кн. 6, Москвичка, ч. 2, начало...

                М О С К В И Ч К А.

                Ч А С Т Ь     В Т О Р А Я.

                Г л а в а    1.

     Когда Олежке исполнилось три с половиной года, старшая сестра «осчастливила» Калерию внезапным приездом. Правда, приезд этот можно было предугадать – за месяц-полтора за него вдруг внезапно пришла бандероль. В ней огуречный лосьон Реле для лица и несколько шоколадок, которые Вере, очевидно, дарила лётчики. Сестра, после института, работала в Южно-Сахалинске, на метеостанции, вот и задаривали её сладеньким, а Вера, перевши их, переадресовала шоколад своему племяннику. Реля в ответе написала сестре, что хлопоты её были напрасны – лосьонами она ещё лицо не портит, отдала его соседке, а шоколадки её дорогому мальчугану вредны. Ответа не получила и вот Вера перед ней – навитая и напомаженная – будто не летела через весь Союз в Москву. Калерия пригласила сестру в комнату и пока вела по длинному коридору, соображала, как бы деликатней внушить сестре, приехавшей, по-видимому, покорять столицу, что живёт она в очень стеснённых условиях, растит ребёнка, и ей не до любовных страстей старшей. Той самой старшей, которая в детстве и юности так притесняли её с матерью – буквально загоняли ранимую «Чернавку», как они издевательски называли Релю, в петлю или в солёные воды Лимана – реки, вытекающей из Чёрного моря. Столько лет прошло, а Реля живо помнит издевательства над ней, будто это было вчера.
     Но Вера, очевидно, заранее продумала, как вести ей себя с младшей сестрой, которую так презирала когда-то, за человека не считала. Особенно, когда Калерия стала «отбивать» у красавицы – сестры лучших парней, на которых, признаться, Вера рассчитывала как на будущих мужей. А Релька перебегала дорогу, не желая отдавать «кривляке», как обзывала Веру, этих лучших парней. За что её и угнетали дома самой тяжкой работой и водили они с матерью Рельку в лохмотьях. Но вот пришлось к бывшей батрачке ехать, просить помощи.
     - Знаешь, родненькая, я приехала к тебе умирать, - ошарашила она Калерию, едва переступив порог коммунальной квартиры – иначе бы эта гордячка живо её выставила. Вера чувствовала, как сестра намерена поступить. Она, действительно, думала, что умрёт. Думала так, на всякий случай, если Релька не разучилась читать мысли людей. И видно «родненькая» не разучилась, потому что у неё удивлённо взлетели брови на слово «умирать».  Теперь уже Вера читала на её лице. Релька подумала: - «Умирать? Ну да, Вера не совсем здорова. Её даже оперировали, когда она училась на третьем курсе. Но тогда мать говорила, что вроде Вера поправилась. Выходит, нет?» Где уж было бывшей читательнице мыслей понять, что Вера приехала просто провериться в Москву. Вообще-то она не думала долго залёживаться в больнице. Покажется врачам, покрасуется перед московскими больными, если попадутся не очень больные, но желающие взять её в жёны. Вера не оставляла мысли выйти замуж за москвича. Не такого убогого, за какого Релька вышла, который её бросил так легко с больным ребёнком на руках. Впрочем, если бы Вера попала в ту спекулянтскую семью, о которой ей описывала мать, она бы их всех построила – ходили бы по одной половице. И думали бы только о том, как её одеть-обуть красиво. Уж такой бы сиротинушкой прикинулась. И испугалась последних мыслей: - «А что если Релька и их подчитает? Точно выставит меня!  Вспомнит, как я перед её мужем крутилась, что даже мама выговор мне сделала». Но сестра последние мысли Веры не услышала. Она с тоской вела Веру по коридору, предложила раздеться, войти в небольшую комнату, годную как раз для двоих человек. Да и то, если один из двоих был малышом.
     Хитрая Вера правильно её поняла. Калерия, которая решила, что тут же выставит былую угнетательницу назад, пригласила старшую сестру сесть. Потом покормила. И напоила чаем, с её же шоколадками. И пришлось слать ей постель. А потом ходить с больной Верой добиваться, чтоб её положили на лечение в Москву. Ведь Вера была гражданкой Украины.  Добились быстро. И сестрица легла в хвалённую пятидесятую больницу, расположенную в зелёной зоне Тимирязевского района столицы. Калерия тогда только начинала знакомиться с Москвой, хотя жила в ней уже четвёртый год. Но ведь болел Олежка, а когда у матери болеет её дитя, разве видит она что своим затуманенным взором?  Теперь глаза её малость прояснились и Реля начала различать контуры большого города. Чего ей стоило научиться разбираться в радиальных улицах Москвы. Когда Олежка окреп и она его, в два года повезла в Украину – на солнышко, на фрукты – а сама вернулась и работала, то все свои выходные, всё свободное время посвящала центру Москвы.  Брала справочник, который ей подарил какой-то благородный старик, чуть ли не в первый день их приезда в Москву, и ходила, ходила. В Кремле пристраивалась к экскурсиям и, жадно слушала, вспоминая между тем историю и географию – помогали прочитанные в детстве книги.  И вот с экскурсоводами и старыми знаниями, прониклась историей страны. Ей казалось, с каждым камнем в Кремле познакомилась. Потом забиралась за Москву-реку, в Замоскворечье, и, влюбившись в старый город, где-то по следам Островского, дошла до его дома. Пьесы Александра Николаевича о старой, купеческой Москве она помнила. Читала когда-то. А в столице можно и в театре посмотреть. Разорилась, пошла и билетик купила. Первое, что посмотрела из его произведений – «Не в свои сани не садись». Осталась довольная – хорошо московские актёры изображают нравы старой Москвы.
     Теперь, вместе с Верой попала в Тимирязевский район столицы, но времени осматривать его не было – сестрица приехала зимой и так видимо донимала её болезнь, что спешила лечь в больницу.  А  Релю в саду ждал Олежка – надо было спешить за ним.  Вера на прощание дала сестре денег:
     - Покупай мне на них всякие вкусности. В особенности огурчики в баночках. Я не ем пресную пищу.
     Калерия предположила бы другую причину, если бы Вера не осунулась так за неделю, пока её укладывали в больницу. И пришлось средней переводиться на одну ставку, чтобы иметь время носиться по магазинам в поисках огурчиков, помидор, икры разной – привыкла Вера на Сахалине к деликатесам. После всё это приходилось отвозить в больницу. Иногда брала с собой туда Олежку, особенно в выходные дни, чтобы общаться с ним хотя бы в дороге. Зарплата Рели уменьшилась, чуть ли не вдвое, ведь до приезда Веры она работала на две ставки. Теперь же столько времени отнимает беготня по магазинам. Иногда Релю пронзала горькая мысль, что случись беда с ней, сестрица её вместо помощи, в могилу бы подтолкнула, а она всё бегает, носится. Эти мысли здорово угнетали, но иначе Калерия не могла никак. Купила её Вера без копейки своим стоном. Прекрасно знала, как вернуть себе рабочую скотинку…
     А пролежала сестра в больнице всю зиму, ещё и весны дождалась тёплых денёчков. Пригрело солнышко, и Вера стала выходить во двор больницы, где и поджидала служанку свою. Несёт, бывало, запыхавшаяся Калерия в одной руке сумку, другой рукой Олежку к груди прижимает (иначе с его ножками они долго бы топали от автобуса до больницы), Вера шагу не сделает навстречу, чтобы помочь сестре, сидит как умирающий лебедь на лавочке. Потом как-то у ожившей вдруг красавицы появился поклонник – громадный рыжий парень. И они теперь прогуливались навстречу, и детинушка подхватывал сумку у Рели, увлечённо туда заглядывая – уж не вместе ли с Верой они потом поедали всё, что она с таким трудом доставала? Поклонник Веры вызывал у Калерии изумление – здоровый парень, ему бы лесорубом работать, но тот утверждал, что у него анемия. Всё же подумалось – не от алиментов ли он скрывается таким образом? Кстати, версия её вскоре подтвердилась.
Начав прогуливаться по больничному двору, вышагивая рядышком с мужчиной, Вера сразу вспомнила, что она женщина:
     - Купи мне кремов, для лица - мои уже заканчиваются. - Обратилась она как-то к сестре. – Меня весной веснушки мучают. Я вот тебе написала на бумажке, какие нужно, но за ними походить надо. Думаю, что даже в Москве их трудно достать.
Калерия изумлённо смотрела на сестру, не пытаясь взять бумажку:
     - Ты считаешь, - у неё дыхание перехватило, от возмущения – что я мало ношусь по продовольственным магазинам, так я ещё и парфюмерным должна пороги оббивать?
Вера обиженно поджала губы, совсем как мать когда-то:
- Жалко уж больной сестре сделать приятное дело?
- Ты, наверное, забыла – у меня ребёнок есть – надо же и ему внимание уделять.
- Ну, ладно, Рудольф выпишется из больницы – а он скоро выписывается – я попрошу его это сделать.
Реля молча согласилась с ней – пусть Рудольф ухаживает за своей возлюбленной. Они тёрлись друг о друга – Рудольф и Вера – и оба были холостые, по уверению рыжего немца, но он не спешил делать Вере предложение. Видимо такая невеста как Вера, в его планы не входила. Рудольф, по его словам, после развода с очередной женой, жил с сестрой в коммунальной квартире и мечтал, очевидно, как и Вера о богатой невесте – с квартирой, с машиной.  «Бедная Вера» за три года работы на Сахалине – где всё-таки прилично платят – умудрилась сколотить себе на поездку всего 200 рублей. Калерия догадывалась, что денег было тысячи, а не сотни,  это сестра жалась перед ней, отсчитывая, как Плюшкин, деньги  на продукты. Неизвестно что Вера говорила Рудольфу, давая ему деньги на вино – Калерия заметила, что от того иногда попахивает спиртным.  Кто приносит вино рыжему, если он сам говорил, никто не ходит к нему?  Значит, даёт ему деньги Вера – он в винные магазины ходит - и они причащаются?  И рыжий немец, не желающий работать – отчего и залёг в больницу – с удовольствием бегал в местный винный магазинчик – только дай ему денег.   Ему Вера видимо давала, не считая, а с Рели готова была за каждую  копейку спросить, не подумав, что сестра ради неё мало работает и мало получает – это Веру не волновало.
Поэтому средняя сестра дала понять прижимистой своей прежней угнетательнице, что свои деньги она на неё тратить не будет, если Верин запас кончится. У Калерии сбережений вовсе нет – едва дотягивает до получки или аванса. Ещё ездить приходится к Вере за свои деньги.
- Господи! Да сколько ты на дорогу тратишь? Копеек по двадцать-тридцать в день? Это я считаю и то, что ты ездишь за продуктами по магазинам, будет за месяц – девять рублей.  Ты, конечно ко мне не каждый день ездишь, но я считаю как каждый.
- Правильно, потому что я и за продуктами ношусь по всему городу, а это выходит ещё больше, потому что иногда езжу на маршрутках, в которых не по пятаку платишь, а по пятнадцать копеек. Ещё время своё трачу, в которое могла бы зарабатывать деньги, а я трачу их на магазины.
- Так это я тебе много задолжала?
- Да.  По девять рублей каждый месяц на дорогу умножь на пять месяцев, которые я к тебе катаюсь, будет сорок пять рублей – это я зарабатываю в месяц. На эти деньги мы с Олежкой и живём.
- Ещё алименты, - напомнила Вера.
- Как ты любишь чужие деньги считать – тебе надо было в финансовый институт идти.   А теперь отчитываюсь в отношении алиментов. Их проходит так мало, что едва хватает на фрукты, на полмесяца.
- Видишь, а я, живя на Сахалине, никаких фруктов не видела.
- Не ври, пожалуйста. Лётчики, наверное, снабжали вас всех девиц вкусными продуктами и фруктами. Вот лишь не понимаю, почему не один из них не женился на тебе?
- Откуда знаешь, что лётчики нас не обижали?  Не обижали, привозя продукты, фрукты. А вот, что не женились на мне – это ли не обида?
- Хватит жаловаться!  Потому что я могла бы тебе сказать, почему не женятся на тебе.
- Спасибо, не надо. Я догадываюсь – всем лётчикам и морякам нужны верные жёны?
- А догадалась, так не сбивай меня с мыслей о подсчёте, что я теряю, посещая тебя.
- Да. Ты уже потеряла сорок пять рублей – что ещё?
- Ещё я могла бы зарабатывать каждый месяц эти же сорок пять рублей. Так что сумма, которой ты лишила меня, очень большая.
- А то, что ты ездила по своей любимой Москве, вместо работы, тебя не вдохновляло?
- Не вдохновляло. Я же не на экскурсии ездила, а чтоб стоять в очередях, в магазинах. Это удручает.
- Хорошо. Я отдам тебе сорок пять рублей, которые ты истратила на дорогу. И ещё рублей девяносто верну, когда буду работать. А если устроишь меня работать в Москве, то верну и все остальные, ещё с лихвой. Сестра же твоя никогда не была неблагодарной.
- Да что ты! Это вы с мамой надо мной издевались в детстве и юности – это такая была благодарность, за то, что ишачила на вас, двух бездельниц? Спасибо я не успела сказать за это.
- Но мама тебе недавно пальто купила – разве не расплатилась?
- Так это ты меня лишила большущей суммы денег – это расплата за пальто? Оно стоит в два раза дешевле. Вернее тот первый взнос, который внесла мама, остальные деньги я доплачивала в рассрочку. А мама, я думаю, хвалилась тебе в письмах, что курила мне полностью пальто – это в ваших с ней нравах – преувеличивать вашу помощь мне. Как было с первым моим купленным пальто в Симферополе. Мама писала мне, что вышлет тысячу, но приехала ты на каникулы и полтысячи отбила себе, хотя у тебя были деньги на сберкнижке. И мама прислала пятьсот рублей в старых деньгах – это было на воротник и рукава. Так же и с этим пальто – воротник и рукава купила мне мама – остальное я доплачивала сама. 
- Хватит, я уже поняла, как мы с мамой обираем тебя. Каюсь, что никогда не думала, что придётся у тебя просить помощи. Если бы знала раньше, что такое случится, никогда бы так не поступала. Не помни старое! Сказала же, если устроишь меня работать в Москве, то я за всё расплачусь с лихвой.
- Знаю я вашу с мамой «лихву». Гадости делать, вы готовы, а не благодарить людей. Потому устраивать тебя в Москве не собираюсь – живи подальше от  меня – так спокойней. И вот что я тебе скажу. Раз твой рыжий может бегать за выпивкой, он же может и продукты тебе покупать. Освободила бы ты меня от поездок к тебя.
- Ой, ему если дашь больше денег, то он на день пропадёт и вернётся ни с чем. Вот тебе пятьдесят рублей – это за дорогу я расплачиваюсь. И вот двадцать рублей на продукты. Только поезди ещё немного – меня скоро выпишут. А отблагодарю я тебя за все заботы – поеду к маме, возьму с собой Олежку.  А ты сможешь работать сколько хочешь.
- И ты думаешь, я тебе доверю своего сына?  Сама отвожу его на Украину, не считаясь с деньгами.
- Как хочешь. А так я хотела расплатиться за твои заботы.    
 
Но Вера не оставила мыслей настроить сестру, чтоб она помогла ей остаться в Москве. Уже в следующий приход их с Олежкой направила сестру к дежурному врачу:
- Оставь Олеженьку со мной, тебя мой профессор хочет видеть.
- Зачем?
- Не знаю. Иди, он не съест тебя. Красивый мужчина.
- Смотри, чтобы мой сын в какую лужу не залез – в общественный транспорт не пустят.
- Поедете на такси – я деньги дам. Но лучше посмотрю, чтоб ты ничего не думала.
Реля пошла, думая: - «Хитрит, лиса, прекрасно знает, зачем врач меня вызывает». Так и оказалось.
Врач, никакой не профессор встретил вопросом: - Вы знаете, что Вере нельзя жить на Юге?
Реля пожала плечами: - Нельзя на Юге, пусть едет на Север – погоду предсказывать везде нужно.
- Но ей и на Север нельзя. Вере можно жить только в средних широтах.
     - Я это давно подозревала, по её поведению. Вере очень хочется устроиться в Москве? Верно? Я не против, пусть устраивается. Она у вас почти полгода лежала в больнице, многих людей видела, наверное, могущих ей помочь. Я имею в виду богатых людей, каких Вера ищет, а не женатых или разведённых. – «Дорогой, да она тебя пыталась развести, а ты понял, что прежняя жена лучше, чем развратная девка». – Это Реля поняла, по блудливым глазам мужчины.
     - А вы ей не можете помочь? – Разводиться врач явно не желал, а иметь такую пациентку, которая собой расплачивается, согласен.
     - Вы полагаете, доктор, что я в Моссовете работаю? И даже если бы могла её устроить, не стала бы делать этого для Веры – уж слишком она мне плохой сестрой была когда-то. И теперь сестра, не очень приятная. Я к  ней, в больницу, с большим трудом хожу, пересиливая себя. Надеюсь, вы передадите ей мои слова? Это в глаза ей говорила, так что не стесняйтесь. – Калерия насмешливо смотрела на закольцованного «профессора». Пытается устроить любвеобильную пациентку в Москве?  Уж не думает ли, что и дальше будет встречаться с Верочкой, хотя бы в больнице. Или у Рели в комнате, когда сестра выпишется из больницы? Пусть не мечтают. У неё ребёнок маленький и поганить их жилище она не позволит.


                Г л а в а   2.

     Старшая сестра ждала Релю с нетерпением: - Что тебе профессор сказал?
     - Вера, перестань меня принимать за идиотку. Ты думаешь, что если тебе удалось провести меня пару раз, так я дура?  У меня достаточно развит интеллект, чтоб я сообразила, что это ты уговорила врача, а не профессора поговорить со мной. То, что у тебя самой не получилось – уговорить меня устроить тебя в Москве – ты думала, что у врача получится? Угадала я?
     Сестрица поджала губы: - Уж слишком ты развитая стала в Москве.
     - А мне люди говорили, что и в Украине я была не дурой.  Помню, как Вера Игнатьевна и Павел любили со мной – тринадцатилетней девчонкой тогда – беседовать.
     - Убили твоего Павла, и не с кем тебе стало умничать!
     - Почему же!  Слава, в Качкаровке, почему-то обошёл всех красавиц стороной, а за мной, Чернавкой, как вы меня с мамой называли, ходил как привязанный. Беседовали мы с ним на заоблачные темы.
     - Почему же Славка не женился на тебе?
     - Мне четырнадцать лет было, ему восемнадцать, правда, весной исполнилось девятнадцать – какая женитьба?  Была у нас с ним несчастная любовь.  Я очень переживала, если тебя это успокоит.
     - Правильно, ушёл в армию и забыл.
     - Зато стихи какие мне писал.
     - Хоть что-нибудь запомнила?
     - «Девчонка, которой пятнадцать, смутила покой у меня.  Сегодня я, вдаль уезжая, прошу лишь одно у тебя.  Останься такою подольше, неси чистоту, сквозь года. А я же вдали от любимой, друзьям расскажу иногда. Живёт, мол, такая девчонка, другой не сыскать на земле, печаль моя, лучик мой звонкий, почаще являйся во сне».   Как стихи?
     - Уж слишком лиричные.  Слабак был твой Славка.
     - Хорошо, почитаю его более сердитые:    Как выжить посреди разрухи?
                В семье одно коварство и враньё:
                О матери плохие бродят слухи.
                А старшая сестра – любимица её.

                Они друг друга нежно обожают,
                Похвалы лишь себе поют.
                Работой Релю люто нагружают.
                За доброту ей достаётся тяжкий труд.

                - Чернавка, за твои дела тебя облаем.
                Спасла сестриц – так занимайся ими.
                Выхаживай, корми, сама не доедая.
                Плохие времена тебе настали ныне».

     - Вот это ты пожаловалась Славке, если он такой поклёп на нас с мамой возвёл! – Прервала Калерию Вера. - И много там он нас ругает?
     - Это я пятую часть его стихотворения прочитала. И, кстати, я не жаловалась. Он всё сам узнал от людей. А людям мама же рассказала, вроде ругая меня, мол, я такая-сякая, непослушная. Но люди же тоже не дураки, особенно в селе обмануть нельзя.
     - А в городе можно?
     - Обманула же ты меня, когда сказала о своей тяжкой болезни. И о деньгах, их у тебя не 200 рублей, а больше двух тысяч было. Не маши руками, это мне ты отсчитывала рубли, а Рудольфу десятками давала. Так вот, в селе тебя сразу же разоблачили люди и мне подсказали, и не довелось бы мне полгода на тебя ишачить, - закончила Реля, удивляясь, что у неё вылезли её тайные мысли. Вроде не хотела разоблачать, а проговорилась.
Но Вера, будто не слышала слов сестры о жадности и о болезни её:
     - Мы не о том вспоминали, если ты позабыла. Мне гораздо интересней с тобой о стихах говорить.  Уж Слава тебе стихи писал такие пронзительные стихи, то, думаю, что и Павел? – отвела она неприятный ей разговор, вернув его в прежнее русло.
     - Конечно, - обрадовалась Калерия: - «Что это я высказала ей насчёт денег? Может, Вера их как раз на врачей потратила». - Не так сердито сочинял Павел, как Слава – он же почти учитель был. Интеллигентно писал.
     - Думаю, и его стихи ты помнишь? Раз уж мы настроились на лирический лад. Почитай.
     - Тоже немного почитаю, потому что пора уж нам ехать. Но Павловы стихи не понять без переводчика.
     - Почему это? Он тебе на английском языке писал?
     - На русском. Но если ты вспомнишь, был у нас с тобой разговор, когда мне было восемь лет, насчёт снов моих страшных, которые тогда мучили меня.
- А мне, стало быть, девять с половиной было. Я же тебя на полтора года старше.
- Ты так думаешь? Не говорила ли тебе мама, что когда я родилась, тебе уже три года с половиной было?  Мне это отец говорил.
- Опа! А куда же два года делись?
- Узнай у матери, почему она тебе и себе по два года убавила?
- Да как это можно – года убавлять? – Продолжала удивляться Вера, хотя Калерия уверена была, что сестрица всё это давно знает.
- Мама наша всё может. Тем более это было после войны, когда мы ехали через Торопец в Литву. Мама съездила в Великие Луки, где ты родилась и исправила девочке возраст, тем более, что ты в первом классе училась.
- Ой, тогда-то она всё хорошо сделала, но вот на пенсию я пойду не ко времени. – Сделала Вера вид, что думает о возрасте. - Но мы с тобой не об этом говорили. О чём это мы беседовали, когда тебе было восемь или почти девять лет?  - Сказала старшая сестра и Реля поняла, что она продолжает лицемерить. - Я не помню, хотя старше тебя почти на три года.
- Ты всё спрашивала о моих снах, потому что тебе самой они не снились.
-  Они и сейчас не снятся.
- Пить надо было меньше. Ты же с мамой уже тогда алкала вино и на взрослые фильмы ходила с парнями.
- А почему бы и нет? Если мне весной тогда двенадцать лет исполнилось, и я была рослая.
- Да, очень рослая, даже для двенадцати лет. Откормила тебя мама в Находке. Но вернёмся к моим снам, если я тебя не обидела своей отповедью.
- Согласна. Пить надо меньше, тогда мне будут сниться сны, хотя мне сейчас не 12 лет, а все двадцать восемь уже исполнилось в апреле, а я-то думала, что двадцать шесть. Или мне таких снов не увидеть, как ты в детстве видела?
- Наверное, такие сны, какие мне тогда снились и могут присниться лишь ребёнку. А я, не смотря на жуткие угнетения от мамы и тебя всё же была ребёнком.
- Хватит предисловий – говори о сне.
- Вот тогда, в мои восемь лет, я тебе и рассказала, что жила я раньше, в прежней своей жизни не в Союзе, а в Индии. И не было тогда не поездов, ни самолётов, ни тракторов, ни машин всяких.
- Помню. Это древние времена. И ты ездила с отцом торговать в разные страны на верблюдах. Я ещё спрашивала у тебя, не воняют ли верблюды. А ещё, - насмешливо продолжала Вера, - ты говорила, что ездила с отцом купцом и в одной из стран повстречала свою первую любовь. Он был зеленоглазым негром, но отец потом увёз тебя от него, и вас растерзали бандиты – всех и тебя. Да такие сны, если бы мне снились в детстве, у меня бы сердце разорвалось.
- А у меня не разорвалось. И мне четыре таких сна приснилось, где я погибала девушкой, но, успев влюбиться в зеленоглазого парня – не негра уже – а в финна, ещё в американца – и всё это было в очень старых жизнях.
- Всё поняла. И в этой жизни, уже в Союзе, ты встретила зеленоглазого Павла, которого признала и он тебя, похоже, тоже?  Вы встречались в прошлых жизнях? Вот почему красавец Павел отвёрг всех красивых девушек, в том числе и меня, а видел лишь замарашку, какой ты была тогда.
- Ещё до того момента, как он вычислил, что мы встречались в прошлых жизнях, он увидел не девочку, плохо одетую, а интереснейшего собеседника. Со мной он мог говорить об истории и литературе, о Вселенной, о чём с тобой или прочими пустыми девушками говорить нельзя.
- Конечно, у нас на уме были лишь мысли как увлечь его в постель, а потом добиваться, чтоб женился. Ещё кудряшки навить на голове, которые у тебя были природные. Брови и реснички подкрасить, чего тоже ты не делала – они у тебя и так всегда были нужных красок. Мы, умываясь, смывали краски и становились блеклыми, а ты, сполоснув лицо холодной водой, приобретала красоту. – Вера говорила всё это с иронией.
-  Вот теперь, когда ты признала, что натуральная красота лучше накрашенной, я тебе могу почитать  стихи Павла, который тоже чутко чувствовал природную красоту.
- Читай скорее. Что мог писать тебе погибший учитель. Чувствовал ли он свою гибель?
При воспоминании о смерти Павла, у Калерии налились глаза слезами, но он продекламировала:
               
                В древние времена ты была индианкой,
                О чём напоминает пляшущая статуэтка.
                В средние, встречал я непокорную японку,
                Красивую, как сакуры ветка. - (Поясняю - сакура – это дикая вишня.)
- Спасибо за разъяснение. Читай дальше.

                -  Мелькнула смуглянкой в племени Майя.
                Эту бунтарку ярче всех вспоминаю.
                И вдруг в этом веке встретил девчонку.
                «Дикаркой» зовут, «Колокольцем» звонким.

                Колокольчик, звенящий, но с шипами.
                Ещё бы растёт ведь в звериной семье.
                Папа – котище. Тигрица – мама.
                И змея – сестрица не нравится мне.

- И Пашка туда же – семью нашу хаять! А я только хотела его похвалить за культурные стихи. Но он откуда узнал о твоей «нелёгкой» судьбе? Ты же ему не жаловалась?
- Нет. Но почему-то все, кто меня любил, видели, что я выносила.  Один мой муж не хотел ничего не видеть, не слышать, хотя и ему я ничего не рассказывала почти.
- Не рассказывала? А чего же он от меня морду воротил, когда вы приехали с маленьким Олежкой?
- Любил меня ещё.  Но мы заговорились.  Вот если бы мы с тобой в юности так говорили, и ты бы вела себя благородно – не рвала бы мои обновы, не шила бы по два платья – за себя и за меня. И потом, когда уехала в Одессу, не тянула бы из мамы деньги на сберкнижку, только потому, чтобы мама мне ничего не покупала, водила бы в обносках, как и при тебе.
- Так я же и заболела из-за жадности – сама говорила.
- Видно тебя та болезнь ничему не научила. Ты по-прежнему жадна и думаешь, что всех можешь обхитрить. Но твоя же жадность и рвачество опять привели тебя в больницу. И лёжа здесь тебе не локоны надо было навивать и пьянствовать с рыжим Рудольфом, а посмотреть на более положительных мужчин, если ты в Москве хотела остаться.
- Да их и не было, положительных.
- Были. Просто огненные волосы немца затмили тебе всё. А ведь он женат.
- Он меня все эти месяцы обманывал. Ну, ещё смущало то, что с ним легко.  Выпили – забылись.
- Ладно, не буду тебя учить.  Раньше тебе надо было ко мне прислушиваться и вести себя по другому.
- Надеюсь, что ты ко мне ещё приедешь?
- Ты не представляешь, как я устала! Ухаживать за неприятным тебе человеком. Думаю, что ты бы ко мне даже за большие деньги не стала ходить. И вот тебе двадцать рублей твоих – пусть Рудольф сходит и купит вам продуктов. А я отдохну хоть несколько дней.
- Можешь не приходить, но деньги возьми – я тебе больше должна, остальные отдам позднее.
- «Отдашь ты, - подумала с иронией Калерия. – Наверное, тряпки свои негодные для носки сунешь, и будешь думать, что рассчиталась. Но я не возьму ничего из твоих вещей, побрезгую».

Калерия и впрямь намеревалась отдохнуть, но в воскресенье рано утром позвонила Вера:
- Не думай, мне ничего из еды не надо. Принести мне, пожалуйста, только летний костюмчик, мне в плаще уже гулять жарко, - жалобно попросила она, не понимая, что Реля на её жалобы не реагирует.
Но научилась говорить «пожалуйста».  Пришлось ехать, хотя Калерия рассчитывала убраться в комнате – затеять большую стирку.  Веру она застала в ажиотаже.  Видно много дала сестра денег Рудольфу, а он не ехал. Но виду «красавица» не показывала. Только просила Калерию посидеть с ней. А сама глаз с ворот не сводила. И дождалась – появилось её солнце рыжее, да не одно. С Рудольфом вышагивал довольно симпатичный мужчина лет тридцати пяти – голова, стриженная ёжиком, что было очень модно, подчёркивала его моложавость. Рядом с рыхлым, раскормленным Рудольфом, он казался юношей, хотя Рудольф был лет на десять моложе. Но Вера зарделась навстречу рыжему.
- О! Нашлась пропажа! – воскликнула она, устремляясь к ним.
- Знакомься, Верочка, я тебе жениха привёл.
Вера нехотя пожала руку незнакомцу, едва выслушала его имя. И вновь её глаза обратились к рыжему: – Нам надо поговорить. И срочно. Пройдёмся немного? – В голосе её была повелительность.
И повела своего ненадёжного кавалера в сторону леса. Перед тем, как исчезнуть за деревьями, они обнялись.  А Реле оставили «отставного» жениха. Он, сражённый наглым коварством, жаловался ей:
- Как вы думаете? Красиво это, привезти и бросить? И куда это ушли? Грибы собирать в мае месяце?
Калерия усмехнулась – чувство юмора у человека имеется. Она бы встала и ушла после Вериного пошлого поступка, но Олежка заинтересовался каким-то зверьком, показавшим ему носик из норки:
- Мама, это ёжик?
- Наверное, хорёк или мышка.
- А может лисичка?
- Лисички так близко от людей не живут.
- Какой у вас славный малыш! – восхитился мужчина, садясь возле Калерии. – И мама – красавица. Не то, что та, которая показала мне фигу.  Это ваша сестра? Совсем не похожа на вас. Фрукт, скажу я вам.
- Фрукт в смысле сладости или в смысле её поступка? – Реля насмешливо посмотрела на взрослого мужчину, позволившего себя так обмануть. – «Но меня разве не нагрела Вера на деньги, которые я могла бы заработать и жить сейчас гораздо лучше?»
- Не знаю, какая она как женщина, но, глядя на то, что Рудольф не хочет оставлять ради неё свою жену, хотя Вера очень настаивала, думаю, что и женщина не очень. Я в смысле её поступка высказался.
- Зачем же вы так их ругаете? А если это любовь? – Опять насмешливо.
- Любовь? Да Рудольф уже был трижды женат, и расписываться с вашей сестрой в четвёртый раз не может. Да и жить им негде будет. Вот и привёл меня, привлекая её неземной красотой, чтоб я женился и прописал в своей квартире.  Теперь думаю, я бы прописал, а они, за моей спиной стали встречаться на моей площади.
Калерия улыбнулась: - А вы как думали? Что он честно отдаст вам девицу, которая к нему льнёт, по природе их пьянства. А вы не пьёте, это сразу видно. Вот вам и дали отвод. Но что Бог не делает всё, как говорят люди, к лучшему. Помотали бы они вам нервы. А у Рудольфа дети есть?
- Есть два сына где-то на периферии, на которых он алименты платить не хочет. Скрывается, не работает, за счёт женщин живёт.
- Сестре он, наверное, задолжал, что так покорно пошёл за ней?
- Да пропил он её деньги сразу – вот меня и взял, как громоотвод. Будет врать, что потерял их. А деньги не малые. Вера дала их на какую-то вещь для неё.
- И она, наверное, поверила, раз они обнялись, - покачала головой Реля. – Нечего их ждать теперь. Олеженька, поехали домой, мой милый. Я тебе дома диафильмы покажу.
- Ой, мамочка, поехали!
- И я с вами. Не возражаете?
- Конечно. Чего вам тут унижаться перед ничтожными людьми. Я давно этого Рудольфа разгадала.
- Проницательный у вас ум. С сестрой-то не поделились?
- Нет. У нас не доверительные отношения с Верой. Но скажу вам, они друг друга стоят. Не грустите!
«Отставной жених» только улыбнулся. В автобус Калерию подсадил, место ей там нашёл. Усадил их с Олежкой.  Сам рядом стоял. Старушка, сидящая у окна, за пару их приняла.  Реля отрицательно покачала головой: - Нет, Он не наш папа. Просто знакомый.
В метро попали в давку.  Возвращавшиеся со стадиона выпившие «болельщики» вкатились кубом на остановке «Динамо», чуть Олежку не раздавили. «Отставной жених» схватил мальчонку, и поднял над собой – тем и спас. Калерия закричала и кинулась, бить по пьяным физиономиям, крича:
- Убью, мерзавцы! Залили глаза и ничего не видите? – За своего сынишку она бы половину алкашей искалечила.  Царапала их лица, за волосы дёргала – Реля превратилась в фурию.  Народ её не осуждал.
Стоящие рядом милиционеры подбадривали: - Бей их, мамочка. Чтоб в другой раз смотрели куда прут. Вот сейчас если бы покалечили или раздавили ребёнка, с кого спрашивать?
Протрезвевшие «мерзавцы» так же клубком и молча выкатились на следующей станции, хотя до их станций было ехать и ехать. Поймут ли, что чуть не убили ребёнка? Может, пить прекратят на стадионах?
Тогда только Реля заплакала. Могла потерять Олежку в одну секунду. И из-за кого? Из-за поганки болотной, которая доброго слова не стоит. Больше она ходить к Вере не будет. Пусть Рудольф обслуживает.
«Отставной жених» довёл их до скверика на Малой Бронной. Посидели ещё на лавочке, чтоб Калерия отошла немного от испуга. Память детская коротка – Олежка сразу нашёл себе друзей и пошёл играть в песочницу.  Это мать будет не раз просыпаться ночами от страха, увидев давку пьяных «болельщиков» во сне. А ребёнок, не знающий ещё страха, тут же забыл.
Мужчина, который спас её сына, кажется, не хотел уходить из их скверика, кажется, ему понравилась молодая мать и её сынишка.  И он неуклюже предложил Реле свою дружбу – будет приезжать из командировок – он журналист – проведывать их. Зовут его, кстати, Аркадием.
- Спасибо вам, Аркадий, вы очень хороший человек. Но найдите себе другую подругу. Мне, честно, сейчас не до дружбы ни с мужчинами, ни с женщинами. У меня вот этот человечек так болел, что я думала, не выхожу его. Потому поклялась, что как только он у меня окрепнет, пойду учиться на медсестру, чтобы выхаживать и других людей. У меня, кажется, это в крови – выхаживать. Но хороших людей. Свою сестру, хоть и ездила к ней вынужденно, не стала выхаживать – Вера мне неприятна.
- Понял уже. Потому вам и люди, соприкоснувшиеся с ней, неприятны.  Быть может, я соберусь с силами и через некоторое время навещу вас. Но только если вы мне позвоните. Вот телефон.
- Спасибо. Я, возможно, позвоню. А не позвоню, значит, поступила учиться, и у меня совсем нет времени. Вы должны понять – работа, ребёнок, учёба – там минуты свободной не будет.
- Всё  понимаю. И вы меня извините, если навязываюсь.

Вечером позвонила Вера и предложила свои услуги. Вскоре она поедет домой к матери «умирать», так как в Москве устроиться не смогла. И потому предлагает Реле отпустить с ней Олежку. Реле не тратить деньги на билет – ведь она всё равно хочет отправить своего потомка в Украину.
- Я тебе уже говорила, что Олежку я отвезу сама, сколько бы мне не стоило это денег.  Не доверяю, говоришь, вот это ты угадала. «Заиграешься» с кем-то из попутчиков, и потеряешь моего сына. И запомни, ты едешь к маме вовсе не умирать, а жить долго – ещё и маму переживёшь, а мама будет жить до 85 лет. Я время говорю по паспорту мамы, а не по возрасту.
- Какая ты добрая! – съязвила Вера. - Ты так точно это знаешь? – И сделала вид, что удивилась. – А я, значит, буду жить больше этого возраста?
- Не знаю больше ли восьмидесяти пяти лет? Но что мама умрёт в эти годы, а ты ещё её переживёшь. Я имею в виду по времени.
- То есть, если мама умрёт в 1995 году, скажем, то я ещё буду жить дольше 95 года?
- Совершенно верно. Ты ещё и после 2000 года будешь жить. Потому, предупреждаю тебя, чтоб ты маме нервы не портила, что приехала к ней «умирать».
- Спасибо и за 2000 год. Это меня врачи напугали, что нельзя мне жить на Юге.
- Да прекрасно ты проживёшь на Юге – прекрасно. С твоим умением эксплуатировать людей, ты ещё долго будешь жить, тунеядствуя. И не врачи тебя напугали, а ты их уговаривала, потому, что в Москве хотела остаться.
- Не все же такие труженики как ты. А я не тунеядка - работала три года. Мне дали первую группу инвалидности, не рабочую, а получать по ней я стану больше, чем ты, непосильно трудясь.
- Рада за тебя.  Будешь получать больше меня, жить на Юге, пить натуральное виноградное вино, как мама – и обе вы с ней проживёте долгие жизни. Только меньше обижайте хотя бы родных людей, тогда и болеть не будете.
- Если бы ты раньше так руководила мной, то я, возможно, никогда бы не заболела.
- Хм!  Поруководишь тобой, если тобой руководит золотой телец. Вот сейчас ты, по какой причине мне звонишь? Наверное, нет денег на билет, вот ты и решила, что если ты Олежку повезёшь, то и билет я тебе куплю?
- Угадала. Потрясающая ты моя сестра. Дай мне денег на билет, а я тебе с первой же пенсии по болезни пришлю. Что не спрашиваешь, сколько я получать буду?
- А зачем? Больше, чем я зарабатываю и ладно. А на билет я тебе дам. Правда, не в купейном вагоне поедешь, а в плацкартном. Завтра привезу тебе деньги, и пусть тебе через больницу достают билет, потому что я себе уже купила, отстояв многочасовую очередь.  Для тебя стоять больше не буду.
- Вот я и думала, что ты мне этот билет отдашь. Но хорошо, что и деньги дашь. Я тебе сразу вышлю, как только получу первую пенсию. И потом с тобой расплачусь за те потери, которые ты терпела, когда ездила по магазинам, в то время, когда могла работать.
- Если рассчитаешься, буду рада.  Потому что осенью пойду учиться, и мне придётся опять работать на ставку или даже меньше. – «Чего говорю? Ведь знаю точно, что Вера мне ничего не вернёт. На Украине станет пить вино и забудет, что кому-то должна. Ещё и говорить будет всем, что меня кормила и одевала».
- Ладно, помогу тебе. Тогда и ты, быть может, поможешь мне справиться с болезнью.
- Вера, ты уже справилась, и больше не будем об этом говорить. До свидания.
- Подожди, не клади трубку. Что ж ты не скажешь сестре, как моего жениха увела? Сколько можно, - звенел смехом Верин голос, - уводить у меня парней, готовых на мне жениться.
- Почему во множественном числе говоришь? Если я в юности уводила от тебя парней, то просто спасала их от разочарования, от твоих непотребных запросов. А недавно увела твоего «жениха» - этот точно хотел на тебе жениться. Да ты вовремя показала ему, что его ждёт, если он женится.  Сам он ушёл со мной твой «жених». И хорошо сделал. Ещё спасибо тебе потом сказал, что глаза ему открыла. Пришлось говорить по поводу тебя, в связи с твои некрасивым поступком.
- Ладно. Скажи хоть хорошего «жениха» я потеряла?
- Человек он приличный, зовут его Аркадий. Ты его потеряла. Он тебя хотел в Москве прописать.
- Да что ты. Вот меня бес попутал. И почему я так люблю рыжих парней?
- Ладно, Вера. Поплачь там кому-нибудь в халат. А мне надо стирать, гладить, готовить ребёнка к отъезду. Некогда с тобой разговаривать. Дай мне немного отдохнуть от твоих пошлых выходок, Вера.

Калерия принялась за свою ежевечернюю работу по стирке, глажке, чистке – ребёнок должен быть всегда опрятно одет, ведь она теперь работает воспитателем в Детском саду, где с ними гуляют, а значит, пачкаются детки немилосердно. И хоть Олежка был «чистюля», как говорила его воспитательница, всё равно стирать и гладить приходилось много. Одевала каждый день в чистые и наглаженные вещи.
Разные мысли приходили к Калерии, когда Олежка спал, и соседи не беспокоили разговорами. Сегодня, никто не показывался на кухне, не спешил в ванну;  кто-то пошёл в театр, кто смотрел телевизор, кто спал. Когда создавалась иллюзия, что ты одна в квартире, если не считать спящего Олежку, прекрасно думалось. Однако мысли о Вере были не совсем приятные. Сколько заботы проявила о ней Реля, сколько времени истратила, которое могла бы посвятить сыну. Работала бы и не жила так бедно, - от получки до получки, а оплатила эта злыдня, которая вечно прибедняется, хотя имеет тысячи на сберкнижке, лишь дорогу ей по Москве. И из этих денег придётся ей отдать на билет, хорошо ещё Реля оговорила, что не на купейный ей даст, а на плацкартный. В купейном лихие попутчики  могут попасться.  Увидев, что девица слаба на передок, могут и напоить, и обобрать. А что у Веры остались деньги, Калерия была уверена. Это сестра просто решила у неё забрать те деньги, что дала, не подумав. Жаба давит на Веру. Разумеется, она не думает отдавать Реле ни копейки. Вспомнила Вера, что раньше грабила, и поругала себя, что расщедрилась. Спохватилась и тут же позвонила, что без денег осталась. Знакомая история. Калерия вздохнула, кто-то ей иногда напоминает о прежних делишках Веры.
Не кто-то, а Пушкин, как впоследствии узнала, во снах, от деда Реля. И была рада, что Веру и мать великий поэт не признаёт своей роднёй. Только Релю. Лишь за то, что своим рождением вырвала его из Ада. Много ей рассказывал дед о Космосе, в котором, как открылся Реле, жил, не признавая Рая.:
– В Рае, - говорил, - человек ограничен, усмирён и ума лишён. В Рае не люди, а покорное стадо. А я в Космосе могу летать. Так я в войну летал, помогал раненым солдатам, Москве помогал выстоять. Да так разлетался, что тебя чуть не упустил, малышка моя. Чуть ты не умерла в эвакуации.  Правда, тебе уже ни Гера, ни мать не угрожали расправой, потому что поселили вас  у божественных женщин, которые и лечили вас всех. И мать-то вылечили быстро – она вскоре и работать начала. Гера – та вообще не нуждалась в лечении, потому что ей мать в дороге, отдавала твои кашки – так я думаю. Потому, когда вели её на крещение в церковь, она шла своими ногами. И орала на всю округу – не хотела креститься, чёртова дочь.
- А я, дедушка, тоже не хотела креститься?
- Ты, душа моя, была предназначена Богу. И мне, разумеется. И если бы тебя не крестили тогда Домна с Феней, могла бы и умереть. Хотя я тоже участвовал в твоём воскрешении.
- В каком воскрешении, деда, ты участвовал? – маленькая Реля не всё понимала.
- Стихи я на этот случай сложил. Хочешь послушать?
- О, Боже мой! Читай скорее.
- Это не лирика, которую ты потом станешь изучать в школе. А довольно жёсткие стихи, но и писал я их в войну.  Слушай, потому что сложил я их, когда не живу в этом мире, потому их никогда не будут печатать. Разве ты запомнишь, потом запишешь и в своих книгах.
- Какие книги, дед. Читай свои стихи.
- Слушай, нетерпеливая. Знай, как тебя задумали крестить, я находился в Москве, в которой было страшно, потому что бомбили почти каждый день этот прекрасный город и каждую ночь. Однако  когда мне пришло сообщение, что тебе станут крестить, оставил Москву и полетел в Сибирь.
- Читай, деда, свои стихи.
- Слушай и не перебивай:            
                Пушкин летел к крещению Рели.
                Что сталось с внученькой в том Аде?
                Летел в Сибирь в конце апреля,
                Хотя Москва была ещё в осаде.
                Он был в тоске, по Реле изнывал,
                Но и Москва ему родная тоже.
                Ещё в беде он город оставлял.
                Москва иль внучка – кто дороже?
                Признаться, трудно лететь из Москвы,
                Когда в ней каждый человек страдал.
                Он хоть невидим, многим помогал
                Избавиться от болей, мук, тоски.

                Однако сам себе он отпуск дал
                Проведать, посмотреть на внучку.
                И на крестины он не опоздал,
                Но Релю он мечтал увидеть лучше.
                Ужели так болезнь в неё вцепилась,
                Что не отпустит внученьку никак?
                У Домны даже руки опустились,
                Несла малышку в Церковь, мысля так:
                - «Умрёт дитя, кому отдам умение
                Лечить людей и видеть их судьбу?
                Бог наказал меня за самомнение,
                Что в Реле продолжение найду»

          - Деда, - прерывала маленькая Калерия Пушкина. – А Домна – это твоя дочь, да? Она умела лечить людей? А что такое видеть судьбу?
          - Вырастешь, сама узнаешь, - отвечал дед. – Но слушай далее стихи:
               
                Она не видела отца, но он прочёл,
                Что думала его Ведунья – дочь.
                Такого поворота Пушкин не учёл:
                - «Как Домне с девочкой помочь?»
                Сходил с ума поэт от этих мыслей,
                Но вспомнил – в волшебстве он смыслил.
                И в церковь он влетел как херувим,
                А Домна с внученькой вошла за ним.
                Малышка впрямь впадала в дивный сон.
                Но Пушкин помнил – Реля должна жить!
                И слушая совсем не детский стон.
                Тихонько стал он внученьку будить:

                - Проснись, малышка, отгони беду!
                Твой верный дед летел издалека.
                И я отсюда, крошка, не уйду.
                Ты оживёшь, я подожду пока
                Откроешь глазки ты, моя Свирелька.
                Цыганскими, славянскими – блесни любыми.
                Ну, покажи мне глазоньки, Карелька.
                Какие она – карие иль голубые?
                Любым рад будет, дед твой, Пушкин.
                Есть ещё дед, кажется Каркушкин.
                Захочешь, и его на помощь призову!
                Хотя мы не встречались наяву.

          - Ой, дедушка, я всё это помню, - говорила Реля, - вернее стихи твои всё напомнили. Ты тогда завис надо мной, и всё потрошил меня, чтоб я глаза открыла. А бабушка Домна сказала попу, чтоб он меня крестил, чтоб я крещённая умерла. И меня стали поливать водой. А я выбралась их того одеяльца, в котором меня в церковь принесли, и взлетела куда-то наверх. А там иконы были нарисованные. Я и присела на каком-то выступе в уголочке. Смотрю сверху, как крестят Геру. А она кричит, всем угрожает, даже церкви не молчит. Смотри-ка деда, у меня тоже стихи получились.
          - Вот когда-то и напишешь, что           Реля глаз открыть не смела
                И возразить, что жива, не умела.
                Поэтому душа её взлетела ввысь
                Под потолок и там зависла.
                Смотрела удивлёнными глазами,
                Как крестят Геру, а она кричит.
                Всем угрожает в церкви, не молчит.
                И хочет жаловаться маме.
          - Как верно, деда! Но давай я продолжу твои стихи.
          - Неужели запомнила? Я тебе всего один раз их читал.
          - Ещё и как. Всё про Рельку  помню:    Но славно тут и Реля удивлялась,
                Чего сестрица старшая боялась?
                От чистой бегала воды, как от огня.
                Хотелось крикнуть ей: - «Смотри, где я!»
                Под потолком святые лики все вокруг.
                Но тут её погнали вдруг: - «Ты не святая»,
                И чья-то мягкая рука, по попе хлопнула слегка.
                - «Ступай отсюда, здесь тебе не место,
                Где Христовы лишь невесты. А ты живая!»

- Калерия, что это ты уснула, положив головушку на гладильный столик? – вдруг донёсся до неё голос пришедшей из театра Валентины. – Устала?
- Ой, поставила утюг калиться, сама принесла бельё и вот на минутку прикорнула.
- На минутку ли? Утюг, поди, раскалился докрасна, - они обе быстро прошли на кухню. – Твоё счастье, что этого не случилось. Действительно, наверное, минутку спала.
- А что могло случиться, если бы утюг распалился? Пожар?
- Не думаю. Но ты уж больше не засыпай на гладильном столике. Неужели так устаёшь?
- Уставала. Завтра на пять дней еду в Украину, чтоб отвезти Олежку на лето к бабушке.
- Я б к такой бабушке, на твоём месте не повезла. Впрочем, может она к Олежке относится лучше, чем к тебя, моя милая.
- Намного лучше. Внука бабуля обожает. Да и вожу я с ним консервы мясные – тушёнку, которую тоже мама ждёт. И ещё деликатесы всякие.
- Это надо – возможно будет кормить лучше твоего сына. Но неужели ваш детский сад не выезжает на дачу?  Это было бы лучше. Потому что и ты, и мальчонка бы отдохнули на природе. Там столько бы ты не стирала и не гладила.
- Да, в Подмосковье, возможно бы было лучше. Но наш детский сад поедет туда на следующий год.
- Надеюсь, хоть тогда Олежку ты возьмёшь с собой. И не надо тащить тушёнку, сгущённое молоко и прочие вкусности в деревню, из которых, я думаю, всё съедается взрослыми, а мальчишке шиш.
- Если я найду ребёнка не докормленным, когда приеду за ним, то мама более внука не увидит. Но, Валя, ты мне прервала такой сон, что пусть бы утюг раскалился докрасна, а я бы его досмотрела.
- Ну, извини. Я-то снов почти не вижу, потому сочувствую. А ты не можешь его вспомнить?
- Если бы вспомнила, то записала бы стихи, которые мне там декламировали.
- Ну, стихи! Бери книгу любого поэта и читай, сколько хочешь. Впрочем, тебе некогда.
- И некогда, и таких стихов, которые мне бы хотелось записать, я нигде не прочту.
- Что ж, следующий раз я тебя не стану будить, даже если ты на толчке заснёшь.
Они засмеялись – засыпал на толчке выпивший дядя Вася, за что жена позорила его на всю квартиру.
- Пошла отдыхать. И тебе советую. Бельишко детское сверни аккуратно и в чемодан – приедешь, всё равно гладить придётся.  Я знаю, сама своих племянников раньше отвозила в деревню.
- Так и сделаю. До свидания, Валя.
- Тебя не надо провести завтра до поезда? Я свободная.
- С удовольствием приму твою помощь. И вот что, может, явиться моя сестра, чтоб пожить здесь несколько дней, до её отъезда. Дай ей ключ. Но если станет ходить с мужиками, не пускай.
- Ещё бы! Скажу, что ты сама мужиков не водишь – нечего здесь грязь развозить. Но лучше бы она не являлась. Меня чего-то от твоей сестры в дрожь бросает. Как ты могла с такою выдрой годы прожить?
- Это мне наказание, Валя, было жить с моей матерью и Верой, бывшей Герой. Во сне, вспоминаю, что о ней, вроде бы говорили. Именно о маленькой, Герой называли.
- Тогда нечего записывать о такой лягушке.  Смотрит она на людей как лягушка, а эти твари, говорят в народе, могут насылать на людей всякие болезни. Скажешь, я не права?
- Насчёт сглаза лягушками людей, не знаю. Но многие мои друзья по Украине страшно их не любили. И, встретив, убивали, если лягушки не спасались, прыгнув в реку или озеро.
- А твоя сестра тебя не сглазила, глядя своими выпуклыми глазами в упор?
- Ей не удавалось долго на меня смотреть. Потому что я тут же предлагала ей что-либо сделать, чего она терпеть не могла. Да и вообще она любую работу не любила.
- Ты молодец! Знаешь, чем сестры плохой взгляд перевести на неё.
- Не знаю, переводила или нет, но что за её душевное уродство будет она болеть, говорила.  И, как видишь, не зря. Болеет наша Вера, и ещё будет болеть, потому что первое в её жизни не ребёнок, как у меня, а как с людей деньги вытрясать.
- Слышала, перед походом в театр, как она с тебя деньги трясла по телефону.
- Эти деньги она мне вроде бы отдала, за мои поездки к ней и по магазинам.
- Ну да! Это где, чего достать, сколько на троллейбусах и трамваях изведёшь.
- Ещё в метро и на маршрутках я к Вере ездила. Но вроде она мне как вернула эти деньги.
- Могла бы ещё и за время потраченное заплатить. Работала на неё как Золушка.
- Это раньше я как Золушка работала на неё с мамой, за что они меня Чернавкой обзывали. Но как ты слышала, Вера, вероятно, посчитала, что много дала. И вывернула из тех денег себе на билет в Украину.  Думаю, что у неё деньги есть, но вот часть моих денег, она решила вернуть.
- Вот гадина! Мужиков бы меньше поила на свои деньги, так были бы они у неё.
- Я сама так думаю. Но ты не вздумай ей сказать это, если она придёт пожить у меня.
- Этим я её, прямо перед мужиком и опозорю. Скажу, обобрала сестру, ещё и нагадить тут хочешь. Ключ, уж извини, не дам. А то тебе придётся приехать и стирать после её банкетов кучу белья.
- Может, ты и права. Эта «невеста» проворонила кавалера, который хотел на ней жениться и в Москве прописать – так нечего ей в мою комнату водить всякую шваль.
- Проворонила!  Я ей и это могу выпалить прямо в её наглые глаза. Ну, иди, спи, глаза слипаются.
- До свидания.
 

                Г л а в а   3

Только Калерия сомкнула глаза, дед опять явился ей во сне. И пожурил уже взрослую внучку:
- Что это ты вздумала, стихи мои записывать.  Нельзя их сейчас не в печать отдавать, ни людям показывать.  Я ж тебе ещё в детстве говорил, что за них могут загнать в психушку. Вот Герке ты читала стихи твоих бывших возлюбленных – это, пожалуйста. Пусть бесится, что тебе стихи сочиняли.
- Если она сердится за это, то зря я ей показала те стихи. А твои стихи, дед, не стану записывать. Но когда-то, наверное, можно будет? Потому что я ведь могу позабыть с моей не очень лёгкой жизнью. Я не жалуюсь, дед, всё надо пережить, что судьбой предназначено, но стихи твои обо мне не хочется забывать.
- Ты много знаешь моих стихов, кои я ранее писал – сказки, поэмы, даже «Евгений Онегин» - а это роман.  И писал я тогда по иному. А сейчас подделываюсь под этот век, в коем ты живёшь. Но не бойся забыть, что я о тебе написал. Придёт время тебе печататься, я нашепчу их – целую поэму.
- Согласна, ждать ещё много лет. – Калерия не поддерживала слова деда, что когда-то она станет печататься. Это надо, как Горький подстраиваться под советскую власть, а она не умела и не хотела:  -  Но скажи мне, дед, это ты Валентину, соседку мою, настроил так против Веры, что она готова пинками гнать её из нашей квартиры?
- Ну, если ты поддаёшься на её обманы, то хоть соседка твоя будет на страже.
- А Вера меня обманула, дед, с больницей? Вроде ей там облучение делали?
- Она и тебя и врачей обманула со своей болезнью, но сама попалась.  Приехала, жалуется, её, почти здоровую, облучали, потому и решили, что ей нельзя на Юге жить.
- Но мне кажется, дед, что и не облучали вовсе, просто продержали так долго в больнице, чтоб дать ей инвалидность, которой она и добивалась?
- Могли, конечно, прописать в её бумагах, что облучали, потому что я читал это, но не проследил. Ты уж прости, но не могу я находиться долго, где бывшая Гера живёт на тот момент. Но хватит о ней. Ты мне, лучше о правнуке расскажи. Мне Космос запретил подглядывать за вами, так хоть расскажи.
- Помнишь, дед, как мы с тобой, когда я маленькая была, летали в твои сказки?
- Да. Это было чудесно.
- А теперь я могу свозить тебя в прошлую нашу с Олежкой жизнь, если тебе не разрешают за нами подглядывать. Настройся, дед, сейчас я повезу твоего правнука, одетого в новый комбинезон, но в старой коляске, подаренной нам людьми, первый раз в детские ясли.
- Вижу, вижу, вы едете по улице Алексея Толстого, который написал «Пётр 1». Не читал я этой книги, но ты, в юности, говорила о ней со своим первым возлюбленным, и я залетел как-то в библиотеку, да и проёл эту замечательную книгу Алексея Толстого.
- Да, эта книга у него самая значительная.
- Ошибаешься. Когда станет читать книги Олежка, он доберётся до книги Алексея Толстого «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина» - вот эти книги я тоже просмотрел, а ты вместе с сыном почитаешь.  Но что за парень вас сопровождает по этой улице? Вы с ним беседуете о Толстом, о Горьком вскользь задели.
- Дед, что ты знаешь о Горьком? Потому, что я его считаю не очень хорошим писателем. Подыгрывал Сталину – о нём ты знаешь – тиран был.
- Так не подыгрывал бы и сам пропал. Впрочем, его и загубил Сталин.  Ты когда-нибудь прочтёшь о его любимой женщине – баронессе – которая Горького и отравила, по приказу же Сталина. А теперь посмотрим, как вы проезжаете мимо церкви, где я с Натальей венчался. Как красиво объезжаете её, а всё же увидели меньше, чем хотели. Мне жаль, что ты хотя бы в снах  не видела, какая она была красивая, когда я там венчался.
- Видела, дед. Удивляюсь, что ты спрашиваешь. Не с тобой ли вместе мы летали в те  года, и ты мне всё показывал. Или хочешь проверить мою память, родной мой?
- Проверил и рад, что не забыла, хотя в великой горести была, в связи со своим разводом. А что за парень был с тобой, когда Олежку в ясли везла, опять, спрашиваю?
- Ой, дед, - Калерия заплакала. – Ты прекрасно знаешь, кто этот парень. Хотел поухаживать за мной, а на площади Восстания его ждала девушка, неверная ему. Изменяла потому, что Игорь этот сильно пил  и не хотел работать, после армии. Но наконец-то устроился и под праздник 1 Мая говорит матери: - «Ты, мама, прости меня, что подарок тебе не купил. Куплю с получки».  Ну, мать согласилась, и он отправился к своей девушке на площадь Восстания. На эту площадь мы тоже летали с тобой, и уже я тебе рассказывала о том, как дом построили.
- Помню тот дом, как церковь. Мы хорошо его рассмотрели и Москву с него прекрасно видно. Вот, девочка моя, то я тебе старую Москву показываю, то ты мне, но новую. А в тот зимний день, когда Игорь коляску с Олежкой через улицу Герцена вёз , и ты его прогнала, к той самой девушке… Прогнала, а потом, в печали была.  Аль влюбилась?
- Нет, дед, сам же сказал, что в печали я была, потому что только начала расходиться с таким же алкоголиком, как Игорь.
- Знаю, о твоём Николае. Так и ему счастья не будет.
- Ладно, об этом – я развод уже пережила. И мама Игоря со мной на развод этот ходила. Видишь ты, как она заступается за меня?
- Да. Загнала твою свекровь спекулянтку к судье, где та её позорила. Хорошая женщина.
- Хорошая женщина тётя Шура. Потому что ей пришлось терпеть в своё время свою сестру алкоголичку, которую и из Москвы выселили за пьянство.
- Вижу эту поганую женщину, без ноги, она явилась к сыну на свадьбу и стала ругаться, что не её будет кормить, а жену.  А жена этого Славы тоже женщина не хорошая.
- Что она сделала, дед? Я подозревала, что она бабушку Славину отравила.
- Правильно подозревала. И за что?
- За то, что Марья Ивановна хотела дочь-калеку прописать в комнате, где и молодая семья собиралась жить. Тесно им, конечно же, было бы, вот бабушка и «умерла» раньше времени. Но хоть тётя Шура не догадывалась, что её мать, которую она любила, загнали на тот свет?
- Эта добрая женщина ни о чём не догадывается. Похоронила, поплакала и забыла.  Сын у неё в мыслях. Да и у тебя был он в мыслях, когда ты его зимой, отослала к неверной девушке.
- Да, дед. Но повторяю, я в Игоря не влюбилась. Он в меня, может быть, потому что приходил к брату Славе и заглядывал ко мне. И опять я его гнала, потому что тётя Шура перестала со мной здороваться.
- Ты с тоской его гнала, потому что чувствовала, что из-за той девушки, с площади Восстания, он мог получить такую обиду, что и погибнет.
- Да, я это чувствовала. Но Игоря всё равно гнала, не хотела, чтоб, во-первых, мой муж с ним дрался, а во-вторых, чтоб тётя Шура была моим врагом.
- Как она пожалела, что не здоровалась с тобой, когда он погиб!
- Ты и это видишь, дед?
- Игорь страшно погиб. Вот, вижу его ещё живого. Праздник 1 Мая, говоришь? У нас таких праздников не было. Но вот он идёт среди разряженного народа к своей девушке.
- Выпивши Игорь был, или трезвый?
- Шатается вроде, но перед домом на площади Восстания совсем ровно пошёл. Поднимается в лифте. Домов таких высоких и лифтов у нас тоже не было. Однако и трамваев и такси не было – я не говорю о метро.
- Метро в Лондоне построили в 1861 году. Так что, если твои ЭНЛотяне возили тебя в Лондон – мог увидеть. Но мы отвлеклись. Ты говорил – Игорь поднимается на лифте. Какой этаж?
- Не знаю, я с ним не ехал, лишь летел по этажам, запыхался. Но не видел, чтоб там убили этого выпившего сильно молодого человека.
- Ты знаешь, где Игорь погиб! - Возразила Калерия. – Под колёсами троллейбуса, которых тоже в твоё время не было. А «убили» его словами в том доме. Сказали, что невеста его уехала на дачу с другим парнем.  И Игорю не надо туда ходить – невеста его выходит замуж за другого.
- Соглашусь с тобой, внучка. Словами тоже убивают.
- Да, это было почти убийство. Игорь, возвращаясь домой, и, переходя улицу не по подземному переходу, по которому мы часто с Олеженькой ходим в его новый Детский Сад. А Игорь пошёл по наземному пути – так он привык, потому что на то время, подземный переход лишь ввели в строй. А пьяному парню не захотелось туда спускаться или не привык он к подземному переходу?
- Не привык, и пропал, потому что попал под троллейбус, прямо под задние его колёса.
Калерия заплакала: - Мне про этот ужас рассказывала соседка. Приходит такая странная и говорит: - «Реля, ты знаешь Игоря?» – «Чего же мне не знать? – отвечаю. – Да не вы ли, тётя Маша, подсматривали за Игорем и мной, когда он поплакаться приходил ко мне на его невесту?»
- Ах, сплетница! Ах, негодяйка! Ей только подсматривать за чистой моей внучкой. Да доносила, как я знаю, матери Игоря.
- И после этих доносов тётя Шура здороваться со мной перестала. Представляешь, дед, меня невзлюбила мать парня, которая со мной ходила на развод с Николаем и которую я почти полюбила за человечность. С одной стороны я понимаю её: матери не хочется, чтоб её сын брал «голячку» с ребёнком. Ведь у Игоря богатая невеста была. И в городах, как я поняла, да и в деревнях тоже, все хотят, чтоб дочь вышла замуж за обеспеченного, а сын женился на богатой.
- Это примета не только твоего времени. В мои времена тоже было так. И ошибались люди, руша иные судьбы. Ведь Игорь и погиб из-за богатой, но своенравной девицы.   
-  А мог бы он жить? Если бы, например, оставил её?
- Не думаю. Ты не воображай, что если бы стала с ним встречаться, как он предлагал, то спасла бы его от смерти. Вот как мне на роду написано было умереть в том-то году, в таком-то месяце, так и у Игоря. Не вини себя, что ты могла бы его спасти.  Как не могла спасти его бабушку, отравленную ранее.
Калерия вздрогнула: страшные у них воспоминания. Но не показала страха деду.
- Хорошо хоть Марья Ивановна не застала смерть любимого внука. – Тяжело вздохнув, сказала она. -  Двое внуков у неё  было, и Славка без матери рос – тётя Шура ему мать заменяла. Но Игоря бабушка любила больше Славы.
- Так он был светлый, как ты у меня, а Слава – тёмная лошадка, как Гера. Такой же злой, такой же жадный.  Ишь, диванчик хотел тебе втридорога продать, когда бабушка ему говорила, что, как купит он новый диван, тот крохотулю она тебе подарит.  Но как ты узнала о смерти Игоря, расскажи. Плакала?
 - Сначала скажу, как весть о его гибели до меня донеслась. Перед праздником я носилась по магазинам, чтоб Вере вкусных продуктов купить. Она заказала икры красной и чёрной, что теперь редко в магазинах бывает. Врачам, говорила, моя мучительница, должна подарить к Празднику.
- Сама сожрала, со своим рыжим, я видел, как лопали они это в лесу. Вроде как стол накрыли, я подкрался и перевернул все продукты в пыль, ты уж прости меня. Потому зря ты носилась по буржуйским магазинам. Лучше бы себе прикупила вкусных продуктов на эти деньги.
- Буржуйский магазин, дед, это Елисеевский – краса Москвы. Помнишь, как мы с тобой летали по нему, во сне нашем общем? Ты тогда не говорил, что он – буржуйский, когда на люстре красивой завис, шутя. Мне он нравится, хотя ничего не могу покупать в нём из-за очередей.  Но, признаюсь, что, что перед праздником, случайно зашла в него, а очереди маленькие. И я Вере купила там икру, и себе я купила печени тресковой, разумеется, намного дешевле, чем икра, но если хорошо приготовить, то это – деликатес.  Однако вернёмся к воспоминаниям об Игоре.  Что мы всё о продуктах толкуем?
- Подожди об Игоре. Покойник подождёт. Кто тебя вот этот самый деликатес научил готовить? Я видел, как ты ела это твоё приготовление.
- Соседка, Марья  Яковлевна. Та самая, в комнатушке которой я некоторое время жила с мужем ещё, когда мы приехали в Москву.
- Потому, что в вашей комнате, где ты теперь живёшь, клопы вас заедали?
- Ой, дед, а особенно Олежку. Я чуть с ума не сошла. Хорошо, на следующее утро умершая потом бабушка, которая нас обожала с правнуком твоим, предложила переехать в семи метровку.
- А потом тебя из этой комнаты малютки выкинула с дитём дочь вот этой самой Марьи Яковлевны?
- Не суди её, дед. Девушка – перестарок, а из-за материных кавалеров не могла замуж выйти. Вернее из-за приезжих гостей, которые колхозами к ним ездили из деревень.
- То могла их терпеть, а как ты с дитём поселилась в их клетушке, не смогла?
- Ладно, дед, это всё уже у меня перекрылось борьбой со спекулянтами, благодаря которой я вернулась в клоповую комнату. Правда, этих кровопивцев там уже нет.
- Забудем об этой девке, которая как не бесится, замуж не выйдет. Вспомним о её матери. Эта баба похуже дочери будет. Та, лишь, выгнала тебя на пару дней из маленькой комнаты, а мать её, из этой самой комнаты вытравила пьяницу-алкоголичку ядом. Правда, никто о том не грустил, грешила много бабёнка: праздно жила, дитя не завела.  Впрочем, соседка её, мать Славы такая же была, и сын её не остановил.
- Ой, дед, я подозревала, что жену дяди Васи отравила Марья Яковлевна, но как-то не хочется о том говорить. Знаю, что можешь сказать, чтоб береглась пищу из её рук – это мне и Валентина-соседка говорила.
- Правильно, оберегайся её. А теперь как она тебя сообщила о смерти Игоря?
- Значит, набегалась я перед праздниками по магазинам. Накупилась всего. Вере первого же числа и отвезла. А себе, потом готовила праздничный обед, потому, что и Олежку надо побаловать вкусным.
- Правильно. Хотя, вместо, чем к Вере ехать, могла бы малышу показать демонстрацию. В наше время таких не было. В наше время выходили на Сенатскую площадь, бунтовать против царя.
- Знаю, дед, по истории. Об этом мы как-нибудь потом поговорим. А на прогулку по центральной улице Горького мы вечером пошли. Иллюминация, салют – всё это хорошо наблюдать, как стемнеет.
- Верно. Я с вами тогда тоже гулял. Но не обозначался.
- То-то, я слышала у себя дыхание за спиной, - пошутила Калерия. – Потом, числа третьего был ещё у нас выходной с Олежкой. Мы опять съездили к Вере.
- Она не страдала, что икорка в пыль у них упала? – хитро спросил Пушкин.
- Ещё б она жаловалась. – Улыбнулась Калерия.
- Ведь покупала ты икру Вере, вроде для врачей, а ела она с рыжим Альфонсом.
- Не буду спрашивать, кто такой Альфонс, видимо тоже, что Ловелас – живут они за счёт женщин. Вернулись мы из поездки к Вере довольные, потому что Олежка любит зелёные зоны - он там, в парке, познакомился с разными зверьками, и каждый раз ищет своих друзей.
- Ты гляди во все глаза за дитём. Иное зверьё опасное.
- Кому ты, дед, рассказываешь? Если мы с тобой знаем людей, хуже зверей. Но вернёмся к этому вечеру. Не успели переодеться, входит Марья Яковлевна.
- Вот отравительница, легка на помине. Потому как она тоже кого-то отравила – слышал я, как говорили о том твои соседи.
- На сей раз она, никого не отравляла. Пришла с печальной вестью, что Игорь погиб. Да погиб он накануне 1-го Мая – кажется даже 30 апреля, а узнали они лишь после праздников.
- Почему? Разве не должны сообщать сразу власти? Или дали спокойно праздники справить?
- Должны сообщать сразу. Не власти, а милиция или из больницы. Но когда к нему, упавшему на дороге, подбежали люди, Игорь назвал своё имя и фамилию. Потом впал в забытьё, и до больницы его не довезли живого.
- Имя и фамилию сказал – почему не сообщили? Или родные, почему не искали, раз домой не пришёл?  Вот ты так сына не забыла бы?
- Родные не искали, потому, что парень часто оставался ночевать у своей девушки. На день-два.
- Жили более двух лет, а всё парень и девушка? Я слышал это, когда он сам тебе говорил.
- Так сейчас говорят, дед.  А говорил Игорь, вспоминаю возле церкви Большого Вознесения, где ты венчался. Значит и ты, дед, знал, как и я догадывалась, что он погибнет из-за этой девушки?
- Знал. А тебе не внушал, чтоб ты его пригрела, потому что видел, всё равно погибнет, тогда бы считали – из-за тебя. Но почему из больницы не позвонили, зная имя и фамилию?
- Так сколько с такой фамилией в Москве людей? Больше сотни или тысячи наберётся. К примеру, возьмём Романовых – царская фамилия. Их в Москве около двух тысяч людей. Есть Рюриковичи, есть Валуа. А уж сколько немецких, французских, английских фамилий. И даже у русских есть заморские фамилии. Лермонтов писал: - «Я знал русского, по фамилии Вернер и француза, по фамилии Иванов».
- Вот жаль, не пришлось мне в жизни Лермонтова много читать как тебе.
Калерия обрадовалась, что дед забыл об Игоре или понял, что нельзя углублять эту тему и спокойно перешла на свои боли.
- Ой, дед, мы с тобой в чужие жизни забрались, а хотели же вспомнить, как с Олежкой я выстояла в схватке со спекулянтами.  Или лучше давай посмотрим как, после болезни Олежки и даже после санаторной группы мы с ним жили.
- Помню санаторную группу. Приехала твоя сестра – старшая Атаманша, как ты её зовёшь, и недолго походила к Олеженьке, чтоб гулять с ребёнком.
- Явился милиционер и сказал, что мой муж против, чтоб она жила в комнате, за которую он платит.
- Милиционера можно было и не слушать. Ничего бы он не сделал твоей сестре. И она не такая уж пуганная. Могла ходить, могла, но не захотела, потому что в Украине у неё парень, тоже пьяница, с которым ей мучиться всю жизнь. Он Валю твою ещё и бить будет.
- Дед, можно её от этого оборонить?
- Пальцем не двину. Эта Валя, как и Лариса – твои ляльки, которых ты выходила, сама не доедая, не досыпая, тебе ещё не раз гадость сделают. Так им прощать?
- Тогда научи Валю хотя бы сдачи давать этому негодяю, который её бить станет.
- Не смогу, если ей это битьё будет в радость.
- В радость разбитое лицо или тело? А если ещё при детях он будет её бить?
- Что ты переживаешь? Твоего дурака я от тебя отвёл. А твоим сестрёнкам как Бог пошлёт.
- Неужели меня Николай мог бы бить?
- Сама знаешь, тебя можно убить, но не бить. Впрочем, ты умеешь сопротивляться с детства.
- Значит, ты видел, дед, как мой бывший муж меня насиловать хотел?
- Видел и горшок этот тебе в руку вложил.  Так что ты его била, не он тебя.
- Спасибо, дед. Значит, ты всё-таки подсматриваешь за мной?
- Лишь когда тебе угроза возникает.  В другие моменты нет. Потому рассказывай, какое счастье ты испытываешь, от своего малыша?
- Возила его в Украину, в два года. Поразил меня мой ребёнок, что знает песни и даже поёт их охотно. Публику собирал в селе, где мама живёт. На Днепр мы с ним ходили, купались, загорали.
- Ты это. Как говорила сестре, что в бассейн отдашь его, для учёбы маленького, так не задерживай. Видел я этот бассейн на улице, в котором потом вы плавать будете, летал над ним. На святом месте он построен. Но вы купайтесь в нём, набирайтесь здоровья.
Вот тут бы Реле обратить внимание на слова деда, расспросить, что за «святое место», но она ещё наслаждалась разговором и тем, что Пушкин, оказывается, не оставляет их с Олежкой вниманием.
- На улице, дед? Это бассейн «Москва».  Но я Олежку поведу сначала в лягушатник – это во дворце пионеров. О пионерах, дед, ты тоже ещё не знаешь?
- Как же! В Украине тебя принимали в пионеры – я там присутствовал, радовался за тебя. Это хорошая организация. Но Гайдар, который жил в этом веке, многое о ней неверно сочинял.
- Это ты, дед, подслушал мои разговоры с Верой Игнатьевной? Родительницей моей первой Любови.
- Вот, влюбилась в тринадцать лет, как мне и говорили, и мне запретили даже во сны твои прилетать, чтоб не мешать тебе любить того, погибшего, парня.
- Ой, деда, не надо о Павле – больно и сейчас, хотя я любила уже после него других парней, в том числе и своего мужа. Не махай руками! Любила я мужа своего, иначе Олежку не смогла бы родить!
- Да я видел, как ты любила недостойного, хотя он как ухаживал, был хорошим парнем. Это мать его сгубила, как в Москву приехали вы с ним. Но вижу, что ты не хочешь даже вспоминать о бывшем муже. Это меня радует.  Вернёмся к Олежке – вот уж кто будет таким парнем, что все девы станут вешаться на него.
- Вот это не надо, чтоб вешались. Это извращает мужчин.
- Ладно, внучка.  К слову сказал. Но Олег станет лучше относиться к тебе, если поймёт, что льнут к мужчинам лишь пустоголовые, и станет искать такую себе, как ты.
 - Но где он найдёт такую как я? – возразила Калерия. – Я, для этого времени, и то белой вороной являюсь. Мало таких принципиальных. Пусть Олег, как вырастет, ищет проще девушку.
- Но это ты ему в голову не сможешь вложить, потому как пример матери перед глазами.
- Ой, мы говорили о бассейнах, как Олежку плавать научить, а свернули вон на что. Не надо говорить обо мне, вернёмся к прежней теме. Значит, задача моя как можно быстрее научить Олежку правильно плавать.  А в бассейн, сначала во Дворец Пионеров, берут с пяти лет.
- Значит, через год будет уже учиться. А потом ты поведёшь его в тот, открытый бассейн. И ты плавай в том бассейне. А как научится Олеженька и зимой туда ходите – это закалка хорошая.
- Хорошо, дедушка. Что ещё прикажешь?
- Правильно тебе соседка сказала, что много продуктов везёшь в Украину вместе с ребёнком.  А они, то есть твои родные манкировать станут своими обязанностями. Значит, харч съедят, а ребёнок голодным может бегать.
- Я этого тоже боюсь. Ты бы, дед, проследил там, чтоб они Олежку хорошо кормили.
- Этот год прослежу за правнуком. А в следующие года, хочу с тобой и с Олежкой тоже поездить по Подмосковью.  Друг у тебя появится хороший, который сможет вас с правнуком повозить. – Тут дед с хитринкой посмотрел на Релю. - Он не русский – поляк, и женат. Но влюбится в тебя платонической любовью. Ничего такого, что тебя страшит, он требовать не будет за свои услуги. Он, может скоро тебе объявится, и ты станешь уже в это лето ездить, но я, как обещал, буду возле правнука в это лето.
- Спасибо за заботу об Олежке, дед. Но ты наговорил. Женатый, поляк, станет любить меня лишь платонически, ничего не требуя. Но покажет Подмосковье и Москву, я думаю?
- Москву само собой он захочет увидеть твоими глазами. И я тоже буду у тебя за плечом. Тоже хочу увидеть, как ты радуешься хорошим строениям – церквям, монастырям - или грустишь над развалинами.
- Это так важно! Чтоб я радовалась или грустила?
- Очень важно. Вот ты сажала дерево и спасала хорошего человека от смерти. Возрождала старое, и кто-то не очень грешный, обретал свободу в Космосе.  Будешь грустить над разрушенной церковью, и придёт время, церкви станут восстанавливать.
- А без меня не станут? Без моих слёз непролитых, которых я много уже оставила в Москве.  И что удивительно!  Первая церковь, над которой я пролила невидимые слёзы, была та, где ты венчался с Натальей Николаевной.
- Подожди о Наталье. Потом как-нибудь о ней поговорим, если захочешь. А теперь о твоих непролитых слезах.  Твоя печаль или радость дорогого стоят. Это ты потом и во снах своих увидишь. А сейчас прощай. Уморил я тебя своими разговорами. А тебе надо хорошо выспаться перед дорогой. В пути не поспишь.
- Вообще, в дорогах не сплю почти. Это же с ребёнком на одной полке – тесно и душно. Сижу у Олежки в ногах, книги читаю или думаю о жизни, что тоже интересно. Бывает, попадётся спутник или спутница – интересные люди – так всю ночь и проговорим.
- А кто тебе интересных человечков подбрасывает?
- Ты, дед. Спасибо тебе. С детства мне хорошие люди от тебя шли. С ними мне жизнь не казалась такой тусклой, какой её хотела сделать мама и Герка.
- Вот отец твой – подлец.  Кинул девочку на съедение мегерам. Но я у них тоже зубы обтачивал.
- И хорошо обтачивал, дед. По мелочи они меня кусали, а по большому счёту я их обыгрывала. И вот, смотри, была мне судьба выйти замуж, и чтоб муж меня сразу бросил.
- Это не он тебя бросил, а потерял. Волосы сейчас на себе рвёт.
- Верю. Однако ты мне смягчил удар тем, что в Москву жить привёз. Признавайся, твоя затея?
- Подправил твою судьбу. Привёз всех родных твоего бывшего мужа, в Москву жить. Правда, исправить их характеры не в моей власти, их даже тюрьма не исправила. Вот мужа твоего мог, и сделал его ещё до армии трезвым. И ты, моя любимая внучка, встречалась не с алкашом каким, а трезвенником. И как супруга вполне нормального мужика сюда приехала. И не моя вина, что мать его сразу спаивать стала. Маленько, конечно, они поиздевались над тобой, но над собой ещё больше.
- Хватит, дед! Всё уже забыто, даже голова не болит как прежде. Выживала Релька и не в таких бедах. А эту, тем более, что радовалась, что ты меня на свою родину завёз. В Москву – я её так люблю, как не любила южные города. Здесь всё историей, тобой дышит. Спасибо. И Олег тут развивается не по дням, а по часам. Иногда так удивит, что просто диву даешься.

Удивилась Калерия, и проснувшись: - «Вот всё перемещалось у нас с дедом. Игорь погиб в первый год, как я в Москву приехала. А во сне, я его гибель связала с Верой. Она лишь через почти два с половиной года приехала в Москву. И дед не поправил. Видно мы с ним так редко видимся в сновидениях, что многое забываем. Или так надо, чтоб при ночных встречах наших всё мешалось, дабы подбить какой-то общий итог?»   

                Г л а в а 4

Лишь в поезде Калерия поняла, чего ещё хотел у неё услышать дед. Да постеснялся тогда у утомлённой женщины спрашивать. Потому что разговоры в сновидениях её радовали и беспокоили.  Ведь, после таких долгих бесед, Реля много думала о них – дед ей открывал так много, чего она не видит. Казалось бы, бабушка Домна наградила ясновидением. Но молодая женщина, в беде, теряла его частично или совсем. Когда совсем забывала, что она может угадывать, а иногда и исправлять судьбы людей, то долго и восстанавливалась.  Были долгие месяцы, когда сынишка болел, тогда она совсем людей не видела – сама ходила как тень. Кому уж тут помогать?
Но после таких затемнений, она прозревала и тогда уже «видела», больше чем надо. Вот в старых яслях на улице Воровского она повоевала с Валентиной Михайловной, которая и засадила их с Олежкой в больницу. Повоевала так, что толстая воспитательница, любившая чистый воздух, а потому зимой, открывавшая окна на распашку, чем студила детей, ушла с работы, написав заявление, что не может работать с Калерией Олеговной. Заведующая тут же собрала собрание и, зачитав подлую ложь, разорвала заявление на глазах одобрявших воспитателей и нянь.
- Дрянь какая! – Кричала родительница, случайно или нарочно пришедшая на собрание. – Да у неё все дети переболели воспалением лёгких. Разве только одна Калерия Олеговна лежала с дитём в больнице?  Все дети перебывали в Филатовской детской больнице. Землю мы должны там целовать, за то, что выходили их другие медсёстры и врачи. Землю целовать по которой ходят более благородные люди!
- Да, - вторила няня, которая работала с Валентиной Михайловной. – Валя и переодевать детей мокрых  не желала. Читает книжечку, а мне лишь указания даёт, кого переодеть, а кого на горшок сажать. Да разве могла я одна шестнадцать ползунков за час сменить. И горшки полоскать. И за пищей для детей ходить. Вот кормить она любила. Потому что и сама отъедала из детских мисок.
- Что ты врёшь! Каши нам давали столько, что она оставалась.
- Оставалась, но когда дети не хотели уже есть. Ведь детки сейчас пошли умные, культурные – понимают, что если тётка ест из их мисок, и из их ложечек, то слюну свою в них оставляет.
- Боже мой! – воскликнула заведующая. – Почему мне об этом не докладывали? Валентина Михайловна, хотела я вам разрешить написать и уволиться по собственному желанию. Теперь, по статье уволю и напишу, что в детских учреждениях вы работать не можете.
- Пишите, а я в суд пойду. Докажу, что не имели права меня по клевете увольнять.
- Ах, да! У вас же муж адвокат! Так пришлите его ко мне, я поговорю с ним по какой статье вас увольнять?  Да всё расскажу, что сама только услышала. И как он на это отреагирует? Надеюсь, не станет вас защищать? Потому, что и сам может вылететь из коллегии.
- Не дождётесь моего мужа! Я знаю, что вы в него влюблены и хотите забрать его у меня. Потому пишите, что хотите. Я работать перестану, инвалидность возьму.
- Вот-вот, идите на инвалидность, а не калечьте мне чужих детей.  А то родители и меня, заодно с вами в суд призовут. Вот эта мать и пришла с тем, чтобы в суд на вас подать. И знаете, сколько матерей там подписи свои поставили под её заявлением?
- Спасибо им, за всё то хорошее, что я делала для их детишек! Низкий поклон.
Вот так вытолкали Валентину Михайловну из детских яслей. К счастью на её место пришла хорошая воспитательница – дети перестали болеть так сильно. Но Олежку отдали, после санаторной группы, в другую группу, где с детишками гуляли. Релин малыш, после тяжёлого заболевания, стал ходить, чем очень удивил сослуживцев. Одна Реля знала, чего стоило поднять сына на ноги. Как закармливала фруктами, всякими витаминами. Рыбий жир давала вместе с сиропом «С». Ложечку рыбьего жира и тут же записал сиропом – иначе не соглашался.  И хорошее кормление, чистый воздух и малыш окреп.
В два годика отвезла на лето в Украину – такого крепкого и развитого, что удивлялись сельские мамы: - Мы своих деток кутаем ещё в мае месяце, чуть ли не шубы, а ты на Днепр водишь. Да смотри, как загорел. Куда там,  нашим, бледненьким.
- Водите и вы на Днепр, купайте, пока погода хорошая, закаляйте.
- У нас и времени нет – всё по хозяйству возимся. И рады бы пойти на речку, так некогда.
- Меньше спать надо, когда утро, когда лучи ещё не жгут кожу, а гладят.
- Так, как ложимся поздно, так поздно и встаём, вместе с детьми.
- Ложитесь рано, и детей приучайте к режиму. Или, даже если сами поздно ложитесь, дети всё равно должны быть в постелях вовремя.
- О, это у вас, в городах, так, а заставь наших деток лечь раньше.
- Ну, если не можете заставить ваших детей уважать режим, то не жалуйтесь.
- Посмотрим, как твоя мать, когда ты уедешь, станет режим соблюдать твоему чуду московскому.

Вот насчёт режима Калерия хотела повздорить с матерью, когда приехала за сыном и застала, что мальчишка, в двенадцать часов ночи ещё только сидит на горшке, перед тем как лечь. Одна приехала поздним поездом и, сдав вещи в багаж, налегке, добиралась до Львова, на попутках – автобусы не ходили.
Но, зайдя с темноты, в освещённый коридор, услышала голос сына с кухни – огрубевший и родной:
- Бабушка, я покакал. Вытри мне попу, и я спать пойду.
- Сейчас, Олеженька, сейчас. Бабушка тебе не только вытрет, но и помоет её. Потому что маленьким деткам надо попки, перед сном мыть.
Вот тут Калерия забыла о гневе. Она налетела на своего дорогого малыша и зацеловала его, прямо на горшке: - Родной мой! Дорогой мой! Сейчас я тебя помою и вынесу на улицу – погулять перед сном.
- Мама! – пробасил её ребёнок. – Ты приехала? А я тебя так ждал!
- Что ты, Калерия!  - вошла с чайником и полотенцем мать.  – Испугала, поди, ребёнка.
- Нет, я не испугался. Я узнал маму сразу. Мамочка! – потянулся к матери.
- Вот! Как мамы не было, так бабушка самая родная была. А как мама приехала, сразу забыл меня.
Они вместе помыли Олежку, и, Калерия, вытерев и обернув смуглое тело в мягкую пелёнку, понесла сына гулять. Бабушка за ними: - Что ты таскаешь его? Он же тяжёлый!  А где вещи твои? Налегке приехала? Иди, уложи Олежку в кроватку и поцелуй хоть маму, поговори с ней.
- Целовать надо, мама, детей своих с детства, ласкать их, подарками радовать, а не отбирать у них последнюю радость. И всё это для того, чтоб дети вас сразу, едва увидев, целовали. – Калерия понимала, что она хамит, отвечая так матери, но её несло, как неизвестного пока людям Остапа Бендера. Книгу Ильфа и Петрова она прочла в поезде. Даже не книгу полностью, а оставленную кем-то без начала и конца середину.
- И ты думаешь, Олежка с тобой так делать станет?
- Надеюсь, что я в старости не стану малым дитём. Но всё равно не буду сына травмировать с детства, как это вы со мной проделывали. А вот носить так, прижимая к сердцу, против чего вы выступаете, чтоб ребёнок знал, что он самый дорогой.
 - Понимаю тебя и кляну себя, что в детстве тебя не любила. Теперь вот близок локоток, да не укусишь. Не гневайся на мать и скажи, где ты чемодан оставила, так спеша к Олежке? У знакомых людей? – Мать, разумеется, волновал не чемодан, а что дочь привезла в нём.
 У Рели смягчилось сердце. Что она сердится? Мать сбила Олежку с режима. Так иначе она не может, сама ложась спать поздно. Кроме того, у Рели, кажется, дитя растёт Совой, не Жаворонком как мама.
- Не волнуйтесь. – Успокоила она мать. - Чемодан с гостинцами в камере хранения в Херсоне.  Завтра поеду и заберу. Или Витю пошлём – Валиного поклонника.
- Да, этого прощелыгу только посылать. Всё сожрёт, что в чемодане найдёт. И Валька такая же стала наглая. Тянет для него из моего дома вкуснятину.
- Уж не поедают ли они те кашки, которые вы готовите Олежке?
- Дала бы я им детскими кашами питаться!  Хотя, если Валя и Лариса просят сварить и для них, то я их заставляю варить каши – пусть привыкают. Ведь и свои дети у них будут.
- А чего хитрого. Я для них какой малышкой кашки варила – тем спасла от смертей, в голодные годы. А Валя с Ларисой почти вдвое меня той маленькой, старше.
- Да, Реля, ты чудной спасительницей, в те годы была. Не было бы тебя, девчонки бы не выжили. Вот теперь они твоего Олежку знаешь, как нянчат.
- Как нянчат, вижу. Наверное, на танцы убежали? Или в кино?
- Что же поделаешь? Дело их молодое. Ты тоже от них когда-то бегала.
- Когда я от них стала дистанцироваться, мама, Валя с Ларисой уже в школу ходили. И сами не хотели, чтоб я за ними ходила хвостиком. Вернее, я их воспитывала, чтоб они за мной не бегали, свои бы интересы имели.
- Вот это вернее. Потому что они за тобой с удовольствием подсматривали в Маяке.
- Это когда у меня первая любовь была? И не стыдно им было за учителем подсматривать?
- Интересно им было, как в их воспитательницу взрослый парень влюбился. И Вера, думаю, их учила, чтоб за тобой подсматривали.  Завидно ей было.
- Ох, мама! Как воспитывать и ухаживать за малышками ваша Вера не хотела, а развращать их, в свою угоду, она нашлась.  Подлая, всё же женщина.
- Почему женщина, Реля? Она же ещё не замужем.
- И что же! Если «девушка» с тринадцати лет или раньше играет с мальчиками – заплатишь – дам. И поздно выйдет замуж, то она до замужества будет считаться «девушкой»?
- А Вера разве так делала, как ты говоришь?
- А то вы не знаете, мама, что Вера, ещё на Дальнем Востоке жила с парнями за деньги. – Реле не хотелось говорить матери, что и до Дальнего Востока раскормленная коровушка тянула отчима в свою комнатёнку, когда Юлия Петровна, будучи председателем колхоза, закатывала гулянки с «ревизорами» -  Ну вот! Заснул мой малыш. Сейчас его положу в кроватку, и сбегаю на Днепр, искупаюсь.
- Ты с ума сошла! Чтоб тебя на Днепре парни напугали. Ещё потопят смелую москвичку.
- Что? Такая наглая молодёжь стала? Ну, ладно. Налью воды в ванную и помоюсь.
- Сейчас я тебе и воды согрею. Укладывай Олежку и приходи.
Когда согрелась вода, Калерия появилась, готовая поговорить с матерью, что так поздно укладывать ребёнка спать нельзя. У него сдвинулся режим. Олежка будет нервничать, когда мать его станет поднимать рано, чтобы попасть самой на работу и ребёнка отвести в группу. Но Юлия Петровна знала, что сказать дочери, чтоб не ругалась:
- Знала бы ты, какое впечатление твой сын произвёл во Львово. Детишки со всего села сбегаются в наш угол, чтобы слушать, как он поёт.
- Это я помню. Ещё весной он собирал здесь маленьких зрителей.
- Что маленьких! Взрослые дядьки и женщины приходят на его концерты. Вот уж артист растёт.  Ты хочешь, чтоб твой сын стал артистом?
- Не знаю, - говорила Реля, раздеваясь. – У артистов не совсем хорошая жизнь.
- Это почему? Им везде почёт и слава.
- Слава, мама, иногда угнетает. Это я знаю, потому что один артист водит сына в мою группу.
- Трудно работать с детьми артистов?
- Нет. Дети у них как раз заброшенные, рады любой ласке, на что я не скупая, как вы знаете. Но артистам, как говорят, живётся нелегко. То их снимают в фильмах, в театры зовут, то вдруг выгонят из театра и в кино забудут на несколько лет.  Они злятся и на детях то срывают.
- Например? Назови хоть одного артиста или актрису, которые так делают?
- Смотрели вы «Карнавальную ночь»?
- Как же! Вера меня торжественно водила на этот фильм. Но она ненавидит главную героиню. Как к сопернице к ней относится. Забыла как фамилия её. Ну, разделась? Мойся,  потом я тебя ополосну из чайника.
- Артистки фамилия - Людмила Гурченко – с Украины «девушка». – Говорила Реля, начиная мыться. -  Но живёт в Москве. И хоть родила гораздо позднее меня: лет в двадцать шесть или семь, девочка у неё ровесница моему Олежке или чуть постарше.
- Но зато девы, когда рожают поздно, больше любят своих детей, - возразила мать, помогая ей мыть спину. – Ну и кожа у тебя – будто атлас. Понимаю теперь почему тебе Вера завидует.
- Вы это не о себе ли говорите, Юлия Петровна? Я не о коже, а о любви. Действительно, вы любили лишь одну Веру. Других детей всех, начиная с меня, хотели загнать на тот свет. Но вернёмся к Гурченко.
- Подожди. Ты Вале с Ларисой не говорила ли, что я не желала, чтоб они жили?
- А зачем? Вот это вы им должны сказать, если хотите, чтоб и они вас возненавидели.
- Ты не говорила и спасибо. А уж я не проболтаюсь, и Веру об этом просила – она не выдаст мать.
- Не только мать, но и себя. Она сама не раз пыталась сестрёнок угробить. Не помните?
- Да всё я помню, и Вере напомнила. В случае она проговорится, то и сама ответ будет держать. Но что ты о Гурченко хотела сказать? Не она ли свою девочку в твою группу водит?
- Она – нет! Иначе я бы ей не раз выговорила, как вам с Геркой выговаривала в детстве. Но эта актриса – возможно талантливая – я ещё не решила.  Но она так о себе думает. Потому что девочку, родив, отдала матери на воспитание – ей некогда было с дитём возиться.
- Так и я у тебя прошу Олеженьку отдать – ты не отдаёшь.  Я очень его люблю.
- Чтоб вы сделали из моего сына такого урода, как Гера?  И не просите, мама. Трудно мне будет, не скрою, потому что надо и профессию добывать, но воспитывать Олежку стану сама. А Гурченко отдала матери, но видно и у той характер не лучше вашего.  Или заболела старенькая?  Но, только, когда девочке было три года, взяла и привезла «великой актрисе» в Москву её девочку.  И между малюткой и «мамой» случился такой скандал, что девчонка собрала вещички свои в наволочку и потопала на вокзал. Вот это мне рассказала их соседка.
- Неужели такая маленькая девчонка знала, где вокзал?
- Нет. Просто пошла по улице, спрашивая у прохожих. И тут «великая актриса» догнала дочь, и еле они помирились.  Вот теперь, какой бы она не была актрисой, я никогда не сочту её «великой». А, кстати, и скандал случился, потому что её, после «Карнавальной ночи» почти не снимали.  Вот это как раз, мама, тот случай, когда даже талантливые актёры спиваются или сходят с ума. Вот удел актёров.
- Я смотрю, иные из фильма в фильм скачут – это по блату? А иных – более талантливых, забывают.
- Да, и вот это «по блату» и забытьё – очень дёргает за нервы. И пойду я, мама, спать, не дожидаясь своих сестрёнок. Тоже вот вы их разбаловали. Где они могут быть?
- Где? Валентина со своим ненаглядным. Уж мы с Ларисой прямо на коленях стояли, чтоб она с ним не водилась. Всё село удивляется – такая умная вроде девушка, такая домовитая, хозяйственная, а собирается замуж за всеобщего клоуна.
- А он без царя в голове? Что он малолетке голову крутит? В тюрьму может попасть.
- Да какая же она малолетка? Ей шестнадцать лет уже исполнилось. Она на шесть лет тебя моложе, а у тебя сыну уже два года. Но выйдет она замуж ещё раньше тебя. Говорит, как среднюю школу окончит, так и распишутся они с Витькой. А это же ей семнадцать лет будет.
- Распишется, если он ей дитя заделает, потому что расписывают сейчас в восемнадцать.
- Ты так видишь, Реля, своими глазами, что из-за ребёнка они распишутся? А я-то мечтала её сразу к отцу отослать в Ворошиловград, чтоб он это безумство прекратил.  Уже писала Олегу, и он готов Валю принять. А теперь вот я тебя из чайника ополосну от мыла и в халат закутаю – это мне от Веры достался. Она его ванным называет. Так и садись в нём к столу. Сейчас накормлю тебя и чаем напою. Но, может, ты есть хочешь? Забыла тебе предложить.
- Вере бы не забыли. Поем немного. Но подождите, - Калерия прикрыла глаза. – Вот вижу, как Валя садится в поезд на следующий год. Едет, вся в слезах, потому что её разлучили с любимым. О! А на следующей станции и русый парень к ней подсаживается.
- Витька? Конечно же, он!  Как он отпустит такую дуру, которая в него влюблена! – Говорила мать, ставя на стол не хитрый ужин и чашки для чая. – Будешь, это есть?
- Поем немного, потому что спать хочу ещё больше. – Калерия, действительно поела чуть и стала пить чай – жажда её мучила после тяжёлой душной дороги. И отпив полкружки, стала рассказывать что она «видит» в Валиной судьбе: - Валя не только влюблена, мама, она и беременной от него уже будет. Потому, поедут они к отцу вместе. Отец устроит этого болвана на работу, в шахту.
- Господи! Хоть зарабатывать будет!  А то шляется по Львову и лишь пьянствует. Отец ваш его от этого зла не отучит?  Сам-то он не пьёт, как писал мне и девчонкам.
- Папа будет пытаться, отучить, но напрасно. К тому же Витька страшно боится работать в шахте, прогуливать станет, и пить – его оттуда выгонят. И вернутся они с Валей в село уже с ребёнком.
- Вот горе-то! Вот навязался он на мою шею. – Запричитала Юлия Петровна. - Такого зятя иметь культурной женщине? Наказание!
- Представьте себе, мама, что это наказание вы будете отрабатывать за то, что не хотели, чтоб Валя жила, когда она лишь появилась на свет.
- Что же! И Лариску я не хотела рожать – так и она меня станет наказывать таким Витькой?
- Ой, мама, кажется обе Атаманши и мне будут вредить, хотя я их от смертей спасала. Если это вас утешит, то давайте забудем об этих модницах. Спасибо за ужин, пойду, прилягу.
- Вот, Реля, не зря люди говорят, не делай добра, зла не будет. Тебе тоже от них достанется, - говорила мать, идя за дочерью в её комнату. Присела даже на стул, пока Реля стелила себе на диване, расцеловав перед тем спящего сына – Олежка даже не проснулся.
- Добро я сделала и не жалею о том. И даже зная, что получу за это какую-то обиду, уже заранее готовлю себя к ней, чтоб не очень расстраиваться.
- Ты, наверное, знала и о разводе вашем с Николаем? Потому не очень убивалась.
- С Николаем я, мама, всё в деталях просмотрела во снах. И, как вы, верно сказали, не «убивалась». А теперь спать, мама, хочу. Вы уж меня простите, но больше не могу говорить.
Что оставалось делать матери? Идти на кухню, мыть посуду. И ждать когда придут её дерзкие Атаманши, чтобы им дать наказ вылить воду из-под мытья их бывшей няни. Ждать пришлось недолго – явились обе.
- Где это вы были? – спросила мать первой вошедшую маленькую Атаманшу.
- На свадьбе у Валиной одноклассницы. Это, которая забеременела, а парень её уходит служить – так и свадьбу справляли на скорую руку. Но весело было, - ответила Лариса.
- Глядите, мне такую свадьбу не устройте – на скорую руку, - проворчала мать, которая уже знала, что Валя ей так и сделает. Правда свадьбу справлять придётся Олегу – хоть в этом радость.
- А кто это тут мылся? – спросила Валентина, которая зашла позже Ларисы – видно прощалась у калитки со своим вечно пьяным поклонником. – Неужели Реля приехала?
- Да. И вот осталась вода после неё. Никто не хочет помыться?
- Ой, ноги я помою. И вынесем с Валюхой эту воду. Куда выливать? Под смородину?
- Нет, девчонки. Этой водой полейте дорожку у нашей калитки. Потому что Реля, как встанет, на Днепр устремится с Олежкой – так чтоб не по пыльной дорожке шли. А тебе, Валя, придётся с твоим кавалером ехать выручать из камеры хранения чемодан Калерии.
- Денег дадите, так поедем. Хотя нет. Не надо денег. Мы с Витькой на мотоцикле с коляской поедем.
- А у него есть такой мотоцикл? – заинтересовалась мать.
- Возьмёт у брата Коли. У него такой хороший мотоцикл.
- Который твой Витька, - заметила Лариса, - может, в два счёта, угрохать.
- А вот и нет. Водит мотоцикл он хорошо, когда не пьяный. А ты видела сегодня – ни капельки лишнего не выпил.  А можно мне с Релей поздороваться?
- Нет! – как отрезала мать. – Сестра ваша так устала! Ехала же в духоте, что как вареник легла на диван и забылась глубоким сном.
- Ха!  Глубоким. Стоит Олежке пошевелиться, как она вскочит.
- Может и вскочит, но вам я тревожить Релю не дам. – Юлия Петровна уже знала, что сёстры ответят Реле, за всю её заботу о них, когда были маленькими, чёрной неблагодарностью. Но ей не хотелось бы, чтобы это произошло у неё на глазах. Она уж более плохим ничем Релю не огорчит. Потому что, мать это предчувствовала, связь между ними может прерваться внезапно и на долгие годы. А этого она уже не хотела. Калерия – самая лучшая дочь у неё – познала это, ещё когда Вера болела и выматывала своими капризами из матери нервы. Мать физически чувствовала, как умирают у неё нервные клетки, которые, говорят, не восстанавливаются.   Но когда приехала в первый отпуск свой Калерия, с покалеченной ногой, - мать познала столько радости от общения со своей Дикой дочерью, даже подумала, что от радости и нервы заживают. Столько счастья познала она от разговоров с «умницей», как называли Калерию селянки, с которой раньше говорить не желала.  Столько радости – ведь Реля ей сказала, что жить мать будет долго.
Всю материну радость от общения с ней, Калерия увидела тогда во сне. Удивилась, что мать радуется своей долгой жизни. Ведь долгая жизнь иногда становится и тяжкой, если матери предстоит ещё пережить трагедию с Валентиной.  Валя станет сама мучиться со своим алкоголиком, станут мучиться её дети, которые вырастут запуганными от битья матери отцом. Станет мучиться и Юлия Петровна, которой придётся последние десять лет жить в Валиной семье. Она будет ненавидеть всех: и Витьку-самодура, и его детей, повторявших родителя, в поступках. Лишь Валю станет жалеть – оттого бывшая Атаманша и возьмёт мать к себе. Но какую тяжесть будет нести Валентина, получая тычки от бездельника мужа, ещё угождая матери, потому что от Юлии Петровны получит кой-какое наследство, в деньгах.  За деньги угождать алкоголичке матери, потому что Юлия Петровна привыкшая пить в молодые годы, не оставит сей милой привычки до самой смерти.


                Г л а в а   5.

     Вот что вспомнилось Калерии, когда она везла Олежку, через два года, после того приезда, к матери. И детский сад, куда они перебрались с сыном, существенно отличался от яслей на улице Воровского. Это был прекрасный Детский Сад, с большими площадками для прогулок, для каждой группы. Вот, наверное, о чём хотел узнать хитрый дед Пушкин, во снах, но начал так издалека, что пока бы они добрались до него, прошла бы не одна неделя, потому что дед прилетал в Релины сновидения редко. Вероятно, задерживали Космические дела? Калерия иногда забывала, что могла вызывать деда в свои сны. Или так уставала, что, ложась спать, сразу проваливалась в забытье, не имея возможности подумать о деде. А что бы она ему рассказала о новой своей работе?
Детский сад. Они пришли в него с Олежкой, когда сыну исполнилось три годика. Могли придти и раньше, потому что это был Ясли-Сад и детей здесь брали с двух лет. Но кто знал? Впрочем, Олежке и в Яслях было с ней хорошо. Полтора года он ходил в группу, которую два раза в день выводили на прогулку. Это была пятидневная группа, где с детьми гуляли. Но Калерия, отдав последнего ребёнка из своей группы и сделав дневниковые записи в журнале о проведённом дне – как вели себя дети, как кушали, и не было ли у кого температуры, рвоты – спешила за сыном в суточную группу, чтобы забрать его домой. Олежка ужинал там, прощался со своими друзьями  и с удовольствием шёл с матерью, вернее ехал в коляске. Потому что начни она носить его на руках, на следующий день не смогла бы работать. В её группе столько приходилось малышей носить то в манеж, после кормления, то ползунки поменять, что к концу рабочего дня, Калерия изнемогала. А если бы Олежка ходил своими ножками, то идти им к дому часов пять. Прогулка, разумеется, хорошая, но когда же ребёнку и ей отдыхать, если бы добирались к двенадцати ночи?
Но прогулки с группой, а потом с мамой на коляске так оздоровили малыша, что когда они пришли в другой Детский Сад, на улице Большой Грузинской, что Олежку определили в среднюю группу, минуя ясельную и малышовую. В ясельную группу принимали двухлетних детей. В «малышовую» трёхлетних. Её сын попал сразу к четырёхлеткам.  Олежка лишь в год, после болезни выглядел плохо. Но прогулки, хорошее, сбалансированное питание, уход матери, прогулки с ним в выходные и праздники даже в трескучие морозы, и ребёнок поправился так, что опять, как и тогда, когда они приехали в Москву, выглядел старше своего возраста. Вот и определили трёхлетнего мальчишку в среднюю группу, в которой были обязательные прогулки утром и вечером, в любую погоду, потому что навесы от снега и дождя были на каждой площадке.
А в среднюю группу как раз определили Калерию временно, потому что болела их воспитательница. Болела, но когда-то работала в две смены, так пришлось работать и Калерии, но она была только рада. Работала же она в яслях на улице Воровского по две смены и получала денег больше тех воспитателей, которые не могли трудиться с утра до ночи.  И здесь также получилось.  Заведующая  детским садом предупредила новенькую, что если выздоровеет старая воспитательница, то придётся Калерию перевести в ясельную группу, где тоже гуляют, но дети гораздо меньше, их придётся почти всех одевать на прогулку.
Калерия усмехнулась: - Малышовая группа недалеко отошла от ясельной. Здесь тоже я почти всех одеваю. Хорошо то, что няня помогает.
- А не разбалуете вы так детей, Калерия Олеговна? Прежняя воспитательница морила их в раздевалке до тех пор, пока сами не оденутся.
- Это плохо, Татьяна Семёновна, не в укор той болящей женщине сказано. Детей надо одевать группами и выпускать на площадку, чтоб те, кто одевается быстро, не потели.  Потом ещё группу, последних, самых ленивцев или разбалованных.
- А кто следит за теми детьми на площадке, пока вы остальных одеваете?
- Я няню посылаю, ей в радость немного воздухом подышать.
- И при такой слаженной организации у вас дети стали болеть меньше в группе. Особенно иностранные дети – это удивительно. Индианки – девочки у Полины Матвеевны зимой почти всегда болели, а весной и летом их отвозили на дачу, какую-то особую. А у вас не забрали весной, потому что девочки перестали болеть. Вы так благотворно действуете на детей?
- Скажем так – «Детский Сад» очень хорошо расположен. Хитрые архитекторы как бы задвинули его по Большой Грузинской улице, и шум проезжающих машин не очень травмирует малышей. Потому, наверное, дети идут с таким удовольствием в «Детский Сад».  И к тому же, Вы – женщина крутого нрава – уж извините, Татьяна Семёновна, так нещадно эксплуатировали весь персонал, кроме поваров по озеленению «Детского Сада», что сделали из него конфетку.
- Если бы вы не сказали последних слов, Калерия Олеговна, то я бы обиделась.  А в обиде я ничего не забываю.  Могла бы вас и с работу уволить, при первой возможности. Правда, за вас пойдут жаловаться родители, потому что уж очень вы им, как воспитательница, по душе пришлись, - проговорила быстро.
Полная заведующая улыбнулась.  Она всегда говорила очень медленно, выделяя каждое своё слово, на что жаловались воспитательницы, вызванные к ней в кабинет на летучку, которую Татьяна Семёновна называла «пятиминуткой».  Пятиминутки затягивались на полтора часа, так как заведующая считала, что в это время дети должны спать.  Но оставленные на нянь, которые в это время мыли посуду, убирались в группах, дети не спали, а безобразничали. В старших группах бросались даже подушками, бегали без конца в туалет.  Калерия не уходила на такие «Пятиминутки», пока не убеждалась, что все дети спят. Получила в первый же раз замечание, но развела руками:
- Татьяна Семёновна, я и пришла на пять минут. Потому, что если кто-нибудь проснётся, разбудит всех.  И если вы меня задержите дольше, то я застану в группе весёлый кавардак. Говорите, за пять минут, какие у вас претензии ко мне, и я их пойду исправлять.
-  Господи! – вторила ей пожилая воспитательница из группы Олежки. – Да ведь и наши дети бесятся сейчас. Отпустите и меня, Татьяна Семёновна. Потому что если кто из родителей придёт раньше за дитём своим и застанет в группе шабаш, то к вам же жаловаться придут.
- И я бы не оставляла своих детей.
- И мне надо срочно в группу, - раздавались голоса.
- Хорошо. Я собрала вас всех, чтобы сказать, что завтра в субботу, после того как разберут детей, я заказала машину ехать за молодой порослью в лес, а потом посадить всё привезённое на наших участках.
- Ой, Татьяна Семёновна, да как же мы, после рабочей смены, ещё в лес поедем. А наши дети с кем останутся?
- Во-первых, предупредите сегодня родителей, чтобы те, кто не работает в субботу, не приводили своих детей. Во-вторых, и родителей можно привлечь к озеленению ваших площадок. Лишь не трогайте иностранцев, которых много в нашем «Детском Саду».  Ну, а тех, кто приведёт детей, в том числе и иностранцев, предупредите, чтоб забрали раньше. Особенно это к вам относится, Калерия Олеговна. У вас, почему-то иностранных детей забирают всех позже, как я заметила.
- Да потому, что Калерия Олеговна, - сказала модная воспитательница Галина Николаевна, женщина лет тридцати пяти, - с ними играет на площадке.
- Вот, кстати вспомнили – давно хочу вас спросить.  Калерия Олеговна играет с детьми на площадке, и в группе, как я догадываюсь, потому и дети не хотят уходить от неё домой. Просят родителей позже за ними придти. И всё это происходит у воспитателя без диплома, которая и получает меньше вас. Вы же, Галина Николаевна, воспитательница с дипломом, а дети у вас как беспризорники по площадке носятся.
- Значит, хоть я и выучилась, а у меня нет воспитательского таланта?
- Или детей меньше любите, Галина Николаевна.
- Но вот озеленять «Детский Сад» я буду с удовольствием. Тут вы меня похвалите, а не Калерию Олеговну.
- Как, Калерия Олеговна, принимаете вызов у Галины Николаевны? – спросила Татьяна Семёновна.
- У Галины Николаевны есть муж и родственники, с которыми она может оставить своего сына. А я одна ращу Олежку и мне, чтобы поехать в лес, надо и его с собой брать.
- И что? Ребёнок твой погуляет на свежем воздухе. – Воскликнула Галина Николаевна. – Я тоже с собой возьму Алёшку. Продуктов наберу, станем с ним, на свежем воздухе питаться.
- Вот в том-то и дело.  Тебе, Галина Николаевна, приготовит всякие вкусности, домработница, а у меня ни продуктов нет, ни времени покупать и готовить их.  И с деньгами туго, чтоб готовое что-то купить.
- Скажите ещё, Калерия Олеговна, что и опасно покупать готовые продукты и на природу их вести – можно отравиться, - отозвалась пожилая воспитательница.
- Это правда, - сказала заведующая. – Таким образом, я не заставляю вас, Калерия Олеговна ехать за саженцами в лес.  Но сажать вы их, в воскресенье, придёте.
- Это, пожалуйста. Но так как и в воскресенье надо есть что-то мне и ребёнку, заставьте поваров приготовить нам обед.  Вы же поваров не трогаете на поездку в лес, так пусть они, в воскресенье, приготовят для трудящихся обед.
- Калерия Олеговна, вы предугадываете мои мысли. Я уже договорилась с поварами, чтоб покормили тех родителей, которые будут нам помогать. А где на десятерых готовят, там и на двадцать приготовят.  Деньги на питание выделили шефы, так что и стол будет царский. На  этом всё! Идите к детям и готовьтесь к озеленению нашего «Детского сада».
- Ну, Калерия, - говорили ей воспитатели потом, на площадке, - как ты отыграла нам всем угощение.
- Знала о нём, наверное?
- Какое там!  Просто разговорила Татьяну Семёновну, вот и открылась она нам.
- Да как разговорила! Сегодня Танечка уложила «пятиминутку» в десять минут, что с ней никогда не случалось.  Может, и в дальнейшем так быстро станет проводить «Пятиминутки»?
- Люди! Советую вам не сидеть у неё в кабинете, делая вид, что вы внимательно слушаете её затяжки, а сопротивляйтесь. Ой, ко мне родители идут – надо поговорить о субботе и воскресенье.
- Да-да, и нам же надо настроить родителей на помощь.

И пока перед глазами Калерии проносились картинки, как они озеленяли «Детский сад». Татьяна Семёновна тоже не преминула ей заметить: - Вот вы сказали, что мы все вместе сделали из «Детского сада» конфетку.  И ведь хорошо теперь работается в нём?
- Да, для детей этот уголок просто рай. Не надо никуда и за город выезжать, где, как я слышала, бывают такие инфекционные заболевания, что просто ужас!
- И, тем не менее, родители настаивают. А если сад не выезжает, проталкивают с другим детским садом детей на природу. Зато вам, летом, будет легче работать. Соединим детей по две группы, и воспитатели смогут брать отпуска летом.
- Мне летом не светит, если я к вам устроилась весной. Но за свой счёт я смогу отвезти Олежку в Украину, к маме, где он побудет на солнышке, покупается и фруктов поест.
- Фрукты, солнышко – это хорошо. Но как он купаться станет без вас? Вы подумали?
- А там у меня две сестры, которых я вырастила – большие уже девочки. Они станут с малышом на Днепр ходить.  И знают места, где мелко – значит, малышу будет хорошо.
- Какая вы заботливая мать. Разумеется, я вам  дам по нескольку дней, чтобы отвести, а потом забрать ребёнка. Но если, на следующий год мы поедем с садом на дачу, возьмёте сына с собой?
- Надеюсь, дачу будете снимать, где хоть какой ручеёк протекает?
- Это безусловно. На Клязьму речку поедем. Знаете те места?
- Откуда? Я Москву плохо знаю, а уж Подмосковье и подавно.
- О Москве можете не жаловаться. Я слышала, как вы с родительницей одной говорили о Замоскворечье.  Я, когда-то исходившая всю Москву вдоль и поперёк – такого не знаю, о чём вы говорили. Что смотрите на меня удивлённо? Мол, с моим жутким сложением только по Москве бегать? Но не всегда я была толстая.  Поверите вы мне, что ещё десять лет назад, я была законодательницей мод. Ну, не десять лет, а двадцать точно!
Вот с таким прекрасным настроением Реля отвозила Олежку в Украину. А когда вернулась, застала удивительную картину, подходя ещё к детскому садику.  Какая-то незнакомая женщина несла мальчика поляка на руках, который поступил, перед отъездом Калерии в Украину. Мальчик был, видимо избалованный, привёл его папа, одетый с иголочки в красивый костюм и Реля, выйдя в коридор, чтоб принять ребёнка, сразу поняла, что мальчишка упирается, не хочет идти в группу.  Она раскрыла призывно руки и сказала свою коронную фразу, когда видела, что ребёнка надо чем-то привлечь:
- О! Кто к нам пришёл. А мы без тебя тут собирались в Космос полететь. Хочешь к нам присоединиться?
И мальчик, видимо не очень хорошо понимавший русскую речь, потому что и отец говорил с акцентом, пошёл за Релей.  Она не стала спрашивать отца ни фамилии, ни как звать ребёнка, а дала ему знак подождать. Быстро помыла капризуле руки, показала, где его полотенце и усадила за стол:
- Перед тем, как полетим в Космос, ты должен поесть, как и все остальные дети. Видишь, как кушают? И ты должен подкрепиться. Полёт будет интересным.
Все дети, кушавшие до этого вяло – начали тоже активничать – полёты в Космос детишки любили. Калерия, удостоверившись, что всё в порядке, вышла в коридор: - Извините, что задержала.
- Это вы меня извините, привёл не подготовленного мальчишку. Но как вы его завлекли – это шарм. – Глаза его говорили о том, что воспитательница покорила не только сына.
- Так. Говорите мне имя и фамилию вашего мальчика, я запишу его в журнал.
- Его зовут Алик, фамилия Лопушинский, лет ему три.  Меня зовут Юрий Александрович, - он протянул руку.
Реле ничего не оставалось, как протянуть руку в ответ – хотя советские отцы  ей никогда рук не протягивали. И быстро освободила ладонь, хотя поляк готов был держать её дальше
- Калерия Олеговна – буду воспитателем вашего сына.  Приводите его утром с семи до восьми часов, а вечером наш сад работает до 19 часов.  Но лучше, если будете забирать раньше, особенно в первую неделю.
- О! Да-да!  Хорошо будет, если я приду в два часа?
- Это рано. Дети у нас в это время отдыхают после обеда.  Потом полдник, игры в помещении, и я их вывожу на прогулку.
- Тогда в пять часов?
- В пять хорошо.  Ребёнок ваш не успеет заскучать.
- О! С такой воспитательницей он никогда не будет скучать, я уверен.
- Но я скоро уезжаю, повезу сына в Украину, здесь будет другая воспитательница несколько дней. Так что забирайте пораньше, если он будет капризничать.
- А как долго вы будете в Украине?
- Неделю, не больше.
- Помощь требуется?
- Какая?
- На вокзал отвезти.  Чемоданы носить. Я весь к вашим услугам, в любое время суток.
- Спасибо, - Калерия улыбнулась. Услышать бы это от русского мужчины. – Но меня проведёт соседка, а насчёт машины -  то лучше на такси ехать.  И до свидания.
- До вечера. Очень рад, что привёл сына я, а не жена или служанка.
- Почему? Хотя, простите, чувствую, дети расшалились. Пойду к ним.
- О! Извините за назойливость.  До вечера.
И все дни, пока Реля не уехала, приводил и забирал этот поляк своего сына лишь сам – не доверял жене и служанке, как говорил.  А жена или служанка приводили дочь его Кристину в группу, где обитал Олежка, хотя девочке было пять лет. Зато старшего сына Юрия Александровича приводили в подготовительную группу.  Петя Лопушинский был восьмилетний и должен был осенью пойти в школу при Польском Посольстве.  Устроили его в группу, чтобы учился русскому языку.

               
                Г л а в а  6.

     Дед во сне сказал Калерии, что она познакомится с поляками, и они станут её возить по Подмосковью, зная  уже, наверное, что познакомилась она с польской семьёй раньше.  Хитрый Пушкин знал всё намного раньше. А назначил, что будут ездить по Подмосковью, потому что в тот год никак ездить не получалось. Вернувшись с Украины, Калерия впряглась в работу, зная, что осенью ей надо будет идти учиться. Уже нашла курсы вечерние, медицинские и даже познакомилась с женщиной из своего дома, которая тоже записалась туда же, но в другую группу. Звали эту молодую женщину Галина, она была чуть старше Калерии, а сын её Миша, младше Олежки. Значит, родила Галина не как Калерия в двадцать лет, а где-то в двадцать два или три года. Но вела себя безобразно – весь дом гудел о её проделках – была эта Галина гулящей женщиной, и не разборчива в мужчинах. Подбирала каждого, кто к ней цеплялся и почти каждый от неё норовил убежать на следующий день, потому что Галина и следующий день готова была превратить в гулянку. Поэтому Реля испугалась, когда Галина, спросив, где она работает и хорош ли детский сад, пришла туда работать. Сначала её Татьяна Семёновна поставила в малышовую группу, где дети стали очень часто болеть, а родители жаловаться, что новая няня заигрывает с мужчинами больше, чем работает, потому Татьяна Семёновна, от греха подальше, перевела её на кухню. Заведующая любила поесть и Галина, прояснив это вмиг, стала на время трезвенницей – иначе бы Татьяна Семёновна учуяла, что от новой работницы «разит винищем».  И перестав часто выпивать,  Галина Ефимовна выносила заведующей, самые лучшие котлетки, самые лучшие супы и каши:
- Вот, Татьяна Семёновна, специально для вас готовила. Оцените.
- Прекрасно готовишь, Галя. Но как бы ты мне ещё домой давала из твоих приготовлений на субботу-воскресенье, потому что дома мне готовить некому.
- О чём вы говорите, Татьяна Семёновна, не только приготовлю, но и помогу домой отнести.
Услышав это из разговоров воспитателей, которые любили обсуждать аппетит заведующей и как Татьяна Семёновна тащит домой не только продукты. И мебель новую, заказанную вроде как для детского сада, вместо детского сада, везут ей прямо на квартиру. На проверку мебель оказывается  взрослой. А выписана, наверное, она как детская. Эти махинации проводятся через сестру хозяйку.  Калерия морщилась, слыша эти сплетни – вот и сошлись три плутовки вместе, полюбили друг друга, комплиментов друг другу не жалеют, и всё тащат, воруют.  Ругала себя Калерия - зачем она дала блудливой женщине координаты детского сада? Впрочем, Галка и  сама бы могла выследить её, если бы захотела.  Такая уж это шпионка и сплетница. Калерия чувствовала, что ещё будет и сама страдать от Галины Ефимовны.  Воспитатели звали соседку Рели по дому  – Галиной  Патрикеевной. Но не ленились сплетничать с этой всезнающей бабёнкой. Реля тайно прозвала свою соседку по дому «Хлестаковой». Хвасталась Галина, что знает всё и про всех. Попутно поведала Калерии о Гурченко, уверяя, что встречалась с актрисой на вечеринках. И «Люська» сама ей пожаловалась на строптивую дочь. Реля бы не поверила, если бы ночью, во сне, не увидела бы всё в картинках.
     Вспомнив о болтливой соседке по дому, Калерия вздрогнула – «Патрикеевна» первая заметила, что Юрий Александрович «неровно дышит к одной нашей воспитательнице» и, по-видимому, доложила заведующей.  Татьяна Семёновна  сама любила наблюдать, как ведут себя сотрудники детского сада, а потом, в зависимости от того – выгодно ей это или невыгодно – она отчитывала или выгоняла «провинившуюся» женщину. И это можно было бы презреть, если бы к Патрикеевне не подключилась со сплетнями Галина Николаевна. Две Галины так хорошо про неё сплетничали, что у Рели щёки горели огнём, когда Юрий Александрович приводил сына в её группу.
- Почему это он лишь одного сына водит и только когда Калерия работает? У него же и дочь есть. Так девчонку он ткнёт в среднюю группу, а сам в малышовую несётся.
- Возможно, - отвечала им пожилая воспитательница Дина Михайловна, - поляк маленького своего любит больше всех детей.
- Поэтому малыш и балованный растёт. Только Калерия его может усмирить, - это уже молоденькая – Ольга вступила в разговор, заступаясь за Релю, которую уважала, как сама призналась, больше всех воспитателей. Потому пыталась передать их сплетни, но опасалась, что Калерия рассердится и на неё: - Пошлость болтают они о тебе, Реля. Я даже боюсь говорить, чтоб ты не рассердилась. Разреши проводить тебя до дома. И поговорим немного. На площадке ты растворяешься в детях, не как иные.  Впрочем, ты и в Олежке растворяешься, как я заметила. Олеженька, - обратилась воспитательница к Релиному сыну. - Я хочу маму твою провести к вашему дому и поговорить с ней. Ты не против? Мы будем говорить, а ты иди, пожалуйста, впереди нас, и займись изучением афиш. Хорошо?
- О, Ольга Викторовна, я по афишам скоро читать научусь.  Пойду впереди вас, и буду читать буковки.  Мне мама уже почти все показала.
- Вот и хорошо. Спасибо тебе. – И повернулась к Калерии. – Славный у тебя малыш. Уверена, что слово сдержит, и мешать нам не будет.
- Олежка умеет заниматься сам, если видит, что маме надо с кем-то поговорить. - Калерия улыбнулась: - Редко меня провожают девушки. Помню только в восьмом классе, когда моя семья переехала в новое село, меня провожали толпой одноклассники. Но были мальчики и девочки – мы говорили, говорили. Но одна девочка меня никогда не провожала.
- Неужели у тебя не было подруг,  которым не хотелось с тобой расставаться?
- Ну что ты! У сельских девчонок и мальчишек столько дел по дому – это толпой они провожали, а по одному нет. Хотя вру. Была у меня в восьмом же классе первая любовь, как я думала, вот он меня провожал. Но любовь эта была на почве литературы, поэтому мы и говорили в основном о ней.  Это интересные разговоры, когда люди лишь силой своей фантазии могут залететь в удивительные страны.
- И не целовались?
- Нет, Оля. Такая лирическая любовь называется платонической – людей обобщают интересы, вкусы, а поцелуи не интересуют. Или рано ещё ими заниматься.
- Тебя не интересовали?
- Я даже не думала о них, потому, что на тот момент ни разу не целованная была.
 - В четырнадцать лет и не целовалась? В Москве девчонки чуть ли не с двенадцати лет целуются.
- А вот у нас другие мысли были в головах. И я рада, что «уподобилась», как говорят в Украине, такой любви. Парень был на четыре года меня старше. Но он писал стихи, и я немного сочиняла – вот это нас влекло к литературе, а значит, развивались мы друг возле друга в хорошую сторону, но без поцелуев.
- Вот теперь, когда ты мне разъяснила про такую любовь, я немного завидую тебе. Я рано стала целоваться и никаких тебе стихов, никаких полётов в страны неведомые.  Но вот тебя, такую лирическую женщину – это видно даже по отношению твоему к детям, вдруг превращают в разлучницу. – И Ольга пересказала все сплетни, которые она слышала на площадках, где воспитатели, выведши детей на прогулку, не очень беспокоились, чтоб занять их чем-то, а сбивались в кучки по двое-трое и вели пересуды.
Но Реля не сердилась на сплетниц: - Наконец-то у наших дамочек нашлась более благодатная тема, чем те, которыми они себя занимают на прогулках. Я краешком уха слышала, что говорят о том «счастье», в кавычках, которое получают, обманув мужей и заведя на короткое время себе любовников.
- И, правда, Реля. Говорят в основном как поехать летом на курорт и завести роман. Одно и тоже говорят с осени до весны.  И если у них летом получился роман, то потом полгода о том лишь их разговоры. Это если они от приключений своих не привезли заразных заболеваний – тогда скукоживаются и молчат, даже в кучки не собираются.
- И их со всякой заразой пускают к детям?
- Что ты! У Галины Николаевны, например, есть свой венеролог. Она сама у него лечилась тайно и нуждающимся подругам телефон дала. Это, разумеется, дорого стоит, но хуже будет, если они мужей заразят.  Тогда уж, удержать это в тайне от Татьяны Семёновны не удастся.  А она не смотри, что вроде как поощряет ухаживания наших «шефов» за воспитателями, узнав о заразе, сразу выгонит.
- Я заметила, что она поощряет ухаживание шефов за нашими замужними дамами.
- Ну, не скажи, за тобой двое военных, из Академии, ухаживали на вечере, который Татьяна устроила в честь озеленения площадок. И красивые оба. Почему не приняла ухаживания хоть одного?
- Смешно, конечно, но я потому и не приняла, что ни один из них не хотел уступать. И к чему мне такие ухаживания, когда они пользуются одним вечером, чтоб на следующий день забыть.  А если не забудут и станут посещать время от времени одинокую женщину, то ведь не затем, чтоб жениться.
- Мне один сказал, что и женился бы на тебе, чтоб в Москве остаться.
- Видишь, чтоб в Москве остаться. А я его даже прописать не могла бы. Потому что мой бывший муж прописан в моей комнате и не хочет выписываться, хотя ему предлагали комнату в другом доме.
- Вот гад, а? Это, чтобы ты не могла выйти замуж!
- К счастью, я замуж не хочу. Ещё никак не могу отойти от развода, который очень на меня произвел плохое впечатление. Но хватит о моих личных делах. Говори, что ещё врут обо мне мои «друзья». Шутка.   
- Теперь они забыли о своих проблемах и говорят лишь о тебе, ещё и мужей своих пугают, показывая на тебя пальцем. Смотрите, мол, какая гадина, с иностранцем роман завела, да ещё с женатым. Значит им можно, а тебе, незамужней, нельзя!
- Господи! Я ещё не думала о романе с поляком, а они уже этим мужей пугают?  И кто пугает?
- Галина Николаевна, у которой муж гидом работает – языки французский и английский знает, иностранцев по Москве водит, показывая им достопримечательности. Подарки ему за это дарят заморские, а Галка эти подарки все любовникам передаривает.  И ещё Марина Яновна на тебя чего-то взъелась. Такая же Жучка как Галина, с той лишь разницей, что муж её не гид, а работает на стройке, жуткий пьяница.
- Вот не везёт женщинам с такими инициалами. У меня соседка такая, так своего Василия-алкаша хочет отравить, а сама живёт за его счёт, ещё и любовников молодых водит.
- Ой!  И у нашей Марьяны мужа зовут Васькой, и она его грозит отравить и тоже имеет любовников.
- Смешно да, Оля. Эти две клуши имеют любовников, а сплетничают обо мне, когда я мужиков близко к себе не подпускаю.  Но с Юрием Александровичем ходить в Театры буду, потому что сейчас достать билеты нам, простым Москвичам невозможно, тогда как у посольского работника их тьма.
- А что? Он тебе уже предлагал, да, Реля.
- Намекал, что может достать билеты в «Современник» и даже в «Таганку», где какой-то очень знаменитый актёр играет.
- Ой, Реля, иди, хоть по театрам походишь с поляком. Или он всю семью собирается водить? Если с детьми, то ты и спектакль не увидишь, будешь останавливать их крики, возгласы. А если в женой, то дышать будет нечем, от неё как-то не русским духом пахнет.
- Кстати сказать, я не чувствовала ни разу, что от неё чем-то пахнет. – Возразила Калерия.
- Но если пойдёшь с ней в театр, то почувствуешь. Но полагаю, что Юрий её брать не станет.
- Думаю, что лишь со мной будет ходить – хочет всё видеть моими глазами – так говорил.
- Ой, Реля, это он влюбился. Но семья есть семья. Слышала, что у поляков вольности в семьях, они позволяют друг другу изменять. Но если у Юрия жена ревнивая? Правда, как я её разглядела, то она ни рыба ни мясо. И воняет от неё примерно так, как от наших заразившихся баб, когда из отпусков возвращаются. И ты знаешь, от служанки их – молодой девицы – тоже неприятные ароматы. И она спрашивала у Галины Николаевны, где ей достать таблетки, которые грибок убивают.
- Господи помилуй! Странные эти иностранки – ничего не стесняются. Вот эта служанка, как я знаю, не окончила даже средней школы, взяли её в Россию. И здесь она уже заразилась, получается?
- А ты не думаешь, что это от хозяина? Впрочем, Юрий Александрович всегда хорошо пахнет.
- Поэтому, я думаю, что заразились грибком жена и служанка не от него. А служанка их, Регина,  приходила однажды с русским парнем за Алькой. Тот её, вроде русскому языку учит, и такое впечатление, что они живут, как муж и жена. Ведь у служанки отдельная комната и ей разрешают водить туда этого русского парня. Даже намёк был, что и свадьбу справят, когда хозяева разрешат.
- Тогда, разумеется, это не Юрий Алексеевич виноват, что от Регины плохо пахнет. Но жена его от кого прихватила грибок?  Говорила, что ездит тоже с экскурсиями поляков, то в один город, то в другой. Неужели с экскурсантами себе позволяет? И это от такого красивого мужа! Тогда, Реля, не смотри на сплетни, ходи с ним в театры.
- А я знаю, Оля, что ничего себе лишнего не позволю, поэтому разговоров не боюсь.
- Ой, я слышала, что Зою Фёдорову, актрису, за связь с иностранцем посадили в тюрьму.
- Так Зоя Фёдорова родила дочь от капиталиста. А Польша – дружественная нам страна.  Тем более, что рожать я от Юрия Александровича не собираюсь. Знаю, что любовь у нас может быть только платоническая.
- А что это за любовь такая?
- Я тебе рассказывала о своей юношеской любви. Это без физических отношений, как у Галины и Марины, которые после отпуска делают аборты не от мужей.  И тайно лечатся от грибков или гонореи.
- Понимаю. Это прекрасные Любови, после которых,  не испытываешь чувства разочарования?
- Думаю, что да, если меня в тюрьму не посадят наши КГБшники, углядев, что ходить в театры, ездить по Москве, выискивая места заповедные – это большой грех.  А особенно ездить по Подмосковью, по Золотому Кольцу Москвы – моя мечта.
- Здорово, конечно. Тебе бы завидовать нашим сплетницам, а не оговаривать.
- Можешь им передать, что если не усмирят свои языки, я мысленно, на расстоянии, «расскажу»  их мужьям, что они вытворяют.
- А ты умеешь так делать?
- Умею. Пошлю по воздуху мысли свои, чтоб они лучше смотрели за жёнами. Телепатия – это передача мыслей на расстоянии. Этим многие люди занимались, как я читала.
- А ты это можешь?
- Могу, если рассердят. Вот так им и скажи.
- Ты что, Реля! Это я тебе по дружбе говорю, а этим изменщицам никогда. Наоборот, рада буду, когда их мужья рогатые разоблачат и рогами забодают.
- Так и договорились – как только я рассержусь – у неверных жён с мужьями случится коррида.
Собеседницы расхохотались звонко. Но за разговором Калерия не забывала смотреть за сыном.
Читает и читает свои буковки, а, может, ведёт им подсчёт. Тоже подглядывает за ними, чтоб не отстали от него, но в разговоры не вмешивается: - «Спасибо, сынок. Недаром тебя так полюбил Юрий Александрович. И всё вздыхает, что у него такого сына нет. Его сыновья, которые были уже в разных странах и должны быть развитее тебя, но этого не наблюдается.  Балованные дети у дипломата – что удивляет».


                Г л а в а   7.

     - Ну, ты и шутница!  И отважная! Я давно таких красивых и дерзких не встречала. – Рассмеялась Ольга, блеснув своим великолепными зубками, которые долго скрывала за губами – бантиком.
- Да ладно, тебе, Оля. Ты сама девочка довольно привлекательная, только застенчивая, как я погляжу. Ну, вот мы и около нашего дома. Олеженька, ты не мог бы пойти к друзьям, во двор, а мы с  Олей Викторовной тоже туда пойдём, поговорим ещё, а ты поиграешь. Спасибо тебе, что ты шёл впереди нас, сам себя развлекал афишками, не мешал нам с твоей любимой воспитательницей говорить.
- Это я, мама, по афишам буковки изучал, потому не мешал вам.  Вон я и Сережу вижу. И Миша тут. Ты разрешаешь мне с ними поиграть? – Олежка уже готов был бежать.
- Да, конечно, мы же будем смотреть за вами. Вот понёсся.
- Ты ему с кем-то разрешаешь играть, а с кем-то нет? А Миша, это Галины Ефимовны сын? Что это она его взяла среди недели? Или описался опять, и она постирать вещички решила.
- Да, Миша - сын Галины Ефимовны – они в нашем доме живут. Мальчишка Миша хороший, совсем не в матушку гулящую.  Галина Ефимовна такие оргии устраивает, что соседи хотят её выселить.
- И смотри-ка, как она Татьяне Семёновне угождает. Таскает всё для неё из кухни, домой ей носит. Но почему ты с такой опаской отпустила Олежку – твоего разумнейшего мальчишку играть с Мишей?
- Миша тоже не дурак – не смотри, что он мочится в постель.  Это его Галька своим гулянками испугала, наверное, когда-то.  Я Серёжи боюсь, который старше Миши с Олежкой.
- Почему? Смотри, как он с ними нежно играет, не обижает.   
- У меня такое чувство, что с этим, тоже очень хорошим мальчиком, случится беда. Какая-то травма у него будет, которая надолго уложит его в постель. Но он поднимется, а мучиться после этой травмы будет всю жизнь. И вот я бы не хотела, чтоб Олежка находился рядом с ним в момент, когда случится страшное.
- Это в тебе такое сильное ясновидение? Хоть раз подтверждалось?
- Много раз, - Калерия заплакала. – Не успела я въехать в этот дом, как бабушка-соседка, заподозрив вот это самое ясновидение, стала у меня расспрашивать, какая судьба сложится у её внуков. И я, хоть усталой с дороги была, «увидела», что один из них – наглый и грубиян станет причиной смерти самой бабушки. Раньше времени, уложит её в могилу, что он и сделал спустя примерно два месяца.  Возможно не он, а его жена – фармацевт дала бабушке зелье выпить, но это не меняет дела. Этот внук со своей  женой сейчас распрекрасно живут в нашей квартире.
- Я представляю, как тебе их тошно видеть.
- Да нет, вроде и сердиться не за что. Отравили бабушку моего соседа Славки, чтоб не вписала та алкоголичку-дочь – пьяницу, по этой причине ногу потерявшей.   Так видеть отравителей или жить с алкоголичкой – что лучше? Вот бабушку, действительно, жалко – она бы могла жить  долго. Но опять же, если бы вписала пьяницу – та бы её до могилы довела.   Тут, понимаешь, сплошные ребусы. 
- Ох, и соседи у тебя!
- Соседи как соседи – лучше моих спекулянтов, которые хотели и меня и Олежку со свету сжить.
- Живут же такие люди на свете – прямо мороз по шкуре бегает.
- И сами не живут, как следует, Оля, и другим не дают. Я от них малой кровью вырвалась.  Давай я тебе о другом внуке погибшей старушки расскажу.  Его звали Игорь и жил он на втором этаже нашего же дома.  Так его судьбу я увидела тоже, в первый день, жизни в Москве, что он погибнет.  Но бабушке о том не сказала, чтоб не расстраивать – она раньше внука умерла.
- А внук этот был хороший?
- Чудо человек, если бы не пил.  Водка его загубила и девушка, с которой встречался. Я тебе, кажется, рассказывала об Игоре?
- Да. Несчастная судьба у парня. Жалко пьяниц, которые сами себе жизнь укорачивают. А теперь мне расскажи, что со мной произойдёт?  Потому что люблю парня, а выйду ли за него замуж – бабушка надвое сказала.
- Он очень болеет твой парень, Оля?
- Могла бы и не спрашивать, если видишь. И мне можешь говорить – я не бабушка-соседка.
- Скажу. Тяжелейший период жизни ты проживаешь сейчас.
- И это ты говоришь невесте, которая скоро под венец пойдёт?
- Вы будете в церкви венчаться?
- Ну что ты! Парень-то мой на партийной работе. Это я к слову сказала.
- То-то, я удивилась, потому венца на твоём челе не увидела. Но через этого парня у тебя будет большая печаль.  Он же болеет. – «Болеет, а почему-то с двумя девушками встречается. Выбирает?»
- Умрёт он?
- Не знаю, Оля, он ли умрёт, но в три года тебе придётся хоронить двоих. И это мужчины не очень родные тебе. – «Не родной тебя этот больной парень, потому что та девушка ближе ему. Медсестра или врач – они ему надежду дают на выздоровление.  Но надежды их, как и Олины,  напрасны».
- Хорошо, что не родные, - Ольга повеселела, - потому что мой жених мне самый родной. Ну, а теперь я тебя повеселю. Рассказать тебе, как твой Олежка обратился ко мне, когда ты его в группу привела?  Привела, а сама ушла куда-то в своём красивом красном плаще в горошинку.
- Я, устраиваясь к вам, пошла, сдавать анализы.  А красный плащ, в горошинку стоит пятнадцать рублей.  Согласна с тобой – дешёвый, а выглядит на пятьдесят, как плащ «болония», которые сейчас в моде. Но у меня денег нет на дорогие вещи.
- Да, ты одеваешься дёшево, но сердито. Однако вернёмся к твоему Олежке.  Пришёл, такой важный, по группе походил, друзей завёл, даже с индианками подружился. Кушал хорошо и в завтрак и в обед.  Я стала укладывать его спать, залюбовалась на цвет кожи. Это ж надо, при беленьких волосиках, а по личику прямо негритёнок.
- Это у него временно кудряшки светлые. – Калерия вздохнула. – Вырастет, станет выше меня ростом, мы поменяемся цветом волос.
- Как это поменяетесь? – изумилась девушка.
- Очень просто. Я рано поседею, волосы сына потемнеют. У меня уже сейчас есть седина, если ты заметила. – Калерия рукой показала пряди волос, не дотрагиваясь до них.
- Такое да не заметить! Твоя седина, при совершенно юном лице, и притянула, возможно, поляка. Его жена не такая яркая женщина и очень скучная. Удивляюсь, как она экскурсии водит.
- Ой, сколько я плохих экскурсантов видела в Крыму – ни географии СССР, ни истории не знают. – Реля решительно отвела разговор от Ани.  - Зато упиваются личной жизнью знаменитых людей – и всё тоже, из сферы сплетен.
- Боже! Сколько же ты поездила. Видно у тебя ангелы хорошие.
- Не жалуюсь. Они мне посылали хороших учителей, которые в меня много закладывали, как и в других учеников. Но многие учатся, пропуская мимо ушей, а я схватывала на лету и вот хвастаюсь этим.
- Хорошими успехами хвастаться не грех.  И эти хорошие учителя возили девочку на экскурсии?
- Только один, - Калерия опять заплакала. – И погиб он, Ольга. А пережить смерть любимого человека в четырнадцать лет – это маленькая смерть. Я чуть не умерла тогда, хотя считалось, что взрослая девочка тяжело перенесла детскую болезнь, скарлатину. – «Хотя, если бы тебя не вытащил из болезни Аркашка, посланный мне Космосом, вряд ли я выжила».
Хорошо бы эту мысль её прочла Ольга – тогда бы она немного приоткрыла девушке, что у неё есть сильные Ангелы-спасители. Возможно, расскажи она своей приятельнице о спасителях, и к Олечке пристроятся эти загадочные люди, и ей станут помогать выходить из сложных  ситуаций.  Но девушка не умела читать мысли, иначе давно бы заинтересовалась своим больным женихом.  И немного не так страдала в будущем, когда он умрёт,  оплаканный сразу несколькими «жёнами».
Ольгу зацепил её почти родной полуостров:  - И больше тебя никто не возил. Сама узнавала Крым?
- Немного сама. Но однажды и Ангелы постарались. Послали мне капитана дальнего плаванья, который и жениться на мне предлагал. Но пока мы ехали в дороге, целую ночь, выяснили, что его дядька, он же отец моей старшей сестры – чёрный человек, заманивает нас в капкан. Если бы мы поженились, он бы взял власть над нами.  И мы решили не жениться, чем ввергли дядьку в шок, но остались друзьями.
- Какая глупость!  Не жениться из-за дядьки!  Как это вам в голову пришло? – Ольга рассердилась.
- А ясновидение моё?  Оно мне уже подсказало, что я выйду замуж за слабого человека, он кинет нас с ребёнком, но я живая останусь.  А подписать контракт с Дьяволом - это принять его веру.  И рано или поздно, но он закопает нас в могилу.  Капитана звали Артём, но он, в отличие от дядьки, как и я в отличие от своей старшей сестры – люди светлые.
- И что светлые люди имели оттого, что испугались Чёрта с рожками?
- Артём в тот же год женился. Но мне, предварительно, подарил Одессу.  Когда мы с ним ехали в поезде, он ехал хоронить мать – тоже тёмную женщину, от которой он, в своё время удачно сбежал. Жил в Одессе у своих родственников, поступил в училище морское, а тут война.
- О! Так он уже довольно взрослый был, потому что ты родилась перед войной.
- Но и он не очень взрослым на фронт пошёл. Потому, чтобы поступить в Высшее училище ему два года приписали.  Удалось приписать, потому что мальчик был высоким. И повоевал мой капитан, потом окончил всё же училище, стал плавать за границу, и тут мы с ним познакомились через мою подругу.
- Сколько же тебе тогда лет было?
- Девять. И он всё шутил, что я подрасту, а он станет капитаном, тогда и поженимся.
- А он не сразу капитаном стал?
- Конечно. Окончив даже Высшее училище, сначала плавают в помощниках и лет к сорока лишь получают Капитанский мостик, если нет никакого блата.  При блате раньше их родные пристраивают.
- А у Артёма он был?  Я имею в виду блат.
- Откуда? С фронта, что ли он его принёс?  Но пристал тогда он к девятилетней девочке – а я на цыганку была похожа здорово – погадай да погадай.
- Подожди, а у тебя разве нет в роду цыганок?
- Есть. Будет у нас с тобой время, я и о них расскажу. Но закончу об Артёме. Второй раз, когда мы встретились в поезде – мне уже девятнадцать было - еле узнали друг друга. Вернее, я узнала, он мало изменился, лишь возмужал. Это я сильно изменилась – из Гадкого утёнка превратилась в Лебедя.  Но когда мы, всё же разобрались, кто есть кто, он и спрашивает уже у девятнадцати летней девушки: - «Когда же капитаном стану? Ты, цыганочка, мне гадала на тридцать три года – возраст Христа».  Отвечаю, что станет он  капитаном, через две недели, а он смеётся, что, мол, лишь только приплыли они в порт Одесса и капитан их ещё жив, хотя и проболел весь рейс – пришлось Артёму корабль вести.  Потом мы заговорились о его обещании жениться на мне, и он опять предлагает. Говорит, хоть и не стал капитаном в тридцать три года, так хоть женится на врушке.
- Так и сказал? – удивилась Ольга.
- Нет. Слова его в мой адрес были самые прекрасные. Но я отказалась от замужества, потому что не видела нас вместе.  Потом мы своих родственников вычислили и приуныли. Но сходили в вагон-ресторан и весёлыми вернулись.  Больше носы не вешали, старались подбадривать друг друга. И встречают нас на вокзале моя мама – хотя я телеграмму не посылала, в каком поезде еду, и дядька Артёма.  Потом мне мама и выдала, что он её вызвал, желая нас с Артёмом свести.
- О, как у вас с ним всё запутано было. Но Ангелы, видно, у обоих мощные, они вас спасли от пут.
- Да, и мы так решили.  И расстались мы быстро, потому что Артём сказал дяде, что я отказалась выйти за него замуж. Но он всё равно хочет меня провести хотя бы до автобуса.  Дядька психанул – видно ему в его конторе выдадут, что не привёл двух чистых людей в их ряды и увёл быстро Артёма, ссылаясь на то, что покойники не любят ждать.
- Ой, у него же мать умерла – тоже чёрная женщина.
- Да. А мы с мамой подождали наш автобус, поели в кафе, и когда ехали в село, мама мне все замысла чёрного её бывшего любовника открыла.
- Калерия, не выйдя за Артёма, ты спасла и себя и его.
- Наверное, и он так думал, потому что, похоронив мать, тут же получил телеграмму, что капитан его умер и ему надо срочно ехать, принимать корабль. Он, разумеется, поспешил, но заехал в моё село и оставил деньги мне, чтоб я съездила в Одессу и посмотрела его прекрасный город.
- Ой, а в Одессе есть что смотреть, особенно если ходить с экскурсоводами.  Но где жить тебе было?
- У его тётушки, которая приняла меня как родную – отпускать не хотела.
- Ой, Реля, сколько же у тебя приключений в жизни было! На десятерых хватит. И вот тебе твои Ангелы  посылают поляка, который поводит тебя по театрам и по Москве повозит – у него машина есть.
- Вот видишь – всё будет чисто и хорошо. А наши неразборчивые в связях Галки и Марины меня обсуждают.  Им, с их кавалерами, лишь аборты делать и бегать по вендиспансерам, а мне ездить по Москве знакомиться с её историей и архитектурой.  Обожаю делать такие экскурсии. А с женой Юрия Александровича, если будут какие споры, я сумею её убедить, что я не любовница ему, а лишь приятная и довольно образованная, хоть и не кончала институтов, собеседница.
- Что ты собеседница хорошая – в этом я сама убеждаюсь каждый раз, когда удаётся поговорить. А что касается учёности, то возьми нашу воспитательницу хоть одну, даже с Высшим образованием, сумеют они так говорить как ты? Иногда люди учатся, потому, что родители заставляют, а выходят такими неучами. И я не договорила о твоём Олежке.
- Вспомнила. Значит он, прибыв в группу, вёл себя прилично.
- Как все ел, играл, коммуникабельный мальчик. Спал хорошо. А проснулся и стал оглядываться вокруг себя. Незнакомая обстановка, да?  А раздевался он на стульчиках, как и положено у нас. И вот проснулся, сидит в кроватке с решётками, смотрит удивлёнными глазами: - «Где это я?»  Потом видит меня и говорит: - «Тётя, а вас как зовут?» - Собеседницы  не удержались, засмеялись.
- Он разве не слышал, как зовут воспитательницу? – Спросила Калерия, сквозь смех.
- Так укладывала его спать одна, а я пришла во вторую смену. Объясняю ему, что я не тётя, а воспитательница, а зовут Ольгой Викторовной.  Тогда он и говорит: - «Воспитательница Ольгой Викторовной, подай мне, пожалуйста, одежду, я одеваться буду». Вот ты смеёшься, а мне не до смеха было. Я поняла, какой внимательной надо быть с детьми.  Склонять же они ещё не умеют.
- Ну, ты разъяснила ему, что одеваться пойдет он вместе со всеми?
- Разумеется. Но долго не могла отучить, что звать меня надо Ольга Викторовна, а не так как он первый раз сказал.  Всё обращался ко мне «Ольгой Викторовной» - детей смешил, я думаю, потому что ведь слышал, как они называют.  Ладно, пошли мы гулять. Я его отозвала в сторонку и спрашиваю, как маму зовут. Он так спокойно говорит – «Калерия Олеговна». -  А где мама работает?  - « В этом детском саду будет работать».  Тогда я продолжаю спрашивать: - А где твой папа работает?  - «На севере», - отвечает. – А что он там делает?   - «Собакам сено косит».
Собеседницы опять расхохотались  - для Калерии ответ этот был неожиданным.
- Это его, наверное, мама научила или сестрёнки мои, когда Олежка гостил в Украине.
- Ты говоришь «В Украине», а я читала, даже в книгах пишут «На Украине».  Это неверно?         
- Нет. Но я тебе как-нибудь доказывать это выражение буду в другой раз. Вижу, мой сынуля бежит. Наверное, или наигрался или на горшок хочет.  До свидания, Олечка.
- До свидания. С тобой интересно говорить на любые темы. Поэтому тобой поляк и заинтересовался.
- Хм.  Не очень-то мы с ним беседовали – всё времени не хватает.
- Потом поговорите. О! Олежка! Вспомни, как ты меня первый раз назвал?
- Когда мы познакомились, я назвал вас Ольгой Викторовной.
- А как меня звать?
- Ольга Викторовна.
- Хитрый у тебя сын, Калерия Олеговна. Его не поймаешь на слове.
- Не хитрый, а умный. Правда, Олежка? И попрощайся с Ольгой Викторовной.
- До свидания, Ольга Викторовна. До осени. Я вернусь, когда школьники в школу пойдут.
- До свидания, Олеженька. Слушайся бабушку и тёть твоих.
- У меня их две, - показал на пальцах. И загибая первый: - С тётей Валей я на Днепр хожу. А с тётей Ларисой играю в футбол.  Там, где они живут футбольное поле рядом.
- Попрощались, и хватит говорить. А то я чувствую, не зря ты бежал. Что-нибудь случилось?
-  Да. Ногу вот поцарапал – кровь течёт.
- О, Боже! И, правда. Скорей домой, надо рану промыть, чтоб заражения не было!


                Г л а в а   8.

     С того, прошлогоднего провожания их Ольгой Викторовной прошёл год. И столько случилось за этот год, что, в следующий год, едучи сейчас в поезде, Калерия попыталась восстановить картину, но у неё многое путалось. Несомненно, было лишь, что Олежка сильно вырос и стал умнее. Подросли и дети в группе Калерии и их передали в среднюю группу уже Ольге Викторовне, а к Калерии пришли из ясельной группы совсем несмышлёныши. Правда хитрый поляк упросил заведующую, чтоб Алька остался в группе с Калерией.  Цель он поставил ясно – эта воспитательница играет с детьми в занимательные игры, а не стоит на площадке, обсуждая погоду.  Мягко сказал, наверное, догадывался, о чём могут говорить две-три женщины, собравшись вместе. Но он был дипломат и не мог, открыто, критиковать воспитателей. 
- Ещё Калерия Олеговна, - говорил умный поляк, – читает детям наизусть сказки Пушкина и Алька очень любит эти сказки.  Однажды, когда заболел – у сына была высокая температура – то спать не ложился без сказок Калерии Олеговны. Пришлось мне звонить, и Калерия Олеговна была столь любезна, что пришла, и успокоила малыша своим сказками.
Хитрая Татьяна Семёновна улыбалась элегантному иностранцу и согласилась на просьбу поляка. Она трепетала перед иностранцами и очень гордилась, что в её саду их много. Необычные подарки, которые приносили иностранцы воспитателям, она тактично отбирала и ставила на полках в своём кабинете.  И хотя Реле было жалко отдавать чудную вазу под цветы, которую ей привезли из Индии, но не станешь же спорить, что это подарено всему детскому саду.  Некоторое время Татьяна Семёновна гордилась перед русскими этими подарками, которые приходили устраивать своих детей в прославившийся детский сад, куда попасть было очень трудно.  И, показывая подарки, намекала, что от соотечественников она ждёт не меньших даров.  Соотечественники не терялись и построили вокруг детского сада поливную систему.  Она шла не по земле, а по верху и детишкам была радость летом постоять под мелкими брызгами – вроде купались. Но и зелень, которую взрослые им посадили, купалась в чистой воде, омывалась с самого утра и не сохла.  Росла также хорошо как дети.  Правда эта поливная система дала возможность Татьяне Семёновне ещё год не вывозить детей на дачу. Деньги, объясняла она, которые ей выделило Государство, она истратила на подвесную, поливную систему. Но воспитатели, которые были иные любовницами «шефов», шептались, что поливную систему полностью построили «шефы», без единого рубля, со стороны Татьяны Семёновны. Построили, и некоторых детей из этой организации, она взяла в детский сад. А деньги присвоила себе. Как и иностранные подарки, которые выманивала у воспитателей, уплывали её родственникам. Однажды Калерия, придя на пятиминутку, не увидели ни вазы, из Индии, ни забавного клоуна из Чехословакии.  Другие воспитатели тоже возмущались, что их подарки исчезали неведомо куда.  Возмущались, но молчали. А  Дина Михайловна, воспитатель со стажем, спросила:
- Татьяна Семёновна, а куда уплыл кораблик, который мне подарил финн?
- Он упал и разбился – он же был из стекла.
- Да что вы! А мне казалось из хорошей пластмассы, которая никогда не бьётся. И я так хотела показать его внуку, который скоро приедет ко мне и станет ходить в наш детский сад.
- Насчёт вашего внука первый раз слышу. Вы не говорили мне, что он будет ходить к нам.
- Он будет ходить сюда или я перейду работать в другой детский сад.
- Хорошо. Я вам не отказываю. И даже постараюсь купить такой же кораблик, чтобы подарить ему.
- Сомневаюсь я, чтоб вы что-либо подобное купили в наших магазинах.
Когда пришёл в детский сад внук Дины Михайловны, прошло полгода, пока точно такой же кораблик был ему подарен: - Вот, Дина Михайловна, едва нашла в наших детских магазинах.
Дина Васильевна потом показывала всем метку – царапину, которая появилась, когда один из детей уронил кораблик, ещё до того, как его изъяла Татьяна Семёновна: – Купила она! Отобрала у племянников, которые у неё уже очень взрослые, чтобы в кораблики играть.

Реля не заикалась о своих пропавших подарках до тех пор, пока Татьяна Семёновна не вызвала её на ковёр, по поводу её хождений по театрам и по Москве с Юрием Александровичем.  Приготовила себя, что вспомнит о вазе, если Татьяна Семёновна будет её донимать всякими пакостями, как она это делала с другими сослуживцами.
- Что я слышу, Калерия Олеговна! – Заведующая посмотрела на неё долгим взглядом, как она любила убивать провинившегося человека, немигающими глазами. И многие боялись её гипнотизирующего взгляда и раскаивались сразу, не узнав даже в чём их вина. Или знали вину и потому каялись?
Но Калерия не чувствовала вины, потому поторопила заведующую: - Татьяна Семёновна, у меня дети на улице. Я оставила их с новой няней, но боюсь, что она не сладит с ними.
- Это какая же новая нянечка? Гита Васильевна? Так она не новая у нас, но вот детей любит баловать.  Слышала я, что вы, идя на вторую смену, вдруг повстречали её, незнакомую вам тогда женщину, с польским мальчиком на руках, который так любит ваши сказки.
- Да, Гита несла его на руках, к Тишинскому рынку, чтобы купить ему какую-то игрушку. Но это было, дайте вспомнить, это случилось ещё в мае, когда я отвезла сына бабушке. И шла ещё вся в печали, как вдруг на меня выскакивает довольно красивая женщина с Алькой на руках и говоря что-то по польски, несётся к Тишинскому рынку. Я первоначально испугалась, думала, что украли ребёнка и пошла за нею. Но та купила игрушку и стала длинной дорогой возвращаться в детский сад. И услышав разговор, что они идут в сад, я пошла короткой дорогой, чтоб спросить у своей сменщицы, что это за фортель такой?
- И правильно, когда все дети спят, нельзя вырывать дитя из постели и нестись с ним на рынок. – Живо перебила Релю Татьяна Семёновна. – Да ещё иностранца! – Оплывшие глазки заведующей, округлились.
- Вот это я и сказала своей сменщице. Но она смеялась и говорила, что новая няня, увидев папу Альки, влюбилась в него и потому понесла сына на рынок, чтоб вечером он похвастался отцу новой игрушкой.  Но к огорчению Гиты пришла за ребёнком няня.
- И вы не сделали выговора этой наглой полу полячке, чтоб она больше так не делала?
- Я попросила её более не подвергать ребёнка опасности, когда за него несет ответственность не она, а воспитатель. Потому что, случись чего, судили бы не только ту воспитательницу, которая отпустила, но и меня, за то, что не отобрала у неё ребёнка.
- Да, судили бы вашу сменщицу и новую няню, если бы эта сумасшедшая Гита попала бы с иностранцем под машину.
- Меня до сих пор дрожь пробирает, как вспомню. Потому прошу вас, отпустить меня к детям.
- Нет, Калерия Олеговна, я вас вызвала совсем по другому вопросу. Слышала я от наших воспитателей – не от ревнивой Гиты, как вы можете подумать – что за вами принялся ухаживать отец вот этого Альки.  Да так ухаживает, что это всем бросается в глаза.
- Вам всё-таки об этом доложила Гита. Потому что она спровоцировала, чтоб Юрий Александрович узнал мой телефон.
- Как это она могла дать ему ваш телефон?
- Ой, гуляю я с детьми на площадке, раздаю их, потихонечку родителям. А когда пришёл Юрий Александрович, Гита и выскочила, хотя давно уже могла уйти домой.  Няни в пять часов уходят.
- Ждала поляка? Вот как влюбилась!
- Да. И говорит мне свой телефон, на случай, чтоб я могла позвонить, если она проспит на работу.
- Она же пьяница и не раз уже просыпала, мне докладывали, хотя другие няньки её выручают. А телефон вам давала не затем, чтобы вы ей звонили, а чтоб поляк записал?
- Я думаю – да. Но Юрий Александрович не подумал этого делать.
- Порядочный человек видит алкашей, хотя она для него, мне докладывали, одевается красиво, на шпильках весь пол истыкала в группе и в коридорах.
- Нет, Гита, когда не видит поляка, снимает шпильки. Да и я ей не разрешаю их носить – не дай Бог, на ногу кому наступит. Но в данном случае она как раз в шпильках была, чтоб во всей красе показаться.
- Как же она ваш телефон-то поляку дала?
- Очень просто. Видя, что он не записывает её телефон, она спрашивает мой. И я не могла соврать, что у нас его нет, как говорила прежде Юрию Александровичу, потому что рядом стоял мой сын. Правда, у нас его и не было, недавно лишь провели, поэтому я не могла утаить.
- При детях обманывать нельзя.
- Конечно. Если бы я повторила свою ложь, Олежка бы поправил меня.
- Значит, поляк от Гиты узнал ваш телефон?
- Нет. Я говорила, а Юрий Александрович вынул записную ручку и книжку и всё записал.
- Ох-ох, вот что делают влюблённые мужчины. Ну, и ходите вы с ним, в свободное время в театры, по Москве, а что жена в это время делает? Не ревнует?
- Она чаще всего, когда мы осваиваем Москву, уезжает с польскими экскурсиями по Золотому кольцу Москвы.  Я сомневаюсь, что она может много рассказать, хотя и читает разные книги о России, но на польском языке. А как-то мы поехали втроём в Суздаль, так она на русском языке ничего не могла рассказать мне,  я ей рассказывала, открывая нашу историю.
- Горжусь, что у нас есть такая воспитательница, так много знающая. Но не ревнует ли пани Анна вас к пану Юрке, как она его называет.
- А у них всё так – Алька, Петька, Кристинка, Юрка.  Её все зовут – даже дети – Анькой. А насчёт ревности я ей доказала, что не любовница её мужа, а просто спутница по Москве, которую он любит. Москву любит, а не меня, - пошутила Калерия.
- Как доказали?  Можете не рассказывать – вас дети ждут.  Я вам верю, что вы просто подруга иностранцу, который интересуется Москвой.
- Спасибо. И больше не вызывайте меня по сплетням наших воспитателей или ревнивой Гиты. Впрочем, она нашла уже себе русского любовника, от которого в восторге, хотя он сел ей на шею и живёт за счёт Гиты.  И она проедает и пропивает с ним большие алименты от погибшего первого мужа-лётчика, и от второго татарина, который у неё забрал шикарную квартиру.
- Жаловалась мне Гита, как её татарин обманул с этой квартирой. Потому живёт сейчас в большой комнате, но в коммуналке.  Потому, как мне объясняла, приходится ей девчонок десяти и двенадцати лет отдавать в интернат. Вы бы отдали, Калерия Олеговна своих детей в интернат?
- Никогда! Гита не только алименты детей своих пропивает со своими многочисленными мужьями, но и девчонок теряет. Вырастут или «прости господи», как в народе проституток называют,  или в ненависти к ней. Извините меня, что задерживаю вас, пойду к своим детям.
- А Олежку, когда вы уходите в театры с кем оставляете?
- Соседка у меня очень приятная женщина с ним остаётся.
- А не лучше ли  его в ночной группе оставлять?
- Давно хотела вам сказать, что когда я пойду учиться, то не на все пять ночей, а иногда придётся мне его отставлять в ночной группе.  И это будет скоро – осень на носу.
- Я прикажу, чтоб ему кроватку приготовили, поставили не возле писающих детей, и чтоб в неё никого не клали, если Олежка не будет ночевать. Чтоб чистенькое было бельё у такого умного мальчика.
- Спасибо за заботу, это дорогого стоит. – Калерия забыла, что хотела поговорить об её изумительной вазе из Индии, которая «потерялась» в кабинете заведующей. Воспитатели шутили об этих потерях – мол, в «чёрную дыру» подарки прячутся.


                Г л а в а  9.

     Как ни странно, Олежка любил ночевать в суточной группе.  Единственное, что требовалось – это договориться с ним с утра, когда собирались в детский сад. Тогда он просил купить в специализированной булочной на Большой Грузинской улице, где торговали восточными сладостями, казинаков или засахаренных орехов, ещё фруктов, которые в изобилии были на Тишинском рынке. Накладывала Реля все эти гостинцы в мешок, и Олежка с удовольствием угощал вечером своих друзей из суточной группы. Малыш её был очень коммуникабельным ребёнком, и она не боялась, что обозлённые дети, из суточной группы, его обидят. А дети были в суточной группе самые разные. От хороших, домашних, плачущих, что их сменили на собачку, на машину или на дачу, наконец, просто на гулянки.  Но были и плохие патологически из пьющих семей – таких другие дети сторонились. А её Олежка дружил и с хорошими, и с «оболтусами», как называли плохих детей воспитатели. Олежка даже на жестоких или глуповатых действовал благосклонно – её солнечный малыш.
Им, в суточной группе, показывали диафильмы, рассказывали сказки. Калерия сама, при случае подрабатывала в суточной группе и старалась, как могла скрасить пребывание несчастных ребятишек, которых жестокие родители отдают на неделю.  Она присматривалась к этим родителям, разговаривала с ними – некоторые имели слуг, дачу, машину, бабушек, дедушек, больших собак, а детям не было места в шикарных квартирах.  Одна молодая женщина так и сказала ей, что сдаёт свою нежную, всегда грустную девочку с понедельника до субботы, чтобы она привыкла к людям второго и третьего сорта, потому что с этими людьми ей жить предстоит. Калерия хмуро спросила, что жить мать предрекает бедной девочке с писающими в кровати людьми? Или не совсем глупыми и жестокими сейчас, но с возрастом и при других обстоятельствах это в людях разовьётся.  Ответа не было. Да и по манерам она видела, что мать пьёт и гуляет, хоть и одета как принцесса. За дочерью приезжает на машинах, и каждый раз с новым поклонником. Как успевала менять их за неделю?
Другая «мадам» сказала ей, что сдаёт своего малыша, потому что от него много шуму и страдает дорогая, импортная мебель, ковры. Калерия чуть не ударила её, хорошо, что сдержалась. А слова на мадам не действовали.  Но этой матери в кавычках ещё достанется, когда ребёнок подрастёт. И мебель, ковры и хрусталь – всё потеряет своё значение, если она сейчас уже потеряла ребёнка. Мальчишка буквально с первых слов, когда за ним приходили, начинал грубить матери или отцу – говорить плохие слова – и это в нежном возрасте. А кто вырастет из него? Стонали воспитатели. Правда, Калерии он не грубил. Каким-то нутром чувствовал, что она сочувствует ему, и, как может, сглаживает его уже скверный характер. Сказки её слушал, не дыша. Но у других воспитателей с образованием не давал показать им, чему их учили не один год.  Всё, что они планировали, в отношении, исправления его характера – срывалось: - «Мне иногда кажется, что растёт готовый хулиган, впоследствии вор и убийца», - призналась одна из молодых воспитателей, вытирая слёзы.  Её «хулиган и убийца» оскорбил очень жестоко.
Потому Калерия, начав учиться, радовалась, если учёба заканчивалась рано, чтоб она могла ещё забрать сына домой. Неслась из любого конца города за Олежкой, - практика у них бывала в разных больницах - хотя чётко знала, что его никто не обижает. Но ей не хотелось, чтобы сын спал в аммиачных парах. Или, поднявшись, мог слышать брань никому не нужных детей.  Но видно при нём даже «бандит и хулиган» не позволял себе говорить плохие слова, потому Олежка никогда не упрекал мать, если она не успевала его забрать до восьми часов вечера.  И был, тем не менее, счастлив, если Реля возникала под окном суточной группы до того, как детей уложили спать. Он чувствовал, как она любит его, как нужен ей и что мать тревожится о нём, и отзывался на её любовь самым непосредственным детским обожанием. Идут, бывало, по ночной Москве – усталая мать и довольный ребёнок – он ей песни поёт.  И в сердце Калерии закрадывалась тихая нежность к сыну: - «Никогда, слышишь, родной мой, никогда я не сменяю тебя ни на кого».
Это были бесценные часы общения с сынишкой. Именно тогда закладывалась большая дружба между матерью и сыном, которая будет согревать их долго.
Но медицинские курсы перед Новым годом почти распались – вдруг уехали жить в Израиль многие преподаватели, и учащихся попросили подождать, когда наберут новый состав. Татьяна Семёновна тут же воспользовалась освободившейся рабочей силой – заболели другие воспитатели и Релю поставили на полный день в ясельную группу, мотивируя это тем, что она – почти медсестра, а ясельным детям нужен медицинский работник.  Впрочем, работа была такая  как в малышовой группе, единственное, что в ясельной группе платили меньше. Какой–то «счетовод» придумал, что в ясельной, за двенадцать часов работы платить надо не две ставки, как в прочих группах, а всего лишь одну и семь десятых. 
Но Татьяна Семёновна знала, чем купить Релю: ставила всем воспитателям в пример:
 - Вот у Калерии Олеговны нет диплома педагога, она – будущий медик, а смотрите как у неё хорошо на площадке. Она каждый метр использовала, чтобы построить что-нибудь из снега. Южная женщина, снегу до Москвы не видела, а сделала «Зимнюю сказку». И дети у неё ничем не болеют. И все её бывшие родители, из малышовой группы, просят, чтобы я детей их перевела в ясельную. Или Калерию Олеговну вернула им. Это что?
- А Калерия Олеговна заговорные слова знает, чтоб дети у неё не болели, - сказала как-то ехидная Галина Николаевна, в группу к которой уже ходил Олежка.
И надо было бы помолчать, но Калерия блеснула глазами: - Могу открыть тайну моих заговорных слов, - с насмешкой отозвалась она. – Встречать надо рано утром детей не в помещении, а на площадке, если погода позволяет. Вечером пораньше на прогулку выходить. Тем более, что детей вам одевать не приходится, как мне – большие дети сами себя обслуживают. Вам же наблюдать, чтоб оделись правильно.
Самой Калерии сколько раз приходилось завёртывать, закручивать своих беспомощных малышей. Но и Олежка не оставлял ясельную группу вниманием.  В четыре года приходил сам и с ним две девочки – на помощь.  «Шефы» - называла их Реля. Оденут «шефы» человечка три-четыре и Калерия провожала одну из девочек на площадку, чтоб стерегла малышей. Ещё три-четыре малыша одеты и с ними выходила вторая девочка.  Потом Олежка выводил стайку. И Реле оставалось немного – человек семь. Но одевала и выводила по одному, сама не одеваясь. Вот так берегла здоровье малышей, подрывая понемногу своё. А когда случался карантин в ясельной группе или сыновой и «шефы» не могли ей помогать, приходилось призывать на помощь нянечку-старушку, но много ли от неё помощи? Она и присесть, как следует, перед маленьким ребёнком не умела, с её больными костями. Нянечка, в Релину смену только носила пищу, мыла посуду, полы и горшки – и на том спасибо. Совсем плохо было, когда она заболевала. А чтоб меньше старушка болела, Калерия старалась меньше её загружать. Вот такие «заговорные слова» знала воспитательница ясельной группы.
   А Галина Николаевна любила дать команду одеться, а сама шла в туалет, где висело зеркало – лицо себе разрисовывать.  Как же она без грима разговаривать с родителями будет. А дети оденутся – кто раньше, кто позже – и парятся в раздевалке, в ожидании своей воспитательницы.  Выпустить одних детей на площадку Галина Николаевна боялась – как бы травму сами себе не сделали – но выходить самой с не дорисованным лицом – стыдно. Дети же на смех поднимут.  А у неё в группе свой сын – Алёша – мужу скажет.  Поэтому Галина Николаевна предпочитала сына выпустить, а остальных держать.
Калерия, застав не однажды парящихся детей в раздевалке, ожидающих свою воспитательницу, выпросила себе «шефов», пригрозив Галине, что если не пойдёт ей навстречу, разговор продолжится у Татьяны Семёновны. Шефов Галина Николаевна выделила с удовольствием – лишнюю обузу с себя спихнула – отвечать, в случае чего, за этих детей, Калерии. Но и молодая воспитательница не лыком шита – она выбрала своего сына и двух тихих девочек. Хитрая Галина и своего  Алёшку хотела ей подсунуть, но Реля сказала, что он сам себя не умеет одевать. Бегает по площадке с голой шеей или в лужи лезет – ей такого помощника не надо.  Хотела ещё сказать, что мать этого не видит. Но зачем? Галина накрасится, и разговаривает с подружками о поклонниках. И это при живом муже. А родители придут, с теми другой разговор: - «Что вы! Не волнуйтесь, я так слежу за вашими детками. У меня за них очень душа болит». Вот в таком плане ведёт разговоры – заслушаешься: – «Нечего вам волноваться за ваших детей!»
А приходилось волноваться. Утром Калерия с Олежкой приходят и принимают своих малышей на площадке – пусть до завтрака аппетит нагуляют. А Галины всё нет. Родители же из средней группы детей приводят и: - «За Бога ради!» - просят Релю за ними посмотреть. Она не отказывается – дети, из Олежкиной группы ей как родные. Все маленькие и большие хитрости она их знает, и «тайны» они ей доверяют. Пусть гуляют, пока Реля с малышами своими на воздухе.
Галина прибежит, когда уже рассветёт, совсем не намазанная. И не «здравствуй» не «спасибо» - забирает своих больших детей и в группу. Там, на досуге разрисовывает своё лицо как Клеопатра. Родители это заметили, подняли бунт:
- Почему Калерия Олеговна своих крошек на площадке принимает, а Галина Николаевна больших в группе? Почему наши дети не могут воздухом дышать до завтрака?
Пришлось «красавице» объясняться с заведующей и принимать детей на площадке, с кем-нибудь из своих приятельниц. Галина Николаевна красится, подруга за неё принимает, потом они меняются местами. Подруга красилась или нет, но побыть в группе и ей хотелось. Может, подготовиться к занятиям, а может подумать, помечтать о вчерашнем любовнике.
Но если подруги не хотели принимать детей Галины, приходилось ей без макияжа светиться. Но без красок глаза становились щёлочками, щёки бледные и мороз их не берёт, а накрасится – такая дама, тридцати пяти лет. Она была значительно старше Рели, а дети у обоих одного возраста. Не хотела рожать Галина, чтоб подольше гулять, или не могла? Тогда почему к Алёше относится так наплевательски?  Муж  у неё развит, знает несколько языков, водит иностранцев по Москве. Галина у него верхушек нахваталась, говорить научилась, но хотя говорит на чистом русском, её мало понимают – людям не слова нужны, а дела.
Модница вышла из веры ещё по одной причине – назанимала денег у сотрудников и у родителей своих подопечных не ленилась спросить. Пробовала занять и у Рели, но встретила непонимание:
- У тебя муж так хорошо зарабатывает – куда ты деньги тратишь? А что я могу тебе выделить из моих рублишек? Самой едва хватает.
- А Олежке такие одёжки дорогие покупаешь.  И всякие вкусности в грузинской булочной.
- Вот это уж не твоё дело.  Покупай и ты – с сыном будет больше понимания.
Правда одевалась Галина хорошо, но ходили слухи, что и на любовников не скупится.  Когда Калерия устроилась в детский сад, подошла к ней пошептаться: - Ты не могла бы за меня смену отработать? Мне надо с любимым человеком встретиться.
- У тебя муж есть! – поразилась Калерия.
- Муж для дома, - назидательно отвечала Галина. -  Деньги зарабатывает. А любовник для души. Я каждый год из-за них к морю езжу. Правда мне мой муж навязывает Алёшку. Но если хочешь гулять, ребёнок не помеха.
- А не боишься, что он вырастет и нехорошим словом обзовёт?
- Волков бояться, в лес не ходить.  Станет Алёшка большим, поймёт мать и всё простит.
- Ой ли? – засомневалась Калерия. – Я своей матери до сих пор издевательства её простить не могу. А разгулы матери на глазах детей – это издевательство. Со временем ничего не меняется, как видишь,  у детей, а у взрослых  лишь обостряется.
- Какая ты строгая! – сказала Галина Николаевна и нахмурилась. – И учишь меня жить, а я лет на пять тебя старше. Так что поздно меня натаскивать.
- Вообще-то на одиннадцать ты старше, но так и быть, год можно не считать. Но какова психология  у женщины твоего возраста! – Калерия насмешливо улыбнулась. -   Ты можешь везде насаживать разврат – я имею в виду молодых воспитателей – а тебе слова не скажи против него?  За что же такая несправедливость? И с такими предложениями можешь ко мне больше не подходить.
- Я вижу, - процедила, сквозь зубы, Галина, - что тебя не переговоришь. Выросши с такими женщинами как я, бедная девочка научилась огрызаться. Так ты отработаешь смену завтра за меня или нет? – Почти рявкнула, как боцман на корабле, обнаружив бунт.
- Нет! – Калерия на рык улыбнулась насмешливо. - Для хорошего дела, я бы тебя отпустила, но для блуда – никогда. Придумывай что-нибудь более подходящее, и если я тебе не разгадаю, то отработаю.      
- Моралистка! – Галина Николаевна обиделась и пошла, искать сочувствия у подружек. Но те хоть усиленно кивали головами, никто не соглашался отработать за неё смену. Милые подруженьки знали, что любви обильная дамочка не любит отдавать долги, каком бы виде они у неё не появлялись.  Будь то долги денежные или по отработке смен.  И, наверное, сильно огорчили Галину Николаевну – в конце смены у неё вдруг раздуло щеку – флюс. Она опять к Реле – теперь уже к врачу просится.
Молодая женщина посмотрела на неё и посочувствовала – да, с такой щекой к любовнику не пойдёшь. Правда, там мог быть не флюс, а орех, или тампон ваты, какие кладут при лечении зубов, да ведь в рот к любви обильной грешнице не заглянешь – отпустила, с условием, что когда-то Галина, не умеющая отдавать деньги, отработает, когда Реле придётся куда-то срочно уйти.
Через неделю уже Реля узнала, что, точно, Галина её обманывала.  А проговорилась «обиженная» подружка  Галины, такая же «гулёна». Но рассказ этот Релю ничуть не обидел – она чувствовала всё это и шла на замену умышленно.  Ведь в группе у Галины находился Олежка, и как бы развратная женщина не отыгралась на нём.  Но Галина, наоборот, всегда хвалила  её сына, стараясь выделить его среди группы:
- Много знает он у тебя, мать, наверное, ты с ним дома занимаешься?
- Занимаюсь, развиваю кругозор, и ходим с ним по Москве – всегда есть, о чём размышлять.
- Вот у него и развито образное размышление. Даже завидно, у моего Алёшки, как не стараюсь, ничего не получается. Послушай, приходи чаще в группу, вроде к Олежке, и позанимайся с детьми.
- Уволь, Галина. Это твоя работа. И не я тебе должна показывать, а ты мне – воспитательница с дипломом. Вообще-то, должна признать, что праздник ты провела потрясающе.  С моими малышами так не сделаешь, как не старайся.
- Но ты же занималась с моими воспитанниками, когда за меня работала. Какую-то дидактическую игру с ними затеяла.
- В Космос я с ними полетала – это плохо? Сейчас все хотят стать космонавтами.
- Что ты! Мой Алёшка даже не думает о нём.  Хотя родился, как и Олежка в 1961 году. А твой сын? 
 - Олежка все на свете профессии желает освоить. Извини, но мне надо к моим малышам. Как бы не наделали что-нибудь.
- Да что им будет?  Играют – даже отсюда видно, не дерутся. Гипнотизируешь их?
- Хватит шутить, Галина, я пошла.  Вообще-то, если честно, со старшими детьми интересней работать, уже видны результаты твоих стараний.
В связи с этим признанием Галина Николаевна ещё дважды упрашивала Калерию поработать в её группе.  Калерия с удовольствием шла, если была свободная.  Ей дали няней пожилую женщину, которая должна была поучиться у Рели и стать её сменщицей, когда Калерия пойдёт учиться.  Старушка быстро переняла Релин «опыт», но Ариной Родионовной стать для детей не желала.
- Вот ещё! Сказки им читать. Пушкина.  Да они про курочку Рябу едва понимают.
Калерия могла бы поспорить, но ей хотелось побывать в группе сына. Со сверстниками Олежки ей было всегда интересно. Она с удовольствием наблюдала, как старшие дети общаются между собой, какие у них мысли-фантазии? А фантазий была тьма – самых разных. И Реля становилась соучастницей детей.

Но когда пришла пора везти Олежку в Украину, молодая женщина вспомнила, что за неё должны отработать три смены и нашла Галину:
- Везу  Олежку в южные места.  Отработай, должница, теперь три смены за меня.
- Что ты! Что ты! Я не могу. Возьми деньгами за три смены.
- Давай. Я за эти деньги Олечку попрошу поработать – ей как раз деньги нужны.
- Ой, и отдать сейчас я не могу, только с получки.  Но отдам по тому  тарифу, по которому работаешь ты. Ну, что ты так смотришь?  Отдам, говорю, по той ставке, на какую ты работаешь.
- Это почему же! Я работала за тебя, выполняла все программы, которые надо проходить со старшими детьми и даже больше, так почему ты должна мне заплатить меньше, чем сама получаешь?
- Ладно, отдам по моей ставке, но вычту подоходный налог с этой суммы.
Молодая женщина с презрением на неё посмотрела: – Ну и сквалыга, ты, Галина Николаевна.  Когда тебе хочется мужу рога надставить, ты готова последнюю рубашку с себя отдать, на словах. А на деле ты самая настоящая скряга. Между прочим, я давно заметила, что гуляки все жадные. Потому и не хотят твои подружки, работать за тебя, которым ты уже помногу должна и не отдаёшь.
- Почему не отдаю – отдаю!
- Да? С получки как говоришь, а в день получки прячешься, получив деньги. А  на второй день нет уже у тебя денег – все на Альфонсов потрачены.
- Даже такое слово знаешь, как «Альфонсы»!
- Книг много читаю, Галина Николаевна, о таких  разгульных бабёнках, как ты.  Но мне ты деньги верни сейчас.
 - Да где же я тебе их возьму? – Удивилась раскрашенная женщина.
 - У тебя в кошельке. Знаю точно, что там у тебя лежит около полсотни рублей?
 - Ты в мой кошелёк заглядывала?
 -   О!  Ты не знаешь моих возможностей!  Я могу читать мысли у людей. И вот прочла у тебя: - «Фиг ты получишь от меня деньги, хотя они есть у меня».
 - Что прочла мысли – я могу поверить.  Мне уже не однажды говорили о твоей «способности».  Но откуда знаешь точную сумму?
  - А вот это уже – секрет мага.  Отдай деньги, Галина, не то я твоему мужу  по воздуху пошлю телеграмму, прямо в его голову, когда и где ты будешь с любовником деньги его проматывать.
 - И это ты можешь? То-то, я замечаю, что он знает, когда я с любовником.  Ну, ладно,   отдам тебе деньги и больше не стану просить тебя работать за меня.
 - Да уж! Сделай такое одолжение.  Не люблю, когда меня обманывают!
 - А ты, разве, не рада была работать со своим сыном?
 - Я рада быть с сыном всегда. И когда еду с ним на Юг, не оставляю мальчишку ради любовников.
 - Хорошо тебе, Магиня, у тебя на Юге бабушка и сёстры есть – они с Олежкой водятся, когда ты к любовникам идёшь.
 - Нечего завидовать.  Когда-то я вырастила сестрёнок, теперь они мне помогают. – «Но за всё тебе, Магиня, приходится платить.  Хорошо, что эта гуляка не умеет читать мысли». 

 
                Г л а в а   10.

     Вот такие мысли донимали Калерию всю дорогу, пока она ехала к матери.  Казалось бы всего-то Олеженьке четыре года, но сколько пришлось пережить! Сколько людей она встретила в жизни – хороших, плохих.  Однажды пробовала подсчитать – кого больше? Взяла большой лист и разделила ровно пополам. Вправо вписывала хороших людей, а влево плохих. Долго вспоминала и долго писала.
Написав всё это, Калерия вздохнула – выходит и в хорошую сторону она попадает, и в плохую, правда с хорошими поступками. И если подумать, то и в матери, и в Вере, бывшей Гере можно отыскать хорошие черты. Вот лишь показывали они их чужим людям – в сторону Рели ни разу не блеснули заботой и любовью.   При этом сами требовали любви и заботы от Рели, где хитростью, где коварством.
 Но о Москвичах что записывать? Например, погибшего Игоря можно отнести и к хорошим людям и к плохим. С одной стороны пил, гулял, почти полгода не работал после армии. И казалось, пользы не приносит государству, одни убыли, как и все алкоголики.   Дети от него, пожалуй, были бы больные. А с другой стороны любил Игорь Олежку больше, чем собственный отец её любимого мальчонки, напрашивался ему быть отчимом. Конечно, отчим из Игоря был бы неважный, трепал бы Реле нервы своими пьянками, а к тому же – не дай Бог – захотел бы своих детей.  От Николая, трезвенника на тот момент, когда они встретились, Калерия не побоялась родить, а вот рожать от не просыхающего от хмеля, хотя и доброго Игоря? К тому же Реля, видя, что тому недолго осталось жить, не пошла бы за него, даже если бы Игорь бросил пить совсем.
Но вот брат Игоря Слава – ненавидит пьяниц, потому что мать имел такую же. Она пила, на  сынишку не обращала внимания, лишала его не только ласки, но и алименты за погибшего отца пропивала.  Выселили эту гадюку из Москвы. Мальчик сумел вырасти возле бабушки и тёти Шуры – мать погибшего Игоря была ему второй матерью. И бабушка и тётя Шура любили мальчишку, поставили его на ноги, хотя Слава пил тоже, вместе с двоюродным братом. Но какие разные выросли! Игорь и выпивши светил как солнце. А Слава даже трезвый был деспот. Взял с женой и убрал бабушку преждевременно на тот свет, хотя, как теперь понимала Калерия, одного его слова хватило, чтоб не прописывать в комнате алкоголичку – мать.  И бабушка осталась бы жить еще лет на двенадцать. В какую графу поставить Славу?
Тётя Шура полюбила Калерию и Олежку – всегда им приносила продукты – разумеется, за деньги, если Олежка болел, и мать не могла ходить в магазины, выстаивать там очереди. Но стоило Игорю припасть пьяным глазом к соседке, восхититься ею, как тётя Шура перестала с Релей здороваться.  Дочь её, шестнадцатилетняя Таня, тоже проходила мимо, идя к бабушке, даже не повернув в сторону Рели или Олежки свой толстенький носик. Не существовали они для этой девчонки.  Но когда Игорь погиб, тётя Шура прислала за Релей Татьяну, чтобы Реля попрощалась с покойным, так пострадавшим из-за водки.  Реля пошла, одевшись во всё чёрное, где вздрогнула, увидев всегда улыбчивого человека в гробу и будто упрекающего её: - «Вот видишь, не хотела за меня замуж, а я, возможно, был бы жив!» Так же думали и его родные. Тётя Шура, вздохнув тяжко, повинилась: - «Не давала я вам встречаться, Релюшка.  А возможно Игорь бросил бы пить ради тебя и Олежки – уж очень он твоего сына любил.  А тебя, я думаю, обожал»,
- Не корите себя, - ответила, сквозь слёзы, Реля, - это я его гнала. Не хотела и долго ещё не захочу замуж выходить. Тем более за выпивающего. Так что зря вы меня тогда презирали, думали я завлекаю вашего сына.  И Игорь знал, что я за него никогда не выйду.         
- Это почему же? – Обиделась Татьяна.
Калерия не стала ей отвечать, что уже с первого дня она знала, что Игорь погибнет и не спасёт его даже Реля – колесо судьбы не исправить.
Так Калерия  перебрала многих Москвичей. Находила даже замечательных. Судья, например, которая разводила их с Николаем. Но какая судья дома, с детьми? С матерью – она не могла это прочесть у строгой женщины. Врач, лечивший её разбитую голову, показался прекрасным человеком. Но как говорили в больнице – дома ведёт себя как сатрап. Медсестра Люба, остригшая Реле волосы и рассказавшая о своей жизни, вроде хорошая мать, но в больнице – Реля чувствовала, расталкивала всех локтями.  Вот так, за рассказами, за действиями, иногда проглядывали иные дела, казалось бы, перечёркивающие всё хорошее.
Калерия поняла то, о чём она думала ещё с детства – нет людей абсолютно святых.  Как нет и абсолютно тёмных, кроме матери, Веры –Геры, свекровушки её тёмной, но это исключения.
Так и не завела она списка хороших и плохих людей, решив, что в людях уживается тёмное и светлое рядышком. И уж от человека зависит, что ему развивать в себе – любовь к людям или ненависть. Любовь к людям возвышает самого человека, не даёт делать плохие дела, а ненависть давит и находящихся рядом людей и самого ненавистника.

Мать встретила Калерию на перроне Херсона.  Была она вся взъерошенная – не намазанная, не накрашенная – да и стоило ли делать это в жару? Все мази и краски стекали бы по лицу потом, а ждать ей пришлось долго – поезд из Москвы пришёл с опозданием. Калерии помогли снести чемодан пассажиры – и Юлия Петровна тут же попросила их поднести к лавочке в тени, потому что автобуса, шедшего в их село ждать придётся долго:
- Спасибо, молодой человек, поставьте тут.
- Пожалуйста, - парень тут же ушёл. Он был обижен – пытался завязать знакомство с Релей, но гордая молодая мать, как ему казалось, отвергла его. А ему так хотелось познакомиться с Москвичкой.
А Реля отвёргла лишь потому, что начал молодой парень с вина – предложил его выпить за знакомство.  Калерия отказалась – она в такой духоте не выпивает, к тому же ей надо было наблюдать за сыном. Олежка плохо спал в духоте, всё время ворочался, и из поезда его выносила Реля полусонного.
- Что с ним? Уж не заболел ли? – встревожилась Юлия Петровна. – А то ты скоро уедешь, а мне что с ним делать останется?
- Во-первых, он не болен, а просто не доспал – духота такая была в вагоне, что не только он, почти никто не спал, за исключением выпивох.  Те, выпив, отсыпались, ароматизируя вагон своими испарениями.
- Испражнениями? – перепутала слово Юлия Петровна. - Неужели и мочатся под себя?
- Не знаю, мочились ли, но дух от них шёл как от сивых козлов.
- Вот неприятность! Раньше, бывало, для матерей с детьми были отдельные вагоны.
- Надо добиваться, чтоб и сейчас делали. А то ведь и дети не спят из-за вони.
- Да. А на свежем воздухе, смотри-ка, как спит.  Барин какой он у тебя, Реля.  Вот уж не похож на сельских детей. То-то, они все сбегаются в наш край, всего большого села, чтобы послушать, как он поёт.
- Уже не поёт, мама.  Больше конструирует чего-то, строит.  Это из конструкций – наших и иностранных. А иностранные конструкторы откуда берём, хотите вы спросить?
- Да. Откуда взять в Москве иностранные игрушки?
- Я же в детском саду работаю. И ко мне всяких детей водят – индусов, чехов, поляков.  Это – дети дипломатов и если отец или мать едут куда-то – в Германию или Францию, то привозят оттуда игрушки свои детям и детям воспитателей, которых любят.
- И уж тебя-то любят, потому, что и ты детей обожаешь, особенно иностранных.
- Нет, мама, детей всех люблю – русских, иностранных.  И даже жалею, тех, у кого родители выпивохи или  скверные, к своим детям относятся как к врагам. Как вы ко мне, мама, относились.
- Самое время тебе напомнить матери, - обиделась Юлия Петровна, - что я тебе врагом была. Вот и привозишь теперь своего сына к матери – врагине?
- Теперь не могу сказать, что вы плохо относитесь к внуку, тем более он первый у вас. Кроме того, я уже в первый свой отпуск готовила вас, перевоспитывала, чтоб вы его хорошо принимали.
- Так ты знала, что у тебя мальчик родится?  Заранее? За три года?
- Я знала, что у меня мальчик родится не за три года, а в пятьдесят третьем году, когда умер Сталин. И в том же году я знала, что полетят в Космос, что русский человек полетит.
- Ну да! У тебя же какие-то связи с Космосом, что ты знаешь то, чего другие не знают. Не думай, я не насмехаюсь над тобой. О! Олеженька шевелится. Ему у тебя на руках тоже жарко. Давай-ка, мы ему положим вот мою кофточку, и ты его на неё клади. Клади, ему будет лучше, чем на твоих руках. Смотри, как развернулся.  Ну, как?  Устали ли руки?
- Устали, - Калерия потянулась и потрясла руками, радуясь, что мать забыла о Космосе. Говорить на эти темы совсем не хотелось.
И видно её настроение передалось Юлии Петровне или она сама давно хотела говорить не о том:
 - Ой, Релечка, - как давно заготовленное произнесла Юлия Петровна, - если б ты знала, что Валя твоя сотворила.  А впрочем, что я тебе жалуюсь? Ведь ты всё это предугадала ещё пару лет назад.
- Что я предугадала? Уже не помню. Мне Вера так всю душу измотала за полгода, пока она находилась в больнице, в Москве, что об Атаманшах моих мне некогда было подумать.
- Тебе не только из-за Веры, тебе и из-за Олежки не было времени думать о сёстрах.
- И из-за сына тоже нет времени. Но я, кажется, вспомнила, что я вещала два года назад. Что, мама, пришлось вам дать денег Вале на дорогу, чтоб она уехала к отцу?  Не жалейте денег.  Мне вы дать их не хотели, хотя отец высылал мне деньги, чтоб я к нему ехала.  Вот теперь эти деньги вы отдали Вале.
- Да. Но ты разве поехала бы к отцу беременной? А она – да. Я думала, оторву её от Витьки, чтоб хоть немного она в себя пришла, отец бы её остановил.  Но она к нему беременной поехала, а этот негодяй догнал её по дороге и вот, они тетерь у батьки вашего, сели ему на шею.
- Но я, кажется, предугадывала, что отец этого бездельника устроит работать на шахту.
- Олег устроил, и я молю бога, чтоб хоть немного Витька там потрудился. А то ведь пишет письма Валя и жалуется, что не хочет он там деньги зарабатывать.  Трудно там обалдую, с его здоровьем.  Хотя, я думаю, он здоров как бык.
- Естественно, здоровый, но ему здесь, в большом селе, волам хвосты крутить лучше.
  - Ой, Реля, какие теперь в селах волы? Всё больше на технику молодёжь стремится. Но Витька же не чему не годен.  Его посылали в два училища учиться, и отовсюду он сбегал или выгоняли его.
- Но сейчас работает и дай Бог, чтобы поработал дольше, прежде чем они вернутся к вам, с Лялькою на руках.  Я чувствую, что Валя родит девочку и назовёт её Ларисой, в честь младшей Атаманши.
- Лучше бы назвала в твою честь – ведь ты их обоих вырастила. Тогда бы и девочка была такою деловою как ты, а не рвачкой, как Лариса.
- Что, мама? Совсем вас подраздели Атаманши мои?
- Они тогда лишь «Атаманши», когда надо материны вещи на себя переделать. А как что-то сделать, как ты, бывало, самостоятельно, этого от них не дождёшься.
- Что, мама, не дождаться вам от Атаманш, чтоб они как Релька уходили от вас в одном платье и без копейки денег.  Но это, мама, ещё ничего. Такой уход из дома – это вроде как по человечески. Хотя Валя с мужем и дочерью вернётся сюда, и тоже будут тянуть с вас и деньги и продукты. Меня это тоже коснётся.
- Как это может тебя коснуться – тянут же лишь с меня.
- Не знаю как, мама, но чувствую, что Валя, своим нахальством сделает мне неприятность и не раз.
- Вот забрала бы её в Москву, то может, научилась она от тебя порядочности.
- Заберу я в Москву, по всей вероятности, Ларису – когда она школу окончит.
- Вот-вот, и пристрой там сестрицу куда-нибудь.  Веру-то ты пристроила?
- Веру? – Калерия удивилась. – Это она вам писала, что я её пристроила?
- Да. Она так стремилась в Москву, так желала там остаться. И что тебе стоило, ведь с богатой сестрой жить легче бы тебе было. Глядишь, и с Олежкой иной раз она посидела бы, я надеюсь.
- Смешные ваши надежды, мама. Да если бы она была мне сестрой хорошей, я бы постаралась устроить Веру в Москве. Впрочем, тут даже моих стараний не надо было. Она могла выйти замуж за врача – их, не женатых, в больнице, где она лежала, много было. Были и больные не женатые или разведённые, но Вера испугалась, что за ними ухаживать надо.
- Она же сама больная – какие ещё ухаживания за другими?
- А я слышала о таких свадьбах – женились двое больных и ещё как счастливы были, выздоравливая.
- Неужели, если женятся двое больных, то выздоравливают?
- А если счастливые друг с другом – то хоть один, но выздоровеет. И другого больного вытянет.
- Это ты бы вытянула, Реля.  У тебя с детства страсть людей лечить.  А Вера брезгует больными.
- Конечно. Ей бы самой стонать по делу и без дела, а уж другого выслушивать!  Впрочем, как  раз на такого же Филона как сама  натолкнулась.  Бездельник, как Валин Витька нагрел Верочку на  деньги.  Они пьянствовали на её денежки, но жениться рыжий Рудольф на красавице вашей не захотел.  И допились, что у Веры не осталось денег даже на билет. Просила у меня мой билет, мол, и Олежку она повезёт. 
 - Что же ты не дала? Довезла бы она тебе Олеженьку.  Писала такие тёплые письма о нём.
- Вера довезла бы?  Да я этой пьянчужке и вещь какую не доверила бы, не то что ребёнка.  Но денег я ей дала на билет, хотя не стоило бы. Она так меня гоняла по всей Москве в поисках деликатесов, а потом как Плюшкин отсчитывала мне деньги на продукты.  Короче, я на «богатой» сестре, как вы  думаете,  потеряла своих денег много. И как вы думаете, помогала ли бы Вера мне с воспитанием Олежки, если бы осталась в Москве, когда она думает лишь о том, как других надуть?  Но вот споткнулась на рыжем немце – Рудольф её точно выставил, если она не обманывала, конечно.  Впрочем, мне о том рассказал другой человек.
- Да, Реля, ты опять сестрицу раскусила. Но по доброте своей всё же попалась на её удочку.
- Да, мама, она меня заставила бегать по магазинам и ездить к ней в больницу, в то время как я могла бы деньги зарабатывать и лучше с Олежкой питаться, больше времени бывать с ним, или ходить в театры, в кино.  У меня полгода, мама, на эту вашу ленивицу ушло.  Просто выброшенное из жизни время. Да ещё в последнюю нашу поездку в больницу с Олежкой, его чуть не раздавили пьяные болельщики футбола, ввалившись в вагон подземной электрички.
- Как это? Расскажи!
Калерии пришлось рассказывать всё:  и о покинутом «женихе» Веры и как они возвращались вместе и тот спас Олежку от пьяни. И как она сама, разъярённая мать, колотила пьяные рожи.
 Юлия Петровна была огорчена: - Оказывается, Вера ещё одного потенциального жениха потеряла. Сама во всём виновата, а мне писала, что ты её не хочешь в Москве устроить.
- А как бы я устроила, мама?  Это же надо прописать, а прописать могут лишь мужья. Но она, как я вам уже сказала, мимо хороших женихов проходила, а нашла себе алкаша – пила с ним вместе.
- Да, а какой же порядочный мужчина женится, если видит, что престарелая девушка, хоть и красивая, но алкоголичка.  Вот она себе навредила. И также вредила, по-видимому, в Одессе, когда училась.  И в Южно-Сахалинске, я думаю, были желающие на ней жениться, но раскусили девушку.
- Мама, Вера давно уже не девушка. Ещё на отчима своего глаза раскатывала, когда вы отца не брали с собой на пирушки. И он, тоже, в отместку вам, подкатывался к падчерице, да я помешала им.
- Это когда я председателем колхоза была? – Юлия Петровна пропустила мимо ушей «бред» Калерии об отце и Вере, хотя слышала это уже не в первый раз. -  Так за пирушки меня и выгнали оттуда. И мне казалось, что отец ваш донёс на меня, по злости.
- Нет, это не папа донёс, а те женщины, с мужьями которых вы пировали.  Ой! Прогоните муху от Олежки, а то она его разбудит. Вот хорошо, не проснулся. Надо мне, мама, воды сходить, купить, а то проснётся, пить захочет.  Есть у вас, что пить нам?  Чего же вы молчите? У меня в горле пересохло.
- Заговорились мы, я и забыла.  Вот, в термос я компот налила холодный. Всё своё, не вода какая газированная, чтобы внуку не захлебнуться.
- Спасибо! – Калерия осторожно выпила. – Ай, хорошо. А вот и Олежка проснулся.  Пить хочешь? На, но не торопись – пей маленькими глоточками.  Мама, он же и кушать хочет.
- Сейчас отдадим чемодан в камеру хранения, а сами в ресторан сходим, где ему и кашку приготовят.-  Юлия Петровна была рада, что разговор о приставании Олега к Вере закончен. Ей и сейчас было неприятно, что Вера, тогда Гера преследовала выпившего отчима. И Валю с Лариской предложила тому идиоту закинуть на высокую печь, откуда если бы малявки свалились, то разбились бы, наверное.  Разбились бы, если бы не Реля. Спасла девчонок и пришла с ними в другое село, где мать гуляла – и там развела весёлую компанию. За что и была послана ночью за водой, а бежать было маленькой девочке через кладбище, где чуть не свалилась в свежевырытую могилу. И если бы разговор продолжался, то мог бы в такой последовательности придти к тому, что Реля, спасая сестрёнок, могла сама погибнуть. Если бы всё это всколыхнулось в памяти дочери, то быть скандалу. А если бы промолчала её Дикарка, то привозить Олежку уже не стала бы. А бабушка очень любила внука, как, казалось, не любила в детстве даже Веру.  Получить от нелюбимой когда-то дочери такого занятного ребёнка…
- Хорошо. – Прервала её невесёлые мысли Реля. - А то ведь в поезде ели всё то, что носили по вагонам. Малыш больше на кефиры налегал. Но не хочет ли мой малыш пописать?  Хочешь?  Сейчас сходим в кустики – я думаю, никто нас не заругает.
- Никто на ребёнка не будет ругаться – люди же не звери.
Она сходили в ресторан, покушали.  Потом погуляли по скверику перед вокзалом и вечером уехали по холодку во Львово, где теперь проживали их бабушка, сёстры и тётушки.  Пока одна лишь Лариса. Но скоро приедет тётя Вера, к которой Реля возила малыша в больницу. При этой мысли молодая мать вздрогнула. Как бы эта выпивоха, в отместку, за то, что не удалось ей прописаться  в  Москве, не отыгралась на малыше.  Станет говорить Олежке плохие слова о нелюбимой сестре, чтоб сделать его нервным и нелюбящим Калерию: - «Ой, как плохо, что детский сад, в этом году, не поехал на дачу. Ни за что бы я его не повезла к бабушке, которая может, в угоду Вере, также пакостить мне. Но пусть лишь попробуют! Тогда маме никогда не увидеть больше Олежку – я его в это логово возить не стану. А чего я так испугалась? Поговорю с Ларисой, пообещаю ей, что приедет на следующий год в Москву, уж её-то я, наверное, устрою там – учиться или работать. И общежитие девчонке дадут, где ей жить станет интересней, чем в деревне. Из общежитий, как мне говорили их и на экскурсии по Москве возят – она быстрее меня Москву узнает, если, разумеется, заинтересуется столицей. А как можно не интересоваться Москвой? Люди за тысячи километров едут, чтоб хоть немного посмотреть на сердце нашей Родины. И за всё это я Ларису попрошу, чтоб следила за племянником и не давала Вере и матери испортить мне мальчишку».
В дороге Олежка опять заснул и не мешал разговору их с матерью.  Воспользовавшись моментом,  Калерия сказала матери, что скоро к ней приедет и Вера, чем очень напугала:
- Ей же нельзя жить на Юге – она мне так писала.
- Фантазирует ваша любимая дочь.  Проживёт здесь много лет, ещё и замуж выйдет, но предварительно порвёт вам много нервов.  Она, мама, поздоровей нас с вами, хотя получила первую группу инвалидности. И, разумеется, в связи с этим станет притворяться умирающим лебедем.  И хотя станете вы с ней пить вино скрытно, но парни холостые станут от неё шарахаться и здесь, чувствуя в ней и выпивоху и бездельницу.
- А ты сказала, что она замуж выйдет?  И вдруг говоришь, что станут парни шарахаться?
- Сейчас ей двадцать шесть по паспорту?  И не станут брать её порядочные парни, потому родители станут отговаривать их – мол, какая она в селе работница.  Видите, как плохо притворяться больной?
- А ведь и не работница – она и раньше такою не была.
- Вот это станет отпугивать. Но пройдёт три года, Вера накопит порядком денег со своей пенсии – ей положили хорошую сумму – шестьдесят рублей.  Я, работая, получаю меньше.
- И что же она, живя с матерью, из этой суммы не станет давать ничего? Хоть на еду?
- Ни копейки, мама, она вам не даст, за что вы будете ругаться – ведь обе жадные. Правда, Вера себе из этих денег ни в чём не станет отказывать. Но положит и на сберегательную книжку. Вам будет говорить, что кладёт на похороны себе, чтоб попугать.  А получится у неё на свадьбу, которая будет через три года.
- Если на свадьбу – то пусть.   Я и требовать не стану.  Но кто на ней женится?
- Такой же, как и Вера – жадный.  И моложе её, разумеется. Она того дурака убедит, что скоро умрёт, а деньги ему оставит. Вот он на деньги её и польстится. Мол, умрёт скоро «старуха», как парни таких невест называют, он изобразит из себя неутешного, но богатого вдовца.
- Да велики ли деньги, если получать будет всего по шестьдесят рублей и всего три года.
- Не знаю, мама, откуда, но Вера умножит эти деньги во много раз. Или работать пойдёт и при группе – она же здоровая – или есть они у неё, лежат, обрастая процентами. Но что денег через три года у неё будет много – несомненно.
- Себя ты видишь так, в денежном отношении?  Повезёт ли тебе?
- Нет, мама. Я всегда стану жить от получки до аванса, но деньги для меня не так много значат как у Веры.  Она и с деньгами, мама, станет жить и злобствовать, завидовать мне всё время. А я и без денег смогу быть счастлива.  Мне лишь бы Олежка не болел, да ездить с ним везде, чтоб сын развивался.
- И получается, что кроме как к бабушке ты возить его никуда не сможешь, - обрадовалась Юлия Петровна. – Сейчас в Крым или на Кавказ нужны большие деньги, а не те, на которые ты к матери возишь.
- А вот в этом вы ошибаетесь, мама.  К вам у меня много уходит денег, чтоб возить, потому что продуктов много привожу.  Но как только я почувствую, что сыну у вас плохо, так наши поездки прекратятся, хотя мне во Львово нравится.  Красивое село, хоть бы в каком фильме его засняли. – Говоря так, Калерия будто предчувствовала, что село отразят в кинофильме.
- Ещё бы тебе Львово не нравилось.  У тебя тут и влюблённый в тебя парень имеется. – Юлия Петровна испугалась. Она неправильно посчитала, что Реле к ней возить Олежку выгодно. Вот и стала заманивать парнями.  Да тут и правда, многим нравилась её работящая Москвичка.
Калерия догадалась о мыслях матери, но виду не подала:  - Это кто же?  Кто меня любит?
- А помнишь, два года назад, провожал тебя до Херсона?
- Это такой здоровенный парень, который учится в Херсоне на агронома?
- Да. Иван Никулин. Вот уж парень так парень.  Правда, старше тебя, да ведь это не порок.
- Мне нравятся люди старше меня, если вы помните моих прежних парней. Но этот Иван не моя судьба – я ему так и сказала.  Хотя он грозил, что ухаживать всё равно за мной будет.  Но мы с ним с тех пор и не виделись.  Прячется он или обиделся?
- Думаю, по другой причине. Забыл он тебя.  Говорили, что попал в аварию и многое позабыл. Академический отпуск он, в прошлом году, брал. Поэтому, наверное, вдруг влюбился в Валентину.  Я обрадовалась – думала, оторвёт тем он сестру твою глупую от Виктора. Но она уж видно жила с Виктором, беременная была.  Вскоре, я её к отцу и отослала. Видишь, Реля, как судьба людей крутит.  Тебя забыл, в Валю влюбился, а она оторваться от тунеядца не могла.   
 - Да, мама, судьба бывает с разными коленцами.  У вашей красавицы и хорошо одетой Веры я, в рванине, отбивала самых лучших парней. И не только у неё. Многие, насколько я помню, были влюблены в Павла – будущего учителя.
- Да, Реля, Павел был послан тебе на радость и вдруг кто-то его убил. Ты не разу не думала, что, может, из-за тебя убили?  Или его убили и обокрали кто-то из выпущенных Берией уголовников?
- Его уголовники убили. Может быть тот самый, который гнался за мной в Находке, а поднял варежку с деньгами и зарычал от радости, что поест на эти деньги.  Помню ещё, что поезд, в котором мы ехали тоже хотели обокрасть уголовники, убив некоторых пассажиров. И как всех уголовников сбрасывали с крыш поезда, на полном ходу, матросы, едущие на побывку.  Да сбросили видно не всех – один или двое убили Павла, - Реля заплакала. – Или на других поездах эти гады проезжали.
- Успокойся! Через столько лет, помнить, что кого-то убили.
- Этот «кто-то» мог сделать меня счастливой, да видно через судьбу не перескочишь.
- Мама, ты чего плачешь? – Олежка проснулся и с удивлением смотрел на мать.
- Вспомнила очень хорошего человека, которого убили.
- Кто? Нехорошие люди?
- Да. Очень плохие. Хорошие люди не убивают других людей.
- А мне снился сон, что мы с тобой летим по воздуху и прямо на луну.
- И как? Долетели? – Калерия обрадовалась.  Она сама любила летать в сновидениях. А тут и сын её полетел. Полетел даже раньше мамы – Калерия-то в пять лет начала летать.  Или раньше?
- Нет. Приземлились где-то посреди Днепра, на острове и стали купаться.
- Как приедем, так и пойдём с тобой на Днепр – смоем всю пыль дорожную.
- Ой, здорово! А бабушка пойдёт?
- Что ты, внучёк!  Где уж  бабушке с её больными ногами идти к Днепру?
- Мама, а когда ты станешь как бабушка, у тебя тоже будут болеть ноги?
- Нет! – Улыбнулась Реля. – Совсем нет. Мы же с тобой много ходим, купаемся, потому мои ноги не должны болеть.  Кто в молодости много ходит, бегает, носит тяжести и купается – тот не должен болеть.
- А бабушка, что ли мало ходила, когда молодая была?  И не купалась?
- Правильно говоришь, Олежка. – Отозвалась Юлия Петровна. - Бабушка твоя глупая плавать не  научилась, и в молодые годы мало ходила, всё больше на таратайках ездила – вот ноги мои и болят. Вот иду сейчас, а ножки у бабушки болят.
- А давай, бабушка, мы тебя с мамой научим плавать.  Это не трудно. Вот ноги и перестанут болеть. – Олежка, как городской мальчик не переставал говорить, даже при посадке в автобус.
- Вот это внучек! – восхитился кто-то из сельчан, едущих в автобусе. – Тебе, Петровна, с таким внуком можно физкультурницей стать.
- Да уж! Не стала я ею в молодости – а могла бы – вот теперь пожинаю плоды своей лености.
- Ладно, Петровна, я бы тебя и сейчас замуж взял, если бы не был женат.
- А ты спросил, нахал такой, пошла бы я за тебя замуж?  Я  из Обкома Партии женихам отказывала, а за колхозника да не очень работящего пошла бы?
- Ладно, Петровна, не сердись. Вот я сегодня вечерком зайду, да с бутылочкой, примешь?
- К Марфе своей спеши и бутылочку вина ей купи. А то, гляди, она тебе шею намылит, если донесут ей,  какие ты глупые разговоры в автобусах ведёшь.
         

                Г л а в а     11.

     Побыла Калерия недолго у матери – уехала в Москву – работать и сдавать экзамены за первый курс учёбы на медицинских курсах.  Честно говоря, июнь месяц им ещё надо было доучиваться за нечаянные каникулы зимой.  И хотя Калерия, как и в школе, училась хорошо, ничего не зубря, но учиться в жаре, а потом ещё месяц сдавать экзамены – было трудно.  Хорошо хоть это всё происходило вечером.  Днём на работе    - Татьяна Семеновна не отпустила их с Галиной Ефимовной, своей любимицей, говоря о том, что учатся они не по профилю:
- Вот учились бы вы в Педагогическом училище, - вот как Ольга Викторовна -  то я обязана вам дать отпуск на экзамены. Но кому работать? Все воспитатели, по графику идут в законные отпуска.  Правда, детей мало осталось, так как их у вас на глазах родители отправляли с другими детскими садами на дачи, а оставшихся мы сводим в небольшие группы, но и работать некому. Вот и Галину Ефимовну ставлю в группу, уже воспитателем. Не к вам, не бойтесь, Калерия Олеговна. Ваша соседка по дому будет воспитывать взрослых детей. И если справится, то я Галину,  на следующий год переведу в медицинский кабинет – медсестрой станет работать.  Потому что прежняя медсестра вдруг вздумала уйти работать на производство, где ей с сыном можно будет ездить в экскурсии. Пусть ездит, я на её место всегда найду человека.  Или вы бы хотели поработать в медицинском кабинете, Калерия Олеговна?
- Нет, Татьяна Семёновна, пусть будет Галина.  Проверять кухню,  - «А попутно тащить из неё продукты – для себя и вас снабжать ими» - подумала Реля. И продолжала: - Следить за прививками, иногда уколы  делать – это не моё. Я, как отучусь, пойду в больницу, к тяжёлым детям – такой зарок себе дала, когда болел мой Олежка.
- Уважаю за ваш выбор, но мне тяжело будет отпускать вас.
- К тому времени, как мне уходить, я думаю, придут хорошие воспитатели, ведь сад наш славится среди других.  И если придут со своими детьми, любимыми, то работать станут хорошо.
- Славится, наш детский сад благодаря таким воспитателям, как вы, Калерия Олеговна. А с детьми своими работают Галина Николаевна и Марья Яковлевна.  Разве они хорошие воспитатели?  Скажите, да не смотрите на Галину Ефимовну – она на вас не донесёт им, как вы предполагаете.
- Вот тебе крест – не донесу, чуть не перекрестилась соседка Рели по дому.
- А если поделится или проговорится,  о чём мы сейчас говорили – я Галину Ефимовну уволю.
Калерия грустно усмехнулась: - Галина обязательно поделится, как вы говорите. А вы её не уволите, это я вам говорю. Уж простите за правду, между вами такие отношения, что вам Галину отпускать от себя никак нельзя. Иначе она о вас такую правду может сказать, что случатся неприятности.
- Какие сплетни вы уже распускаете обо мне, Галина Ефимовна? – полная женщина налилась гневом, щёки её заполыхали, глаза метали молнии.  Обычно меланхоличная заведующая вдруг превратилась в работающий вулкан.
- Что вы, Татьяна Семёновна всех слушаете? – соседка Калерии не растерялась. – То вам Дина Михайловна обо мне наговаривает, то Галина Николаевна съязвит  в отношении вас и меня и  вот Реля Олеговна предполагает что-то. И я за всех перед вами должна оправдываться? Тогда я возьму Мишку  и уйду с ним в другой детский сад. Пусть не шикарный, куда иностранцев водят, но тоже не плохой.  Мне бы только пятидневка в нём была, потому что я учусь, как вы заметили. И уверяю вас – в том детском саду мне бы дали отпуск на экзамены.

- Не кипятитесь, Галина Ефимовна.  Давайте выслушаем Калерию Олеговну, как нам детский сад поднять ещё на более высокую ступень.  Что вы предлагаете, кудесница, ведь к вам льнут детишки, и родители рады, что в их группе такая занятная воспитательница?
- «Поднять на более высокую ступень, чтоб вы могли с родителей большие поборы собирать?» - подумала Калерия, но не скажешь же это заведующей.  Поэтому она  вспомнила, о чём они говорили:
- Причём заметьте, что «занятная воспитательница» без образования. А вы заставьте работать тех, кто окончил техникумы.  Например, Галина Николаевна и Марина Яновна – хорошие воспитатели, как я заметила, лишь сильно  пытаются это скрыть.  У них есть опыт.
- Но и опыт безделья развился в них немалый! – возразила Татьяна Семёновна.
- Ну, это не мне вам говорить, как их заставить работать.  Значит так, Татьяна Семёновна!   Как мы с вами договорились, я работаю лишь одну смену, потом отдыхаю и повторяю пройденные темы, а вечером сдаю экзамены – вот такой график я хотела бы иметь на июль месяц.
- Я тоже, Татьяна Семёновна, просила бы у вас такой график, - вставила Галина Ефимовна.
- Что с вами поделать? Раз уж я не дала вам оплачиваемый отпуск на экзамены, то должна уважать ваше желание. А вам, Калерия Олеговна, желаю не ходить с поляком в театры и по Москве в это время, чтобы хорошо сдать экзамены.  Да и ему надо дать отдохнуть в лето.
- Об этом не беспокойтесь, Татьяна Семёновна. Мы с ним ездим уже по Подмосковью, по Золотому кольцу Москвы лишь по выходным дням. И не я назначаю эти поездки, а Юрий Александрович. А мне неудобно отказывать, ведь я у него вроде гида по Руси нашей матушке.  И мне не хочется посрамить народ Московский.
- Как вы научились говорить, Калерия Олеговна. Ну, не посрамите русских, покажите нашу Родину, особенно Подмосковье, которое знаете, наверное, по книгам?  И не мешало бы нам, я имею в виду наш детский сад, как-нибудь заказать экскурсию в святые места, например в Загорск.  Поедете?
- В Троицкой Лавре я уже была.  Естественно много о ней знаю. И если буду свободна, то поеду, потому что я кое-что знаю, а экскурсоводы, думаю, знают больше.  И вообще, ездить с одним или двумя иностранцами, или с родным коллективом? Думаю, что с кем работаешь, путешествовать веселей. Только бы они, по дороге не пили, не ехали с любовниками, вместо мужей – впрочем, это их дело.  Меня это не касается, если мужья не станут выслеживать своих жён и устраивать потасовки, - намекнула Калерия на бои местного масштаба.  Потасовки велись после пирушек в детском саду, куда воспитатели шли без мужей, а те их выслеживали с новоявленными поклонниками и устраивали такие скандалы с  побоями, что хоть «Скорую помощь» вызывай.  Кровь на асфальте и иные следы пребывания отравившихся людей отмывали, на следующий день нянечки, а на детских площадках присыпали песком.
- Поняла вас, Калерия Олеговна. Действительно, вам, такой культурной и много знающей молодой женщине приятней путешествовать с иностранным дипломатом, который не позволит, чтоб вы видели какие-то драки, скандалы, да и в театры сейчас простому Москвичу не прорваться – так что вы правы.
- Вы меня не поняли, Татьяна Семёновна. Я, правда, с удовольствием стану ездить с коллективами наших людей. Ведь Юрий Александрович дипломат. Значит, придёт время, и его направят в другую страну или, о чём они подозревают, могут отослать в Польшу.
- А это почему?
- Потому что дети растут, и их старший сын оканчивает начальную школу, при Польском посольстве. И надо его отправлять в Польскую школу, а вместе с ним увезут в Варшаву, где они живут и других детей. Стало быть, поездки наши прекратятся. Возможно,  всё это к лучшему.  Потому что я могу уже путешествовать и с другими коллективами. Слышала я, Татьяна Семёновна, что у наших шефов организовывают такие поездки. Например, в Прибалтику.  Вильнюс, Ригу посмотреть, доехать до Бреста.
- Но за эти путёвки, Калерия Олеговна, - съязвила Галина Ефимовна, - надо доплачивать  половину их стоимости или треть. А это деньги немалые.
- Какие бы не были деньги, а увидеть страну вместе с сыном, - это счастье. Я готова копить: не покупать себе тортов, мороженое и всякие деликатесы.  О вине не говорю – я на него деньги не трачу. Хрусталя, ковров нам не надо.  Смогу покупать  путёвки и за треть, и за половину стоимости.
- И вы станете ездить,  Калерия Олеговна.  – Вмешалась Татьяна Семёновна. – Но когда Олежка  ваш подрастёт.  Станет ему лет десять-двенадцать – вы с ним поездите. Сейчас, действительно, стали создавать такие экскурсии по стране – Прибалтика, Украина, Закавказье.   Но когда Олежка подрастёт, это всё разрастётся.  Так что копите деньги сейчас, потом станете только тратить.
- А я вот ни за что не стала бы тратить деньги на такие пустяки, - обиделась Галина Ефимовна. – Поехала я как-то со знакомыми в Пушкино, на три дня, так ничего и не видела толком.
- «Наверное, пьянствовали все три дня – не до экскурсий тут», – с насмешкой подумала Калерия.
- Печально, что вы, Галина Ефимовна, ничего не видели. Вот вам бы с Калерией  поездить, поучиться у неё смотреть. – Такой вердикт вынесла заведующая.
- Этому не надо учиться, - улыбнулась Калерия. – В человеке есть желание развивать свой кругозор или его нет.  В Галине этого нет. И мне жалко её Мишу – останется без развития.
- Ничего. В школе выучат.
- Ошибаешься, Галина. Родители тоже должны принимать в развитии ребёнка живейшее участие.
- Какие родители? Ты и я растим мальчишек одни. А почему отцы не стремятся их развивать?  Лишь алименты малые платят и спокойны.
- Не знаю как твой муж, а я рада, что мой бывший муж не принимает участия в воспитании Олежки.  Думаю, что я без пьяного отца лучше воспитаю сына, чем с отцом и его ненормальной семейкой.
- Вы умница, Калерия Олеговна, что расстались с вашими спекулянтами, - вмешалась в их спор Татьяна Семёновна. – Вы, я думаю, воспитаете Олежку так, что все станут завидовать.
- Вот этого я хотела бы меньше всего.  Зависть – плохая примета. Но чему нам завидовать? У той же Галины Николаевны, например, больше возможностей развивать её Алёшу, но она не хочет.  И когда едет с ним на Юг, её не интересуют дворцы и тайны, например, Крыма.  А это – каскад прекрасного и когда я повезу туда Олежку, то он у меня много увидит. Алёша же Галины Николаевны сидит у моря, под присмотром нанятых старушек, а Галина в это время наслаждается любовниками. И хорошо, если она кого-то нанимает смотреть за ребёнком, а не оставляет его, голодного и одного.  Можешь ей говорить, Галка, эти слова – может, они её заставят повернуться к воспитанию ребёнка.
- Вот ещё! Я не предательница. Можешь не беспокоиться.
- «Можешь не беспокоиться. Если бы я не обращала внимания на сплетни, то беспокоиться надо. Но больше меня беспокоит желание Татьяны Семёновны ехать в Загорск.  Уж не намекает ли, чтоб я предложила Юрию свозить эту толстую женщину туда? Да влезет ли она в машину?»
         
Калерия долго про себя удивлялась этому предложению. Татьяна Семёновна захотела в святые места? А станет ли она там молиться, хотя бы молча, шепча молитвы под нос? Да знает ли она их? И сможет ли отмолить хотя бы часть своих грехов?  Осознаёт ли она грехи свои? А то приедет в святые места такая раскормленная дама, за счёт того, что выписывает в детское питание и чёрную икру и красную рыбу, которая детям не достаётся.  Дорогие продукты, как и мясо, масло, хорошая выпечка расходится по трём - пяти дамам, которым Галина Ефимовна и продукты домой носит.  Впрочем, не всем. Наверное, лишь заведующей. А другие сами сумки набивают и стараются проскользнуть мимо  гуляющих с детьми воспитателей. А те готовы шептаться меж собой, что вот, мол, таскают детское питание. По этой причине и с Галиной  Ефимовной не очень дружат. Да и как дружить – сначала с няней, потом с поварихой? Но вот Галина вольётся в их ряды хоть и не надолго – потом всё равно станет медсестрой, чтобы быть ближе к заведующей. Как-то гуляки-воспитатели примут такую же в свои ряды? Наверное, споются? Особенно, если и выпивать начнут.  И сплетничать станут в основном о Калерии, пока не случится нечто из ряда вон выходящее в их своре.  Галина Ефимовна не поленится строить глазки одному из обманутых мужчин – вот тогда все изменщицы возмутятся ею – Реля это предчувствовала.

Но думать о том было неинтересно, и поэтому она обрадовалась, когда Ольга Викторовна подошла к ней на площадке с жалобой на «старух»: - Реля, меня тут без тебя старухи наши затерзали.  Всё спрашивали о тебе и поляке – будто у них других тем нет.
- Ты им, нечаянно не скажи, что они старухи – они-то себя молодыми считают.
- Да, особенно Зоя Федотовна. Ты знаешь, сколько ей лет?
- Года сорок четыре или сорок пять?
- Вот угадала! Это, по каким приметам? Что у неё зубов нет?
- В эти годы часто люди теряют зубы – это я наблюдала.  Плохо питались в детстве.  Но  хоть какие зубы сохраняются. А у Зои как-то странно – нет ни одного зуба впереди.
- Это ей муж выбил, застав с любовником. Сама мне рассказывала. И сразу дал ей денег на восстановление, чтоб в суд не подавала. Но самое главное, теперь разрешает ей иметь любовников, но и сам завёл себе официально какую-то красотку. Честное слово!  Даже на площадку с ней приходил – у неё дитя в нашем детском саду. Племянник какой-то, которому она вместо матери.
- Вот бы любовница стала матерью и Зоиной девочке, потому что Зоя над ней просто измывается. – Калерия вздрогнула, вспомнив, как женщина, сорока пяти лет, с видом бывалого жандарма, долбила мерзкими нотациями девочку лет десяти.   Та издевалась над  дочерью, как над Релей Герка и мать не смели издеваться. И бедная девочка не могла дать жестокости отпор, хотя в ней чувствовалось скрытый протест. И когда-то она ответит матери точно такой же злостью,  если не большей. Разумеется, Калерия потом Зое много высказала, но эта женщина в возрасте посмеялась над ней:
- Думаешь, что всегда будешь сюсюкаться с Олежкой как сейчас?   Подожди, в школу пойдёт, намаешься, и не только выговаривать станешь, но и пороть. Бить их надо как сидоровых коз!
- Ох, я бы тебя излупила как ту блудную козу. И подожди, тебя ещё станут бить твои мужья.  – Реля  не предполагала тогда, что Зоя Фёдоровна первым мужем уже искалечена.  Просто не хотелось копошиться в мыслях неприятной ей женщины. И мужей Зое зря приписывала – кто возьмёт такую злючку, без зубов? Мерзкую, доводящую девочку до самоубийства.
А между тем, не догадываясь о её мыслях, Ольга продолжала их разговор:   
- Думаю, что станет эта женщина матерью девочке Зои. Вроде собираются расписываться.  Правда, Зоя мужу развод не даёт.  Говорит, что пока сама не встретит будущего супруга, мужа на свободу не отпустит.
- Любовников у неё будет, сколько Зоя захочет, когда зубы вставит, - невольно предсказала Калерия, - а в жёны её больше никто не возьмёт. Один порядочный мужчина оказался, и то она не могла оценить его и понять.  А развести её с мужем – разведут – это дело времени. Но хватит о них, Оля.  Давай о нас поговорим. Неужели тебе не интересно что-нибудь расспросить у Рели?  О себе рассказать. А не только слушать блудливые слова Галины Николаевны или Марьи Яковлевны?
- С тех пор, как случился весной скандал, после банкета, который устроила Татьяна Семёновна в честь наших шефов, которые нам поливную систему построили, я их видеть не могу ни ту, ни другую.  Ты, Реля ушла раньше, чем явился пьяный Василий – муж Марины Яновны и разнёс всё в пух и прах.  Такой погром устроил, я думала детский сад разнесёт.
- Было бы обидно, мы уже столько бесплатного труда вложили в устройство сада - Калерия улыбнулась. – Мне позвонила Галина Ефимовна и рассказала как Васька бузил. Я,  в выходной день, ходила смотреть, не вырвал ли поганец  деревца, которые мы с таким трудом сажали.
- Любишь ты деревья, как я поглажу. О самочувствии дамочек, которым тут досталось, не интересовалась, а деревьями.
- Ну, о дамах, кого муж Марины Яновны прикладывал, мне всё рассказала соседка моя, а вот о зелени ничего не сказала. Что меня поразило, этот бригадир, не то прораб не тронул ни одной порядочной женщины, а «прости господи» всех вычислил и всем «навалял», как говорят в народе.
- Меня это тоже поразило, - засмеялась Ольга. - Будто у него нюх на таких женщин.  Но  к Гитке – нянечке в твоей группе, которая тоже плохо относится к своим двум девчонкам и тоже гуляка – к ней даже не рвался.
- У Гиты защитник был очень сильный. И к тому же она быстро увела его от компании. Боялась, что такого красавца отобьют. Но она сама довольно красивая: как вошла, как посмотрела на этого Михаила, он сразу сдался.  И по тому, как Гита была шикарно одета, он никак не мог подумать, что она – нянечка.
- Ему, тунеядцу, это лишь на руку, - отозвалась Ольга. – Он же нигде не работает. А когда пропьют Гиткины алименты и получку и аванс её, то Гита носит из детского сада, то, что дети не доели.  Вернее, она всегда это делала, с первого дня её прихода на работу.
- Да что ты! Вот не замечала. Правда, остаётся у нас много каш и супов – дети плохо едят, особенно иностранцы.  Но прежняя нянька носила домой, под предлогом собаке, выходит, и Гите это передала?
- Эх ты!  Так увлечена детьми, что не видишь, что под носом творится?   А Гитка твоя уже и заведующей попалась.  Её Галина Ефимовна выдала, когда они поругались.
- Галина Ефимовна? Которая и сама носит самые лучшие продукты домой и заведующей возит на Фили, где Татьяна Семёновна живёт. А ездить туда далеко, потому иногда толстуха наша  ночует в детском саду.  Не хотелось мне об этом говорить – вроде как сплетня – но пришлось. – Калерия огорчилась.
- Вот, сами воруют больше, а Гиту на ковёр, и хотели выгнать, но она что-то такое им сказала, что обе заткнулись.  И сами, как я теперь понимаю, перестали воровать, потому что Гита их стережёт.
- А мне даже не пожаловалась, - сказала Калерия. – Неужели не хотела загружать в виду экзаменов?
- Наверное, так. Умная Гита женщина. А я всё лезу поговорить о наших «героинях».


                Г л а в а    12.

     - Я тебе давно уже предлагала говорить о нас. Неужели мы такие неинтересные? Рассказывай о себе, девушка.  Ты мне кажешься такой юной, возможно целованной, но всё другое у тебя цельное.
- И вовсе я не девушка уже.  Согрешила с одним мальчиком в девятом классе.  Он уехал летом в деревню и там погиб – попал в аварию. Я еле потом закончила одиннадцать классов, где нам и дали профессию воспитателя.  Это помогло, поступить в педагогический институт, охотно уже воспитателей берут. 
У Калерии при этих словах больно сжалось сердце. И у Ольги первая любовь, как у неё – погиб. Как она не  почувствовала этого, когда сказала девушке, что в ближайшие три года у Оли будут потери. И  все по одному подобию – станут гибнуть парни.   Калерия тяжело вздохнула:
- Что-то рано Москвички начинают жить. А если бы ребёнок остался?
- Слава Богу, ничего не было. Но если бы он вернулся, и стали регулярно это делать, то мне и десятого класса не удалось бы окончить.   Но ты, Реля, тоже рано начала жить?
- Бог с тобой!  Мне нагадали, что я рожу ребёнка, когда в Космос полетят, и я ходила девушкой, отдалась лишь мужу. А какие парни, уже в возрасте попадались – да я тебе рассказывала.
- Это твой капитан дальнего плавания, который тебе Одессу показал? А что же муж твой – неужели такой плохой? Взял девственной, и не сберёг жену? Я знаю в Москве мужей, которые вообще не встречали девственниц. А тут такой подарок!
- И мой муж до меня пил и встречался с самыми погаными девками, как я поняла из его рассказов.
- Ну да! К пьяницам такие же алкоголички и тянутся. И с тобой, когда встречались, он пил?
- Что ты! Будто для меня его исправили.  А Николай – мой муж бывший был предназначен мне в мужья и отцом Олежки.  Помнишь, я тебе сон вещий рассказывала, где он мне задолго, как мы познакомились, приснился. Так вот, в то время как Николай мне приснился он ещё пил.  И вдруг мои Ангелы спохватились: как же так? Мы его готовим своей девочке, а он пьёт!  Надо немедленно парня исправлять!   - При этих словах Калерия и Ольга расхохотались.
- Интересно рассказываешь!   И как они его исправили? Как мне кажется, алкашей никто, никогда не может исправить, - всё ещё сквозь смех, проговорила Ольга.
- Для меня исправили. Самое интересное, что исправили  до нашей встречи, чтоб я не испугалась пьяницы.  А может быть, зная, что я их не выношу, стали выводить парня на трезвую жизнь.  Печально, что исправили только на тот период, когда мы познакомились, повстречались немного, затем беременность, в которую тоже мой муженёк берёгся и меня берёг. А как родила, мне кажется, немного запил.
- Обмывал ребёнка – это у мужиков так заведено. А ты чего не останавливала?
- Мы с Олежкой, в Симферополе два месяца в больнице пролежали.  Откуда я не выходила даже на ночь, хотя муженёк умолял меня придти и побыть с ним.
- Ну да! Ещё одного ребёнка бы заделал.
- Это вряд ли. Но я не могла оставить больного ребёнка, и не только потому, что врачи не разрешали.  Некоторые кормящие матери, из той больницы, через дырки в заборе сбегали на ночь, к мужьям или к любовникам – я не вникала.
-  И им ничего не было?
- Выговоров не получали, если не попадались, но детей две такие бегунки потеряли.
- Ой, как неприятно. Из-за мужика потерять дитя, - Ольга поёжилась. – Но ты расскажи мне лучше, как твои Ангелы исправили тебе алкоголика, для встречи с тобой?
- Очень просто. Года за полтора до нашей встречи, Колю, от военкомата послали на курсы шоферов, и он совсем пить перестал, тем более что у них парень, как мне будущий муж рассказывал «сгорел» от водки в их компании.  А  потом армия – ещё год не пил.  Так что встретилась я с ним с трезвенником. Он командиров возил на маленькой машине, и те не разрешали ему принимать ни капли.  Мы ещё с ним восемь месяцев встречались – тоже не пил.  Зачала я Олежку от трезвенника.  Но когда вернулись в Москву – уже с забавным ребёнком, мать Коли, моя свекровь, начала его спаивать, чтоб оторвать от меня.
- И ты не боролась? Сейчас в книгах пишут как девушки или жёны отбивают мужей от пьянства.
- А против кого бороться? Против его бешеной матери, которая уже, к тому времени, и в тюрьме отсидела. И вообще – это неправда, что от водки можно оторвать, если мужику её насильно пихают. При других обстоятельствах – может быть – но не в моём случае.
- Но как же! Взял девушку девственницей и не сберёг – они же это очень ценят.
- Ценил и муж, вначале был в восторге от девственницы, а приехали в Москву, мама его говорила другое.  Мол, девственность можно сделать и я его поймала на этом. И даже, представь, что ребёнок не его. Олежка же тёмный у меня, а в семье спекулянтов все белокожие и волосы песочно-грязные. Правда сестрица Коли – моя ровесница -  красит не только лицо, но и волосы в разные цвета.  А меня – метиску, можно сказать – свели с негром. Мол, от чёрного родила я Олежку. Хотя до Москвы, я негров в глаза не видела.  Увидела вместе с сыном, когда мы ещё в ясли ездили по Садовому кольцу или из них возвращались – сейчас не помню. Но увидел мой метис ещё чернее себя и вот спрашивает очень громко, на весь автобус, чем вызвал улыбки у пассажиров, и у негра тоже: – «Мама, а почему дядя такой чёрный? Он, что, не умывается? Или трубочист?»  Это я ему накануне сказку о трубочисте читала. - Обе женщины расхохотались от души.
 - Твой Олежка такой забавный, - сказала Ольга, вытирая слезинки, которые появились не то от смеха, не то от жалости к Реле. – Вот бы мне такого малыша, а там пусть бросает меня наш папка. Растить мальчонку одной ещё лучше – никто не вмешивается в воспитание – никакие бабки-спекулянтки,  явившиеся из тюрьмы и, видимо, набравшиеся там тюремных порядков.
  - «Дорогая моя! – подумала с жалостью Калерия. – Так и будет. Родишь и станешь воспитывать одна.  Потому учись у меня сейчас, как относиться к ребёнку, чтобы и он любил тебя»,
  Но этого не скажешь девушке, потому Реля продолжала их разговор, вспоминая о своей беде:
- Да! Если бы ты слышала, как меня эта тюремщица матом к земле припечатывала.
- Ясное дело. Ты у неё и б……, была, и проституткой?
- Мне, какие только титулы не присваивали. Правда, я этого не слышала – говорили мужу. А он, думаю, не отрицал. Или плохо помнил, из-за водки, какой я ему досталась.  Зато сестрицу незамужнюю, о которой сам говорил, что её только потолок не толок, представлял, перед  потенциальными женихами, что она – девственная.
- Те, наверное, ему в глаза смеялись? – догадалась Ольга.  – Потому что о таких девках знают везде. Мне, возможно, повезло, что парень уехал в деревню и никому не проболтался. Потому что я, один раз став женщиной, остаюсь девушкой, и никто о том не догадывается.
- Правда, Оля, я и то считала, и буду считать тебя девушкой.
           - Спасибо. А во сколько ты Олежку родила? Потому, что ты сейчас выглядишь как шестнадцатилетняя.  Или восемнадцати лет. Но не больше.
- Мне двадцать четыре года – сына я родила в двадцать с половиной лет.
-  Зачем такие точности? Говори всем, что родила в двадцать. И точка.  А во сколько я рожу? Скажи, Реля, ведь ты цыганка и хоть не гадаешь на картах, но угадываешь многое.
- Ты сейчас на второй курс перешла педагогического техникума?
- Откуда знаешь, что техникума? Я тебе об институте говорила.
- Обманывать меня, Оля, нельзя – живо разоблачу. Иногда верю, если сильно загружена работой, но когда присмотрюсь, вывожу на чистую воду.
- Каюсь, что неправду говорила. Скажи, поженимся мы с моим парнем?
- Поженитесь вы с твоим больным парнем. Это я так говорю, потому что ты с ним в больнице познакомилась.
 - Это тебе наши сплетницы наболтали?
- Зачем? Как в кино вижу – приходишь ты в больницу к матери, а там этот парень – высокий, красивый – и у вас любовь с первого взгляда. – «Хотя у него девушка была, на которой он тоже хотел жениться».
- Так и было, - Ольга засмущалась.
- Значит, поженитесь вы через полтора года.  Это в 1967 году.
- Хорошо, что не в 66 году – я шестёрки не люблю. И рожать бы в тот год не захотела.
- Вот поэтому ты и тянешь. – «Парень тоже мечется – на богатой жениться, или на Оле? Но выберет Ольгу, в надежде, что она за ним поухаживает перед смертью. Он уже знает о своей болезни»,
- А ребёнка когда я рожу? И кто это будет?
- Мальчик. Не совсем здоровый, и тебе придётся, как и мне в своё время, полежать с ним в больницах.
- Ты лежала с Олежкой в больницах? – удивилась Ольга. – Это с таким бутузом?
- Господи! А о чём я тебе несколько минут назад говорила? И не один раз.  В Москве тоже пришлось полежать, в Филатовской больнице и тоже долго. Потому, готовься и ты – родишь ведь не от совсем здорового человека – уж прости за правду.  Требуется большая сила воли, чтобы не потерять ребёнка, отдать все силы, всю любовь ему. Ни на кого не обращать внимания – даже на мужа.
- Ой, как страшно это всё!
- А ты готовься. Я знала заранее, что с мужем разойдусь, и готовилась.  Потому наш развод по нему болезненней пришёлся, чем по мне.  Он гулял, пил, с бабой одной непромытой познакомился, и делал вид, что страдает от нашего развода.
- Делал вид! – поразилась Ольга. 
- Наверное. По крайней мере, я теперь так думаю. Потому что и жил с этой грязной женщиной.
- Ну, это ты можешь терпеть, за тобой такой мужчина ухаживает сейчас.  Молчу!  Я могу терпеть, без этого дела, а мужики сразу в постель ложатся, даже не познакомившись.
- Угадала! Так и было у моего мужа. Непромытая женщина его в постель затянула, а знакомились поутру. И мы ещё не разведённые к тому времени были. Поэтому он заставил сделать её аборт, говоря, что только после развода может на ней жениться.
- Вот гад какай, а!  А к тебе же, наверное, приходил мириться?
- А ко мне приходил и говорил – так его мама научила – что разведёмся и станем жить как прежде. Мол, всё равно в одной комнате прописаны.
- Это же он, гад, хотел и тебе морочить голову и той бабе нечистой?
- Наверное, так! Но я его сразу разгадала и послала к той женщине, которой он и после развода ещё морочил голову долго. Она, глупая, от него ещё несколько абортов сделала, по пьяни. Вообще-то может и не от моего мужа, но приписывала ему.
- Господи! До пьяницам вообще нельзя рожать – дети уроды будут.
- Догадливая ты, девушка! Больных детей эта несчастная и родила. Да сразу двойню.
- Господи! Близнецы и уродики?
- Не близнецы, а двойня. Не похожи между собой и не на мать, не на отца.
- Значит, на прохожего молодца, - засмеялась Ольга. – Вот это твой муж допился и догулялся.  Так им и надо – гадам ползучим. С хорошей женщиной не хотел жить, а в угоду мамочке желал издеваться.
- Да, Оля, вот это ты угадала – издевался бы он надо мной.  Знал, поругаю, пойдет к непромытой, а та пьяница всегда примет. Но и я это чувствовала, и гнала его, пьяного, не раз. Причём очень шумно и оскорбительно для него.
- То-есть? – Не поняла Ольга.
- Хулиганила я, Оля.  Выбрасывала водку и закусь за окно – это когда он к маме моей явился с повинной, и выпивал с ней, когда я в больнице с Олежкой находилась.   Мама приехала ко мне и была рада свести нас, хотя знала, что я не желаю.
- Мать тебя толкала сойтись, после всех твоих переживаний и скандалов в его семье?
- Да, Оля.  Поэтому, родишь дитя, держись за него, и что бы, не случилось, в твоей новой семье не принимай близко к сердцу.
- Ты что-то видишь, Реля, скажи!   Теперь я вижу, что неплохо всё знать заранее.  Недаром говорят, что: -  «Знал бы, где упасть, соломки бы подстелил».
- Всё это верно, но я боюсь, ты меня будешь ненавидеть, если правду скажу.
- Цыганок не ненавидят, потому, как я слышала, ещё хуже будет.
- Ты, милая моя подружка, где-то повторишь мою судьбу. В более мягком варианте, но станешь сына воспитывать одна. Правда, мать твоего мужа не будет вредить тебе, а помогать. – «Конечно, если её сын умрёт, то она станет тянуться к единственному внуку от него».
- Вот и сказала. «Спасибо» не говорить?
- Ни в коем случае.
- Но я поражаюсь, как ты всё видишь. Вот о муже своём всё знаешь не со слов, наверное.
- Что у него двойняшки родились, он сам, явившись пьяным, мне доложил.  Мои догадки – это случилось, потому что женщина его – не расписанная ещё с ним – решила, что если она всё время будет делать аборты, он никогда на ней не женится. – «И родила больных детей, с которыми всю жизнь будет мучиться, если протрезвеет когда-то», - подумала Калерия с жалостью к детям.
- А вы давно развелись?
- Так уж года три, наверное? Я, правда, всё никак не соберусь съездить за «Свидетельством о разводе».  А муж, думаю, получил.
- Съезди, Калерия, и получи. Вдруг тебе парень попадётся хороший, а ты ещё замужем числишься. Но расскажи, как муженёк тебе сообщил, что двойня у него получилась.
- Мы, когда у Олежки был день рождения, сходили в Зоопарк, к зверятам его. Устали – потому что день походить и на всех зверей посмотреть – это каторга. Тем более, что я зверей в клетках жалею.
- А как бы ты иначе показала ребёнку зверей?
- Не знаю. Но вернулись, а дома ещё одно животное лежит у меня на диване.  Спать изволит. Я пошла к соседу, тоже выпивохе, и говорю ему: – «Слава, наверное, вы вместе пили. Так не проведёшь ли ты дружка своего к маме его? Заждалась бывшая свекровушка сына».  А сосед огрызнулся: - «Во-первых, Колька домой пришёл, где он прописан, к сыну. А во вторых, у него ещё два сына появились. Но Колька купил только одно одеяло, чтоб мать с детьми из роддома выручить, и, выпив, и расстроившись, забрёл  к вам, чтоб помириться с тобой».  Я расстроилась, что Славка не хочет его увести из нашей с Олежкой комнаты. И пошла туда, где сынуля мой уже разодрал бумагу и увидел одеяльце,   Он думал, что папа ему подарок принёс.  И вдруг такое разочарование, чуть не слёзы на глазах. Я так рассердилась, что готова была убить гада, который вместо подарка сыну – ведь у Олежки день рождения был, - родил ему по пьяни ещё двух братьев.  Тогда ещё не думалось, что дети могут быть не нормальными. Позже ко мне эти мысли пришли, а соседка, которая всё знает о той семье, подтвердила.  Но в тот день стою и не знаю, как  подойти к бывшему мужу,  брезговала – разит как из помойки.  Какого дерьма он наглотался? Но тут появился свёкор с соседом, и они еле вытащили Николая из нашей комнаты.
- Получается, если муж твой бывший там прописан, то это и его комната?
- Да, прописан он у нас. Хотя ему уже предлагали комнату в другом доме – не захотел.  Наверное, как я теперь думаю, ждал этих детей, чтоб сразу квартиру требовать.  Но квартиры хитрецу этому не дадут, пока он не женится и чтоб дети в паспорте его были  вписаны.
- Как он их пропишет, если с женой своей не расписан?
- Не знаю как. Не знаю, что Николай мудрит, в отношении новой «невесты» со своей матерью. Но думаю, что теперь Кольке придётся расписаться с  матерью своих или чужих больных детей.
- Он не получает комнату, чтоб у тебя быть прописанным – а вдруг ты с ним сойдёшься? – Озвучила Ольга то, о чём Калерия давно догадалась.
- Никогда я с ним не сойдусь! Это я, ещё три года назад, заявила ему, когда они с мамой договаривались, как нам сойтись, тоже выпив в отсутствии меня. Что после грязной женщины я его никогда не приму.  Я уже тогда знала о ней. Свёкор рассказал, явившись в больницу к нам с Олежкой, с той же целью свести нас.
- Боже, Реля! Что тебе пришлось вытерпеть.
- Ольга! Самое тяжёлое было, когда он нас предал. Моё сердце отболело и отошло – теперь я  как бы со стороны смотрю на все уловки спекулянтов и радуюсь, что афёры их не удаются. И всё больше они погружаются в болото. А мы с Олежкой – одно целое – сын характером в меня, чему я рада.  Это я у нашей медсестры подсмотрела их взаимоотношения с сыном. Сыну медсестры уже более двадцати лет, а лучше мамы у него нет подружки. Не собирают денег на драгоценности, а ездят везде и развиваются вместе. Анна готова с сыном и в армию идти.
- Я тоже всегда на них любуюсь – как любит сын свою маму, я уж не говорю об Анне.  Думаю, что и у вас с Олежкой будет тоже.  И разрешите к вам пристроиться, если я сына стану воспитывать одна.
- Тебе будет легче – свекровь станет помогать, как и Анне.
- Так что? И мой муж погибнет, как у неё? Вот это ты мне, Реля нагадала. Но лучше, наверное, похоронить, чем смотреть, как он с грязными бабами валандается, и детей рожают уродов.
- Не знаю, что лучше, - честно призналась Реля. – Но мой бывший сказал мне как-то, придя сильно выпивши, что он хотел бы, чтобы я умерла, а не мелькала у него перед глазами.
- Это почему он смерти тебе желает?
- Я сама долго думала над его пьяным заявлением.
- А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке – знаешь?
- Знаю. И пришла к выводу, что он ещё желает меня и ему трудно видеть, как я без него  живу.  Он так и сказал: - «Ходишь по Москве – такая красивая, а я не могу до тебя дотронуться».  Видел, наверное, как Юрий Александрович на машине за мной и Олежкой приезжал.
- Вот это мужикам хуже ножа.  Живёшь без него, ездишь по Москве на красивой машине, с иностранцем. Но сам же и виноват – и что ты ответила?
- Я сильно рассердилась.  Спросила его, что кто бы тогда нашего сына растил, если бы меня не стало?   И буквально кулаками выставила его из нашей комнаты.  Вот тогда, я думаю, мой гнев и передался на его вечно пьяную женщину.  Как я посчитала потом – через восемь месяцев она и родила несчастную двойню. И когда он к нам пришёл, с одним одеяльцем, это её уже надо было выписывать из роддома.
- Вместо роддома он к вам привалил? Вот ведь пьяницы – его ноги несут не в ту сторону. Но как он эту ситуацию разрядил? Или она ему всё прощает?
- Её из роддома забрали девушки из её общежития. Ей там комнату дали, с детьми. А пьяный отец пришёл через неделю, посмотреть на детишек. Посмотрел да и остался там.  Живёт теперь с новой семьёй в Жуковском. И нас с Олежкой меньше стал травмировать.  Впрочем, спасибо сыну – он никак не обращает внимания на выходки его отца.  Представляешь, полюбил Юрия Александровича, его детей, поездки с ними, походы на праздники в семью поляков. И моему малышу, мне кажется, дела нет до этого пьяницы. Ну, приходит какой-то бродяга, не приносит ему никаких игрушек – чему я радуюсь, потому что игрушки, подарки привлекли бы внимание Олежки к отцу. Возможно, сын, выслушал его жалобы, пожалел бы, что мама всегда выгоняет пьяного.
- Боже мой! Что ты за женщина!  Радуется, что отец – бывший муж – не приносит ребёнку игрушек. Я от бывших жён слышала обратное.  Они как раз жалуются, что детям отцы не носят гостинцев.
- Вот тут меня выручает детский сад – вернее работа в нём. Мне ведь родители, зная, что я одна воспитываю сына, на каждые праздники и даже на Олежкин день рождения, приносят не только конфеты  и какие-то подарки мне, но и подарки ему.
- В основном, импортные игрушки и конфеты, из «Берёзки», да? Это иностранцы.
- Дорогая моя! Не надо завидовать. У нас с Олежкой ни бабушки, ни тётушки не дарят ему игрушки – пусть наши, не импортные. Так Бог послал нам иностранцев и игрушки у сына самые хорошие. И заметь, он не хвастается ими, не носит в детский сад, как Алёшка – сын Галины Николаевны. При этом играет Алёша сам,  никому не даёт даже в руки взять.
- Так дай нашим деткам хорошую игрушку – враз поломают.  Правильно, что Олежка не носит.
- Он не носит в детский сад. Но в деревню, куда я вожу его, мы много отвозим не только игрушки, которые Олежке уже не по возрасту, но и одёжек с него, одёжек с меня – там всему рады.
- Ну, одежду ты отвозишь, наверное, сестрёнкам?
- Насчёт моей одежды я приврала. Нечего мне ещё им отвозить. Сама хожу с Юрием Александровичем в театры всегда в одном костюмчике, но красивом.
- Он не удивляется?  Хотя, его жену я не видела ещё в красивых одеждах. Больше в блеклых Анна ходит, что меня удивляет.
- Это сейчас мода такая – полутона. Правда, мне, как цыганскому отпрыску, нравятся яркие тона.
 - И красиво же одеваешься. Платья на тебе хорошо смотрятся, хотя и дешёвые. Но в сравнении с нашими богатыми дамами, ты – просто цветок.
- Да, как говорят: - «Дёшево и сердито».  Юрию Александровичу нравится, в каком платье я не появись.  А уж за ребёнком моим ухаживает, лучше отца. Мне кажется, он и любит его больше своих детей.
- Известное дело, если женщина нравится, то нравятся и её дети. К тому же поляки маленькие балованные и кто из них вырастет – это трудно угадать.  Но в твоём Олежке стержень уже наблюдается.  А полячка как к твоему сыну относится?
- Как к своим детям, а к своим одна довольно хладнокровно относится. Может, например, оставить Альку , с высокой температурой, и уехать с экскурсией в западный город в Украине, во Львов. Малыш капризничал и просил отца привести меня, чтоб я ему сказку Пушкина рассказала.
- И что сделал Юрий Александрович?
- Позвонил и приехал за мной.  Хорошо Олежка у меня ночевал в то время в детском саду, иначе бы я отказалась.  Ну, поехали, сказка была рассказана и капризуля заснул. Впрочем, на следующий день не температурил – выздоровел.
- Вот как твои сказки действуют!
- Это не сказки, Оля.  Малышу надо было материнское тепло, что я, наверное, и оказала.
- Но Юрий Александрович, когда приехал за тобой, заходил в твою комнату?
- Ты с ума сошла? Это в нашу, много лет не ремонтированную коммуналку? Да я бы от стыда умерла!  У нас негласный договор. Я в их, прекрасную, дипломатическую квартиру, могу ходить, они в мою  - нет.  Он звонит, едет, приезжает и ждёт.  А иногда мы с Олежкой соберёмся раньше и ждём его на Бронной улице. Вот там-то наш отец и мог видеть, как приезжает за нами дипломатическая машина «Фиат».
- Красивая машина?
- Куда бы мы, не приехали, возле этой машины собираются наши мужики и смотрят. Например, в Архангельское ездили.  Мы на экскурсию пошли – Юрий, Аня, и я – ходили там часа три с половиной.  Кстати, напомни мне когда-нибудь, чтоб я тебе об Архангельском рассказала – это сказка.  Вернулись, а люди всё стоят и обсуждают её достоинства.  Не одни и те же – разные – но всегда интересуются.
- Хорошо ездит машина?
- Отлично. Однажды Юрий разогнался на каком-то шоссе, а ехали Алька, Кристина, Олежка и я.  Мне страшно стало. Говорю ему тихонечко – мол, тише, тише. Он сбавил газ и отвечает мне также тихо: - «Не волнуйся, столько дорогого везу».  И посмотрел такими глазами, как и муж не смотрел в лучшие минуты.
- Это же объяснение в любви!  Да как тонко!  А куда ехали?
- В Суздаль.  Поляки маленькие там разбежались – кто куда – это они даже не спрашивают. Еле их потом собрали, чтобы покушать сводить.
- А Олежка твой тоже бегал с ними?
- Нет.  Олежка хвостиком ходил за нами, что Юрия просто восторгало. – «Мне бы, - говорит, - такого сына.  Из него можно дипломата воспитать».  Я отвечаю, что у него трое детей, так чего он печалится?
- Правда. Выбирай любого и делай дипломата.  Кажется, Петька их немного недоразвит. Но может в Польше ему станет легче учиться? – Отозвалась задумчиво Ольга.
- Откуда знаешь, что он недоразвит?
- Так мать его подходила к Галине Николаевне и спрашивала, как на её взгляд Петя развит?
- Нашла полячка кого спрашивать. Сначала посмотрела бы на сына Галины Николаевны.
- Я тоже так подумала. Я рядом стояла и поразилась этому вопросу.  На что Галина ответила, что никаких отклонений она не замечает. А в чём, мол, дело? При этом представь, какое значительное лицо сделала наша «воспитательница с дипломом». И Анна эта рассказывает Галке, что когда Петя пошёл в школу, то у них проверяют на умственное развитие. И оказалось, что у их старшего сына чего-то не хватает.  Четырнадцати процентов.  Не знаешь, что это значит?
- Бог ты мой!   Петька, конечно, не так развит, как его сверстники, наши, русские. Это и в наших школах проверяют уже.  За единицу берётся человек нормальный.  А если у Пети не хватает 14 процентов, то он отвечал на простые вопросы неправильно.
- Но как это отвечать неправильно?
- Например, что у кошки пять ног и два рога, а у коровы нет хвоста – вот это «в уме чего-то не хватает».
- То-есть, он не может мысленно представить себе кошку и считает хвост за пятую ногу.  Поэтому  ты с детьми проводила игры, где спрашивала, кто видел слона, и просила сказать, сколько у него ног и где находится хобот? И есть ли у него рога?  И какие уши?
- Да, это развивает внимательность и представление того, чего ребёнок  видел.
- Тебе бы, матушка, идти учиться в педагогический институт – учитель из тебя вышел бы на пять.
- Спасибо, но мне надо идти со сна детей поднимать. Видишь, в рифму ответила. А что касается Педагогического, конечно, я когда-то мечтала о нём, но жизнь распорядилась по-своему.  А когда болел мой малыш, поклялась идти, учить прилежно медицину. Но не в дневной техникум, а в вечернее училище, потому что надо работать, получать деньги, кормить, одевать себя и ребёнка.  Вот так получается, Олечка.  – Калерия встала, чтоб идти в свою группу, где у неё остались всего пять человек – остальных родители забирали, буквально  каждый день и уезжали с отпрысками в отпуск.
- Подожди минутку. Скажи хоть, как экзамены сдаёшь?
- Завтра вечером как раз последний. А через пять дней уеду к сыну, в Украину.  Последнего ребёнка из моей группы заберут к моему отъезду.
- Смотри, как твои родители высчитали. Не хотят, чтоб к другим воспитателям попали детишки от Калерии Олеговны.  А поляки твои, когда уехали?
- Вчера.  Вечером. Я даже провести не могла, да они и не пожелали.
- Это почему?
- Сказали, что не совсем уезжают. У них  ещё срок положен. Поэтому провожать их пока не надо.
- Слушай. Тебе повезло. Это ещё поездишь по Золотому кольцу Москвы.
- Если бы лишь Москвы. Юрий Александрович мечтает со мной Ленинград посмотреть.
- Вот, всё твоими глазами хочет увидеть.
- Думаю, что не получится у него.  Это надо ехать с польской делегацией, ночевать в гостинице, а мне, почему-то не хочется с полячками быть, если это не Анна. Вот с Анной я бы жила в одном номере, с не знакомыми не желаю.  Но Анна, если поедет, то будет с Юрием.  Короче, мне хочется смотреть Ленинград, когда Олежка подрастёт, будет знать уже историю страны – вот с ним мне будет интересней.
- Как интересно ты загадываешь. С почти взрослым Олежкой смотреть Ленинград. А если не получится? Юрия Александровича уже не будет рядом.  Где денег столько наберёшь?
- Получится. У нас с Олежкой всё получится. И Прибалтику посмотрим, и по Украине поездим, в Крым, где он родился, заедем не на один день.  И Ленинград увидим.
- Какая же ты фантазёрка! Кто тебе поможет всё это осуществить?
- А мои и Олежкины Ангелы!   Призовём их на помощь, - пошутила Калерия, уходя.   
    
               
                Г л а в а   13.

     Как легко и приятно было разговаривать Калерии с Ольгой, настолько неприятно было общество Галины Ефимовны, которая буквально навязалась ей:  поймала в тот же день, после разговора с Олей, по дороге домой:
- Что же ты, соседка, меня в упор не видишь. Хоть мы с тобой и учимся в разных группах, на переменах, в сторону мою не смотришь. А если и повёрнута твоя голова в мою сторону, то делаешь вид, что портреты знаменитых людей тебе интересней.
- Но эти люди и правда интересней, Галя, тебя, - пошутила Калерия.
- Ладно, тебе делать из себя такую всезнайку. Я слышала как ты своей соседке по парте – этой твоей красавице с белой косой вокруг головы, объясняла кто такой Бурденко или хирург Пирогов.  Признаться, и я с удовольствием слушала.  Неужели в вашей группе говорили об этих врачах? Нам кроме сухих предметов,  ни о каких врачах не рассказывают.  Неужели наш преподаватель хирургии так выкладывается в вашей группе, потому что водил своих близняшек к тебе, в детский сад?
- Ну, сколько он водил? Всего полгода. Потом развёлся со своей гулящей женой и уехал с детьми  в другой район. Там же нашёл другой детский сад. Увиделись мы с ним лишь на занятиях.
- Ой ли!  А не встречал ли он тебя, где-нибудь, когда ты из детского сада возвращалась, и не просил ли стать его женой? Вот тут ты, Калерия, не отвертишься. Он сам об этом Татьяне Семёновне рассказывал.
- Да что ты! – Калерия смутилась. – Поэтому и ты в курсе дела?  Ну, что тебе сказать на это? Звал меня Андрей Зиновьевич в жёны. Я отказалась. Не потому, что много ухода за его детьми – с этим бы я справилась.
- Ну да! Ты же детей любишь!
- Не надо ехидничать, что я отказала вроде детям. Я отказала по своим личным убеждениям, и подтвердила их,  увидев в училище, каким он успехом пользуется у дам высшего общества.
- Это преподавательниц, что ли? – прервала Галина. – Так плюёт он на них. Ему надо мать его детям, вместо той, которая с удовольствием рассталась с ними и не вспоминает.
- Видишь, до чего распутство доводит. Мать не помнит о детях. Но когда-то вспомнит и придёт отбирать их у женщины, которая их воспитает.  И пьяная, затоптанная мужчинами младше себя, она может вызвать жалость у мальчишек – не одного так другого.
- И это ты вперёд увидела и разложила по полочкам?  Потому не захотела воспитывать детей?
- Совсем не поэтому. А из-за их отца. Возьмись я за детей, Андрей Зиновьевич посадил бы меня дома, как домохозяйку или если есть у него домработница – была бы я как няней.
- И что же! Быть няней тридцати детей, как в детском саду или троих, считая и твоего сына.
- Вот! Возле балованных детей Андрея Зиновьевича, какое место было бы моему сыну? Если бы его баловали как своих – чего я уверена, не было бы, потому что свои всегда дороже. Да и я  против баловства. Но если бы моего Олежку затирали, считая своих более развитыми, и это резало бы мне по сердцу. Короче я бы там не удержалась, как и его пьяница-жена.
- А мы с Татьяной Семёновной решили, что ты из-за поляка не вышла замуж за еврея.  И ещё была мысль – уж не предложил ли тебе Андрей Зиновьевич поехать на его историческую родину – в Израиль?
- Господи! Какие у вас плохие подозрения насчёт людей. Кто хотел из евреев уехать в Израиль, те давно уже там. Андрей Зиновьевич не этим меня испугал. Я подозревала и не без основания, что, сделав меня женой и нянькой, засадил бы он меня в четырёх стенах, время от времени вывозя на короткий отдых и то с детьми. А сам бы гулял, раз к нему так липнут женщины. Ты думаешь, почему его жена спилась и разгулялась? Да испугалась быть нянькою и служанкой, а он, я думаю, подгуливал.
- Ты и жену его жалеешь?
- Да нет же!  Я бы сидела с детьми, если бы даже тройню родила. И, возможно, прощала бы гулянки мужа, если бы всё делалось втайне, и не очень страдала семья в денежном отношении. Потом, когда дети подросли, разошлась бы, если бы муж не остановился.
- Вот чего ты знала об Андрее Зиновьевиче.  А мы с Татьяной Семёновной гадаем, отчего у вас не получилось сойтись?  Ведь такой богатый мужчина к тебе сватался.
- И, разумеется, всякую гадость обо мне думали?
- Ну, гадость не гадость, а думали, что поездки с поляком тебе дороже замужества. Андрей Зиновьевич тебя бы так не возил. Хотя мог бы нанять няньку к детям, что он и сделал, говорят, а  любимую женщину возить, в выходные, если ей  так нравится.  Но знаешь, мне кажется, что он к тебе и сейчас не равнодушен. Преподавательницы за ним бегают – это ты правильно заметила – но он не к одной из них не дышит, как в твою сторону дышал. И глаза его, по-прежнему, при виде тебя, разгораются.
- Да что ты? – Калерия усмехнулась. – А мы-то с моей соседкой по парте думали, что он на неё поглядывает. Это Зина моя дорогая, с прекрасной белой косой, обёрнутой вокруг головы.
- Прекрасная белая коса у твоей Зины занимает, чтоб её уложить несколько часов. А ума, в её маленькой головке как у курицы, если она не догадывается, что смотрит он не на неё, а на тебя.
- Откуда ты взяла, Галина, что у Зины нет ума?
- Это не я, а старые женщины из твоей группы, говорили.  Вернее она им рассказала, что на причёску у неё уходит несколько часов – некогда не убраться в квартире, где живёт с мужем, сыном и свекровью со свёкром – всё сором заросло. Свекровь со свёкром нанимают работницу, которая приходит к ним убираться, а на Зинкиной половине муж убирается и ругает её матом, иногда бьёт.
- Ну, это, конечно, не Зина говорила, а женщины?
- Точно! Одна из них и живёт в одном доме, как мы с тобой – потому в курсе всех боёв Зины с мужем.
- Странно. Она мне не разу не говорила об этом.  О ссорах с мужем. А убраться бы могла в квартире, ведь не работает, хоть и учится вечером.
- Учится вечером, потому что на дневной сдавала экзамены, да пролетала с ними. Вот и пошла на вечерние занятия, где и влюбилась в Андрея Зиновьевича. И не понимает, что умному мужику не нужны дамы с косой, на которую они тратят полдня, не обращая внимания ни на мужа, ни на ребёнка.
- Загадку ты мне загадала.  Я заметила, что Зина не очень умна, потому учиться ей тяжело.  И о косе она больше заботится, чем о сыне. Но я думала, что свекровь ей помогает. Как вдруг она меня недавно звала к себе в гости – у мужа день рождения.  И, в связи с этим предупредила, что у свекрови больные  суставы, что ни готовить, ни мыть, ни стирать она не может.
- Вот и сходи к ней в гости – увидишь, какая у тебя ближайшая подруга по училищу.  А сейчас не зайдёшь ли ко мне? У меня есть бутылка красного вина – выпьем, ещё поговорим.  С тобой интересно.
- «Интересно тебе, - подумала с иронией Калерия, - чтоб потом с Татьяной  Семёновной Рельку обсудить. Но как занятно Галина преподнесла мне Зину. Я думала, что та, по простоте душевной живёт, а она лишь ради косы своей?  Культ косы и не видит ни мужа, ни ребёнка, свекрови больной не помогает».   
- Нет, Галя, у меня завтра последний экзамен – надо немного позаниматься.
- И у меня же экзамен. Возьмём с утра учебники и поехали в Филёвский парк.  Там здорово. Парк  и Москва-река рядом.  Хочешь, на скамеечках читай и дыши свежим воздухом. Хочешь, возле Москвы реки повторяй предмет. Купаться можно между чтением.  И ещё там множество палаток, со всякой снедью, где и питаться можно.
- Смутила ты меня. Я ещё ни разу не была в Филёвском парке, только слышала о нём от Татьяны Семёновны. Она меня приглашала к ней в гости приехать и те места посмотреть.
- Хм! Посмотрела бы ты. Дала бы она тебе трояк и попросила на него купить рыбки дешёвой полкило той, полкило этой. И назвала бы такую рыбу, что на трояк никак нельзя такой рыбы купить.  Значит, трать свои деньги. А  купишь, то готовь эту рыбу. Кушать, правда, она пригласит. Но зато потом и убраться в квартире попросит, потому что самой ей никак нельзя.
- Конечно, при её-то габаритах.  Это ты, Галя, в такой кабале у Татьяны Семёновны?
- А что делать? Иной раз даже жалко её. Но уж Парк не посмотришь и в реке не искупаешься. Если поедем с тобой завтра, то первый раз я возле реки поброжу и искупаюсь.
- Полно врать!  Уж с кем-нибудь ты ездила туда, зная дорогу,
- Да,  Тебя не обманешь. Не один раз уже ездила, так что места те знаю. Со мной не пропадёшь.
- Хорошо, поедем. Я возьму деньги на питание. Но прошу тебя, не приглашай больше никого. Потому что не получится тогда ничего повторить.
- Я рада, что удалось тебя уговорить. До завтра, подруга.
- До завтра. Но не уверена, что станем подругами.
- Да ладно. Посмотришь, какая я бываю в роли подруги. Захочешь со мной дружить.
Калерия сомневалась, что когда-нибудь она станет дружить с Галиной, но посмотреть Филёвский парк и узнать, как к нему ехать, хотелось. Подрастёт Олежка, надо будет куда-то его возить купаться – не вырастишь же мальчонку в жарком Центре.   Хорошо, конечно, что Юрий Александрович возил её на «Фиате» по Подмосковью, где они иногда купались в реках, озёрах. Но надо знать окраины Москвы, где протекает река или есть пруды.  Впрочем, в городских прудах не покупаешься.  Жили они возле Патриаршего пруда, где плавают лебеди и утки – этот пруд не для купания людей.  Даже если бы пруд был глубокий, и можно было бы в него зайти человеку, то постеснялись бы мешать птицам, вить там гнёзда, выводить птенцов.  Однажды пруд чистили и на прилавках магазинов, на Малой Бронной улице, появились зеркальные карпы – это было чудо. И они с Олежкой отведали вкусной, но костлявой рыбки. Видела ещё Реля в Москве  «Чистые пруды» - ранее, за три столетия называвшиеся Грязными. Но Пётр Первый выдрал за бороду светлейшего своего помощника Меньшикова и пруды вычистили.  Красивые и по сей день эти пруды, но и в них никто не купается.  Значит, надо искать по окраинам Москвы реки и озера.
С такой мыслью она и вышла из дома на следующий день.  Как и договорились они с Галиной, соседка ждала её на улице.  Внимательно осмотрела Калерию, её пухлую сумочку через плечо:
- Что взяла? Поесть что-нибудь?  Бутылку воды? – об учебниках, купальнике ни слова, будто они ехали не повторять материал, и купаться в реке, а на весёлый пикник.
- Ты же сказала, что в парке, в киосках всё продают. – Ответила Калерия, стукнув ладонью по  модной, красивой сумке.  – А здесь учебники, расчёска и кошелёк с деньгами на обед.  Куплю поесть на месте, по приближению голода. – Что простой, удобный  купальник уже на ней, Реля промолчала.
- Правильно. Это я спросила, взяла ли ты деньги? – Уже эти слова должны были заставить Релю насторожиться. Но ей очень хотелось проехаться до Филёвского парка, и покупаться в реке.
- Не думаешь ли ты, что я на твои деньги надеюсь? – Немного дерзко ответила она.
- Да ладно!  Главное, что ты согласилась. А то я думала, что тебя не вытянешь из дома.
- Давай я попробую определить, в какую сторону нам идти. Итак, Фили, как я смотрела по карте метро, находятся на Западе. А ехать к ним надо от Арбатской станции?
- Точно. А откуда у тебя карта метро?  - Они шли по Малой Бронной улице.
- Продаются в каждом газетном киоске. Вот она.  Как книжечка сложена. А развернёшь, все станции на ней. – Калерия достала из сумочки книжицу, и показала.
- Какая ты щедрая – карты покупаешь. Или кто-нибудь подарил? Юрий Александрович?
- Опомнись, Галя. Эта книжка-раскладка стоит семнадцать копеек. Скажем, как два дешёвых мороженых. Но метро расстраивается, и я буду покупать все раскладки, по мере того, как станции нарастают.  Это для сына.   Пусть видит по схемам историю развития метро.
- Вот ещё тратить деньги, чтоб показать сыну как разрасталось метро.  Десять книжечек по семнадцать копеек – это бутылка красного вина. Не жалко?
- Я ничего и никогда не меряю на вино.  Особенно достижения любимого города.
- Любимого? Когда это ты к нему успела привыкнуть, если живёшь меньше меня – всего три года.  И  мне Москва пока чужая, ещё не привыкла.  Потому  взяла с собой бутылочку вина.  Выпьем на природе.
- Москва тебе чужая? – поразилась Калерия. – Живёшь в ней много лет и всё никак не разглядишь её загадочности?  Где каждый дом историей дышит.  Я уж не говорю об улицах, по много раз описанных в книгах многих поэтами серебряного века и современными писателями.  – «Москва! Как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось!» - Прочла она стихи Пушкина, предпочитая, что Галина опомнится и больше не станет так мерзко говорить о городе, в котором она сама души не чаяла.
Но соседка лишь пожала своими худенькими плечиками, невыразительное её личико, спивавшейся годами, с детства, возможно,  женщины, сморщилось: - Тебе хорошо. Тебя по Москве водил иностранец, и всё показывал, и рассказывал.
- А вот тут ты ошибаешься. Водил и возил Юрий Александрович, а рассказывала ему о Москве я. – «Значит, - подумала с радостью Реля, - Галина с Татьяной Семёновной не знаю ещё, что полякам продлили срок пребывания в Москве». -  Если бы я заранее не читала о тех местах, куда мы, например, идём или едем, то думаю, такую неинтересную москвичку он не приглашал раз за разом, выискивая всё новые и новые маршруты.
- Хорошо, что ты любишь читать и где книги достаёшь?  В библиотеках! Я туда не хожу – нет времени. Нет, правда, пока молодая, надо погулять, а не книги читать. Вот пойду на пенсию – тогда, может.
- Если ты не научилась читать с детства, то не научишься никогда. Тем более при твоём образе жизни. Пьяницы – прости, что так говорю – ничем не интересуются кроме вина.  А вино губит в человеке самое хорошее, делает его жестоким по отношению к людям и даже к собственным детям.
- Это я к Максиму плохо отношусь? Конечно, он видит не так много как твой Олежка, но ведь и такого доброхота как поляк нам не попадается. Ради такого я, может, и книжечки почитала.
- Не фантазируй, Галя.  Представляю, как ты, с пропитыми мозгами станешь читать, например Гиляровского – он много писал о Москве.  Ты бы потом и русскому человеку, если такой нашёлся,  кто бы тебя поводил по Москве и повозил по Подмосковью, не смогла ничего сказать. Книги о городе, надо читать с любовью к этому городу, потом много думать о том, что прочла. И вспоминать, что читала, и что тебя поразило прежде – в том же детстве.
- Что ты заладила о детстве?  Может, оно у меня тяжёлым было!
- А у кого оно лёгкое после войны было?  Голод, нехватка одежды.  А у меня ещё родились две послевоенных сестрёнки, которых мама и старшая сестра готовы были со свету сжить.
- По причине всё того же голода, как я, своей вечно пьяной головой мыслю. – Съязвила Галина. -  И пусть бы умерли твои сестрёнки – моя семья тоже схоронила двоих, в голод.
- А я не дала сестрёнок схоронить, выходила, хоть это тяжко было сначала для почти шестилетней девочки, затем семилетней малышки. Я маленькая в то время была ростом. Вторая девочка родилась в сорок седьмом году, так я в школу добровольно отказалась ходить, чтоб её мама с сестрой не задавили. Впрочем, я не добровольно отказалась – это мама меня принудила, под предлогом, что я умела читать уже,  и мне не было ещё семи лет.
- Так ты от старшей сестры научилась, наверное, читать и писать?
- Как бы не так! Старшая – вредная была – прятала от меня все учебники и тетради свои.
- Бедная девочка! – С иронией отозвалась Галина.
- Чего бедная? Читала я лучше старшей сестры, на тот момент.  По сказкам Пушкина научилась, которые мне подарил в поезде старичок, ехавший с нами совсем немного.
- Ты смотри, и старики тебя, в детстве, любили. Как не вырасти такой образованной?  То-то ты, без образования, считаешься лучшей воспитательницей в детском саду.  И с детьми ладишь, и с родителями.  Подскажи, как это у тебя получается?   Мне же тоже хотелось бы быть такой любимой всеми.
- Тебе будет трудно. Пить воспитателям вовсе нельзя – даже в выходные.  Лучше это время, которое ты  посвящаешь выпивке, ходи с сыном по Москве. И даже если ты ничего не читала в книгах о ней кто-нибудь, если спросишь не пьяницу, а трезвого человека, расскажет тебе о высотке,  на площади Восстания и на Смоленской площади. Некоторые москвичи даже помнят, как их строили.
- Это москвичи. А если я нарвусь не на москвича? Кто расскажет?
- Смешные ты вопросы задаёшь. Ходи по музеям – там тоже часто говорят не только о том, что в них находится, но и о Москве.
- Музеи? Это, какие деньги платить!  Как раз по нашей нищей зарплате.
-  Не такие уж и дорогие билеты в наши музеи, - возразила Калерия. – Мне Юрий Александрович говорил, что за границей много дороже.  Зато, например, зайдёшь в Третьяковку – там экскурсии водят.  Пристраивайся к любой  и слушай – много хорошего узнаешь.  Или ходи в бесплатные музеи – в них тоже водят экскурсии – другой раз такое услышишь, что ни в одной книге не вычитаешь.
- Уморила ты меня своими разговорами о Москве и музеях – скорей бы доехать до парка и выпить.
- Выпивать на жаре, и чтоб разморило? Тогда уж не до учёбы будет.
- Какая же ты правильная. А я так выпью.
- Пей, но я уйду от тебя, чтоб не позориться. Впрочем, ты, очевидно, хочешь там с мужчинами познакомиться? – поразилась Реля, что так поздно догадалась о планах Галины.
- А зачем знакомиться?  Меня у Никитских ворот будет ждать мой рыцарь.
- Зачем тебе я нужна была, если уже договорилась с мужчиной? Или он парень?
- Да где нам парней найти? Помнишь, я в прошлом году ходила на аборт?
- Да, забеременела от женатого мужчины.  Это мне твоя подружка Татьяна Семёновна сказала.
- Ой, оказывается, трепачка наша заведующая? Ничего ей нельзя доверять!
- Не сердись. Это она в назидание говорила кому-то по телефону, а я как раз пришла позвонить.
- И ты сразу догадалась, что это обо мне? Или она имя называла?
- Говорила о твоей должности, - Калерия покраснела. – Я, разумеется, догадалась.  Но ни одному человеку не сказала – можешь мне поверить – даже Ольге – моей подруге.
- Что-то ты подруг каких-то глупых выбираешь. – Небрежно сказала Галина, зевая и прикрывая рот.
- Вовсе она не глупая, - рассердилась Калерия, – умней нас с тобой будет. Это тоже тебе придётся мне на слово поверить. – «Если человек не пьянствует, то сразу глупый. Так и обо мне говорят сплетницы».
- Ладно, забудем. Я сама  болтала о беременности, направо и налево. И правда, забеременела от женатого мужика, который сразу отскочил в кусты.  Сама, наверное, знаешь, как они к одиноким женщинам относятся?  Уговорил, попробовал женщину, и делает вид, что ничего не было.  Или вовсе исчезают.
- Мне с таким ещё не приходилось сталкиваться, - Калерия вновь покраснела.
- Ну да! У тебя же поляк – честный человек – если что случится, то не откажется от тебя.
- А ничего не случится.  Потому что у нас с ним никаких постельных опытов нет.
- Ну, нет, так будет, - быстро сказала Галина и, видя, что Реля налилась гневом, перешла на свою особу. – Так вот, забеременела от мужика, он исчез, и никаких знаков не подаёт, и я тоже не терялась.
- Представляю! – Калерия всё ещё гневалась. – «До какой наглости может дойти Галка, сравнивая меня с собой?  Но она права – я тоже ведь женщина и со мной может что-то подобное случиться. Не дай Бог, конечно! Я, глупая, на аборт не пойду. Буду вынашивать дитя, и рожать, а потом растить».
-   И вдруг мне попадается парень девственный – я у него первая женщина, - ворвалась в её мысли Галина, и потрясла своим сообщением.  Чуть не рассмешила.
- Повезло тебе. – «Значит, есть и среди парней девственники?»  - Он был младше тебя?
- Что ты! На три года старше, если не врал, конечно. Но я, не зная, что он девственник, жду от него попыток, как от всех, прочих мужиков. А он ходит со мной за ручку, целуемся и всё.
- Я о таком только мечтать могу. Впрочем, Юрий Александрович не нахальный.  Кроме как ручку поцеловать любимой воспитательнице, никаких других попыток не было.  Я веду себя с ним строго.
- Это было строго. А когда он уехал, наверное, локти себе кусаешь?
Калерия ещё раз порадовалась, что сплетницы детского сада не знают, что польская семья ещё вернётся в Москву. И продолжила разговор: - Но всё же у вас это произошло? По твоей, наверное, инициативе?  А потом ты беременность от другого мужчины, хотела навязать молодому человеку?
- До чего же ты догадливая, соседка!  Точно,  хотела навесить ему свою беременность – мол, от тебя.  Тот дурачок повёлся и привёл меня к своей маме знакомиться – жениться  хотел.  «Мама» посмотрела на меня внимательно, посадила за стол, там всякие деликатесы, чаи, торты и разговоры.  Расспросила всё у меня так деликатно, чего, мол, желаете, барышня? – Тут Галина захохотала. – Я и объясняю ей – беременная я, от вашего сына.  Она ни слова не говоря, пошла в свою комнату и выносит оттуда справку, что у её мальчика была в детстве операция, и он не может иметь детей.  И если бы я сказала честно, что беременная от другого, то он бы подумал, как вести маме такую невесту. Представляешь, как я влипла?
   - А врать нельзя! – Рассердилась Калерия. – Может, если бы не было мамы, он женился на тебе, но дальше всё равно отрылась бы правда.
- Так уж и открылась бы?  Многие мужья растят чужих детей, думая, что они свои.
- У тебя Максим тоже не от того мужа, который теперь алименты платит?
Но ответить ей Галина не успела. Они дошли до Никитских ворот, где соседку ждал уже подвыпивший поклонник.  Это был неприятный молодой человек, спившийся и размытой внешности.  По разговору соседки с ним, Калерия поняла, что и этот мужчина у Галины женатый.
- «Господи, помилуй! На какой помойке она их находит.  Слова не может умного сказать, а за бутылку у Галки ухватился.  Боится, чтоб не разбила их будущее пойло?»
Далее они подъехали на троллейбусе и у «Арбатской» станции Галину ждал ещё мужчина.  Этот был трезв и не женатый, а разведённый, как поняла по разговорам Калерия.  Впрочем, «разведённый» - это для неё так придумали, потому что явно этот мужчина был назначен соседкою ей.  И чтобы не оттолкнуть её, так  и договорились по телефону ещё с вечера.  Что делать?  Калерия решила не показывать, что разгадала их хитрость, но, приехав на место, сразу отделиться от компании.  А отделиться было очень легко. Едва приехали и прошли по роскошному парку к реке, как Галина со своими  мужчинами стали искать место, где бы приземлиться.  Они нашли местечко подальше от людей, среди больших деревьев и так спешили выпить – предложив и Рели – от чего она отказалась и ушла к реке – купаться.  Река была очень узкая в этом месте, что Калерия, несколько раз взмахнув руками, переплыла на противоположный берег.  Она была так счастлива, сбросив реке жару своего тела, что лишь сейчас заметила, что по реке ходят спасательные катера, откуда по рупору громко предупреждают, что переплывать Москву-реку нельзя.
Калерия растерялась.  Как же ей попасть на другой берег, где пьянствует её соседка со своими друзьями?  И видно  её вид говорил очень красноречиво, что она в аховом положений, если говорить на языке шахмат.  И это не осталось незамеченным. Два парня, плывущих на лодке, подплыли прямо к ней: - Что, девушка, вы в затруднении? Вас надо перевезти на другой берег?
- Да, я не знала, что реку нельзя переплывать.  Она такая узкая, что я не могла остановиться.
- Вот, морячку видно с первого взгляда.  Наверное, возле моря выросли? – спросил тёмноволосый парень, который, сразу было видно, влюбился в Релю с первого взгляда. Она это определила сразу. И какая женщина, в каком бы положении она не находилась, не поймёт пылких глаз.
- Всякое было.  И возле моря росла и возле рек больших, и вот таких узеньких и переплывала их, запросто, а тут, оказалось, что нельзя.  Москва! – сказала Реля, комично разведя руками.
- Вашему горю помочь можно, если вы не побоитесь сесть в лодку с двумя разбойниками, - сказал рыжий и полный парень, напомнивший ей недавнего поклонника Веры.
- Если честно, то с вами бы побоялась. Но ваш сосед вызывает во мне доверие.
Темноволосый парень, с лицом осетина, игравшего пастуха в фильме «Свинарка и пастух», рассмеялся на её слова:
- Правильно, девушка, я не такой людоед, как мой сосед по камере.  – Он вышел из лодки и помог Реле сесть в неё.  Слова его развеселили «девушку».
- А  из какой тюрьмы вы сбежали? 
- Вообще-то мы учимся в Сельскохозяйственном институте. И  сдаем сейчас переходные экзамены, - пояснил ей темноволосый, глядя влюблёнными глазами на Релю. Она смутилась.
- А с какого курса, на какой переходите?
- С четвёртого на пятый, девушка. – Это сказал рыжий толстяк, выгребая вёслами на течение. – Меня зовут Герман.  Вот этого кавказца Владимиром. А вас?
- Зовите Релей – это сокращённое имя. А полное – Калерия – мне кажется, трудно выговорить.  Мои дети, а я работаю в детском саду, где им приходится звать воспитателей по имени-отчеству, зовут меня просто  Каолевна.  Смешно, да? – Калерия звонко засмеялась.
- Забавно, -  улыбнулся ей Володя. – Звучит как Королевна. А полное имя и отчество ваше?
- Калерия Олеговна.
- Вот мудрецы ваши воспитанники, - повернул голову к ней Герман. – Взяли первый слог от имени, а дальше вообще пошли по пути выбора. Из отчества вынули ГО и получилось у детей просто здорово. Вы, Каолевна, не желаете прокатиться на лодке? Потому, что видите катера шныряют туда-сюда и трудно лодкой переплыть – вон и кораблик тянется.
- Да, нельзя переплывать перед кораблём – нельзя дёргать за нервы матросов. Но это чудо, что я увидела. Неужели по Москве-реке, возят экскурсии?
- Возят, - сказал Володя, - и завтра нас, как окончивших четвёртый курс тоже прокатят на таком кораблике. Не хотите затесаться в студенческую компанию?
- С удовольствием, потому что завтра и у меня выходной день. Но кто меня пустит к студентам?
- Я вас приглашаю. У меня есть лишний билет. Вот этот барин не хочет много часов плыть по реке.
- Да, - отозвался Герман. – Я лучше отосплюсь, перед тем, как ехать домой, а потом похожу по магазинам, в поисках подарков для родных.
- У вас не только папа и мама, но и жена есть? – догадалась Калерия.
- В точку попали. А кто ещё у меня есть?  Кроме братьев, сестёр.
- Братьев, сестёр у вас, пожалуй, что и нет. Или вы их не считаете за людей, потому что учитесь, и потому деньги с родни все идут на учёбу вашу.
- Вот это здорово! Почему ты считаешь, что я братьев и сестёр не замечаю?
- Вы похожи на мою старшую сестру, которая, когда училась, думала, что кроме неё других в семье нет. Все деньги уходили на неё. Но за всё надо платить – она потом заболела из-за своей жадности.
- Похоже, и я, поэтому болел, - покаялся Герман. – Продолжай дальше, Королевна.
- А, заболев, взяли академический отпуск и женились в тоже время?
- Конечно, год дома, ничего не делал, пришлось жениться.
-  Дети у вас родились – двойня, - почему-то уверенно сказала Калерия.
- Но здорово! – воскликнул Володя. – Угадать даже двойню. И мне погадай, цыганочка.
- Подожди, - остановил его Герман. – Пусть дальше скажет, что у меня будет.
- А ты этого хочешь? – Рассердилась Калерия: - «Если он мне начали говорить ты, то и я не стану выкать». – Потому, что я стану говорить правду и только правду.
- Насколько я знаю, цыганки здорово подвирают, не желая огорчать клиента.
- Они скрывают правду, говоря лишь лестное, чтоб им больше заплатили. Но чаще всего они её не знают. Я не раз убеждалась, что просто лгут.
- Это почему ты так думаешь?
- Всё дело в том, что свою судьбу я знаю с детства.  До точностей.  А начнёшь цыганок спрашивать, иной раз вижу, что по ладони они угадывают, но чтоб получить деньги, обманывают.
- А ты не плати, если врут.
- Но мне самой было интересно, что они скажут.
- Ладно, можешь мне больше не гадать, – похоже не захотел знать правду Герман. - Скажи Владимиру, что его ждёт – он в нетерпении.
- Да, Королевна, погадай мне.
- А тебе погадаю, если будет настроение, завтра, на пароходе.  Договорились?
- Так ты поедешь со мной?  Значит, веришь, что я свободный человек, раз зову тебя в путешествие?
- Вижу, что свободный, и что жена тебя на Кавказе не ждёт.
- Почему на Кавказе?
- Герман сказал, что ты оттуда. К тому же напоминаешь мне осетина из фильма «Свинарка и пастух». Не помню фамилию актёра, кто играл этого пастуха, но очень ты на него похож.
- Все говорят, что я на него похож, - обрадовался Владимир. – А фамилия актёра – Зельдин.
- Да, - Калерия рассеянно посмотрела на берег, куда они почти подплывали, и вздрогнула: - Ой, извините, но, кажется, меня там ждёт неприятность.
- Что такое? – Владимир проследил за её взглядом. – Это кого там арестовали два милиционера?
- Моя соседка по дому и по работе, которая вызвалась показать мне путь к Москве-реке.  А рядом стоят её собутыльники, с которыми я не захотела пить и вот переплыла реку, где и встретилась с вами. Что-то у них произошло неприятное, если и милиционеры рядом с ними.  И странно мне то, что Галка одетая, а друзья её уже сняли верхнее одеяние.  Хотели купаться? Но почему милиционеры с ними рядом?
- Наверное, напились и передрались, - высказал предположение Герман.
- Нет.  Там что-то другое. Иначе чего бы они так выстроились как солдаты.
Лодка причалила. Владимир выскочил, чтоб подать руку Калерии – они вышли на берег.
- Гера, я возьму свою одежду и пойду вместе с Релей. А ты отдашь лодку и рассчитаешься?
- О чём ты говоришь. Разумеется, ты должен пойти с нашей милой спутницей. До свидания.
Герман отплыл. А Реля с Владимиром стали подниматься по зелёному откосу.  Было неприятно, что соседка по дому ставит её в такое положение, когда, быть может, придётся разговаривать с милиционерами: - «Но что я сделала такого, что допрос мне устроят? Неужели из-за того они явились за мной, что я переплыла реку? Нет! За этим следить должна водная милиция, но не обычная, мне кажется».
- Что случилось, Галя? Почему тебя конвоируют милиционеры?
- Это ты виновата, - взвизгнула отрезвевшая Галина. – Ушла от нас. А мы выпили и пошли смотреть, где тебя носит. Да все вместе. И вот! Нас обокрали. Мою сумку унесли с деньгами, документами и твою. Не знаю, что было в твоей сумочке, но я погорела здорово.
- А зачем вы, всей толпой, отправились меня искать? – возмутилась Калерия. – Разве не ясно было, что кто-то должен был остаться с вещами?
- Должен был, да мы не сообразили. И всё ты виновата. Зачем оторвалась от компании?
- Хватит, - вдруг строго сказал Владимир, - кричать на того, кто не виноват, что вы так напиваетесь, до бесчувствия.  Наверное, упились, а вас и обокрали. А Реля не обязана с выпивохами была сидеть.  Где место, где вы сидели?  Показывайте?
Галина и её собутыльники, а за ними и милиционеры пошли к расстеленному покрывалу, возле которого лежали лишь платье Рели и вещи выпивох.
- Так! – строго продолжал Володя. – Хорошо хоть платье твоё не украли. – Он взял Релино платье и повесил себе на плечо. – И эти босоножки тоже, наверное, твои?  - Он искоса посмотрел на ноги Галины, которая была обута. - Берём.  Ты обуйся, чтоб ноги не исколоть, – сказал так нежно, что даже милиционеры переглянулись между собой. -   Хорошо хоть вещи оставили.  И пойдём.
- Куда вы? – завопила Галина. – А как же я?  Заявление же надо писать в милицию.
- Пиши, - отвечала Калерия. – В моей красивой сумочке был кошелёк с тремя рублями и ключи от дверей. Ещё конспекты, ручка и учебник. И если это всё найдут, я буду рада. Но вряд ли это случится.
- Почему, Реля, почему? – Завыла им вслед  Галина.
- Не для того крали, чтобы вернуть.  – Калерия остановилась, насмешливо посмотрела на мешковатых, бессловесных милиционеров: - «Куда им чего-то найти! Своё бы не потеряли». -  Сумки наши дамские воры отдадут своим женщинам, - продолжала она. -  Деньги пропьют.  А документы твои, возможно, подкинут в лесу, и кто-то их найдёт, сдаст в милицию уже сегодня. – Предрекла она, что и исполнилось.  В тот де день Галина с радостью объявила ей во время экзаменов, что паспорт при ней.
Калерия и ушла со своим благородным рыцарем, который повёл её по Филёвскому парку, да зелёного домика, именуемым «Туалет», куда Реля зашла, чтобы одеться, причесаться расчёской Владимира: - «Вот, ещё расчёску любимую стянули. Но как здесь прекрасно пахнет!»
- Чем полы моете? – спросила уборщицу. – Запах у вас, как в сосновом бору.
- А это всё наша начальница. Где уж достаёт такие прекрасные смеси для мытья полов и унитазов, что не воняет, где хлорку применяют, а запах леса, как ты сказала.
- Спасибо вам за аромат в таком месте. И начальнице передайте.
  И вышла, улыбаясь, но уже не восторгалась прекрасным парком. Неприятно было это всё происшествие, стыдно перед новым знакомым, который тактично молчал, понимая, что у Рели после происшедшего не до разговоров.  О чём думал Владимир, Калерия даже не пыталась понять – все её мысли крутились возле пережитого.
Она шла и думала, что не зря Галина была в платье.  Значит, она не разделась, ожидая, а быть может, договорилась с кем-то о краже. Наверное, мечтала, что и Релино платье украдут – тогда бы шла она в купальнике сейчас по парку и, вполне возможно, что и босая.  Платьице у Рели было, хотя дешёвое, но привлекательное, а обувь она покупала самую лучшую – берегла ноги. И у неё уже украли сарафан, когда она, два года назад ездила с яслями ещё, самыми маленькими детишками в Малаховку, на дачу.  Красивый был сарафан – она тогда расстроилась, до слёз. И украли кто-то из своих – с ними тогда много студенток медицинского техникума выехали – вроде как практику проходили, заодно денег заработать. И кому-то из девчонок приглянулся Релин сарафан – она была уверена. 
А сегодня Реля была уверена, что Галина договорилась с кем-то об этой краже, при этом мечтала оставить соседку без платья и босоножек. Но друзья её, воры позарились лишь на сумочку Релину, потому что думали в ней много денег. Заодно и Галкину сумочку – менее привлекательную «украли».  Они Галке сумку вернут сегодня же – Калерия была уверена. Наверное, соседка отругает их, что платье Релино не взяли?  Но куда бы эти воры делись с платьем – оно было приметное.
– «Впрочем, Москва большая, - подумала горько Реля, - и приметное платье можно продать незаметно, если у подруг воров фигуры не те.  А  Галка – меньше меня ростом – ей бы платье не подошло. И где бы она его носила, если живём в одном доме?  Но тоже бы продала – такая разбитная бабёшка  -  на всякое плохое дело пойдёт.  И сапожки прошлой зимой Галина украла у меня. Разумеется, ведь она всегда нос совала в мою группу, когда я с детьми гуляла на улице. И новые мои сапожки очень ей понравились. Украла, да продала.  А я как мучилась, потому что пришлось идти по улицам,  в чужих валенках, сорокового размера. Как гуляла с детьми в них, так и по улицам пришлось пройти. Это был ужас! И ужас продлился, потому что сосед Слава, встретил нас с Олежкой в дверях известием, что его девочка заболела корью. И если  мы с Олежкой войдём в квартиру, то сидеть нам на карантине дома три недели. В сад ребёнка не возьмут, а мне ведь и учиться надо было и к Верочке ездить – будь она неладна – вампирша-сестра моя!  Сколько она мне доставила неприятностей. Хорошо, что Вадим мне встретился по пути, когда я шла с Олежкой в валенках сорокового размера. Утешал, этот хорошо одетый парень, когда мы шли к дому, что валенки мне тоже идут. И чтоб я не рыдала о сапожках – он мне новые купит. Это для него не проблема – у него есть блат в любых магазинах. И купил, спасибо ему, хотя я отказывалась с ним встречаться».
- О чём думаешь? О пропаже своей? – перебил её мысли Володя. – Первый раз тебя обокрали?
- Если бы первый! Можно сказать, что третий. И это только в Москве.  О том, как обворовывали в общежитие,  когда я жила в Симферополе, не говорю. Но если о первой краже в Москве я почти забыла, то вторая была два года назад, в детских яслях, где я работала.
- Что украли?
- Сапожки. Это случилось потому, что я гуляла с детьми в валенках, а сапожки оставались в группе.
- Да. Обувь купить по ноге очень трудно. А сапоги женские особенно. Я знаю, как студентки наши мучаются. И украли твои сапожки кто-нибудь из своих сотрудников?
- Да. И думаю, что вот эта самая Галина, с которой я сегодня приехала на Фили и к Москве-реке.
- Зачем ехала с ней, если знаешь, что она – воровка?
- Это до меня лишь сейчас дошло, что, и сапоги она украла.
- Как же ты потом домой шла. В валенках?  Для такой модной девушки это неудобно.
- Модной? Я все вещи покупаю дешёвые. И сапожки были тоже не дорогие. Но и их жалко.  Как ты правильно заметил, купить подходящую обувь в Москве трудно, потому что процветает спекуляция. И обувь из магазина всю растаскивают спекулянты, продавая потом втридорога. А эти мне достались совершенно случайно, как и все мои вещи попадаются просто чудом.      
- Расскажи, как ты шла по улицам Москвы в валенках. На тебя, наверное, москвичи таращились, как на деревенскую девушку?
- Нет!  Случайно меня караулил давний мой поклонник – очень хорошо одетый человек. И он сказал: - «Иди спокойно. Я с тобой и сын твой с тобой. Мы не дадим на тебя смотреть как на деревенскую девушку».
- У тебя есть поклонник? – Владимир, в поисках соперника, не обратил внимания на то, что у Рели есть сын.  А ревновать её можно лишь к Олежке, потому что ему было отдано безраздельно её сердце.
Слова Володи несколько развеселили: - «Какие они все ревнивые!  Муж меня тоже ревновал, немного,  а когда захотелось расстаться, то мне припомнились «грехи», которых не было».
- Это давний, хотевший на мне жениться парень, но я не пошла за него, - сказала она.
- И он так и не женился ни на ком?
- Зачем? Вот когда он подстерёг меня, то с целью напугать, что женится, если я не согласна.  Как видишь, даже «девушке» в валенках, - пошутила Реля, - ещё делал мне предложение.
- И это при том, что рядом с тобой находился сын? Его мальчишка?
- Нет.  Мой сын родился от неверного человека, который хорошо ухаживал и любил, пока мы жили в Симферополе. Там же я родила сына, а приехали мы в Москву, когда Олежке было почти семь месяцев. Приехали в семью спекулянтов – рассказывать о них не хочется – потому что эта семья так активно вмешалась в нашу жизнь с мужем, что развели нас в мгновение ока.
- К моему счастью ты свободная, потому что не будь так, я не смел бы, ухаживать за замужней дамой.
- Да и кто бы тебе позволил? – улыбнулась Калерия. – Я не такая шальная женщина, как Галина, которую ты видел.  Она разрешает себе делать людям неприятности, я нет. Ну, если только по недоразумению, что у думающих людей случается редко.  А я отношу себя к таким людям.
- Значит, мне повезло!  А сколько лет твоему сынишке?
- Большой уже – бегает и песни поёт.  Пятый год пошёл моему соловушке. Сейчас у бабушки, в Украине, и через четыре дня я поеду за ним.  Соскучилась по сыну – просто слов нет как.  И если бы не экзамены, то уехала бы раньше, на крыльях бы летела.
- Хорошо, что и я поеду на каникулы, а то скучал бы безумно.
- Уже и безумно? Не кидайся словами. Вот тот, который нас встретил с сыном, когда я в валенках домой шагала, тоже много лишних слов говорил.
- Расскажи мне о том типе подробно, чтоб я не сделал таких ошибок, чтоб не потерять тебя.
- Ой, как ты много захотел! Мне сегодня сдавать экзамены и надо думать о том.
- Прости, кажется, я, действительно, зашёл очень далеко. Да не печалься ты так. Сумочку, если даже она дорогая, ещё купим тебе.  Экзамены ты сдашь и без шпаргалок. А деньги – это пустяки. Завтра же на пароходе я дам тебе, сколько хочешь, потому что получу две стипендии за каникулы. Сегодня же дам лишь на еду тебе, это, чтоб ты завтра не передумала  поехать со мной.
- Ни в коем случае я не стану замахиваться на твои отпускные стипендии.  Тебе ведь тоже надо маме и отцу что-то купить, как и Герману его большой семье.
 - Ещё один  не скромный вопрос.  Как ты устроилась в Москве, если тебя сразу развели?
- Расскажу тебе об этом на пароходе, хорошо? Если мы вспомним об этом, и ты пожелаешь меня лишний раз травмировать. А теперь коротко. Я москвичка теперь – прописана в Москве. Живу с сыном почти в Центре столицы.  Это очень удобно, потому что все хорошие школы, куда будет ходить мой сын – в Центре.  Все театры там. Я уж не говорю  о кинотеатрах и музеях, которые мы с Олежкой станем посещать.
- Надеюсь, что пригласишь меня в гости сегодня? Чтоб я посмотрел Центр Москвы – потому что наш институт находится в Тимирязевском районе, это довольно далеко от вас.  А для этого назначаю тебе встречу у памятника Пушкина. Сможешь до восьми часов справиться со своими экзаменами?
- Наверное, смогу. Они у нас с пяти часов начинаются. Я всегда первая сдаю экзамен и ухожу. Это у меня со школьной скамьи.  Знаешь, - развеселилась Реля, - как я сдавала экзамены в десятом классе?  Это умора. Первый раз меня парни из нашего класса просто втолкнули, когда вызвали, кто сам хочет сдавать, то-есть добровольно. Втолкнули, потому что трусы. Я не слышала, как вызывали, только пришла.
- Я знаю этот фокус. Всегда пытаются хорошего ученика пустить вперёд, чтоб он хорошо ответил, и после преподаватели уже мягче принимают экзамены.
- Всё это так. Но, ответив первый раз, я уже не позволяла себя вталкивать – шла сама.  А сдав, сразу уходила, не дожидаясь объявления результатов.
- Даже так! А где школьная солидарность?
- Торчать у дверей, переживая за других, которые меня насильно толкают вперёд? У меня времени на это не было. Сестрёнки маленькие – надо было им супы, варить, и другие блюда готовить.    
 - Так ты ещё и сестрёнок вырастила? Героиня!
- Не так уж хорошо и вырастила. Мама с любимой дочерью – это моя старшая сестра – когда я покинула родной дом, очень их испортили.  Это я тоже тебе на пароходе расскажу, если захочешь.
- Понимаю тебя и ругаю за лишние вопросы.  Но на пароходе мы с тобой больше станем целоваться, а не разговаривать.
- А вот о поцелуях на людях даже не мечтай. Станем рассматривать берега, где проплываем, внимательно слушать экскурсовода, а целоваться – ни-ни.
- Почему же так сурово? Все наши студенты и студентки уже перецеловались на глазах у меня по много раз. А я с такой девушкой да не стану целоваться.
- Хочешь целоваться – выбери другую. А я ещё мужу запрещала себя целовать на глазах у людей. И с тобой этого не позволю.  Вот так, парень!  Состоится наша встреча сегодня у Пушкина или ты более покорную  себе поищешь?
- Вот я дурак! – Хлопнул себя по лбу Владимир. – Опозорил себя в глазах  своей Королевы. Прости меня. И всё, что ты сказала, я крепко запомню. Приходи на Пушкинскую площадь, прошу.
- Хорошо. Но ты узнаешь ли меня на Пушкинской площади? Там всегда, даже летом, много народу.
- Как не узнать, если ты окажешься самой яркой среди всех?
Калерия улыбнулась: - Какие слова! Но не думай, что хвастаюсь, мне много раз их говорили. И до свидания. Расстаёмся мы с тобой на Арбатской площади, если ты захочешь и ехать со мной в метро.
- А ты как думала, не захочу?  Мне каждая секунда, проведённая с тобой в радость. Никогда не встречал таких удивительных девушек.
- Спасибо за комплимент. Да, ещё. Не вздумай придти с цветами вечером. Я не люблю цветы в букетах. Мне их жалко срезанными видеть, потому что сама когда-то сажала и люблю на них живых любоваться.  И кстати, на площади Пушкина,  много растёт цветов. И фонтаны – так что не соскучимся.
- Где уж с тобой соскучится! Просто смотреть на тебя и то радость.
- Послушай. Мне уже это говорили. Ну, да ладно. От тебя слышать тоже приятно. Прости меня.
- Я привыкну, что тебе нельзя без конца повторять, что ты красивая. Но смотреть-то можно?
- Ты представляешь себе, как может чувствовать себя девушка или женщина, на которую смотрят, не отрывая глаз? Что у неё что-то не в порядке. Например, у меня, в электричке, вот в этой самой на которой мы сейчас поедем…
- Эта Филёвская линия – просто чудо! – перебил её Володя. – Если ты заметила, когда ехала сюда, то она два раза выруливает на поверхность и такие виды Москвы открывает. Например, как ты говоришь, район, где вырисовывается гостиница Украина.
- Там ещё мост красивый виден и естественно Москва-река, но в городских условиях,  берега её одетые в бетон и особо там не покупаешься.
     - Что ещё ты заметила?
     - Церквушку – просто чудо – как ты говоришь.  Жаль, что мы не пошли на станцию «Фили», а едем от «Филёвского парка».
     - Сходим мы с тобой к этой церкви – там, кажется, музей какой-то.  Но что ты увидела на противоположной стороне, от гостиницы «Украина»?
     - Но, увидев прекрасный уголок Москвы, разве можно вертеть головой в другую сторону?
     - Здорово ты сказала!  Но на другой стороне находится «Новодевичий монастырь», на кладбище которого похоронены многие знаменитости.
     - Боже мой! Я же ходила в «Новодевичий монастырь» смотрела на памятники выдающихся людей.  Там и жена Сталина похоронена – Аллилуева. Такой красивый бюст ей поставили. Но посмотреть на «Новодевичий монастырь» издалека, из окна вагона!  Как это я проморгала?
     - Что ты волнуешься? Сейчас поедем, и посмотришь на чудо издали – это потрясает. Но с кем ты ходила в «Новодевичий  монастырь»? В него попасть не очень просто.  Наверное, тот твой друг организовал, если у него есть связи?
     - Связей у того типа много, но это не тот человек, с которым можно ходить в святые места.  Тот «друг»  больше по картам понимает, но не географическим, а игральным. Но вот мы и у метро. Ты дашь обворованной девушке пятак, чтоб я могла опустить его в турникет?
     - Такие слова знаешь.  Откуда? – говорил Володя, доставая кошелёк, и опуская в щели турникета, за Релю и себя по пять копеек.  Они прошли на платформу. – Дам тебе на еду три рубля сейчас, заверну их в бумажку, чтобы ты не в руках их держала, а спрятала туда, куда все девушки прячут.
     - Куда это? – не поняла Калерия.
     - В лифчик, по простому говоря, - наклонившись к ней и, покраснев, сказал Владимир.
     - Вот уж никогда там не носила деньги, -  тоже покраснела Калерия. – Но сейчас придётся. Тем более, что ты завернул их в чистую салфетку. – Она быстро спрятала деньги. – Спасибо. Я отдам тебе их, как встретимся на Пушкинской площади.
     - Вот за этим и даю, чтобы ты туда не забыла придти, - усмехнулся Владимир. – Но словечки откуда такие ты знаешь?  Отвечай!
     - Нет уж! Если это такая интересная ветка, то постарайся поставить меня сейчас в вагоне так, чтоб я не пропустила «Новодевичий Монастырь». Подозреваю, что ещё там есть интересные памятники?
     - Но до тех мест, где электричка выскакивает на свет божий ещё  далеко, потому у меня к тебе ещё вопросы.  Не хочешь отвечать на глупые вопросы – я соглашусь, не прав, задавая их риторически.
     - Это, какие вопросы?
     - Ну, о терминах я завернул. Словах удивительных то-есть.
     - Господи! Откуда я знаю, что пропускник в метро называется турникет? Да услышала от кого-нибудь.  Это же неважно. Задавай более важные вопросы.
     - Хорошо. О поклоннике твоём, который картёжник, ты потому и замуж не пошла, что играет?
     - А ты как думаешь? Чтобы я с малым ребёнком – а Олежке тогда два года было – отдала себя в плен к шулеру какому-то. Который выиграет, то эти деньги нечестные – руки жгут. Но больше тот типчик проигрывал. Разумеется, от этого он не бедствовал – у него мать работала директором ресторана.
     - О!  Директором ресторана, в Москве! Большие деньги ей к рукам прилипали. Поэтому и не жалко велико возрастному дитяти дать сотню-другую в месяц, когда люди на десятки живут.
     - Больше она давала своему сыну. Он ещё и в институте учился. Знаешь, каким барином себя чувствовал?  Этакий Рокфеллер, которому не жалко проиграть в неделю тысячу рублей. Не знаю как для матери – тяжело ли это было – а если бы я вышла замуж за игрока?  Не всегда же мать ему давать денег станет. Её, запросто, могут посадить – это и Вадим мне говорил. Кроме того, она против нашего брака была – я это точно знала, хотя Вадим мне этого не говорил.
     - Ты это чувствовала? У тебя такая интуиция?  Знаешь это слово?
     -  Да. Наверное, ранее тебя узнала. Мне с детства попадались интереснейшие люди, книги, что такие слова как интуиция для меня игрушка. А вот знаешь ли ты слово реинкарнация?  - Калерия уводила разговор от Вадима. Ей не хотелось говорить с Владимиром о его предшественнике. Реле казалось, что неприлично обсуждать человека, который ей ничего плохого не сделал.  Или сделал, раз так противилась Реля браку с ним, на радость возможной свекрови?
     - А что такое реинкарнация? – спросил Владимир, но тут поезд их выполз на улицу и Калерия, не отрываясь, смотрела на церковь в Филях, в музей которой она уже мечтала сходить.

продолжение   >>>    http://proza.ru/2009/08/16/752