Виагра

               

Директор местного СПК (так стали называть реформированные  колхозы), Иван Иванович Аладушкин послеобеденным маревом шел по улице к старому фельдшеру, пенсионеру уже много лет – Федору Ивановичу Толмачеву. Федор Иванович был еще бодрый старик, несмотря на свои восемьдесят с лишком лет. Дом его стоял в огромном саду, обнесенном трехметровым частоколом, что, видимо, создавало владельцу иллюзию защищенности. Ворота были старинными, дубовыми, с отдельной дверкой для пешего хода. Над воротами была крыша - навес, от дождя и снега. У крыльца дома притаилась собачья конура с огромным псом непонятной породы, гремящим здоровой колодезной цепью. Дорожка к крыльцу была выложена, какими - то небольшими плитами, как камни мостовой. « Вот старый хрен, не удержался! - усмехнулся Иван Иванович.
Такими плитами устилали прошлым летом монастырский двор и, строители, по обыкновению, на пропой, возили по дворам близлежащих сел разный строительный материал, когда за деньги, а когда и просто за самогон. Что греха таить, Иван Иванович и сам  перекупил машину плитки, хватило застелить двор и у себя, и у недавно вышедшей замуж, дочери. Да ладно, дело прошлое, кто без греха?
Федор Иванович отдыхал на веранде, в плетеном кресле, читал центральную газету, придерживая одной рукой, как пенсне, сломанные очки.
- Что пожаловали, Иван Иваныч? - уважительно, но и глумливо как-то, обратился к гостю Федор Иванович.- Али  дровишки подвезут скоро?
- Привезем, Федор Иванович, какой вопрос? Вам всегда в первую очередь, пока липу с осиной возим, а вы то ведь березу предпочитаете, как я мыслю?
- Правильно мыслите, Иван Иваныч, когитум эрга сум!
- Мы ваших латыней не изучали, Федор Иванович, от того и с нуждишкой к вам.   – Какой?
- Да говорить неудобно даже, мне бы от невстанихи чего-нибудь. – О-хо-хо, грехи наши тяжкие, пропел старый фельдшер. - А, что уж вы отдохнуть-то от сих дел не хотите, раз не можется?
-Да больно сдобную агрономшу нам  в хозяйство прислали, аж сердце заходится, да и по повадке гляжу, что тоже не прочь соответствовать. – Помогите, Федор Иванович, за ценой не постою.
« Как говорил покойный хирург Александр Иванович Кошелев – я бы с ваших обещаний, перед операцией, дом в Москве купил», - усмехнулся Федор Иванович.
- Ведь как Пушкин писал: « Я нравлюсь юной красоте бесстыдным бешенством желаний!»
- А у вас всех, какие желания? Правильно, нахапать больше всех – вот и все ваши желания! Да как умно! воровство – период первичного накопления капитала! Ну, да ладно, дам я тебе, что просишь, но сперва, сена десять рулонов привези мне, и не раньше. Я за тобой больше бегать не буду, известно: даешь руками, а берешь ногами.
Федор Иванович проводил уважаемого гостя до калитки, а потом прилег в беседке в саду – он любил в старости подремать на свежем воздухе, на ветерке, чтобы мухи не так донимали.
Проснулся он от машинного гула: подъехали два ЗИЛа, нагруженные рулонами сена, в кабине был сам председатель.
- Эк его приперло!, - подумал Федор Иванович и пошел открывать ворота во двор.
Вскоре расчет состоялся, и бутылка с заветным зельем была во внутреннем кармане председательского пиджака.
- Ты, того, Иван Иваныч, осторожнее, не злоупотребляй, ведь ты не двухлетка- производитель.
- Да, и агрономшу свою побереги. Больше столовой ложки зараз не пей.
- Что я, не понимаю что ли? Будь спокоен, Федор Иванович.
Председатель, или теперь уже директор, уехал, а фельдшер-пенсионер сел в беседке писать стихи. Его давнишняя, еще со школы забава, разбуженная чтением Есенина, дорогого земляка. Газеты последних лет гадали: сам ли Есенин погубил себя, или злобные чекисты погасили яркую свечу народного гения, но Федор Иванович знал, что погиб поэт, как и все поэты, отступившись от Бога,  когда-то получивший бесценный дар. Расплата, что ж еще? За богохульство. Она никогда не прощалась, « хула на Святого Духа», не прощается и поэтам.
Сел Федор Иванович в беседке и родились  у него строчки, про их бестолковую нынешнюю ( да и вечную), крестьянскую жизнь.
Хобби
Как будто выпал снег в июне –
Повсюду тополиный пух,
А я, подобно Джорджу Клуни,
Гуляю с поросенком  вкруг.
Меня никто не осуждает,
А главное, моя семья;
Мы с пятачком собрались в гости –
Пусть огуляется свинья.
Народ в деревне справедливый,
Обмана не потерпят тут.
Хорош раз в деле поросенок –
То поросеночка дадут!
Теперь скотину всю проели,
Чего осталось делать нам?
Неужто, ехать к Джорджу Клуни,
Везти свинью за океан?               
Больше думать не хотелось, да и надо было до дождя пристроить сено на место, под навес или на огромные, просторные сушила – места свободного много. « Разохотится, кобель, еще рулонов привезет» - подумал фельдшер про блудливого директора. « Уж мочи нет, а все бы девок молодых огуливать!», с досадой и небольшой завистью назойливо думалось про похотливого Ивана Ивановича.  «Виагра» Федора Ивановича была проста и неприхотлива: он смешивал в равных пропорциях настойки боярышника, чеснока, женьшеня, валокордин и остальное на спирту, что залежалось на полке. Уставшему от забот деревенскому жителю достаточно бывает принять « на грудь», чтобы проснулись задремавшие мужские силы, а если не просыпались, то доходягу лучше и не тревожить. Пусть отдыхает – не олигарх какой-нибудь; пусть « красненькой» или пивком пробавляется.
А Ивану Ивановичу тем временем загорелось испробовать препарат, и он позвал агрономшу смотреть яровые. Сели они в «Уазик» и покатили в поля. Мужики, что курили у конторы СПК, ржали над анекдотом, который рассказывал старый бригадир Иванцов, по кличке Трумэн:
« Раз председатель со знатной дояркой поехали в Москву, на съезд КПСС, тогда еще квота и на доярок была. Сидят они во дворце съездов, полно, конечно, народу в зале, а президиум на сцене большой был, десятки человек: Брежнев, Политбюро, президент академии наук Келдыш, космонавты там разные – рассаживаются тоже. Председатель говорит доярке шепотом: « Мария Ивановна, хочешь я тебе Келдыша покажу? А та так же шепотом отвечает: « Охальник, ты, Иван Иваныч, как же при всех то, потерпи уж до гостиницы!»
 Мужики поржали в след пылящей по проселку машине. А Трумэн дальше завел: « Вот получили раз в колхоз импортный доильный аппарат, конструкция непонятная, что делать? Собрался актив: председатель, парторг, профорг, секретарь комсомольский. Стали инструкцию изучать, мол, оденьте на соски и включайте. Да коровы то на ферме, а они уж по два стакана расслабились, тащиться на ферму лень. Секретарь-то комсомольский шустрый был, молодой, предложил: А чо, мужики, у нас, что ли своих сосок нет?
Надели, включили аппарат, сперва,  посмеялись, а потом парторг бледнеть начал – рукой машет, выключай нахер! Секретарь в инструкцию поглядел и руками развел: « Там написано, что выключается автоматически по мере наполнения емкости. А молокоприемник – 3 ведра!»
Мужики опять поржали над незадачливым активом. А Иван Иванович в это время крутанул «Уазик» прямо в заросший ивняком, осинками, березками лог, в низине, посреди поля – ты всех видишь, а тебя никто.
- Вы, чего это? – забеспокоилась агрономша Диана, блудливо поводя большими, как у коровы, глазами.
_- Перекусить бы,- стрельнул по сторонам глазами  Иван Иванович, -  во рту росинки с утра не было.
- Неплохо бы,  -  согласилась и Диана.
К бутылке Федора Ивановича, кстати, пришлись печеные яйца, копченое сало, краковская колбаса, свежие помидоры, начинающаяся созревать Мелба – красные сладкие первые яблоки. Натощак и на жаре их быстро «разобрало». Директор сходу, без всякой подготовки, полез к аппетитной агрономше. Та особо и не ломалась, помогая расстегивать полевой комбинезон. Вдруг Иван Иванович схватился за сердце, побледнел и клокочущий захрипел, повалился на агрономшу, придавливая своим немалым весом к сидению машины. Она оттолкнула его от себя, а он затих, неподвижно глядя перед собой открытыми, но уже тускнеющими глазами.
Диана в ужасе выскочила из машины, застегнулась, застегнула брюки на неподвижном директоре, а потом уже вызвала по мобильнику скорую помощь.
Хоронили Ивана Ивановича на третий день, по обычаю. На вскрытии обнаружен был обширный инфаркт сердца, немного алкоголя в крови. « На чужой роток - не накинешь платок!» Говорили на кладбище долгие речи (был сам!), мол, сгорел на работе. Все жалели и немного завидовали такой легкой, пусть и необычной смерти.