Моя первая любовь была музыкальная, он замечательно пел, а к тому же имел склонность к бродяжничеству, что почему-то меня сильно привлекало. Мне было пять лет, а его звали Трубадуром из «Бременских музыкантов». Мгновенно запомнив все песни с двух любимых пластинок, я распевала их где только могла. Но, увы и ах, совсем скоро веселый романтик Трубадур был забыт, и сердце было отдано отважному, решительному, бесшабашному супергерою того времени Д’Артаньяну. Мне уже было одиннадцать лет, и с подругами мы с головой были погружены в гламурные были-небылицы.
После выхода фильма «Три мушкетера» все мои подружки грезили во сне и наяву мудрым красавцем Атосом, я же была предана своему Д’Артаньяну, но после просмотра фильма об отважных мушкетерах все мои мысли были только о Михаиле Боярском. Он так профессионально слился со своим героем, что в принципе отличить одного от другого было уже сложно.
Любой фильм с участием обожаемого актера ожидался как самое заветное желание, а на Ленинградское телевидение было написано несколько писем от якобы разных людей с огромной просьбой повторить фильм «Три мушкетера».
Моя закадычная подруга Юлька Мошинец, где только могла, добывала фотографии Михаила Боярского, приносила мне, а я была от счастья на седьмом небе.
Однажды, распираемая от радости, Юлька принесла новую фотографию, но моя реакция ее озадачила. Я взяла фотографию в руки, томно посмотрела в окно и глубокомысленно изрекла: «Ах, Юль, это так безответно, что у меня все прошло…»
Юлька недоуменно хлопала глазами, ничего не зная о том, что у меня завязалась дружба с одноклассником Юровым Антоном.
Не могу сказать, что мои чувства к Антону были схожи по своей силе к Трубадуру или Михаилу Боярскому. Антон не пел, не носил такую шляпу, не снимался в кино, а о дуэлях имел смутное представление, хотя один раз хотел прыгнуть из окна третьего этажа по моей просьбе.
Но зато Антон много читал умных книжек, с ним было интересно поговорить, и он был высокого роста.
Я была в том нежном тринадцатилетнем возрасте, когда мальчик несет девочке портфель из школы и оба при этом неизмеримо счастливы. Мы же с Антоном часами болтали по телефону, он напрашивался в гости, что льстило мне до невозможности. А однажды на Новый год принес в подарок медовый пряник, после чего я поняла, что моего друга посетила любовь и, конечно, ко мне.
После подаренного пряника из-за какой-то ерунды мы с Антоном поссорились. Инициатором конфликта была я, со своим вредоносным нестерпимым характером.
Вечерние прогулки с папой проходили, конечно, мимо дома обиженного мною мальчика. Я вздыхала, глядя на свет в окнах Антошеньки, не зная, как же с ним помириться. Мыслей о том, как закопать топор войны и раскурить трубку мира, было много, но все они были бестолковые. Я звонила по телефону и молчаливо сопела в трубку, Антон безучастно сопел мне в ответ. И так мы проводили время между уроками.
Папа был в курсе всех моих сердечных терзаний и в одну из вечерних прогулок предложил: «Слушай, Свет, а давай ему в квартире вырубим свет?!»
«Да, пусть маленькое хулиганство, но ведь только тогда Антон наконец-то поймет все мои терзания и переживания», – подумала я.
Когда дело было сделано, мы с папой тихонько пошли по осенним тихим улочкам, и я даже представить себе не могла, что через пару месяцев мое внимание привлечет рыжий Юрик.
Чем он мне понравился, не знаю. Недостатков у него было во много раз больше, чем достоинств. Шалопай с добрым и отзывчивым сердцем, вот что я могу вспомнить о нем, пробираясь через джунгли прошлого.
Рыжему Юрику было отправлено письмо прекрасной незнакомкой в виде меня. В письме было переложение с небольшой корректировкой письма Татьяны Лариной Онегину.
Какая реакция была у рыжего Юрика, я не знаю, потому что через неделю его забрили в армию. Тихим партизанским путем были узнаны его полные координаты, и у нас завязалась переписка.
В одном из писем я написала: «Юра, военная разведка мне донесла, что координаты твоего местоположения находятся в сумасшедшем доме, а вовсе не в воинской части».
Мне казалось это остроумным и смешным, а рыжий Юрик обиделся, на чем наша переписка благополучно завершилась.
А потом… Потом мне исполнилось шестнадцать лет, но это уже совсем другой лямур-тужур…