ЦИФЕРБЛАТ
I
Хауптман Сергей Горошко оглядел стоящих перед ним детдомовцев и спросил:
- Кто курит?
-Все курят, дядя фашист! – нахально выкрикнул один из них, коренастый, как медвежонок, с длинным шрамом во всю конопатую щеку. – Стрельнуть хотите?
- Будешь борзеть, шкет, могу и стрельнуть. – с холодной улыбкой сказал Горошко. – Я тебе не дядя фашист, а герр хауптман. На «вы» и шепотом… Предлагаю поиграть. Детдом расформировывается и его воспитанники уезжают работать на благо фюрера и Германии. В детский концлагерь Тухинген. Там, конечно, попроще, чем во взрослом… Но те, кто победит в моей игре, поедет не в концлагерь, а в школу. Где будет вкусно есть, хорошо одеваться и жить в тепле – слово даю. Вас тридцать. Мне нужно десять. Кто поймает сигареты – тот уезжает со мной.
-Начинайте, товарищ капитан. – прошептал «медвежонок»
Хауптман рассмеялся и швырнул пачку сигарет «Спорт», стараясь угодить в «медвежонка». Десятки худых мальчишеских рук взметнулись вверх, но пачку вырвал «медвежонок» Не делая попытки открыть ее, он сунул добычу в в карман широких латаных брюк.
- Еще кидайте, герр хауптман. – сказал он Горошко с щербатой ухмылкой .
- Ты свое поймал, шустряк. – хауптман тронул за плечо стоявшего рядом ним власовца. – Михалыч, забери борзого шкета.
Власовец Михалыч, сухой и желчный дядька с носом пьяницы , подошел к «медвежонку» и отвел его в сторону.
Хауптман бросил детям вторую пачку. Она досталась длинному худому мальчишке, который стоял с меланхоличным видом на краю группы. Едва пачка сигарет отделилась от руки Горошко, долговязый метнулся, прикинув траекторию, и цапнул ее костлявыми пальцами.
- Длинного бери. – распорядился Горошко, нашаривая в рюкзаке очередную пачку.
Третья пачка была разорвана в несколько грязных детдомовских рук и половина ее сигарет погибли, сломанные. Итогом жестокого дележа стал отбор двоих, наиболее проворных в потасовке.
Немудреная селекция была прервана на седьмой пачке подходом обер-лейтенанта медицинской службы Ингрид Ляхде. До вербовки в диверсионный отряд «Абверкоманда-256» статная голубоглазая блондинка с бледной кожей трудилась в «Красном Кресте».
- Много наловил, любимый? – спросила обер-лейтенант по-немецки, ущипнув хауптмана за ягодицу.
- Семерых. – Горошко бросил детям восьмую пачку. - Доктор Шульц ждет?
- Давно. – ответила Ингрид.
- А доктор Шульц ждать не любит, хоть и умеет… - хауптман бросил девятую пачку и стянул горловину рюкзака с сигаретами . – Михалыч, бери рыжего, щербатого и мелкого рядом с ним. Пацанву накормить, рассказать…
- Все будет, Сергей Сергеевич. – ответил власовец, по-бабьи поджав лиловые губы и повернулся к отобранным Горошко десяти детдомовцам. – Ребят, айда к машине на перекус и перекур...
Михалыч повел отобранных подростков к крытому камуфлированным брезентом грузовику.
А Горошко и Ингрид сели на передние сиденья видавшего виды «опеля-олимпия», стящего у самого въезда за ржавые и перекошенные детдомовские ворота..
- Как это будет по-русски… - сказала Ингрид, смотря льдистыми, чуть раскосыми глазами, как Михалыч подсаживает пацанов в грузовик. – Воду в супе толочь?
- В ступе. – поправил Горошко, засучивая рукав кителя. – В смысле?
- Толку от этих мальчиков… Время зря тратится… После выброски как не попадутся, так сдадутся…
- Тебе что? Мы при деле. – Горошко взял край засученного рукава и скрутил его, пережимая худое жилистое плечо. – А что там они навзрывают нас мало касается… В любом случае они одноразовые…
- Соскучился по доктору Шульцу? – Ингрид взяла между сиденьями черный несессер, покрытый дерматином и раскрыла его. Внутри была коробочка из нержавеющей стали. В ней лежали два шприца.
«Доктор Шульц» - на любовном жаргоне Горошко и Ляхде так звался морфий. Доктор диверсионной школы «Абверкоманда – 256» была морфинисткой с тридцать восьмого года. Бывший советский десантник кололся с сорок второго, от момента вступления в связь с Ингрид.
- Хо-ро-шо-о… – промурлыкала Ингрид на русском, откинувшись на спинку сиденья.Ее резкие прямые черты лица потеряли свою жесткость. Длинные ресницы медленно опустились, бросив тени на высокие скулы.
- Как обычно. – вздохнул Горошко, положив расслабленные руки на руль. – На то и марафет…
- Я не хочу, чтобы ты уезжал. – перешедшая на немецкий Ингрид слегка пригнула голову и вынула заколку из волос, собранных в тугой узел. Густые свелые волосы с неслышным шорохом рассыпались по укрытым крахмальным халатом плечам.– Ты не вернешься. Извини, что бросаю камень в твой большой рот…
- Огород. – Горошко засмеялся ленивым смешком, скосив на нее глаза с точечными зрачками. – Накаркаешь, типун тебе на язык… Трижды возвращался и сейчас вернусь.
- Я люблю тебя, глупый иван. – не глядя на Горошко Ингрид подняла руку и стала медленно пропускать меж пальцев длинную прядь. –Я хочу, чтобы ты вернулся… Я просто чувствую, что ты не вернешься… Ты останешься у русских…
- Только в виде трупа, Инка. Меня красноперые шлепнут, даже если я им живого Гитлера притащу. – хауптман погладил крепкими пальцами рулевой обод. – На меня дел - пароход и ничем это не искупишь. Поэтому не бойся – вернусь. А вот когда вернусь, надо будет подумать, куда когти рвать и как. Товарищ фюрер эту войну профукал – вопрос времени - и нам с его командой не по пути.
- Ты думаешь, Советы пойдут дальше своих границ? – Ингрид отбросиля за плечо прядь волос и медленно достала из кармана халата серебряный портсигар. Раскрыв его, она взяла в тонкие губы длинную сигарету и щелкнула пальцами, прося огня.
- Конечно. Германия год попырхается и все.
- Это наказание нам всем. – Ингрид прикурила от поднесенной хауптманом зажигалки. – За все, что мы сделали и делаем.
- Раньше думать надо было. – Горошко достал свои сигареты и тоже закурил. – А теперь дела свои тащить на горбу, кому сколько отмеряно…
В детдомовский двор с глухим урчанием въехали еще две машины – грузовой «Вандерер» с глухой металлической будкой на месте кузова и «кюбельваген» с четырьмя эсэсовцами внутри.
- Это еще что? – хауптман с тревогой посмотрел на серый грузовик.
- Газваген. – ответила Ингрид.
- Душегубка, что ли? – Горошко с сомнением и страхом оглядел мрачный грузовик. - Я думал, брехали про них… Кого они тут травить собрались?!
Белорусский детдом – двести детей - отступающие немцы забирали с собой. Свою селекцию здесь проводили абверовцы и представители концлагеря Тухинген. Хауптман Горошко и обер-лейтенант Ляхде должны были отобрать десять подростков для обучения в «Абверкоманде-256». Они сделали это. Других детей ждали эсэсовцы во дворе, пять трофейных ЗИСов с открытыми кузовами, товарные вагоны и концлагерь Тухинген. Для чего мог приехать «газваген» , Горошко не знал. Об этом знала обер-лейтенант Ляхде.
- Это доктор Ангстраум. Я, в свое время, была его студенткой… – сказала Ингрид, выпустив колечко дыма. - В детдоме есть умственно неполноценные дети. Доктор Ангстраум командирован к нам из Берлина для проведения на них опытов.
- Что за опыты?
- По применению экспериментального противошокового препарата. Потом всех детей ждет «газваген». Декснер приказал мне оказывать этому доктору посильную помощь. Куда с такими делами ногти рвать?
- Когти. – поправил Горошко.
-Да, действительно, когти. – Ингрид поднесла к глазам изящную руку с коротко остриженными врачебными ногтями. – Ко-огти…
- А что там за неполноценные? – спросил Горошко. – Почему я их не видел?
- Они были изолированы от остальных детей. В самом начале. Человек пятнадцать.
- Идем, я хочу на них посмотреть. – в мозгу Горошко, отравленном морфием, родилась смутная идея. – Идем, я гляну на них.
-Зачем тебе?
- Надо.
- Доктору Ангстрауму это может не понравится…
- А где он?
- Сидит рядом с водителем.
- Я с ним поговорю.
Горошко открыл дверцу и вышел из прокуренного «опеля»
Одновременно с ним пассажирское сиденье «Вандерера» покинул щуплый, чем-то похожий на Геббельса, мужчина в очках, одетый в штатское - светлый плащ, серый мешковатый костюм и несвежая шляпа. Это и был доктор Ангстраум. Эсэсовцы, приехавшие с ним, остались сидеть в своем «кюбельвагене», бесстрастно глядя по сторонам.
- Хайль Гитлер. – сказал хауптман, подойдя к Ангстрауму. - Герр доктор уделите минутку внимания?
- Сколько лет вы вводите себе морфий? – ответил вопросом на вопрос доктор Ангстраум. Голос у доктора был вялый и бесцветный, впрочем, как и весь его облик. Вдобавок от доктора пахло какой-то медицинской гадостью.
- Два года, герр доктор. – ответил Горошко. - Но я хотел поговорить не об этом.
- Говорите. – кивнул непропорционально большой головой Ангстраум и улыбнулся, от чего стал еще гаже. – А по поводу морфия не сердитесь – я сам его иногда колю. Я слушаю вас.
- Я хауптман Горошко, уполномочен руководством провести отбор подростков. Обер-лейтенант Ляхде доложила мне, что часть детей мной не осмотрена. Эти дети предназначены для ваших работ. Я могу на них взглянуть, перед тем, как они отойдут в Ваше распоряжение?
- Вы чех? – спросил Ангстраум.
- Я русский. – ответил Горошко. – С одной восьмой примеси немецкой крови.
- А фамилия у вас нерусская. Русские фамилии, как правило, имеют другое окончание.
- Это украинская фамилия, герр доктор.
- Вас, славян, не поймешь… Впрочем, не важно… Хауптман Горошко. – Ангстраум выговорил фамилию нарочито отчетливо. - Я и приданные мне офицеры СС командированы сюда для проведения секретных научных исследований, знать о которых вы не имеете права. С другой стороны, мои изыскания проводятся, как бы это сказать, на вашей территории… Конечно, вы можете взглянуть на этих детей. Я думаю, это не принесет вам особой радости, они неполноценны.
- Я знаю. – сказал Горошко.
Из «опеля» вышла Ингрид и подошла к Горошко и Ангстрауму.
Здравствуйте, обер-лейтенант Ляхде! – доктор взял правую руку Ингрид, и клюнул тыльную сторону кисти черепашьими губами. – Самая красивая студентка курса… Рад снова встретиться с вами. Идем смотреть, с чем будем работать?
- Да, герр доктор.
Ингрид, доктор и Горошко пересекли детдомовский двор и подошли к небольшому крыльцу с дверьми. В этот момент двери распахнулись. Воспитатель детдома, пожилой мужчина, стал выводить детей младшей группы, а стоявшие во дворе солдаты СС начали строить малышей в колонну по два. Бывший тут же власовец держал в руках журнал учета воспитанников. Это была последняя порция детей. Остальные теснились в кузовах ЗИСов, выстроившихся на прилегающей к детдому улице.
- Среди этих белорусских детей больше носителей арийских признаков, чем в какой-нибудь школе Гамбурга. – сказал Ангстраум, глядя на детей поверх очков. – Волосы, черепа, глаза…
«Обезьяна» - подумал Горошко, посмотрев на щуплого черноволосого доктора.
Пропустив детей, они вошли в опустевший детдом.
Внутри была серая побелка и бледно-голубые стены.
Доктор Ангстраум и Ляхде шли впереди. Горошко шел за ними, в шлейфе духов Ингрид и медицинской вони доктора, слушая, как жалобно скрипят доски пола, расшатанные тысячами детских шагов. Пройдя длинным коридором и поднявшись на второй этаж, они остановились у двери с окошком и засовом. Ингрид достала из кармана халата ключ и сняла с засова замок.
Они попали в большую сумрачную комнату с окнами, забранными в решетки. Вдоль стен здесь были двухъярусные кровати. По центру стоял стол с табуретками. В комнате находилось полтора десятка подростков-мальчиков, одетых в одинаковые клетчатые рубахи, бурые штаны на лямках и уродливые башмаки с круглыми носами и без шнурков. Кто-то из них лежал на кровати, кто-то бродил по комнате, сидел на полу, несколько человек рисовали за столом карандашами. Один неполноценный, одетый иначе – в брюки и пиджак на голое тело - стоял у зарешеченного окна и смотрел на серое небо, закинув маленькую, стриженую наголо голову.
Увидя вошедших, детдомовцы притихли.
Все они выглядели братьями, каждый имел сходные черты - небольшая голова, маленькие, близко посаженные глаза, низкий лоб, короткая толстая шея, тупое и доброе выражение лица.
- Красавцы. – сказал Горошко по-русски.
- Сколько их здесь... – Ангстраум взялся за подбородок рукой в черной кожаной перчатке. – Мне требуется человек десять, остальные лишние. Почему они содержались вместе с полноценными детьми, Ингрид?
- Они попали сюда из Гомельской психиатрической больницы, после ее… расформирования. – ответила Ингрид. – Как – я не знаю. Скорее всего их перемещение обеспечили сердобольные сотрудники …
- Не имеет никакого значения. - Ангстраум раскрыл саквояж и достал из него стопку немецкого шоколада. - Ингрид, скажите им, чтобы кушали шоколад. Мне необходимо повышенное содержание глюкозы в крови…
- Герр доктор, если для Вас это большое количество, могу ли я отобрать несколько для своих нужд? – обратился Горошко к Ангстрауму.
- По каким критериям вы будете отбирать их, герр хауптман? – Ангстраум повернул большую голову к Горошко. В его обезьяних карих глазах, увеличенных сильными очками, сквозила безумная хитреца.
II
« Прощай, мой любимый хауптман Горошко.
Доктор Шульц забирает меня на суд Божий. Если он есть. Если нет, тем лучше. Значит, я просто исчезну. После опытов с этими несчастными детьми мне нет места среди людей. Надеюсь, что судьба пятерых, отобранных тобою в «Абверкоманду» будет хоть немного лучше. Представляешь, я нашла в их комнате книги. Кто-то из них читал книги. Русских классиков.
Успехов тебе за линией фронта.
P.S. Завязывай с морфием. До встречи в круговороте веществ.
Твоя Ингрид»
Хауптман Горошко нашел записку на водительском сиденье «опеля». На пассажирском застыла Ингрид Ляхде, сгорбившись, уткнувшись белокурой головой в торпедо. Ее левая рука, стянутая в плече жгутом, бессильно свешивалась между породистых колен. Правая лежала на подлокотнике. В хрупких пальцах с коротко остриженными ногтями поблескивал десятикубовый шприц.
Грузовик с бесноватым доктором Ангстраумом уехал восвояси, неся в своем смертоносном нутре то, что осталось после его опытов. Из четырех эсэсовцев, едущих за ним на своем «кюбельвагене» двое сошли с ума. Причем один из них этого еще не знал и помогал удерживать второго, буйного сумасшедшего.
III
Хауптман Сергей Горошко оглядел стоящих перед ним пятерых подростков. Трое из них ели шоколад. Один - вместе с фольгой.
- Ванечка, дай на секундочку. – выругавшись про себя, хауптман забрал у подростка обслюнявленную шоколадку и, освободив ее от фольги, отдал назад.
- Дети, - сказал Горошко, с отвращением вытирая носовым платком пальцы. –Завтра вы увидите своих мам.
- Ул-ла-а! – закричал один из детей, хлопая в мясистые короткопалые ладоши.
- Сейчас тетя доктор сделает вам укольчик, от которого вы станете сильными и быстрыми, как богатыри. Поняли?
Один из подростков захныкал, размазывая сопли по лицу..
- Васенька, не плачь, укольчик небольный. Фрау Остермайер, начинайте.
Фрау Остермайер, толстая коротконогая дама пятидесяти лет, член НСДАП с тридцать седьмого года, пришла на смену похищенной доктором Шульцем Ингрид.
Она раскрыла медицинский бокс из нержавейки. Там лежало пять шприцов. Горошко, завязавший по совету покойной любовницы с морфинизмом, отвел глаза. Укольчик, о котором говорил хауптман, был первитином. Детям предстоял переход линии фронта, а для этого нужны силы. Сам хауптман не раз вводил этот препарат себе во время выполнения заданий, и резонно посчитал, что умственная неполноценность не есть помеха для действия первитина. Переход планировался через двое суток, но Горошко решил опробовать действие наркотика заранее, чтобы не столкнуться в деле с его побочными эффектами.
После общения со слабоумными детьми, хауптману Горошко предстояло общение с оберстом Декснером, слишком умным руководителем диверсионной школы «Абверкоманда – 256».
Декснер - сухопарый, пожилой, с кустистыми черными бровями, в сорок первом под Москвой лишился правой руки. Он имел дурное обыкновение во время курения вставлять сигарету между большим и указательным пальцами своего протеза, выкрашенного под человеческое тело.
- Сергей, я знаю о ваших переживаниях. – оберст Декснер и Горошко курили, стоя на веранде добротного дома, за последние три года побывавшего сельсоветом, казармой и немецкой комендатурой. – Надеюсь, это не повлияет на выполнение задания.
- Герр оберст, можете на меня положиться. – ответил Горошко, стряхивая пепел в подступивший к веранде малиновый куст.
- Мы будем вас ждать, хауптман… И, поверьте, вам есть для чего возвращаться.
- Я вернусь, герр оберст.
-В прошлой выброске было пять пар. Наши источники за линией фронта зафиксировали одну диверсию – подрыв паровоза с помощью взрывчатки, замаскированной под уголь.
- Это вообще-то партизанские штучки. – сказал Горошко. – Я у них позаимствовал…
- Достоверно известно о добровольной сдаче в плен русским трех пар. – продолжил Декснер. - Судьба еще одной пары неизвестна. Надеюсь, эта ваша авантюра с умственно отсталыми детьми будет иметь больший эффект. Потому что из Берлина стали приглядываться к нашей возне с русским гитлерюгендом. Нужен результат.
- Герр оберст, я гарантирую результат. – сказал Горошко, посмотрев в колючие светлые глаза Декснера, поблескивающие из-под мохнатых жестких бровей. – Самое трудное – беспрепятсвенно доставить их к целям. А там они сработают лучше нормальных.
- Вы уверены, что инструктора смогли растолковать им все, как надо?
- Им от тринадцати до пятнадцати. По развитию – кому три, кому шесть. Больше всего дети нуждаются в теплоте и ласке. А кто способен дать это больше мамы? Они идут на встречу со своими мамами и сделают все, чтобы эта встреча состоялась.
- Ну и циник же вы, хауптман.
- - По сравнению с тем, что выпало на долю остальных слабоумных из этого детдома… В наступившие времена я не самый прожженый циник, герр оберст.
- Что требуется от меня кроме уже сделанного?
- Возьмите под личный контроль обеспечение нашего перехода. Чтобы артиллерия и пехота имитировали ночную атаку как надо. Красных надо отвлечь. Нам бедет трудно с детьми, хотя за месяц я поднатаскал и в физподготовке и в маскировке.
- Гарантирую, хауптман… А теперь идите и гляньте, как действует на ваших курсантов первитин. Прошло четверть часа после инъекции.
- Слушаюсь, герр оберст.
IV
Фофоресцирующие стрелки на часах Горошко подкрались к трем ночи. Хауптман и его слабоумный подопечный достигли конечной цели своего маршрута без отклонения от графика.
Перед переправой позиции русских были обстреляны из реактивных минометов. Под раздирающий душу вой рукотворных комет группа Горошко грузилась в десантную резиновую лодку. В группе было пять пар - ефрейтор Шилов – Петя, рядовой Гогоберидзе - Ваня, унтер-офицер Бондаренко – Ваня-второй, рядовой Турчин – Артурчик и хауптман Горошко с Васенькой. Когда они в четыре весла плыли по реке, отряд диверсантов Абвера, прибывший на русский берег заранее, уcтроил отвлекающий ночной бой. В паре километров от лодки небо вспарывали трассеры, хлопали гранатные разрывы. В черную воду с шустрым плеском падали умершие пули. Подчиненные Горошко орудовали веслами, хауптман сидел на носу лодки, а подростки расположилиись на рюкзаках с диверсионных скарбом. Рюкзаки предназначались для взрослой половины группы. Единственной ношей подростков был пистолет - ракетница. За прошедший месяц все детдомовцы привыкли к нему, стреляли из него под присмотров инструкторов и считали своей игрушкой, которую прислала мама. И теперь они послушно плыли в лодке, для того, чтобы через несколько часов выстрелом из ракетницы позвать ее. Для каждого из подростков было определено свое место. Артурчик должен был стрелять белой ракетой возле моста. Ваня-первый - зеленой ракетой у железнодорожного вокзала, Ваня-второй – желтой возле базы ГСМ, Петя – красной - у продсклада. Васеньке, ведомому хауптманом Горошко, предстояла самая трудная задача. Синей ракете, ждущей своего часау него в ракетнице, надлежало взвиться в небо рядом с огромной колонной военной техники, железной змеей ползущей по ночной дороге. Мост, вокзал и склады находились в городской черте, были недвижимы, слабее охранялись и предоставляли намного больше шансов спокойно оставить слабоумного диверсанта ждать свою маму.
Но месяц, потраченный хауптманом на этих несчастных, не прошел зря. Уже четверть часа, как хауптман и Васенька лежали под днищем подбитого и выгоревшего КВ с открытыми люками и голыми катками. Танк стоял, покосившись, среди непаханого поля. С одной стороны была опушка леса, с другой, в полусотне метров - грунтовая дорога, на которой застыла гигантская войсковая колонна. Она остановилась, потому что абверовские агенты распространили дезинформацию о минировании дорог. И сейчас, ночью, на дороге впереди колонны советские саперы искали мнимые мины.
Васенька был самый тщедушный и уродливо выглядящий из всех детей, отобранных Горошко в детдоме. При этом он же являлся самым сильным, выносливым и сообразительным, если это понятие применимо к тринадцатилетнему с умом трехлетнего. Его несуразную фигуру с очень маленькой головой на покатых плечах скрадывала маскировочная накидка, имитирующая палую буро-зеленую листву. Звук его шагов гасился обутыми на тощие ноги добротными ботинками с высокими берцами и толстой каучуковой подошвой. От холода Васеньку защищали цигейковая ушанка, ватные штаны, теплый вязаный свитер и старенькое черное пальто. Первитин введенный Васеньке перед выходом не дал ему устать во время перехода. Он нетерпеливо ерзал, лежа под танком рядом с Горошко, а тот поглядывал на часы. Наконец, стрелки встали на три пятнадцать.
- Васенька, мне пора. – сказал Горошко. – Мама скоро будет здесь. Ты помнишь все?
- Мама в самолете полетит. – прошептал Васенька. – Васенька к машинам пойдет, ракету - стрель! И мама увидет Васеньку.
- Правильно. – сказал Горошко, похлопав подростка по узкой спине. – Дядя Сережа пошел. Фюрер просил другим детям мам найти.
- А мне страшно не будет? – спросил Васенька, шмыгнув носом. – Я бояться буду.
- Фюрер тогда маме по рации скажет, чтобы она тебя не искала. – сказал Горошко, начиная раздражаться. – Маме и фюреру боягузы не нужны.
- Дядя Сережа, не говорите фюреру. – жалобно попросил Васенька. – Я не боягуз…
- Хорошо, не скажу. – заверил Горошко. – Только если тебя встретят – сразу ракету пускай… А то пока будешь разговаривать, мама мимо пролетит. Все, Васенька, дядя Сережа спешит…
- Поспешишь – людей насмешишь. – сказал вдруг Васенька совосем другим голосом, твердым и разумным.
- Чего? – удивленно спросил Горошко, дернувшись было, чтобы выбраться из-под танка.
-Того. – ответил Васенька и хауптман почувствовал, как в его живот ткнулся ствол ракетницы. – В СМЕРШе, сука, расскажешь, как ты детям помогаешь.
- Слышишь, Васенька… - начал Горошко.
- Не дергайся! – перебил тот. –А то я тебе щас устрою вырванные годы!
- Васенька, сейчас мама будет лететь. – дребезжащим от бессильной ярости голосом процедил хауптман. – Как же ты ее позовешь?
- У меня мамку батя по пьяной лавочке зарезал. Я маленький был… И батю в тюрьму забрали и где он сейчас я не знаю… Да и хрен с ним…
- Слушай, гаденыш. – сказал Горошко, смотря на белеющее в полутьме личико подростка. – Эта ракетница с секретом. Выстрелишь – меня убьешь, конечно… И сам погибнешь,понял?!
В рукоятке ракетницы абверовскими умельцами был встроен механизм, убивающий стрелка при первом же нажатии спускового крючка.
- Если ты про взрывчатку в рукоятке, то я ее обезвредил. Отвинтил щечку и детонатор вынул. – сказал Васенька. – Нема дурных.
- Ты смотри, какие мы умные. – процедил Горошко, незаметным движением кисти ныряя за пазуху. – Другие тоже такие, а, Васенька?
- Один я такой. – ответил подросток. – Васька-Одессит, а не Васенька, понял ты, поц?! Меня в детдоме уважали. Две отсидки по малолетке. В Одессе-маме воры брали на скачок… В форточки нырял, карманы мыл, на шухере стоял… При наших, при ваших. Фрицы детдом заняли, так я дурака изобразил, чтобы работать не заставляли, понял, да?.
- Ну ты, жемчужина у моря... Занесло ж тебя в Белоруссию… – Горошко акуратно взялся за рукоять спрятанного за пазуху ТТ. – Сдавать поведешь?
- А то. Гадом бу…– Горошко нажал на спуск.
Бывший советский десантник, профессиональный диверсант-инструктор промахнулся в лицо ребенка с расстояния в полметра. Была ли виной тому неудобная поза, или накидка, меняющая силуэт, но пуля, покинувшая дульный срез хауптмановского ТТ лишь задела висок Васеньки, контузив его при этом и сбив ушанку.
Васенька выстрелил практически одновременно с хауптманом Горошко. Синяя ракета поразила хауптмана в область печени и взорвалась внутри его торса. Горошко забился в судорогах. В его животе сияла синяя ослепительная звезда, но сам он уже был тому не свидетель. Васенька потерял сознание, но пробыл без него недолго, минуты две. Очнулся , когда солдаты из замершей на дороге колонны, подбежали к танку, привлеченные выстрелом и синей вспышкой. Они вытащили Ваську-Одессита из-под танка, откуда валил чадный, воняющий жженым мясом дым.
- Ты чего там делал? – пожилой усатый солдат поставил Ваську на нетвердые ноги, слегка встряхнул и заглянул в лицо.
Из пулевой ссадины на виске у Васьки сочилась кровь. Он отер ее рукавом пальто и сказал:
- К старшему ведите. Здесь серьезное дело, в двух словах не нарисуешь.
- Тут человек мертвый горит синим пламенем. – воскликнул, заглянув под КВ, другой солдат, белоголовый молодой парень. – Чё тут было-то, ёпт… Слишь, Дрюх, малец-то непростой, посмотри, что надето на ем...
- Эй, ребята. – сказал третий солдат, коренастый азиат. – Воздух кажись…
Действительно, с запада нарастал с каждой секундой шум массы самолетных моторов. В безоблачное звездное небо уперся частокол прожекторов. Где-то вдалеке заухали зенитки, затрещали пулеметы.
Над городом, зашоренным светомаскировкой, взлетела зеленая ракета.
- Ваня-первый. – сказал Васька-Одессит и заплакал, сухо, как старичок.
ЭПИЛОГ
…За зеленой ракетой, почти одновременно, взлететли красная и желтая. Через несколько минут, когда меня подводили к командирской машине, а к мосту бежали солдаты, со стороны реки взвилась белая ракета. Мост. Артурчик. Добрый неуклюжий колобок, вечный ребенок. Смеялся по любому поводу... Ваня-первый, Ваня-второй и Петя - те вообще дураки-дураками были. Ваня-первый шоколадки с фольгой жрал… Петя ссался по ночам… Жалко их всех до ужаса. Но умерли счастливо – думали мама прилетит на «Юнкерсе»…
После месяца допросов меня отвезли в колонию в Могилев. На два года. Там и в комсомол вступил и восемь классов закончил. А потом за мной пришел папа. Тот пожилой солдат, что меня из-под танка вытаскивал. Он одессит, часовых дел мастер, за убийство жены и ее любовника сел в тюрьму. В тридцать третьем. Ребенок у него был, инвалид детства, попал в детдом. Я. Когда война началась, папа в штрафбат записался, искупил кровью и всю войну прошел. Закончил у Рейхстага. Потом разыскал меня, Ваську-Одессита, и забрал в Одессу. Обучил своему ремеслу и рано помер. И я всю жизнь просидел в будке на Новом рынке, возвращая душу в часы. Был Васька-Одессит – стал Вася-Циферблат. Не пил, не курил, женщин не любил и детей из-за этого не оставил. Но вся Молдаванка знала – если что с часами – иди к Васе-Циферблату. Никто не починит – он починит. Вот и все обо мне. Хотя нет, не все.
Одессит из меня, как из утюга катамаран. Я тому полуфрицу под танком врал все. Я всем всегда врал. Кто мои родители мне вообще известно не было. Моя память жизни начинается с детдома. Детдом, врачи, другой детдом, другие врачи. И везде меня били сверстники, потому что я был страшный, смешной и слабый. Как-то получилось, что я раз дурака включил, другой… Вижу – помогает, меньше цепляются, больше прощают. А в том детдоме под Минском меня уже никто не бил, наоборот, я всем заправлял. Навешал лапши, что из Одессы-мамы приблатненный… А когда фрицы пришли, они заставляли окопы рыть… Я дуриком прикинулся, чтобы не работать. Перебрался к слабоумным, просидел с ними месяц. Книжки читал… В минском детдоме был хороший учитель русской литературы, он меня чтением заразил. Всю жизнь с книгой не расстаюсь.
А ботинки фрицевские так со мной и остались. Все СМЕРШевцы отобрали, даже штаны и свитер. А ботинки оставили почему-то… Добротные… Конечно, не без ремонта, но носил я их года до пятидесятого. А когда развалились, выбрасывать не стал. Под кроватью годами стояли. Вечные… Я доставал их иногда, придя после работы с надавленным моноклем глазом, и вспоминал, как все было… Жизнь пролетела в часовой будке, как один миг. Вспоминать не о чем и незачем. Денег прикопил, да что они – бумага… Я иногда жалею, о том, что моя ракета не увидела неба. Вдруг в тот день моя мама все-таки пролетала надо мной в самолете…
КОНЕЦ
25.01.2008.