"Я должен остаться в этом городе. Я не могу покинуть его".
Он шёл, не замечая луж, не видя дороги, облепленной мокрыми листьями. Старый парк хранил молчание. Этому парку были так к лицу ажурные чугунные заборчики и редкие трамваи. Ещё миг – и уютная сепия расцветит ; la nostalgie пошлые краски не вовремя наступившей осени. Ещё миг – и будет тот поворот, а потом дорога послушно упрётся в стоянку перед железнодорожным вокзалом.
"Я не могу покинуть этот город. Я должен остаться".
* * *
Когда-то он был студент. Ссутулившись на своём месте у окна в самом последнем ряду, он доставал потрёпанную тетрадочку и рисовал. Рисовал бездумно, скупыми штрихами, ручкой и карандашом – что было под рукой. Сквозь пространство и время текли лекции. Тетрадка полнилась набросками церквушек и почему-то оленей с гротескно роскошными рогами. Вот этот, несомненно, вожак – какой красавец! А этот совсем ещё маленький. А эту часовню не мешало бы подновить – как покосилась…
Конечно, студентом быть он вскоре перестал.
* * *
Когда-то он был знаком с девушкой. Девушка работала на радио, жила, как оказалось, в соседнем доме и каждый вечер гуляла с пугливой колли. Он пригласил её в кино. Она отказалась. Он не настаивал.
Вошло в привычку лезть утром в интернет и запускать qip . До начала эфира они успевали спросить друг друга "Как дела?" и обменяться парой ничего не значащих коротких фраз. Очень выручали смайлики.
Однажды, войдя в сеть, он её так и не дождался. Не дождался и через час, и на следующий день. Он не знал, что тем утром она просто не проснулась. Может, причиной было снотворное, а может, что-то ещё. Он забросил интернет и забыл про реанимированный было радиоприёмник.
* * *
Когда-то он хотел научиться играть на скрипке, но вместо этого затвердил три-четыре гитарных аккорда, достал книжку стихов своего любимого Черногорцева и неожиданно устроил нечто среднее между квартирным концертиком и литературным вечером. Играл он плохо, приглашённые друзья вежливо скучали. Исступлённо изорвав Черногорцева, он люто напился. Утром, вынося мусор, он увидел, что окно на первом этаже подъезда разбито. Сильно болела порезанная рука…
* * *
Когда-то он стоял в центре всех дорог и с упоением ощущал каждой клеточкой свежесть и неповторимость тёплой летней ночи. Умеющему видеть чудо – что ему было до тех дорог…
А сейчас, в совсем не летний и совсем не тёплый день ему хотелось бежать, бежать, срывая по пути истеричные вопли трамвайных звонков и разбивая узоры опавших листьев. Но центр всех дорог был уже не здесь, да и сами дороги рассып;лись прахом и прорастали каменными цветами…
* * *
"Я должен остаться в этом городе. Я должен остаться… в этом городе".
Купленный накануне билет жёг руку. Второй вагон, место номер шестьдесят. Огромный надменный локомотив издаёт два коротких гудка – стоп-машина! От состава густо несёт едкой вонью сгоревшей смазки и мазута, и на глазах выступают слёзы. Второй вагон, место… всё расплывается... да какое же место-то?!
Он стоит далеко от поезда, но слёзы продолжают течь. "Я не могу покинуть этот город". Билет, словно осиротевший лист Великого Железнодорожного Дерева, зябко мокнет в мелкой луже под ногами.
Он поворачивается спиной к поезду и уходит прочь с перрона.
Он идёт к примеченной ранее маленькой часовенке, построенной неизвестной мастером возле самого вокзала. Часовня давно заброшена – оконца без стёкол, провалившиеся ступени, идиотские вездесущие граффити.
Он заходит внутрь и, еле переставляя ноги, поднимается под самый купол. Он плачет – и ступает на широкую поперечную балку. У времени кончается завод, оно останавливается, и он очень медленно падает вниз.