СТАНИСЛАВские записки
**********************
ДВЕ БЫЛИНКИ
Так получилось, что Пушкина, я знавал ещё с того дня, как помню себя, ибо родился и долгое время жил на улице Пушкина, с одноимённым тенистым сквериком, куда меня часто водили гулять и только, двумя годами позже, я начал постигать его поэзию, сперва как снотворное: Ветер по морю гуляет… -- что, заунывно читала на ночь моя подслеповатая, добрая бабушка, которая уже потом, приучила меня, каждое утро, слушать по радио популярные тогда "Сказки бабушки Арины"
Короче, к 18 годам я был настолько пропитан поэтическим чудодейственным эликсиром Великого Поэта, что даже, отправляясь в Армию, взял с собой томик "Евгения Онегина", поклявшись себе, выучить поэму наизусть, до окончания службы! Тем паче, что служил в муз. взводе и со свободным временем особых проблем не было И к тому же, оным способом, я надеялся не только культурно скоротать нудный срок службы, но и малость поправить свою, не по годам, разболтанную память. И что, собственно, мне неплохо удалось!
Так, спустя пять месяцев, накануне очередного дембеля, нас новобранцев, салаг, стали каждую ночь, поочерёдно, поднимать старички, чтобы, взобравшись на тумбочку, чётко и громко, на всю казарму, возвестить о количествах дней оставшихся до их дембеля. И не дай Бог, хотя бы на один день ошибиться, тут же, марш драить очко!
Дошла и до меня очередь. Покорно взобрался на неустойчивый, миниатюрный подиум, как положено отпарировал и не ошибся! Хотел, уже, прямо с тумбочки, нырнуть в постель, но старшой остановил:
-- Я вот, видел в твоей тумбочке "Евгения Онегина" -- и усмехнулся, не без сарказма -– неужели читаешь?!
-- Так точно, читаю, товарищ Старший Сержант! И учу наизусть! -- выпалил я, не понимая к чему он.
-- Даже так! А ну, хотя бы, выдай первый куплет… Или, слабо?!
-- Нну, не знаю, попробую, товарищ…
-- Только "без, ну" –- перебил сержант –- давай книжку! И ежели не ошибёшься, с меня стакан компота и пирожок с ливером.
И у меня, сразу, слюньки выступили по краям губ. Ещё бы, за каких-то 14 строчек призовой паёк, что для салаги, которого, в солдатской столовке постоянно и нагло обделяли старлеи, было бы самое то!
-- А если я ошибусь…
-- Не дрейфь! На очко не отправлю, –- великодушно успокоил старшой и уселся на койке, по-турецки подобрав под себя ноги, и повернушись в полумрак, гаркнул, -- Тихо!!! И вся, уже бодрствующая казарма покорно застыла в ожидании. И я начал неспеша, вкрадчиво: -- Мой дядя, самых честных правил… -- и так далее, по накатанной… Ушло меньше минуты, показавшимися мне вечностью. Но, видимо, совсем войдя в раж, я безошибочно и так проникновенно читал строфы, явно пытаясь подражать великим: Яхонтову и Качалову, знакомых мне по Радио Театру, что казарма буквально захлебнулась в овациях и криках – Браво!... Молодец салага!...
-- А дальше, что? До жути интересно!-- загорелся другой дембель, татарин -- ставлю компот и пирожок за второй куплет! –- и хитро заметил, -- но, при условии, ошибёшься, то и первый призовой паёк ,теряешь! Лады?!
Похоже, завертелось колесо Фортуны! Азарт, одним словом! Не остановишь!
-- Ладно уж, была не была! – без колебания согласился я, разгорячённый столь неожиданным приёмом И, продекламировал второй, на одном дыхании, без ошибочно! А там и ещё, пара дембелей подключились…..
-- Да он, никак, всю поэму знает наизусть, -- заключил старший сержант –- этак, он нас всех разорит!
Но, я уже было настроился читать безвозмездно, дабы продлить столь нежданный и сладострастный миг успеха, да и память свою заодно не прочь был проверить, но внезапно, появившийся на шум прапор, приказал немедленно прекратить сей, полуночный балаган!
А наутро, в выходной, дембеля, четверо, скинувшись по 35 копеек, торжественно вручили мне рубль - сорок, и попросили, мол, пока я буду трапезничать, дать им "Евгения Онегина"
И тут же, все, собравшись в единый, большой круг, дембеля и новобранцы, азиаты, европейцы... и, забыв про все минувшие обиды, склоки, межнациональные козни, вечную дедовщину, принялись, по очереди, вслух, с ужасным южно-восточным акцентом, но от души, читать роман в стихах Великого Поэта! Будто и небыло суровых солдатских будней, как и военных потрясений на планете, а Миром всёцело правила Поэзия истинной Любви и всесильной Доброты!
А я же, довольный сверх некуда, и мысленно, наизусть, прогоняя вторую главу "Онегина", отправился, но не в солдатскую опостылую столовую, а прямиком, в офицерское уютное кафе, где, по выходным, мы играли танцы. В общем, отъелся я тогда по полной, на всю оставшуюся службу и ещё даже осталось, на компот и пирожок с ливером!
Было это в тот год, как раз, после распада страны, в первые выходные сентября, когда Москва, как всегда, с помпой, отмечала свой очередной День Города и я, волею судьбы, оказался на Лубянской площади, что являла собой огромную пёструю, разноцветную ярмарку с многочисленными торговыми палатками, весёлыми скоморохами и серыми, туалетными фурами, c зигзагообразными хвостами дамских очередей И ещё стоял на своём месте, казалось непоколебимый, Железный Феликс! Но, главной достопримечательностью разгуляя являлась, в глубине площади, огромная импровизированная эстрада, где в рамках праздничной концертной программы как раз выступали, тогда ещё популярные "Самоцветы", с нестареющим, советским репертуаром! И я естественно стал пробираться сквозь живую, волнующуюся массу к эстраде, поближе к кумирам, моим же ровесникам. Но, кумиры, успешно исполнив свой очередной шлягер, тут же покинули сцену. Далее, по программе, значился Театр Зверей им Дурова, но артисты где-то застряли. Образовался непредвиденный вакуум. И тогда, на сцене появилась организатор культурной программы и, извинившись за непредвиденную паузу, объявила "свободный микрофон", мол, каждый желающий может подняться на сцену и прочитать стихотворение, своё или любимых авторов. И когда, после очередного выступающего снова образовалась пауза, я, не раздумывая, резво поднялся на сцену. Ибо, знал уже, что буду читать – а именно, популярное из лирики Пушкина. " Я помню чудное мгновение" и "Я вас любил" -- явно рассчитывая на не малый успех. Но, против моего ожидания, публика, вероятно, опьянённая столь бурными переменами в стране, зликсиром бунтарской вседозволенности, уже подчинялась новым и чуждым русскому духу литературным веяниям и не пошла на поводу, изрядно опостылевшей ей, нафталинной классики -- Или, может, НЕ ТА АУРА, что незримо витала над роковой площадью?!... Так, слева, почти над головой, ещё по летнему, жгло яркое солнце, а вот по правую руку находилось, всем, до боли и людского горя, знакомое и знаковое серое, здание КГБ – этакий трёхглавый дракон, или вернее, пятиглавый, по количеству этажей, кровожадный монстр, поглотивший за всю полувековую, Новейшую историю страны, миллионы ни в чём не повинных жизней! И всё, это наваждение под неусыпным, демоническим оком Железного Феликса, тогда ещё величественно возвышавшегося над площадью. И как то, само собой, наружу вырвались, усиленные внутренней, железно-убойной хрипотцой в голосе, патетические Пушкинские строки, –- Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь вакхальны припевы!… И далее, когда уже достиг кульминационных строчек… -- Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума…. –- я резко вознёс руки к светилу…. -- Да здравствует Солнце! – И, повернувшись к зданию….. – Да скроется тьма!!!
И в ту же секунду, до моих ушей донёсся рёв, то ли людской толпы, то ли рёв медвежий, из дуровских фургонов, только что прибывших… И я не помню, как спрыгнул со сцены и, пробираясь сквозь восторженные одобрямсы, без оглядки ринулся вниз, мимо Театральной площади, на Тверскую… Мне казалось, что за мной уже увязался хвост и что, вот-вот, этот некто, нагнав меня сзади, саданёт чем-то тяжёлым по темечку, забросит в чёрный фургон и поминай как звали Оно и понятно, хотя и забродил по стране оголтелый беспредел, но за острые выпады против всемогущего и всесильного КГБ, и тогда по головке не гладили.... Как, в прочем, и сейчас... Но уже под другой абравиатурой!