Баба Люда злилась с утра.
Коля, ее сожитель, тоже нервничал, - если Люда злится, хорошего не жди. В сущности дура она, хоть и добрая.
Накормила вон киношников завтраком, а Коле и чаю не налила.
Ну да он привычный, сам себе сделал и, громко сёрбая, наблюдал у окна, как киношники выруливают на УАЗе в чисто поле осваивать натуру.
И ведь сами посудите! Не по девкам же едет он, и не к собутыльникам!
Что, много пьет он? Спроси любого, всякий скажет - нет! Грех жаловаться!
Правда, киношники как раз пьют изрядно, - это есть, не скроешь, и даже Люда видала, - но не за работой. Это нашим - хоть работа, хоть день парижской коммуны, одно дело - бухара. А тут другое, тут культура! И денег дадут. Ни за что. За рожу.
Чай иссяк, и Коля отодвинул чашку с нарисованным красным сердцем и надписью «Светлана».
- Моя цяфка! – завизжало сзади.
Это Светка, четырехлетняя внучка Люды, подобралась бесшумно. Коля отшатнулся.
- Твоя-то, твоя, а чаю что ль нельзя попить! – сказал он сюсюкая.
- Невьзя! – сердито буркнула Светка.
- Ты рази жадная девка? – Коля сказал поосторожней.
- Вадная! – Светка, цапнув чашку, убежала в комнату.
Дитё, оно и есть дитё, а только Светланка, зараза, не по годам чутко ловит бабкину линию и спешит подыграть нарочно... Такова порода женская!
- Светка! – кликнул Коля.
Куды! Не отзовется! Еще напоказ в обратную сторону глядит, точь-в-точь тебе Люда. Увидала, как за забором проплыл Андрей с крестом на спине, и бегом на двор к нему. «Клест! Клест!» - кричит.
Андрей – киношный декоратор. Он не уехал с остальными, а остался строить для съемок старое кладбище на поляне. Коля вчера помогал ему таскать доски для могильных крестов и наблюдал за работой. Получалось похоже, и как бы из ничего. Так и не подумать!
На дворе было пусто.
Коля присел на оглоблю, посасывая самокрутку из газеты и выдувая сквозь зубы плотный желтый дым. Он всегда крутил из газеты, ему так лучше нравилось. Привозили было мальцы из города настоящую специальную бумагу для папирос, но самокрутка из нее оказалась безвкусной, что не накуришься. Так он и крутил из газеты.
Лаймус высунул нос из конуры и зарычал на гусей, которые со вчера сидели, забившись в угол между забором и хлевом.
- А ну цыть! – топнул на него Коля, – Это гуси.
Лаймус покосился с досадой.
Гусак боком посмотрел на Лаймуса, затем на Колю, и издал тихий горловой звук. Он уже больше суток не смыкал глаз. С той минуты, как их унесли с обжитого было петербургского балкона и грубо затолкнули в мешки, оставив лишь шеи снаружи, он чутко нес вахту, оберегая подругу от людей и животных. Дорога в тряском УАЗе, двор, наполненный чудными тварями, что еще придумают эти коварные люди? Гусыня безмятежно спала, спрятав голову под крыло.
Самокрутка вспыхнула у самого ногтя, и Коля щелбаном пульнул ее в навоз.
Лаймус залаял, видя, как во двор, оборачиваясь и пошатываясь, входит Ольгерд. Лаймус хорошо знал Ольгерда, потому лаял неискренне, для формальности.
Ольгерд приблизился, размахивая пластиковой полуторалитровкой.
- Мать честная! – прохрипел он, вытаращив глаза, - Чаво эт у вас там, за домом?
- А чаво там? – как можно равнодушней спросил Коля.
- Чаво, чаво! Могилы там!
- У! Да ты в хмелю!
- Сам ты в хмелю! – обиделся Ольгерд, - Поди поглянь!
- И глядеть не хочу, - продолжал Коля, - Тебе мерещится спьяну, а я волнуйся!
- Да ты!.. Ты!.. Вона глянь! – Ольгерд махнул рукой за дом.
- Чаво я там не видал?
- Кресты!
- Ну, кресты и кресты! Тоже горе. Кино будут сымать.
Ольгерд замер, глядя на Колю.
- Ат, едрена вошь! А я-то думаю!.. Вчера шел, смотрю – крест! Ё – думаю, что, умер кто? А сегодня – мама родная! – много крестов, думаю, ё! Что, много умерло? У нас-то по хуторам и народу столько не наберется! А ты-ить знал все?!
- Чаво знал?
- Про кино-то, да про кресты?..
- А как же!
- И меня морочил тут!
- Сам себя и морочил. Кресты увидал, а ореть – могилы!
- Могилы и есть. Я тут может протверёзел с перепугу!..
- А тебе не во вред.
- Ладно! – махнул рукой Ольгерд, - я по делу.
- Твое дело из-за лесу видать, - Коля кивнул на пустую бутылку в руке у Ольгерда.
- Так и уважь…
- А ты в дом зайди, там тебя уважут.
Не то чтобы Коля не хотел уважить, но чувствовал, что говорить сейчас с Людой ему не стоит. Пусть Ольгерд попытает, а там видно будет.
И он отошел к будке, вроде поглядеть, есть ли вода в собачьей миске, потрепал Лаймуса за холкой, а сам прислушался, что в доме.
Ольгерд, потоптавшись на пороге, промямлил что-то, но Люда перебила:
- Чаво пришел?
- Ну тык!..
- Чаво тыкашь? Я тя ня звала!
Хорошо, что не пошел, - подумал Коля, - насмешил бы людей. А Ольгерд уже причитал по-малецки:
- Баблюд, так болезно с утра…
- А я те ня врач!
- Литрушку бы!
Потом была пауза. Люда умела молчать со значением, что твой прокурор, Коле ль не знать!
- Деньги принес, аль снова в долг?
- А принес! – ответил Ольгерд великодушно.
- А за вчара?
- И получите!
Послышалось топанье Люды, звук отпираемого сундука, плеск самогонки...
Видать Ольгерд сегодня богат, может Люда и подобреет...
Коля задумал рискнуть. Он дождался пока Ольгерд уйдет за ворота, и, как ни в чем не бывало, шагнул в сени, где Люда возилась с молочным ведром. Упрямая баба! Не видит ни черта, не столько нальет, сколько расплещет, а от надо ей ведрами погрюкать…
- Че грюкашь, давай помогу, - сказал он пообыденней.
Люда, как стояла, накренившись, сюда задом, так и замерла. Недобрый знак. Коле сразу же скучно стало. Люда и лицом-то глядя не всякий раз рублем одарит, а коль уж задом…
Наконец донеслось:
- Помошник нашолси! Домовой – управдом!
Не подобрела. Поздно выяснил, да теперь уж что! Коля махнул рукой и шагнул на двор. Вслед долетело:
- Управлялись без таких!
Аж неприятно. Коля плюнул и увидал Андрея. Тот стоял как раз за домом, и, наверное, все слыхал. Вот и здрасьте! С такой бабой хоть из дому не кажись, острамит на весь мир, и даже нарошно! При людях ей вроде приятней даже!
Коля сделал безразличный вид.
- Думашь чаво орёть? – сказал Андрею, - Не хочет, чтоб уезжал с вами-то! Того и ореть.
Мог не говорить. Вся группа съемочная еще вчера поняла. Люда аж икнула, как узнала про ту экспедицию. Сразу смолчала, но потом на Наташку, ассистента по актерам вызверилась. Ни за что ни про что! С говнецой, говорит, девка. На ровном месте! Ревнует ведь! Вот умора!
Андрей пожал плечами и пошел к своему штабелю. Коля потянулся следом. А Люда, - даром, что слепая, а слышит то, что ей не надо совсем, - выглянула из дому:
- А и езжай, коль заждались! – сделала паузу и прибавила, - Пригрей-от бродяжку, а яму испидиции снятси!
Стыд потеряла совсем. Коля ничего не ответил. Сказал только шепотом:
- Ореть как дура, а че орать, не по девкам еду! – а потом, обернувшись к Люде, негромко, но так, чтоб слыхала, - Че орешь-то! Не по девкам еду, поди!
Старуха подбоченилась насмешливо:
- По девкам! Ты в зеркало на ся глянь! Тот ишо кавалер! Эпалит с легким паром!
Коля опять промолчал, лишь плюнул в сторону, да рукой махнул. Но подумал и добавил еще, заикнувшись:
- Д-дура!
День, считай, пропал. Хотел сегодня масло бить, да теперь набьешь-то, под Людкины ущипы! Ишо поди ведро у ней отбери! Не отдаст! Эх, пропало масло!
Чтобы руки занять, пошел пособить Андрею.
С Андреем легко было работать. Андрей все больше молчал, а если и говорил чего, то только про дело, или о том, какая тут вокруг природа. Коля выкапывал глину и месил ее с водою в тазу, а Андрей обмазывал потом ею деревянные кресты. Те получались вроде каменные.
Коля мучительно злился на Люду, но, прозлившись так полдня, уже захотел отвлечься разговором.
- Кино-то ваше как называться будет? – спросил он у Андрея.
- Фильм? Еще, кажется, не утвердили, но рабочее название «Забавы страсти».
Коля наморщил лоб.
- «Забавы страсти», - медленно повторил он, и улыбнулся насмешливо. – А че название-то плоховато!
Андрей моргнул удивленно.
- Вообще-то это дело режиссера.
- Ну да, ну да, - закивал Коля.
Со стороны дороги возникла шаткая фигура Ольгерда. Он шел к дому, но глянул через огород в их сторону и свернул. Коля решил не обращать внимания и согнулся над тазом с глиной.
- Кино будет? – спросил Ольгерд, приблизившись. Его качало сильней, чем утром, и слова выходили невнятно.
- Чего? – переспросил Андрей.
Коля понял, что Ольгерд не узнал его спьяну, и не стал пока сам объявляться.
- Слыхал-ить, кино будет! - повторил Ольгерд.
- Кино, - понял Андрей, - конечно будет!
- Зачем? – спросил Ольгерд коротко и икнул.
- Как зачем, - Андрей смутился, - чтобы люди смотрели, искусство ведь!
Ольгерд помолчал, икнул еще дважды и продолжил громче:
- Ну, снимешь ты кино. И что, нам оттаво лучше жить станет?!
Коля не сдержался.
- Тебе уж с твоим Йованом точно не станет!
Ольгерд вскинул хмельной глаз.
- Че, меня знаешь?
Коля, головы не подымая, а продолжая глину мять:
- Да кто же Ольгерда Рыжего не знает! Нет у нас таких, чтоб не знали!
Ольгерд встрепенулся весь, плечи напряг и зашагал на Колю, а когда приблизился совсем, Коля распрямился быстро и рожу скорчил дурачью, – рожи у Коли всегда получались. Ольгерд шагнул назад и напряг свои румяные глазки.
- А! Это ты, придурок! – взвизгнул он наконец, - А я уж подумал!..
- Ишь ты, думатель! – ответил Коля и повернулся к Андрею, - Ты яво не слушай! Он не смыслит ничаво! Деревенщина!
При этих словах Андрей отчего-то улыбнулся.
День проходил бесполезно. Люда, изображая работу, переливала из пустого в порожнее, проливая, меж прочим, немало, просыпая на пол картофельную кожуру и затаптывая ее меж мокрых досок. Молока крынку перевернула, потом тряпкой обмокнула, пожмакала, ничего не вытерла, и сама по тому всему сверху ходит, грязь разносит. Коля не вмешивался, боясь лишних криков. Прикидывал только, сколько времени уйдет потом на ликвидацию стихийных последствий.
Лаймус напряженно двигал ушами и пристально глядел на гусей, дразня сам себя. Раззадорясь не в меру, визгливо бавкнул.
- Цыть! – отозвался Коля.
Ему захотелось пнуть пса ногой, и он даже замахнулся было, но вдруг подумал, что животина-то не виновата в такой бесплодной катавасии. Он топнул лишь для острастки и сел на свою оглоблю.
Выглянула из сеней баба Люда, шаря слепыми глазами по телеге, где он сидел. Видеть не видит, а, верно, услыхала, как он Лаймусу цыкнул.
- За коровой бы сходил, – сказала строго.
Коля матюгнулся в сторону и уткнул руки в боки. Он и без того помнил про корову, сам собирался уже, а тут жандармерия и явись!..
- Чаво нахохлился? – баба Люда разглядела наконец его силуэт. – Что пятух сидит! И проку как с пятуха!
Так и сказала! Как с петуха проку!
Коля плюнул с достоинством, и шагнул к калитке.
С другой стороны во двор въехал УАЗик, киношники возвращались с натуры. Коля махнул им рукой и вышел в поле.
Первым из машины выпрыгнул оператор Никита.
- Не сердитесь, Баблюда, - сказал он утешительно, - мы вам Николая через недельку вернем.
- Никола-ая! – протянула она насмешливо. – А пущай едет! Кому ён нужон, тот… Николай! Чай не украдут нас без няво!
- Не надо так! - засмеялся Никита, - Мы только эпизодик снимем. Посидит на бревнышке спокойно, поулыбается, даже ничего делать не надо, и сразу вернем. Ничего опасного! Никаких гастролей, лимузинов, красоток! Ничего такого! Под мою ответственность!
Баба Люда нахмурилась еще больше:
- Тоже, звязда икрана!
В этот момент калитка распахнулась, и во двор, мотая головой, вбежала корова. Следом влетела палка, всполошив дворовых кур.
Киношники повернули головы. Лаймус зашелся.
- Ат дура! – Коля вбежал во двор, захлопнул калитку, подхватил с земли палку и метнул ею в коровий зад. – Ат дура!
Животное брыкнулось от удара и поскакало мимо открытого хлева прямо к УАЗику. Гусь шикнул, заслоняя крыльями проснувшуюся подругу. Киношники, вылезшие было из машины, попятились. На месте остался только перепуганный осветитель Дима. Он успел уже выгрузить на землю дорогостоящий софит, и приготовился защищать его насмерть, стоя со штативом наперевес.
- Куда-а-а! – заорал он в ужасе и очертил штативом в воздухе как бы защитный круг. Корова, совершив лихой пируэт, повернула к дому, а оттуда снова к калитке.
Коля заметался, силясь достать палкой по коровьему хребту.
- В хлев! В хлев, дура! – хрипел он.
Корова, пройдя новый круг, наткнулась глазами на свою слепую хозяйку и взмыла на дыбы, снова поразив всех грацией, несвойственной её племени. Аккуратно обогнув бабу Люду и подоспевшего Никиту, она развернулась в воздухе и помчалась в обратном направлении.
- Чаво! Чаво это? – Люда всплеснула руками, поймав слабым глазом проплывшую мимо тушу. – Чаво ишо дурак натворил, бляха-Натаха?
- Ну, сучья дочь! – Коля выпятил грудь колесом. – Щас я тя!.. Щас мы!..
Он бросился к хрипящему Лаймусу.
- Я псом её!..
- Угомонись! – вскричала баба Люда. Она начинала понимать, что происходит, - Угомонится тоже щас. Сама пойдёть!
- Я угомонюсь! – Коля замахал киношникам, - Ну, разойдись! Пса пущаю!
Лаймус все понял и залился с новой силой. Хвост его радостно замелькал влево – вправо. Коля расстегнул ошейник, киношники прижались к забору, а Лаймус, почуяв свободу, замолчал сразу и со всех ног мимо коровы помчался в угол между забором и хлевом, где нервно водил крыльями перепуганный гусак. Собачьи челюсти впились в крыло, гусак дернулся и загоготал, гусыня отпрыгнула в сторону и прижалась к забору.
- Скотина! – гаркнул Коля.
- Гуся спасай! – взвыл продюсер. – Нам снимать его завтра!
Киношники подступили к хлеву.
Никита схватил Лаймуса за хвост и дернул на себя. Лаймус согнулся вдвое и, отпустив гуся, щелкнул зубами перед носом у Никиты. Все бросились врассыпную, только Коля потянулся схватить пса за гриву, но тот ловко вывернулся и цапнул Никиту за лодыжку.
Гусак, между тем, продолжая гоготать и махать крыльями, подскочил к своей подруге, и, оторвав её от забора, погнал на другой конец двора, где топталась в бурьянах забытая корова. На всех парах гуси влетели прямо к ней под копыта. Корова сжалась в комок, и кое-кто из очевидцев говорил после, будто она «медленно взлетела над землей, махая ногами, как крыльями, и плавно, в четыре касания, приземлилась на середину двора рядом с бабой Людой». Та обернулась на топот, но так ничего и не разглядела.
Лаймус, тем временем, ловко юркнул меж человечьих ног и в три прыжка оказался в бурьянах, откуда доносился недовольный гогот. По качающимся метелкам травы можно было следить за его движением. Чуть влево, чуть вправо и…
Наконец раздался гусиный вопль и сразу же – короткий собачий визг.
Люди мчались сквозь бурьян на звуки битвы.
Через пять минут Коля выволок за ремешок Лаймуса, который упирался четырьмя ногами и силился вывернуться назад.
Потом киношники поодиночке поймали гусей, на удивление целых, но ошалевших.
Коровы нигде не было. Ее искали все.
Калитка отворилась, и во двор заглянула Светланка.
- Бабуфка! – позвала она.
- Стой, дочка! – заволновалась баба Люда. – Там стой, пока корову ловять!
- Я ить видеуа! Каова в хъев побязала!
А в хлев-то и не заглянули! Глядь - действительно! Стоит, прижавшись к стене, присмирела.
- Ат, красотка! – ахнула баба Люда, - Загонял тя артисть! Где ить он? Тот Николай!
Коля пропал в суматохе, пока искали корову.
- Я-ить видеуа! – сказала Светланка. – Он в хаодную паавину пофол!
- В холодную половину? Ой ты, дочка! Ты ж мои глазаньки!
- Бабуфка, он у тя фамагонку взяу из фундука, бьяха-Натаха! Я фсё видеуа!
- Самогонку! – баба Люда хлопнула себя по колену. - Ой-ить ворюга, артисть! В гастроль ушел, дак яму и лямузин ня нужон! Пригрей-от такова!
Пошли в холодную половину – дверь заперта. Стали стучать – в ответ надсадно завыло радио.
Целую ночь Коля просидел взаперти в холодной половине дома с приемником, включенным на полную катушку. А баба Люда топталась по дому и, двигая пустыми глазами, ворчала к каждому силуэту:
- Жаль, ня то кино сымаити! Вона, чё сымать-ты надо! Про таких-от дурачков в натуральным виде!
2008