Красивая. Её, наверно, и живую звали богиней. Счастливый её Нерин! Он не успел стать ей возлюбленным, но быть рядом, любоваться, мечтать, как вы будете вместе... это уже счастье.
Друг поднял к нему лицо с широко распахнутыми удивлёнными глазами.
- Вот что ты думаешь о любви? А по-моему, для счастья мало смотреть и мечтать. Счастье - если ты ещё можешь обнять её, целовать...
- И разделить постель? - задумчиво договорил Вил.
Энтис, слегка краснея, согласно кивнул.
- Верно, - пробормотал Вил, - но не только... Энт, зачем в лесу храм? Для зверей, что ли, построили?
- Тропинка не заросла, - заметил Энтис, не поднимаясь с колен. - И изваяние белое. Словно помыли.
- Да, непонятно. Я не слышу памяти о людях... - он осёкся. - Изваяние. Такая искусная работа дорого стоит! Вдруг её какой-то Вэй украл, а тут спрятал? Храмы Давиат не строят из гранита... Может, она затем нас сюда и привела, чтоб вору помешать, - и двинулся к мраморной девушке в белом круге.
Он шёл всё медленней, затем вытянул руки порывистым жестом, пошатнулся и упал на колени у ног богини. Энтис вскочил, леденея от страха, и тут рука Вила коснулась изваяния. И отдёрнулась, как от раскалённого железа. Он вскрикнул... и лежал на замшелых каменных плитах, и пальцы руки, которая притронулась к богине, стиснулись в кулак так сильно, что Энтис не сумел разжать их, как ни пытался.
«Воздух плотный и густой, и ветер в лицо. Откуда здесь ветер? Она совсем рядом - и так далеко... расплывается в глазах... Трудно дышать, что со мной, я теряю сознание, отчего? Ветер... ты хотела поставить меня на колени? Темно... Подпусти меня, пожалуйста, подпусти! Разве мой путь во Тьму, и сойти с него я не в силах? В чём я виноват, за что ты отталкиваешь меня?! Ты - такая милосердная и щедрая! Ближе. Ещё ближе. И... дотронулся. Вспышка прорезала тьму, молния сорвалась с небес и вонзилась, пройдя через ладонь, прямо в сердце, и я горел, горел, как факел. Кто-то в белом манил... девичий голос, высокий и чистый, вскричал моё имя... и я стоял в огне под ослепительно-чёрным небом, один, один навеки, пылая живым факелом. На пепелище - творении моих рук; среди сотен ужасных смертей по моей вине. И мучительно ясно - лицо в золотых локонах, сожжённых, слипшихся от крови; серые глаза, невидящие, застывшие, неживые, - и кровь повсюду, во всём мире ничего, кроме крови, и огня, каким был я сам, и усталого мёртвого лица, островка угасающего сияния в океане крови и огня...»
... Вил, наконец, хрипло вздохнул и открыл глаза; и если бы Энтис не боялся рассердить друга таким бурным проявлением чувств - обнял бы его изо всех сил и расплакался от счастья.
- Где мы? - Вил привстал, беспокойно озираясь. - Я был в храме... ведь был, да? Давиат... я упал...
- И потерял сознание. - Энтис вновь уложил его голову к себе на колени. - Мы у ручья, недалеко от храма. Я тебя вынес. Ты был горячим, будто в лихорадке, и сейчас всё ещё...
- Вынес? - друг не сводил с него глаз. - Просто подошёл и вынес? Что ты чувствовал? Да говори же!
- Испугался, - сердито фыркнул он. - А ты бы что чувствовал на моём месте? Лежишь, как мёртвый, а я ничего не понимаю, ничем не могу помочь... Ты странно шёл - будто сквозь ветер. Почему?
Вил отвёл взгляд.
- Не знаю. Всё потемнело... когда я ел в последний раз, два дня назад? Ох, ты тут ни при чём! - он поморщился, глянув на друга из-под ресниц. - Я не хотел, но в этом-то и дело, и не надо выдумывать глупостей - храм, Давиат, Чар... кто угодно может потерять сознание от голода, и ты тоже! Разве нет?
- Да, - согласился Энтис, с трудом отыскав некий смысл в этой несвязной речи. - Если бы я два дня голодал, то и тара не прошёл бы. Надеюсь, теперь-то ты образумишься и станешь есть нормально? Вэй или нет, но без еды ты умрёшь. Вот, уже падаешь на ходу. И твоей силе Чар голод вряд ли полезен!
- Да, - пробормотал Вил. - Да, да, ты совершенно прав.
Больше они эту историю не обсуждали... К радости друга, отказываться от еды Вил перестал. И ещё «вылечился» от Книги: не забросил совсем, но читал куда реже. Зато не расставался с Лили, пел лучше прежнего, и Энтис едва сдерживал слёзы, возвращаясь в счастливые, удивительно беззаботные дни до Пробуждения... Они часто сражались, и Вил танцевал так, словно всю душу без остатка бросал в танец - самый строгий учитель был бы доволен. Энтису, кстати, казалось, что он строгий и есть. А дома его отчего-то считали чересчур снисходительным. Кер однажды сказал, что именно поэтому вокруг него постоянно крутится куча детишек, желающих сразиться. А он-то думал - наоборот, слишком их гоняет!
Но и теперь Вил уходил, почти каждый день - и один. Ни просьбы, ни уловки Энтису не помогали...
А потом Вил сказал ему: «идём». И он собрал дорожный мешок, попрощался взглядом с невзрачным смешным домиком и последовал за другом. Куда - не спрашивал: это было неважно. Шёл Трон, первый знак лета, его любимое время года, и всё казалось особым, волшебным: и ночи ароматны и звёздны, как никогда, и солнце обогревало нежно, не утомляя тяжёлой жарой, и лёгкий ветерок появлялся именно в тот час, когда прохлада наиболее желанна. И всюду заливались на разные голоса птицы, и выглядывали из зарослей оленята, и Энтис не отнимал от губ флейты - просто потому, что ему было весело.
- Завтра пятый день Трона, - сказал Вил. - Идём к Черте? - и, видя в серых глазах тревожный вопрос, пояснил: - Твой день рождения, коли ты позабыл. Я думал, тебе домой надо. Посвящение, и вообще...
- И вообще, - поспешно подхватил Энтис, - завтра всё должно быть, как я хочу. И никаких книг! И я согласен охотиться, но потрошить и готовить будешь ты. И посуду мыть тоже. А я буду рассказывать, что тот корешок здесь лишний, и оно уже подгорело, и котелок так не чистят, и всё такое.
- Ладно, ладно! - рассмеялся Вил и кинул в него горстью репейных головок. Энтис ловко увернулся. - Неужто я такое чудище, Энт? Только и делаю, что насмехаюсь и тычу тебя носом во всякий промах?
- Не только, - утешил он, прижимая друга к земле и густо облепляя колючими шариками его волосы. - Иногда просто не замечаешь... не дёргайся, всё равно не вырвешься... или гонишь. Как насчёт Черты?
- Ни словечка, - с готовностью заверил Вил, - обещаю, милорд! Прошу прощения, милорд.
- Просишь за что? - промурлыкал Энтис, на секунду прекращая своё занятие.
- Вот за это, - вздохнул Вил. А в следующий миг Энтис, изумлённый до глубины души, лицом вниз лежал в траве, Вил сидел на нём верхом, а его пояс обвивал кисти заведённых за спину рук юноши.
- Боги! - выдохнул он. - Ты - ты это сделал?! Ой... не тяни, мне же больно!
- Да? - вкрадчиво промолвил Вил и дёрнул пояс. Энтис со свистом втянул воздух сквозь зубы. - Я не вырвусь, ты уверен? - он усмехнулся: - Вообще-то я не знал, выйдет ли. - И, отпустив пояс, отскочил и замер, слегка откинув голову, усеянную репейниками. - Ну, плати. Я готов.
Но, оказалось, готов он не был. Ждал атаки - а Энт принялся его обнимать. И глядел так радостно, словно не его сунул носом в мох менестрель на два года младше, а он прошёл то самое Посвящение.
- Отлично, просто здорово! А я и учил-то тебя совсем недолго!
- Мне казалось, - растерянно сказал Вил, - ты рассердишься.
- Почему? Твоя победа ведь и моя тоже: значит, наши уроки не прошли напрасно... и вообще всё, с того дня, когда я тебя увидел. - Его голос зазвучал глуховато. - Я очень хотел в день рождения быть с тобой. Вот так, в лесу, и только мы вдвоём, звёзды и Лили.
Он кашлянул и встал к Вилу спиной, прислонясь плечом к дереву. Вил кусал губы, глядя на золотые волосы на ветхой рубашке в пёстрых заплатах. Глаза щипало... странно, разве вейлины тоже плачут?..
- Ты думаешь, - пробормотал он, чтобы хоть что-то сказать, - я не мог сделать это силой Чар?
- Думаю? - Энтис повернулся к нему, недоумевающе вскинув брови: - Я не думаю, я точно знаю. Я всегда знаю, когда ты рядом касаешься Кружев. - И, помедлив, объяснил: - Я ощущаю... не страх, но похоже. Неприятное, тревожное чувство. Ты поиграешь мне вечером, когда появятся звёзды?
Вил улыбнулся, вспоминая: «Это уже было год назад - так давно, так по-другому, и я был другим…»
- Конечно. Я буду петь и играть для тебя, пока не охрипну и не сотру пальцы до кости... - и про себя договорил - совсем иначе, чем год назад: «потому что я люблю тебя, Энт, мой Рыцарь».
Вот так и получилось, что свой день рождения Энтис Крис-Тален из Замка Эврил встретил в лесу, и праздничная трапеза в его честь ограничилась кроликом, зажаренным на костре, и водой из родника, и эту роскошь разделял с ним вместо братьев-Рыцарей один-единственный друг - менестрель по роду занятий и Чар-Вэй по велению Судьбы... А он и не желал ничего другого. Ему казалось, у него вышел чудесный праздник - лучший за последние семь лет; он был совершенно счастлив. Счастье было с ним с самого утра, с ним он уснул (почти на рассвете, уронив голову на колени Вила, и впрямь охрипшего от песен в ту ночь), с ним же проснулся и вновь пустился в путь, развлекая друга самыми затейливыми трелями, какие только мог извлечь из флейты. А потом они нашли принцессу.