«Здравствуй, отец!
Пишу тебе из окопов близ деревушки в Бургундии. К сожалению, не могу сказать тебе её названия отчасти потому как не могу запомнить его, а отчасти из-за нашего сержанта. Он предупредил нас, что в письмах домой мы не должны подробно рассказывать о тех местах, где находимся и о прошедших операциях. Я спросил его: «О чём же нам тогда писать? Мы не вылезаем из окопов. А когда вылезаем это, как правило, очередная операция». Он ответил: «Пиши о том: какая здесь замечательная погода, сынок».
Так что пишу тебе о погоде. Дождь. Позавчера был дождь. Вчера был дождь и сегодня утором тоже был дождь. Потом он сделал передышку, но после обеда зарядил по новой. Хотя ты знаешь, никто почти не заметил этой передышки, т.к. весь воздух был мокрый и холодный, как будто капли просто застыли в нём.
Иногда, кажется, что из-за холода и влаги изнутри гниют кости. Особенно сильно их ломит ночью и по утрам. Очень многие простужены, у некоторых начался серьёзный кашель, у кого-то даже с кровью – говорят это чахотка. Они так сильно кашляют, что трудно уснуть. Хотя тут особо не поспишь. Сам понимаешь – атаку могут объявить и ночью. Эти чёртовы, фрицы обстреливают нас с самолётов даже ночью! Хотя и не каждую. Прости, отец, я написал «чёртовы». Я знаю, ты не любишь, когда ругаются.
Знаешь, отчасти дождь помогает, т.к. мы не часто моемся, слякоть и глина, кажется, уже проникли под кожу. Запах должен быть бы ужасным, но я его не чувствую – либо это дождь его отбивает, либо я уже привык. Однако, запах мёртвых тел наших товарищей и противников, которые погибли на поле боя (застряли на колючей проволоки или их разорвало миной, или просто подстрелены), которых не могут убрать: из-за постоянных авиа-налётов нашей и противников авиации, из-за того, что их тела находится слишком далеко от окопов, дождь всё таки не может отбить полностью. Мы просто стараемся не замечать его, но не потому, что он отвратителен, а потому что вызывает мысли о том, что тебя может ждать похожая судьба.
Честно говоря, мы все часто задумываемся об этом. Сложно об этом не думать. Ты же понимаешь? Но и думать об этом тоже опасно...
Была очередная операция. Нам скомандовали вылезать из окопа и идти в атаку. Я приготовился вылезать и увидел как парня, который вышел из окопа раньше меня всего на 2 минуты, подстрелили. Его подстрелили на бегу! Его подстрелили всего в 50 футах от окопа! Его подстрелили всего через 2 минуты, после того как он пошёл в атаку! Всего через 4 минуты как он мне сказал: «Я чувствую сегодня мой день. Сегодня вечерком, приятель, я обыграю этого нахала О’Грэйди». Я видел, как его резко развернуло пулей лицом к нам и подкосило. О, Боже! Как же медленно он падал! Он падал и смотрел на нас! На меня!! Он точно смотрел на меня! Мне кажется, я смог увидеть в его глазах удивление и ужас! Он падал так медленно, что я успел прочитать в них вопрос. Знаешь какой? «Почему я?! О, Боже, почему я?!»
Его последний взгляд будто отшвырнул меня к противоположной стенке окопа и вжал в неё со страшной силой! Мне вдруг захотелось стать её частью. Просто комком грязи на ней! Чтобы меня не заметили! Чтобы не послали в атаку! Я остолбенел! Мой сержант, конечно, это заметил. Как же я его ненавижу!!! Глазастая скотина!! Он пытался заставить меня вылезти. Он выталкивал меня из окопа, а я изо всех сил упирался. Упирался изо всех сил, так будто от этого зависела моя жизнь, хотя так и было. И всю дорогу он орал мне в ухо: «Меленький ублюдок вылезай уже, только тебя там не хватает! Ты же не собираешься пропустить всё веселье? Твои друзья отдают свои силы и жизни ради великого дела на поле битвы, а ты решил отсидеться под юбкой у мамули? Крысёныш! Трус бесхребетный! Ты знаешь, что делают с такими как ты?! Расстреливают за трусость!!! И если ты сейчас не вылезешь из окопа и не пойдёшь в атаку, я имею полное право тебя расстрелять!!! И никто не слезинки по тебе не прольет! А родителям вернут твою гниющую тушу с пометкой: “Трус и позор Британской Короны”! Ты хочешь этого?!» Пока он орал, на меня пытаясь вытащить из окопа, я рыдал от страха и боли. Его слова – его крик вгрызался в моё ухо, как червь вгрызается в яблоко, и прогрызал себе дорогу в мой мозг, а там уж сверлил его во всех направлениях. И когда он спросил: хочу ли я чтобы меня расстреляли за трусость, и этот позор лёг на мою семью – я не смог ответить. Язык присох, речь пропала, и я стал задыхаться, как будто лёгкие сжались до размеров кошелька церковной мыши. Он достал пистолет и ещё ждал ответа, и тут (не знаю даже как) откуда-то со дна желудка, должно быть, я достал этот крик. Крик: «Нет! Не хочу!». Ему таки удалось вытолкать меня из окопа, и я побежал с тем же криком, не останавливаясь и стреляя в немцев почти не целясь.
Вечером мне сделал выговор старший офицер. Ближе к ночи я нашёл боле менее тихий угол и прорыдал, там пока не уснул. Я знаю, ты думаешь, что твой сын трус! Но это не так, точнее: да, в тот миг я проявил слабость, но я обещаю тебе, отец, я клянусь тебе, что такого больше не повторялось и не повторится. И если вам и пришлют моё тело, то без пометки: “ Трус и позор Британской Короны”. Я обещаю!
Только прошу тебя, папа, не говори маме. Она не должна знать как тут. Просто скажи, что всё хорошо. Что у её сына всё хорошо. Я наверное и тебе не должен был всего этого рассказывать, но я не мог держать это в себе. Мне нужно кому-то было рассказать, кому-то кто не здесь, иначе я бы сошёл с ума.
Передай привет маме и моей девушке Энни Браун (ты её знаешь), скажи ей, что я не могу писать ей так часто, как того она хочет. Передай привет соседям и моим друзьям - тем, кого ещё не забрали в армию. Передай привет всем кого я знаю, и кого заешь ты. Прошу, молись за меня, отец.
Джейк»