кн. 6, Москвичка, ч. 2,... окончание

                М О С К В И Ч К А.

                Ч А С Т Ь     В Т О Р А Я.

                Г л а в а    14.

 
     Обиделся на неё Владимир или сам что-то вспомнил, но они, после первого выхода поезда на свет, не говорили больше, ожидая второй его скачок на мост с которого Калерия хотела увидеть «Новодевичий монастырь».  Тут бы проникнуться святости, но мысли понеслись у неё греховные, потому что всё, что было связано с Вадимом, не назовёшь приличным, и Калерия стеснялась этого своего прошлого. Виновата она в том, что произошло или это испытание ей было предназначено судьбой? Как травма ноги, которую она тяжело перенесла в детстве, а затем и в юности.  Первое ранение ноги подстроили ей мать с Верой, оттого было ещё больней. Тягостно и больно, а надо лечить себя, потому что врачи сомневались, станет ли она ходить ровно.  Не останется ли хромой на всю оставшуюся жизнь? Калерия выходила себя – на удивления врачей  и на радость матери и Веры – потому что больная их рабыня вышла из строя, и им досталось вести домашнее хозяйство, доставать хлеб, за которым в городе Находке, где они тогда жили, были длинные очереди.  И только Калерия, отстояв в очереди много часов, могла принести домой три-четыре-шесть  буханок.  Вера, которой пришлось заменить сестру, на время Релиной болезни, не приносила много хлеба, а то и вовсе возвращалась  пустой – тогда в семье было голодно, и ругался отец, придя с работы и не имея  хлеба за столом.  Но не трогал своей руганью «рабыню», зная, что страдает Реля по вине жены и падчерицы.  Отец сочувствовал ей, потому что понял, наконец, что, взяв женщину с чужой дочерью, он тем самым сделал из родной рабу двум неблагодарным дамам.  Вера, ранее Гера, в Находке стала гулять со взрослыми парнями и отбирать у них деньги, что возмущало Релю и отца.
    Такая же дикая травма с той же ногой была у Калерии в Симферополе, уже по её собственной вине. А может по вине того негодяя, который преследовал её, не давал прохода?  Потом попал в тюрьму и отстал от девушки, но ногу лечила Реля два с лишним года. Вот тогда, в лечении её ноги ей помог будущий муж, отец Олежки.  И за то Калерия была ему благодарна.  Выносила в себе сына не хромая – это счастье.
    Так же, как с травмами ноги у неё случилось и с Вадимом.  Налетел как вихрь или зверь он тогда на молодую женщину, почти изнасиловал, но потом был нежен и не скуп. Но от этой не скупости Калерия и страдала – знала, откуда происходит его «богатство».
    А всё начиналось так хорошо, почти романтично.  Два года назад, отвезла Реля впервые после тяжких  Олежкиных болезней, сына в Украину. Сама, полюбовавшись вместе с бабушкой на своего дорогого, крепенького малыша, вернулась в Москву, чтобы поехать с яслями на дачу. Не хотелось Реле и сына везти на дачу, потому что чувствовала – в Украине  Олежке будет лучше.  Юлия Петровна, которая её, в детстве травила и угнетала, вдруг воспылала любовью к внуку.  Как будто чувствовала, что Реля восстановила одного из убитых  матерью мальчишек.  Олежка был Релей реинкарнирован – чего она не смогла бы объяснить Володе.  И матери не могла этого сказать, но видела, что мать упивается её малышом. Конечно, у Рели были подозрения, что мать попытается сделать из Олежки вторую Веру – то-есть разбалует его до неузнаваемости.  Но она знала, что всегда вернёт сына в то состояние, когда между ними понимание. Не в силах Юлии Петровне сделать из Олежки баловня, вроде Веры. И к тому же, Реля предупредила мать, что если она заметит, что Олежка будет разбалован, она никогда больше не привезёт ей сына.  Бабушка боялась этого больше всего. Ей так нравился первый внук – москвич – она гордилась, что из столицы привозят его.   И ещё Калерия помнила, что перевоспитывать мать она начала задолго до появления Олежки. И, кажется, Реле многое удалось.  Юлия Петровна на многое  стала смотреть её глазами.  Говорила, что полюбила свою «рабу» когда-то.  В это, разумеется, мало верилось. Но, сравнив двух дочерей,  Юлия Петровна не сразу, со временем, пришла к выводу, что Веру, точно, она испортила.
    Вспомнив о Вере, Калерия помрачнела.  Олежка живёт сейчас не только с бабушкой и Атаманшами, как два года назад, но и со старшей тётушкой, которая тоже может испортить ей малыша. Но Калерия скоро поедет туда и если что заметит, тогда и Вере от неё достанется. Не для того Реля терпела эгоистку-сестру, в больницу к ней через  два дня ездила, чтоб Вера принимала участие в порче Олежки.  Так и сказала  красавице, перед тем, как везти сына уже во второй раз в Украину.
    Калерия заметила, что, как только вспоминала о Вадиме, тут же выплывал образ балованной сестры.  Оба они были одного поля ягоды.  Все мысли лишь о себе, любимом и немного, чуть-чуть о рядом находящихся людях.  Всё хорошее, ценное, должно принадлежать им, украшать их, но они эти ценности не должны поддерживать в золотой оправе.  Оправа,  по мнению эгоистов – это они лично.
   Заметив, что сильно расстроилась, Калерия одёрнула себя: - «Боже, куда меня занесло! Всё же Вадим лучше Веры – меньше мне сделал гадостей.  Наоборот, он говорил что я – драгоценный камень и пытался подобрать мне оправу, как он уверял, но я и мама его были против.  Это удивляло его, что две женщины, на которых он рассчитывал, что будет всю жизнь опираться на их плечи, пошли против его желаний.   А что ты хотел бы, дорогой Эгоист?  Ну, вот, опять качу бочку на Вадима. А ведь были  и не плохие  времена с ним», -    Калерия отогнала плохие мысли и стала  вспоминать о другом, более приятном.
Вадим.  Разумеется, он не такой  плохой для Рели, как Вера. Он ей много доставил приятных моментов.  Их знакомство – уже было что-то необычное.  Это случилось в Малаховке, куда детские ясли вывезли своих питомцев для закалки. И Реля старалась закалить детей, помня, как болел её ребёнок, по приезде в Москву, когда его простудила толстая, неповоротливая воспитательница. Калерия вертелась, чтоб дети были одеты по погоде, накормлены во-время, уложены спать в чистые постельки.  Она работала в две смены, чтобы заработать больше, оставалась даже вместо ночной няни, если та пьяная приходила.  Не оставишь же детей с нетрезвой женщиной.  К тому же алкоголичка ещё могла ночью выпить.  Калерия гнала пьяницу, если замечала, что та не в себе.  Работала за неё.  Заведующая, чьей сестрой была пьяница, и деньги ей платила почти две с половиной ставки.  Ещё была благодарна Реле, что та без лишних слов остаётся в ночную смену.  Но в ночную смену, с детьми, не очень поспишь.  Потому Калерия обрадовалась, когда им в середине лета прислали практиканток из дневного медицинского училища.  Практикантки сначала привыкали к детям, потом их заведующая оформила на ставку каждую, чтоб разгрузить воспитателей.  Калерия была рада, что ей дали сменщицу, потому что такая потогонная работа уже давала сбой – она буквально спала на ходу.
    С приходом молодых девушек жизнь её стала разнообразней.  Наконец-то она смогла ходить, купаться к прекрасному озеру в Малаховке.  Купаться и загорать, ещё умудрялась книги читать.
    Но в день знакомства с Вадимом она опять была после ночной смены и решила пойти с освободившимися девушками-практикантками к озеру. Собственно, Реля показывала им дорогу.  Придя к озеру, она, первым делом искупалась в ещё прохладной воде.  Девушки побоялись прохладной воды, сели, дожидаясь пока всё потеплеет. Им не хотелось в воду ещё из-за того, что невдалеке от них  играли в карты парни, довольно взрослые для шестнадцати летних девчонок, как думала Калерия.  Но так думала она, а не девушки.  Те, когда Реля прилегла на принесённую с собой подстилку и задремала, стали заигрывать с парнями, кидая реплики в их сторону и приближаясь к игрокам. Последнее, что запомнила Калерия, был выкрик со стороны парней: 
     - Проваливайте, пигалицы!  Ещё, наверное, паспортов нет, а они ко взрослым мужикам липнут.   
     - Зря ты, Вадим, - сказал тихо кто-то. – Девчонки просто посмотреть хотели.
     - Хм! Посмотреть. Да иная прилипнет как банный лист, потом за неё в тюрьму идти, если вдруг изнасилуешь?  Ладно, мужики, играем. А то эти мухоловки всю партию испортили.
     - «Кто это там такой  совестливый? – подумала Реля. – Не хочет использовать девчонок, когда те сами пристают.  Сказать бы практиканткам, чтобы не искали приключений, но не поймут».  – И заснула.
     Проснулась она не от обиженного шепота девушек, пристроившихся рядом, а оттого, что кто-то обрызгал её холодной водой.  Калерия подняла голову: - Никак дождь, девчонки?
     - Нет.  Это играющие мужики пронесли над тобой парня, который проиграл.  Из озера его вынули и мокрого над тобой пронесли.  С него капли и упали на тебя.
     - А кто им разрешил так делать?
     - Ладно, Реля. Быть может, условие у них было такое. Не связывайся. А то ещё нагрубят как нам.
     Калерия не стала устраивать разборки с незнакомыми людьми. Но поскольку ей было неприятно, что её намочили таким образом, она пошла в озеро и ещё поплавала.  Разными стилями плавала, чтобы разогнать сон. Но когда она вращалась вокруг себя, как бы устраивая воронку, увидела краем глаза, что мужчины встали и подошли ближе к берегу:
     - Вот это класс! – услышала Калерия знакомый голос. Только не могла вспомнить, где слышала его. – Вот это девушка. Посмотреть на неё и то приятно. Не зря я вас, мужики уговорил, чтоб вы пронесли меня над ней. Что фигурка у неё, что лицо – красы невиданной, что плавает как русалка.
     - Ну, очень ты девушку захвалил.  Смотри, как бы не утонула от радости.
     - А я сейчас поплыву, чтоб на подхвате быть, если ей тонуть захочется.
     Прыгнул, разогнавшись с берега, и поплыл к ней под водой.  Но Реля,  когда он разгонялся,  быстро отплыла на другое место купания, боясь, что парень пьяный и может утопит её.
     - О!  - вынырнув, закричал тот. – Где же ты, краса моя?  Сменила дислокацию?
     Но Реля не стала с ним разговаривать и подплыла к своему берегу.  Девушки встретила её ревниво:
     - Произвела ты на парней впечатление своим плаванием.  Бросили игру и смотрели на тебя.
     - Особенно этот, который сейчас там бултыхается без тебя. А красивый он, Реля. Аполлон античный!  Я такие лица, запоминающие с первого взгляда, редко встречаю.
     - Я, девочки его и запоминать не хочу. Так нарушить мой сон! А снилось что-то замечательное. Сын! Он махал мне ручкой с другого берега Днепра и кричал, что скучает. И вдруг эти олухи, со своей гадкой игрой.  Не дадут они мне поспать, я думаю. А мне ещё работать во вторую смену. Пойду в дом, где мы отдыхаем. Может там удастся вздремнуть?  А то я ни рыба, ни мясо буду на работе. – Калерия взяла подстилку и сарафанчик, купленный недавно. Он был такой красивый, что все девчонки, приехавшие на практику, завидовали ей.  – А вы, девочки, не очень ищите знакомства с игроками. Это парни ненадёжные, лживые и вообще, я думаю, что ленивцы – нигде не работают, не учатся.
     - Ошибаешься, Реля. Все они учатся в институте лётном, что ли, потому что у них сейчас практика на аэродроме «Быково»  - это следующая станция от  Малаховки.
     - Слышала это название. Но, по-моему, это в трёх станциях от Малаховки.  Да это неважно.  А чего эти летуны здесь делают? Приехали покупаться да в карты играть?
     - Ой, Релечка, вот тот красавец и живёт в Малаховке, который выбирается из воды. Но где? Ведь Малаховка большая, почти как маленький городок. Вот он и привёз компанию с собой, в озере купаться.
     - Ладно, девчонки. Меня меньше всего интересует, где он живёт. Пойду я. И вы не забудьте, что во вторую смену вам на работу. Дети ждать вас не станут, вернее сменщицы. Многие ездят в Москву, если  «Окно» между сменами позволяет.
     - Ой, Реля. «Окно» - это мы называем, если нет какого-то предмета.
     - Счастливые вы, девочки, что учитесь – мне вот не довелось.
     - Какие твои годы! Вырастет немного твой сын, и ты пойдёшь учиться. Но в вечерний техникум.
     - Разумеется,  в вечерний, но училище, по-видимому. Где уж мне в дневном учиться?  Но хватит грустить! Пошла я, девочки, и вы не задерживайтесь. Мне страшновато оставлять вас с такой компанией.
     - Не бойся за нас, Реля. Нам уже всем паспорта выдали. Иначе не пустили бы к детям.  Да и личном плане мы, наверное, опытней тебя будем.  Потому что многие девчонки у нас  кто родил уже, кто аборты делал. -  Это заявление заставило молодую женщину посмеяться над собой. Навязывается нянькой к девицам, а они её опытней. Так активно живут с парнями? Но все ведь незамужние!
     - Вот интересно, - Калерия задержалась. – Нас, воспитателей и няней, проверяют на венерические заболевания каждый квартал. А вас без обследования взяли?
     - Что ты! Мы целый месяц проходили всякие обследования. Так что не беспокойся, детей не заразим.
     - Теперь не стану беспокоиться. Но запомните, что те игруны, узнав, что работаете в детском саду могут принять к сведению. Все знают, что работников детских заведений проверят, поэтому все вы -  лакомые  кусочки для этих бездельников.
     - А мы бы и рады были быть им «лакомыми кусочками», да никто на нас не смотрит. Такие зазнайки – в институтах учатся. Что мы для этих обеспеченных мальчишечек?
     - Радуйтесь, девушки.  Меньше интересуются вами такие парни, меньше плакать будете.         
     Калерия сказала так и пошла, не оглядываясь.  Девчонки что-то кричали ей вслед, она не слышала.  Или не хотела оглядываться, немного разочаровавшись в «воспитательницах», присланных на практику:  - «И чего их всех так рано тянет спать с парнями?  А потом оставляют детей в роддомах или абортируют. Ужас! Как жить дальше собираются? Сейчас визжат, хохочут, а потом совесть будет их грызть, на склоне лет.   А если ещё рожать перестанут, из-за абортов? Тогда жить им без детей.  Перед мужьями станут изворачиваться, что никогда не грешили.  Но, может, и мужья им попадутся такие же? Посочувствуют? Впрочем, есть выход из положения.  Взять из детских домов детей, которых туда  отправили по дури.  Но могут раньше добрые люди усыновить их детей.  Пусть тогда берут чужих, и радуются любым».
      Она принципиально не оглядывалась. А если бы оглянулась, то увидела бы, что тот парень, которого пронесли над ней мокрым, и который заставил её уйти от озера, идёт за ней следом. Дорога между берёзок и других деревьев была почти безлюдной и Реля шла, не одевая красивый сарафан. Лишь перед домами накинула, с тем, чтоб, когда придёт, постирать его, повесить и лечь спать. А когда встала и собиралась его одеть – гладить не обязательно, ткань была не мнущейся – сарафана не было. Среди белого дня его украли с верёвки перед домом, в котором поселили воспитателей. Кто украл? Чужие люди? Но это надо было, на глазах других людей перепрыгивать через ограду или идти через калитку, что не могло быть незамеченным – везде полно народа.  Воспитатели с детьми гуляли невдалеке, на полянке.  Свои?  Своим было легче. Снимает девушка сарафан, кому какое дело! Возможно, думали окружающие,  она туда его повесила.  Реле было обидно до слёз. Хотела ехать в этом сарафане в Украину, там покрасоваться в нём.  Когда у неё пропадали вещи в Симферополе, было не так жалко. Знала, что ещё купит.  А сейчас на эти деньги она бы приобрела что-нибудь сыну.  И  платья такие, импортные, попадались в продаже редко.  Калерия уже знала цепкость спекулянтов, вроде её бывшей свекрови, которые быстро забирали красивые вещи из магазинов.  И перепродавали их по запредельным ценам. Спекуляцией могли обеспечивать своих ненасытных детей, вроде Люськи, бывшей золовки – пустоголовых и почти безграмотных. И чего учиться детям спекулянтов, если родители им обеспечивают «хорошую», по их мнению, жизнь.  Зная жизнь торгашей не по книгам, а по своим наблюдениям, Реля не поддерживала бы спекулянтов, даже имея лишние деньги.  Но, купив внезапно хороший сарафан в магазине, Калерия так же скоро его потеряла.            
     Признаться,  молодая женщина думала, что дед Пушкин навёл её на этот чудный сарафан, как он это делал в Симферополе, когда она срочно нуждалась в какой-нибудь одежде, и напрасно бродила по магазинам. Не раз бывало, вдруг, когда она теряла надежду что-то купить, ей попадалась замечательная вещь.  Спрашивала потом, во снах, не дед ли постарался? Дорогой её Поэт никогда не отнекивался:
    - Кто же ещё? Кто позаботится о моей Релюшке?
    - Спасибо, дорогой мой!  Спасешь ты меня.  Красивые вещички подбрасываешь.
    Но в этот раз, как подкинул дед ей сарафан, так и дал кому-то забрать его от Рели.  Неужели потому, что она, в запарке сборов своих в Украину, не вызвала деда в сон, не поблагодарила?  Молодая женщина вздохнула: - «Прости меня, дед, что я забываю о тебе. Но так наработаешься порой, что засыпаешь, едва голова коснётся подушки. И ты, наверное, залетел далеко, что не видел, как воруют моё приобретение».   
     Вечером девушки практикантки уговорили Релю пойти с ними на танцы.
     - Какие танцы?  В трауре я!  Такой сарафан увели у меня, что волосы на себе готова рвать.
     - Ой, Калерия. Вот не думала я, что ты так будешь по вещи убиваться, - сказала самая рассудительная среди них, Маша – ей было девятнадцать лет. – Забудь о нём! Пошли на танцы. Так ты скорей забудешь о пропаже.  Может, тебе одеть нечего? Так я дам своё платье. Подойдёт, ты тоньше меня.
     - Что ты, Маша? Хочешь, чтоб я одела твоё платье, и оно у меня болталось как балахон? Есть у меня что одеть, хотя я и не брала с собой в Малаховку много одежды.
     - Неужели ты, родив ребёнка, была такая худенькая? Я вот, родив, располнела, хоть не кормила.
     - Не понимаю, как можно отдать дитя своё в чужие руки? – перевела разговор об одежде Калерия, боясь сказать, что у неё одежды мало. Не поймут её девочки, которые приехали на практику как к морю, с чемоданами. -  Прости меня, Маша, что так говорю.
     - Так не чужим же!  Своей матери отдала. Ты же вот возишь своего любимчика в Украину!
     - Вожу, потому что там фрукты, солнце и Днепр течёт, куда его сестры водят каждый день купаться.
     - А в Малаховке ему бы было плохо?  Или здесь деньги за путёвку надо было платить?
     - Я больше денег трачу, возя сына в Украину. И здесь бы я не могла брать его с собой к озеру – не разрешают. А так, хоть я здорово трачусь, но ребёнок имеет солнце, воду и фруктов ест больше.
     - Ладно тебе о сыне толковать. Всё о нём и о нём, будто других тем нет. Лучше пошли на танцы, там скорее ты о пропаже, о которой так горюешь, забудешь. 
     -  Может, и правда, увидев весёлых людей, мне станет легче.  Но слышала я, что теперь часто стали драться на танцплощадках, - говорила Реля, когда они шли по большущей Малаховке.  - Такое большое селение.  Идём и идём.  Даже музыки не слышно ещё.
     - А когда ты жила в Симферополе не дрались? – развлекали её девушки-студентки.
     - Дрались.  Причём один раз из-за меня, как меня девицы южные упрекали.
     - Да ты что! Расскажи.
     - Мы уже с моим будущим мужем готовы были расписаться, когда меня оскорбил один армянин.  Он был братом парня, который перед знакомством с моим будущим супругом, бегал за мной, тоже хотел жениться, чуть ли насильно.
     - Ой, Реля, за тобой армянин ухаживал?
     - Нет. Это как-то трудно подразделить, но приехали в наше общежитие три брата. Один блондин, второй рыжий, третий типичный армянин.  Не родные братья – двоюродные.  Из одной кубанской станицы. Там смешались разные люди – армяне, украинцы, русские, чеченцы  и даже албанцы, кажется.
     - Ого, сколько всякого там люда.
     - А чего вы удивляетесь, девочки. В Москве я как-то принялась считать, так насчитала – не беря во внимание иностранцев  - около пятидесяти национальностей.
     - Зачем тебе считать?
     - Ради интереса.  Люди мигрируют, ищут, где лучше. Но вернёмся к моей особе.  Один из братьев  из Кубанской станицы и влюбился в меня.  Это был не красавец блондин, которого и я бы полюбила, может, потому что он с хорошим характером.  И блондин тоже чуть Рельке симпатизировал мне, но отдал рыжему брату, которого, как объяснил мне, обидел уже раньше с девушкой. Та красавица  сначала любила рыжего, а потом оставила его, потому, что полюбила  блондина.
     - Боже!  Нет хуже, когда братья влюбляются в одну девушку! Тебе не повезло, Реля – они могли драться.
     - Нет.  Влюбился в меня, я думаю, один рыжий. Хотя и Николай – это блондин – не раз намекал мне, что если бы не брат. Но как-то обошлось, из-за меня братья не дрались. И вот оба и блондин и рыжий ушли в армию.  Я облегчённо вздохнула. Потому что, по моим предсказаниям, ни один, ни другой казак  не были предназначены мне в мужья.
     - Реля, ты умеешь гадать! – выкрикнула одна из девушек.
     - Только себя, красавицы.  Другим не гадаю.
     - Не обманывай.
     - Я потому так сказала, что уезжаю скоро и прошу вас не совать мне свои ладони. Впрочем, свою судьбу я угадываю исключительно по снам.  Ещё подруге в Симферополе я могла так погадать, если загадывала сон на неё. Вам не стану этого делать – дефицит времени. Кроме того, я в печали по поводу пропажи сарафана, - уже шутила Калерия и удивилась – печаль её уходила.
     - Ладно, Реля, рассказывай дальше. Ты вздохнула, когда влюблённые в тебя братья, ушли служить.
     - Двое ушли служить, а третий-то остался, - возразила Калерия.
     - Армянин?
     - Точно.  И он – поганый, кстати сказать, парень – решил, что я и девушка  блондина остались под его присмотром. Он должен был нас стеречь.  Чтоб мы даже не с кем не знакомились.
     - Да. У армян такие нравы – иначе могут убить.  И получилось у него?
     - Ну что вы, девчонки.  Мне предстояло уже знакомство с моим будущим мужем.  Да я не клялась рыжему его ждать. Наоборот, не один раз говорила, что не он мне в мужья судьбой назначен.
     - Вот он бесился, наверное?
     - Конечно. Перед армией чуть не изнасиловал. Но оставил девушкой для мужа, чему тот был несказанно рад. Но когда расходились, мама его всячески меня ругала, он просто забыл, что взял в жены девственницу. Но это я к слову вспомнила.  А когда ухаживал за мной мой суженный, пришлось ему драться с армянином. Да если бы только с ним – полбеды – мой муженёк победил бы супостата. А то привёл тот балбес  с собой десяток парней из общежития.  Сказал, что на него напали, избили, что было – мой будущий муж дал ему солдатским ремнём.
     - Ой, Реля, ты одного солдата провела в армию, а вышла замуж тоже за солдата?
     - Совершенно верно. И родила даже от солдата, чему сейчас рада.
     - Почему?
     - Это долго объяснять, но из-за пьянства.  До армии мой суженный пил и после армии стал пить.  Вот я и рада, что от трезвого родила – хоть ребёнок нормальный.
     - Какая же ты умница! А у нас одна девка родила Дауна! – Вскрикнула одна из девушек и тут же забыла о том. -   Но рассказывай, как дрались парни.  Один против десяти?
     - Если бы было так, то мне бы замуж не выйти. Забили бы моего воина. Но парни, которые пришли с армянином, узрев солдата, перешли на его сторону.  Многие знали моего мужа и любили его.  Николай мой начал знакомство со мной и со всеми парнями и девушками из двух общежитий, что явился на концерт, который мы устроили к мужскому празднику.  Но сначала были танцы, мы потанцевали с ним, хотя я была хромой девушкой.  Не ахайте, девушки – я сильно покалечила ногу, за полтора года до встречи со своим суженным.  И рыжий, не удивляйтесь, любил меня хромую. Ещё и замуж хотел взять.
     - Везёт же тебе! Один хромую полюбил, другой даже танцевал с хромой, даже замуж взял!
     - Да, девчонки, танцевал и дал мне совет, как избавиться от хромоты.  Потом, когда начали встречаться, я, под его мудрым руководством, начала лечиться и вылечилась. Но сначала, если вы помните, был концерт, где я читала  «Сын артиллериста», от моего чтения многие плакали.
     - Молодые парни и девчонки плакали?  Это, кажется, о войне стихи?
     - О войне. Но на концерте были не только молодые, но и среднего возраста люди – позади девичьего общежития, было общежитие женатых людей. И нас же обслуживали – вахтёрши, комендант общежития и прочие женщины – были разных возрастов. И приходили на концерт жители из соседних домой.
     - Везёт тебя, Реля.  Жила ты очень интересно. У нас, в общежитие, ни концертов,  ни танцев.  Зато предлагают бесплатные экскурсии по Москве, на которые никто не ходит.
     - Мне бы кто бесплатные экскурсии предлагал, когда я была свободной – ни одной бы не пропустила!
     - Но, Реля – люди же разные! И в училище у нас, не только иногородние, но и москвичи. Им-то зачем эти экскурсии?
     - Боже мой! Насколько я знаю москвичей, то многие, кроме модных магазинов, своего города не знают. А по Москве надо ходить и ходить, чтобы узнать что-то о ней.
     - Ладно, Реля. Вернёмся к учёбе, станем ездить на экскурсии. Ты нам о танцах расскажи.
     - Это надо устраивать самим, девушки – мы так и делали. Но вернёмся к моему, на то время, суженному. Во время танцев, он мне объяснился, что именно такую девушку ему цыганка нагадала.
     - Ему цыганка нагадала, а тебе он приснился во сне?
     - Хорошо запомнили. Это, девчонки, была любовь с первого взгляда. И мой будущий муж объявил это на весь зал. Как он это сделал, хотите спросить?  Я пошла, когда концерт начался, на сцену, и читала стихи, как я уже говорила. А мой будущий муж сидел с моей подругой и её тоже будущим мужем в рядах стульев.  Но когда я спустилась со сцены, то не нашла его на месте.  Подумала, что ушёл, и затосковала.
     - Да! То ему цыганка нагадала, то вдруг смотался от своей суженной, - ехидно сказала какая-то девушка, на что Калерия лишь усмехнулась: - «Что они так злятся? Или замуж хочется? Гуляйте, глупые!»
     - Но Коля ушёл на сцену, - миролюбиво продолжала она, -  где и объявил, что хочет спеть песню в честь девушки, которую полюбил.
     -  Вот это он влюбился! – Опять зависть.
     - Да, девушки, и такие песни мне и всему залу пел, что его буквально захлопали.
     - Красивые песни?
     - Все про любовь. И как будто мне предназначенные.  Но вот, наконец, я слышу музыку. Ой, девчонки, под такую бравурную музыку мы не танцевали.  Это музыка для стиляг, а не для  нормальных людей.  Мы танцевали под песни, каждая из которых была шедевром.
     - Подожди, Реля.  Договори, чем закончилась драка.
     - Подрались немного парни.  Половина, кто знал моего будущего мужа, за него пошли, половина за армяшку – он им выпивку обещал.  Стенка на стенку.  Я не вытерпела и побежала их разнимать.  И сразу всё прекратилось – будто меня и ждали.
     - Отчаянная ты какая! Я бы не за что не пошла – побоялась, что сомнут.
     - А за мужа будущего побежала бы?
     - Ещё и как!  Правильно, Калерия, что мужа отбила. Было потом за кого замуж выйти.
     - Да, девчонки, но я на площадку не пойду. Танцевать я не стану под такую музыку.  И потому денег жалко – билеты здесь дорого стоят.
     - Реля! Какие билеты! Мы пришли под развязку. Пускают уже без билетов.
     - Если без билетов, то пойду.


                Г л а в а   15.

     Калерия прошла с девушками на площадку, где практикантки сразу пошли танцевать – кого парни пригласили, а кто и с подружкой пошёл.  Одна Реля бы скучала, но увидела их новую воспитательницу, примерно одного возраста с ней.  Татьяна не танцевала, отдыхала. Они приблизились друг к другу:
     - Калерия, и ты пришла? Вот неожиданность! Когда я просила тебя пойти со мной, отказывалась.
     - Девчонки уговорили. Я в тоске была по украденному сарафану и решила развеяться.
     - Так это у тебя стащили сарафан? Я слышала что-то краем уха.  Жалко, красивый был.
     - Я уже успокоилась. Пусть кто украл, носит. Но думаю, недолго будет носить.
- Что так? Он же новый!
- Знаешь, не хочется о том говорить, но кто меня обижал ранее, сильно потом жалели. Теряли ещё больше. Вот и танцы закончились. Домой вместе пойдём или с тобой провожатый будет?
- Я бы хотела, чтоб парень один, нашего с тобой возраста или чуть постарше, провёл. Я приглашала его на  дамский вальс – он так красиво оттанцевал. Но больше не подходил ко мне. Жалко.
Но когда они, толпой, пошли к их домикам,  Таня пожала Калерии локоть.
- Он здесь. Но, полагаю, кого-то из девчонок наших провожает. Они, оказывается, как я поняла из разговоров, на озере с ним купались утром.  Он увидел и их и сразу пошёл танцевать с одной.  Похоже, и провожать её пошёл.
- Это Анну, наверное, потому что, смотри, она больше всех с ним активничает. Я тоже утром на озере была, видела краем глаза компанию парней, которые там были. Тоже практиканты на аэродроме проходят практику, как девчонки мне сказали.  И парни, действительно, были в возрасте нашем или чуть постарше. Потому, что в институты поступают парни не все после окончания школы, есть и после армии.
- Мне всё равно, моложе он или старше – молодые-то лучше в любви, чем нашего возраста. На деле проверено.  И всё равно, где он практику проходит. Важно, что он идёт в нашу сторону, значит и живёт поблизости. Жаль, что не со мной идёт, а с девчонками. Такое впечатление, что всем нравится, а выбирать ему. Кого-то выберет, у нас на глазах. А мы с тобой, старушка, пойдём отдыхать.
Парень и, правда, казалось, провожал всех девчонок сразу.  Проехавшая машина осветила его, и Калерия узнала – тот самый шутник, которого протащили над ней утром мокрого. Потом шут гороховый, прыгнул в озеро, чтоб плыть к ней, да Реля быстро от него вышла на берег и рассматривала со стороны, разговаривая с девчонками. Значит, девушки не терялись, когда она ушла, и пленили парня?  Калерия прислушалась, о чём сейчас говорит взрослый парень с девушками шестнадцати-девятнадцати лет? Он, утром, отмахивался от «пигалиц», грубил им, чтоб к игрокам не подходили.  Теперь они ему нравятся: не грубит, со всеми ласковый, и даже благодарит за что-то девушек:
- Не надо мне напоминать. Я своё обещание выполню.  Вы мне угодили, я доволен.
- Мы тебе птицу счастья привели, но, кажется, тебе поймать её не удастся.  Это такая птичка золотая, что не каждому даётся, а лишь Ивану-дураку, как в сказке.
- Увидим. В крайнем случае, утешусь вином, которого у меня, на даче навалом.
- О! – шепнула Калерии Анна. – У него здесь дача и, судя по его словам, богатая. Это лучше, если бы он здесь жил. Потому что в Малаховке, я видела, совсем бедные домишки, прямо развалюхи. А в богатой даче, особенно если там никого сейчас нет, можно так провести время – закачаешься! 
          - Хорошее вино? – спросила, между тем, одна из девушек и можно было догадаться по звуку, что она сглотнула слюну.  Или все девушки сглотнули, хором?  Так слышно было в тихом ночном селении.
- «И эта, и другие активистки, - подумала насмешливо Реля, - мечтают хорошо провести время с парнем?  Что ж! Если они в училище половина или более уже не девственные, и не замужем как Анна, то флаг им в руки.  Мне неприятно было бы, если парень неженат, чтоб он выбрал Анну.  Потому что её ревнивый муж приедет и застав жену на месте преступления, устроит тут бучу, Впрочем, я скоро уеду, но даже по приезде услышать о драме, что может произойти у детей, на даче – не хотелось бы».
- Как ты думаешь, - отвечал парень, - если мама работает директором ресторана, а папа в разъездах по Крыму и Молдавии, по их винным погребам, которые курирует, может быть в семье плохое вино?
- Ну, это ты хвалишься. Не может быть, что и мама и папа могут достать тебя марочное вино.
- «О чём говорят, - подумала грустно Реля.  – Даже слушать неприятно – о вине».  Она тут же вспомнила, как властная, толстая женщина, прямо при Реле – тогда ещё девочке -  хотела смутить вином из Крыма самого удивительного человека – Павла.  Но Павел не поддался и... погиб.  – «Уж не наняла ли та толстуха поэтому убийц для него?  В те годы, когда умер Сталин, выпустили из тюрем уголовников – убийц найти было не трудно». Но может напрасно теперь Реля презирает подобных женщин,  когда встречает?  Возможно, не причастна была Роза к убийству? Но всё равно, женщин, подобных  Розе, Вере, Раисе подлой, её разлучнице, со Славой, Реля ненавидела. Вот ведь ходила к сестре в больницу, искала для неё вкусных продуктов, а как вылечилась Вера, опять перешла к презрению к непорядочным женщинам.
 Между тем, компания приблизилась к их домику, где ночевали воспитатели.  В ту же калитку входили и практикантки, потому что их домик был в соседнем дворе, а туда можно было пройти через  другую, меньше по размеру, калитку.  Провожающий парень встал у большой калитки так, что все девушки проходили мимо него.  И каждой он подавал руку, прощался, желал хорошего сна, говорил смешные слова, девчонки смеялись.  Смеялись обиженно, что парень выбрал не их, и не уходили, жались где-то за большой калиткой, слышался их завистливый шепоток.
- «Вот устроил представление! - подумала гневно Калерия, вспомнив, что лоботряс  вытворял  возле озера. – Клоун какой-то! Ему бы не в авиационном институте учиться, циркачом стать. Ведь мог себе выбрать девушку на танцплощадке или по дороге домой.  Это просто сделать с доступными девушками. Обнял за плечи, и шепчи ей на ушко.  Другие позавидовали бы, но не надеялись.  Но он решил всем нервы потрепать, потому что девчонки, после его выходки, ночь спать не будут, что он выбрал не их».
Но то, что не нравилось ей, очень восхищала Анну: - Реля, - шептала замужняя дама, любящая приключения. – Этот красавец всё-таки, наверное, меня дожидается.  Смотри, как девок, одну за другой провожает за калитку, и плакать не велит.
- А ты не боишься, что тебя муж поймает, как уже сделал раз в начале дачного сезона?
- Ты видела моего мужа? Мелюзга, по сравнению с этим красавцем.
- Так плохо обзываешь мужа, а родила от него ребёнка?
- А ты думаешь, я от мужа родила? Вот от такого же! И поклялась, что все дети будут у меня красивыми.  Так что, Релюшка, иди впереди меня, а я самая последняя пойду.
- Пожалуйста, но за руку я с ним прощаться не стану. – Калерия решила сделать вид, что она не замечает нахала, идти независимо, не глядя на протянутую руку, тем более в лицо этого хана, выбирающего себе женщину на ночь.  Так и пыталась сделать, но ничего у неё не получилось.
- Нет, девушка!  - схватил парень её за руку и пробовал притянуть к себе. – Тебя я так просто не отпущу.  А вы, девушка, - обратился к Анне, - проходите, не мешайте мне справиться с этой строптивицей.  Целый день сегодня за ней слежу, шёл от озера, чтобы посмотреть, где она живёт. И оказалось, к счастью, что рядышком с моей дачей. Это судьба!  Я давно присматриваю себе для жизни вот такую стройную и смуглую, с испуганными глазами как у дикой лани.
- Да? – возмутилась Реля, пробуя тихонечко освободить руку, что у неё не получалось. – А если эта дикая лань замужем и ребёнка имеет? – Но возмущение её было уже не такое как прежде – она сдавалась. И кто бы устоял, если красивый, высокий парень говорит тебе, что он выделил тебя прежде, чем устраивать спектакль. Это значит, как поняла теперь молодая женщина, он, действительно, шёл за ней по зелёной зоне.  Где ему никто не мешал догнать её и попросту изнасиловать в малолюдном месте.  Роща берёзовая, где Реля так смело шла утром много видела таких дел.  Об этом всех молодых женщин предупреждала хозяйка, ещё при вселении.  А этот комик предпочёл узнать, где она живёт или снимает дачу.  И лишь узнав, что здесь снимают домики детские ясли, обрадовался, наверное, что будет иметь дело с чистой женщиной.  Многие москвичи, как Реле уже шепнули, знали, что в детских учреждениях работают проверенные женщины, потому летели как мухи на мёд на молодых воспитателей и няней. Но, как догадалась Калерия, комик вернулся к озеру, но не засел играть в карты с друзьями, которые, возможно, тоже ушли. А познакомился с девушками-практикантками, но не влюбился ни в одну, а лишь выведал всё о Реле.  И они, хоть и ревновали, но сказали ему правду о незамужней женщине, которая имеет сына.
- Ты, девушка, не замужняя, а разведённая.  И я удивляюсь, какой дурак мог развестись с такой красавицей, да ещё родившей ему сына.  Вадим – это моё имя – ты, наверное, слышала его возле озера?
- Слышала, господин Вадим. Но что вы собираетесь сделать с разведённой женщиной? Забрать её в свой гарем? Сделать наложницей? Так я – вольная птица, со мной это сделать невозможно. – Калерии почему-то вспомнился детский сон, где она бывала уже в гареме, в Крыму, но не захотела стать ни наложницей, ни любимой женой у Крымского хана, потому погибла. Она и в этом веке не стала бы стадной, пусть даже самой любимой женщиной у сластолюбца.
- Какой гарем! – будто подслушал её мысли Вадим. - Я, если люблю, так одну женщину. Другое дело, что я их менял раньше как перчатки. Но с тобой, чувствую, этого не случится. От такой, как ты не отказываются умные мужики.
- Вот это верно! - Отозвалась за калиткой Анна. – Спасибо, парень, что ты оказался не раздолбаем.  Этой женщине нужен  мужчина верный, не на одну ночь. Счастливо тебя, Калерия, приобрести такого.  А  вы, девки, нечего подслушивать и ревновать. Вам никто не мешал влюбить в себя парня на озере или на танцах.  В конце-концов, когда шли по Малаховке, – она погнала студенток спать, которые уже не хихикали.
Они ушли, но Калерия продолжала ещё сопротивляться:  - Послушайте, господин Вадим.  Я так мало сплю, что у меня глаза слипаются от недосыпа. Я с большой неохотой шла на танцы – девчонки меня уговорили.  Отпустите бедную женщину в домик, спать, мне завтра в шесть часов утра вставать к детям.
- Будешь спать у меня, на даче, где никого нет, а не в комнате с четырьмя или больше женщинами. Которые, как мне говорили, храпят, если курят с детства. Сам я таких «певуний» сразу вычисляю и никогда не приглашаю к себе.
   - «Поэтому отстранил Анну – она и правда храпит как трактор. А девчонки курят. Но не  мог же он сразу, возле озера, определить, что они это делают. К тому же пошёл за мной, и не пробовал изнасиловать по дороге, значит, понравилась ему «девушка», - с теплотой думала Реля, но продолжала сопротивляться.
- Господи! Я столько сегодня ходила – ты сам знаешь это, Вадим. – Она заметила, что легко перешла на «ты» с парнем, но это её не смутило. Глупо выкать, если поддавалась его чарам.
- Вот. Вадим. И на ты мне говори – чтоб были ближе мы друг другу.
- Согласна обращаться на ты, но я продолжу. Я так много ходила – это после бессонной ночи с детьми, потом смену отработала, потом эти бессмысленные танцы.
- Почему бессмысленные танцы?  Знаю, музыка не та, под которую с удовольствием танцевали в нашу с тобой молодость.  Впрочем, мы и сейчас молодые.  Танцы эти безалаберные мне тоже не нравятся, но там я увидел тебя и понял, что, наконец, познакомлюсь.
- Господи! Да ты мог познакомиться со мной ещё в берёзовой роще.
- Боялся тебя напугать. О роще ходят плохие слухи. Там насилуют.
- Спасибо, что не напугал. А что ты делаешь сейчас? Разве не насилуешь меня? Усталому человеку спать положено, а ты хочешь заставить меня идти к твоей даче. Мне кажется, что она далеко.
- Да ты не слышала, что я сказал в самом начале разговора с тобой? Дача наша находится рядом, и я подумал, что ты – моя судьба. Не думай, что разбрасываюсь словами.  Меня как ударом молнии сразило, как увидел тебя, такую смуглую, стройную и загадочную.
- Господи!  А сколько девчонок возле меня крутилось? Разве среди них не одна тебя не сразила?
- Да вспомни, кто крутился. Разве могут поразить пошлые девчонки, которые тоже детей имеют как ты, только не воспитывают их, а сдали в детские дома или родственникам сплавили?
Калерия поразилась – она тоже утром думала, что многие из девушек имеют детей, которых не воспитывают.  Её поразило, как легко они влюбляются, имея где-то на стороне детей, и не боятся  забеременеть ещё.  Сама Реля не хотела влюбляться, боясь забеременеть или заразиться гонореей или сифилисом. Да мало ли болезней плохих можно получить от таких вот пламенных мужчин, вроде Вадима. 
- Ты сказал буквально мои мысли.  Я, утром, возле озера, услышала от них, что многие студентки имеют детей и не воспитывают их.  Меня ещё поразило, что не боятся вновь забеременеть.
- От меня ты не забеременеешь, - быстро сказал Вадим. – Я знаю, как уберечь мою смуглянку, если ты детей больше не хочешь. Но надеюсь, что когда мы поженимся, то ты родишь мне сына или девочку.
 - У тебя нет детей? – удивилась Калерия.  Она чувствовала, что если Вадим скажет «да» - обманет.
- Есть, - грустно сказал он. – Но доченьку от меня увезли в Израиль и даже на встречу с ней у меня никакой надежды нет. Правда, переписываемся с её матерью, и денег я им посылаю. Не почтой, а с оказией – почтой нельзя. Но там такие богатые у неё родственники и вышла замуж бывшая моя за богатого, что, чувствую, не нуждаются.
- Сочувствую тебе. Да, быть в отрыве от ребёнка очень тяжко. Я всего два месяца не видела сына, а в такой тоске, что на крыльях бы туда летела.
- И всего через пять дней уедешь к нему на поезде – это мне студентки ваши сказали.
- Спасибо им за полную информацию обо мне. Но, может, зная всё это, ты посочувствуешь мне, и отпустишь?  Я через пять дней уеду. Зачем тебе со мной связываться?  Найди себе свободную девушку.  Не хмурься!  Я точно знаю, что молнии поражают человека не один раз в жизни.
- Откуда такое мнение?  Молния поражает лишь раз.  А иные люди живут без любви всю жизнь. И чтоб доказать тебя, что я влюбился, отнесу тебя, усталую, к своей даче на руках.  – Вадим взял Релю на руки легко и понёс. – Видишь, как люблю. Всякая из ваших  студенток как собачка бы вслед побежала, стоило мне поманить рукой. А тебя несу на руках как драгоценность.  Ты – довольно интересная девушка и в моих силах сделать тебя счастливой.
- Счастливой? – Калерия прильнула к его плечу. – А как же твоя мама – директор ресторана? Она-то не захочет, я это тонко чувствую, чтобы я была счастлива.  Тебе она другую невестку уже выбрала, из своих, торговых работников.  Или из родни торговых работников.
- Почему ты так думаешь?
- Интуиция, господин Вадим.
- Ты также чувствовала, что разойдёшься с мужем?  И останешься с сыном одна?
- Да. Ещё до встречи с ним, нагадала это себе.  Но мне надо было родить именно этого сына, которого мне нагадали ещё раньше.  Поэтому, зная заранее, что разойдёмся, когда встретились, любила, чтобы сына в любви родить, а не в ненависти, которая вспыхнула, когда расходились. И то больше муж ненавидит меня, потому что он о разводе не знал.
- Кто нагадал развод? Цыганки?
- Нет. Космос. Я знаешь, как-то с детства зацепилась за него и он мне всё во снах предсказывает.
- Интересно живёшь. То-то, я чувствую, ты такая лёгкая.  Это твой Космос мне нести тебя помогает.
- Ой, - Калерия рассмеялась. – Вот я нахалка. Заставляю тебя нести себя. Отпусти, пожалуйста. Сама пойду. Чувствую, что дача твоя близко. Да и отдохнула чуток на твоих руках.
- Нет. И не проси. Отпущу лишь перед калиткой, потому что она у нас с таким запором, что руки должны быть свободными. Но вот и она. – Парень отпустил Калерию на землю, и она увидела в темноте, что калитка у этой дачи, как и забор, была массивней, чем та, через которую полчаса или чуть меньше – Калерия потеряла счёт времени - Вадим проводил разочарованных девушек.
- Хорошая дача у директора ресторана, - заметила она.
- Подожди, ты ещё внутри её не видела. Входи.  Сейчас свет зажгу.  – Вадим где-то пошарил рукой, и свет над богатым крыльцом загорелся, переливаясь разными лампочками, как на Новогодней елке.
- Что это? – поразилась Реля.
- Моя затея. Чтобы не одна лампочка горела, а несколько – веером.
- Ты затейник. Это надо было придумать.
- Мастер на все руки. Не поверишь. Сам унитазы дома чиню.
- Здорово, как говорят подростки. У нас, в коммуналке, четыре мужчины и не дети директоров ресторанов, а случись что, не хотят руки марать. Или мать тебя заставляет, чтоб чужих людей в богатую квартиру не пускать?
- Что ты! Мама ругается, что я, деликатный в детстве мальчик, лезу куда не надо. Раньше, бывало, чтоб я не был «во все бочки затычкой», как она говорит, старалась от меня скрывать, если что-то сломалось.  Потом привыкла.  А теперь, заходи в наш теремок, где я тоже руки приложил. – Вадим открыл дачу и пропустил Релю вперёд, зажигая везде свет.
- Что так ярко? – Она зажмурилась, потом открыла глаза.  В коридорчик, куда Вадим её завёл, а потом в кухню, тоже были какие-то его поделки. И Реле хотелось отгадать, что сделал Вадим сам.
- Вот эти гравировки на стенах – твоя работа?
- Откуда знаешь, что гравировкой это зовётся?
- Если я тебе буду рассказывать, откуда и почему я кое-что знаю, нам ночи не хватит. Ты не забыл? Меня надо уложить спать, чтоб я завтра смогла встать рано и идти на работу.
- Да.  Могу я тебе предложить лёгкий ужин?  - Вадим подошёл к  газовой плите и зажёг её от какой-то забавной зажигалки.  Калерия удивилась - в коммуналке все пользовались спичками.
- Это тоже твоя поделка?
- Да. Сам сделал. Когда на заводе мы практику проходили. Не удивляйся. Инженер авиации должен знать много. А я усваиваю всё легко. Не думай, что такой маменькин сынок. И она меня не женит насильно на  блатной девице, будь она хоть царевной какой. Веришь?
- Не знаю, - Калерия пожала плечами. В полусонном состоянии она плохо «видела» будущее Вадима: - А это что у вас?  Холодильник такой большой?
- Да. Подойди к нему, открой и выбери, что ты хочешь кушать.  Возможно, ты захочешь икру или ещё что, не придётся жарить. Но всё равно, кажется, от яичницы ты бы не отказалась?
- Да. И с колбасой, потому что нас в детском учреждении  кормят почти одной кашей, - пошутила Реля, доставая колбасу и яйца. – Сам сделаешь?  Потому что я, признаюсь, хозяйка плохая, ещё испорчу.
- Ты не плохая хозяйка, а просто сонная, - возразил Вадим, начиная готовить. – Достань и икру.  Она нам будет не лишняя.
- Красную или чёрную икру? – смутилась Калерия.
- Доставай ту, которую ты любишь.  А лучше, обе сразу.
- Нет. Обе – это слишком.  Холодильник у вас – просто чудо.
- А ты на холодильник посмотри.  Там мой паспорт лежит и справка, что у меня нет никаких  заразных заболеваний, которых ты так боялась, когда я налетел на тебя как коршун.
- Доверяешь мне паспорт посмотреть?  А почему он на даче у тебя?
- Так на аэродром, где мы практику проходим, не пустят без паспорта.  К тому же мы вчера, всей компанией сдавали  донорскую кровь.
- Да что ты! Я тоже донор, - смутилась Калерия. – Но я сдаю кровь по нужде, когда денег не хватает, а ты-то зачем?
- У нас парень один разбился на машине, так мы ему уже по третьему разу сдаём. И вообще, я стану донором, если такая пигалица, как ты сдаёт. Ну, убедилась, что я не заражу тебя ничем?
- Спасибо, что показал справку. И паспорт. Главное не обманул – ты, действительно Вадим. И фамилию теперь твою знаю. – «Права  Анна, ты и старше меня, что очень хорошо».
- Загляни ещё, где печать стоит, что я разведён. И где живу в Москве, посмотри.
- Что разведён, я тебе сразу поверила. А где живёшь, посмотрю. Ого! На моём любимом Калининском проспекте.  Это же там панорама «Бородино» открылась, в которую я никак не попаду.
- Очереди тебя, наверное, пугают? Свожу я тебя в эту «панораму», не волнуйся. А теперь за стол пойдём в мою комнату. Помоешь руки?
- Обязательно. Мне бы ещё в туалет ваш сходить. Он за углом, наверное?
- Есть и домашний, но мы им пользуемся лишь зимой. Сейчас я тебе зажгу свет в туалете, во дворе, а ты выйдешь и направо с крыльца, пойдёшь мимо цветников. Ничего не бойся.
- Спасибо. Я недолго. Можешь всё ставить на стол и кушать без меня.
- Хорошо. Но есть, я подожду, пока ты придёшь.  Не убежишь?
- Я не знаю, в какую сторону бежать, так что успокойся. Да и насильниками меня напугали. Здесь, говорят, запросто девушку могут изнасиловать и не докажешь ничего.
- Были такие слухи. Малаховка большая – спрятаться в ней могут очень просто.  И  станция рядом, вскочил в поезд негодяй, и нет его.
- А ты такими делами не занимался?
- Если бы я насильничал, стал бы я так дотошно выяснять всё о тебе? Поверь, я не меньше твоего боюсь нарваться на гонорею или сифилис – вот не к ночи поминать про эти болезни.
- Я быстро, - Калерия вышла на крыльцо и пошла к туалету. Ещё раз подивилась, как живут богачи.
В туалете ещё раз подивилась. Такие удобства, чистота, что можно присесть как в квартире. Но главное, что и помыться можно.  Висел небольшой душ, вода же, по-видимому, была в баке на крыше и нагрелась за день на солнце. Поэтому когда Реля встала под него, ей доставило истинное удовольствие омовение. И мыло душистое было.  И полотенце висело: - «Какой шик! Видимо и это Вадим придумал? Вода не собирается у ног, а куда-то уходит, по каким-то канавкам. Неужели поливает огород, растения? Во дворе такой запах – будто в розарии находишься. Чтобы и хозяйке, где мы живём, такое сделать? Но, наверное, это дорогое удовольствие. Не всем по карману».
Она быстро помылась – не прошло и несколько минут, надела своё платьице и пошла по двору. 
 Всё было так устроено и украшено, что она подумала, что у такой дачи должен быть сторож.  Вернувшись, спросила у Вадима, как охраняют они такое сокровище?
- Ты не видела, как я кнопки охраны отмыкал – они у нас скрытные.  А влезет кто, с целью поживиться, так сирена завоет, что сторож сразу прибежит. Это участковый и живёт рядышком.
- Сирены тоже ты сделал?
- Я. На этот раз мать не ругалась, а наоборот, была довольна.  До сирен этих нас не раз потрошили. Это у здешнего народа любимое занятие.  Мой руки, и садись кушать, моя царевна.
- Я уже промылась вся вашим душем. Не заругаешься?
- Что ты! Рад, что тебе моё изобретение нравится. Садись за стол.
- Спасибо. Ой, ты выпить захотел? Но мне же завтра на работу!
- Это лёгкое вино. Ты утром не почувствуешь даже головной боли. Наоборот, очень бодро себя станешь чувствовать, - Вадим внезапно подошёл к ней и стал целовать. Он целовал приятно и  захватывающе, у Рели закружилась голова. Вдруг он поднял её, и понёс в свою комнату, где Реля лишь краешком глаза заметила, что комната освещена не лампочкой сверху, а светильником с пола – всё искрилось и полыхало разными цветами. В комнате Вадим поставил её на пол и стал раздевать, глядя Реле в глаза, и целуя нежно, чтобы она не возражала.
- Мечтал о тебе весь день – увидеть без ничего.
- Видел же меня уже раздетой возле озера, - возразила устало молодая женщина.
- Но там был купальник! И хоть он у тебя очень красивый, но скрывал грудки твои. Можно их поцеловать? – а сам уже прильнул к одной из них.
И Реля очутилась на диване, где тоже было уже застелено красивой простыней, как заметила она, но разглядывать цветы на ней, не было времени. Главное, что чистая. На Релю пахнуло свежестью и ещё каким-то одурманивающим запахом, кажется жасмином.
 Всё произошло так внезапно, что Реля не успела ничего возразить.  И чего возражать, если сначала было немного больно,  а потом как на морских волнах. Успокоился Вадим минут через пятнадцать:
- Прости, что налетел как коршун. Но ты меня довела до такого каления, думал, если не сейчас, то сердце разорвётся. Ты чудная женщина, как я и предполагал – знаешь об этом?
- О том, что ты предполагал, не знала. А насчёт всего прочего если и говорил мне бывший муж, то забыла. Мы так давно разошлись, и развод так долго действовал на меня, что память исчезла.
- А когда вы разошлись?
- Два года назад. И не было у меня мужчины после моего мужа, - сказала Калерия, стесняясь. – Потому  мне было немного больно сначала – прости, что вскрикнула.
- Да что ты!  Значит у женщин, которые долго воздерживаются, всё так прекрасно восстанавливается? А я подумал – взял девственную, а она меня обманывает, что есть сын.
- Не шути так. И пошли к столу, если ты не возражаешь. Еда, наверное, остыла.
- Я подогрею, а ты пока оденься.  Или не одевайся – ты так прекрасна. Не надо. Полотенце свежее я тебе на стул тебе подстелю.  Пройдём в кухню как Адам и Ева, если ты не возражаешь.
- Я не против!  Но ты меня развращаешь, запомни это, - пошутила Калерия. – Тороплюсь поесть, после такой бешеной зарядки – аппетит возгорелся.  И если ты просишь, то не оденусь – жарко у вас.  Вот такая, бесстыдная, сяду к столу.
- Ты прекрасна! Выпьем немного за тебя.  За твои грудки, стоящие как у девочки. Кормила сына ими?
- Целый год почти, потому что Олежка мой долго болел, когда мы приехали в Москву. И если бы не моё молоко, то он бы не справился с болезнью – так врачи говорили.  Прости за такую подробность.
- Моя еврейка не кормила почти и то у неё они отвислые были, потому что большие. И хорошо, что она уехала в Израиль, потому что мы бы не встретились с тобой. Выпьем за твои грудки девичьи?
- Выпьем. Хорошо бы они как можно дольше были у меня такими. – Они чокнулись и выпили. Стали закусывать, глядя друг на друга.
- Ты знаешь, - призналась Калерия, немного поев, - я боялась мужчин, потому, что думала, что лучше, чем первый не бывает, а муж у меня был первым. Но ты, мне показалось, прямо зверь какой-то. Но зверь который не скушает, а завернёт в свою мягкую шкурку.
- Ах ты, маленькая хитрунья. А ещё отмахивалась от меня! – Вадим опять взял её на руки и отнёс к дивану. – Замучаю. Думал, что не доберусь до тебя сегодня. Больно? Да? Но я тихонечко. Не будет у тебя боли со мной. Раньше мне нравилось, когда кричат, но такую жемчужину надо беречь.
- Я скорее не белый жемчуг, а смуглый янтарь – слеза моря, - отозвалась Реля, и морская волна набежала на неё.  Это Вадим вновь бережно и нежно овладевал ею. После некоторого молчания он вернулся её на землю репликой.
- Как хорошо сказала. И верно. Ты, именно Янтарь. И глаза у тебя янтарные. Хорошо тебе?
- Мне стыдно, но я наверху блаженства.
- Янтаринка моя лечебная! Я бы умер, если бы ты не согласилась со мной пойти.
- Согласилась? - засмеялась Реля. – А кто меня на руках нёс и не ахнул ни разу? Но я, признаюсь,  не дошла бы своими ногами. Так находилась за день, что они у меня отваливались.
- Но скажи, ты рада, что мы познакомились?
- Теперь рада, а утром, когда ты меня, спящую, облил холодной водой, очень сердилась.
- Меня знаешь, что поразило в тебе? Вот эти пряди твоих седых кудрей.  Потрясающе смотрится, при юном лице.  Не спорь!  Лицо у тебя, как и грудки твои – юное. И эта юность везде у тебя – в фигурке, цвете кожи. Девчонки практикантки, к которым ты меня толкала, ногтика на мизинце твоём не стоят.
- Это я сейчас такая стала, потому что с детьми работать – много сил тратишь. А когда родила, такая полная была, потому что не поешь, дитя кормить станет нечем. Вот муж, по-видимому, и отвернулся от меня. Это шутка, разумеется. Вёз меня в Москву, ещё очень любя, но напора матери своей не выдержал.
- И дурак! Я и от матери откажусь, если она на пути моём встанет. Разве можно бросать такое сокровище?  Вмиг подберут. Ведь мужики на тебя сразу кидались?
Этот вопрос заставил Калерию покраснеть. Она вспомнила Игоря и одного доктора в детской больнице, когда Олежка болел.  И ещё нескольких настойчивых, от которых отбывалась: «Кидались? Да!»      
- Захвалил меня, - постаралась увести разговор в иное русло. - Мне тоже нравятся мужчины вроде тебя: красивые, мужественные. И, как оказалось, не жалеющие своей крови, ради друзей.  Умеющие многое делать своим руками.
- Ой, Янтаринка! Я тебе  ещё не всё показал. Вот когда поднимемся опять к столу, я ещё покажу. Но давай помолчим. Я хочу, с закрытыми глазами тобой наслаждаться.
Так они наслаждались почти всю ночь, с перерывами на еду и выпивку.  Изредка только засыпали, не  отпуская из объятий друг друга. Но утром Реля встала бодрая, как не ожидала от бурной ночи.  И обрадовалась – никогда не испытывала такой страсти.  Николай не мог сделать её такой счастливой. И не потому, что не было прекрасной дачи в их жизни, а просто не умел бывший алкоголик   быть галантным. Удовлетворял себя и прекрасно. Хорошо ли Реле, о том не спрашивал.  Лишь однажды, в душе, проявил Николай себя прекрасным любовником, да  испугался этого своего порыва. Не стал бороться за своё счастье.

   
                Г л а в а   16.

    - Вот!  Смотри! – Вывел её из воспоминаний новый знакомый. – Сейчас электричка выскочит из подземки, и прямо перед тобой нарисуется «Новодевичий монастырь».
    - Ой, какая красота!  - Калерия сразу забыла о былом, пылком любовнике. – Как драгоценная шкатулка этот монастырь среди домов Москвы. И по Москве таких шкатулок я уже видела пять штук.  Но думаю, что их в сотни раз больше.
    - Назови, какие шкатулки ты видела?
    - Это церковь «Сименона-столпника» в начале улицы Воровского. Признаться честно, не знаю, кто этот святой, но церковь в честь него построили великолепную. И сейчас она среди маленьких домиков возвышается, но мне сказали, что маленькие домики снесут, а на их место построят высотные дома и, как мне кажется, против них «Сименон Столпник» станет смотреться карликом.  Но кто этот святой? Не знаешь?
- Вот уж с такого бока как ты, я Москву не смотрел. Неважно кто этот святой, скажи мне, где ещё шкатулки?  Возможно, я их видел? Что-нибудь поближе к Тимирязевскому району столицы.
- Честно признаюсь тебе, Володя, что плохо ориентируюсь ещё в Москве.  И смутно представляю себе  районы.  Хотя в Тимирязеский район ездила почти всю зиму и весну в 50-ую больницу, к сестре, но некогда было его рассматривать. Хорошо знаю лишь Центр пока, потому что там живу. И когда выдаётся время ходить по Москве или ездить, то кручусь возле него. Ядро столицы меня ещё не отпускает.
- Хорошо сказала. Но где ещё «шкатулки» ты видела?
- Если ты первую, названную мной, не знаешь, то зачем я стану тебе о других говорить? Лучше, когда мы сегодня встретимся, я тебе кое-что покажу наглядно, если ты не возражаешь.
- Я-то не против, но хотелось бы с тобой не по раскалённой Москве бродить, а где-нибудь в Кафе посидеть. Скушать что-нибудь вкусное, выпить.
- Насчёт поесть, то в Москве это на каждом углу. И можно ходить, подкрепившись буквально на ходу.  А насчёт жары, по вечерам центральные улицы Москвы поливают обильно водой.  И фонтаны много прохлады приносят.
- Уговорила.  Будем ходить, сидеть на скамеечках в зелёной зоне, если попадётся. Но всё же назови ещё одну «жемчужину» - мне так хочется услышать о чём-то знакомом.
- Хорошо. Вот «жемчужина», - Калерия заметила, что Владимир не сказал «шкатулка», а почему-то назвал церковь «жемчужиной», но поправлять не стала, -  которую ты знаешь лучше, чем я.  Это прекрасная церковь на Филях, которую мы проехали и о которой говорили, когда шли по парку. Я не знаю совсем этой «жемчужины», но ты должен знать, как  церковь эта называется.
- Сказал же – не такие места в Москве меня интересуют. Никогда не заходил в церкви, даже если видел, что они действующие.
- Что так?  Твоя вера не позволяет тебе посещать православные храмы?
- Я такой же православный, как и ты.  Правда, не крещённый.
- Да что ты!  А я думала, что ты – мусульманин! – Пошутила Калерия.
- Почему так? Я по паспорту русский, хотя живёт моя семья в Осетии.  Ты недаром назвала меня похожим на Зельдина, который в твоём любимом фильме «Свинарка и пастух» играет пастуха с гор.
- Я сразу решила, что ты осетин и удивилась, что хорошо говоришь на русском языке.
- Обязан говорить по русски хорошо, потому что это мой родной язык, - обиделся Владимир. – Ладно, я, кажется, зря погорячился.  Мы подъезжаем к Арбатской станции, на которой, ты говорила, ты сойдёшь.  Можно я тебя дальше проведу? Посмотрю, как ты живёшь.  Не хочется расставаться.
- Ты не забыл? Я тороплюсь на экзамен. И домой сейчас не стану заходить, потому что и ключи остались в сумке, которую украли у меня.
- Вот я дурак! Напрашиваюсь в гости, а того не понял, что ты домой попасть не можешь. Но как  же ты попадёшь, после экзаменов? Ведь тебе, наверное, надо будет переодеться, помыться, прежде чем идти ко мне на свидание?
- И переоденусь, и помоюсь – не беспокойся. Потная уж, во всяком случае, не пойду на площадь Пушкина. Стыдно будет не только перед тобой, но и перед великим поэтом.   
-  Но как ты домой попадёшь?
- Входную дверь мне в коммуналке откроют – дома всегда кто-то есть.  А замок своей двери взломаю или соседа попрошу.
- Это выход! А уж отремонтировать тебе замок или вставить новый я буду. Не подумай, что я напрашиваюсь, но боюсь тебя потерять.
- Ты это всем девушкам говоришь, с которыми только познакомился?  Не обижайся, это глупо я сказала.  Конечно, ты отремонтируешь мне замок.  А то мне скоро уезжать из Москвы, как я тебе уже говорила, так надо, чтобы в комнату мою не заходили посторонние.
- А что? Соседи могут вот так просто зайти?
- Соседи, может быть, не зайдут – хотя не могу ручаться за всех. А вот сестрёнку мою старшую, если той взбредёт на ум приехать в Москву, могут пустить, если дверь будет открыта.
- А что!  Ты бы сестру не пустила, если бы оставалась в Москве? – удивился Владимир.
- Очень не хочется мне пускать старшую сестру в мою комнатку.  Мы всю жизнь с ней были идейными врагами.  Она обирала меня до нитки, пользуясь тем, что мама её любила больше всех остальных.  – Реля стала говорить грубо, почему-то втайне надеясь отпугнуть этим от себя парня. - То-есть, мама покупала всё ей, что должна была двоим старшим купить, а меня оставляла в лохмотьях.  Старшую дочь потом устроила мама учиться в Одессу,  и все деньги из семьи пошли в этот прекрасный город вслед за ней.
- Но так почти всегда бывает в семьях – старших одевают лучше, особенно если те учатся.
- Я бы не спорила сейчас с тобой, а ранее с мамой, если бы она выделяла Вере лишь те деньги, которые ей требовались, но мама посылала в четыре раза больше, обделяя других детей.
- А сколько детей было у твоей мамы?
- Четверо, вместе с Верой.  Значит, обделяли не только меня, но и малышек – послевоенный выпуск.
- Может, тебе казалось, что мать обделяет других детей?
 - Не казалось.  Я точно знала, что, лишив других детей новых одежд и не кормя прочти их, мама дала возможность своей любимице положить значительную сумму на сберегательную книжку.
- Студентка клала деньги на сберкнижку?
- Да. А мы ходили в рванье и голодные. Я сдавала выпускные экзамены, мама даже не кормила меня и вообще забыла, что я существую.  Она решила, что нечего мне ехать учиться, когда у неё есть уже студентка. А мне назначила быть домработницей в своём доме – уж очень сняла я с неё обязанность убираться, готовить и стирать для семьи.
- Мать тебя вроде Золушки держала в своём доме?
- Да. Я сама, наверное, виновата. Когда родились две маленьких сестрёнки после войны, то мама хотела и от них избавиться. Что ты смотришь? Вот такая у нас мать.  Она и от меня хотела избавиться до войны. Ударить головой об угол, например, чтоб я не то умерла, не то калекой осталась. Да-да! Но узнал о том папа и хотел с мамой развестись, забрав меня.
- Забрав тебя, а старшую оставить матери?
- Точно! Только мама не дала отцу этого сделать. Сразу, как папа меня унёс, у мамы отнялась нога, застуженная ещё в юности. Маму забрали в больницу, утром она у отца потребовала меня, под предлогом, что грудью кормит. Долгое мамино лежание в больнице примирило их, а там война.
- А откуда ты всё знаешь, если ты была такая маленькая?
- Что мама хотела меня убить или покалечить? Так старшая сестра и проговорилась, когда мы уже в эвакуации были. Кичилась передо мной, с моих трёх до пяти лет, что мама меня не любит, а её обожает.
- Тогда она точная негодяйка.  Я бы тоже такую в свой дом не пустил.
- А я вот дура, пустила её в этом году в свою комнату. Вера применила такую хитрость в ход, что не могла я ей отказать.  Приехала из Южно-Сахалинска, где работала после института и сразила меня тем, что «умирать в Москву приехала». Я её не только пустила в комнату, где мы с сыном живём, но и в больницу уложила, а потом ходила полгода к ней, деликатесы носила, которые достать трудно.
- Да ты героиня, после этого.  Терпишь такую мать и такую сестрицу. Я бы точно от обоих отказался и к себе на порог не пускал! – Владимир смотрел на неё с жалостью, что Релю отрезвило.   
- Ой, прости! Вывалила на тебя весь свой гнев прошлых лет. Но это, наверное, сработало то, что меня сегодня обокрали и уже не в первый раз. А начали обкрадывать, как видишь сестра и мама. Во мне годами этот  гнев копится, а потом вдруг как выльется.  Прямо беда, мой характер. Сорвалась на тебе.  Смотри, парень, какая я невыносимая порой становлюсь.  Берегись влюбляться в такую злую, я не подарок. Подумай об этом хорошенько, вечером мне скажешь, подходит ли такая злюка тебе. А сейчас объявят мою остановку.
- До вечера, - только и успел сказать Владимир, когда Реля выскочила.
Калерия, действительно, пошла, сдавать экзамены – их принимали как раз на Арбате, где и учились они по вечерам. Сдав благополучно, ехала домой и удивлялась:
-«Как всё сошлось! Встретила и Вадима, и Володю после двух лет женского поста. И один, и второй встретились, когда меня обокрали и за пять дней до моего отъезда в Украину. Обкрадывают по малости, казалось бы, но как тяжело это переносится!  Но с Владимиром вдруг почему-то выскочили Вера и мама. Почему с Вадимом этого не случилось?  Не вспоминала, потому что Вера тогда была далеко, и мне думалось, никогда её больше не увижу. И вот же явилась и ещё поэксплуатировала. Хуже, только насилуют. И тебе досталось, Золушка, когда насиловал Николай, как только начал с тобой разводиться, а ты с ним, по этой причине отказывалась ложиться в постель. Но однажды явился пьяный и завалил не в постель, а на пол. Изнасиловал, потому что ударилась ты, Золушка, головой, сознание потеряла. Взял насильно почти мёртвую, лежащую без движения, «любимую», как он уверял. Зато потом ты отомстила ему, ударив и бывшего мужа по голове детским горшком, когда он вновь насиловать намерился. Пожалуй, у него голова так не болела как у тебя, но всё же отвадила негодяя брать силой то, чего не положено» - Калерия вспомнила то, о чём себе запрещала даже думать. Муж изнасиловал один раз и лишился её на всю оставшуюся жизнь. Но даже пьяным подобрала бывшего муженька такая же алкоголичка как он.  И родили двоих несчастных детей прошлой зимой, как раз перед тем, как явилась к Реле Вера.
- «Боже мой, как сестрица раздражает! – Продолжала думать Калерия. – И мне ещё видеть её и видеть, потому что живёт теперь «умирающая» у мамы. Вот, наверное, мотают друг другу нервы, хотя я предупреждала Веру, чтобы она этого не делала. Такая больная как она, многих переживёт, маму тоже. Но раз она решила, что «умирает», то надо же из кого-то крови попить.  А кто сейчас рядом? «Мама дорогая!»  Маме и достанется. За всю любовь матери неразумную сестра «отомстит».  Будет долдонить, что умирает и деньги себе на похороны собирать. Но мне виделось, что Вера и замуж выйдет в том селе.  Денег накопит из своих уже, по инвалидности и найдётся ей жених, такой же жадный как она. Польстится на её денежки, в надежде, что жена вскоре умрёт.  Вера постарается убедить дурня в этом. Поженятся. Но Вера мужа переживёт, даже если он будет моложе. Это непременно. Но будут ли у них дети? Вот это вряд ли.  Вера так уже «погуляла», столько раз плоды из себя извлекала, что не родить ей здорового ребёнка. Но что это я! Почему я о нелюбимой сестрице так много думаю? Сержусь, спускаю собаку на малознакомых людей. Боже! Да я же голодная. «С утра не евши», как говорят.  Сейчас поем и успокоюсь.  Чтобы к Владимиру идти не такой злой, как рассталась».
Калерия зашла в первое кафе и съела полный обед.  Успокоилась и приказала себе забыть о вражде к Вере надолго, если не на всю жизнь.  Простила же она бывшего мужа за изнасилование. По счастью не забеременела от идиота, когда внезапно муж сделал такое унижение ей. Такую жуткую мину видела Реля над собой, когда очнулась. Это было типичное лицо Дауна – детей таких показывали уже им на практике. И вот, сказали ей во сне, что ненормальные дети, двойняшки, родились у её бывшего мужа.  Потом Марья Яковлевна  принесла сплетню:
- Ты знаешь, какие дети родились у Николая?
- Догадываюсь, какие у алкоголиков родятся дети.  А там ведь вместе к зелью прикладываются.
- Да!  Гаврила сказал моему Васе, что, как увидел их, так сердце у него чуть не выскочило.
- От радости, что ли? -  Изумилась Калерия.
- Какой радости, если в больнице сказали, что ненормальные родились. Гаврила после досмотра и попал в больницу, чего сроду не делал, хотя сердце у него болело, когда и ты приехала в Москву.
- Я заметила, что у него больное сердце. И жалко было его, что свекровь бывшая так издевалась над ним.
- А Нюшка разве издевалась над Гаврилой? – удивилась соседка. – Одевала его как барина. Ты не смотри, что он грузчиком работал.
- Почему одевала?  Разве сейчас он раздет?
- Вот ты к словам придираешься?  А и раздет, поди.  Черви уж, наверное, сглодали его.
- Что это? Что вы говорите? – вскликнула Калерия.
- А ты не знаешь?  Умер твой бывший свёкор.
- В больнице, что ли? – Калерию прошибло потом. Она заплакала. Слёзы её покатились внезапно.
- Если бы! А то вернулся из больницы, а Нюшка одна дома.
- Она, что же? Не выписывала его из больницы, как порядочные люди делают?
- Сам вернулся.  Сбежал, что ли! Устроил Нюшке разнос, всё дома разбил, расколотил. Она из дома сбежала, жила у своей сестры или ещё у кого. Три дня её не было. А вернулась – Гаврила мёртвый.
- Так может, она его и убила?  - Калерия всё ещё вытирала слёзы.
- Следствие было. Нюшку забирали в милицию, допрашивали. Но потом установили, что сам Гаврила умер. Сердечный приступ случился, и не стало человека. – Марья Яковлева вытерла скупую слезу.
- А знаете, я с первого дня определила, что недолго жить станет Гаврила, - сказала Калерия и удивилась.
Она не очень любила эту соседку и никогда с ней не откровенничала. Хотя сама Марья Яковлевна набивалась ей в «подруги»: - «Скажи, - заинтересовалась, когда Вадим утром ушёл от Рели в первый же свой приход в их квартиру, - как он этим делом занимается? Хорош ли в постели? И в каких позах вы занимаетесь? Сколько раз он за ночь может обладать тобой?»
Калерия и сейчас вспомнила, как полезли у неё глаза на лоб: - «Что вы! – вскрикнула, - Разве можно об этом говорить с посторонним человеком?»
- «А что такого? – обиделась Марья Яковлевна. – Мне моя соседка по Воровского, всегда рассказывала, после ночи проведённой с любовником – сколько раз он брал её за ночь. И как они по полу катались. Сколько раз она бегала на кухню, еду им подогревать».
- Но я ничего подобного говорить вам не стану! - оттолкнула в тот день Реля соседку, и приобрела тайного врага.  С тех пор  Марья Яковлевна, о чём бы ни говорила с ней, молодая женщина чувствовала, что никогда она не простит ей той отповеди. А чтоб были темы сплетничать о Реле, выбегала вслед за ней и Олежкой, когда приезжал Юрий Александрович на своей машине за ними. Уже знала, что Галина, из их дома, работает вместе с Калерией.  Сама говорила когда-то новой соседке, как ведёт себя плохо женщина с шестого этажа. И вдруг эта женщина стала задушевной подругой Марьи Яковлевны. Калерия представляла, как две заядлых сплетницы перемывают ей косточки. Но не очень сердилась. Она не знала за собой никакой вины, а если людям так нравится злословить – это их беда. В крайнем случае, дед тоже слушает сплетниц иногда.  И с высоты Космоса сможет постоять за внучку, если это понадобится. Но Реля и сама могла себя защитить. Правда, не всегда удавалось поймать настроение Марьи Яковлевны. Бывало, и соседка её подлавливала.
             И тогда неприлично толстая женщина оживилась при словах Рели, о её предчувствии. Она злорадно посмотрела на молодую женщину, скривившись я улыбке:      
-  Мне покойная Марья Ивановна говорила, что ты ясновидящая, - недоверчиво, с подтекстом произнесла сплетница. - Только вот смерть своей «дорогой бабушки» ты определить не смогла.
- Тоже догадалась с первого дня, что с ней чего-то случится.
- Чего случится? – Соседка испугалась. – Она же своей смертью умерла.
- Гаврила, видите, тоже своей смертью умер.  А довела его до этого бывшая моя свекровь, - сказала Калерия, чтоб как-то отвести внимание от смерти доброй старушки.  Ей не хотелось, чтоб Марья Яковлевна запомнила её слова. Соседка «подружилась» с тётей Шурой – дочерью умершей - и вполне могла ей передать «предчувствия» нелюбимой соседки. На Релины предчувствия могла нагромоздить кучу лжи.
Но толстая женщина будто обрадовалась, что Реля перевела разговор на другое:   
- Да. Не забирала бы Нюшка мужика из Украины, может, пожил бы дольше. Но кто бабушку довёл? Все так хорошо относились к Марье Ивановне?  Все так любили её, и ты в том числе.
- Если вы подумаете, то поймёте кто! – рассердилась Калерия. – «Уж не ты ли помогала отправить мою любимую бабушку на тот свет?» -   Не всегда люди умирают по своей охоте.
- Это тебе наболтали, что я Ляльку уморила, Васину жену?
- Не уморила, Марья, а отравила, - появилась другая соседка, Валентина. – И я это сказала не Реле, а твоему Василию, когда и он тут, на кухне, скулил, что ты его отравить обещаешь.
Оп-па! – Воскликнула Марья Яковлевна. – Я, значит, за той пьяницей ухаживала, кал из-под лежачей больной выгребала – её же в больницу не брали из-за этого. А мне пришили, что я её отравила?
- Да ладно, Марья! Мы все знали, что долго ты за Лялькой ухаживать не станешь. Спровадила на тот свет дуру эту, чтоб с мужем её жить. Чтоб он тебе вот сейчас пенсию зарабатывал.
- А тебе завидно? Так возьми его себе, импотента этого.
- Хм! Импотента! А кто его таким сделал? Ты хочешь, чтоб мужик вставал в пять часов утра, ехал за тебя территорию завода убирать, потом на завод за себя работать. А после смены в третью смену заступать – опять за тебя убираться.  А потом чтоб домой вернулся как огурчик, готовый тебя удовлетворить?  И кто такое сможет? К тому же, тебя уже молодой любовник удовлетворил.
- Вот все приписывают моего племянника мне в любовники!
- Не твоего племянника – у тебя же их нет. Ты же, как сбежала из Казахстана, так туда носа не показывала много лет.  Племянник этот твоей подруги, как ты другим говоришь, а не твой.
- Да, - заплясала перед Валентиной полная женщина. – Есть у меня и муж и любовник, хотя я не такая красивая как ты.  А ты вот без мужа живёшь теперь, когда твой  дурак удрал от тебя.
- Это у кого есть любовник? – подкрался Василий, муж Марьи Яковлевны. – У тебя, Маша? Что ж ты мне его не покажешь? Кого это я кормлю? Кого пою?  Племянника твоего? Он твой любовник?
- Что! Нажрался уже? – Пошла в атаку соседка на своего тощего мужа. – Дня не пройдёт, чтоб ты к вечеру не упился? Иди, мойся и есть будешь. Что? Не станешь есть мною приготовленное? Мне плевать!  Сейчас уйду из дому, и только ты меня и видел.
- И мне плевать, если ты уйдёшь.  Может, и работать за себя станешь? Вот удивишь всех на заводе! Они твою фигуру только в праздники и видят.  Когда ты, нарядишься, сидишь и подарки ждёшь.  Стыдно на тебя смотреть, тунеядку.  Тьфу!
- И на тебя тьфу! Оставайтесь тут, сплетники поганые! – Марья Яковлевна развернулась и ушла. Муж её поплёлся за нею, что-то бормоча.
 Калерия с Валентиной посмотрели друг на друга:
- Как тебе Машка?  Вывернется из любой петли, а другого туда вставит.
- Это я виновата. Начала неприятный для неё разговор.
- Кто? Ты начала?  Я же слышала, когда вошла в коридор, кто разговор начал.
- Валя, Гаврила умер.
- Я слышала о том раньше. Тебе говорить не хотелось.  Права ты была когда-то, что ему недолго жить. Я не верила. Такой здоровенный мужик. И вот тебе раз – и всё.  Пятидесяти лет ему не было. Нюрка – свекровь твоя бывшая точно так умеет со свету сживать, как и Машка.
- Не надо о ней, А то дядя Вася услышит, если не завалился спать.
- Ай, Реля, всех ты жалеешь!  Кто бы тебя пожалел.
- А меня ты жалеешь. Спасибо, подружка.
- Мог бы ещё кто-то пожалеть.  Зачем отказала Вадиму?  Такого мужика ты больше не встретишь. Уж он и перед тобой, и перед Олежкой крутился.  Лучше отца родного был бы.
- Валя! Ты знаешь, почему я отказала Вадиму. Мать бы его всё равно не дала нам житья. Я не хотела бы, чтоб подрастающий Олежка видел мои раздоры и с Вадимом, и с его матерью.
- А что тебе его мать?  Вы же не вместе жили бы, а у тебя. Сюда бы мы её не пустили.
- Во-первых, Вадим бы не стал жить в нашей жуткой коммуналке, - начала Реля.   
- Стал бы! – прервала её Валентина. – Уж так любил он тебя, девушка, смотреть было приятно.
- Валя! Ты же знаешь, что пока ухаживают, смотреть всегда приятно.
- Не скажи! Другой так ухаживает, что бежать от него хочется.  Такого как Вадим ты больше не встретишь.  И мужик же был хороший! Признайся!
- Признаюсь.  Но игрок! В карты он любил играть, Валечка.  Проигрывал много. И мама его сказала, что не станет оплачивать его долги, если он женится на мне.
- Да что ты! Вот что игрок он, я не знала.
- И этого его порока очень сильно боялась. Выйди за такого, он и грубить начнёт, если станет проигрывать, а денег нет.  Ещё сильней боялась, что Олежку мне этим делом мог испортить.
- Вот ты умница!  Как заглянула в будущее! Я бы вляпалась, если бы влюбилась.  Или ты не любила?
- Чего уж отказываться?  Счастлива с ним была целых пять дней и четыре ночи. А потом уехала за Олежкой и сказала Вадиму, что бы хорошо подумал и от игры отказался.
- Да как ты могла знать? Ведь дни и ночи с ним проводила. Он же не играл тогда?
- Нет. Но это был у него временный перерыв.  Тоже ведь влюбился. Но как только я уехала, впал в игру хуже прежнего.  И когда мы с Олежкой вернулись, он встречал нас уже весь в долгах как в шелках.
- Уж не хотел ли он, чтоб ты расплачивалась?
- Нет. Но матери он сказал, что женится на мне.  Отсюда она и стала жать на меня.
- Помню, как она звонила сюда.  Угрожала тебе?
- Нет. Тактично разговаривала. Я не ожидала от директора ресторана такой вежливости.
- И ты ей обещала, что не выйдешь замуж за Вадима?
- Не то слово. Я сказала, что не люблю его.  Она Вадиму передала, и он вскоре женился.
- Как же! Помню!  Сбежал со своей свадьбы, чтобы сказать тебе, что одно твоё слово, и он останется.
- Выпивши был. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но мне он здорово нервы дёрнул. Я всю ночь рыдала в подушку. – Калерия помнила, что страдала больше, но зачем Валентине знать о том.
- Дуры, мы, бабы. Всё каемся, когда уже поздно.
- Я не каялась. Я себя хвалила. И плакала.  Плакала, Валя. Нюшка не могла из меня выбить столько слёз, сколько вылила я их от мягкой вроде бы матери Вадима.
- Но почему не встретилась, не посмотрела ей в глаза, не поговорила по душам?
- Она не хотела меня видеть, а я стану набиваться? Да и не люблю я директоров ресторанов. Думаю, что директорша эта, что моя мама, когда была председателем колхоза – два сапога – пара. Властные дамы заносчивые, думают, что им подвластен весь мир. Уж если Нюшка, вернувшись из тюрьмы, пыталась меня подмять, то представляешь, как может издеваться властительница вин и дорогих закусок. К тому же, как мне думается, что слетит она скоро с этого места и очень больно шлёпнется.
- В тюрьму попадёт?
- Может, от тюрьмы её отобьют, как и маму мою когда-то, но барыня больно упадёт.  И если бы она слетела с такого жирного места при мне, представляешь, какие шишки сыпались на меня с Олежкой?
- Далеко заглядываешь, подружка моя. Даже завидно. Жизнь у тебя как песня складывается.
- Как песня, - согласилась с иронией Калерия. – Мне так и давняя моя подруга говорила, в девичестве.  Но добавляла, что беру всё с собой и хорошее и плохое.
- А куда, милая, от плохого денешься? Это всегда рядышком находится. Жизнь полосатая.
- Полосатая, - Реля улыбнулась. – Но лучше, когда светлых полос больше.
- Кто бы спорил! - Валентина развела руками. – Но скажи, пожалуйста. Вернее давай вспомним с тобой прежние беседы. Ты вроде бы говорила мне, что мать ты свою перевоспитала? Иначе бы не стала к ней возить своего дорогого потомка.
- Всё верно! Но маму не так я, как жизнь перевоспитала. Разумеется, и моя заслуга в этом есть. Я, признаюсь, когда покинула мамин, «чумной» дом, как, уходя в одном платье и без копейки денег, думала, вскоре пересмотрела своё отношение к маме.
- В какую сторону?
- В лучшую. И, как оказалось, себе же на пользу.
- Ты знаешь, я тоже думаю, что кто зла долго не держит, то сам себе не враг.
- Совершенно верно. Я как-то в первый же год, очутившись на свободе, когда на тебя никто не давит и, удивляясь красотам большого города, ходила по Симферополю и если была одна, чаще думала о маме.
- Скучала, что ли?
- Нет! Думаю, что ни одна собака не станет скучать по палке. А я, тем более, не Собака по знаку Зодиака, я – Дракон – гордый и независимый.
- Я помню, как мы с тобой разбирались в знаках Зодиака, - радостно засмеялась Валентина. -  Релюшка, ты меня так поразила этими знаками, что я на работе своей всех женщин всполошила.  Они у меня тетрадь, в которую я списала твои знаки, буквально из рук рвали. Списывали и потом эти знаки прикладывали к сотрудникам, к знакомым – всё сходилось.
- Так не зря китайцы и японцы – народы весьма не глупые – складывали эти гороскопы, я думаю.
- У нас один китаец учился на курсе в институте, но так тяжко ему всё доставалось. Мы все думали, что он тупой, но очень, очень усидчивый.  Зубрёжкой брал.
- Валя! Как ты не понимаешь, что китайцу тяжко давался русский язык!  И по одному нельзя судить о нации.  Китайцы умные. Ведь это они изобрели порох, бумагу, ткани, шёлк и ещё много чего.
- Как ты за других заступаешься!  И знаешь много! Чего я, больше тебя на свете прожившая не знаю, хотя родилась и выросла в Москве. Но ты, приехавшая издалека девчонка, уже знаешь больше о Москве, чем я.  Поражаюсь! Когда у тебя времени хватает читать книги, учиться, обстирывать сына и покупать ему красивые вещи и водить мальчонку в кукольные театры, чего мне мама не делала.
- Хватит, хватит! Сама знаешь, кто мне туда билеты доставал – я сама тогда не знала, что в Москве есть такое заведение. И не знаю я больше о Москве, чем ты. Мы гуляли с тобой по ней, и ты мне много рассказывала, а теперь прибедняешься. Да, я поведала тебе о знаках Зодиака, открыла малость о знаменитом Нострадамусе – не так уж много.
 - Это ты мне льстишь.  Да, я показала тебе дома, отделанные гранитом, который Гитлер готовил себе на памятник победы над СССР.  Ещё несколько домов показала, о которых ты не знала, но ты мне открыла в Москве больше удивительного. Но давай вернёмся к твоей маме. Как ты её перевоспитала?
- Если ты настаиваешь на этом, тогда перевоспитала. Хотя я так не думаю. Вспомни хотя бы, что мама мне устроила с Николаем, когда первый раз приехала в Москву. Хотела меня с ним помирить, хотя я ей много раз толковала, что это невозможно.
- Помню, как ты матери с Колькой беседу разрушила. Все их закуски с водкой полетели во двор. Но это у твоей матери отголоски, наверное?  Думала, что прикрикнет на тебя, и ты подчинишься?
- И вернусь к пропитому уже алкашу, которого на лестнице, пока он с мамой выпивал, ещё одна пьяная женщина стерегла, - насмешливо проговорила Калерия.
- Не женщина, а баба. Видела бы ты её, Реля. Я чуть в обморок не упала, когда встретила их с Колькой год назад.  Это такая страшила! Потом она во сне мне снилась как привидение.
- Я её днём не видела. Только поздно вечером, когда возвращалась из больницы, от Олежки. Тётя Шура гнала её с лестницы.  Мимо меня прошмыгнула особа довольно неприятная, в грязном пальто, потому, что сидела на ступеньках где люди ходят, а мужчины бросают окурки и плюются.
- Да! Ни я, ни ты никогда бы не сели на такую лестницу, - поёжилась Валентина. – Только пьянь может.
- Но ты её видела осенью. Да?  Она ещё была не пальто, а в платье. И, наверное, беременная, раз родила весной. А беременные, Валя, чтоб ты знала, часто выглядят не лучшим образом.
- Опять заступаешься? Впрочем, ты права. Твоя наследница на пьяного мужчину была беременной.  А ты знаешь, поженились ли они сейчас, когда дети родились?
- Наверное, поженились. Как мне рассказывала Марья Яковлевна, хоть я её не просила об этом, но женщина эта сделала по пьяни не один аборт от Николая.  А потом видно решила, опять же, по пьяному делу, или кто надоумил её, что если она станет избавляться от детей, он на ней никуда не женится.
- И она решила родить. Но Колька видно противился.  Все мужики потаскаться не против, а как до серьёзного дела дойдёт, в кусты готовы колючие заскочить. Помню, как в день  выписки  своей алкоголички,  из больницы, пошёл не за ней с двойняшками в роддом, как было положено.  А притащился к вам с Олежкой  и с одним одеяльцем.  Видно дала эта кикимора ему на два одеяльца, но он деньги пропил.
- Или свекровь моя бывшая дала, а он не докупил второго одеяла, - подсказала Калерия.
- Да. Нюшка как раз даст! Она мне жаловалась, что вот как ей судьба отомстила, что она  вас с Колей развела. Мол, родила та грязнуха ей  двойняшек неизвестно от кого, но не от её сына.
- Ну, она и моего Олежку не признавала, хотя Николай ей сказал в первый же день, что взял меня девственной. И ровно через девять месяцев я родила как царица. Впрочем, они сказок Пушкина не знают.
- Вот ещё о Пушкине скажи мне, Реля. Училась ведь в украинской школе, а знаешь о великом поэте как мы, учась в московских школах, не знаем. Я ведь помню, как ты меня возила на автобусах и троллейбусах по Москве, по Пушкинским местам. Жаль, у меня  машины нет – больше бы объездили.
- Кстати о машине вспомнила.  Именно на машине я ездила с Юрием по местам Пушкина. Их больше, разумеется, но они в таких разлётах друг от друга, что я все и не помню.  Не записала сразу где, на какой улице находятся места Пушкина – ругаю себя за это. Но за то, что Юрий повозил, очень благодарна ему. Кстати, ездили мы за экскурсией, куда он записался.
- Конечно!  Одно дело тебя возили на авто, а другое дело мы тряслись на общественном транспорте. Но каков поляк! Он тебе половину Москвы показал, потому ты так хорошо всё знаешь.
- Нет, Валя. Как мы с ним посчитали, то и сотой доли не объехали, настолько Москва велика. Вот Варшава, говорил Юрий, гораздо меньше. И если я когда вздумаю её посетить, он со мной пешком за две недели обойдёт весь город. Ещё и в более мелкие города свозит, которые после войны у них восстанавливаются очень быстро.  Даже обидно, что Союз не так быстро залечивает раны.
- Русские, по пословице, очень долго запрягают лошадей. Потому сейчас почти не  шевелятся насчёт экскурсантов в Москве. Это не так как на Юге твоём, где уже экскурсии водят. А поляки довольно практичные люди.  Им вот сейчас привлечь туристов и за милую душу они Польшу как игрушечку станут показывать.
- Не знаю насчёт туристов, но мне Юрий обещал много показать.
- И ты поедешь?
- Это не скоро будет. Во-первых, как я слышала от того же Юрия, сейчас не очень охотно выпускают из СССР в гости, даже в дружественные нам страны.
 - Да уж! Правители наши ездят, а людей сдерживают. Не порядочно себя ведут по отношению к нам.
- Но мне это на руку, Валя. Прежде чем ехать куда-то в гости, надо свою страну знать.  Украину я более или менее знаю. Вернее южную часть её.  Одессу, Херсон, Николаев. Крым, частично, знаю.
- Частично? Ты же жила в нём три года!
- Жила и работала.  А ездила в выходные дни и по отпускам и то не часто.  Знаю чуток  Севастополь, Симферополь, Евпаторию, Ялту и все знаменитые достопримечательности ялтинские.
- Это дворцы Ливадии, Никитский сад, да? Я тоже это видела, когда ездила к морю.
- Ещё там великолепный дворец Воронцова – соперника Пушкина по жене графа.
- Да. И там я была. Ещё домик Чехова.
- Ой, Валя.  Давай на этом окончим воспоминания.  Мне скоро на экзамен идти надо, А перед ним зайду поесть в Кафе.  Что-то разленилась без Олежки, почти не готовлю себе.
- Отдохни от готовки, девочка. Я вот живу одна – много видишь ты меня в кухне?  Только как услышу твой голос, выхожу.  Поговорить с тобой – это как из ручья воды живой напиться.
- Спасибо за комплимент. Такие слова и от мужчин редко услышишь. Ну, я пошла. Если тебе ещё захочется говорить со мной, заходи вечером, пока я за Олежкой не уехала.


                Г л а в а   17.

     Вспомнив о Валентине, когда возвращалась с экзамена, Калерия удивилась:
- «Господи! Как я могла забыть, что у Вали есть дубликат моего ключа от комнаты?  Не придётся взламывать замок. Это чудно! Но дома ли соседка моя? Не ушла ли куда?  Однако я знаю, где она прячет свой ключ. И разрешает мне заходить в её комнату.  Даже разрешала нам с Вадимом побыть вместе у неё, когда дома не спала. А не спит дома моя соседушка почти по пять дней в неделю», - с удовольствием думала Реля. Она радовалась за Валентину, что у соседки нашёлся друг, с которым ей не было скучно.
Поняв, что замок не придётся взламывать, Калерия повеселела.  И Володю не придётся ей вести в дом – это тоже молодую женщину устраивало. Как-то дико случилось, что она сорвала своё зло на парне, и это был неприятно. Вспомнила о Вере и матери, а злость вся вылилась на почти незнакомого человека и Реле очень не хотелось вести его в коммуналку. Марья Яковлевна обязательно заинтересуется новым её «кавалером», станет подслушивать под дверью, чтоб ей пусто было. Хорошо бы, сплетницы не было дома, унеслась бы к своему молодому любовнику.  Но тот, алкаш, недолго может находиться с толстой женщиной, старше себя вдвое.  Берёт деньги от неё и старается быстрей выставить из его холостяцкой комнаты. А Марья Яковлевна бесится и несётся домой, где происходят скандалы с мужем. Но, поругавшись, в своё удовольствие, соседка не забывает побывать под дверьми соседок – Вали и Рели – не произошло ли без неё что-нибудь интересного? И если не услышит, не подсмотрит, то придумает.

     Владимир ждал её, как и договорились, возле памятника Пушкина.  Калерия издалека увидела его и удивилась.  Узнала, хотя, когда ехала домой, старалась вспомнить лицо, и вспомнила лишь, когда нашла зацепку – «Свинарка и пастух» фильм.  Парень похож на артиста Зельдина.  Артистов же, если смотришь на них почти два часа, во время  просмотров, Калерия лица запоминала.  Фамилии не всегда, а лица да. Пока пробиралась с одной стороны улицы Горького на другую, остановившись на разделительной линии, Калерия успела мысленно поговорить с Пушкиным:
- «Что ж ты, дед, так дал мне взорваться гневом, да ещё с малознакомым человеком? Он сейчас сидит возле твоего памятника и думает: - «Что я тут делаю? Жду свидания со вздорной женщиной?  Которая и меня может ославить как мать с сестрой». Или ты по делу так сделал, дед? Чтоб я с Володей не очень тесно зналась? Потому что,  он – студент, окончит институт и уедет по распределению. Уже проговорился, с сожалением, что им нельзя на пятом курсе жениться на москвичках, всё равно не оставят в Москве. Как бы извинялся, что не может предложение сделать. А мне нельзя выходить замуж ни за кого сейчас, дед. Если бы даже мы с Володей поженились, прописать его в моей комнате нельзя.  Из нашей конуры Николай никак не выпишется.  Справедливо, дед, что он так делает? Сам, наверное, женился на своей алкашке? А  остался прописанным в нашей с Олежкой комнате.  А мне, если захочу мужа прописать – не смогу.  Я понимаю, что Николай надеется со мной сойтись. Поэтому не расписывался со своей дамой сердца пьяного – думал, как избежать позорного брака.  Но она возьми и роди ему больных детей.  Куда теперь убогому моему бывшему от них деться?  Сделай так, дед, чтоб он женился на пьянице и выписался от нас. Я всё равно не пойду за Володю замуж, дед, потому что не полюблю его. Сам понимаешь, после Вадима, которого я всё же любила, идти за первого попавшегося мне не захочется.  Дед, а если всё же я полюблю внезапно кого-то?  Не Володю, если ты так не хочешь его, раз сделал так, что я показала парню самые гадкие стороны своего дикого нрава.  Но если полюблю другого?  У меня большое желание любить, дед. Ведь без любви женщина сохнет. Правда Вадим восхитился, что я не высохла, после двухгодичного поста, а как бы восстановилась, став   девственницей.  Дашь ли ты мне, дед, ещё одного удивить женственностью?  Не Володю, нет, догадываюсь, что ты резко против него. И я, признаться, хочу воздержаться, дед. Чувствую, что у парня много любушек, но вот ему захотелось новинки. Он просто хочет испытать что-то необычное. Но я не желаю экспериментировать. Потому что они желают испытать, а мне потом рожать. Да, дед.  Чувствую, что этот парень не побережёт меня, как Вадим. Да и не озаботится, чтоб женщине было с ним хорошо. Вот Вадим – это был подарок! Как ты нас свёл, дед! Искромётно так! Это было замечательно! Но всё!  Помчалась к студенту. Не сердись, дед, что не любя встречаюсь. Просто скучно одной. К тому же обещал парень прокатить на пароходе. А это посмотреть не только на красоты Москвы, а и глянуть, как студенты развлекаются. Я же не была студенткой института, дед. И, по-видимому, не стану. А видеть хочу студенческое братство. Может, разочаруюсь их легкомысленностью, но это потом тебя расскажу».
- Добрый вечер! Давно ждёшь? – сказала Калерия, подходя со спины сидящего на скамейке парня.
- Нет! – Владимир вскочил. – Но сидел и наблюдал, как парни дарят цветы девушкам. А я не купил, следую твоему приказу. Теперь жалею. Всё же надо было хоть маленький букетик, а взять.
- Для чего? Чтобы цветы засохли? Смотри, вон юноша выбрасывает, с досадой, букет в урну. Видимо не пришла его пассия. И он, вместо того, чтобы отдать цветы другим – вон хотя бы тем старушкам, сидящим возле фонтана, бросает дары природы головками вниз туда, куда выбрасывают папиросы и плюют.
- Здорово ты сказала! Я тоже когда-то так делал, как тот взбешённый. После твоего замечания стану отдавать старушкам. Именно им. Ведь это прекрасно – одарить цветами пожилую женщину. Но сейчас, я думаю, мы пойдём к тебе. Замок в твоей комнате восстанавливать. Долго пришлось взламывать его?
- Я, возможно, тебя опечалю, но не пришлось взламывать замок. Уже едучи с экзаменов, вспомнила, что у соседки есть ключ запасной. Так и открыла замок, не взламывая.
- Тогда удивляюсь, что ты пришла на свидание.  Я видел, тебе не очень хотелось. Вся надежда была на замок. Что потребуются мужские руки, чтобы починить его.
-«Да, - подумала насмешливо Реля. – Чинил бы долго. А там благодарственный ужин, который я должна была приготовить и диван мой детский, на котором сплю, рядом. Чего же церемонится?»
- А много раз к тебе не приходили на свидание? – Чтобы замять разговор о замке, спросила она. – Можешь не отвечать, если тебе это неприятно. Пойдём сейчас к памятнику Маяковского? Мне почему-то хочется знать, показывали ли студентам, на экскурсиях, этот уголок Москвы, - говоря так, Калерия повернулась и пошла в заданном направлении. Володе не оставалось ничего другого как следовать за ней.
- Куда ты так спешишь? – Удивился парень, заглядывая Реле в глаза. - Давай зайдём в кафе, поедим, посидим, а потом поведёшь меня по своим любимым местам.
- Ты проголодался? Перед тем, как шёл ко мне мог бы поесть, как свободный человек от экзаменов.
- Я это сделал. Но волнуюсь, не голодная ли ты?
- Я после экзаменов обедала. Спасибо, что дал мне денег. Вот! – Калерия расстегнула старую   сумочку, которую взяла вместо украденной и вынула деньги. – Вот, отдаю тебе я их.
- Что ты! – Отвёл её руку  с деньгами Владимир. - Я тебе совсем не поэтому дал эту мелочь, чтобы ты отдавала. Я дал тебе деньги на обед, с тем, чтобы ты покушала и не забыла придти на свидание.
- Три рубля – мелочь? – удивилась Калерия, пряча деньги. – И не такую сумму ты обедаешь?
- Да, у меня по три рубля выходит на обед и ужин. А утром, перед походом на занятия мы с Германом заправляемся тем, что купила с вечера.
- И тоже выходит по три рубля на человека?  - удивилась Калерия. – Хорошо живёте. Я живу на три рубля в день, когда одна и то считаю большой тратой. В худшие дни на рубль-полтора кормлюсь.
- А мы на десятку в день не доедаем, - улыбнулся Владимир.
- Тогда очередной не скромный вопрос – где деньги берёте? Ведь десять рублей в день на тридцать дней – это триста. Сумма просто не бывалая для студента, который живёт в чужом городе, без родных.  Да ещё на одежду, на обувь и прочие расходы, надо предполагать хотя бы пятьдесят рублей в месяц.  Это…
- Это, - продолжил Владимир, - получается не триста пятьдесят, как ты бы посчитала, а все пятьсот.
- Господи, помилуй! Пятьсот рублей. А стипендию какую ты получаешь? – Калерия даже остановилась, чтобы посмотреть на богача.
- Сорок-пятьдесят рублей. И то это на последних курсах. Вот почему я не удивился, что твоя сестрица тянула так из семьи деньги. И мне мои родные помогают. Родня у меня большая. Но я, когда отучусь, должен буду уехать в то село, которое меня послала учиться.  Стану отрабатывать все деньги, которые получил за пять лет. Буду отдавать долги.
- Моя сестра, из-за которой я сорвалась на тебя, к великому сожалению, родственникам, страдавшим от её жадности, долги не отдавала.  Лишь государству, за то, что учило и то со скрипом, мне кажется.
- Ещё отдаст, - сказал Володя. – Работать ей, не переработать.
- Нет. За то, что её учили пять лет, она три года отработала по специальности. А потом примчалась в Москву ко мне внезапно, не предупреждая почти.
- Если бы списывалась с тобой заранее, ты бы нашла, как её не принять? – догадался Владимир. – И пошли к твоему Маяковскому. По пути можно разговаривать. Сейчас удивительно мало машин на улице Горького и людей. Видно много сейчас уехали отдыхать на Юг. – Он повернул Релю в сторону, куда она планировала идти. – Владимир явно уходил от неприятного ему разговора.
- «Уж не такой ли он типчик как Вера? Тоже явно обирает своих родных, если правда живёт на такие бешеные деньги. Или играет в карты как Вадим? Тогда я с ним не стану продолжать знакомство».
- Да, я бы нашла способ как не принять свою сестру, которая меня так поражала всю жизнь своей жадностью и стяжательством, - не дала уйти от темы Калерия. – Но почему я на тебе сорвалась – пойму! Никому, даже близким подругам не жалуюсь на Веру так свирепо. И вообще, до встречи с тобой не жаловалась. А сегодня как прорвало меня.
- Наверное, потому, что во мне ты почувствовала такого же стяжателя! – догадался Владимир.
- А ты стяжатель?
- Выходит так. Правда, на втором курсе, когда мне задерживали выслать деньги, я мог пойти вагоны разгружать – и тем жили с Германом.
- Но Герман, как и Вера, на втором или на третьем курсе взял академический отпуск по болезни! – возразила Калерия.
- Правду говоришь. Я и забыл. Но что удивительно, он не отстал от курса – сдал экзамены и пошёл в ногу со всеми. Твоя же сестра продолжала висеть на шее семьи лишний год?
- Да. Уж она не переломилась, чтобы учиться в отрыве от занятий. Но мне всё же удивительно. Не могли тебе родные, будь они хоть какими богачами, высылать по полтысячи рублей в месяц. Это мой заработок за десять месяцев.
- Ты живёшь на такие малые деньги? Пятьдесят рублей в месяц?
- Сейчас, когда учусь – да.  Когда не училась, могла работать по две смены – получала не сто рублей, как ты подумал, а семьдесят.
- Как это – две смены работать и получать не две ставки, а меньше. Я понимаю, платишь налоги, но не до такой же степени государство обдирает своих работников?
- У меня ставка не пятьдесят рублей, меньше. А чтобы получить чистыми пятьдесят, надо и сейчас работать не на одну ставку – подрабатывать. И тогда, учитывая налог и профсоюзные деньги, получаю в получку тридцать рулей.  Не удивляйся – мне же ещё авансом выдают двадцатку. И получается, что в день я сейчас, без сына живу на один рубль, потому что ещё надо купить что-нибудь из вещей.
- Но ты же и алименты, наверное, получаешь?
- Конечно. Но они такие маленькие, с гулькин нос.  Алиментов нам с сыном хватает лишь на полмесяца, на фрукты, как мы посчитали, однажды с моей подругой по работе.
- А кем твой бывший муж работает?
- Таксистом.
- Но они много зарабатывают! – возразил Володя. – Мне один хвастался, что приносит за смену до пятидесяти рублей. И это не худший случай.
- Ты сообразил, что это они левые деньги домой приносят? А в зарплату получают совсем немного,  потому что многие, как и мой бывший муж платят алименты. И думают, что бывшие жёны, если станут платить больше, деньги их потратят на себя, а не на ребёнка.
- Значит, ради алиментов, чтоб плохо было их детям, они идут на такие подлоги? Знал бы, тому таксисту рожу набил. И вообще, теперь стану на них как на врагов смотреть. Но есть же, наверное, совестливые, которые своим детям доплачивают из левых заработков.
- Полагаю, есть, но это не мой бывший муж. К тому же он пьёт, и его часто снимают с рейсов, переводят на другую работу. Вот когда он ремонтировал машины,  я получала такую мелочь, что  и на два дня на фрукты не хватало.
- Хочешь, я, когда вернусь в Москву, схожу к нему на работу и поговорю с начальством твоего мужа. Как это они допускают, что обманывают государство и детей их работники?
- А ты думаешь, они не знают? Возможно, таксисты с ними делятся.
- Да! – стукнул себя по лбу Владимир. – Как это я не подумал. А ты, что, ходила жаловаться, если знаешь всю эту подноготную грязь?
- Вот ещё! Унижаться! Ходить, выяснять.  Я лучше по Москве брожу, в свободное время, знакомлюсь с ней, плачу над её развалинами и восхищаюсь тем, что хорошо сохранилось.
- Потому и со мной познакомилась сегодня, чтоб не одной ходить по Москве?
- Ты не забыл? Наше знакомство было вынужденное! Если бы вы меня не перевезли на другой берег, я бы там до вечера сидела.  И кстати, когда вы подплывали ко мне, метров за пятьдесят,  не говорил ли тебе Герман, чтоб ты не влюблялся в москвичку?  Мол, всё равно, на пятом курсе тебе не разрешат на ней жениться.  Надо отрабатывать диплом там, откуда ты послан, а в Москве останутся лишь те, кто женился на первых курсах?
- Был такой разговор. Я, как увидел тебя, влюбился издалека. И Герман немного студил мой пыл.  Но как ты могла слышать?  Мы были далеко от тебя, не за пятьдесят метров, я уверен.
- Странно, но слышала. Когда попадаешь в критическое положение, обостряется слух. Я слышала разговоры с той стороны, откуда вы плыли и с обратной стороны. – Калерия не хотела говорить, что она, иногда невольно считывает мысли людей. И сейчас, говоря Владимиру о своей жизни, она почувствовала, что мысль о жалости, что не может на ней жениться, и выправить её судьбу проскочила у парня.
- Если бы ты не сказала, что слышала на реке, я бы подумал, что ты необычный человек, потому что я вспомнил тоже разговор с Германом.
- И пожалел, что не можешь на мне жениться? – улыбнулась Калерия. – К сожалению, я тоже не могу выйти за тебя замуж. Дело в том, что мой бывший муж прописан в комнатке, где мы с сыном живём, и никак не хочет выписываться, хотя ему уже предлагали другую комнату, на другой улице. Так что прописать никого там не смогу.
- Он, наверное, надеется к тебе вернуться? – в голосе Володи послышалась ревность.
- Наверное. А, тем временем, родил двух больных детей, по пьяни.
- Двух детей? – удивился парень, замедляя шаг, чтоб взглянуть в глаза Рели.
- Так получилось. Сыновья моего бывшего мужа – двойняшки. И я полагаю, а соседи подтверждают, что очень больные родились дети.  И женщина тоже пьяная даже детей носила. Ждала сыновей, не расписываясь с моим бывшим мужем, хотя он уже имел на руках разводной документ. Или он не хотел расписываться, до последнего мгновения, надеясь сойтись со мной.
- Но теперь-то он обязан на матери своих детей жениться, - сквозь зубы сказал Владимир. – Он,  как собака на сене, поступает с тобой. И сам не дам, и другому не дам. Хам твой бывший муж. Сам гуляет и детей рожает, а тебе дорогу к замужеству перекрывает.
- Самое интересное, что я даже не сержусь на него, по этому вопросу. Ещё шестнадцатилетней девчонкой нагадала себе, что рожу вот от такого мужчины. Вначале он будет очень нежен со мной, и мы будем любить друг друга. А когда рожу ребёнка, предаст и любимую женщину и мать своего ребёнка, под натиском своей матери. И больше всего удивляло то, что сам страдать станет больше чем я.
- Конечно, потерять такое сокровище!
- И вовсе я не сокровище! Иногда так иглы выставлю, что многие парни пугаются и теряются, - засмеялась Калерия. – Но слушай дальше мой вещий сон.
- Тебе во сне всё приснилось?  И ты этот  сон на всю жизнь запомнила так хорошо?
-  Да! И хорошо, что запомнила. Я знала по сну, что нам придётся расстаться с мужем, когда появится ребёнок. И расстаться быстро, когда приедем в Москву, где живут против всех человеческих законов его родители. – Реле хотелось, чтоб Владимир расспросил её о «человеческих законах», но он остался глух к её мольбе. Парня волновало совсем другое.
- Так гуляла бы с ним подольше, - сказал он, стараясь заглянуть в её глаза, - не подпуская к твоему прекрасному телу. А там, глядишь, и разошлись бы.  Лучшего бы парня нашла.
- Что ты говоришь! Раз судьбой он мне был предназначен, значит, и ждала я его – вот такого неверного – и обрадовалась, когда встретились.  Мне пришлось отказать многим парням, которые предлагали мне замужество, потому что дитя мне предопределено было родить лишь от Николая.
- Ты мне сказки рассказываешь. Ни одна дивчина не станет ждать, если узнает, что мужик её бросит.
- А я ждала, - сказала просто Реля. – И, повторяю, обрадовалась, когда встретились.
- Кем он был, твой муж до встречи с тобой? Тоже таксистом?
- Был водителем в армии – возил начальство.
- Так ты скрасила ему армейскую жизнь. И он, после этого, позволил себе бросить тебя?
- Всё. Разговор окончен! Больше обо мне и моём бывшем муже не слова. Нашли о чём говорить, идя по центральной улице столицы.  Уже подходим к площади Маяковского. И вот он, Владимир Владимирович. Как думаешь, он делал пакости женщинам, даже самым любимым?
- Этот поэт не только не делал пакости женщинам, наоборот, ему Лиля Брик – самая его любимая, как мне кажется, всю жизнь испортила. Насколько нам рассказывали в экскурсии, когда нас возили на дачу его, где-то в Подмосковье, что всю жизнь она ему испортила. Жила с мужем и с Маяковским – он всю её родню кормил – а ещё позволяла себе любить других мужчин.
- А как ты думаешь, Маяковский сильно любил её?
- Наверное, если позволял ей так над собой издеваться. Их трио – Владимир Владимирович – Лиля – Иосиф Брик смешило всю Москву. А может и всех, кто их знал.
- А теперь я тебе расскажу. Лиля Брик, когда познакомилась с Маяковским, не очень любила своего мужа – и он её.  Им уже надоело жить вместе, и они давали свободу друг другу.
- Видишь, женщина она лёгкого нрава. И не очень красивая, скажу тебе, по фотографиям.
-  Насчёт красоты не знаю. Многие мужчины любят в женщинах доброту – и это справедливо.
- Какая же она добрая, если помыкала великим поэтом?
- Он был рад, что им помыкали. Лиля Брик была его самой дерзкой музой. При ней он написал самые значительные произведения, хотя она его так не любила как Маяковский её.
- Вот видишь!
- Ничего не вижу. У женщин своя логика. Представь себе, что Маяковский плакал, вымаливая у неё любовь. Она немного презирала его за это.
- Ты бы презирала великого поэта?
- Возможно, если бы не очень любила. Не люблю плачущих мужчин. И вот на фоне всего этого В.В. слегка, как бы нехотя, ходил налево. Потом замаливал свои грехи, покупая Лиле её любимые торты.
- Правильно делал.
- Слушай дальше. Однажды, вернулся поэт с какой-то встречи с поклонниками, с Лилиным любимым тортом. А народу в их доме всегда крутилось немало. Не знаю, где это произошло – возможно, на  даче.  Все стали Маяковского расспрашивать, как прошла встреча с читателями. Он интересно рассказывал.
- Да. Он же был трибун, оратор!
- И вот этот оратор дошёл до окончания встречи. И неожиданно для всех продолжал рассказывать, как его провожали до гостиницы, где он остановился, поклонницы.  А одна была очень настойчива и попросилась в номер, как бы испить воды.
- И что такого особенного? Я от наших студенток часто слышу, что они так поступают, если хотят подставить себя под какого-нибудь певуна или артиста. Это как код для мужиков.
- Вот не знала, об этих фокусах проституток. – Калерия была уверена, что Владимир заступится за своих сокурсниц, но неожиданно для неё он не подумал поправлять её дерзкое заявление.
- Согласен с тобой. Это непорядочные женщины – развращённые и грязные. Поэтому и не женился на студентках, хотя многие желали за меня замуж. Ведь я и красив, и богат, по сравнению с другими студентами. – Владимир расправил плечи, шутя, но, видя, что Реля не поддерживает его в игре, продолжал. - А что Маяковский сделал с наглой девушкой?
- Он разрешил ей зайти, хотя девица ему не очень нравилась. Или он обманывал компанию, что не очень. А сам, войдя в номер, пошёл мыться в душ. Сказал девушке, чтоб пила из графина и уходила, прикрыв дверь номера.
- Это точно поэт хотел, чтобы она осталась.  Тоже мужская хитрость. Что дальше?
- Очень банальная вещь – мне даже стыдно об этом рассказывать. Когда он вышел, увидел голую женщину, лежащую на диване, которая молча тянула к нему руки.
-  И это он рассказывал всем, в том числе и Лиле Брик?
- Да, она присутствовала. Но это не всё. Кто-то очень умный спросил; – «что было дальше?» И поэт просто сказал: - «А что я, не мужчина?» Все замерли. И вдруг услышали как бы вой женщины. И увидели Лилю Бриг, лежащую лицом в её любимом торте, принесённым поэтом. И всё! С этого момента между ними близкие отношения были закончены.
- Она не знала, что Маяковский ей тихо изменяет?
- Об этом знали все. Но в обществе Лили никогда не говорили об этом. Она тоже знала, но делала вид, что не знает. А в данном случае было оскорблено её женское достоинство. И всё было кончено в одну секунду.
- Наверное, Маяковский укусил себя за язык, да было поздно?
- Думаю, что он жалел об этом всю свою оставшуюся жизнь.
- Ты так могла бы поступить?
- Я так и сделала со своим бывшим мужем, когда услышала о грязной женщине, которую он завёл.  А теперь мы с тобой поедем к Красной площади.
- К Красной площади? – разочарованно притянул Володя. – Но я был там, много раз. Нас на экскурсии возили туда ещё на первом курсе.
- Хорошо. Что ты знаешь о Кремлёвской стене? Какие на ней башни, например?
- Какие башни? Могу сказать о Спасской – главные ворота в Кремль. Рядом, если стоять лицом к Спасской башне, слева маленькая, так называемая Потайная. Из неё Иван Грозный смотрел, как терзают на Красной площади его друзей и врагов.
- Насчёт «Потайной» мы поговорим позже. Ещё какие башни ты видел за эти годы?
- Справа от Спасской башни Николаевская вроде. Это как барышня кружевная.
- Никольская называется, да? А немного правее от Никольской какая?
- На углу-то? Это Арсенальная. Самая, наверное, замечательная башня.
- Как раз нет. Мне больше нравятся  Боровицкие ворота.
- Что-то слышал, и вроде как терлись студенты там, но забыл.
- Поехали. На месте я тебе расскажу о Боровицких воротах и о Кутафьей башне.
- Едем! А то живу в Москве и мало знаю о Кремле – главной достопримечательности. – Они сели в первый троллейбус, который должен был довезти их именно к Боровицким воротам. 
 
 
                Г л а в а  18.

     По дороге Калерия тихонечко рассказывала своему спутнику об улице Горького, которая раньше называлась Тверской.
     - Тверь – этот город теперь называется Калинин, потому что в бывшей Тверской губернии проживал наш великий Всероссийский староста. Вот и переименовали Тверь в город его имени.
     - Да какой он Всероссийский староста? Так, блюдолизом был при Сталине. Ты знаешь, что даже жену свою не смог защитить от репрессий? Её арестовали, и долго она в тюрьме находилась.
- Да что ты! Вот новость! Но город губернский всё же назвали в его честь. – «Уж я родилась не в Тверской, а в Калининской области. Значит, задолго до войны переименовали Тверь». – Но всё равно, раньше говорили, что: - «Тверь – в Москву дверь».  И улица, по которой мы сейчас едем, называлась Тверской.  Говорили вам, на экскурсиях об этом?
- Не помню. И к тому же ты рассказываешь интересней экскурсоводов. Продолжай.
- Да, девушка, - раздался сзади мужской голос, - и, пожалуйста, погромче. Мне тоже интересно послушать о бывшей Тверской улице.
- Извините, если до вас донёсся наш разговор, - повернула голову Реля. – Я знаю, что некоторым людям неприятно слышать чужие мысли или воспоминания.
- Что вы, девушка, - отозвалась женщина сзади неё, - я тоже слушаю ваш рассказ с удовольствием. Приятно, когда молодые знают о Москве.  А то сейчас всё больше о танцульках болтают, об одежде.
- Да, милая, - поддержал женщину старичок, сидящий с ней рядом, - говори о Тверской, Что ты знаешь об этой прекрасной улице?
- Если остальные люди не возражают, могу немного рассказать. -  К своему удивлению, расхрабрилась Реля.  В южных городах она могла в автобусах расшевелить народ. Но в вечно спешащей столице ей не приходили даже мысли, что она может говорить сразу со всеми едущими. Но в данном случае троллейбус ехал медленно, пробираясь сквозь строй спешащих легковых авто. 
- Ещё бы народ был против, - улыбнулся Калерии военный в годах, видимо пенсионер. – Говори!
- Хорошо, - молодая женщина поднялась со своего места и встала в проходе. – Улица эта замечательная когда-то была очень узкая.  Неумелые извозчики могли зацепиться колёсами, если вы представляете, что когда-то здесь ездили не машины, а на лошадках.
- Кто читал «Воскресенье» Льва Толстого, - оторвался от чтения молодой человек, - тот может вспомнить, как Стива Облонский, садился к извозчику, крича, чтобы отвёз его к Елисеевскому магазину.
- И с левой стороны от нас, - добавила обрадованная подсказке Калерия, - как раз виден этот магазин. Снаружи он не так красив как внутри.
- Знаем, не раз бывали в нём. Рассказывай, девушка об улице.
- Да, улица как раз расширилась, где мы сейчас едем. Иначе бы по ней не могли катиться машины в четыре ряда, в одну сторону. И на левой стороне стоит памятник Юрию Долгорукому – основателю Москвы.
- А основал он Москву, девушка, идя по головам своих подчинённых, убивая многих, - сказал кто-то из едущих в троллейбусе.
- Москве не привыкать к убийствам, Здесь столько гнусностей творится уже  много веков, - добавил молодой человек, с книгою на коленях.
-  Чтоб заступиться за любимый мною город, - отозвалась Калерия, - могу тоже самое сказать об Англии, которая стала великой морской державой, благодаря зверскому пиратству в 14- 16 веках.  Даже в благородной Франции когда-то не брезговали травить и убивать людей, чтобы достигнуть величия.
- А что такое войны на земле, - отозвался старичок, - как не убийства невинных людей?
- Кончайте об убийствах и войнах! Девушка так хорошо рассказывала о Москве. Мне скоро сходить и я желал бы послушать далее, - сказал тот самый мужчина, который первым просил её рассказывать.
- И, правда! – Реля как бы сбросила с себя тяжесть чужих деяний. – Долой плохие мысли, когда мы едем по красивейшей улице столицы. И таких улиц – широких и просторных в ней в ближайшие годы будет очень много. – Она вспомнила рассказы о будущем столицы, которое пророчил величавый старик, в первый же вечер их прогулки с Николаем по центральным улицам. 
- Например? – Кто-то хотел поддеть её коварным вопросом.
- Как вы находите Кутузовский проспект? – вопросом же ответила Реля. - Он широкий?
- Так он и строился уже под современных ловкачей, вернее для них.  Он великолепный!
- Мне тоже так кажется, - с грустью отозвалась Калерия.  Как она знала, на этом проспекте жила мать Вадима – действительно ловкая женщина – директор ресторана: – Но напротив этого проспекта есть очень узкая улица, которая утыкается в широкую часть города.
- Так вы хотите улицу Калинина расширить? – отозвался кто-то удивлённо. – Пожалуй, что это вам удастся.  Это я вам как строитель говорю. Планируется уже расширять улицу Калинина. Только у нас не скоро телега стронется с места – пока её раскачают. А как насчёт улицы Горького?  Вы бы её расширили в сторону Маяковского и Белорусского вокзала?
- Обязательно! – Воскликнула Реля. Хорошо помнила, что по приезде в Москву, ещё с Олежкой на руках заметила, как тесна площадь Маяковского. А затем и Пушкинскую рассмотрела и мысленно раздвинула её – снесла маленькие, портящие город домики. И величавый их спутник с Николаем подтвердил её мысли, что, действительно, всё будет хорошеть и расстраиваться.
Калерия и предположить не могла, что все её заметки на расширение улиц Москвы исполнятся, в точности как она хотела, но не скоро.  Калининская улица превратится в проспект, упирающийся в другой, Кутузовский проспект, где-то лет через семь-восемь, после этого разговора в троллейбусе.   А Пушкинская площадь раздвинется, вместе с улицей Горького, когда Олежке станет пятнадцать лет.
- А ну-ка, мечтательница, дайка мне пройти, мне на следующей остановке выходить.
- Простите, но мы тоже выходим, - спохватилась молодая женщина. – Володя, поднимайся. Извините, - обратилась к остающимся, -  что не всё успела рассказать об улице Горького, бывшей Тверской.
- Ладно, девушка, ты и так нам удовольствие доставила тем, что любишь Москву.
Сойдя, Владимир поразился: - Что я слышу! Ты любишь Москву? Живя в какой-то комнате, где над тобой издевается бывший муж, ты бы не хотела из Москвы уехать?
- Я так люблю Москву, - отозвалась насмешливо Реля, - что никакой бывший муж, будь он даже хуже Николая, не заставил бы меня из неё уехать. – «Вообще-то меня хотели выгнать из Москвы не муж, а родственники-спекулянты, но тебе не надо об этом знать».
- А если бы я тебя позвал с собой? Меня в Казахстан распределяют. Ты поехала бы со мной?
- С какой это стати? Не зная человека, ехать с ним.  Ещё и малого ребёнка с собой везти в Казахстан!  Это уже распаханная целина, чего не должны были делать, потому что, распахав земли, её сгубили.  Это я знаю от очень умного человека.  И целина теперь – это не поля, дающие хлеб стране, как предполагали,  и  болтают до сих пор, а пыль, летящая в глаза. К тому же там воды нет, взрослые люди гибнут, не то, что дети. И неужели я туда поеду за тобой с сыном?
- А у нас муж с женой – выпускники поехали туда.  При этом жена была беременной.
- Господи! – Возмутилась Калерия. – О чём думала эта женщина!? Ведь потеряет ребёнка!
- Потеряла уже! – Грустно отозвался Владимир. – Писал мне её муж об этом. И что воды не только питьевой, но и умыться нет – тоже писал.
- И это ты меня туда хотел бы позвать? С маленьким ребёнком, который совсем недавно стал чувствовать себя в Москве, как в родном доме!
- Нет! Я пошутил. Меня направляют в моё селение, где я стану отрабатывать долги родственникам.  Прости меня, что испытывал тебя. В Казахстан бы мне дали направление, если бы женился в конце учёбы.
- Боже мой! Это за женитьбу так наказывают? Ссылают туда, где дети не родятся? Или родятся инвалиды, как я слышала. Получается, не нужны дети нашей стране?
- Забудь об этом разговоре.  Рассказывай о башнях Кремля, раз уж ты привезла меня сюда.
- Но как рассказывать? Твои слова выбили из меня всё, что знаю.
- Пошли на скамейку, в Александровском саду. Посидим, ты отойдёшь, мороженого отведаем. Если позволишь, я буду целовать тебя.  Вон, смотри, как целуются, украдкой, под стенами Кремля.
- Я, кажется, предупреждала тебя, что целоваться и обниматься на людях не люблю. И к тому же, мы первый день знакомы. Ты со всеми девушками целуешься в первый день?
- А ты неужели никогда не делала этого в первый день?
- Лишь со своим будущим мужем. Но я знала, с первого взгляда, что мы поженимся. – «Признаться ещё с одним нахалом целовалась. И он тоже, как Володя, мечтал, что женится на мне. Но это было в девичестве. А теперь я женщина и могу ослабеть при хороших поцелуях».
- Значит, и влюбились с первого взгляда в человека, о котором знала, что он оставит тебя с  дитём?
- А ты сомневаешься? Конечно. Я забыла, что мне было предсказано, и полюбила сразу Николая. В любви, а не в ожидании разрыва должен был родиться наш сын. Он тоже влюбился, не зная о дальнейшем. 
- А вот если и я в тебя влюбился с первого взгляда? Дашь поцеловать себя?
- Но это надо, чтобы оба влюбились! – Возразила Калерия. – А я, извини, не могла влюбиться при тех обстоятельствах, при которых мы познакомились.
- Познакомились мы просто романтично. Это твоя соседка испортила нам праздник.
- Да. Галина такая особа, что почти всегда мне портит настроение. И как я согласилась поехать с ней  в Филёвский парк, к реке?  Наверное, очень хотела узнать те места. Люблю знакомиться с хорошими парками, с реками, текущими так живописно.
- Прекрасно! Потому что если бы ты туда не приехала,  мы бы не познакомились.
- А может, было бы лучше, чтоб мы не знакомились?
- Не говори так.  Не представляю себе теперь жизни без тебя.
- Господи, Боже мой! Что ты придумал ещё? Лучше помолчим. Так я скорей избавлюсь от того, что услышала от тебя. Это же ужас, куда людей ссылают!
Калерия избавилась от услышанного лишь через час.  Уже стемнело, когда она вспомнила о цели их поездки к Кремлю: - Смотри, Володя, как красиво осветилась Боровицкая башня.
- Боровицкая – вот чудное название.
- От слова «бор». Бор – это густой лес. Он тут и был. Рос на берегах речушки Неглинки.
- А где теперь речушка?
- Вам, наверное, говорили, на экскурсиях, что загнали реченьку под землю?
- Что-то слышал, но не придавал этому значения. Это девицы наши ахали, а парни тайно думали, как бы улизнуть к ближайшей бочке с пивом.
 - Тебе и сейчас хочется пива выпить?  Вон на той стороне я видела бочку. Иди, я тут останусь.  Или домой поеду – поздно уже ждать тебя, если ты так выпить хочешь.
- Что ты!  Оставить тебя тут, чтобы к тебе приставали парни? – Владимир сделал вид, что испугался и перевёл разговор на другое. – Рассказывай, у тебя хорошо получается.  Я был потрясён тем, как ты разговаривала со всем троллейбусом, когда ехали.
- Со всеми людьми в троллейбусе, - поправила Реля. – Мне и самой понравилась та беседа. Но продолжим нашу экскурсию по башням.  За Боровицкой идет знаменитая Троицкая башня, ей дано название по подворью, которое стояло тут. А за Троицкой, как бы защищая её от врагов стоит Кутафья, Вам рассказывали вот об этой башенке? – Они остановились возле Кутафьей.
- Что-то помню, связано с женщинами, которые любят кутаться.
- Да. Поэтому башенка маленькая, нарядная, как модницы во Владимире, в Вологде или Пскове. Зовут её от слова кутаться – Кутафьей, но это не умаляет её красоты. И знаешь, я так устала от сегодняшних разъездов, от экзаменов, что мне просто необходимо сейчас закончить осмотр.
- А как же следующая башня, которая виднеется вдалеке?
- Ой, до неё шагать и шагать. Она, действительно, очень далеко расположена от этих двух башен. Я могу рассказать о ней на расстоянии. Хорошо? Так вот та башня называется Беклемишевская – там жил боярин Беклемишев со своей семьёй. Очень умный человек или таким он показался Василию Ивановичу – отцу Ивана Грозного. За «высокоумие» его повелел Василий убить, а двор боярина пошёл в казну.
- Вот, не только Иван Грозный любил убивать людей, но и отец его.
- Это точно. Было от кого Ивану поднабраться. Поэтому, наверное, ещё маленьким, он любил мучить и убивать животных, а вырос, перешёл на людей. Я лично думаю, что это заболевание.
- Какое заболевание?
- Я не на врача учусь, а всего лишь на медсестру. Но мне кажется, что психическими заболеваниями страдали многие наши цари. Власть развращает. А у Ивана Грозного была расположенность к болезни.
- Интересно говоришь. У тебя, какую тему не задень, везде есть своё мнение. Сказать при Сталине, что Иван Грозный был психически больным, это подписать себе смертный приговор, потому что и Сталин был таким. И сейчас многие люди боятся так вслух говорить.
- Но ты же меня не выдашь? И чтобы забыть разговор об убийствах, вернёмся к Беклемишевской башне, которую вскоре превратили в тюрьму.  Всё это очень печально, поэтому вернёмся к Кутафьей башне, возле которой стоим. Это тоже было подворье, которое защищало Кремль от вторжения врагов с этой стороны. Впрочем, я уже об этом говорила, а поэтому сейчас хочу домой, чтоб не заговариваться.
- Подожди. Я не надолго. А какая башня стоит за Беклемишевской? Скажи по памяти, не видя.
- Мне второй экзамен устраиваешь? Насколько я помню, там находится Тайницкая башня. Не та башенка возле Спасской башни, которую ты назвал Потайной, что ли? Та башня, кстати, называется Смотровая. С неё Иван Грозный смотрел, как убивают его друзей и врагов. А Тайницкая башня стоит за Беклемишевской. Она настолько Тайницкая, что её можно не заметить, проходя мимо. Через эту башню проходили бедные царевны на свидание к возлюбленным.
- Почему бедные?
- Потому что царевнам был заказан путь к замужеству. И они почти сходили с ума от этого.  Путь у них был один – в монастырь. Вот почему царевна Софья так рвалась к власти.
- Это которая перед Петром Первым правила?
- Да. Но она не совсем правила, а была регентшей при малолетних царях – Иване и Петре. Но цари подрастали, и ей хотелось избавиться от Петра, потому что видела в нём соперника себе.
- А Иван её не волновал?
- Иван был слаб здоровьем, и Софья его не допустила бы властвовать.
- А как же Петра допустила?
- Ты не читаешь книг? Прочти «Петра 1» Алексея Толстого. Там всё узнаешь. Но чтоб не обижать тебя, скажу вкратце. Софья, чувствуя в Петре будущего царя, велела его убить. И вот наш будущий реформатор сбежал в ночной рубашке в Троице-Сергиеву Лавру, что в семидесяти километрах от Москвы находится. И к нему, стали стягиваться бояре, со своими дружинами, недовольные, что ими правит женщина. Далее была победа Петра.  Прочти, пожалуйста, книгу. Там много больше, чем я могу тебе рассказать.
- Прочту, разумеется. Ты умеешь убедить, наверное, любого?
- Ой, далеко не всех! Бывший муж, например, если бы следовал моим советам, то, возможно, стал бы  сопротивляться своей спекулянтке матери, которая нас в одно мгновение развела.
- Теперь, наверное, бывшая твоя свекровь жалеет, когда ей пьяница родила двух нездоровых внуков?
- Думаю, что да. Это по её совету, полагаю, Николай не хочет выписываться из комнаты, от нас с Олежкой. Они с ненормальной свекровью решили, что так легче ему со мной помириться.
- Он будет рожать детей от другой женщины и мечтает помириться с тобой?
- Ладно. Хватит, рассуждать, об моём бывшим муже. Это не тема для разговора. Да и устала я сегодня – без конца мелю языком. На экзамене пришлось столько говорить.
- Слушаюсь, Ваше Величество! – Поднял руку к голове Владимир. – Разрешите вас проводить домой.
- Только до подъезда. И думаю, что ты успеешь дойти до метро, чтобы ехать в общежитие.
- Сейчас одиннадцатый час. Трижды успею в метро. Но ты, думаю, не передумала ехать со мной на теплоходе по Москве-реке?
- Ой, это вставать рано. Но я встану и приеду к пристани, если не перепутаю, как ехать.
- Вот. Я тебе всё записал на бумажке. А сейчас возьмём такси, если ты устала.
- Такси? Да отсюда до моего дома пешком можно скорей дойти, чем такси ловить.
- Хорошо. Тогда показывай мне дорогу к твоему дому.
Они шли по улице Герцена, на которой много было интересных домов, но в полутьме они смотрелись не так как днём, потому Реля не стала о них ничего говорить. Прошли мимо Консерватории.
- Ох, как тут весело, - сказал Владимир. – Народу много возле Чайковского. Удачно он здесь посажен. Ты ходила сюда на какой-нибудь концерт?
- Нет ещё. Я и театры Москвы ещё не все посетила. Вернее только начала знакомиться с ними. А в Консерваторию пойду, может быть, со взрослым сыном. И то, если он будет любить музыку.
- А сама не очень её любишь?
- Честно говоря, с тоски бы умирала на концертах классической музыки.
- Почему так думаешь, если ещё не посещала Консерватории?
- У меня предчувствие, а оно меня никогда не обманывает. Ходить, любоваться на архитектурные памятники, знать историю их сооружений, кто там жил – это моё. Читать книги, а потом посещать театры, по пьесам уже знакомым, мне тоже нравится.
- Фильмы, наверное, смотреть по знакомым сюжетам?
- Фильмы не обязательно по знакомым. Но найти книгу, потом и прочесть правильно ли поняли автора, не извратили ли?
- Ого! Какая ты моралистка!
- Вовсе нет. Просто интересно, согласишься ли ты с режиссёром и сценаристом.
- Я никогда на режиссёров и сценаристов не смотрю в титрах. Только на артистов.
- Да и я не всегда режиссёров запоминаю. Но, кажется, возле этого «Повторного кинотеатра» мы разойдёмся. Если пойдёшь по этой улице прямо, метров через пятьсот выйдешь к метро «Арбатская». Мимо той красивой станции ты не пройдёшь. Она, наверное, если на неё смотреть сверху, выполнена в форме звезды. Я её по земле обходила и пришла к такому мнению.
- А почему ты решила, что я не пойду тебя провожать, а поспешу к метро?
- Нет, потому что уже поздно. А нам завтра обоим надо рано вставать, чтоб поспеть к прогулке на пароходе. Значит, ты идёшь налево, к метро. А мне всего ничего пройти. Сейчас мимо милиционера перейду улицу и сверну чуть направо и по улице Малой Бронной прямо к моему дому. Идти мне даже меньше, чем тебе к метро.
- А тебя никто там, на Малой Бронной, не обидит?
- Что ты! Я, когда поздно возвращалась с учёбы, всегда вышагивала по ней после двенадцати ночи. Никто ещё не обижал. Машин мало, можно даже по проезжей части идти.
- До свидания. Но я всё же буду переживать за тебя.
- Не волнуйся, никто меня не обидит. Я, как Анка- пулемётчица. Словами отобьюсь.
Легко сказать «отобьюсь». Возле театра на Малой Бронной  к Калерии подстроились двое незнакомых парней. Молча, шагали справа и слева от неё. Третий, отбивая шаг, шёл сзади. Реля поняла, что её конвоируют. Шутники? Посмотрели, наверное, смешной спектакль на этой же улице.  Решили проиграть какую-то сценку? Но улица, действительно, маленькая. Приближался дом Рели, и она представила себе картину, как входит в большой их вестибюль, под таким конвоем, и что эти парни могут с ней сделать. Ходили слухи, что убивают в Москве женщин в красных одеждах. На Реле, правда, было розовое платьице, но что если у этих  «шутников» плохое зрение? Свернула с тротуара на проезжую часть, по которой навстречу шли парень и девушка, обнявшись. Парень сразу сообразил, что она в опасности, рванулся защитить Релю, но девушка ухватилась за него, чтоб не связывался. Не находя от влюблённых помощи, молодая женщина свернула к человеку, шедшему по тротуару. И вот диво, пожилой мужчина понял её не простое положение. Он остановился и стал срамить «охальников». Калерии показалось, что конвоиры её были готовы напасть на старика и она, не раздумывая, подошла к своему защитнику, стала к его плечу, и сняла с ноги туфлю на шпильке:
 - Что, «герои», кто первый хочет, чтоб я ему дырку во лбу сделала? Подходите!
           «Герои» хмыкнули, рассмеялись и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошли назад.
            - Что, красавица? Хотели поизмываться над тобой?
            - Не могу знать, что у этих бездельников на уме. Но вы меня выручили. Спасибо. Парочка влюблённых не заступилась, а вы живо всё поняли.
            - Не сердись на них, девушка. И не вспоминай их трусость. Ты мужественная. 
- Спасибо за похвалу. Дай вам Бог здоровья.
Дома Калерия, действительно, быстро забыло об этом эпизоде. Забралась в ванную, тихо, чтоб не тревожить соседей, помылась холодной водой. Включить горячую постеснялась – шум от колонки могут услышать Слава с его вечно недовольной женой, и придут выговаривать. Освежившись, легла в постель, представляя, как завтра поедет осматривать Москву с реки.
      
На следующий день Владимир встретил её возле Киевской станции метро:
- Доброе утро! Как доехала? Я тебя встречаю, чтоб показать дорогу, а то заблудишься. Пошли.
- Здравствуй, - говорила Реля, едва поспевая за студентом. - Да что мне ехать? Ведь метро это близко расположено. Если бы хорошо знала этот уголок Москвы, дошла бы пешком. Люблю утром, если время есть, гулять по городу. Особенно по таким зелёным улицам. Это же чудо! Киевский вокзал почти в центре столицы.
- Какие ещё знаешь вокзалы в центре?
- Белорусский, разумеется. Я, правда, с него не ездила, но друзей своих провожала в Варшаву.
- О! У тебя есть друзья-поляки?
- Есть! В детский сад ко мне водили своего младшего сына – так и познакомились, и подружились.
- У тебя есть магнетизм – ты притягиваешь к себе людей, особенно мужчин. И, разумеется, из всех поляков больше всех к тебе расположены мужчины?
- Вот это ты хорошо сказал – во множественном числе.   Мужчины этой семьи – папа и сын – полюбили меня сразу, с первого взгляда, как говорят. Папа-дипломат в первый раз привёл своего избалованного сыночка в мою группу довольно поздно, почти последним из всех детей.  Я уже сделала зарядку с детками, и усаживала их за столики.
- Детишки делают зарядку в детском саду? Вот не видел.
- Делают в игровой форме. Наклоны – это дровишки рубят. Повороты – это ручки в бока и поворачиваются друг к другу. Я их приучила, ставлю мальчика к девочке, которой он симпатизирует.
- Дети в детских садах влюбляются?
- Ещё и как! Ревнуют друг друга! – пошутила Калерия, улыбнувшись. - Но я быстро развожу их, если драться примутся. Но вернёмся к моим полякам.
- Папа-дипломат, - напомнил Владимир, - привёл лично балованного сыночка в твою группу.
- Не издевайся. Он любит своих детей, и частенько их в садик водил. Тем более, что жили они невдалеке и Юрию это по дороге на работу, в его консульство.
- Ты уже называешь его по имени?
- Когда говорю с подругой о нём, как с тобой, зову по имени. А официально мы зовём родителей по именам и отчествам.  Как и они обязаны воспитателей называть, потому что и дети так обращаются к нам.
- Ты говорила вчера, что тебя зовут Королевна.
- Не совсем так, но, похоже. Итак я усадила своих послушных детей, уже давно привыкших к садику, и вдруг слышу в коридоре кто-то громко протестует против детского сада, и совсем не по русски.
- А ты понимаешь по польски?
- Стала понимать, когда пообщалась со всей семьёй. А тогда я просто вышла в коридор и сказала, всплеснув руками: - «Кто к нам пришёл! А мы тебя давно ждём!» Мальчик притих и пошёл со мной в группу как котёнок, увидев доброго человека, который пригреет его.
- И ты пригрела? – ревниво спросил Володя, замедляя шаг. – Успеваем на пароход, иди медленней.
- Спасибо. А то я думала, ты мне пробежку устроил, вроде зарядки. Я пригрела маленького поляка, как и каждого ребёнка из своей группы.
- Представляю, как ты любишь детей! Но почему-то с мужчинами у тебя так не получается!
- На себя намекаешь? Но почему же не получается, если ты влюбился в меня с первого взгляда, как ты уверяешь.
- И поляк большой так же влюбился?
- Не знаю насчёт первого взгляда, но уже через неделю он пригласил меня поехать с ними – женой и Алькой, его сыном в Суздаль, где у нас, в Союзе ещё не порушены церкви и даже функционируют.
- Да, нас тоже возили на экскурсию в Суздаль.
- Вот видишь. Возможно, мы с тобой там столкнулись и прошли мимо друг друга. Ты был занят другими студентками, а меня опекал влюблённый поляк.
- Он, при жене вёл себя как влюблённый?
- Вот придумал! Он же дипломат. Но давал мне почувствовать, когда Анна – жена его отвлекалась на других экскурсантов – она там вела поляков по лабиринтам нашей веры.
- То-есть была экскурсоводом?
- Совершенно верно. Признаюсь, она и ехала не с нами, а в автобусе, знакомила поляков с Русью.
- А ты, значит, с поляком в машине?
- Заметь, с нами ещё были наши дети – его сын, мой подопечный Алька, и мой сын.
- И старший поляк, наверное, строил тебе глазки в зеркальце?
- Ну, если ты всё так знаешь хорошо – зачем спрашиваешь? Однако когда ему было смотреть на меня, если впереди дорога. Да и вёз он, как сказал мне, столько дорогого.
- Вот как надо объясняться в любви. В машине, с комфортом, при детях, которые ничего не понимают. Или понимали его дети, что папа влюблён?
- Давай не будем ругаться. Между нами ничего нет, а ты уже ревностью исходишь. И если к тебе, на теплоходе, подскочит какая студентка, с претензиями, что ты – её возлюбленный, что мне делать?
- Я буду рад, если ты заревнуешь.  Значит, и ты в меня влюбилась.
- Говорила тебе, что любила ещё мужа, а как услышала, потом увидела его с грязной женщиной, так сразу все чувства к нему прошли. Тебя же ещё даже не люблю – уж прости меня. Ты мне напомнил мою сестрицу, которая привыкла брать чужое и пользоваться им беззастенчиво.
- Это ты насчёт тех денег, которые мне родственники присылают?
- Да, присылают, обижая других родных, как и мама меня с сестрой. И ты избаловался на громадных деньгах. Не сверкай глазами – деньги, действительно, не сопоставимые с жизнью других студентов.
- Ты хотела сказать студенток?
- Да. И ты их покупал на эти деньги, сколько хотел. Вот и меня вздумал купить. Но ты ошибаешься. Меня, действительно, можно смутить поездками по Москве, её выдающимся местам или по Подмосковью. А есть ещё Золотое кольцо Москвы, по которому мы с влюблённым поляком и мечтаем поездить.
- Да. Я тебе этого обещать не могу, в виду занятости в институте. Пятый курс – это не первый и даже не второй, когда нас возили, показывали достопримечательности Москвы и Подмосковья.
- Я это прекрасно понимаю. Поэтому продолжать с тобой встречаться не станем – у нас очень разные интересы. Представь себе дальнейшую жизнь, даже если бы мы поженились. Моя душа, по мере того, как сын подрастает, будет рваться свозить его в Прибалтику, поездить по Украине, отмечая все достопримечательности, как ты сказал – ведь много в стране нашей замечательного.  А ты? Я чувствую, что ты бы висел на моей шее хомутом, потому что не любишь путешествовать. Ещё больше не любил бы тратить деньги, которые станешь зарабатывать.
- Тем более, - продолжал угрюмо Владимир, - ты бы заставила меня расплачиваться с родственниками, которым я задолжал?
- Точно! Я бы выявила всех, кто тебе посылал деньги, в ущерб другим детям и заставила бы тебя отдать долги. Ты же отдавать их не намерен, как я поняла. Или отдавал бы, но мне уже с сыном ездить по стране не разрешил.
- Конечно, если с твоим поляком.
- Поляк не вечно в Москве будет жить. Их уже этим летом планировали отозвать из Москвы, но не найдя замены, решили ещё на два года оставить. И если в эти два года меня ещё повозят по Золотому кольцу Москвы – буду счастлива. И уже благодарна, что разбудил Юрий во мне страсть к путешествиям.
- Но уедут они через два года. А ты, при маленькой зарплате, станешь ездить везде с сыном?
- Не волнуйся за мои деньги. Стану работать как лошадь.  И тратить их исключительно на поездки. Это у меня болезнь любви к своей стране. Как иные не жалеют тратить деньги на негодных женщин или на игры в карты. Из-за карт я не согласилась выйти замуж за москвича – тоже состоятельного студента, как и ты. Но он на шее у матери висел как единственный сынок. Не вышла ещё замуж за него и из-за мамочки, которая оказалась бы не лучше моей свекрови.
- Обжёгшись на молоке, на воду дуешь?
- Возможно. Но вот, мы, кажется, приближаемся к пристани. Вон и пароход стоит, и студентки ваши устремили взгляды на состоятельного парня, который может им вина купить, сколько они захотят.
- Смотрят, нахалки! Хотя я им запретил вчера подходить ко мне близко. Но вот одна придурочная идёт к нам. Представляю, какую гадость она сейчас намерена сказать тебе.
Но девушка сказала гадость не Реле, а своему сокурснику:
- Что же ты, Володенька, сумасшедшую ночь провёл со мной, такие кренделя выделывал, а привёл с собой какую-то цыганку! Чем эта девушка лучше меня? Или кожа белая хуже, чем смуглая? Или губы мои тоньше, чем у неё? Так ты целовал их , что они опухли. И вот на шее моей следы бурной ночи, гляди.
- Не верь этой гадине, Реля. Это она всех так девушек чужих отпугивает, кто бы не привёл.
- Ха-ха!  А ребёночка тебе родила Тамара – это тоже выдумки? И ты ни разу к своему дитю не ездил, ни разу не взглянул на него – лишь алименты платишь.
- Так, давайте разбираться, - сказала Реля, строго взглянув в наглые глаза студентки. – Во-первых, женщина,  почему вы не поздоровались? А ведь мы с вами вчера виделись в кафе, где вы Володю обрабатывали, чтоб он вам бутылку вина не то коньяка купил. – Она сделала знак парню, чтобы он не вмешивался в разговор. Возмущённый Владимир послушался, хотя кипел негодованием.
- О! Да! Купил он вчера мне бутыль коньяка. И мы вместе выпили, если вы видели. А потом пошли в комнатёшку в общежитии, на перепихон. Ох, и ноченька у нас была!
- Вас бы моей соседке-сплетнице на «душевные» разговоры. Она любит всё выпытывать. Какая ночь была – вы бы ей подробно рассказали – я её этого удовольствия лишаю. А мне лишь скажите, с какого часа, до какого у вас всё это произошло? Не любопытства ради спрашиваю, а чтоб уточнить.
- Так, в пять или семь вечера ты меня видела. А после мы и ушли, напившись вдрибодан. Володька меня на плече тащил в общежитие – да он сильный, что в постели, что по тасканию тяжестей.
- Вот тут, девушка, вы и попались. Володя ждал меня на Пушкинской площади в семь часов, так что никак не мог вас в это же время нести в общежитие.
- Значит, после свидания с тобой, он припёрся ко мне. Это всегда так – как у него не получится с кем-то, он находит в кого слить.
Калерию передёрнуло, хотя она не поняла последних слов: - В котором часу он был у вас?
- Да неужели я помню. Может в десять, может в одиннадцать.
- Вы его с кем-то спутали. И в десять и в одиннадцать он ещё был со мной. Едва ли он к часу ночи добрался до общежития. Правда, Володя? Вот видите, он кивает. И, кстати, после свидания со мной, вряд ли он мог придти к вам.  Во-первых, вы уже, к тому времени, были сильно пьяны, если судить по запаху, исходящему от вас. А во-вторых, девушка, от меня не идут к потаскушкам, в надежде, что рано или поздно завоюют меня. Иначе парням никогда от меня ничего не добиться.
- Какие мы гордые! – Девица лишь сейчас приходила в себя, после бурной ночи, когда не помнила, кто с ней был в постели.
- А теперь, разоблачив вас во лжи, позвольте вам и другое моё заключение сделать.
- Позволяю.
- Володя платит алименты Тамаре, - сказала, как что-то знакомое, чтоб сбить с толку наглую девушку Калерия. – На сына? Дочь?
- А чёрт их разберёт. Знаю, что дитя есть, но кто? Сын или дочь – не спрашивала.
- А вы хоть у себя знаете, кто растёт у вашей мамы? Сына или дочь воспитывает вам мать?
- Откуда знаешь, что матушка мне сына растит? Ты, Владимир, проговорился. Не от тебя же, - игриво проговорила, толкая плечом Владимира, девушка.
- Не от него же! – повторила насмешливо Калерия. – Вы так здесь все перекрутились, что не знаете от кого у вас дети. Как же вы поедете по сёлам культуру нести? Или и там станете гулять, у селянок мужей отбивать? Так это, простите, на вас же тяжким бременем ляжет. Или всех детей станете к матерям отправлять? Или на таких как Владимир навешивать чужих детей?
- Откуда знаешь, что не на своего ребёнка он алименты платит?
- Вы же сказали, что я цыганка. Могу угадывать не только по рукам, но и по глазам. Нет ещё у Владимира детей. Они у него будут не от распущенных женщин. От хорошей женщины из родного его  села.
- Ну и врушка ты, цыганка. Сейчас взойдём на пароход, я тебе такого расскажу, что за голову схватишься.  Таким чистюлям, как ты самое место в нашем развращенном студенческом племени.
- Да не волнуйтесь вы так, девушка, - насмешливо сказала Калерия. – Если вам так уж неугодно моё общество, то я не пойду на теплоход. Будет Володя ваш и на сегодняшний день.  До свидания.
Она повернулась назад и пошла в сторону, откуда пришла. Кричала ей сдавленная Владимиром девица, что пошутила, Реля не обернулась: – «Смотреть на Москву вместе с такими развратницами? Я не унижу тебя, мой любимый город. Тем более, что некоторые не для того плывут на корабле, чтобы смотреть, в основном развратничать, а мне это неприятно».
- Калерия, стой, не то я убью эту черноротую, - лишь эти слова заставили её оглянуться. Володя стискивал девицу за шею и впрямь сжал руки так крепко, что у той глаза вылезали из орбит.
- Ты сумасшедший? Идти за такую дрянь в тюрьму или на расстрел? Отпусти её немедленно! А вы, «девушка», уходите, пока он вас не задушил. Это вас научит чему-нибудь или станете продолжать свои выходки? Нет!? Вот и хорошо. Бегите к однокурсникам, расскажите о вашем приключении.
- Да она слова никому не скажет! Пусть только пикнет! Закрой свою помойку, шалава, и чтоб до конца нашего путешествия по Москве-реке я тебя не видел. Забейся в дырку и не дыши на людей зловонием. – И когда девица ушла, он обратился к Реле. – Прости меня, что допустил это. Знал бы, вчера придушил негодную. Она ещё с первого курса мне такие пакости подкидывает. Имел когда-то глупость с ней сходить в кафе и вот попался на все годы учёбы. Но когда она отбивала от меня девушек, в которых я мало был влюблён, я лишь благодарен был ей – давал на бутылку вина хорошего. И сегодня она, видимо, рассчитывала, что выпью с ней на теплоходе, если она тебя отпугнёт. Но я вчера так влюбился в тебя, что забыл разыскать это пугало и предупредить, чтоб близко к тебе не подходила.
- Я всё это поняла с первых же слов её. И вчера вспыхнула и разрядилась на тебя из-за сестры моей, потому что чувствовала вперёд, что такая неприятность произойдёт. Вот такая же, видно, сестра моя была: гоняла посторонних девушек от студентов, даже если у неё ничего с ними не было.
- Восхищён, что ты так прекрасно понимаешь. Так пошли на теплоход?
- Нет, Володя. И не рассчитывай больше на меня. Пережив такой позор от твоей однокурсницы, я никогда больше не пошла бы в общество студентов. Мне достаточно было одного взгляда на компанию, чтобы понять, что вы тут все перемурлыкались, перекувыркались. Нет! В эту грязь я не пойду.
- Но поедем же по чистой Москве-реке. Вообще-то она тоже относительно чистая, потому что в ней купаются не всегда хорошие люди.
- Не говори так! Природа самоочищается. И поезжай, Володя, один. Нельзя тебе оставлять товарищей. Ведь вам не часто приходится так развлекаться сообща. Да и расстанетесь скоро, и будете скучать. Плыви на теплоходе! Не вздумай сказать, что останешься со мной. Я всё равно не стала бы с тобой встречаться, после того, что произошло. Ты не виноват, хочешь сказать? Подумай на досуге.
- Подожди. Дай хоть телефон или адрес, чтоб я мог поговорить ещё с тобой.
- Телефон дам. По нему и поговорим. А приезжать ко мне необязательно. Кстати, уезжаю я скоро из Москвы в отпуск. Так что забыл бы ты обо мне.
- Даже не думай. Вечером позвоню. И обязательно приду к твоему дому, чтоб ещё раз увидеть тебя. 
 
В последующие три дня, пока Калерия была в Москве, Владимир приходил к её дому, надеясь на её прощение, подстерегал. Пытался просить прощения за сокурсницу, оправдаться:
- Не в чем тебе оправдываться.  У меня такая же сестра старшая, из-за которой я сорвалась на тебя, я уже говорила о том. Возможно, мне Бог послал ту девицу, чтобы показать, что Вера не самая худшая из них. И не жди меня более у подъезда. Завтра, я уезжаю, и никогда мы больше не увидимся. Не вздумай меня ловить после приезда с сыном в Москву. Запрещаю тебе это делать. Развратили девиц своих, так уж умейте с ними и попрощаться, как следует. Не приняла бы я тебя, боясь заразы. Да и беременеть боюсь. А такой как ты не подумал бы, чтоб беречь женщину. Постарался бы, чтобы я ребёнка родила, чтоб стать хозяином положения. Но со мной такие фокусы не проходят.  Ты разве не понял уже из наших разговоров?


                Г л а в а    19.

     Вот так, поставила вопрос перед парнем и уехала, не желая больше его видеть. В дороге думала о Вере, предполагая, что сестрица ей тоже может показывать на что способна. Быть может, Вера поняла, что с Релей ей лучше дружить? Ведь не раз ещё попытается приехать в Москву, якобы на лечение или обследование. Но как бы внушить сестрице, чтобы обследовалась поближе к дому. Есть же больницы не только в Москве. И, скорее всего, так и будет. Ведь Веру поставили на учёт в Херсонской области, чтобы платить ей по инвалидности.  И значит, обследовать её станут где-то в Украине. Не станет же Вера диктовать врачам, где ей обследоваться. И денег пожалеет ездить в такие концы. В Киев, к примеру,  разве не интересно сестре съездить? Не только обследоваться могла бы, но и город посмотреть, если не заведёт себе парня, как рыжий Рудольф, который и город её не покажет и денежки выкачает.
     Дольше думать о сестре не хотелось – мыслями Калерии завладел Олежка. Да так и не отпускал всю дорогу. Она уже мечтала, как будет ездить с подрастающим сыном по городам и весям большой страны, только бы были деньги. Калерия думала, где бы начать зарабатывать уже сейчас и откладывать на сберкнижку. Откладывать и откладывать понемногу, а потом когда Олежке исполнится лет двенадцать, и деньги тоже накопятся – они поедут и Киев смотреть с сыном, и Черноморское побережье, Крым. К двенадцати годам, Калерия была уверена, они вместе с сыном хорошо станут знать Москву и можно будет с уже очень умным мальчишкой путешествовать по стране.  Калерия так размечталась, что не заметила, что их поезд с каждой остановкой отстаёт от графика.
Впрочем, и молодой мужчина, довольно красивый, развлекал Калерию разговорами. Он, как признался «сильно понравившейся девушке», что поругался с женой, которая не давала ему развода – хотя они живут раздельно – даже в разных городах – уже много лет.
- Много лет? – переспросила удивлённо Реля. – А сколько вам всего лет?
- Выгляжу я молодо, но мне уже тридцать. И пять лет уже, как разъехались со своей жёнушкой. Она в Цурюпинск отправилась, к своей матери, из моей любимой Каховки. И есть там у неё уже любовник, однако выходить замуж за него она не стремится, но и мне развод не даёт.
- Думаю, что судья должна была учесть ваш разъезд и дать развод.
- Она обещает, что даст, если мы не сойдёмся через полгода. Такие условия. Но мы не сойдёмся, это же в бинокль смотреть не надо.
- Как странно в нашей стране разводят. Нас с мужем не развели в Народном суде. Тоже дали на раздумья полгода. А через полгода уже в другом конце Москвы, в Городском суде, который я еле отыскала, так как плохо ещё знала столицу – развели.
- Муж ваш не одумался после такого длинного ожидания?
- Слава Богу, нет. Да у него была уже довольно неопрятная женщина, с которой он пьянствовал. Впрочем, муж, разведясь, собирался жить со мной – такие планы придумала его мамочка. Мол, прописаны мы в одной комнате, куда я денусь, если он захочет сойтись со мной.
- И муж бывший делал такие порывы?
- Не один раз. Как напьётся, а выпивал он часто, так ноги его несут в сторону, где бывшая жена с его сыном живёт. Это очень неприятно, но приходилось отбиваться.
- Что? Он руки на вас поднимал?
- Ещё чего! Он пробовал насиловать, но получал отпор.
- Похоже, он вас ещё любил и до сих пор любит.
- В его понимании любовь у него, раз выпивши, ползёт к разведённой жене и хочет добиться взаимности.
- Противно, когда пьяный пристаёт?
- Не передать словами, как мерзко.
- Как же тебя спасти от него? – вдруг перешёл на «ты» собеседник. – А вот что! Перебирайся ко мне в Каховку, я тебя оберегать буду. Или побоишься?
- Даже если бы вы были неженаты, я бы не поехала к вам жить.
- Это почему? Чем я плох? Красив, так все говорят – даже в бинокль смотреть не надо.
- Дело не в вас, а во мне. Знаю, что Каховка – красивейший городок, но мне нравится жить в больших городах. Жила раньше в Симферополе, теперь вот в Москве.
- Да чем же этот большой муравейник лучше, чем маленькая зелёная Каховка. Идёшь по любой улице, как по парку и каждый встречный тебе знаком. Без бинокля их видишь.
- Я большие города люблю за то, что в них можно затеряться и в горе и в радости. Но дело даже не  в этом. У меня растёт сын и я рада, что он живёт в большом городе, где может учиться в хорошей школе, потом получать Высшее образование.
- Согласен, в маленьких городах меньше возможностей для учёбы. Но тебе рано ещё думать об образовании твоего сына. Вырастет и из села может поехать в Москву или Киев.
- Так говорят, что может. На самом деле, всё гораздо сложнее. К тому же, я полюбила Москву. И сын мой растёт, впитывая в себя всё прекрасное, что даёт столица.
- Впервые встречаю влюблённую в город девушку из села. В прошлом году я тоже ехал с молодой дамой из Москвы. Так она столицу хаяла и согласна была пожить у меня немного в Каховке.
- И что? Приехала к вам?
- Да прямо из поезда мы и поехали ко мне. Прожила она со мной дней двадцать, работать не хочет устраиваться, по хозяйству тоже ноль. Потом я понял, что это бродяжка, которая куда угодно помчится, лишь бы её кормили, одевали, обували.
- И много вы на неё денег потратили?
- Нет. Я её сразу разглядел, даже без бинокля. И выгнал, к чёртовой матери. Ой, прости, что ругаюсь.
- Ничего. Но в данном случае, вы как раз с большим биноклем её рассмотреть не могли.
- Вот это верно. Лопухнулся. Но ты я чувствую, не такая. И хозяйка, и в постели хороша, если муж твой не может тебя забыть. Поедем ко мне? Прямо с поезда в Каховку. Ночью уже приедем в Херсон. Никакие автобусы по сёлам уже не ездят так поздно. У меня в Каховке переночуешь, а утром я тебя отвезу в твоё село на своей машине. Или думаешь, что я маньяк, если едва увидев, зову женщину с собой?
- Так и подумала, - улыбнулась Калерия. – Прости, если обидела, но у нас с тобой ничего быть не может. Я без бинокля мужчин не рассматриваю, потому часто отказываюсь от общения.
- Смотри, девушка! Как бы не пожалеть. Я вот сейчас, когда приедем, сразу в Каховку поеду – туда автобусы до двух ночи бегают. А ты можешь попасть в лапы маньяка. Изнасилует и бросит на обочине, - припугнул он Релю, уходя в своё купе. Там залёг на полку и сделал вид, что ничего ей не предлагал.
И всё случилось, как он сказал. В Херсон поезд пришёл с большим опозданием – когда последние автобусы разбежались по сёлам. Она растерялась. Сдать тяжёлый чемодан в камеру хранения, а ехать налегке, с детским велосипедом, который она с большим трудом купила в Москве. Таких велосипедов, на вырост, надо было ещё поискать. Сейчас, когда Олег ещё маленький, он может кататься на трёх колесах. А подрастёт, велосипед можно переделать на два колеса. Что сдавать в камеру хранения? Велосипед или чемодан – потому что с такими тяжёлыми вещами её вряд ли кто возьмёт в кабину. И пока она раздумывала, люди, стоявшие на остановке по одному по двое ловили автомашины, а то и в грузовиках разъехались кто куда. Оставшись одна, Калерия немного струсила. Она могла простоять тут всю ночь, а вдруг кто ещё прицепится? И когда она совсем потеряла счёт времени, на остановке пригородных автобусов, затормозил брезентовый газик:
- Дивчино, тоби куда надо?
- Во Львово. Вам не по пути? Хоть немного.
- Так во Львово же и еду. Вот тебе повезло. А то ж ночевала бы на вокзале. Бо ехать с переездами я не советовал бы. Лихие люди попадаются. Изнасилуют красивую девушку и выбросят посреди степи. – Стал пугать её водитель, отчего у Рели мурашки побежали по телу – она вспомнила, как её конвоировали трое оболтусов по Малой Бронной.
- «В Москве не изнасиловали, так в чужих краях могла бы попасться. Плелась бы в вокзал, там всё же люди». – Но, подавляя дрожь, спросила, немого с вызовом:
- А вы не такой, дяденька?
- От, напугал дивчину. А ты чи не Петровны-зоотехнички дочь, що в Москве живёт?
- Вы знаете мою маму? И даже дочерей её? Вот спасибо, что признались. Я и правда испугалась. Поможете мне сесть к вам с чемоданом и велосипедом. Я вам заплачу больше за такой груз.
- Та чего не помочь?  - Водитель вышел и открыл дверь машины сзади. - Зараз все поставимо и сидай вже. А грошей не надо. Твоя мать работает начальницей моей жинки, то не треба, щоб вона сердилась.
- А я маме не скажу, что расплатилась с вами за проезд.
- Не треба и замовчувать, бо повезу без грошей, - машина тронулась.
- Ещё раз спасибо. А откуда едете, если не секрет?
- Председателя же отвозил до его матери и от же побачив тебе на остановке. Ты на Петровну дюже схожа, дивчина. От Вера ваша та зовсим на мать не схожа, а ты дюже. – Мужчина явно хотел поговорить о семье Калерии, но она ещё не отошла от испуга.
- Простите, но я так устала в дороге, такая жара, что сейчас даже говорить трудно.
- А подреми. Я помовчу, бо дорогу тут ремонтирують. А цэ, мабуть, отдыхают, бо побросали лопаты и каток, а як проихати, хай шофера догадуються.
Калерия поняла, что водитель и сам не прочь отдохнуть и говорит, потому что боится задремать за рулём. Она пересилила себя, вспомнила, как девушкой щебетала, когда её подвозили на попутках, и разговорилась. Раз уж добрый человек не оставил её на дороге, то и она должна ему помочь преодолеть путь.      
   В село они добрались в половине одиннадцатого ночи. Шофер довёз её до калитки, помог выгрузить вещи и тихо уехал. Калерия ещё во дворе услышала голос Олежки. У её сына, в Украине, голос мужал, становился гуще:
- Бабушка, - басил её потомок так, что сердце матери застучало. – Я уже ноги помыл. Где полотенце?
- Сейчас, Олеженька, я тебе его принесу.
Но раньше Юлии Петровны возле сына оказалась Калерия. Она налетела на сидящего на маленькой скамеечке мальчугана, и покрыла поцелуями его руки и обгажённые плечики – Олежка был в майке.
- Родной мой! Вырос-то как! Голос как у дяди хорошего.
- Ой, мамочка! – Малыш притянул её к себе. – Приехала!  Бабушка, мама приехала!
- Калерия, ты, что ли? – вышла из своей комнаты мать. – Ты что, сумасшедшая? Разве можно на ребёнка так набрасываться? Испугаешь!
- ОЙ, как я соскучилась по нему! Родной мой! Красивый! Солнышко мамино! – Истосковавшиеся сердце Калерии готово было выплеснуться наружу.
- Ну-ка отойди, я ему ножки вытру. Что, Олеженька, дурная твоя мать не даёт тебе вздохнуть?
- Я тоже соскучился по маме, - не отрывая глаз от Рели, говорил сын. – И она умная- преумная!
- Вот так: как матери не было, бабушка была самым необходимым человеком, а появилась его красавица и бабушка стала не нужна.
- Ой, мама, не говорите глупостей. Дайте моего ребёнка, я его сама спать уложу. – Калерия потянулась к Олежке, но опомнилась и отшатнулась. – Ой, а руки-то мои не мытые. Сейчас, родной, я их помою и приду к тебе, - говорила она, направляясь к умывальнику в коридоре.
- Вот-вот, помой руки. А чемодан-то твой где?
- Чемодан за дверью и велосипед, который я своему чадушке купила. Всё на крыльце лежит.
- Ой, мамочка, - Олежка быстро поднялся. – Велосипед? Покажи!
- Давай ещё раз вытрем ноги твои, обуемся и пойдём смотреть.
Как оторвала потом своего ребятёнка от несделанного ещё велосипеда: - Пойдём, сокровище моё в дом, а велосипед пока в коридоре полежит. Утром Лариса его смонтирует – она у нас мастер Пепка.
- Да, - подхватил Олежка, - мастер Пепка  - всё делает крепко.
Калерия с удивлением посмотрела на сына - и это знает? И посмотрела на мать: - А кстати, где наш мастер? Где младшая атаманша?
- Где-то с ребятами, гуляет, - беспечно ответила Юлия Петровна.
- А вы не боитесь, что она может повторить судьбу Вали? То-есть забеременеет и к ней привяжется такой же бездельник, как Витька – вами презираемый?
- Что ты, Реля. Лариска совсем не такая как Валя. Та Атаманшей была лишь в отношении тряпок, где бы, чего бы от матери отнять?  И характер у Вали тоже оказался тряпичным. Поддалась первому же парню бестолковому, который её окрутил, как говорят украинцы. А Лариса больше характером в тебя похожа. Такая же гордячка, как и ты.  Твою бы судьбу ей не повторить.
- Да, мама, моя судьба не очень весёлая, - отозвалась Реля, унося Олежку в комнату, где им предстояло, видимо, прожить её отпуск. И так как Юлия Петровна шла за ней, продолжала, укладывая в постель почти сонного сына. – Но гордой женщиной быть лучше, мама, чем тряпкой. Если бы я знала, что Валя будет такая, - грустно пошутила она, - не выхаживала бы её в сорок шестом году. Обидно теперь слушать о ней, что не гордая женщина выросла. Так что я свою гордость не ругаю, мне с ней легче жить.
- Кто спорит? – неуверенно согласилась с ней мать, так и не поняв, выговаривала ли ей дочь или защищала свою гордыню. Никогда она Релю не понимала. Все остальные дочери были конфликтными, кричали на неё, требовали денег, вещи матери перешивали на себя – материально с ними было трудней, но смириться с этим можно. Гордячка ничего не рвала себе – поворачивалась и уходила – иногда надолго. Юлия Петровна подозревала, что когда-нибудь Реля уйдёт от неё навсегда – и пугалась. Хоть и не любила ранее она свою среднюю, но сейчас Релина жизнь мать интересовала – как ей удаётся прожить с такой гордостью? И жалела себя в такие минуты, понимая, что если бы любила дочь в юности, было бы лучше. Не уехала бы Реля от матери так далеко, не отдалилась бы настолько, что лишнего вопроса уже не задашь, чтоб не вызвать в дочери плохие воспоминания. Вспыхнуть может как факел и больно жжёт мать. Но всё же она мать этой непонятной гордячке: - Ты кушать не хочешь, после дороги?
- Как же, мама – в поездах наших есть сложно. Я сутки ничего не ела. Уложу Олежку спать и приду, съем всё, что предложите.
- В поездах есть что кушать, – отозвалась Юлия Петровна, -  всегда по вагонам что-то вкусное носят. И на станциях можно выйти и купить, что желаешь. Скажи, лучше, что деньги жалела, и ехала потому голодная? – Сказала и испугалась: - «Зачем спросила, она сейчас ответит, действительно, без денег приехала за Олежкой. Придётся тогда ей на билет давать, ещё и на питание им. Вера рассердится, что так много на Релю денег трачу». – Вот эти мысли «ясновидящая» считала с материного растерянного вида.
- Этот квас, не для нас, - ответила шарадой Калерия, чтоб успокоить родительницу.
- Тогда пойду, тебе ужин разогрею, - обрадовалась непонятому мать и пошла на кухню, пока эта гордячка ей новую шараду не загадала.
Вспомнив о шараде – загадках, как ей Вера сказала, которыми баловались в высшем свете когда-то – Юлия Петровна усмехнулась. Вот бы ей ввернуть это слово, начитанной когда-то Калерии. Вот бы удивилась дочь, что мать тоже любит читать, но как бы не подумала, что подлаживается под её сердце старушка. Мимоходом Юлия Петровна заглянула в зеркало – старушка, в следующем году уже на пенсию пойдёт. И морщин уже много. Это Вера за каких-то пару месяцев пребывания здесь такое с матерью сотворила. Знала бы Реля, какая её старшая сестра нехорошая дочь – вот кто мать может мгновенно в гроб вогнать. Издевается над родившей её женщиной Вера изощрённо. И не заплачет, слезинки не выронит. Юлия Петровна решила пожаловаться, как ей нелегко живётся теперь. Но Калерия была сумасшедшая мать, она прилипла к своему ребёнку и, наверное, рассказывает ему сказки на ночь. Юлия Петровна не умела читать по лицам как дочь и поэтому как всегда ошиблась.
После ухода бабушки Олежка вдруг будто и не дремал, притянул Калерию к себе: - Ой, мамочка, как хорошо, что ты приехала, а то тётя Вера с бабушкой очень ругаются, - шепотом произнёс он.
- Да что ты! – смутилась мать. – Почему? – «Только у ребёнка это спрашивать!»
- Не знаю.  Тётя Вера денег от бабушки требует, а бабуля не хочет давать.
- Может быть, это бабушка требует, а тётя Вера не даёт? – Калерия вспомнила, как мать во всех письмах писала ей – везёшь сына, вези продукты – хотя бы консервы мясные, у нас, в селе мясо достать трудно: - «Возможно, Вере, когда та была студенткой, мама помогала, отрывая ото всех деньги. А теперь, когда поняла, что благодаря ей, Вера стала как скупой рыцарь, хочет, чтоб Вера платила матери за еду немного из инвалидных денег. Это справедливо, но Вера уже разбалованная деньгами не даёт».
- Может быть, я не понял. Но тётя Вера плакала, бегала к Днепру топиться, руки себе резала.
- «Вены резала!» - ахнула в душе Калерия. – «Чего не поделили две эгоистки? Или Вера и тут номера откалывает, как в больнице? Но здесь не спрячешься в лесу. Это представление всему селу! Тешат народ?»
- Тебе жалко тётю Веру? – спросила она сына. – «Дети – лучшие индикаторы. Они чувствуют, где настоящее горе, а где его разыгрывают».
- Нет! Тётя Вера дурная – так бабушка говорит. Бабушка её просит, чтоб уезжала и не позорила её на всё село. Но тётя Вера не уезжает, а только позорит бабушку, фокусы показывает.
- Это бабушка говорит, про фокусы?
- Это Лариска говорит.
- «Боже мой! Вот привезла сына, чтоб он на спектакли любовался!» - Ладно. Ты спи. Теперь мы вместе станем убегать от ссор бабушки с тётей Верой к Днепру. А потом совсем от них уедем.
- Конечно. Побегаем немного. А потом уедем и больше не будем к ним приезжать.
- Ты больше не хочешь приезжать к бабушке? Тебе не интересно здесь?
- Интересно. Тут мальчишки, Днепр и деревья на которых всякие фрукты растут. Плохо только когда тётя Вера и бабушка начинают показывать фокусы.
- Ну, спи, моё солнышко. Мы с тобой подумаем, и, может быть, больше ездить сюда не будем. Найдём себе другие места, где и солнышко, и фрукты и речка есть. А теперь спи. Мама кушать хочет. Отпускаешь?
- Иди, кушай. – Олежка почти засыпал. – Ты же голодная.

Мать будто приготовила жалобу: - Ты не представляешь, как трудно, оказывается, жить вместе с Верой! Только и отдыхаю от неё, когда она уйдёт в кино или на танцы, как сейчас.
- Мама, вы же всю жизнь мечтали жить вместе с Верой. Вспомните, как вы меня плохо одевали, а когда-то же вам придётся жить со мной, когда постареете, вы отвечали: - «Доживать свои старые годы стану лишь с Верой». Посылали ей в институт все деньги, отрывая не только от меня, но и от Атаманш. Этим вы выгнали меня из дому, едва я закончила школу. Выгнали без копейки денег и почти раздетую.
- Когда это я тебя выгоняла из дому? – Обиделась мать.
- Память у вас девичья – не первый раз вам об этом говорю. Помните, лишь приятное вам?
- Хватит, дочь моя, хватит! Ешь и иди, отдыхай, устала ведь.
- Я ещё должна помыться. У вас в кране вода есть?
- Неужели ты холодною станешь обливаться, на ночь глядя? Я тебе согрею воду на плите газовой.
- Да что вы! Плита газовая появилась у вас? И я не заметила это чудо?
- Так ты когда Олежку долго не видела, разве что замечаешь? Согреть воду?
- Конечно. Ночью и, правда, неприятно холодной мыться.
- Вот сейчас согрею воду и налью в большой умывальник во дворе – там и помоешься. Воду не надо будет сливать, как из корыта.
- Прекрасно, я отвыкла в корытах мыться. Но во Львово, я слышала, баня есть? Неужели в корытах моетесь? Или идти далеко? Или у вас сердце не позволяет жару выносить? – Калерия вспомнила, как в детстве потеряла сознание в бане, у тётушки, в городке Родниках.
- В баню хожу я каждую неделю. – Не стала отвечать на её вопросы мать и Реля поняла, что сердце у матери по-прежнему железное. - А Лариса с Валей из душа во дворе моются. Вернее мылись. Теперь осталась одна Лариса. Вера предпочитает душ у соседей принимать, тот получше. Деньги платит, так они ей и воду в него льют и греют. Так иной раз с Лариской они пойдут, намоются – любо-дорого смотреть.    Вера обижена на тебя. Что ты её в Москве не захотела прописать? Ей так в столице жить хотелось.
- Мало ли что ей хотелось. Врача натравила на меня. Тот мне стал говорить, что на Юге ей жить нельзя. Я ответила, что нельзя на Юге, пусть едет на Север.
- Это почему ты к сестре проявляешь жестокость? – Мать забыла, что минуту назад жаловалась Реле на свою старшую, избалованную дочь.
- А Вера ко мне добрая всю жизнь была? Смотрела как на Чернавку – сенную девушку, которая должна её, царицу такую, обслуживать. Так и обзывала. Ещё хотела, чтоб меня так дразнили в сёлах, где мы проживали. Но меня называли «Дикаркой», что довольно приятно, но никак не «Чернавкой».
- Много ты её обслуживала? – Опять половину не услышала мать. - На тебя где сядешь, там и слезешь. Вернее готовила еду для всех и на том спасибо. Обстирывали мы с Верой сами себя.
- Ещё не хватало, чтоб я с вас грязное бельё стирала! А еду готовила, потому что ни одна из вас не желали это делать.  А есть хотели все – отец, девчонки. Так вы иной раз с Верой, так набрасывались на мои приготовления, что мне самой не доставалось поесть.
- Кто виноват, что ты так неразумна была? Сваришь, а не поешь.
- Ладно, мама. Пустой у нас разговор. Согрелась уже вода. Пошла я, мыться. – Калерия взяла ведро с водой и отнесла во двор, залила в большой умывальник, стоящий под деревьями, к которым была прорыта канавка – мыльная вода проникала к корням деревьев тем самым давая им влагу. Она вспомнила, что точно так же поил свой сад Вадим, сделав стоки из душа в туалете под деревья и кусты. В засушливые дни это, наверное, было прекрасно. А в дождь никто не мылся.
   
Когда Реля заканчивала уже мыться и одевалась, пришла Лариса. Она бросилась к сестре, поцеловала её: - Чего же ты не дала телеграмму, что приедешь? Я бы встретила тебя в Херсоне.
- Хорошо, что ты не встречала. Поезд вместо шести часов вечера пришёл на три часа позже. Ожидать бы меня ты вечером не стала, а меня одну добрый шофёр довёз. - Калерия не стала рассказывать, что подвёз её водитель прямо к калитке. -   А ты погуляла, девушка. Уж такая ты красивая, жаль, что плохо растёшь.
- Да, и хлопцы меня всерьёз не принимают – наверное, и замуж не выйду.
- Зато Валентина у нас как рано выскочила – раньше меня и родит, в девятнадцать лет.
- Родила уже Валя девочку в июне – мы тебе писали письмо.
- Да что вы! А я ничего не получала. Это фантастично!
- Чего фантастичного? От такого дурелома родила, что работать не хочет. Отец же его в Ворошиловграде устроил на шахту, а он скоро, как Валя родила, ушёл с работы.
- И что же? Сидят на шее у папани нашего? Как бывший танкист это терпит?
- Ничего он не терпит! – вмешалась Юлия Петровна, выходя на крыльцо. – Скоро выгонит их в шею – вот попомните моё слово. – Мать забыла пророчество Калерии два года назад, или уже привыкла так думать? - Приедут они сюда с ребёнком – Валя уже писала об этом – жить станут у матери Виктора.
- А там есть, где жить? – заинтересовалась Калерия.
- Что ты! Там такой домину выстроила эта спекулянтка проклятая. Горилку гонит и спаивает всё Львово. За горилку ей и камень привозили и стены выкладывали – такой большой дом соорудили.
- А женщины вашего большого села не возмущаются, что она, строя себе дом, споила всех мужчин?
- Ой, Реля, - отозвалась Лариса. – Этой бабке Ульке давно грозились дом спалить. Да как его спалишь, если он каменный?
- Ладно. Не переживай. Бабка эта, хоть я её не видела, недолго жить станет – это мне во сне приснилось. А дом достанется Валентине с её ленивым мужем.
- Как же! Достанется! Бабка Улька всем говорит, что дом этот выстроила своему любимому сыночку Коле. Такой же, как Витька лодырь, и живёт у жены в хорошей хате, но вот дом ему, а не Витьке, который жил с матерью и немного, но помогал его строить.
- Подожди! – Калерия закрыла глаза. – Мне видится, что дом достанется Витьке с Валей, а не Коле, которого я тоже, как и бабку Ульку никогда не видела наяву. Впрочем, как и Витьку их.
- Ой, Реля, если бы так было, я бы тебе в ноги поклонилась, - сказала мать. – Уж очень мне не хочется, чтоб они,  жили здесь, в совхозном доме. Пока я работаю, за мной этот дом числится, а как уйду на пенсию, ещё неизвестно, не заберут ли его у меня?
- Почему это заберут? – спросила Лариса. – Если я или Вера работать в селе станем.
- Вера работать? – изумилась мать. – Она же на инвалидной пенсии. Реля, как ты видишь, заберут у меня дом? – Мысли у матери скакали, и Реля поняла, что это уже старость. По паспорту мать лишь в следующем году пойдёт на пенсию, а должна была пойти года два или три назад. Вот как укоротила себе возраст. Съездила бы в деревню в Ивановскую область, где родилась, восстановила бы возраст свой, но мать уже там никто не знает, да и документы, возможно, затерялись во время войны.
- Ой, мама, увольте, - ответила Реля отказом видеть будущее матери и дома. -  Потом я, позже, на дом ваш погадаю. Вернее мне, наверное, приснится что-нибудь, пока я тут живу с вами.
- Скажешь? – Спросила Лариса, и глаза её загорелись. – Ты и мне погадаешь на будущее?
- Будущее твоё, я и сейчас вижу. По окончанию школы приедешь ко мне, в Москву и устроим тебя учиться или работать.
- Ой, Релечка, - Лариса кинулась её обнимать. – Веру не хотела устраивать, а меня возьмёшь к себе?
- Возьму. Нельзя тебе жить возле Веры, а то станешь такой же гадкой как она.
- Реля! – воскликнула Юлия Петровна. – Что это ты говоришь младшей сестре? Лариса Веру любит!
- Знаю, что любит, а жить им вместе нельзя, если Лариса не хочет стать такой как сестрица наша.
- Что это! Вера разве плохо живёт? Больше тебя инвалидных денег получает!
- Больше меня получает, вот пусть потратится немного на меньшую сестру. Даст ей на дорогу денег, чтоб Лариса не уходила из дому матери без копейки как я.
- Да это и я дам Ларисе, не беспокойся. И пока будет жить у тебя, пока устроится, станем высылать.
- Станете, не сомневаюсь.  – «Лариса не как я. Умеет выпросить, не то требовать денег».  - А теперь пойду спать. Кстати, Лариса, там я велосипед Олежке привезла. Завтра потрудись, собери его, пожалуйста, для племянника.
- Не беспокойся. Когда проснёшься, Олежка уже будет кататься.

Но когда Калерия проснулась, сын её ещё не катался. Или она вскочила с постели слишком рано, будучи жаворонком. Или монтировка велосипеда оказалась сложной, но Олежка с его маленькой тётушкой ещё колдовали над ним, всё прилаживая, подкручивая. Лариса сажала малыша на сидение, выясняя, не высоко ли оно? Реля, спросив, покушали ли они, пошла по саду, здороваясь с деревьями, которые очень подросли и повзрослели, со времени, когда она привозила Олежку два года назад. Скороспелые яблоки наливалась уже румянцем, готовые угостить собой и порадовать. Абрикосы, к сожалению, отходили, как определяют это состояние деревьев украинцы. Последние плоды попали к Реле в рот немытыми, потому что ночью прошёл дождь, и как полагала молодая женщина, помыл плоды. 
Наевшись, абрикос и малины, она проследовала дальше, к зарослям картошки, глядеть на которую без слёз было нельзя. Бедная ботва картофеля еле выглядывала из-под бурных сорняков, будто просили прополоть их. И Реля взялась вытаскивать с корнями сорняки, и выбрасывать их за забор – будто с врагами сражалась. С каждым пришлось побороться, потому что сорняки раскидали корни так мощно, что вырвать их, надо было приложить невероятное усилие. Вырвать и перебросить через сетчатый забор, где эти гады сохли, а потом можно было и сжечь их, чтобы не разбросал ветер их семена по земле. Реля трудилась, посматривая краешком глаз, как собрали велосипед Олежке и выкатили на стадион, находящейся рядом с домом матери и местная детвора собралась с немалой их окраины, бегая вслед за катавшимся Олежкой и просившей покататься. Её ребёнок не был жадным – давал всем – это радовало Калерию.
Юлия Петровна пришедшая домой отдохнуть – до вечерней дойки коров, позвала Калерию завтракать и сделала замечание: - Зачем разрешаешь Олежке велосипед всем давать. Разобьют ведь.
- Вы не заметили, что я вам прополола четверть вашего заросшего бурьяном огорода, а что велосипед не надо давать мальчикам вас беспокоит?
- Как же не заметила. Ещё когда шли с фермы, женщины мне сказали: - «Ну и дочь у вас, Петровна. Не успела приехать, на огороде порядок наводит».
- Они не сказали вам, что у вас ещё две дочери есть, которые до моего приезда могли бы это сделать?  А то огород так зарос, что, думаю, и картошка не растёт.
- Как же ей расти, если сорняки всю силу из земли высасывают? Была Валя, так она пропалывала сорняки, как только из земли выглянут, так картошка была. А в этом году как приехала Вера, столько на себя внимания стянула Лариски, что заставь её огород полоть, когда такая барыня в доме.
- Плохо, мама. Поэтому и хочу Лариску забрать от Веры к себе. Но вы могли нанять тех же ваших доярок. Или картошка выросшая на огороде, того не стоит?
- Конечно, нет. Покушать её молоденькой мы и ты, в том числе успеем. А на зиму я в совхозе выпишу – хорошая картошка в хозяйстве выросла. Оттуда же огурцы пойдут в засол, помидоры. Здесь такое хозяйство, что совхоз по животноводству и по огородничеству на миллионера тянет.
- Да что вы! Вот неожиданность.
- О! Наш директор совхоза уже и дырку на лацкане пиджака сверлит. Ему Героя труда прочат. Веру приглашал работать в контору. У них там бухгалтера по пять окладов получают осенью.
- И Вера не согласилась?
- Так первая же группа у неё, не рабочая. Она уж локти кусает, что добивалась инвалидности. Работала бы сейчас в конторе. Оклад у них по восемьдесят пять рублей. А осенью-то по пятьсот премиальных загребают.
- А вы, мама, сколько получаете?
- А то ты не знаешь!  Когда была зоотехником, то получала по полторы тысячи. Ой, это теперь сто пятьдесят рублей. Но перевели меня в учётчицы, и оклад стал сто тридцать рублей.
- Как много! – ахнула Калерия. – И вы, от таких денег, пишете мне в письмах, чтоб везла Олежку и везла продукты?
- То, что ты везёшь – тушёнка, сгущёнка – этого нет у нас. Вернее она есть, но совсем не как в Москве. Пойдёшь в магазин, так увидишь – стоят банки прозрачные и сквозь стекло видно, один жир в них.
- Да. У нас в Москве из Кремлёвских запасов распродают тушёнку, - пошутила Калерия. – Конечно, она много лучше чем ваша. – «Но и деньги я ещё на неё трачу из своих скудных заработков, по сравнению с вашими. Нет бы, мама мне хоть когда на билет обратный дала, за то, что везу всё в деревню. Дядя Вася провожал меня, так всю дорогу до поезда ругал: - «К матери в деревню едешь, чего столько тянешь? Лошадь ломовая ты, что ли?»  Оно, и правда, везу, будто здесь голод».
- Да, - вполне серьёзно ответила Юлия Петровна. – Кремлёвская тушёнка много лучше, чем украинская. Здесь меры не знают, раскармливая свиней – лишь бы сало им было. А что мяса нет, по фигу.
- Что же вы, работая зоотехником, не убеждали председателей колхозов и директоров совхозов в этом? Действительно, мясо как-то вкуснее у свиней, чем сало.
- Если помнишь, то мама работала и сама председателем большого колхоза. Пробовала внедрить в жизнь эту практику – откорм свиней не на сало, а на мясо, так быстро меня попросили с этого поста.
 - Помню. Однако вы трудились не в животноводческом колхозе, а в винодельческом и до того вам пришлось по вкусу разное вино, что по моему, вас не за свиней оттуда попросили, а за попойки.
- Какие попойки? Это ты один раз застала мать за таким делом, то, думаешь, всегда мне было до гульбищ? А что вино пила, то и вы у меня все его попивали, и здоровенькие были.
- Я почему-то не очень здоровая приехала в Родники, к вашей многочисленной родне, что сознание в бане потеряла. Доктор сказал, что от переутомления всё случилось.
- Вот ещё что вспомнила. А вот и Вера, я слышу, поднимается. При ней не слова о чём мы говорили!

- А я всё слышала, - отозвалась Вера, входя в кухню и потягиваясь. – Наша москвичка рассуждает о сельской жизни. И как прежде, пытается подсказать, как её лучше сделать. Спасибо, Дикарочка наша!  Но мы сами как-нибудь проживём, без городских распоряжений.
- Проживёте. Вот пойдёшь работать в бухгалтерию совхоза, какие деньжищи огребать станешь. – «Хотя тебе и того, что получаешь, хватит, чтобы капитал сколотить».
- Когда это будет? Вот взяла себе первую группу, ругаю себя за это. Была бы хоть вторая – взял бы меня директор в контору. Теперь почти год ждать пока снимут с первой группы.
- Ничего. Ты за этот год привыкнешь к мысли, что надо работать. Это тоже не просто. В конторе сидеть с восьми часов утра до пяти вечера, - сказала Юлия Петровна.
- Смеётесь, мама? Это я давно знаю и приучаю себя к мысли, что надо будет рано ложиться и рано вставать. Но вы же дочь свою не оставите вниманием, станете меня приучать к этому?
Вера себя вела как избалованная маленькая девочка. Она всячески давала понять Реле, как ей хорошо в селе – здесь все её балуют, потакают прихотям «девушки».
- Вот, мама, - сказала она Юлии Петровне. – А вы вчера боялись, что у вас отнимут жильё.  Вера пойдёт работать и никто у вас не покусится на ваш дом и сад. – Калерия поднялась из-за стола. – Спасибо за завтрак. Пойду сейчас с Олежкой и Ларисой к Днепру, покупаемся. А вечером, по холодку ещё немного повыдёргиваю сорняки на вашем огороде.
- Зачем это тебе? – лениво спросила Вера. – Неужели так хочешь, чтоб картошка была свежая?
- Как ни странно, но хочу свежей картошки. У вас же здесь базара нет. И в совхозе ещё рано выписывать.  Придётся поработать, если другие не желают.
- Ты же знаешь, мне нельзя работать на солнце после химиотерапии.
- Но не всегда же и солнце. Есть дни, когда тучи накрывают небо, - возразила Калерия.
- Мне вообще нельзя трудиться физически.
- Тебе и раньше, когда мы девочками были, ничего нельзя было делать. Но ела ты за двоих. Большая была, не то, что я, которая в обмороки падала от усталости.
 - Вот вспомнила. Тогда я притворялась, признаюсь. И вот какое заболевание ты мне прилепила.
Калерия молча посмотрела на сестру. Вера по-прежнему считает, что болезни на неё наслала она? Пусть считает. Меньше станет рваться в Москву, зная, какая у неё ведьма сестра. Но тут вмешалась в разговор Юлия Петровна, которая выходила во двор. Думая, что разговор сестёр всё ещё о сорняках и желая их помирить, мать заметила, входя:
- Ты, Реля, всегда была у меня дивчина работящая, а Вера похитрей. Глядя на неё и Лариска сейчас модничает. Раньше, вместе с Валей они у меня хорошо за огородом смотрели. И ты заставила бы младшую сестру помогать тебе, вместо того, чтоб по улице за племянником бегает.
- Пусть бегает. Мне нравится, что девочка спортивная выросла.
- Да. Лариса командиром у подростков.
- Она так властвует своими сверстниками? – удивилась Калерия.
- Ещё как! – сказала торжествующе Вера. – Они у неё по струнке ходят, когда Лялька их на стадионе тренирует. Но ухаживать за ней боятся. Она маленькая ростом. Любому из своих ребят по пояс.
- Это ты умаляешь рост сестры, - отозвалась Юлия Петровна. – Не по пояс же Лариса своим футболистам, но невысокая – это надо признать.
Калерия огорчилась. Неужели в селе нет парней маленького роста, которым их Дюймовочка могла бы подойти по росту? Но углублять этот вопрос не стала. Не те люди мать с Верой, чтоб это обсуждать. Она вышла во двор, потом на улицу и, найдя сестру с сыном, спросила Ларису:
- Что-то я слышала, что ты с мальчишками собираетесь куда-то ехать? В Каховку купаться?
- Ты насчёт Днепра? Так ещё сходим к нему не раз. А в Каховку едем за мороженным. Хотя мороженое и во Львово привозят, но его надо застать.
- Хорошо живёте, в селе городского типа. Улицы у вас есть асфальтированные.
- Не жалуюсь. Но к тебе, в Москву, тоже с удовольствием поеду. Надоело здесь. Хочу в городе жить.

Калерия не успела вернуться в дом, как чемодан её был исследован родными. И, разумеется, мать с Верой распорядились его содержимым. Тушёнку и сгущёнку, которую Реля привезла, спрятали в погреб, где было прохладно. А вещи Релины Вера развесила в её комнате.
- Хорошо одеваются москвички. Даже завидно, хотя у меня много больше одежды.
- Да у меня одежды немного и она дешёвая, но модницы почему-то мне завидуют.
- Знаю, не любишь об одежде говорить. Поговорим о твоём сыне. Мальчонка у тебя – чудо. – Сестра, едва раскрывая блёклые, не накрашенные губы, говорила односложными предложениями, будто ей хвалить кого-то было занозой в сердце. Калерия понимала, что Вере гораздо приятней было бы ругать мальчишку, но Олежкой восхищались многие, и сестре не пристало идти против течения.
- Я рада, что тебе мой сын нравится.
- Можешь оставить его ещё на несколько месяцев у нас. Я буду покупать одежду и обувь на свои деньги твоему сыну – надо же отдать тебе долг, что ты полгода ходила ко мне, в больницу. – Вера сделала благородный жест, не очень надеясь, что Калерия послушает её.
Но мальчишка, подкравшийся сзади, ошарашил собеседниц криком:
- Но я не хочу! Мамочка, я не останусь здесь! Ты возьмёшь меня с собой, в Москву? – Он подбежал к матери и уткнулся в ноги. – Не оставляй меня здесь!
- Как тебе не стыдно, Олежка? Ты же большой мальчик! Тётя Вера тебе как мама была! – Назидательно проговорила старшая тётушка.
- Не как мама! Не как мама! Я не хочу, чтобы ты была моей мамой! Ты с бабушкой ругаешься, и руки себе режешь. Ты страшная! Кудри себе крутишь на бумажечки, а сама злая.
- Успокойся, родной! Я не оставлю тебя здесь, - взяла сына на руки Калерия. – Я же приехала за тобой. И как я без тебя уеду, если скучаю по тебе день и ночь, когда мы с тобой в разлуке.
- И я скучаю, и я! – Мальчишка обхватил её шею ручками. – А тётя Вера плохая! Она о тебе плохо говорит. И руки у неё как у лягушки – холодные.
Услышав крик внука, к ним подошла бабушка и остановилась невдалеке. Ей было интересно, как выпутается из неприятного положения Вера: - «Говорила ей не раз – не говори плохо о Калерии  - Олежка любит мать и когда-то вспомнит твою ложь. Дети очень чувствительные к неправде, а внук особенно».
- Ну, хорошо, можешь уезжать с мамой, когда она немного отдохнёт здесь, - вздохнула облегчённо Вера. Она не собиралась ухаживать за крикуном. Сказала для Калерии, чтоб показать, какая она хорошая сестра – долги отдаёт, не задерживая. – Но хоть маму со мной сегодня отпустишь в кино? Нет?
Вере очень хотелось, чтобы племянник показал эгоизм в отношении своей горячо любимой мамочки, но Олежка неожиданно уступил:  - В кино мама пусть идёт. Я её и в Москве отпускаю.
- Правильно, радость моя, - поддержала внука бабушка. – Пусть мама идёт вечером с тётей Верой в кино, а тебе на ночь сказку почитаю. – Юлия Петровна была рада, что дочери не поругались. Услышав крики внука, в которых тот разоблачал Веру, что та, в отсутствии Рели говорила плохо о сестре, мать подумала худшее. Калерия настолько независима, что могла бы отбрить сестру и поругаться,  как встарь. Но этого не случилось. Умна её Дикарка, не обратила внимания на выходки сестры, за её спиной. Матери хотелось, чтоб её старшие дочери помирились и не ругались более. Пусть подружатся.


                Г л а в а   20.

     Калерия, после того, как солнце скрылось за облаками, снова вышла в огород, чтобы продолжать бой с сорняками. Олежка в это время спал, как и положено спать малышу его возраста. Уложила без труда, чем очень удивила мать: - Реля, у тебя талант ладить с детьми. Меня он так не слушает, когда днём спать укладывала его. А у тебя раз – и заснул. Колдуешь, что ли? Или воспитательница хорошая?
     - Наверное, «или», мама. А вы собрались на работу?
     - Пойду, - мать стояла за изгородью, на стадионе. – Сколько же ты сегодня вырвала дряни этой!  Не устала? Отдохнула бы немного, на завтра оставила. Или хочешь, пока тёплые денечки на Днепр ходить?
     - «Или» второе, мама.  Хочу накупаться и Олежку закалить лучше.
     - Да уж чего больше, чем он закалился. Правда я его с Лариской не очень отпускала. Она заговорится с ребятами, могла и просмотреть мальчишку.
- Это вы зря. Лара за Олежкой хорошо смотрела – я в этом уверена. Но теперь пусть отдохнёт без него. Девушка уже, как я посмотрю.
- Да. Девушка. Только вот росточком маленькая.
- Вы не каждый ли день ей такое говорите?
- А нельзя?
- Конечно. Нельзя лилипуту говорить, что он мал ростом. Девочка выросла уже, паспорт имеет.
- Зря ты её заберёшь в Москву. Где там она работать будет? А учиться не хочет. Она не как вы с Верой, не хочет дальше учиться.
- Потому, что вы ей говорили, как и мне, наверное, что учить дальше, у вас нет денег для неё? А сами собираете на сберкнижку?
- Не на сберкнижку, но собираю. Мне и на похороны надо уже собирать.
- Побойтесь Бога, мама. Вам ваш благодетель дало ещё много лет жизни. До восьмидесяти с лишним доживёте, если я хорошо помню тот сон, который нам вместе снился, ещё в 1959 году.
- Ой, ты снам веришь, а я никогда! И этот сон давно забыла. Но спасибо, что ты напомнила. Как-то спокойней жить, зная, что у тебя ещё лет тридцать впереди.
- Вот видите, а говорите, снам не верите.
- С такой дочерью, как ты, поверишь. Что не скажешь, то исполняется. – Юлия Петровна зашагала в сторону ферм. – Вот повеселю сегодня своих доярок, сказав, что дочь мне нагадала. У матери одни болезни, а жить мне ещё так много. Правду говорят, скрипучая телега скрипит, а едет.
- Да вы не телега. Вы, мама, у нас ещё кобылка скачущая. Весёлая такая, в яблоках.
- Вот развеселила мать, вот уважила своими предсказаниями. Ладно, поли свои сорняки и придумывай ещё сказки.

Вера принялась готовиться к походу в сельский клуб ещё в четыре часа дня. Калерия зашла, чтобы поднять Олежку и покормить, прежде чем он станет вновь кататься на велосипеде, на стадионе, чтоб был на глазах у матери. А старшая сестра сидит перед зеркалом и красит ногти. Потом стала гладить свои вещи: - Ты, Калерия, будешь гладить одежду?
- Мои платья не надо гладить, они не мнутся. И кто вечером рассмотрит?
- Ещё как рассматривать станут! Ты приезжая, новенькая. Тебя тут все будут осматривать, обнюхивать, особенно парни. Всегда, если ты помнишь те времена, когда жила в деревне, бросают старых подруг и стремятся ухаживать за новой девушкой.
- Девушкой? Ты уж, наверное, всем тут рассказала, что у меня ребёнок. Ещё, я полагаю, придумала, что я у тебя сестра старшая?
- Это не я придумала. Это мама всем говорит, что ты старшая, - быстро сказала Вера. – Мама и мне приказала так говорить.
- Ну, разумеется! Если у меня ребёнок уже есть – то я старшая, - насмешливо проговорила Калерия.
- Да. И я думаю, ты простишь нам с мамой эту маленькую ложь?
- Бога ради! Но не запутаетесь вы в этой лжи? Потому, что я могу промолчать, если меня спрашивать не будут. Но если спросят, уж извините.
- Никто не спросит. Кому ты нужна со своим ребёнком!
- Ой, Вера!  Если тебе перечислить сколько раз, уже после развода, мне делали предложение, в Москве, ты не поверишь, но это было.
- Москвичи тебе предлагали выйти за них замуж?
- А кто ещё, если я в Москве живу?
- Наверное, совсем никчёмные парни? Потому что кто бросится на женщину с ребёнком?
- Никчёмные? Я плохих к себе близко не подпускаю. Хорошие парни мне делали предложение, и богатые, если тебя это интересует. Вернее не совсем бедные, как ты подумала.
- Состоятельные парни? Что же ты не пошла?
- А вот это уже не твоё дело, Вера. Я так сказала, чтоб ты отстала от меня, не мешала мне огород пропалывать от сорняков. Стоишь тут, сложив свои не трудовые руки, и отвлекаешь меня от дела.
- Ладно, я пошла уже собираться, вернее, готовиться к вечеру. Сегодня приедет из Херсона идеал всех старых девушек. Он учится в Сельскохозяйственном институте, правда на первом или втором курсе, не знаю, но это неважно. Главное, что он уже парень в годах – отслужил четыре года на Морфлоте и вот, после тяжкой повинности вздумал себя в институт запихнуть.
- Как ты говоришь, Вера! Наверное, парень захотел учиться и потому в институт поступил?
- А мы все думаем, что он прячется от нас, сельских девушек в Херсоне и наезжает лишь, чтобы взволновать всех, потому, что парень – просто чудо!  Готовый жених и из богатой семьи.
- Вера, ты уже такое чудо встретила в Москве, когда лежала в больнице. Ты же умирала по рыжему Рудольфу. Из-за него потеряла хорошего москвича, который на тебе хотел жениться.
- Вот вспомнила! Действительно, всё так и было. Я, кажется, влюбилась. Или то наваждение было, потому что, как вспомню, сколько он из меня денег вытащил, это проклятый Рудольф, сатанею!
- И хочешь свою ненависть выплеснуть на хорошего парня?
- Хочу. Пусть Иван рассчитывается за все мои неудачи. Потому что, если я выйду за него замуж, то он у меня за всех моих несостоявшихся мужей заплатит, - сказав это, Вера быстро ушла, чтобы не стала Калерия возражать на её мерзкие слова.  Она знала свою младшую сестру. Станет поучать, что так делать нельзя, чего Вера не выносила.
Она, действительно, к удивлению ещё работавшей на огороде Калерии, засела возле открытого окна красить ногти, потом, чтоб Реля видела возле окна и гладила свои многочисленные наряды, решая через окно с сестрой, что ей надеть, для очередного «выхода в свет». Кричала всё это так, что удивлялись проходящие на ферму, мимо их дома, женщины:
- Гляньтэ! Вера, ни свет, ни зоря уже готовиться идти до клубу. От колготна дивчина! Кого она окрутить тилькы хочэ?
 - Кого? Та чи мало ребят повыростало у Львови? Тилькы воны малы для такой взрослои дивчины.
Калерия не поднимала головы, пока женщины шли мимо. Ей было стыдно за сестру. Кого-то хочет уже обмануть, как это ей удавалось, когда жили они вместе. Но, как помнилось Реле, ей – затюканной сестрой и матерью, иногда удавалось отвести от некоторых парней бедствие. Самые прекрасные парни любили Релю, тем самым спасая себя от липких рук Веры, а значит и разочарования.
- Ты не можешь мне помочь начесаться? – выглянула в окно старшая сестра. – Руки мои болят.
- Болят, не начёсывайся. А мне надо полить зелень водой, чтоб не увяла.
- Вот ещё! Поливать их. Тебе какие-то огурцы важнее родной сестры?
- Я вообще люблю природу, если ты заметила. А ты, разве не ешь огурцы?
- Не очень. О! А вот и твой потомок поднялся ото сна. Сам оделся и бежит к маме. Видишь, к самостоятельности его мы приучили.
- Ест она огурцы, - проворчал Олежка, который забежал к матери, чтоб подержать шланг – любимое мальчишечье занятие. И направил струю воды в сторону окна, стараясь облить неприятного человека.
- Олежка, не балуйся. Испортишь тёте Вере причёску, - сделала строгим лицо старшая тётушка.
- Вера! Ты бы вместо того, чтоб причёсываться, за несколько часов до похода, покормила Олежку, - упрекнула сестру Калерия. – Я вижу теперь, как вы хорошо с мамой за ним смотрели.
- Я предлагала ему, но он побежал к тебе.  Из рук мамочки ему приятней будет полдник слопать.
- Пойдём, сынок, я тебя покормлю.
- Пошли, мама. И сама покушаешь, ладно?
- Хорошо. – Они зашли в дом и спрятались от Веры на кухне.  В тёплое помещение старшая сестра редко заходила, если не была сама голодна.
Потом Олежка уехал с друзьями «гонять велосипед» на стадионе, а Реля вновь взялась за прополку – благо солнце пряталось за тучи, как будто помогая ей в хорошем деле.

В очередной раз Вера выглянула в окно в начале восьмого вечера и, нервно постукивая по циферблату часиков на руке, вскричала: - Что ты делаешь? Ведь мы опоздаем на танцы.
Калерия, которая так увлеклась облагораживанием земли, возразила:
- Ты же сказала, что к восьми часам надо быть готовой.
- К восьми надо быть уже там, но пока ты оденешься, приведёшь в порядок голову, пока дойдём до летнего клуба, сколько времени пройдёт. Мне ещё надо за подружкой зайти. Ой, опоздаем!
- Если ты насчёт моего одевания волнуешься, то зря. Я за десять минут оденусь и даже накрашусь.
- Быстрей действуй, - милостиво разрешила красавица сама преображённая до неузнаваемости и исчезла за занавеской, чтоб больше не показываться.
   
Калерия и впрямь, в считанные минуты сполоснула лицо, шею, руки, ноги. Одела красивое платье, которое ей Лариса погладила и унеслась со своим поклонниками гонять в футбол, на школьном стадионе.  Вернее сестрёнка не играла, а тренировала команду – была самым значимым человеком у парней её возраста.  Самым значимым на стадионе, а не у клуба, на танцах. Потому в кино Лариса ходила, а на танцах, как сказала ей Вера, появлялась редко.
Когда Лариса гладила ей платье, сказала завистливо:
- Ой, большое оно на меня, а то бы одела. Ты же дала бы сестре его поносить?
- Я не жадная. Но, боюсь, не раздела бы ты меня тогда, как вы с Валей маму, в её очередь раздели.
- Да мать себе новых платьев нашила. «Обновила гардероб», как Вера говорит.
- Но у меня нет столько денег как у мамы. Так что, пожалуйста, не раздевай меня.

Знала бы Калерия, что её слова окажутся пророческими и через год младшая сестра, которую она когда-то много раз спасала от смерти, страшно её огорчит именно через одежду, не приглашала бы Ларису к себе, в Москву. Или всё равно пригласила бы, зная лишь то, что Ларисе жить с их ненормальной матерью и Верой очень плохо? Наверное, Калерия догадывалась о будущей обиде, но переступала через неё.
А пока она с  благодарностью надела выглаженное платье, причесала свои кудрявые, пышные волосы, не требующие никаких начёсов.   Провела бесцветной помадой по губам, чтобы не обветривались – это у неё называлось «красится».  И стала звать старшую сестру – можно идти. К её удивлению, так спешащая, так волнующаяся Вера задержала Калерию на пятнадцать минут. Что-то у красавицы застопорилось в выборе окончательного туалета или ресницы потекли? Зато вышла из её комнаты фея – лицо разукрашенное, ресницы наклеенные, юбки накрахмаленные колоколом – так Вера скрывала недостатки своей фигуры, нагромождая там, где не хватает.  И не шла, а парила возле своей земной сестры – эфирное создание.  Впрочем, разговоры вели вполне земные.
- Мама говорила тебя, что Валентину я нашу устроила в педагогический техникум в Бериславе? Если бы она не уехала к отцу, в Луганск, стала бы с осени учиться.
- Должна тебя обрадовать – Валя уже с ребёнком и мужем её приехали сегодня утром во Львово. Так что твои труды даром не пропали – станет Валя учиться, оставив девочку со свекровью.
- Приехали? Откуда ты знаешь? Доярки тебе сказали, которые мимо проходили? Так они сказали бы и маме.
- Никто мне не говорил, а знаю, что приехала Валя к свекрови. И живут они в другом конце села – доярки оттуда ходят по другой дороге. Ларисе кто-то скажет, и она сегодня принесёт эту весть домой.
- Вот это ясновидение! Мне бы чего вот так предсказала. Хотя ты мне кроме болезней ничего хорошего не предсказываешь, так что не заглядывай в мою жизнь. Или загляни. Расскажи, как я Валю устроила в техникум.
- Действительно, как? Валя не как все, экзамены сдавала?
- Держи карман шире. Разве могла Валентина, живя в другом конце Украины и родив ребёнка, сдавать экзамены? Да и училась она плохо – совсем ей её будущий муженёк голову закрутил. А я, когда ехала из Москвы, знаешь, с кем в поезде встретилась? Помнишь директора Качкаровской школы?
Калерия вздрогнула: - Помню, он был дядькой моей первой любви. – «Или второй, потому что первой любовью у меня был Павел, но он погиб и кто-то вычеркал у меня память о нём, чтоб я с ума не сошла».
- Ну да, твоего обожаемого Славы, которого ты у меня отбила.
- Не думала отбивать, - нахмурилась Реля. – Мы полюбили друг друга взаимно, с первого взгляда.
- Знаю о вашей любви, потому не ругаюсь сейчас, хотя тогда была очень зла.
- Помню, как ты тягала меня за волосы, чтоб вырвать клок.
- Ты у меня больше вырывала. Но если ты заметила, то я быстро смирилась. В меня влюбился директор, как раз дядя твоего Славы и сделал для меня возможным поступление в институт.
- Сделал в ущерб своей семьи. Потому что жена его в тот год носила третьего сына и из-за волнения, что её муженёк встречается с наглой выпускницей, родила больного ребёнка.
- Не заступайся за неё. Она тебе больше зла сделала. Рвала твои письма от Веры Игнатьевны.
- Рвала и тем самым лишала меня возможности знать о судьбе Павла. Но я не обиде. Павел погиб и, возможно, Галина Ефимовна спасала меня от болезни, которая всё же навалилась на меня в тот день и завезла в инфекционное отделение, где я пролежала месяц.
- Вот ты как всё чувствовала, что даже заболела.
- Да, и вы меня с мамой отдали в больницу без памяти. И вот в жару я забыла Павла, а может, кто-то из моих Ангелов вычеркал у меня память. Я тебе, кажется, говорила, когда ты в Москве была о том?
- Может, и говорила, но я ничего не помню. Но помню, как ты лихо отобрала у меня сначала Павла, а затем Славу.  Но сейчас я не в обиде, повторяю тебе. Но предупреждаю, не отбей у меня ещё третьего!
- Какого ещё третьего? – Калерия забыла, что сестра ей говорила несколько часов назад. – Расскажи лучше мне о твоём бывшем любовнике, который тебя в институт помог прорваться.
- Именно прорваться, без помощи Алексея Мироновича я бы не поступила. Конечно, у нас с ним не такая любовь была, как у вас со Славой – величие двух возвышенных людей. У нас больше материальное: в рестораны он меня водил, потом передал своим друзьям, уже в институте я с ними встречалась.
- И всё рестораны, вино, закуска? Из-за них некогда было моей сестре Одессу посмотреть?
- Вот  это ты правильно заметила – некогда. Уже когда ты поехала смотреть её – на чьи денежки,  сама знаешь – я спохватилась, что надо и мне «жемчужину у моря» знать лучше. Но мой недобрый Ангел заставил меня болеть.
- Это тебе наказание было, - сказала Калерия, - за то, что деньги от меня отбирала и от детей своих любовников. Ещё, может, что чужое место в институте заняла. Отучилась вот, а по профессии не работаешь и не будешь больше трудиться.  Я тебе это заболевание предсказывала, ещё девочкой.
- Да, помню. Но думала, что это ты со зла так грозишься. Вот, как Олежка твой говорю. Но хватит воспоминаний! Мы подходим к дому моей подружки, а мама у неё такая сплетница – не надо ей слушать,  о чём мы с тобой говорим. Галочка, мы за тобой с сестрой зашли. Собирайся быстрее, а то не потанцуем.


                Г л а в а 21.

     Слова эти были обращены к девушке лет тридцати, худой и невзрачной – Вера любила выбирать себе «подружек» именно среди таких, которые не давили бы на неё своей красотой, на фоне которых можно ярче выглядеть.  Рядом с Галей стояла пожилая, но не лишённая привлекательности её мать. Калерия с сожалением подумала, что девушка перестарок очевидно похожа на отца, вот только вопрос будет ли она счастлива от этой схожести по народной примете?
     А между тем, Вера продолжала раскланиваться с матерью поразившей Релю девушки.
     - Здравствуйте, Прасковья Филипповна, а мы за Галей. Отпустите?
Калерия искоса посмотрела на сестру: смеётся, что ли? Гале по всем параметрам уже быть бы матерью не одного ребёнка, а всё ещё спрашивает у матери разрешения на посещение танцев? Или у них ритуал такой, у девушек перестарков? Не знают чем занять себя, что так расшаркиваются?
Галина мать думала почти как Реля: - Я её не держу за подол, Вера?  А это кто с тобой?
- Это моя сестра. Знакомьтесь. – Калерия и мать Гали кивнули друг другу. – Я вам говорила о ней.
- Так это та, которая в Москве живёт? Ещё хлопчик её у вас водится сейчас. Ты смотри, какая девушка! Не скажешь, что старшая сестра – выглядит моложе.
Калерия посмотрела на Веру. Как не выставляет она сестру старшей, а люди, даже в сумерках видят, что она моложе. Сказать бы Вере, что моложе не на полтора года Реля сестры, а на все три с половиной – метрику у старшей, конечно, мать выправила после войны. Только зачем она годы себе и любимице своей сократила? Но как не сокращай, возраст всё же даёт о себе знать. Да и болела Вера, что ей не прибавило красы, и вела себя непорядочно, что тоже наложило отпечаток на облик старшей, хотя она сильно себя молодит пудрами и кремами. Но как их не накладывай, как ресницы не наклеивай, как волосы не взбивай, порядочный человек будь он женщина или мужчина всё же разгадывает ложь. Калерия вспомнила, как девчонкой писала на Веру, «пасквильные», по словам старшей, но точные стихи:

                Когда-то Вера вздумает любить
                Не как сейчас, а попросту влюбиться
                Позор ей свой захочется прикрыть
                Он как печать на облике сестрицы.
   
     А Вера, между тем, боясь, что Калерия возмутится странными перестановками и разоблачит её, торопила подругу: - Галя, что ты стоишь? Все танцы проморгаем, всех кавалеров наших растащат другие девушки. Знаешь же, какие во Львово девчонки нахальные.
Только тогда Галина, ждавшая, как думала Калерия, страшных разоблачений, нехотя вышла из калитки – она была разочарованная «непониманием» младшей сестры. Сама, по всей вероятности настраивала мать на этот разговор. Но, уйдя из-под опеки более опытного человека, тридцатилетняя девушка вдруг превратилась в ребёнка: они защебетали с Верой о платьях и фасонах, о парнях, при этом, странно сюсюкая, чего не делают совремённые шестнадцатилетние. Калерия не вступала в их разговор, шла немного в стороне от них, недоумевая: неужели не рожавшие девушки остаются младенцами? Ладно Галя – она мужчин не знала, живя с мамой, а Вера-то давно уже не девушка. Лет с тринадцати раскормленная матерью сестра стала промышлять своим телом, ещё в Находке. Это точно. Калерия заставала Веру на местах преступления, как и мать, которая гуляла от отца. Батя, правда, тоже не терялся. Как Реля могла быть девочкой среди семейного разврата? Девственной досталась мужу, чем Николай восторгался. Но восторга его не хватило, чтобы заступиться за жену с ребёнком. Жалел потом муж, что не был твёрд со спекулянтами-родственниками, но прощения от Рели не дождался. Она не умела прощать. Мать простила, когда выросла, за большие муки, а вот мужа не смогла. Не умеет побороть презрения к слабостям мужским. Так позднее не смогла выйти замуж за Вадима. И Владимиру отказала. Но выпускник Сельскохозяйственного института и не настаивал особо – это надо признать. И сколько они были знакомы? Всего несколько дней. Калерия была довольна, что смогла парня рассмотреть быстро, а  то бы портил ей нервы ещё целый год – она была в этом уверена. А так – «Прощай, ничего не обещай», и дышать стало легче.   
 
По пути им встретилось много девушек, среди них были и перестарки. Молодёжь, разумеется, шла мимо, а старшие здоровались, переговаривались, часто упоминая имя Ивана, Никулина. Который, как поняла Калерия, был мечтой этих девушек. Спрашивали, приехал ли он? Реля, забыв разговор с Верой, недоумевала: откуда? Зачем? И не ожидая ответа девушки, тут же отвечали себе – наверное, приехал, сегодня же суббота. – «Стоит ли приезжать по субботам? – насмешливо думала Реля в адрес неизвестного Ивана. – Или эти все перестарки его гарем?»
Но едва они дошли до летнего театра – откуда доносилась музыка – как Галя и Вера упорхнули к танцплощадке, сказав Калерии купить им билеты в кино. Деньги ей сунули в руку, показав пальцами, в какую сторону ей идти за билетами.
- Вон, видишь, народ стоит. Там касса. И не спеши назад, мы тебя найдём, после танцев.
Молодая женщина растерялась: ей, приехавшей, идти за билетами? Но подумала и успокоилась: конечно, она же «старшая», ей о танцах и думать нельзя. Другое дело девушки, пусть и перезрелые. Она посмеялась над собой и пошла, встала в конце небольшой очереди. Но хоть очередь была небольшая, в основном из пожилых людей, двигалась медленно. Подходящие сбоку деревенские парни, не церемонясь со стариками, протягивали через их головы руки, небрежно бросая мелочь на тарелку перед кассиром:
- Галю, дай-ка мэни два билета.
И «Галя», которой было за пятьдесят лет, давала этим лодырям. Их бесцеремонность её не раздражала. Зато стала беспокоить Калерию: она не любила такого откровенного нахальства. Спешат, что ли куда эти молодые парни? Ладно бы на танцплощадку. А то возьмут без очереди билеты, отойдут в сторонку и закуривают, поглядывая в сторону вновь приезжей. Но билеты берут на двоих, вот и спешите  к своим подругам, а то заревнуют они к Реле, что совсем не хотелось. Нет, они будут стоять, и рассматривать, куря что-то вонючее. Калерию просто наизнанку выворачивало от дыма – так бы и поцарапала их наглые лица: - «Как хорошо, что из парней, меня любивших, никто не курил». И она решила не давать очередному нахалу, брать билеты, тем более очередь её подходила. А к кассе уже приближался, новый её родственник – брат Валиного мужа – как Реле показала на берегу Лариса. Днём крутился  на берегу, всё хотел познакомиться возле Днепра, но не удалось ему. Потом возле дома крутился, будто бы на стадионе что-то ему было нужно – Реля делала вид, что прополка огорода ей важнее, чем знакомство с родственником. Ушёл этот тип недовольный. И теперь, если протянет над ней руку без очереди и кинет перед кассиром деньги, она не была уверена, что не отшвырнёт мелочь ему назад, в лицо. И было бы очень плохо, случился бы скандал, если бы Релю не выручил мужчина, стоящий за ней в очереди: он перехватил руку, готовую метнуть кассиру деньги:
- Мыколо, а ну стань в очередь, надоило вжэ на вас дывытысь.
- Ты чого, Иван? Чи тоби билетив не дистанется?
- Дистанется, чи не дистанется, а иди, стань в кинец очереди. Треба людей уважать.
У «Мыколы» вся наглость слетела, но в конец очереди не пошёл – встал в стороне, закурил. Калерия повернулась к человеку, невольно ставшему её заступником и застыла. Этот человек провожал её два года назад в Херсон. Но сейчас он делал вид, что забыл её, и приняла игру:
- Спасибо, - сказала она, разглядев под светом лампочки могучую фигуру парня. – Я уже думала, не выдержу и запушу деньгами в нахала.  Мне наглость эта всегда не по душе, тем более люди не спешат.
- Пожалуйста, - ответил он ей тоже по русски: - Как поживаете?
- А мы знакомы? – удивилась молодая женщина.
- А как же! Вас зовут Валя Днепренко и вы живёте на моей улице.
У Калерии упало сердце – он принял её за младшую сестру? Она вспомнила, что мать говорила ей, что порядочный парень был влюблён в Валю, а она вышла замуж за самого никчёмного.
- Ошибаетесь, - улыбнулась она. – Валя теперь не Днепренко, а Хаменко. Вышла замуж за брата того человека, которого вы сейчас от кассы оттолкнули. Ещё раз спасибо вам за это – был бы скандал.
- О, какая вы боевая девушка. А я это почувствовал и кинулся вас выручать от ссоры с наглецом. Но очередь ваша подходит. Не уходите далеко, мне ещё хочется с вами поговорить, - шепнул на ухо.
- Хорошо, - Реля взяла билеты и отошла в темноту, чтоб не быть на виду – деревенские женщину уже, по услышанному, начнут завтра языками шелестеть. – «Иван – это имя было и в разговорах девушек. Не в него ли влюблены они все? Если так, то их можно понять – высокий богатырь – если ещё не пьёт и не курит, то, конечно, они о нём мечтают».
Она спряталась в темноту, не думая, что этим напугает Ивана. Богатырь так рванулся за ней, что не взял сдачу. Кассирша высунулась в маленькое окошечко:
- Ваню, возьми сдачу. Куды побижав? Чи улюбывся?
- Ой, тётю Галю, зовсим головы лышывся. Дякую. – Нашёл Релю, признался: - Так испугался, что вы уйдёте. Через людей, как родственник ваш побежал.
- Что вы! Я же ждала, - у Калерии отлегло от сердца. Значит, не так он был влюблён в Валентину, если бросился за ней, боясь потерять, едва увидев. Младшую сестру он видел чаще и мог бы влюбить её в себя. Или не видел? Был в армии тогда?
- Кто же вы, если не Валя? – продолжал её нечаянный собеседник. – Младшая сестра?
- Вы хотите сказать, что я Лариса? – смутилась Реля. – Ну, нет! Я, действительно, сестра Валентины, но не младшая, а старшая. – «Теперь точно старшая, - посмеялась над собой. – Какой удивительный вечер: то мне, без моего согласия, навешивают старшинство, то принимают за младших сестёр. Но почему он не вспоминает, что провожал меня когда-то? Или забыл?»
- А Валя ваша, получается, вышла замуж? – продолжал выяснять её собеседник. – И сменила фамилию на такую плохую?
- Если бы только фамилию – переживать бы не стоило, - с огорчением произнесла Калерия. – А то муженёк ей попался – да вы, наверное, знаете Хаменко – он свою фамилию оправдывает. Валя не смогла за него не выйти, потому что он, ещё в десятом классе сделал её матерью.
- Да что вы! Боже, как она прогадала в жизни. Витька же, как и его брат, которого вы видели – лодырь и хулиган. По крайней мере, так я слышал от людей. Может, лгут люди?
- Вы правильно слышали. Мне кажется, что в жизни он ещё хуже, чем о нём говорят. Вот почему я была рада, когда вы оттолкнули его брата от кассы.
- А мне показалось, что он на вас поглядывает масляными глазами, - признался её защитник. – Я  и заревновал, хотя не имею никакого права. Просите меня.
- Не за что!  - Калерия изо всех сил сопротивлялась, чтоб не влюбиться в чьего-то парня или мужа – с её характером такая любовь доставила бы ей много боли. Но ведь она уже знает, что такое платоническая любовь, по отношению с поляком. Такая любовь её бы устраивала. Разумеется, никуда бы он не повёз её, этот великан, но этого и не надо.  Просто встречаться, танцевать, разговаривать – тоже не плохо. Но почему она думает, что этот человек должен принести ей страдания? Будь он женат, не стал бы её задерживать – видно по складу характеров они были близки. Хорошо это или плохо?
- Вот сейчас вы усиленно раздумываете, - прервал её мысли парень, - продолжать вам со мной разговор или отделаться от нахала. Я угадал?
- Немного. Я рассуждала, нет ли здесь девушки или женщины, которая может приревновать меня?
- Ну что вы! Нет у меня ни девушки, ни женщины здесь. И в Херсоне, где я учусь, нет у меня подруги. Меня, в институте старым парубком прозвали. Понимаете, что это значит?
 Калерия почувствовала, как в темноте покраснели её щёки и облегчённо вздохнула – свободен.
- Знаю, - улыбнулась она. – Но, неужели, вы такой старый?
- Да уж постарше вас, наверное.
- Но и я не такая уж юная – у меня сынишке четыре года.
- Да что вы! – Парень дотронулся до её руки, и по руке побежала искра. – Так это ваш мальчик бегает по Степной улице в красных плавках? Его «Москвичом» зовут.
- Москвич и в красных трусиках – это моё сокровище, - улыбнулась молодая женщина. – А родила я своё сокровище в двадцать лет. Стало быть, мне двадцать четыре года.
- Вот не подумал бы, что столько лет вам. Вы выглядите как девчонка. То-то я вас за младшую сестру принял. А кому это вы три билета брали. Неужели Хамленкам, родственникам своим?
- Нет, - Реля покачала головой. – Сестре Вере с подругой.
И вдруг её пронзила мысль, что разговаривает она с Иваном – мечтой всех девушек-перестарков. Как же она раньше не догадалась? И вроде девушки по дороге к кинотеатру, говорили, что он должен был приехать? Получается, из Херсона делает набеги студент? На каникулы или на выходные? И какое место занимает в его сердце Вера? Мало ли, что парень говорит, что нет у него девушки. Сегодня нет, завтра будет, они так о нём мечтают. Калерии очень нравился парень, но не хотелось становиться на их пути. Кто она?  Москвичка – приехала на неделю, вторую, и уедет обратно. А Иван останется. И надо же ему семью заводить. Не с избалованной Верой, разумеется. Такой жены Реля бы доброму великану не желала. Но среди тех девушек, которых Реля видела – а скольких не видела? – найдётся и для него хорошая подруга. Потом жена.
- Вера? – вдруг прервал её размышления Иван, поразив Релю своей интонацией:
 - «Неужели влюблён парень в сестру мою «младшую?» - с горечью подумала она. – А что вас так изумило? – ответила. – Нравится вам моя сестра? Вы, кажется, ей нравитесь. – «Чего несу! Вот сейчас он развернётся и уйдёт к воздушной красавице. Для него Вера разрисовывала лицо и городила птичье гнездо на голове. Но жалко парня, если он на такую дешёвую удочку попадётся».
- Вашей Вере многие нравятся, - мягко ответил ей Иван. – Ей тут женатый по душе пришёлся – так она его чуть от семьи не увела. Я же уговаривал друга не оставлять жену и детей.
У Рели в душе заиграли и запели птицы – не такой Иван человек, чтоб влюбиться в эгоистку Веру. Но, может быть, ему другие девушки нравятся? Так и спросила, хотя была уверена уже, что никто в этом большом селе великану не пришёлся по душе. Иван подтвердил её предчувствия:
- Да уже много лет мне никто не нравится. Однажды разочаровался в любви, ещё когда во флоте служил – с тех пор не одна девушка не может добраться до моего сердца. Вот в вас влюбился с первого взгляда, но вы замужем. Муж, наверное, вас обожает. Удивляюсь только, как он такую женщину на Юг отпускает одну. Я бы ни за что не отпускал, стерёг бы как пёс цепной.
Калерия поразилась: как легко и просто он объяснился ей в любви. Потом вспомнила, что почти все её парни и мужчины – а их было немного, по пальцам можно пересчитать – объяснялись ей в любви сразу. Это её напугало. Влюбляются почти мгновенно, но не один не может держать свою любовь долго. Неужели и с Иваном случится тоже самое? Пламенная любовь, потом она найдёт в нём недостаток или сразу много и всё? С недостатком она любить не станет, а кто сейчас без них? Почему Калерия сразу думает о разлуке? Молодая женщина взяла себя в руки и грустно улыбнулась:
- У меня нет мужа, - честно сказала она. – Мы разошлись, когда моему ребёнку было восемь месяцев.
- А сейчас, сколько вашему сыну?
- Четыре года, я уже говорила.
- Да. И вам двадцать четыре. Я же говорил, что старше вас. Мне двадцать шесть, а выгляжу я на все тридцать. Верно?
- Но мужчина, чем старше выглядит, тем он интересней.
- А женщина чем юней, тем прекрасней, - говорил Иван, не сводя с неё глаз. – И я как чувствовал, что ты свободна. Теперь знаю, и счастлив, как Иван в сказке, ухвативший жар-птицу за хвост. А не пойти ли нам танцевать? Мне хочется обнять тебя, и в танце я смогу это сделать.
Калерия улыбнулась: - Но я так давно не танцевала. Боюсь отдавить вам ноги.
- Обращайся ко мне на ты, пожалуйста.
- Хорошо. Я сказала, что отдавлю тебе все ноги.
- У меня их всего две и любую могу тебе подставить – дави, я буду только счастлив. Так потанцуем?
- Да, - у Калерии захватило дыхание.
Они вошли в освещённый круг танцплощадки. И она доверилась его объятиям – пусть хоть таким. Его широкие ладони были горячи – одна жгла ей руку, вторая чувствовалась через платье. Иван осторожно, как хрустальную вазу, вёл её среди танцующих пар. Иногда наклонялся, говорил ей горячие слова прямо в ухо. С ним было хорошо. Чувствовала себя хрупкой и миниатюрной, защиту его чувствовала: - «Долго ли, - думала Реля, - как долго он меня не взорвёт гневом, как сделал это тоже студент Сельскохозяйственного института в Москве? Вот ведь беда! Лишь почувствую, что он не такой как кажется мне, сразу развод. Не такой тяжёлый, как было с мужем, но любое расставание маленькая смерть для меня».
 - Как хорошо у тебя высветлены волосы, - склонился к её уху Иван.
- Это не высветлены, - насмешливо посмотрела на него Реля. – Волосы мои натуральные – седина.
- Да что ты! – Иван был потрясён. – Но так красиво. Видно сильно переживала развод с мужем?
- Получается, что кого-то седина старит, а меня украшает? - Реле не хотелось говорить  о  разводе с мужем, ответила обтекаемо.
- Я бы сказал, удивительно красит. В твои годы, несмотря на седину, ты выглядишь как девочка – недаром я тебя за твоих младших сестрёнок принял. А в Москве у тебя друг есть? – Иван немного напрягся: - Ты понимаешь, о ком я спрашиваю?
- Такого, как ты думаешь – близкого человека нет. – «Был два года назад, но очень короткое время». – Зато у нас с сыном целая семья поляков. Мы с ними по Москве гуляем, по Подмосковью ездим, в театры ходим. – «Хотя хожу пока одна я по театрам, но будем когда-то и с Олежкой ходить. Юрий уже говорил, что детей надо сводить в театр кукол». – Как ты на такую дружбу смотришь?
- Представляю, как с тобой и сыном интересно дружить. Можно я в летнике нашем возле тебя сяду? Места в летнем кинотеатре не пронумерованы  - садятся, кто, где хочет. Не могу расстаться с тобой.
 - Интересно со мной говорить? – Молодая женщина улыбнулась.
- Не то слово. Я малоразговорчивый, меня в институте ещё «Молчуном» прозвали. А с тобой не могу остановиться – кому рассказать, не поверят, - Иван слегка прижал Калерию к себе.
- «Мне, кажется, кто-то недавно эти слова говорил? – удивлённо подумала Калерия. – Кто? Володя. Что это студенты Сельскохозяйственных институтов повторят слова. Неужели учёба в одних и тех же институтах, хотя и в разных городах, в разных концах страны накладывает какой-то отпечаток? Но Володины уверения пролетели мимо ушей, если я с ним так быстро рассталась. А слова Ивана вызывают отклик. Будто на морских волнах они меня закачивают – таким голосом говорит этот великан. Вот ведь, по красоте Владимир был гораздо представительней. На артиста Зельдина похож, из известного фильма. А Иван лишь высок и в плечах мощный. Лицо не очень красивое – будто топором вырубленное. Но слова, которые он повторят за Владимиром, проникают в душу. Владимир же ничего не разбудил, кроме досады».   
И она, как берёзка к дубу, к нему прижалась. Этот человек вызывал у неё самые приятные чувства. Он чем-то напоминал Вадима, с которым Реля провела несколько невероятных ночей пару лет назад. Того, тоже подарила ей судьба внезапно, и он вошёл в её сердце как стрела. Жаль лишь, что стрела оказалась отравленная игрой в карты. Да ещё большим влиянием матери Вадима, которая и оплачивала его долги, порой казавшимися Реле непостижимыми. Как можно за одну ночь или днём проиграть машину или дачу? Иван, конечно, не играет в карты. Это видно сразу – крестьянский парень, неиспорченный ни богатством, ни городом. Странно, что Вера так хочет за него замуж. Ведь после её богатеньких одесских поклонников, который избаловали бывшую студентку невероятно, ей с Иваном жить будет тошно. Работать по саду-огороду надо, в доме чистоту и порядок держать, чего старшая сестра делать не в состоянии. Не по болезни, а по складу избаловавшейся барыни. У мамы она жить может, потому что Лариса ещё к её услугам и мать иной раз за уборку берётся, а когда сама станет хозяйкой в крестьянской избе? Какой?
- Как тебя зовут, счастье моё неожиданное? – Иван покраснел. Калерия даже в отсветах электричества это заметила. Она тоже стала пунцовой.
- Насчёт счастья, я бы не торопилась – его можно спугнуть. А зовут меня Реля. Калерия Олеговна. «Каролева» - так зовут меня мои малыши – я работаю в детском саду. Можешь и ты так звать. – «Напрашиваешься, чтоб, как и отвёргнутый тобой Владимир, звал Иван тебя Королевой?» - подумала.
- А Релюшкой можно?
- Даже нужно. Попробуй.
- Я так рад, что ты не замужем. Всевышний тебя для меня с мужем развёл, - говорил этот бывший «Молчун», в нём будто прорвалась плотина и молодая женщина слушала его с упоением.
Оказывается, есть свои плюсы у одиночества – вот так, внезапно, встретить человека, который завьюжит тебя как вихрь или ураган и унесёт в сторону сказок. Когда-то Релю, в детстве, уносил в сказки дед Пушкин, но то было во снах. В красивых сновидениях летали они с дедом в его прекрасные сказки. Дед спасал Релю от издевательств матери и Веры, вселял в неё веру, что когда вырастет, она избавится от них, что потом она частично осуществила. А от чего может освободить её этот великан? Калерии хотелось прижаться к Ивановой широкой груди, спрятаться от бурь и невзгод, которые она выдерживала одна. И Реля обязательно прижмётся. Прижмётся и не отдаст никому Ивана, тем более Вере, своей пресыщенной, безалаберной «младшей» сестре, решившей от безделья, что такой парень может подходить ей в мужья.
   
      
                Г л а в а   22.
 
     После такого решения стало легко и свободно танцевать с Иваном, приятно отвечать на его вопросы, улыбаться, смеяться его шуткам и совсем несложно перенести укоризненный взгляд старшей сестры, когда та, как бабочка-капустница подлетела за билетами.
- Где вы любите сидеть с Галей? – отдавая билеты, спросила Реля. – В передних рядах? Прекрасно. Вот ваши билеты, а мы с Ваней сядем в задних рядах – я дальнозоркая. Ты не возражаешь, Иван?
- Ещё бы мне, такому большому загораживать людям экран. Конечно, мы сядем в последний ряд, - парень обрадовался такому решению.
- А не будете ли вы мешать влюблённым? – съехидничала Вера. – Ведь это их законные места.
Иван засмеялся: - А мы тоже будем влюбляться, - сказал он и положил руку на плечо Калерии. – Ну, чем мы хуже, чем какие-то молокососы? Нам больше положено любить, чем им.
- Действительно, - в тон ему ответила молодая женщина и не стряхнула руку, что сделала бы в любом другом случае. Наоборот, ей было приятно, что Иван своей нескрываемой симпатией к ней, перекрыл Вере все её планы в отношении его, как возможного мужа для переросшей эгоистки.
Во время сеанса Рука его опять мягко обняла Релю за плечи, спася от небольшого дождя, идущего всего одну минуту, и она не противилась. От его руки шло тепло, он излучал энергию – ей казалось, что даже дождю он приказал остановиться. Потом, его же рука спасла её от комаров, которые кусали всех сидящих впереди и по бокам, только не Релю. Комары, возможно, вели кровавый пир и на Ивановой руке, но она не разу не дрогнула, и не бил он так кровососов, как делали люди вокруг них.
Фильм был серый и скучный – производственный. Герои напыщенно и нудно произносили проповеди на экранах насчёт процентов и выработки, и кроме этих процентов ничего не существовало для них. Их не волновали не солнце, ни звёзды, ни семьи, ни дети – оставалось неизвестным, как дети могли появиться у этих людей. Между тем дети у производственников где-то существовали. И только Реля хотела выразить недоумение по этому поводу, как Иван больше смотревший на неё, чем на экран, нагнулся к её уху:
- Какая муть! Сбежим? – будто её мысли подслушал.
Калерия согласно кивнула. Не очень беспокоя других, потому что большая часть людей уже покинула летний кинотеатр – они добрались до выхода и, не сговариваясь, пошли в сторону Днепра.
- Ну, что, Ваня Никулин, расскажи, как ты жил до встречи со мной.
- Откуда знаешь мою фамилию?
- Это неважно. Будешь рассказывать?
- Как странно. Никогда, никому не исповедовался – разве биографию писал для института.
- Давай биографию.
- Значит так: родился я, как мы установили, на два года раньше тебя. Родился, как не странно, в своей семье, (Калерия усмехнулась – она любила юмор) где я был последним из пяти братьев. Родили меня поздновато – самому маленькому сыну моих родителей шёл девятнадцатый год.
- Неожиданный ребёнок!?– воскликнула Реля.
- Да. Мать с отцом вначале не очень обрадовались моему появлению – это я хорошо помню, - шутил Иван. – Но со временем им пришло на ум, что я их поддержка и опора на старости лет, потому что все остальные сыновья женились, имели своих детей, кроме девятнадцатилетнего моего брата.
- Женились, имели детей, об образовании их ты ни слова не сказал. Кем работали?
- Все остальные старшие братья закончили Сельскохозяйственные институты, и все работали агрономами по разным деревням. И все ушли на фронт как ты понимаешь, когда началась война. Мы жили не на Украине, а за Уралом.
- За Уралом! Тогда понятно, откуда у вас русская фамилия. И все такие братья широкоплечие как ты?
- Все кедрачи! А ты бы видела отца. Ему за семьдесят лет, а на днях принёс мешок с комбикормом, не ахнул. А родили они меня, во сколько ты хочешь спросить? Отцу было сорок шесть лет, а мама на год его моложе. И всех детей, в том числе и меня, рожали здоровыми. Не все здоровыми с войны вернулись, но, слава Богу, что живые. Правда, один на костылях, второй без руки.
- Все живые? Прости, если больной вопрос.
- Вот тот девятнадцатилетний погиб. В сорок втором году сложил где-то голову.
- А брат твой на костылях – так и ходит на них?
- Нет. Отошли у него ноги. Мы, собственно, из-за него перебрались на Юг. Вернее из-за обоих инвалидов. Им надо было в море отмачивать свои раны. Один до сих пор работает в Одесской области.
- Моему папе тоже солёные воды Лимана помогли, потом воды Японского моря.
- А где твой отец сейчас? Мне кажется, Юлия Петровна одна с детьми перебралась во Львово?
- Мама давно в разводе с отцом. Развелись из-за его гулянок. Вернее, оба изменяли друг другу.
- Чтоб отец и мать гуляли оба – такого я ещё не слышал.
- И не услышишь – это редко в природе людей происходит. Вернее в деревнях редко. А в городах это повсеместно. Там можно скрыться.
- Тебе плохо жить в большом городе?
- Что ты! Я так люблю большие города, особенно Москву, что не мыслю жизни без неё.
- Горожанка. А я вот, видишь, к земле тянусь – агрономом буду.
- Землю и я люблю. Везде, где мы проживали, стараюсь засаживать её деревьями и цветами.
- А я думал, что в городах садоводы или лесоводы работают.
- Работают по садам и скверам, по паркам. А свой детский сад мы – воспитатели и няни сами обсаживали. Разумеется, под присмотром специалиста, но сделали такой зелёный уголок – чудо!
- Так любите детей?
- Не все воспитатели и детей любят – заведующая детским садом чуть не силой иных заставляла. Это потом многие гуляки поняли, что в таких экспедициях – заехать в лес и выкопать деревья, кусты, они могут гульнуть от мужей – это для них шанс наставить тоже, может быть, изменщикам рога.
- Такие безнравственные люди в городах?
- Я уже давно никого не сужу. Единственное, что меня возмущает, это если детям от гулянок родителей плохо. Дети не должны видеть измены в семьях и страдать от них.
- Ты так говоришь, как будто ты страдала.
- Ещё и как! Мама в сорок девятом и пятидесятом годах была председателем большого колхоза, из пяти сёл состоящего. И вот наша  Юлия Петровна ударилась в гульбу. Папа тоже не отставал.  Он чудил, как артист. Так как мы часто переезжали, и, в большие сёла, где люди из одного конца села не знают людей из другого. Так вот папа, в новом селе, отойдёт двести метров от дома и уже «жених».  В доме иной раз такие разборки были, из-за взаимных измен, что стены шатались. Как ты думаешь – дети страдали?
- Я думаю, что ты страдала, а Вера ваша нет.
- Правильно думаешь. Вера, к этим годам уже сама с ребятами такие шашни затевала, что ей битвы отца с матерью доставляли радость. Она их обоих подводила к дракам.
- Я так и думал, что она подлая с детства.
- Какое детство! Её, бездельницу, мама так опекала, так кормила, в ущерб всем остальным детям, не только меня, что Вера в тринадцать лет такой взрослой выглядела, что к ней взрослые парни и лезли.
- Юлия Петровна плохо относилась к тебе?
- Да. Ты не смотри, что она сейчас всем говорит, что она души не чает во внуке и меня обожает. В детстве и юности она так на меня давила, что я в одном платье и без копейки денег ушла из дома, поехала на строительство в Симферополь, где хоть вздохнула широко грудью.
- Ты работала на стройке? – Иван посмотрел на неё недоверчиво.
- По мне этого не скажешь, верно? Сумела пройти через такое горнило, и остаться самой собой, меня ничто не сломило, не повернуло в плохую сторону, хотя предпосылок было много.  Ещё сына родила в Симферополе, чтоб не рожать в Москве от пьяницы мужа, потому что тогда он не пил.
- А как он попал в Симферополь?
- В армии служил, водителем. И, как сказал мне недавно один человек, я сделала его счастливым на время службы, а он не сумел сохранить счастье, когда мы приехали в Москву.
- И ты чувствуешь себя несчастной, после развода?
- Ты знаешь, когда я развелась? Уже больше трёх лет назад. И полгода, точно, я чувствовала себя несчастной, потому что и Олежка мой болел в связи с нашим разводом.
- Дети хорошо чувствуют, если в семье нелады.
- Да, но когда Олежка выздоровел, я осмотрелась и поняла, что развязалась с таким болотом – это семья моего бывшего мужа. И вылезши из болота, сумела и ребёнка отстоять от смерти, что мне просто стыдно быть несчастной, тем более живя в Москве, которую я обожаю.
- Ты как птица Феникс – возрождаешься из пепла.
- Хорошо сказал. Спасибо за комплимент. Знаешь, что это за слово?
- Похвала в высшей степени?
- Можно и так сказать. Ну вот. Мы немного знакомы уже друг с другом. Я знаю о твоей дружной семье, а ты выслушал о моей, совсем недружной.
- С матерью и Верой ты не ладишь.
- С мамой очень даже лажу, - возразила Калерия. - Когда я уехала от неё, уже в первый свой отпуск начала с ней мосты наводить, как говорят во флоте. Во-первых, для того, чтобы приезжать к сестрёнкам, которых я оставила ей и Вере на растерзание. А во-вторых, чтоб с сыном к ней приезжать. Я знала с шестнадцати лет, что рожу его в 1961 году, и что быстро с мужем разведусь, тоже знала.
- Ты такая хорошая ворожея? Или тебе нагадали?
- Мы и сами с усами. Всё это я предугадала во сне. И маме всё предсказывала и Вере, только они моим советам не очень следовали, ну да это их беда.
- А меньшие твои сёстры слушались тебя?
- Что ты! Валя с Ларисой такие разбойницы росли, я их Атаманшами звала. Меня они немного слушались, но и с Веры и с мамы узоры снимали. Но как ты теперь понимаешь, это их подводило – Валентина уже вляпалась в плохую жизнь – не могу даже предугадать, как она выпутается от своего Вити. Скорее всего, будет терпеть, даже если он её бить станет.
- Ненавижу, когда бьют женщин. Я одному такому балде руку вывихнул, когда схватил за неё. Сам я бить никогда не стану – можешь мне поверить. Пойдёшь за меня замуж?
- Ты смеёшься? Мы такие разные. Я люблю город, ты деревню. И если я тебя возьму в Москву, не загрустишь ли ты там, как Тургеневский Герасим? – «Сказать по правде и взять не могу, пока Николай не выпишется. Негодяй, мой бывший муж – правду сказал Владимир. Но если с ним мне было всё равно, что прописать его не смогу в Москве, то с Иваном, возможно, я пожалею».
- Это ты вспомнила рассказ Тургенева «Муму»? Аллегория, так сказать. Но можно подумать в точку угодила. Очень жаль, что мы с тобой такие разные. Но мне кажется, если ты позовёшь, я за тобой на край света поеду.
- И бросишь своих престарелых отца и мать, у которых на тебя лишь надежда?
- Во Львово живёт ещё один сын их – агрономом работает. Поэтому меня зашлют в другое село, может, даже не Херсонской области. Да и другие дети отца с матерью навещают, не забывают. Так что я бы поехал за тобой, даже на Дальний Восток, где служил.
- Неужели в Находке? Я там жила.
- Во Владивостоке и у меня в том городе хорошие друзья – они бы устроили бывшего служаку.
- Насчёт Дальнего Востока, я подумаю, - пошутила Калерия. – А теперь надо идти домой - поздно.
- Тебе не хочется завернуть в дом, где я сейчас живу? Это дом моего брата, строю ему. И себе комнатку соорудил. Впрочем, у родителей тоже есть отдельная комната, для меня.
- Какой ты богатый! Две комнаты в разных домах. Но, прости, я не могу пока никуда идти. Ведь ты меня не выпустишь до утра, могу предположить. А я лишь вчера приехала и хочу побыть с сыном. Он, проснувшись, должен видеть мать, а не пустую кровать, где ей положено спать.
- Хорошо. Я подожду, пока ты сама захочешь пойти туда. Где мы завтра встретимся?
- Давай на танцах. Мне понравилось танцевать с тобой.
- Это тебе что-то напоминает?
- Да. Первую любовь. Мы встречались как дети, даже не целовались, много говорили, рассуждали. И вот эти отношения моя душа помнит больше, чем физическую близость.
- Но физическая близость лучше! – возразил Иван убеждённо.
- Нет, если она кончается резким разрывам, когда люди ещё любят друг друга, но и находиться рядом им невозможно. У меня малый опыт в этом деле, но уже одна разлука, после разрыва с мужем, сидит во мне как заноза, хотя это случилось почти три года назад.
- Если любишь, то разлука  как смерть.
- Уже не люблю человека, и он женился, но боль от резкого расставания до сих пор жжёт.
- Со мной у тебя такого не будет. Мы всё спустим на тормозах, - пошутил Иван.
- Хотелось бы, но где такие тормоза найти? Но вот мы и возле моего дома. До свидания.
- Хорошего тебе сна. Я не засну, наверное, сегодня.
- Ещё как заснёшь. Даже лучше, если бы мы куда-то зашли. – Реля тоже шутила.
- Подожди. Расскажи мне, чем тебе Москва так нравится. И чем не нравится село?
- Кто тебе сказал, что мне сёла не нравятся? Везде почти, куда мы приезжали в Украине, я сажала сады. Ведь раньше как было. При Сталине, после войны, вырубали последние, уцелевшие после войны деревья.
- Помню это, были налоги на каждое дерево, а урожаев от оставшихся после войны деревьев не было. А если и были, то не покрывали того налога, который приходилось платить. Люди деревья уничтожали. Голые были сёла. Фруктов мало ели.
- Вот. А мы, когда переезжали, селились в совхозных или колхозных домах и возле таких домов тогда были сады, потому что за те деревья платил колхоз или вообще не платил.
- Помню. Мы сами первое время жили в таком доме, возле которого был большой сад. Но деревья почти не плодоносили – ведь по ним стреляли когда-то. Так они будто протестовали.
- Вот один из садов таких я оживила. Хочешь стихи послушать, что мой дед тогда написал по этому поводу?
- У тебя есть дед? Вера мне, вроде говорила, что ни одного деда в глаза не видела.
- Ей не дано было увидеть моего деда, потому что ко мне он являлся во снах. А Вера вообще, в детстве, снов не видела. Так хочешь услышать, что мне дед во сне сочинил?
- Во сне услышать стихи и запомнить их – это что-то потрясающее. Читай.
- Сначала небольшое предисловие. Дед не только стихи мне сочинял, он участвовал в моей жизни.
- Как участвовал? То-есть перелетал за тобой, во снах, из села в село? Руководил твоей жизнью?
- Может быть, он и перевозил нас из села в село – искал, где Реле лучше было жить. По крайней мере, в Приморье точно дед нас направил. Об этом никто из родни не знал и не знает до сих пор – ни мама, ни Вера, даже маленькие Атаманши. Дед имел связь лишь со мной. Поэтому, то, что я тебе сейчас  сказала, не для чужих ушей. И стихи, которые прочту, ты сразу забудешь и никому не станешь рассказывать о них.
- Надеюсь, что не забуду, хотя бы содержание. Но рассказывать, клянусь, никому о них не стану.
- Давши слово – держись. И вот стихи:  И повозил он Релю по Украине.
                Внучка, однажды, возродила сад.
                Чем удивила селян крайне.
                Кормила их фруктами. А виноград,
                Что люди возделывали, не едала.
                Это мать ей в гневе не давала:
                - Ты кормишь фруктами всех подряд
                Пусть они тебе приносят виноград.
                Но взрослые прятали от Рели лица.
                Своим детям носили ягоду тайком.
                А вдруг она матери проговорится?
                Мать начальствовала в селе том.
                Ела Реля фрукты, но не виноград.
                Кого винить? Случилась заварушка.
                На голову матери сыпался град:
                Её обвинила в попойках, пирушках.
- Так это дед тебя рассказал о гулянках матери?
- Нет, - возразила Калерия. - Я сама их видела и даже гоняла материных возлюбленных.
- Интересно как? Если в пятидесятом году, когда тебе было десять лет, ты могла мать гонять?
- Именно перед своим десятилетием, я и разогнала одну шайку.
- Дед тоже это описал в стихах?
- Нет. Но после как маму погнали с поста председателя колхоза, он нас отвёз на Дальний Восток. Я потому так говорю, что он беседовал со мной, перед тем как закинуть нас туда.
- Да что ты? В стихах это есть?
- Есть. Правда я просилась у деда в Крым: - Дед, а как бы в Крым попасть?
                Хотя, говорят, там всё разбомбили?
                - В Крыму, родная, ты можешь пропасть.
                Фашисты многое там погубили.
                Ты поедешь сначала на Восток.
                Этот путь выбрал Реле не я.
                Покупаешься в Японском море.
                И полюбишь те мирные края.
- Здорово! А почему ты в Крым просилась?
- Ой, Иван, ты откатываешь меня назад. Это очень долго объяснять. В другой раз, хорошо? Может, завтра я объясню тебе. А сейчас разговор с дедом: - Ой, деда, там не было войны?
                Таких мест ещё не встречала я.
                - Считай, что так. Но общие беды
                Как бы проникли и в те края.
                Возможно, и там не будет хлеба.
                По всей стране голод, люди бают.
                Но рыбы красной ты там отведаешь.
                Там рыбу тоннами добывают.
                - И я стану умной. Да, дедушка?
                И пусть мама не зовёт дурнушкой.
                И Вера, что глупая не дразнится.
                Я стану там добывать ракушки
                Или улитки – между ними разница?
                Разница. Улитка – малая штучка.
                Ракушка большая – в ней море шумит.
                Приложишь её к ушку ручкой.
                Она тебе сказки наговорит.
- Ну и дед у тебя! Просто сказочник! Но как украсил он тебе обыденную жизнь. Поэтому не удивляюсь, что ты могла выжить с такой матерью. Более простая девчонка не выдержала бы. У нас, в классе, помню, одна десятилетняя бросилась со скалы, в реку. Мать судили за доведения до такого состояния. Но ты – чудо, всё переборола. Теперь верю, что ты любила сёла и сажала в Украине сады.
- Да. Когда мы вернулись с Дальнего Востока – мне уже было тринадцать лет. Я так выросла у моря, возможно похорошела. И в меня влюбился выпускник Педагогического института – взрослый уже парень.
- Будущий учитель мог влюбиться в девочку? Не Веру, которая старше, а в тебя?
- Я не вру. Возможно, мой дед так сводил меня с хорошими людьми. Но любовь была и с Павловой стороны и с моей. Я много узнала от него и семьи его.
- Он обещал на тебе жениться? – Иван, казалось, ревновал.
- Обещал, что когда выросту, станет меня учить дальше, а потом поженимся.
- Но вот ты выросла и в одном платье уходишь от матери из дома. Едешь на строительство, где таким девушкам не место. Где дед твой был сказочный? Где этот Павел, куда он делся? Или то, что вы переехали, возможно, в другое село, развело вас?
- О деде скажу – возможно, он меня так спасал от матери – другого пути больше не было, что отправил меня на стройку. А Павел – мой учитель дорогой, должен был приехать в Качкаровку, куда нас мама перевезла из Красного Маяка. Перевезла мама – вот теперь понимаю, для того, чтоб Павел Вере нервы не трепал, своим обещанием жениться на мне, о чём знал весь Красный Маяк. Она ревновала.
- О том, что учитель женится на тебя, знало всё село? – удивился Иван, не заметив последних слов Калерии. Или не захотел заметить? Или, действительно, Вера была ему безразлична.
- Красный Маяк – очень маленькое село – там все на виду друг у друга. Но Качкаровка, куда мы переехали – раз в десять больше. И в том большом селе, я познакомилась, ещё до учёбы со старой учительницей, которая учила когда-то Павла.
- Так уж она его запомнила?
- Хороших учеников всегда учителя помнят. Старушка говорила, что за много лет её преподавания, таких учеников по пальцам можно пересчитать. К таким оно относила Павла. И вот у неё юбилей, вручают ей орден Ленина. И на это юбилей она приглашает Павла приехать – он к этому времени диплом защищал.
- Приехал он и увидел в Качкаровке тебя?
- Не приехал. – У Рели слёзы навернулись на глаза. – Как раз на вокзале его убили, те негодяи, которых Берия выпустил после смерти Сталина.
- Помню. Бесчинствовали они тогда. Но их же и сажали много.
- Сажали, а сколько жизней они погубили. И Павел погиб. Но хватит, говорить о грустном. Лучше вспомню, что, начиная с Маяка, где мы встретились с Павлом, я начала сажать сады и сажала их много.
- Вера не сажала, а ты старалась?
- Вера готова была маленькие деревца выдернуть. Потому что с тех пор, как я сажала сады, я всегда ей дорогу с парнями перебегала.
- Но это дед твоей, наверное, тебе помогал. Кстати, он жив? Просто живёт далеко, потому лишь во снах встречаетесь?
- Дед давно умер. И живёт в Космосе. Потому прилетает ко мне в сновидениях.
- Фантастика! Полетели в Космос и, оказывается, что там наши предки живут.
- Если ты помнишь, дед ко мне до полётов в Космос прилетал и помогал жить, не бросаться в море. И давай прощаться. Поговорим ещё завтра, послезавтра – наговоримся.
- Подожди, - Иван схватил её на руки, прижал крепко к себе и впился в губы. У Рели перехватило дыхание. Она едва сумела оторвать его, чтобы сказать:
- Что ж ты так целуешься, мог задушить? У меня ведь ребёнок – кто его воспитывать будет?
- Нашла, кем пугать меня, - не понял её парень. – У нас с тобой много детей будет. Футбольная команда. И я её тренировать стану. Ещё кубки будем тебе приносить.
Реля не знала, что ответить. Иваново бормотание смутило её. Он родился в большой семье и у братьев его много детей уже было, потому и ему в охотку иметь много. А ей Олежка достался так тяжело, когда болел, даже вспомнить жутко. Ей ничего не даётся легко, хотя дед и отбивает их с Олежкой от самого плохого. Чувствуя, что Иван ждёт ответа на его слова, она не могла ответить ему в тон. И шутить не могла. В такие минуты – какие шутки! Но Иван нёс ещё её на руках, и молодая женщина воспротивилась:
- Не надо меня на руках носить, я этого не хочу.
- Почему? Многие девушки любят, когда их несёшь.
- Ты не понял? Я не отношусь к их числу.
- Тебя уже носил кто-то?
- Может быть.
- И ты не хочешь меня сравнивать с тем человеком?
- Зачем? Всё должно быть иначе.
    


                Г л а в а  23
 
Но дальше всё пошло именно в сравнении. И к удивлению Калерии сравнение было не в пользу Ивана. Вадим налетел как коршун, схватил понравившуюся ему женщину, но если женщина пришлась ему по душе, его эгоистическое желание перешло в чувство, в любовь. Вот почему Реле так трудно было с ним расстаться. Только сознание, что ни она, ни Олежка не будут с картёжником счастливы, толкнуло резко к разрыву отношений. Ещё, разумеется, и матушка Вадима постаралась.
А Иван? Он так долго добивался её, по тому времени, которое было им отпущено судьбой. Наконец привёл в новую хату брата, которую отделывал. Не дал Реле полюбоваться на творение рук своих – грубо схватил. Был нетерпелив и груб в обращении и не интересовался, хорошо ли с ним женщине. А Реля испытывала не радость от его ласк и поцелуев, а желание убежать от них – было больно и синяки, она чувствовала, он ей наставил на шею и плечи, руки грубыми поцелуями. Терпела его очень долго, понимая, что нельзя отталкивать резко, чтоб не уязвить мужского самолюбия. Наконец, вырвалась из удушающих объятий: - Ой, Ваня, духота здесь, напиться бы, всё во рту пересохло.
- Подожди, дай мне отойти. Сколько же ты мучила меня – вот я и оторвался.
- Так нельзя долго насиловать. – Шутливо сказала Калерия. - Женщина может забеременеть.
- Я же сказал тебе – у нас будет много детей.
- Да что ты говоришь! И я согласилась?
- Мне показалось, что ты любишь детей. И тебе легко будет родить мне, как можно больше.
- Рожать легко. Вынашивать детей сложнее. У меня токсикоз был, чуть ли не до самых родов.
- Знаю про это чудище. Наблюдал за нашими студентками, когда они были беременные.
- И когда родили, наблюдал за ними?
-  Нет. Это уж их мужьям доставалось.
- Тогда я тебе картинку нарисую. Первый два года, когда ребёнок болеет – а мой Олежка, чем только не переболел – у матери вычеркнуты из жизни. Она болеет вместе с ним.
- Ну, так нельзя!
- А как можно? Закинуть малыша в детский дом?
- Вот наши студентки чаще всего так и делали. Закидывали, как ты говоришь, а потом уезжали и забывали взять обратно.
- Ты хотел бы, чтоб с твоими детьми так делали?
- Убил бы за это! Ой, прости, я же тебе представился, что не бью женщин.
- И выдал себя, - уколола Калерия. – Вы не вынашиваете, вы не рожаете – а некоторые женщины и рожают трудно – а вот убить жену, если что не по нраву, вы можете. И бить беременных можете.
- Это тебя муж бил?
- Меня пусть бы попробовал, со своей бы жизнью расстался.
- Забыл, что ты боевая женщина.
- Не такая уж боевая, если меня чуть не убили родственники бывшего мужа. – Калерия вздохнула. – Но я отделалась малой кровью, как потом узнала. С прежними своими нежеланными родственницами моя свекровь хуже расправлялась.
- И тут дед твой, давно умерший, распростёр над внучкой крылышки?
- Не смейся. Распростёр. Меня могли убить, повторяю. Но отделалась я головной болью на полгода. Кроме того, это дед побеспокоился, чтоб я приехала в Москву, а не в какой другой город.
- А были варианты?
- Ещё какие! Я могла выйти замуж в Симферополе за богатого парня, из семьи тех, кто наворовал в революцию, а теперь правит городом.
- Знаю. И в Херсоне ко мне приставала девушка из такой семьи, но я побоялся идти туда рабом.
- Я бы не была рабыней и относились бы ко мне эти ворюги, или дети ворюг хорошо, потому что сын их был с небольшим горбиком – уронили они его в детстве. Видишь, как надо усердно за детьми следить.
- Уже понял. Не вышла ты за горбунка. Ещё были предложения в Симферополе?
- Предложения? Один нахал, чуть ли не в приказном порядке, приказывал выйти за него замуж.
- И тут дед тебе помог от него отделаться?
- Тот негодяй сам себе помог. Влез в драку с ножом, убили они человека – их засадили.
- Вот как опасно Релечку обижать?
- Да. И тебе не советую. Но в Симферополе ко мне сватался парень из Севастополя – он у нас практику на строительстве проходил.
- Севастополь – об этом городе многие девушки мечтают.
- Ну да, - пошутила Калерия. – Выйти замуж за капитана, в крайнем случае, за помощника.
- А чем плохо? И за боцмана можно. Надо же и им жён верных на берегу иметь, - жёстко сказал Иван, и Реля поняла, что он сердится. Но её несло:
- И капитан дальнего плавания ко мне сватался, когда мне восемнадцать лет было. Но не из Севастополя, а из Одессы. Ты уж не сердись, но я и за него не пошла.
- Я уже понял, что ты, девушка, многих покоряла. Но почему-то вышла за негодяя из Москвы, который такую жемчужину не оценил.
- Мы с моим бывшим мужем, - серьёзно сказала Калерия, - женились по любви, хотя я знала, что он меня оставит в самом начале нашей жизни. Мы и расходились любя друг друга. Но у меня быстро всё прошло – именно из-за того, что я знала о разлуке, а муж бывший до сих пор мучается, хотя подженился.
- Женился, ты хочешь сказать?
- Не знаю, расписался ли он со своей алкоголичкой, но детей по пьяни родили, кажется больных. Но не будем больше говорить о моих бывших поклонниках и муже. Есть ли в этом доме, чем горло смочить?
- Сейчас принесу, - Иван быстро встал и вышел на улицу. Вернулся с большим ушатом воды. – Пей, прямо из-под крана.
- Из-под крана, - Калерия не взяла ковш, взглянув на воду. – Но вода тут не фильтруется.
- Ну и что! Попадает же тебе зелёная вода в рот, когда плаваешь.
- Я купаюсь в такой воде с закрытым ртом, - возразила Калерия.
- А что вы дома пьёте?
- У нас в доме фильтр есть и готовим пищу только на чистой воде, её же и пьём, если хочется. Но сейчас пить воду, когда кругом полно арбузов, дынь и винограда – просто грех.
- Так ты арбуза хочешь? Я и забыл. Сегодня брат привёз с баштана и разгрузил в погреб полмашины арбузов и дынь – выписал в совхозе. Не думай, что пользуется тем, что агроном.
- Мама наша тоже выписывает всё в совхозе, по дешёвке. Но выпишет двести килограмм, а привозят полтонны. Я этот  фокус знаю. Поэтому ты зря боялся угостить меня арбузом.
- Не поэтому, а потому что свет не провёл ещё в погреб. Пойдём, посветишь мне фонариком.
Погреб, как Реля предполагала, был забит дынями и арбузами. Ещё стояли бочонки с вином. А рядом бутылка, за которую Иван ухватился: - Хочешь, мы и вина выпьем?
- И ты, при таком богатстве, предлагаешь женщине, которой только что наслаждался, пить зелёную воду? – Калерия спустилась на пару ступенек, подсвечивая Ивану. - Не советую так тебе делать больше. Распугаешь всех своих поклонниц. Или ты думал, что я, идя к тебе, должна была курицу или утку зажарить, чтоб ты меня вином захотел угостить? Возможно, твои бывшие женщины так и делали, но я, прости, не буду. Во-первых, у моей жадной и не такой богатой живностью, как твои родители, матери среди зимы снега не выпросишь. Потому, я не думала даже о закуске. А во вторых, ты не учёл фактор внезапности? Ведь увёл меня с танцев. Это сельские твои женщины, которые заглядывают к тебе, могут придти с закуской, но не я. Так что, извини, вино с тобой пить не стану. Поем арбуза и домой.
- Что ты, Релюшка, - забормотал Иван. – Ведь это брат для нас с тобой и привёз вино. Я ему говорил о тебе. А что закусь я не припас, то для меня тоже фактор внезапности сработал. Я так был опьянён тобой, что обо всём забыл. И домой я тебя не отпущу! – Сказал более твёрдо.
- Если будешь распоряжаться мной, как своей собственностью, то я и арбуза есть не стану.
- Прости, я пошутил. Но так хотелось бы с тобой ночь провести.
- Я тебя уже предупреждала, что не хочу, чтоб  мой ребёнок проснулся и не увидел мамы, спящей в комнате. Он испугается, что мама уехала без него в Москву.
- И что? Придёшь и всё ему объяснишь.
- Ради ночи с мужчиной доводить до нервного срыва своего ребёнка? Я этого себе не позволю.
- И часто ты, ради своего ребёнка, лишаешь мужчин свой ласки? Да, заходи в избу, не бойся. Не стану я тебя неволить насильно, если уж тебе так неприятно быть со мной.
- Такой как ты сумасшедший, был у меня два года назад, - ответила Реля на первый вопрос и, садясь за стол, на котором Иван стал разрезать арбуз. – А что касается, приятно ли мне с тобой, об этом надо было спрашивать во время насилия. Положи нож, не размахивай им как саблей.
- Не бойся. Так о каком насилии ты говоришь?
- Когда хватаешь женщину и укладываешь её в постель, то надо думать не только о своём удовольствии, а и её делать счастливой. Дай долю арбуза, а то охрипну, - Калерия стала жадно есть.
- До сих  пор на меня женщины не жаловались, - Иван тоже не особенно стеснялся – видно и у него с горлом был непорядок.
- Но тебе попадались, видимо такие дамы, у которых недавно был мужчина – пусть плохонький.
- Да уж, деревенских женщин долго на голодном пайке держать нельзя – на стену полезут. День-два муж не трогает, сразу найдут любовника. А я на это дело очень даже им подхожу.
 - Я об этом догадывалась, что ты долго не можешь выдержать. А тут я тебя мариновала неделю.
- Восемь дней. Но я терпел. Ни одну Одарку или Оксану, пришедшую ко мне с курицей зажаренной, не пустил, - пошутил Иван, но видно было, что скрывал он за этой фразой.
- Восемь дней терпел? Я сама не имела мужчины два года. Видишь, годами считаю.
- Да что ты! И как это у тебя получается? Иные бабы звереют от этого. Ты должна была накинуться на меня как волчица голодная ещё в первый наш вечер. Я на это сильно рассчитывал.
- Должна была, да не накинулась. Наоборот, чувственность во мне как бы засыпает, и долго  потом просыпается. И если на меня грубо накидываться как ты сегодня, возникает чувство протеста  и  жалости.
- Жалости к кому? – Говорил Иван, подавая Реле второй кусок арбуза.
- К себе, потому что у меня, после длительного перерыва, возникает боль.
- Боже мой! Я и не догадывался. А почему ты не сказала?
- Я говорила, но ты накинулся на меня, как танк на амбразуру. Это было ужасно. Отсюда вывод – тебе подходят лишь деревенские женщины, которые ходят к тебе с зажаренной уткой.
- Не шути так. Хватит, ты меня довольно помучила словами. Завтра же я попрошу маму зажарить нам утку с черносливом, и всё у нас пойдёт лучше, чем сегодня. А сейчас, проведу тебя домой и стану готовиться уже к следующей нашей ночи. Надеюсь, что ты отойдёшь немного и будешь совсем иной?
- Не надо мать твою просить, чтоб зажаривала утку. Я не ем после семи часов вечера. Арбуз – другое дело – это питьё. - Говорила Реля, поднимаясь со стула. – Где руки помыть? Под краном, на улице?
- Есть рукомойник в коридоре, сейчас  я свет включу. – Но когда Реля вымыла руки и вытерла их полотенцем, обнял её и начал целовать.
- Пусти!  Целуешься ты, как волк голодный. Это лишь если у девушки нет губ, надо ей языком помогать. Но у меня же губы полные, сладкие, как мне говорили. Пей с них сок арбузный, зачем всё портить языком?
- Ты считаешь, что языком я всё порчу? Но мне девушки сами так делали!
- Мне неприятно. Прости, но как жаба в рот рвётся.
- И, правда, у тебя губки как бутон, а я язык свой распустил.
- Это я язык распустила – мелю, что в голову придёт. Я, наверное, побегу. Не надо меня провожать.
- Что ты! Во Львово такие парни, что если встретят такую лапушку, изнасилуют. Я проведу.
- Испугал ты меня. Хватит мне и твоего насилия. Ты прости, что так говорю. И давай молча пройдём до моего дома, а то не до такого договоримся.
Что они и сделали. Шли по большому селу так, как в рот воды набрали.
- Прости и ты, что так грубо себя вёл, - проговорил Иван, перед калиткой Рели, целую её нежно. – Ты такой урок любви мне преподала. Видишь, сразу научился вести себя прилично. Правду сказала – поцелуй с языком, это, наверное, пошло? А вот так более чувствуешь губы. Кто тебя научил?
- Мне, наверное, повезло, - Калерия улыбнулась. – Первый поцелуй у меня был с таким же неопытным как я. И он сказал, что у меня губы, как первая вишня в году и пил сок с моих губ.
- И другие, уже с девушкой, тоже пили?
- Вот так как ты делал – это первый раз у меня. Потому и возмутилась. Может, привыкну потом?
- Не надо привыкать к плохому. Меня тоже, когда девушка сделала первый раз так, чуть не вырвало. Но потом я долго с ней встречался и решил, что это нормально. А вот если бы я сразу воспротивился как ты, не получил бы от тебя выговора сегодня и целовался бы с большим удовольствием. Прости, что мучил тебя сегодня, но в дальнейшем я не стану так делать, буду обращать внимание на хрупкую девушку.
- Ладно. До свидания. Пошла спать.- Калерия, перед сном решила сходить  в маленький домик за сараюшками, который в селе называли «Уборной», но её на полпути остановила Вера, спавшая на свежем воздухе летом. – «А может, - подумалось приезжей, - так легче сестрице встречаться с кавалерами её? В доме мама и Лариса могут заметить, когда пришла, а так Вера сама себе госпожа».
            - Реля, ты? – окликнула Вера. -  Подойди, поговорить надо. Садись на мою лежанку – места хватит.
- Я постою. Уж очень неудобное время ты для разговора выбрала.
- Не стану тебя долго задерживать. Мне вот что надо от тебя. Ты не дашь мне ключ от твоей московской квартиры? Надо мне уже показаться врачу.
- Летом? Ты же говорила, что осенью время обследоваться тебе.
- Я решила ехать сейчас. Правда мне врач говорил, что в отпуске будет, но есть другие.
- А другие не станут тебя обследовать в жару. В Москве тоже жарко. Признайся, что хочешь увидеть твоего ненаглядного рыжего? Но ехать сейчас, в жару ради него очень неудобно – духота в поезде, я не говорю, что билет достать трудно.
- Я билет заказала за десять дней, ещё ты не приехала. Мне уже его привезли.
- Опа! Что же ты мне раньше не сказала? Значит, хочешь поехать в Москву погулять? Но сразу тебя предупреждаю, чтоб ты не вздумала своего Рудольфа или врача какого из больницы вести в мою комнату.
- Почему? Ты разве не водишь мужчин в своё жилище?
- Правильно сказала – моё жилище, я там хозяйка – захочу водить, так приведу. Но у меня есть подруга в квартире нашей – она, если я остаюсь с мужчиной, свою комнату мне предоставляет. Это, чтоб Олежка ничего не видел.
- И со мной твой сын ничего не увидит. Ты здесь с ним.
- Я не по этой причине запрещаю тебе водить мужчин. Я знаю, что ты станешь пользоваться моим бельём, а стирать не любишь. И вообще я брезгливая, побоюсь не только грязи, а и заразы  какой. Ты же на мужчин падкая и не разборчивая. Так что в комнату, где живёт мой ребёнок, прошу никого не водить.
- Какая ты строгая!  Но обещаю тебе, что никого не приведу.
- Смотри, Вера, если я по приезде, увижу следы твоего разгула, ты больше никогда ко мне не приедешь. Предупреждаю тебя!
- И это ты говоришь, после того, как отобрала у меня Ивана?
- Иван никогда не был твоим – это я точно знаю. Не говори лишних слов.
- Хорошо. Но скажи, как у тебя с Иваном получилось? Говорят он очень мощный мужчина!
- У нас с тобой, «младшая» сестрица, никогда не было задушевных разговоров. И я даже с подругами не говорю о силе или немощи мужчин. Это пошло. Ну, я пошла по своим делам. А ты подумай, о чём мы договорись. Если не выполнишь моих условий, вини потом себя.
- Может быть, мы на бумаге напишем условия? – Прошипела ей вслед Вера. – По пунктам?
- Может быть, - вернулась к ней Реля, - мне не давать тебе ключа? Чтоб ты не вздумала ослушаться «старшую», как ты меня представила во Львово, сестру, которая желает тебе здоровье сохранить? Чтоб ты заразу не подцепила!
- Ладно.  Иди уж. Я пошутила. Но откройся мне, почему мужики тебя так любят?
- Тайны свои не открываю, ещё раз тебе об этом говорю. – Калерия, не особо сердясь, ушла от надоедливой Веры. Понимала, что если «Младшенькая» её доведёт до гнева, не даст ей ключ: - «Вот хитрая какая, до последнего дня  молчала, что хочет ехать в Москву. Понимала, что могу не дать ей ключ. И маме с Ларисой, по-видимому, не говорила. Иначе выдали бы её замыслы. Или Вера надоела им своими капризами, что они рады её отъезду – хоть отдохнут, со мной пообщаются. То-то, мама обрадовалась моему приезду.  Лариса же мне кажется, ждала, что я разрешу её проблемы, что глупая Релька сделала. Хотя дед меня не раз предупреждал, чтоб я не очень льнула к Атаманшам – они мне ещё доставят огорчения. Но пока ещё держатся младшие сестрёнки – не очень огорчают. Хотя Валя вышла замуж за плохого челочка, но это её дело, ей жить с ним».    


                Г л в а 24
 
Когда Вера уехала, Калерия почувствовала себя свободней. Видеть обиженные глаза старшей сестры, отвечать на её колкости было невыносимо.
И с Иваном дела без присутствия злобной сестры стали налаживаться. Уже в следующую ночь он доказал, что может быть мужчиной и очень внимательным. Калерия уже не испытывала боль и неудобство в постели, наоборот, он с каждой встречей всё больше притягивал её к себе. Их обладание друг другом становилось всё совершенней, доходя до высшей гармонии. Физическое притяжение заколдовало их, но по разному действовало на их мышление. Иван, забыв Релины нравоучения, почувствовал свою власть над молодой женщиной, почти не сомневался, что они станут мужем и женой – строил планы.
- Хочу, что родила мне команду футболистов – я их тренировать стану.
Я разве не говорила тебе, как тяжело достаются дети? Только выносить десять человек – это девяносто месяцев.  Рожать я не боюсь. Но после дети болеют и по два года на каждого, как было у меня с Олежкой – это уже не девяносто месяцев, двести сорок. К двести сорока прибавь девяносто и высчитай сколько у меня времени уйдёт только на то, чтоб вырастить каждого ребёнка до двух лет.
- А это, любовь моя, всю жизнь ты должна отдать детям, ни дня тебе, ни ночи покоя.
- А ты, значит, когда они вырастут, станешь им тренером. Приятно со взрослыми детьми дело иметь? Главное как они тебя любить станут, потому что футболом с ними займёшься. Но это всё должно быть при том условии, чтоб я ценою своего здоровья вырастила их тебе здоровыми.
- Да я ошибся. Я тоже тебе помогать стану растить их.
- Спасибо и на этом. Я подумаю, рожать ли тебе так много детей. Пока ещё не чувствую, что ты хорошим отцом станешь.
- Моих братьев все хвалят, у кого много детей.
- А они точно отцы хорошие и жёнам не изменяют?
- Кто сейчас жёнам не изменяет?
- Вот! Жён твои братья загружают детьми, а сами на сторону. При этом ждут, когда жена им поднимет всех детей. Тогда они к ним душой повернутся, и то это не всегда происходит. Иногда загуливаются и детей бросают.
- Со мной этого не будет! Разве можно тебе изменять?
- И муж мой бывший тоже говорил. Даже больше. Клялся самым дорогим для него, что если изменит, пусть он отсохнет.
- Это что? Импотентом хотел стать?
- Наверное, это так называется. И ведь стал. Лежал в больнице по этой причине. Но мне врал, что на нервной почве попал в лечебницу, от развода со мной.
- Могло быть и от развода.
- Но кололи ему витамин «Е» - это для деторождения, по его словам. А потом сваливал всё на злополучный витамин мой бывший, когда у него двойняшек пьянь его родила.
- Рожать выпивающим девкам – это больных детей производить на свет.
- Такие и получились у моего бывшего мужа. Свёкор, почувствовал это первым, когда взглянул на бедняжек. Побил свою жёнушку, мою бывшую свекровь, за то, что развела нас с его сыном, выгнал всех домочадцев из квартиры и не велел приходить. Они три дня его не беспокоили, а когда пошли – он мёртвый лежал. Видно сердечный приступ преждевременно свёл его в могилу.
- А не деточки больные, которых ему твой муж бывший подарил?
- Похоже, что так. Ну и как? Ты по-прежнему намерен много детей иметь? У братьев твоих нет больных детей?
- Ну и хитрая же ты! Как подвела меня, что много детей иметь плохо. Лучше двух-трёх, но здоровых, да?
- Да. Женщину нельзя заставлять много рожать. Не все женщины от многочисленных родов только крепче становятся. Иные, наоборот, устают и умирают прежде времени.
- Ты могла бы так умереть?
- Могла бы, потому что к детям отношусь трепетно – возле каждого заболевшего страдала бы.
- Страдающие матери быстрей изнашиваются?
- Можешь не сомневаться. Это моя мама, которая очень бездушно относилась к детям своим, кроме Веры, выглядит так хорошо, ещё молодится. А другие женщины, которые с душой поднимают детей на ноги, учат всех, а не одну бездельницу, те так не выглядят – посмотри на хороших матерей.
- Да. Помню свою учительницу литературы. Люди говорили, что умерла рано, потому что душу детям своим отдала, учила их всех, а сыновья её по тюрьмам разбрелись. Дочери в проституцию ударились.
- И так бывает. Мать надрывается, балует детей, а они вырастают нелюдями.
- Ой, как с тобой трудно, девушка. Какая ты не простая! Как всё анализируешь.
- Простота, она – хуже воровства – это я своему мужу говорила, когда встречались. Он мне не поверил, и вот до чего его простота довела.
- Да, потерять такую женщину как ты – это всю жизнь локти себе глодать.

Так говорил Иван, не понимаю Релю, потому что и сам потерял. Случилось это уже почти перед её отъездом в Москву. Вместе съездили за билетами, погуляли по Херсону, погрустили. По приезде Калерия начала собираться в дорогу. Думала всё время об Иване – привыкла к парню, в сердце своё пустила. Но однажды смуглый Олежка прибежал домой с неприятным известием:
- Ой, мамочка, у Никитиных во дворе виноград собирали, который свисает сверху, Ну да с каркаса. Мы с Вовой смотрели из-за забора, так даже ягодку не дали. Все угощают, когда собирают урожай, а тут сделали вид, что не видят двух детей.
Калерия вздрогнула: её ребёнок жадно смотрел через забор, а Ивану было жалко дать двум маленьким детям винограду? Жалко угостить будущего своего пасынка? Вот и рожай ему футбольную команду. Своих детей, может быть, станет любить и холить, а чужого не замечать? А может и к родным станет относиться как Николай – бывший муж?
- Но тебя, возможно, не видели, родной мой!
- Ха! Не видели! Дяденька ещё сказал: - «Иди домой, пацан, тебя мама ждёт». А бабушка с ним была, шепнула ему: - «Это же Москвичонок». По украински сказала, это я тебе по русски говорю.
- Значит, бабушка и дядя жадные в том доме. А сейчас мы пойдём и купим у них ведро винограду. – В Реле вся кровь всколыхнулась – пусть этим кулакам будет стыдно.
- Пошли, мамочка, - запрыгал Олежка.
Калерия взяла деньги, ведро. Но по дороге передумала идти к Никитиным – будет стыдно, если ей, действительно, старуха продаст ведро винограда. Или хуже того – откажет – можно сквозь землю провалится.
- А знаешь, Олеженька. Мы не пойдём к Никитиным. Вон у той женщины сейчас спросим. Она, кажется, продаёт.
- Ой-я! У них виноград даже вкусней, чем у Никитиных. Розовый – я его больше люблю.
Дородная украинка открыла им калитку:
- Вам винограду продать? Та, будь ласка, тилькы рвить сами. Ось вам стремянка, пользуйтесь. Выбирайтэ хороши гронки, яки на вчас дывляться. Осыпается потроху мий винорад, а вкусный. Хлопчик, мый у видри и ишь. И мами помый. Иштэ. А чого у Петровны нэма винограду?
- У мамы виноград вымерз весной, за сараюшками.
- Тай в мэнэ загинув – таки заморозки погани булы. А цей виноград, перед домом, мы спаслы: в тряпки закутывалы головки, от мороз и нэ дистав ёго. Рвить, я дёшево продам – жара ёго суше.
Калерия без труда собрала ведро. Вспомнила, как девочкой собирали виноград в Красном Маяке. Там надо было нагибаться под каждый куст, а тут висит высоко – доставай и отрезай ножницами, данными ей хозяйкой.  Поговорила насчёт этого с добродушной украинкой.
- Тай нас гонялы школьниками на уборку урожаю. Тильки мы нэ виноград собиралы, а кавуны и дыни, цэ в лучшему случаи. А щэ тяжелише собирать огирки и помидоры.
- Это мы тоже собирали. А хуже всех лущить кукурузу, вернее початки её – руки резали немилосердно.
- Ой, дивчино, то-то я дывлюсь ты така роботяща. Як приихала до матэри, то увесь огород ей прополола от сорнякив. Вера ваша нэ такая, я думаю за холодну воду нэ визьмэтся. Больна жэ!
- Она всегда такая барыня была, - усмехнулась Калерия. – Даже в детстве. Грех так говорить, но я думаю, что Бог её за леность и наказал. Впрочем, она не такая больная, как притворяется. Ну, я думаю, нам хватит винограда. Сколько с нас?
- Пятьдесят рублив. Ой, цэ ж пять рублив по новому. От я запросыла. Ты, мабудь,  подумала що титка с ума зьихала?
- Да нет, - Реля усмехнулась. – Я так и подумала, что вы по старому считаете. Спасибо вам.
- Иди, мама, - позвал её издали Олежка. – Я тебе калитку подержу.
- Спасибо, родной, - они вышли провожаемые доброй украинкой, которая вздыхала, что её дети и внуки не такие работящие как Реля. Не приходят даже бабушке помочь урожай собрать винограду.
- Пропадае моя Лидия – цэ сорт такий виноргаду. Бабушка выходыла ёго, а собираты некому.

На улице, которая вела к их дому, столкнулись с Иваном:
- О! С полным ведром – это к счастью, - воскликнул он. – Давай донесу.
- Не стоит, - Калерия отстранилась и дала кисть винограду сыну: - Неси Вове, вон он стоит. Да скажи, чтоб помыл, прежде чем кушать.
- Хорошо, - Олежка пошёл быстро в сторону своего друга.
- Что так немилостива ко мне? – спросил Иван. – Или забыла, как мы с тобой любим друг друга? Я дождаться не могу, когда встречусь с тобой, а ты ведёшь себя на людях как чужая.
- А мы родные?
- Родные, если я хочу на тебе жениться.
- Ты не забыл? Хочешь жениться на женщине с ребёнком?
- Да мне всё равно есть он у тебя или нет.
- Какой ты добрый! Поэтому, наверное, и не заметил, что маленький москвич смотрит на тебя через забор, когда вы виноград с матерью твоей собирали.
- Как это не заметил? Ещё сказал сыну твоему – «Иди к маме». Это чтоб нам с тобой быстрее встретиться.
- Как раз теперь нам сложно будет встретиться, когда ты не дал детям по кисти винограда. Или мать у тебя такая жадная, не разрешила?
- Да что ты разыгрываешь комедию из-за пары кистей винограда?
- Это не комедия, Ванечка, а трагедия. Начал ты с жадности, когда не хотел угостить меня арбузом, хотя арбузы лежали в погребе твоего брата. И заканчиваются наши встречи жадностью твоей уже по отношению к моему сыну. Как же ты станешь относиться к нему дальше, если такой малости пожалел.
- Да я матери постеснялся.
- А почему? Разве мать твоя не знает, что мы встречаемся? А даже если бы не встречались, не дать детям винограду, когда идёт сбор сладкой ягоды, чьи бы дети они не были, это людская черствость.
- Да, я черствый! Ну, нет у меня к детям такой нежности как у тебя!
- Зачем тогда тебе много детей хочется? По принципу, вырастут, как попало? Как ты рос, за тобой не очень следили, так и твои дети станут с хлеба на квас перебиваться?
- Всё! Я понял, что ты сегодня в нашу хатку не придёшь.
- Правильно понял. Прощай, Ваня. Вон мой потомок бежит. Не хочу, чтоб он слышал наш спор.
- Я всё же буду ждать тебя, хоть до двенадцати ночи! – упрямо сказал он.
- Желаю тебя, чтоб  пришла дородная замужняя женщина и принесла утку с черносливом. А меня не жди. У меня, как ты заметил, любовь к детям пересиливает страсть к мужчине.
- Не любишь ты меня!
- Тихо! Сын мой уже близко. Больше не слова! Желаю тебе встретить такую же, как ты. – «Спасала его от жадной Веры, а он тоже таким оказался, - подумала Калерия с жалостью. – А какой бы парой были два жадюги – залюбуешься! Вере лишь такого мужа надо. Другое дело, что Иван хочет детишек, которых она не смогла бы рожать».

Олежка всё же слышал нечто из их разговора: - Мама, а что такое страсть к мужчине?
- Как бы это тебе сказать? Ну, это хорошее отношение, дружеское. Ты бы забыл это слово. Оно не для детей. Лучше скажи мне, Вова обрадовался винограду?
- Ещё как! Мы и помыли у них в ведре его, чтоб он немытый не ел.
- В каком ведре? Уж не в помойном ли?
- Нет. У них ведро стоит возле колодца. Там  воды было на донышке. Мы помыли и вылили, чтоб кто-нибудь не напился воды из этого ведра.
- Хорошо. А мама Вовы была дома?
- Нет. Она где-то шастает – Вова сказал. Она у него много шастает, с мужчинами водится. Вова всё время один, когда и Лёни и бабушки нет дома. Бабушка его Лёньку любит, иногда берёт к себе – накормит, напоит, а Вова как сирота – никому не нужен.
- Это он тебе так сказал?
- Нет. Это бабушка наша так говорила, когда Вова к нам обедать приходил.
- А что бабушке нашей? Кормила Володю я, а не она.
- Так в том-то и дело. Жадная наша бабушка. Деньги под подушкой копит, а с тебя три шкуры дерёт. Это тётя Вера так говорила бабушке, когда с нею ругалась.
- Какие деньги? Правда, что ли, что бабушка деньги копит?
- Копит. Когда получит деньги, под подушку их кладёт. А потом на почту относит и кладёт на какую-то книжку. Сам с ней ходил, когда она мне мороженое покупала. Только книжку не видел. Что за книжка? Я на этажерке у бабушки смотрел, такой книжки не нашёл, где деньги лежат.
- Искать чужие деньги, солнышко моё, нехорошо.
- Я искал немного денежек – всего один рубль, чтоб мне, Вове и Лёне мороженое купить. И бабушка Юля мне говорила, что я ей не чужой, а родной внук.
- Всё равно. Деньги надо было у бабушки попросить, а не искать среди книг.
- Так она не даёт. Но я тоже так думаю, что искать без разрешения не надо. Это Вова подговорил. – «Ищи, - сказал, - в книгах».
- Хорошо, что мы скоро уезжаем, и, наверное, не приедем к бабушке на следующий год.
- А куда поедем? На дачу?
- На дачу детский сад весь поедет. Наверное, Татьяна Семёновна – это наша заведующая детским садом, если ты помнишь, снимет большую школу, чтоб всех разместить. И тогда я стану там работать, а когда буду свободная – мы с тобой будем ходить по деревне, к речке, если будет речка, гулять.
- Ура-а! Не приедем больше к бабушке, раз она такая жадная – три шкуры с тебя дерёт, а сама деньги на книжку кладёт.
- А ты знаешь, что такое драть шкуру с человека?
- Тётя Вера мне сказала, что, значит, требовать привезти то или это, и деньги за товар не платить.
- Но тётя Вера сама такая, если ты слышал, о чём мы с тётей говорили, которая нам винограду дала.
- Не дала, а продала, хоть и задёшево. Я знаю, что тётя Вера хитрая. Тот три дня не проживёт, кто её обхитрит – так бабушка говорила.  Но я её обманывал.
- Расскажи, как ты хитрую тетю обманул?
- Просто. Сказал, что её дядя какой-то спрашивает у калитки. Она и вышла из дома, а утром говорила, что умрёт она, если из дома в дождик выйдет.
- Ну, ты хитрющий! – Калерия облегчённо засмеялась. Испугалась, когда ей сын сказал, что обманывает. Думала, он ей что-то такое серьёзное скажет: - А тётя Вера ругала тебя?
- Нет! Смеялась, как и ты, когда я ей объяснил, что выманил её из дома, чтоб она просто вышла. Нельзя же, чтобы она умирала, если на улице маленький дождь крапает.
- Ладно. Если ты её оздоровить хотел, то ничего. Но старших нельзя обманывать.
- Даже если они тебе не очень нравятся?
- Дорогой мой! Нравится тебе человек или нет, но ко всем надо относиться с уважением. Обманывать – это неуважение человека.

продолжение   >>>    http://www.proza.ru/2009/08/18/463