День Отпущения

Часть первая.

Приближался день, когда решалась судьба. Самый важный и ответственный день, который Создатель предусмотрел для страждущих. День отпущения и прощения. День, когда самые большие грешники прощались и самые громкие прегрешения забывались навеки. В этот день не происходило значительных застолий и не произносились праздничные речи, восхвалявшие величие Создателя. Не опустошались столы, ломящиеся от многочисленной еды, не проливались вино и пиво, не плелись венки и не пелись праздничные песни. Все происходило незаметно тихо и скорбно, как и должно было происходить в этой обители страха и печали. Никому не ведом был тот момент, когда Создатель решит, что его подданные настрадались достаточно для того, чтобы быть прощенными. Это не зависело ни от его собственного настроения ни от желаний его окружения. Никто не знал от чего это зависело. Минутная слабость или предусмотрительность, мимолетное желание праздника или простая жалость руководили Создателем в тот момент, когда ему казалось, что довольно боли и гнева и необходимо немного свежего воздуха и радости. Словом, приближался момент, когда судьба обреченных решалась и о неотвратимости этого события говорило все вокруг.
Князь медленно шел по раскаленной пустыне. Его мучила одна и та же болезнь, которая преследовала его с тех пор, как он помнил себя. Эта болезнь возникала на пустом месте и исчезала в никуда. Она могла длиться вечность, а могла продолжаться лишь мгновение. В эти гибельные моменты Князь не мог думать ни о чем другом, кроме собственной неудачной судьбы, опустошения и пресности происходящего вокруг, неизбежности нового приступа и горечи от осознания мизерности собственного предназначения. Раскаленная пустыня не вызывала у Князя прежних радостных ощущений. Плавильные котлы и печи стоявшие на дымящемся песке уже давно не поднимали настроения и не давали повода для радости.

--   Помни, твое истинное предназначение гораздо глубже приписываемых тебе страстей — говорил ему Создатель.  - Мы с тобой две стороны одной и той же жизни. Я излучаю, а ты поглощаешь. Я учу, а твоя задача воспитывать. Мы с тобой делаем одно и то же дело и никто не сможет с уверенностью сказать, что если бы меня или тебя не было, то было бы лучше или хуже. Не было бы с чем сравнивать и все разумные и теоретические рассуждения были бы лишь пустым сотрясением воздуха.

--   Ты прав, Создатель. - отвечал ему Князь — но мне досталась роль палача и злодея, а тебе роль судьи и праведника. Не мы выбирали эти роли и не нам нести ответственность за их исполнение. Мы совершенны каждый в своем деле. Ты в сотворении и поощрении, а мне досталось лищь разрушение и наказание

--   Не говори о себе в таком уничижительном тоне. Мы с тобой равны и не нам осуждать и обсуждать ИХ поступки. Они, вероятнее всего, осознаны и необходимы. Невероятность и бесконечность вселенной принудили ИХ к тому, что ОНИ определили нам наши роли. Не стоит смущать ум тем, что и нам неподвластно.

--   Ты прав, Создатель. И все-таки хочется стать на другую сторону и попробовать что же это все-таки такое, наше с тобой существование — великий грех или великое самопожертвование.

--   Князь. Давай отложим этот спор до лучших времен. У нас с тобой еще очень много дел на том поприще, на котором мы стоим сейчас.

Князь наизусть помнил все свои споры с Создателем. Ему не нужно было напрягаться, чтобы вспомнить однажды высказанную мысль. Ничто не ускользало от его внимания. Но это не было его заслугой. Это было его наказанием. Это было его судьбой. А споры были его хобби, легким развлечением Всемогущего.
Князь медленно шел, отбрасывая острым носком блестящего сапога раскаленные камни. Земная одежда всегда была ему по вкусу. Длинный черный плащ с кроваво-красной подкладкой, белоснежная рубашка, черные брюки и высокие кожаные сапоги прекрасно дополняли его собственное видение своего образа. Он помнил, каким он был в момент своего становления, но этот образ вызывал в нем отвращение и содрогание своей прозаичной жестокостью и животным страхом тех, кто его окружал. Князь был эстетом и не мог позволить себе появляться в обществе в том  виде, который бы у него самого вызвал бы неодобрение.

Создатель был полной противоположностью Князю. Ему не приносили видимого удовольствия знаки его положения. Простота и удобство во внешнем образе и в общении были его принципами и привилегией. Создатель не требовал к себе особого отношения, ему не нужны были те аттрибуты власти, которыми ОНИ наградили Князя. Создатель мог терпеть лишения, которые сам себе создавал, только для того, чтобы подтвердить свое положение Великого Прощателя. Создателя не окружали изгои и страдальцы. Он проводил свое время в тех местах, в которых его образ мог выглядеть мягче и человечней. Тенистые сады с прохладными ручьями, в которых плескались рыбины, голубое небо со стаями разнообразных птиц, сине-зеленые долины, в которых бродили стада коров и коз, доставляли ему неподдельное наслаждение. Разнообразие миров и мыслящих существ в природе привело Создателя к необходимости выбора. И в этом было их единство с Князем. Они предпочли человека, его образ, способ жизни и мыслей. Для носителей других источников разума Создатель и Князь при этом представали непостижимыми и непонятными существами. Тем не менее, их образ оставался неизменным.

Князь шел по раскаленным камням и вспоминал, как Создатель предлагал наказать  окончивших свою путь на земле грешников, отдав их в руки представителям других миров. Князь был против. Он спорил не ради спора. Это была принципиальная разница в подходе к наказанию. Он всегда считал, что только сам человек может наказать себя так жестоко, как никто другой не сумеет.

--   Страх перед собой всегда сильнее страха перед неизвестным — убеждал Князь. - никто не сможет наказать себя сильнее, чем ты сам. Никто не сможет поощрить тебя сильнее, чем твое собственное воображение. Никто не сможет высказать тебе более обидных слов, чем твое сознание.

--   Ты не сможешь убедить меня в том, что наказание несет не только физические страдания. А как же душа, ее страдания ничего не стоят? – отвечал Создатель - Необходимо попробовать и только потом можно с уверенностью утверждать, что проба была неудачной. ОНИ не будут против. Мы с тобой давно убедили ИХ в том, что лишь полная свобода мысли приносит правильные результаты.

Князь неохотно согласился. Не стоит спора то, что в мгновение докажет свою ненужность. Создатель выискал в закоулках миров и перевез в пустыню стадо удивительных созданий. Люцифы, жуткие существа, скотоподобные, воняющие и воющие, покрытые свалявшейся шерстью, козлоногие и рогатые, появились в его пустыне. Их вид вызывал отвращение и Князь перестал появляться в своем царстве огня. Благодаря Создателю и его ангелам люди узнали об этих блеющих и дурнопахнущих существах Но вопреки ожиданиям, после того как прошел первый страх, не испугались их. Люди высмеивали Люцифов в своих сказках и всячески проклинали во время собственных наказаний. Люцифы не обладали высоким интеллектом, правду говоря, они им вообще не обладали, но при этом были старательны и не задумывались о собственном предназначении. Им достаточно было делать то, что им приказывал Князь. Жизнь этих странных и страшных существ была простой и незамысловатой. Они не рождали ничего, кроме себе подобных и не были предназначены ни для чего более полезного, кроме как приносить смерть. Люцифы, странное племя, замкнувшееся в своем животном облике, вырастало и разрастаясь, становилось все более агрессивным и неконтактным. Всемогущий Князь опасался, что их неуправляемость станет главным препятствием на его пути к НИМ.

И Князь решил, что настало время принять решение, о котором он давно спорил с Создателем. Он решил заменить Люцифов людьми.

Люди оказались не только страшнее и жестче своих козлоногих собратьев по труду. Они стали более изобретальными палачами. Пройдя свой путь грешника, мучающегося в огненной печи, тащащего тяжелые камни по горячей каменной пустыне, тонущего в гнилой воде, умирающего под укусами страшных гадов и  насекомых и при этом абсолютно уверенного, что эти страдания продлятся вечность, люди в качестве избавления от бесконечных страданий становились исполнителями наказаний, палачами. Даже Князь удивлялся той жестокости, с которой эти грешники мучали себе подобных. Для них не существовало понятий жалости и доброты, сострадания и душевной близости. В своем гневе они забывали о собственном предназначении и становились идеальными мучителями. Но для таких пути в Сады Создателя были закрыты навсегда. Для них не существовало иного пути. Они навсегда оставались палачами.

Князь шел неспеша, рассеянно смотрел по сторонам, не слыша криков о помощи, мольбы о прощении и слов раскаяния. Он равнодушно глядел на удивительные сцены, происходящие вокруг. Разврат и предательство занимали место послушания, слабость становилась достоинством, добродетель превращалась в жестокосердие.

      - Рано, рано мы позволили Босху предстать перед людьми.  – говорил Создатель, удивляясь разнообразию наказаний и затейливости их исполнения -  Его возможности и способность убеждать ослабили наше внимание и позволили ему стать творцом.

      - Великое непонятное, незыблемость греха, возведенного в ранг искусства, взращенного на подлости и себялюбии, на неуемности собственного чувства, на преломленном осознании неподсудности грешников, даровали ему десятки лет и способность творить – Князь оттолкнул ногой клубок из горящих переплетенных тел и внимательно посмотрел на Создателя – Он донес до людей грех в его высшей, практически первородной форме и показал им чего они могут лишиться, соблюдая заложенные тобою устои. Несчастный праведник, несчастный творец. Показать то он показал, только забыл объяснить, что к этому стремиться не стоит.

      Князь прислушивался к собственным ощущениям. Он почувствовал легкую тень страха. Он думал о том, что болезнь, мучающая его столько времени, прогрессирует и ее приступы все чаще и чаще угнетают его совершенный мозг. От этой болезни не было лечения. Она приходила из небытия и опутывала Князя своими скользкими и душными путами.

      Имя ей было хандра.

      Страшная тихая хандра, уничтожающая талант и сковывающая гениальность, превращающая живое в животное, белое в серое, укрывающая свет черным покрывалом приближалась пугая Князя своим неистовством. Князь вспоминал, как в последний раз хандра заставила его возжелать собственной смерти. Зная о бессмертии, дарованном ему ИМИ, он, тем не менее, вызвал саму Носительницу Последнего Желания и потребовал от нее привести его собственный приговор в исполнение. Невозможно сделать то, чего нет в природе, но Носительница Последнего Желания все же сумела выполнить просьбу Князя. Она показала ему, что произойдет с его уходом и как его место займут те, кто не должен, не может распоряжаться вечностью.

--   Им нет дела до того, кто придет на твое место. – сказала Носительница Последнего Желания - Вселенная бесконечна и твое место в ней и вечно и мгновенно. Никто не сможет ни сравниться с тобой, ни унизить тебя. Ты и велик и низок. Ты вечен и тебя уже нет.

--   Мне не понять этого. - тихо проговорил Князь и тут же вскричал. - Мне не нужно понимать этого. Я вечен, я велик и мои решения судьбоносны. Тебе просто не дано постичь мои мысли и не дано решить мою судьбу.

--   Ты прав, Князь. - согласно кивнула Носительница -  Ты вечен. Но через мгновение после твоего ухода о тебе никто не вспомнит. Как, впрочем, и обо мне.

Носительница Последнего Желания запахнула плащ и исчезла в темноте пространства, занятая сбором новых душ.

Хандра подкрадывалась незаметно. Князь ждал ее прихода и страдал от ожидания. Ожидание смерти чаще страшнее самой смерти. Особенно если она так невероятно далека. Князь не оглядывался, не вздрагивал, не терял сознания. Эти ощущения были неведомы ему, как впрочем и чувство благодарности и сожаления о несделанном. Он искал выход, лекарство, которое избавило бы его от наступающей болезни. Но внезапно ему пришла в голову идея, которая наверняка отложит повторение прошлого приступа. Князь испытал необъяснимое чувство радости, расслабленности и отдыха. Ему даже показалось, что его несуществующая душа очистилась и взлетела. Но он немедленно сбросил это наваждение и вновь принял неприступный вид.

--   Необходимо встретиться с Создателем перед тем, как он объявит День отпущения и прощения. - подумал Князь, протянул руки к свету, опустившемуся с небес и попросил о встрече с Создателем.

--   Тебе не нужно меня просить. -  ответил громкий и чистый голос - Ты всегда желанный гость и я рад встретиться с тобой, когда это нужно тебе.

--   Благодарю тебя, Создатель. Велик твой путь и значительны твои дела, но нет в них места моим страстям. Нас разделяет и объединяет бездонная пропасть времени и пространства

— Князь распростер руки и изобразил на лице подобие улыбки.

--   Неужели, Князь, и тебя обуяли страсти. Неужели люди стали вызывать в тебе чувства сострадания и жалости. - Создатель стоял в круге света, из которого на Князя пахнуло свежим прохладным ветерком — Людей не изменить, стремления их неподвластны ни тебе ни мне. Они рождаются и умирают с тем, что им дано ТЕМИ, кто властен над всеми. Рожденный убивать, становится убийцей; рожденный сострадать, становиться лекарем; рожденный созидать, навеки остается в памяти. И не нам превзойти в этом искусстве ТЕХ, кто властен.

--   Создатель. Люди не есть существа управляющие миром. Они рождаются в муках, живут в страданиях и умирают в боли. Безмолвный скот, пасущий сам себя. Им не дано понять великой цели их существования. Они не способны определить собственнуую низость взращенную собственным величием. Их мятущийся разум не способен постичь и доли того, о чем мы стремимся забыть. Они живут одним мгновением, рассчитывая этим мгновением заслужить вечность. – Князь встал в позу оратора, протянул руки вверх и говорил своим низким глубоким голосом - Какие глупцы. Им не ведом страх перед наказанием, потому что они еще не привыкли к мысли о вечности этого наказания. А где есть вечность, там деяния приобретают новый, непознанный смысл. И мы с тобой здесь не навсегда. Судьба человеческая неизменна, ты говоришь? Я не вправе обсуждать твои решения, но уверен, что ты проиграешь спор со мной, если я решу изменить судьбу человека, данную ему с рождения.

--   Радостен и познавателен разговор с тобой, Князь, но без смысла. Невозможно изменить то, что сделано не нами. И нет того человека, чью судьбу ты способен изменить. Данное нам свыше закрыто для нас. Как можно изменить луч света, летящий в бесконечность от погасшей, уже давно умершей, звезды? Как можно остановить нежность, растущую с молоком матери? Нет, Князь, не стоит твой спор  затраченого на него времени.

--   Создатель, скоро наступит великий День отпущения и прощения. Отдай мне одного из тех, кого ты призовешь к себе и одного из тех, кого пошлешь ко мне. И мы посмотрим, смогу ли я изменить их судьбу.

--   Да будет так, Князь. Ищи свой путь, но не забудь, что скоро великий праздник. Закончи свои дела до праздника и мы поговорим с тобой о великом и насущном.

Создатель, обрадованный перспективой в очередной раз проявить снисходительность по окончании спора с Князем, растворился в небесной синеве, оставив после себя прохладу и свежесть на остывшем песке.

А Князь продолжил свой путь. Он шел, широко ставя шаг, не думая о скором приходе хандры. Он о ней больше не думал. Теперь Князь точно знал, что в этот раз страшная болезнь отступила. Она не способна истязать мятущийся ум. Ей не подвластен интерес, рождающий величие мысли. Хотя и нет от нее лекарства, но теперь у Князя есть способ удержать эту болезнь в ее клетке. Князь радостно пнул лежащий отдельно камень, который отлетел и попал в одного из палачей.

--   Всем работать — прокричал Князь и его могучий голос взлетел над пустыней, вызвал песчаную бурю и разжег тлеющие угли. Истопники и подносчики угля в страхе пригнули головы. Грешники заметались в поисках прохладного угла. Солнце покраснело и превратилось в огненный шар.

--   Всем страдать – смеясь, прошептал Князь и вскинул правую руку. Через мгновение Князь оседлал появившегося из воздуха черного коня. Дикое ржание, похожее на ослиный рев озвучило кипящий воздух. Жеребец взвился на дыбы, присел, оттолкнулся  и унесся в темноту бесконечности, окутанный огненным маревом. Князь улетал готовить свою победу.



Часть Вторая.



Сестра Мария была в том возрасте, когда плотские страсти уже отступили, мирские проблемы стали глуше и казались не такими важными, сознание устремилось ввысь и душа начала наполняться особым теплом. Сестра Мария не помнила себя в другой, мирской, жизни и не стемилась к ней Она не возлагала на мир, окружавший монастырь Святого Базилика какие-то особые, возвышенные надежды. Этот страный мир пугал ее, заставлял сердце биться чаще и тревожней.


Каждый выход в город для сбора пожертвований, которые были необходимы для поддержки монастырских финансовых сил, предварялся бессонной ночью, переживаниями и тревожными мыслями о предстоящей встрече с цивилизацией. Страх необходимости контакта с праздношатающимися горожанами, озабоченными своими собственными проблемами, с наглыми и вечно недовольными бюрократами, с местными подростками, пытающимися оскорбить монашек неприличными жестами отражался на чистом лице Марии, превращая его в морщинистое лицо старухи. Нельзя сказать, что Мария была мизантропом. Вера обязывала ее любить людей в том виде, в котором они живут. Но Мария, как могла, сопротивлялась этому. Днем она уговаривала себя, молилась, истязала свое еще довольно крепкое тело различными наказаниями, но это не всегда помогало. Ей хотелось испытать радость от сбывшихся надежд, от встречи с тем, чьей невестой нарекла ее церковь. Но приближать эту встречу считалось великим грехом. И чем чаще эти мысли посещали её голову тем чаще ей требовались очищение и исповедь.

После очередной исповеди отец Сибелиус, настоятель монастыря Святого Базилика, раздосадованый тем, что всегда смиренная и послушная монашка все чаще задумывается о сложных мирских вопросах, посоветовал Марие посвятить себя последним дням умирающих от раковых заболеваний.

Хоспис, который больше ста лет принадлежал монастырю Святого Базилика, был небольшим, но очень хорошо оснащенным. Пациентов в нем было немного, дни их были одинаково скорбны и сестрам-санитаркам не составляло большого труда ухаживать за ними. Плач и грусть были постоянными обитателями этого заведения. У большинства больных не было никого из родственников и монашки заменяли им родителей, жен и детей. В свое время Мария получила диплом медсестры, обучилась всему необходимому для ухода и почувствовала себя морально и физически готовой ко всем трудностям ухода за приговоренными к смерти жителями хосписа. Через несколько лет тяжкого труда Мария избавилась от страха перед людьми, перед стрессами большого города. Ее больше не заботили уличный шум и не страшили ежеминутные столкновения с прохожими. Ежедневное прикосновение к аду последних дней сделало ее смиренной, но нетрусливой. Мария перестала пугаться громких вскриков, мата, проклятий. Она прощала больным то, чего никогда не простила бы здоровым. И при этом ее стремление облегчить страдания умирающих в одиночестве больных людей заставило ее посвятить свое свободное время занятиям наукой.

--   Жизнь отдельного человека коротка и малозначима не только для природы но и для Создателя – размышляла Мария. – Никто не способен повлиять на его мысли. Никто не способен просто познать его мысли. Нужно терпеть и смиряться с теми неприятностями, которые преподносит жизнь. Ведь после жизни наступает другая жизнь, а смерть человеческая есть лишь способ перейти от одной формы жизни к другой. И только от Создателя зависит, сможешь ли ты выстоять перед сомнениями и соблазнами, не поддаться обману и зависти, выстоять в борьбе с эгоизмом и жадностью. Только от Создателя зависит, сможешь ли ты попасть в рай или вечным обиталищем твоим станет ад.

--   Что такое жизнь одного человека по сравнению с жизнью сотен поколений. Несколько лет, прожитых в борьбе за пропитание, в страданиях, в холоде и голоде. Песчинка в пустыне, капля в океане. Но без этих капель, без этих песчинок не существовало бы морей. Создатель видит все, что ты совершаешь, но не твоих силах свернуть с данного тебе пути. – говорила себе Мария с трудом вникая в ересь собственных мыслей.

Мария проводила в последний путь много людей, плохих и хороших, добрых и злых, упрямых и неразборчивых, но так и не поняла, чем руководствовался Создатель в своих решениях. Почему плохие умирают позже, почему умные и добрые уходят в таком молодом возрасте, в неимоверных страданиях, со страхом перед будущим. 

--   Неужели наш мир лишь отстойник для человеческих созданий. Чем дольше они задержаться здесь, тем позже появятся в том мире, в который мы все попадаем, в зависимости от обстоятельств, раньше или позже. - Мария не знала ответа на  этот вопрос.
Была последняя суббота лета, когда тепло, так щедро расходуемое Солнцем в июле, начало иссякать и появился прохладный ветерок. Море, плещущееся у северных ворот монастыря, дохнуло прохладой и стало ясно, что время повернулось лицом к зиме. Первые листья слетели с трехсотлетнего дуба, посаженного самим отцом Базиликом, основателем и первым настоятелем монастыря. Плотные облака занавесили горизонт и в монастыре начали готовиться к ночи.  Сестра Тереза, молодая, сильная, уверенная в себе, тридцатилетняя женщина, пришедшая в монастырь после трех неудачных браков, вышла к воротам, чтобы ответить на настойчивый стук медных колец, прикрученных к тяжелым дверям.

--   Мир вам прохожие. Сегодня суббота. Сейчас идет вечерняя молитва и мы будем рады встретить вас в понедельник – сказала сестра Тереза в зарешеченное окошко двери. – Вы можете связаться с нами по телефону. Служба начинается завтра в шесть двадцать три утра. Храни вас господь.

Тереза закрыла окошко и собралась было уйти, как настойчивый голос вернул ее к воротам.
--   Сестра откройте двери. Мы представители городского маршала. Настоятель извещен о нашем прибытии и должен ждать нас. С нами тяжелый больной, которого перевели в ваш госпиталь. Сестра, откройте пожалуйста двери и позовите настоятеля.
Настоятель монастыря отец Сибелиус появился из прохладной темноты и тронул Терезу за плечо.
--   Откройте дверь, сестра Тереза. Эти люди привезли больного, которому нужна немедленная помощь. – Отец Сибелиус помог Терезе потянуть тяжелую  дверь и впустил несколько человек, везущих на кресле-каталке спящего пациента, укрытого темным казенным пледом.

--   Сестра, - сказал высокий седоватый полицейский офицер, - этому человеку нужна немедленная помощь. Сейчас он без сознания, но действие лекарства скоро заканчивается. Вы не могли бы поторопиться с его размещением. По заключению врачей и по решению земельного судьи он будет находиться у вас. Вы окажете ему всю необходимую помощь и примите последнюю исповедь перед тем, как господь призовет его к себе. Ему уже недолго осталось.

--   Кто этот несчастный человек? – спросила Тереза – Почему он в наручниках?

--   В свое время вы все узнаете – ответил офицер и посмотрел на сопровождавших его людей. – Хайнц и Вензель, везите герра Лихнау за отцом Сибелиусом. Он покажет вам его палату.

--   Сестра, - сказал полицейский -  мне необходимо переговорить с медсестрой, которая будет ухаживать за герром Лихнау. Ей необходимо ознакомиться с правилами ухода за больными такого рода. Вы не могли бы проводить меня к ней. Кстати позвольте представиться – агент по особым поручениям земельного судьи капитан внутренней безопасности Людвиг Найгел. Вот мои документы.

--   Сестра Тереза. Проводите господ офицеров в  палату к сестре Марии. Больного мы определим к ней. Она самая опытная и самая выдержанная среди сестер, работающих в больнице.  – Отец Сибелиус указал сестре Терезе на коляску с пациентом – Постарайтесь не задерживать господ офицеров. Впереди ночь и мне не хотелось бы заставить их в очередной раз рисковать собственными жизнями возвращаясь от нас по неосвещенной дороге.

Отец Сибелиус запахнул плащ и подняв над головой мощный фонарь, двинулся в направлении госпиталя. Хайнц, высокий крупный мужчина толкал впереди себя инвалидную коляску, в которой находился пациент. Вензель, такой же крупный, но невысокий и слегка неуклюжий, нес на вытянутых руках большую сумку с вещами пациента и портфель с документами. Только самый внимательный мог обратить внимание, что левая рука пациента была пристегнута к ручке сиденья стальным браслетом. Мужчина, сидевший в коляске, спал, уронив голову на плечо. Капитан Найгел первым вошел в узкую келью с низким сводчатым потолком, внимательно осмотрел дверь и узкие окна под потолком, дернул кровать, открыл и закрыл кран с водой.

--   Вензель, установите стандартный замок в эту дверь и прикрутите кровать к полу – капитан Найгел диктовал Вензелю список того, что нужно сделать для безопасности пациента.и лечащего персонала.  – Установите в корридоре наш телефон и проведите с сестрой Марией полный инструктаж о поведении и лечении герра Лихнау и о том, какие действия должны быть приняты при наступлении нестандартной ситуации.

--   Слушаюсь господин капитан – ответил Вензель.

--   Господин настоятель. - капитан Найгел выпрямился и строго произнес -  Ваш пациент представляет собой огромную опасность для вас и вашего монастыря, если вы не будете следовать нашим указаниям. К сожалению мы не можем поместить его в обычную больницу, не говоря о том, что тюремная больница полностью исключена.

--   Я понимаю, господин капитан. - забеспокоился настоятель - Решение судьи о такого рода пациентах мы уже выполняли и раньше. Так что можете не бепокоиться и продолжать вашу работу спокойно. С нами бог и он знает, что нам нужно делать.

--   Бог, это хорошо.  Но жизнь этого человека, а вернее ее остаток, нам очень нужен. –  Найгел задумался – Вы известны вашим умением продлевать жизнь терминально больным пациентам. Собственно это и явилось главной причиной принятия решения о перемещении герра Лихнау в ваш монастырь. С больным будет постоянно находиться офицер Хайнц. Его иногда будут сменять, но он будет вашим основным контактом с нами. Если вам удастся привести герра Лихнау в состояние, в котором он сможет дать ответы на несколько наших вопросов, мы будем считать вашу задачу успешно выполненой и Земельная Комиссия найдет пути, чтобы возместить вам ваши расходы.

--   Хайнц, - Найгел повернулся назад -  у вас есть полчаса на то, чтобы ознакомиться с обстановкой и составить план мероприятий, который я увезу с собой – Найгел козырнул и прокрутившись на каблуках, вышел из кельи. За ним засеменил отец Сибелиус и сестра Тереза. В келье остались Лихнау, Вензель, Хайнц и сестра Мария.

--   Сестра. – сказал Вензель – вы обязаны соблюдать только два правила. Не общаться с пациентом и сообщать Хайнцу или тому, кто его заменяет, о любых словах, которые произнесет герр Лихнау. Нам очень важно знать, сможем ли мы получить от него необходимую информацию. Не ограничивайте себя в просьбах, имея ввиду его состояние и ваши возможности. Все остальные вопросы вы решите вместе с офицером Хайнцом. - Вензель еще раз внимательно посмотрел на сестру Марию и медленно вышел из кельи.
В келье воцарилась тишина. Такая тишина возникает возле постели больного, когда на вопрос: «когда же вы меня выпишите?» нет ответа ни у врачей, ни у родных и близких. У всех одновременно возникает желание подбодрить пациента, уверить его в скорейшем выздоровлении, но никто не желает стать первым совравшим. Тишина висит недолго, но достаточно для того, чтобы и сам больной понял наконец всю глупость своего вопроса и поверил в то, что выйти из больницы ему уже не суждено. Некоторые после такой тишины замыкаются в себе, другие начинают беспрерывно вселять в себя уверенность в скорейшем выздоровлении, третьи начинают биться в истерике. И лишь врач понимает, что наступил именно тот час, когда больному необходимо написать завещание, покаяться в собственных грехах и перестать наконец мучать своих близких бессмысленными истериками и наигранным жизнелюбием. Тишина приближает приход Носительницы Последнего Желания, и этот момент становится решающим. Осознание собственного бессилия перед будущим либо дает  человеку возможность вспомнить прошедшую жизнь, либо успокаивает и показывает недалекое будущее. 

Через несколько минут после ухода Вензеля в келье появился старик Руйбург, по велению судьбы совмещавший должности слесаря, столяра, каменщика, сантехника. В общем, это был мастер на все руки. Руйбург жил при монастыре, занимался ремонтом всего, что ломалось, денег не просил, а даже если бы и попросил, то получить бы не смог. Жил Руйбург за воротами монастыря, в бывшем домике охраны. Руберг получил в свое распоряжение опустевший еще до войны, полуразрушенный, заросший плющом и бурьяном домик со скрипучими половицами, грязными окнами и протекающей крышей. Но беспокойный старик в течении нескольких месяцев привел развалившееся строение в удобное жилище для одинокого старика, оснастил его водопроводом и электричеством, провел радио и назвал «Приютом последнего иудея»

На работу в монастырь старик Руйбург приходил перед заутреней, а уходил после того, как все послушницы ложились спать. Худощавый, сухой, невысокого роста, семидесятилетний еврей австрийского происхождения, прошедший концентрационный лагерь, потерявший всю семью во время бомбардировки союзников, обладал крепким здоровьем, несоответствующим пройденному им жизненному пути. Математик по образованию, изобретатель по образу жизни, он не променял иудаизм на католицизм. Руйбург на время стал атеистом, решив посвятить остаток жизни работе, которая приносила ему физиологическое насыщение в виде бесплатной еды и крыши над головой. Он трезво рассудил, что в его возрасте и при создавшихся условиях, он не сможет ни восстановить семью, ни подняться по социальной лестнице. Умирать или уходить в дом скорби, как он называл приют для стариков, ему не хотелось, вот он и стал безвозмездным мастером на все руки при монастыре Святого Базилика. Постепенно послушницы к нему привыкли, начали уважать и стали относиться точно так же, как и к обшарпанной и обветренной статуе основателя монастыря Святого Базилика, стоящей возле главных ворот. Руйбург стал такой же неотъемлимой частью этого закрытого религиозного сообщества, как и сами монашки.

--   Вы мастер? –спросил Хайнц, слегка наклонив голову и глядя Руйбургу прямо в глаза.

--   Говорят..  Люди зря говорить не станут. - задумчиво произнес Руйбург, приглаживая редкие волосы.

--   Тогда будете мастерить – ухмельнулся Хайнц и повел широкими плечами. – Сегодня прикрутите кровать к полу, а завтра поменяете замок в двери на тот, который вам привезут. Поменяйте ручки на кранах, снимите крестообразные и поставьте круглые. Вам все понятно?

--   Вы очень умело даёте указания. Вы случайно не в полиции служите?  – ухмыльнулся Руйбург.

--   Вы меня сильно недооцениваете, герр Руйбург. Пока. Хотя, второго впечатления, как известно, не бывает. – Хайнц пошел к выходу. – И еще одна просьба. Поставьте мне кровать и ширму непосредственно возле дверей в корридоре. Я там буду спать. Сестра Тереза, помогите пожалуйста уложить герра Лихнау в кровать, когда ваш мастер закончит с ее установкой.

Сестра Тереза, до этого прятавшаяся в корридоре, выглянула из-за дверей, утвердительно кивнула головой и участливо посмотела на больного.


Ночь подкралась, как всегда, незаметно. Немотря на то, что на дворе была третья четверть двадцатого века, в монастыре твердо придерживались правил, появившихся в тот момент, когда архитектор утвердил черновые чертежи постройки. По ночам в монастыре жгли масляные светильники, изготовленные в позапрошлом веке. Паровое отопление было проведено еще перед войной, но топить предпочитали каминами. Пищу готовили на огромных плитах, подогреваемых каменным углем, привозимым с расположеной неподалеку шахты. Однообразная пища, однотонная одежда и монотонный ритм создавали ощущение вечности и беспрерывности жизни. Монахинь не отвлекало от служения богу ничего, кроме редких визитов представителей офиса Земельного Судьи; еще более редких приездов коронеров, фиксирующих смерть очередной невесты бога и даже еще более редких набегов представителей Ватикана, пытающихся вернуть монастырь под свое лоно. Пока, впрочем, без особых успехов.

Мария зажгла висящий на стене фонарь и мерцающие желтые лучи заплясали по комнате, отраженные от блестящей поверхности медного рефлектора. Мария взяла тяжелый деревянный стул, стоящий у стены и придвинула его прямо к кровати. Этот стул был ее единственной собственностью, ее находкой. Она сама принесла его в эту келью лет десять назад, найдя его в одном из бесконечных подвалов монастыря, отчистив от грязи и многолетних наслоений. Желтого света фонаря не хватало, чтобы рассмотреть больного во все деталях, но было вполне достаточно, чтобы получить общее впечатление о человеке, за которым Марии предстояло ухаживать. На кровати лежал изможденный страданиями человек. Он был без сознания. Левая рука была прикована к раме металлическими наручниками. Неестественная поза ломала его тело и Мария невольно прочитала молитву о прощении грехов и снятии боли.

Этому состоянию совершенно не соответствовал короткий и совершенно черные ежик волос без намека на облысение, короткие тонкие черные усы и плотный загар. Многодневная черная щетина обрамляла истощенное скуластое лицо. Глаза были закрыты, но вокруг них расплывались темно-коричневые круги. Когда-то белоснежные зубы были покрыты желтыми и коричневыми пятнами, которые были видны сквозь отвислые худые губы.  Лихнау тяжело дышал, бормоча непонятные слова.

Мария присела возле кровати, поправила подушку, вытащила из кармана мягкий батистовый платок и пропустив его под наручник, аккуратно обмотала им прикованную руку. После этого она смочила тампон водой и протерла лицо и шею пациента.  Лихнау задышал легче и его плечи немного распрямились. Он находился под действием сильных снотворных и болеутоляющих препаратов и Мария не ждала его скорого возвращения в этот мир.
Дверь в келью приоткрылась и Мария увидела голову Хайнца.

--   Прошу не забывать, что как только он придет в сознание, вы должны меня позвать. Вам понятно, сестра? - Хайнц старался быть убедительным.

--   Бог с вами, герр офицер. Разве я способна на обман. Вам не пристало говорить со мной в таком тоне. Судя по вам, вы вполне способны жить по тем правилам, которым вас обучили ваши родители.  – Мария усмехнулась и отвернулась к больному.

Хайнц прикрыл дверь, недовольный разговором со слишком строптивой монахиней. Он не то, чтобы боялся представителей церкви. Хайнц скорее не был уверен в том, как ему следует себя вести с ними. С одной стороны их преданность идее и уверенность в собственной правоте не позволяют им лгать. С другой стороны, второй такой закрытой и засекреченой организации еще не было создано. Служба в специальном отделе внешней разведки позволяла Хайнцу сделать вывод, что конспирация в его собственной организации гораздо слабее чем у иезуитов. Не говоря о субординации. Да и наказание проштрафившихся не вызывает волну возмущения у их коллег в отличии от Службы Внешней Разведки.

За многие годы нелегкой работы на поприще разведки Хайнцу не раз приходилось попадать в щекотливые, а порой и смертельно опасные ситуации. Но нынешнее назначение в монастырь не принесло ему никакого удовлетворения. Хайнц раздвинул ширму, отгородив от корридора подобие спартанской спальни, снял верхнюю одежду, невнятно прочитал заученную в детстве молитву и улегся на узкую и жесткую кровать. В отличии от своего непосредственного начальника, Вальтера Гросса, Хайнц не верил в скорое разрешение этой ситуации и приготовился к длительной осаде. Самым легким концом этой операции он бы счёл смерть Лихнау, но это не могло принести желаемого результата. Пациента нужно разговорить, а сделать это будет довольно трудно. Невозможно разговорить каменный столб. Хотя его предшественники утверждали обратное.

Сколько лет его отдел посвятил поискам этого человека? Двадцать, тридцать? Сколько невинных жизней было потеряно во время этих поисков. А конечный результат оказывался все дальше и дальше. Агенты метались по всему миру в поисках следов Лихнау, запугивая свидетелей, воруя документы и создавая неразрешимые для министерства иностранных дел ситуации.

Стадо слонов во время ловли шмеля вело бы себя аккуратней.

В самом начале поиска следы Лихнау появились в Китае. Его опознали несколько работников посольства Германии, узнав в худощавом и загорелом человеке на фотографии двадцатилетней давности представителя местного отделения бельгийского химического концерна Брюгге АйНСи. Но Лихнау исчез столь же стремительно, как и появился. Его следы, щедро обагренные в крови нескольких агентов СВР, посланных в Китай, пропали на Амазонке. Местные жители рассказывали Хайнцу, как во время очередной поророки, обратной волны, несущейся по Амазонке один раз в год в течении недели, в их деревне появился безумный серфингист европейского вида. После нескольких неудачных попыток прокатиться на гребне волны он бесследно исчез, проглоченный стремительной рекой. Хайнц попытался показать аборигенам фотографии, но эта идея не вызвала у них одобрения и была похоронена в самом зародыше. Фотографии считались злом и были запрещены колдунами. Люди, изображенные на них считались у местных народов умершими и, если долго на них смотреть, могли переселиться в душу смотрящего.

Еще через несколько лет, в Бельгии, в жемчужине исторического ожерелья Европы старинном городе Брюгге, в гостинице «Мост Любви» был обнаружен труп бернского коммивояжера Яна Клаузевитца. Статный мужчина в хорошем двубортном костюме лежал убитый несколькими пулями в туалете маленького однокомнатного. В ванне догорали остатки документов. Пепел образовал небольшую горку. В номере не было обнаружено ни одного отпечатка пальцев. Это была катастрофа для Интерпола. Ян был фантомом, человеком-невидимкой, внедренным в одну из послевоенных фашистских организаций лет двадцать назад и с тех пор находящимся под абсолютной конспирацией. О нем не было известно ничего даже в региональном управлении Интерпола. Его куратор сломал голову в поисках причины,  приведшей к раскрытию такого агента. Во время расследования этой странной смерти на сцене появились несколько фотографий, на которых был опознан Лихнау в окружении нескольких известных руководителей неофашистской организации «Новых Ариев». В Бернском отделении Интерпола получили пакет, отправленный самим Яном Клаузевинтцем за несколько дней до гибели. В нем были несколько фотографий, запечатлевших Лихнау, Ральфа Гейдриса, основателя «Новых Ариев» и его заместителя, Курта Страузена на фоне нового Бундестага. Курт Страузен, бывший начальник школы старших офицеров люфтваффе, в свое время был осужден на пять лет за нацистскую пропаганду, затем вышел и сразу стал одним из организаторов «Четвертого Рейха». Эта организация вскоре была запрещена, и он вместе с Гейдрисом и Клаузевитцом организовали историческое сообщество «Новых Ариев». Вскоре отделения исторического сообщества открылись почти во всех высших заведениях Западной Германии и Австрии. Ян Клаузевитц был основателем схемы финансирования этого сообщества, основанного на принципах помощи членам «Новых Ариев» друг другу вне зависимости от возраста и социального положения.

Эти фотографии определенно могли стать причиной смерти Яна. Хайнц пытался понять, кому персонально была выгодна смерть Яна. Что объединяло Лихнау и Ральфа Гейдриса? Что могло привлечь Гейдриса, его однопартийца Страузена и сотен их последователей в дела Лихнау? Их могло объединять и прошлое Лихнау и будущее «Новых Ариев». Скорее всего,  Лихнау требовались исполнители в его непростом тайном промысле. А кто может проще и непосредственней относиться к человеческой жизни, если не новые националы. Но Лихнау исчез, совершенно непостижимым образом испарился из поля зрения Интерпола и СВР. И как уже повелось, оставил после себя несколько сильно изуродованных трупов, в одном из которых узнали Курта Страузена.

Ральф Гейдрис тоже пропал, но признан умершим не был, так как в течении нескольких месяцев слал открытки на адрес оффиса своей партии из небольших аргентинских городков. В открытках он давал невнятные указания по организации работы сообщества, что вызвало глубокое удивление у его последователей. Хайнцу было абсолютно понятно, что Лихнау убирает всех, кто может его опознать. Интерпол лишился важного источника информации, а организация «историков» ушла в еще более глубокое подполье.

В течении многих лет следы Лихнау терялись и потом опять находились в Португалии и в Канаде, в Кении и в Австралии. И везде за ним следовал густой кровавый след.
Человеку, испробовавшему вкус убийства, нет необходимости принуждать свою совесть к уступкам. Убийцей овладевает чувство неограниченной власти над человеческой жизнью, жажда вновь и вновь почувствовать себя хозяином положения, богом, единственным судьей. Было бы кардинально неправильно считать Лихнау обычным карателем или палачом. Он не принадлежал к той категории преступников, которая убивает только ради получения очередной дозы эндорфинов или других гормонов радости. Он не уподоблялся наркоману от ножа. Лихнау зачищал пути отхода, убирая всех, кто мог сохранить о нем малейшие воспоминания. Он хоронил своих партнеров, врагов и друзей, лишая разведку всех источников информации.

Хайнц понимал, что никого из тех, кто мог опознать Лихнау, уже нет в живых. Хайнц перелистывал оставленные свидетелями старые фотографии, вчитывался в словесные портреты и лирические описания его поведения. Настоящего имени Лихнау также не знал никто. Лихнау был псевдонимом, вымышленным именем, взятым только для того, чтобы появилась возможность соединить вместе все факты, связанные с этим человеком. Все, кто сталкивался с Лихнау в процессе поисков приходили к выводу, что настоящее имя этого человека затерялось в архивах. Единственная запись, сохранившаяся в обнаруженном после войны личном архиве Гесса, давала подробное описание внешности Лихнау и его морального облика. Гесс восхищался моральным духом «Сына Ада» и характеризовал его как чрезвычайно умного и необыкновенно дальновидного агента, способного вести сложную игру в одночку и не обладающего ни одним из известных пороков. Позывной «Сын Ада» был присвоен Лихнау из-за его привычки повторять одну фразу: «Прошедшим ад дорога в рай закрыта»

Как случилось, что Лихнау, многократно прошедший все семь кругов ада, сменивший сотни имен, десятки гражданств, убравший со своего пути тысячи людей, совершенно неожиданно попал в расставленную для него нехитрую ловушку. Простейший подход к поиску преступника оказался самым правильным.

Аналитики из СВР составили маршрут, на котором в течении почти тридцати лет появлялись следы Лихнау и пришли к выводу, что он должен вернуться на родину. Во всех аэропортах таможенников заменили специально обученные агенты СВР. Контроллеры в поездах и автобусах были снабжены состареными изображениями Лихнау. Полицейские и частные охранники всех гостиниц всматривались в лица приезжих туристов, исподтишка сравнивая их фотографиями. Если Лихнау собрался приехать на родину, он должен был попасть в ловушку.
И вот месяц назад, в аэропорту Штутгарда, при проверке багажа пассажиров очередного рейса, агент Клара Гольц обратила внимание на небольшое несоответствие фотографии на паспорте лицу предъявителя. Ее смутила посадка глаз у человека, предъявившего паспорт. Расстояние между зрачками казалось больше, чем на паспортной фотографии. Мелочь, казалось бы столь незначительная, вызвала у предъявителя паспорта неадекватную реакцию. Вместо того, чтобы перевести все в шутку, скорчить смешную рожицу, постараться договориться с внимательным агентом, пассажир потребовал немедленно вызвать консула Венесуэлы, откуда он собственно и прибыл и принести ему персональные извинения. Пассажир возмущался бесцеремонностью немецкой полиции, говорил о том, что чувствует себя  ущербным и униженым, переходил с испанского языка на немецкий, а затем и на английский языки. Агент Гольц совершенно явно почувствовала запах страха, исходивший от скандального пассажира, немедленно связалась с дежурным СВР и получила зеленый свет на все необходимые действия. Во время задержания Лихнау, записанный в паспорте, как Мигель Вильяреаль, пожаловался на резкие боли в сердце и потребовал вызвать доктора. Прибывший врач скорой помощи засвидетельствовал легкую аритмию и предложил выписать рецепт. Лихнау потребовал дать ему возможность принять собственные таблетки. Врач осмотрел лекарства в фирменной упаковке и пришел к выводу, что именно их он и собирался выписать. Лихнау выпил несколько таблеток, поблагодарил доктора, выразил сожаление, что Клара Гольц не сможет довести дело до конца и попросил агентов больше не тревожить его. После этого он впал в кому и вот уже неделю находится в этом состоянии, несмотря на все старания врачей привести его в чувство. 


Часть третья.


Сестра Мария всматривалась в восковое лицо больного и пыталась понять, что же в нем такого, что отличает его от других мужчин, которых она встречала в своей жизни. От него исходил магнетизм сильного уверенного в себе человека. Несмотря на присмертное состояние, Лихнау не выглядел умирающим. Сильно больным — да. Не не умирающим. Что-то в его облике говорило о его внутренней силе и огромном запасе энергии. Возраст, издали приближающийся к пожилому, спортивное телосложение, некрупные черты лица без признаков старения, крепкая мускулатура, больше соответствующая йогам, чем спортсменам. Все это не соответствовало представлению сестры Марии о том, как должен выглядеть семидесятилетний старик.

Перед ней лежал самоубийца, человек плюнувший на самое главное правило морального закона, рискнувший потерять рай ради неизвестности. И Мария не понимала, от чего же так щемит сердце.

--   Что должен испытывать здоровый, успешный, сильный человек, самостоятельно принявший решение уйти из жизни? Какие мысли должны возникать в его голове? За какие страшные прегрешения его приковали наручниками к кровати и наблюдают двадцать четыре часа в сутки, как за подопытным кроликом. - Марии не были известны цели, преследуемые полицией.

Мария сложила руки на коленях и прикрыла глаза. Лицо Лихнау возникло перед ней, как десятки лиц тех, кто умирал на этой койке. Но его лицо, не окрашенное смертельным румянцем, кардинально отличалось от тех, кого она провожала в последний путь. Оно возникло из ничего, выплыло из тумана, приобрело четкие черты, цвет и глубину. На его губах появилась странная улыбка, скорее ухмылка, надсмешка большого и взрослого дяди, наблюдающего за усилиями возящихся в песочнице детей. Сердце Марии кольнуло и забилось, как раненая птица.

Улыбка. Знакомая, страшная мимика тонких губ под тонкими усиками. Эта улыбка преследовала ее всю ее жизнь.

Ей еще не исполнилось восьми лет, когда она появилась в монастыре в качестве послушницы. И после этого каждую ночь ее преследовал один и тот же сон. Этот сон отнимал у нее силы, вызывал ненависть к себе, к своей жизни, заставлял желать скорейшего наступления утра. В этом сне она стояла возле высокого забора из колючей проволоки. Ветер рвал яркое ситцевое платье. Мария плакала и вытирала глаза уже мокрым носовым платочком. Ее мать и отец сидели в военном грузовике с высокими бортами рядом с такими же молодыми людьми. От Марии их отделял забор. Их жизнь разделила колючая проволока. Ночь была в самом разгаре. Мощные лампы освещали небольшую площадку перед морским причалом.  Война еще не началась, военные в яркой темно-синей форме, с блестящими орлами на груди вызывали лишь уважение и гордость за свою страну. Но сирены уже гудели по ночам, вызывая страх перед неопределенным будущим.

А пока ее отец ласково улыбается и машет Марии рукой. Мама тоже вытирает слезы и что-то пытается ей сказать. Но из-за шума машин Мария не может ничего разобрать. На ее худые плечи опускается чья-то рука и Мария слышит спокойный голос. Стоящий за ней мужчина в военной форме объясняет, что страна нуждается в таких людях, как ее родители. И пока они есть, пока они способны творить на пользу рейха, Мария не будет нуждаться ни в чем. Мария плачет, понимая, что родителей уже не увидит никогда. Она поднимает голову и видит...

Мария открыла глаза и с подумала, как похожа эта улыбка на ту, созданную сном. Как  ей хочется чтобы Лихнау и был тем человеком, который привел ее в монастырь. Несмотря  на то, что он оставив ее здесь полной сиротой, этот человек возможно сможет открыть ей ее прошлое.

--   Сейчас этот человек лежит перед ней больной, умирающий, принявший желание самостоятельно покинуть этот мир. Неужели он совершил что-то такое, что смерть и ад легче человеческого осуждения? А как же раскаяние, просьба о прощении, неужели они совершенно не нужны? Что должен совершить человек, чтобы не расчитывать на прощение Создателя? - думала монашка.

Мария всматривалась в лицо Лихнау, пытаясь найти в нем отражение своих детских воспоминаний.

--   А что если это не он – думала она – Что если ее воспоминания сыграли с ней дурную шутку и она приняла за преступника совершенно невинного человека. Не ее вина, что он здесь и не ее беда, что он при смерти. Она давала клятву и должна нести ее до конца. Если в ее силах будет продлить жизнь Лихнау на несколько дней, несколько минут, она сделает это.
Мария встала, спешно подошла к висевшему в углу распятию, несколько раз перекрестилась, поправила платье и начала читать молитву о прощении своих дурных мыслей, о здоровье и отпущении грехов этому чужому, но уже такому близкому человеку.
Ровно в шесть часов утра Хайнц встал, сделал несколько сложных физических упражнений, чтобы разогнать кровь по затекшим конечностям, оделся и двинулся в поисках более приемлимой, чем кусты на улице, уборной. Обнаружив ее лишь в кабинете настоятеля, он совершил обычный утренний моцион и отправился искать столовую. Работа работой, а желудок один и его необходимо беречь. Завтрак в монастыре подходил к концу. За длинными деревянными столами сидели монашки и в полной тишине ели серую овсяную кашу. Слышен был лишь небольшой шум, издаваемый передвигающимися по столу алюминиевыми тарелками и постоянно читаемой одной из монахинь молитвой. Хайнц знал, что в монастыре действуют совершенно другие законы. Его должны позвать к столу, пригласить разделить кусок хлеба и воду. Он ждал приглашения, молча стоя перед входом в столовую и разглядывая рисунки на потолке. Его с раннего детства радовали походы в церковь. Воскреное шествие всех соседей, возможность встретиться с друзьями, слегка пошалить, попесть песни, а затем совместный обед на церковном дворе, когда все приносят собственноручно приготовленную еду. Счастливое послевоенное детство. Хайнц не считал себя глубоко верующим католиком, но приходя в церковь с удовольствием разглядывал фрески. Для чего они нарисованы на такой высоте? Очевидно, чтобы вздымая головы вверх в поисках прощения, люди могли видеть в какое окружение они попадут, если праведно проживут свою жизнь.

Праведно. Какое странное слово. Кто определил праведность того или иного поступка? Библия, переписанная сотнями писцов, привносившим в нее свои мысли и идеи. Или история, мифы, традиции прошедшие сквозь сотни лет и оставшиеся в памяти народа лентой эпизодов. Не убий, не укради, не прелюбодействуй, живи по правилам и попадешь в рай. А как там, в этом раю? Хуже чем здесь или лучше? А что может быть лучше для человека, прожившего жизнь в ограничениях и вечных страданиях? Море удовольствий или жизнь в еще более жестких рамках. Так почему бы не получить это море удовольствий непосредственно сейчас.

Когда Хайнцу приходили в голову подобные мысли, он понимал, чем борец с преступностью отличается от преступника. Преступник не ограничивает себя выбором и получает то, что дается легче. Создает свой собственный, персональный рай на Земле. А Хайнц должен его ловить и наказывать. Делать господню работу на Земле. И эта мысль приятно радовала его самолюбие.

--   Придет час и я буду бродить в цветущих садах, слушать музыку птиц и наслаждаться свежим ветром и запахом цветов. А пока я жив, буду разгребать кучу дерьма, которую насыпали наши предки. – думал Хайнц.

Отец Сибелиус увидел переминающегося с ноги на ногу Хайнца и поразился почти детской стеснительности, которая окружала могучую фигуру. Настоятель поднялся со своего стола и спешно подошел к офицеру. Взяв Хайнца за локоть, отец Сибелиус провел его к своему столу и предложил сесть на свободное место на лавке. Подошедшая монашка принесла жестяную миску и алюминиевую ложку, положила немного хлеба и насыпала небольшую горку каши. Хайнц прочтал несколько слов молитвы и приступил к завтраку. В это время в столовую заглянула улыбающаяся физиономия Вензеля и кивком пригласила его выйти. Хайнц проглотил кашу, поблагодарил за еду и выскочил в корридор.

--   Привет, Хайнц. Как спалось? Монашки не изнасиловали твое неозабоченное тяжким трудом тело? – просвистел Вензель.

--   Не глумись над божьими невестами, Вензель. Им и без тебя своих бед хватает. – Хайнц вытолкал Вензеля в общий корридор, где их не могли слышать  и принялся выяснять, что было сделано за ночь. - Как наши дела продвигаются?

--   Телефон проведен, установка с капельницей и записывающая аппаратура установлены. Группа электронной поддержки сидит в автобусе напротив центрального входа в монастырь. Вальтер Гросс, как обычно, с неослабевающей силой хрюкает во время смеха и передает тебе большой привет и пожелание скорейшего выздоровления твоему подопечному.

--   И все? А как же поцелуй? – Хайнц не переносил любое упоминание о своем непосредственном начальнике.

--   Он тебя поцелует на прощание, когда будет провожать на пенсию, если твой подопечный не заговорит.

--   Вензель, мне необходима вся информация о тех местах, где Лихнау был замечен в последнее время. Постарайся собрать сведения о его любимых фразах, жестах, местах отдыха, привычках в одежде. Выясни в СВР, где он задерживался дольше всего, куда он возвращался и были ли у него постоянные контакты с женщинами.

--   А также и с мужчинами. Судя по нашим данным он скорее любитель экстремальных отношений. А тебе есть чем заняться, в то время как я буду задыхаться в облаках канцелярской пыли?

--   Буду охмурять монашку. Если не заставить ее поверить мне, она ничего не расскажет. А если она не захочет со мною дружить, нам здесь ловить нечего. Все, разбежались по местам. – Хайнц хлопнул Вензеля по широкой спине и быстрым шагом пошел в келью к пациенту.

Мария только что закончила утреннее омовение Лихнау, переодела его в чистое льняное белье и поменяла постель. Приехавшая медсестра установила капельницу и поставила рядом с кроватью кислородный аппарат.

--   Не забудьте постоянно проверять давление. Если упадет ниже ста, немедленно вызывайте нас. Телефон находится в корридоре, наш номер написан на истории болезни на титульном листе – рослая медсестра производила впечатление унтерофицера времен великого Вильгельма. Ее не портили даже тонкие усики,  крупные бакенбарды и громовой голос. – Вы не имете права рассказывать о своем пациенте никому. Вам понятно?

--   Я осведомлена о всех деталях и вам нет необходимости терять время и повторять то, что я знаю. А ваша настойчивость в комплекте с вашим голосом может служить прекрасным катализатором медикаментозной комы – раздраженно ответила сестра Мария и занялась своей работой.

Медсестра пошевелила усиками, но ничего не ответила. Сказалась военная выправка и отсутствие чувства юмора.

Хайнц с удовольствием наблюдал, как медсестра из СВР получила по амбициям и пришел к выводу, что с Марией себя нужно вести осторожнее. Делать это нужно мягко и неназойливо, чтобы не вызвать у монашки раздражения и отторжения, расположить к себе и родить в ответ полное доверие.

--   Сестра. У вас все в порядке? – проходивший мимо кельи старик Руйбург заметил необычайное столпотворение возле постели больного и решил предложить свои услуги – Могу я что-нибудь сделать для вас?

--   Благодаря Богу у нас все в порядке. Не стоит вольноваться, герр Руйбург. Я непременно сообщу вам, если потребуется ваша помощь. А в качестве услуги, вы не могли бы прогулять нашего хранителя покоя в вашем прекрасном саду? – Мария слегка поклонилась и опять отвернулась к постели больного.

--   Непременно. Если понадобится, вы знаете где меня найти. А вот герр офицер еще не знает. Пойдемте, герр офицер. Я покажу вам, как устроен рай – Руйбург попытался обнять Хайнца за плечи и зашептал.  – Сестра обиделась на недоверие. Ей нужно время, чтобы отмолить прощение и успокоиться. Пойдемте, я покажу вам наш сад. Это чудо я растил десять лет. В нем даже старый иудей задумывается о рае, придуманном католиками, чтобы развращать бедняков. Вам, кстати, не претит общение со немолодым евреем?

--   А вам не претит общение со скромным представителем тайной организации, которую все склоняют налево и направо? – Хайнц усмехнулся краем глаз – Если вы подумали, что я выходец из семьи какого-нибудь рейхс-министра, провел всю свою жизнь в дорогих школах и университетах смею вас заверить, вы оказались недалеко от истины?

--   Жизнь сложнее, чем роспись на потолке капеллы. И ни осуждение ни сожаление дивидендов не принесет. Вам сейчас труднее, чем мне. Вас мучит проблема, которую вы боитесь. А меня уже невозможно напугать. Почему бы мне не помочь тому, кто в этом нуждается. - старик остановился и вытер лоб – Ваше положение ведь не обязывает вас отказываться от общества старого иудея?

--   Не обязывает, герр Руйбург, не обязывает. Вы не будете против, если мы перейдем на более понятный и простой язык общения. – Хайнц обнял старика за ссутулившиеся плечи  и они пошли вдоль сада.  - Я с нетерпением жду вашего подробнейшего рассказа о страстях, кипящих в этом заповеднике веры.


Хайнц любил стариков. Он обожал слушать длинные рассказы о тяжелой жизни, наполненные деталями, персонажами, событиями, которые невозможно придумать. Он  предсталял себе то время, мысленно проникал в обстановку и пытался почувствовать то же, что и его собеседники. Эти рассказы нельзя было сравнить с написанными. Они дышали, проникали в душу, прятались за неправильными словами, грешили отходами от главной темы и повторами, но были уникальны в своей искренности. Руйбург принадлежал к той же категории рассказчиков и тем самым вызвал в Хайнце непосредственный интерес.

--   Определенно старик Руйбург далеко не так прост, как кажется. - размышлял Хайнц, слушая введение в ботанику - Но чего у него не отнять, так это веры в будущее. Другой на его месте уже превратился бы в развалину, жалующуюся на все, от погоды, до шелеста газеты в соседнем дворе. А этот строит сад, занимается домом и монастырем, хотя и не католик, думает о тех, кому нужна его помощь и его мнение. Не похоже, чтобы он затаил обиду на весь мир. Если вдруг окажется, что Лихнау принадлежит к последним орлам Гесса, я должен быть уверен, что Руйбург не станет для него источником опасности.
Хайнц видел таких стариков, когда сдавал один из экзаменов после разведшколы, работая  в приюте. Один из жильцов этого приюта был подсадным и его необходимо было выловить опираясь только на слова.

Куда только не забросит жизнь бойца невидимого фронта.

Сколько историй выслушал Хайнц, сколько слез вытер с морщинистых лиц стариков, скольких проводил в последний путь за те несколько месяцев, что он провел в интернате. Шекспировские трагедии меркнут по сравнению с рассказами одиноких пенсионеров. Большинство из стариков были фольксдойче, оставшиеся в одиночестве после окончания войны, но не заболевшие ненавистью к победителям, не погрязшие  в славном и не очень прошлом своих детей. Эти старики не служили, не стреляли, не казнили. Они просто ждали своих детей с войны и умирали вместе с ними, читая похоронные телеграммы. Эти люди не могли говорить ни о чем другом, кроме прошлого, не видели нового, не слышали смеха и не желали долгой жизни. Они стремились умереть поскорее, но умереть так, чтобы увидеться со своими детьми, сложившими головы за постороенный на песке рейх. Хайнц выслушивал сотни жизнеописаний, страдал вместе с рассказчиками и вдумывался в каждое их слово в поисках лжи. Он вычислил своего противника, нашел его по единственному слову, которое эти старики никогда не произносили.

Надежда. Она не следовала с ними по их жизненному пути. Она умерла давно, много лет назад, вместе с квадратным конвертом похоронной телеграммы и больше никогда не приходила в их дома. Надежда осталась в далеком прошлом, в том мире, где еще были веселье и смех, где родители умирали после детей, где не существовало одиночества и страха. Надежда стала табу, запрещенным словом, запрещенной мыслью. Оставалась еще тень надежды, желание быстрой и безболезненной смерти, но вспоминать Носительницу Последнего Желания было признаком моветона даже в этом, забытом богом пристанище старости.

Этот экзамен Хайнц сдал на отлично и с тех пор старался выполнять свои нелегкие задания опираясь не только на знания и интуицию, но и на те рассказы, которые он запомнил наизусть много лет назад. В этих рассказах не было фантазии, существовала логика поступков и событий, были начало и конец, чаще печальный. Страхи соответствовали обстановке. Радость — полученнным новостям. Боль — полученным ранениям, а горе — его в них всегда хватало. Хайнц слушал Руйбурга, выискивая в рассказах старого еврея нотки сожаления о прошедшей жизни, но не находил их. Старик искренне радовался тому,  что лиственница прижилась, а у рододендрона сильные корни. Еуму нравились крепкие ветви бука мягкость речной ивы. А нежелание подстригать английский садик было таким чистым и открытым, что Хайнц даже позавидовал старику.

Хайнц прогуливался по тенистому саду, внимательно вслушиваясь в неторопливые короткие фразы Руйбурга, выстраивая их по цвету настроения и получая красивую мозаичную картинку.

--   Уважаемый герр разведчик. Жизнь бесконечно коротка. Звучит как парадокс, но в этом и есть вся прелесть иудейской философии. Хотя и неиудеи тоже достигли в этом определенных успехов. Необходимо жить ради достижения того состояния, когда хочется, просто нетерпиться умереть. Вы меня слушаете? - Руйбург смотрел на Хайнца и не ждал ответа  - Вот например деревья. Они растут, развиваются, разбрасывают свои ветки и стараются вырастить как можно большее потомство. А все для чего? Чтобы спокойно захиреть из-за того, что такой разгильдяй как я или вы не нальет им вовремя воды.

--   Вы философ. Я не судья тем, кто заставил вас стать философом, но и не защитник. Как вы относитесь к прошлому, к войне, к ее псевдо- и настоящим героям? - Хайнц говорил намеренно медленно, чтобы дать Руйбургу возможность обдумать вопрос.

--   Я не отношусь к прошлому. Я не живу будущим. Я просто существую. Война для меня стала вечной болью и проклятием. У войны нет героев. У войны есть только жертвы. Живые жертвы и мертвые... Я мертвая жертва. Но мне еще предстоит пройти тот путь, который уже прошла моя семья. - Руйбург остановился и присел на низкую лавочку. - Вы не жалейте меня. Страну и национальность не выбирают. Они наша кара и награда. И мы или страдаем или наслаждаемся ими. Если вам не будет в тягость, мы могли бы выбрать другие темы. Давайте поговорим о газетах. Хотя я давно не читаю газет. Или давайте поговорим о монашках. С детства люблю посплетничать. Только вот не с кем в этом заведении.
Хайнца интересовало все, что было связано с сестрой Марией, но напрямую задавать эти вопросы ему не хотелось. Способна ли эта женщина стать его надежным агентом или за ней необходимо вести такое же плотное наблюдение, как и за Лихнау? Сумеет ли он убедить ее в правильности своих намерений? От этого будет зависеть результат многолетней операции, так лихо начатой и глупо проваленной в Штутгарте. И ни бог ни дьявол не помогут Хайнцу получить результат, а Лихнау избежать наказания. Хайнц решил, что с сегодняшнего дня они с Руйбургом будут ежедневно совершать вечерние прогулки по саду.

Прошла неделя с тех пор как сестра Мария наблюдала за лежащим в коме пациентом. Ежедневно она кормила его с ложечки, давала пить, умывала утром и вечером, меняла белье и выносила утку. Был ли он тем самым офицером, который привел ее в монастырь или нет, она не знала, но была уверена в его абсолютной причастности к своему прошлому и относилась к нему как члену своей семьи. Он не убивал ее родителей, не отправлял их в лагерь, не сажал ее в темницу. Благодаря тому человеку Мария выжила, получила образование, кров над головой, служит богу и твердо уверена в собственной судьбе и в завтрашнем дне.

--   Ах, если бы это был он — мечтала Мария, с трудом засыпая после бесконечного дня. - я бы смогла узнать о судьбе своих родителей. Он был единственным свидетелем той жизни. Эта тонкая нить не должна порваться. Кроме него у меня больше нет никого, кто мог бы поговорить со мной, как с дочерью, с сестрой, с племянницей. У меня нет другой семьи. Только он. Ведь еще несколько лет назад я и не подозревала о его существовании. И вот провидение занесло этого больного и зависящего от других человека ко мне. Я ответственна за него перед богом.

Мария вдруг почувствовала, что в ней проснулось неведомое до этого дня чувство. Когда она думала об этом человеке ее сердце замирало, кровь приливала к лицу, руки немели и ноги отказывались слушаться. Она не знала другой любви, кроме любви к богу, но эта любовь была сухой и плоской. Новое чувство было объемным. Оно поглощало ее целиком, заставляло оглядываться в поисках ненужных свидетелей, толкало на поиск ответа. Присутствие Хайнца вызывало в Марие жгучую ревность и ненависть. Ей не хотелось разделять это неведомое и горячее состояние ни с кем. А уж тем более с человеком, который заранее ненавидел пришельца из ее прошлого.

Хайнц заметил перемену в настроении монашки, но не придал этому большого значения. Пожилая послушница, подверженная физическим катаклизмам, отвечала его представлениям  о постепенном наступлении старости. Он старался не обращать внимание на ненависть, сквозящую в ее взгляде; на резкость в обращении с Вензелем, когда тот пытался шутить о больном; о ее стремлении проводить время у постели больного в одиночестве. Все это он относил на счет многолетней привычки, выработанной у монашки образом жизни в монастыре. Ежедневно Хайнц прослушивал запись, сделанную во время ночного дежурства. Он прослушивал ее несколько раз, пытаясь найти в ней намеки на улучшение состояния Лихнау. Положительных сдвигов не было.

После этого он обычно звонил своему непосредственному начальнику Вальтеру Гроссу с отчетом о прошедшем дне, выслушивал наставление о необходимости быть бдительным и корчил рожи в телефонную трубку. Проходящие мимо монашки заливались смехом при виде кривляющегося Хайнца, закрывали рот и убегали. Мария в этот момент выбегала из кельи и требовала соблюдать тишину и не веселиться в господнем доме.

Дни шли за днями. Молитвы не помогали. Мария не видела выхода и не знала что сделать, чтобы господь дал ее пациенту еще один шанс. Мария молилась несколько раз в день, ставила свечи, читала старинные книги вслух и современные медицинские журналы про себя. По ночам он вскакивала с кресла, когда ей начинало казаться, что Лихнау пошевелился. Желание узнать о своем прошлом превысило все пределы. Мария готова была отдать свою жизнь за пять минут разговора с этим человеком. Что ее ждало впереди. Та же скучная, серая жизнь, ежедневные молитвы, посты, выслушивание наставлений, страх перед всевышним, пение в хоре, изучение теологии и истории религии. Ее будущее было похоже на прошлое, как песок в пустыне. Ни ветер ни солнце не меняли его. Путник, шедший по пустыне, не смог бы отличить вчерашний песок от сегодняшнего. Посох его проходил сквозь дни и годы в жизни песка, не встречая сопротивления и не видя разницы. Все песчинки были на одно лицо. Монашки старели, умирали, на их место приходили такие же безликие и бесстрастные. Отец Сибелиус из стройного выпускника семинарии превращался в седого, семенящего, торопящегося старичка, жаждущего покоя, уставшего от постоянных конфликтов с церковными властями, с городскими представителями, с молодежью.
Сестра Мария не имела подруг среди послушниц. Ей не с кем было посоветоваться о своих чувствах, некому было пожаловаться на судьбу, некого было попросить о помощи. Душа ее была чиста и прозрачна, а на серце лежал камень. И камень этот рос каждый день, покрывался мхом и слизью, заполнявшей многочисленные трещины. И от этого Марии становилось невообразимо тяжело. Тяжесть, лежавшая на сердце, мешала ей жить, сковывала мысли, отвлекала от молитв.

Прошел почти месяц с тех пор, как Лихнау появился в ее келье. Этот месяц показался Марии годом, пролетевшим за один день. Она изучила все морщинки на лице Лихнау, складки на его руках, зажившие шрамы и раны, похожие на пулевые. Она старательно массажировала затекшие руки и ноги, промывала спиртовым раствором спину и грудь, наблюдала за его реакцией на слова, которые она произносила. Мария заметила, что когда она произносила слово «попросить», дыхание ее пациента заметно учащалось. Она решила продолжить поиск нужных слов. Ответ пришел почти сразу.

«Попроси его о помощи».

--   Кого попросить? Как попросить? Что предложить взамен? Что у нее есть? Легче ответить, чего у нее нет... - Мария страдала от того, что не может найти ответа на свои вопросы - Нет у нее ничего. Нет материальных богатств, нет мудрости, нет постов. Чем она может пожертвовать ради него? Только своей жизнью. А что потом. Где же выход? Что у нее еще есть? Неужели у нее, у подобных ец вся жизнь проходит впустую, не оставляя никакого следа.

Мария вскрикнула от того, что поняла, какая невероятная ценность у нее есть. Она вспомнила, что обладает самым дорогим, что есть у человека, самым непонятным и самым невосполнимым.

У нее есть душа.

Чего только не делали люди, чтобы продать или купить душу. Несколько грамм неизвестной субстанции содержат моральные кодексы, историческую совесть и еще какую-то, не имеющую физического определения, ценность. Душу можно продать, но нельзя купить. Ее можно испортить, но нельзя починить. Дьявол собирает души по какому-то своему, особенному принципу, складывая их в ящик и радуясь новому успеху. А Создатель не видит очередной трагедии, банально обвиняя продавца в отказе от великих принципов, в торговле святым, данным ему единократно. «Продай душу за звонкие монеты, поверь обманным обещаниям, стань черствым и жестоким, и тогда тебе будет навсегда закрыта дорога в райские сады, где ты обретешь то полное счастье, за которое, собственно и продал душу». Такими призывами пестрят предупреждения святош, предлагающих вам трудности на земле в обмен на счастье после смерти.

Мария поняла, что готова отдать свою душу любому, кто поможет ей найти свое прошлое. Она боялась того решения, которое приняла и все  равно ждала его с огромным нетерпением. И как только это решение приняло осознанную форму, Мария успокоилась и впервые за много дней уснула крепким сном без сновидений.
Как часто решение, которое мы принимаем, кажется нам слишком простым и необязательным. Мы руководствуемся жаждой успеха, желанием свободы, стремлением к счастью. А потом оказываемся один на один с собственными страхами, рожденными этими желаниями.


Часть четвертая.


Мария проснулась с первыми лучами солнца, заглянувшими в небольшое окно под потолком. С  пробуждением к ней пришло ощущение начала новой жизни. Ночь прошла без сновидений, ровно и без назойливых пробуждений, но чувство свершившегося чуда не покидало Марию. Она встала с кресла, проделала с Лихнау обычные утренние упражнения, выглянула в корридор, чтобы убедиться что Хайнц еще спит и вернулась к больному.

--   Попроси его о помощи — произнесла сестра Мария и увидела, как лицо ее подопечного расслабилось и порозовело — Как же мне узнать, кого просить о помощи? У меня же у Бога, отца Сибелиуса, черта, прохожего, Хайнца. Что за жизнь такая... Не у кого даже совета попросить...

Мария поправила подушку, проверила содержимое капельницы одернула платье и пошла к выходу. В дверях она столкнулась с высоким мужчиной в темном плаще, сером костюме с белой рубашкой апаш и в туфлях на высоких каблуках с квадратными носами. Глубоко черные  глаза пришедшего отвлекали взгляд от его внешннего вида и заставляли неотрывно смотреть прямо в них. Мария хотела удивиться, даже возмутиться бесцеремонностью гостя, но не решилась. Ей показался знакомым этот тяжелый давящий взгляд, парализующий волю и лишающий сил. 

--   Простите, чем я вам могу помочь. - спросила Мария и низко поклонилась -  Это место не для прогулок, я вас не знаю, и меня не предупреждали о вашем приходе. Здесь лежит тяжело больной человек и для улучшения его состояние совсем некстати лишний шум. Если у вас есть какое-то дело непосредственно ко мне, я бы хотела, чтобы наша беседе происходила в присутствии отца Сибелиуса

--   Прошу вас, уважаемая сестра Мария, не беспокоиться. Вы меня не знаете, пока, но наверняка слышали обо мне. Что касается моей деятельности, то о ней известно далеко за пределами этого монастыря. Не буду возносить хвалу самому себе, хотя это довольно приятное занятие, но я умею делать то, что неподвластно более никому на земле - гость слегка наклонил голову в высоком черном цилиндре и слегка пристукнул по полу высоким стеком, который он держал в правой руке.  - Мне, право дело, очень неудобно беспокоить вас в такой ранний час, но я наслышан о тех трудностях, которые вы испытываете в лечении данного пациента. Вы позволите осмотреть его?
Мария попыталась возразить, но произнести слово «нет» не смогла. Внутренний голос молчал, сил спорить у нее не было, а желание сопротивляться давлению неизвестного гостя затихло.

Гость подошел к постели Лихнау, распахнул плащ, присел на кресло и погладил больного по голове. Старик открыл глаза и внимательно посмотрел на подошедшего к его постели человека. Ярко-голубые глаза излучали совершенное восхищение пришедшим, которое Лихнай не мог выразить ни словами, ни жестами. Через несколько минут пациент тяжело вздохнул и снова закрыл глаза. Гость еще раз погладил больного по щекам и Мария увидела как кожа разглаживается, приобретает здоровый розоватый оттенок и начинает блестеть, как после солнечной ванны. Монашка почувствовала что из под ее ног уходит земля. Воздух вокруг нее стал густым, наполнился дымом и гарью. Легкие перехватило, стало нечем дышать и Мария стала терять сознание. Гость приподнялся и прикоснулся к ее лбу. Ладонь его была невероятно горячей и Марию прислонилась спиной к прохладной стене.

--   Простите великодушно, сестра, я не представился вам — сказал гость — Мое имя ничего не скажет, но тем не менее вы должны знать, кого благодарить. Меня зовут Люк и-Феро, француз по происхождению, голландец по образу жизни и космополит по вероисповеданию. Среди моих многочисленных званий присутствует доктор физиологии, так что вы можете мне доверять. По совместительству я врачую тяжелые случаи психо-соматической комы, вызванные неизвестными причинами. Ваш случай мне порекомендовали в бюро судебно-медицинской экспертизы. Это очень похоже на то, чему я посвятил свою профессиональную карьеру. - он подошел к Марии вплотную и она кожей ощутила исходящий от него жар.

--   Да, пожалуйста. Мне очень важно, чтобы пациент смог прийти в себя и заговорить. Я делаю все от меня зависящее, чтобы его физическое состояние осталось на прежнем уровне, но к сожалению, мои способности и возможности не позволяют заглянуть за горизонт.

--   Поверьте моему опыту, там ничего интересного для вас нет. Та же пустота, скука, безысходность и еще один горизонт. «Пылает горизонт, сжигая чувства, И плавит вечность радужной дугой. Я лишь поэт безумного искусства, его правитель и его изгой». Прекрасные строки, не правда ли. Но мы отвлеклись. - Гость прошелся по комнате и воздух за ним качнулся, обдав Марию запахом горящего дерева. - Вы просто несовершенны в своем мышлении. Любой человек способен на невероятные поступки и останавливает его только неверие в собственные силы. При небольшом желании вы могли бы сами излечить этого больного. Вам только не хватает уверенности в себе. Вы хотели бы попробовать?

--   А что я должна сделать? Неужели только на моей ууверенности основано лечение и выздоровление этого человека. Что может сделать обычная монашка, если даже у светил медицины не хватает знаний.

--   Светила медицины. Они неспособны вылечить то, что им непонятно. Знания плодят сомнения, а сомнения плодят желание совершенствоваться. И на этом длинном пути нет места для фантазии. - Гость поднял вверх длинный тонкий палец с огромным черным камнем в золотой оправе. - В сущности от вас требуется очень немного. Во-первых, решиться на поступок. Во-вторых, приобрести необходимые навыки, и наконец, подписать соглашение о неразглашении результатов вашего эксперимента. Вы согласны с такой формулировкой?

--   Да, герр и-Фер. Возможно я смогу узнать кое-что о своем прошлом, о родителях, об их судьбе.

--   Люк и-Феро. Прошу вас не путать мою фамилию.

--   Простите меня, я не перепутаю ваше имя больше никогда. - Мария наклонилась так низко, как смогла. Ее не было необходимости делать этого, но она почувствовала, что обязана оказать гостю необходимое почтение.

--   Вы узнаете все. - Люк и-Феро вынул из внутреннего кармана плаща небольшой конверт из плотной коричневой бумаги и ручку-перо. Из конверта он достал написанное от руки на  хрустящей выбеленой бумаге соглашение и протянул его Марии.  - Ваша подпись в этом месте поставит все на свои места. После этого небольшого обряда я обучу вас нескольким небольшим секретам своего мастерства. Вы готовы преодолеть свои сомнения и переступить тонкую черту, отделяющую страх от бесстрашия.

Мария взяла протянутый ей документ, от которого исходил тонкий аромат жареного мяса. Сама Мария мяса не употребляла, но воскресные церковные праздники с жареными сосисками, колбасами и бараньими ногами напомнили ей об этом запахе. Такие события часто происходили в монастыре, особенно в те месяцы, когда происходили большие церковные праздники.  Мария закрыла глаза, вздохнула и подписала документ. Подпись вспыхнула красноватым светом и мгновенно впиталась в документ. Мария дотронулась пальцем до собственной подписи, но подпись уползла в сторону. Мария испугалась, сложила лист и протянула его гостю. В голове ее прояснилось, слезы высохли, движения стали расслабленными и точными. Мария увидела перед собой того, о встрече с кем она так просила.

--   Поздравляю вас с вступлением в братство тайных лекарей — сказал Люк и-Феро — Вам не пристало больше скрывать свои способности, вы должны раскрыться и следовать тому пути, который вы выбрвли. Вы смогли найти себя в этой жизни. Несмотря на то, что столько лет посвятили себя молитвам и преклонению перед Создателем.  - Гость усмехнулся своей незаметной улыбкой и посмотрел вверх. Вам многое дано и вы сейчас в этом убедитесь.

Он подошел к Марии и положил ей на голову свои руки. Мария больше не чувствовала их жара. Низкий утробный голос вырвался из его груди. Марии были незнакомы слова, которые он произносил, но смысл их она понимала и без перевода. В ее голове рождались, росли, множились и пропадали дивные образы, расцветали необыкновенные цветы и гибли в сражениях чудные животные. Мария не препятствовала этим картинам, он стремилась войти в них, вырасти вместе с прекрасной орхидеей и умереть с ужасным крокодилом. Но она была уверена в том, что теперь ей не суждено умереть в безвестности.

--  У меня теперь все впереди. Моя жизнь, серая и бессмысленная, становится полной новых ощущений, впереди цель, главная и неоспоримая — служба моему хозяину, моему богу, моему владыке. Только молитвы произносить не хочется. Их тексты, до этого момента казавшиеся мне полными смысла, жизнеутверждающей силы, ведшие меня к великой цели, исчезают из памяти. И ни сожаления, ни грусти по этому поводу я не испытываю. - Мария играла своими мыслями как жонглер шарами.

--   Дочь моя — сказал гость — теперь твоя очередь. Иди вперед и ничего не бойся.
Мария встала и подошла к постели Лихнау. Она оглянулась назад в надежде получить одобрение свое нового хозяина и обнаружила, что дверь в келью все еще закрыта и кроме них двоих в комнате никого нет.

--   Наверное, это было наваждение, фантом, мираж. Но мне теперь нельзя останавливаться. У меня больше не будет шансов узнать о своем прошлом — Мария решительно приблизилась к Лихнау и положила свои руки на его голову.

--   Приди в себя. Проснись. Ты должен быть здоров, чтобы рассказать мне о моем прошлом. И тогда все твои грехи уйдут и ты сможешь попасть в рай.
--   Прошедшим ад дорога в рай закрыта — произнес Лихнау и открыл глаза.

Мария вспомнила, что эти же слова она услышала от того молодого офицера, который привез ее в монастырь.

--   Вам нельзя говорить. Вы живы, вы живы, - шептала Мария, позабыв, что в этом месте нужно вознести хвалу Создателю. - Как вы себя чувствуете?

--   Где я нахожусь? Что со мной произошло? - спросил пациент.

--   Вы пытались покончить собой, но вам помешали и привезли сюда, чтобы узнать о вашей жизни все, что можно. Я сестра Мария, ухаживаю за вами уже месяц. До сегодняшнего утра надежды не было никакой. И вот теперь, благодаря неизвестным силам, у меня получилось вернуть вас к жизни. Как вы себя чувствуете?

--   Жить буду. А вот где и как, еще не известно. Меня наверное охраняют и не дадут спокойно умереть. А у меня только два пути. Умереть или уйти. Первый не получился, а второй не в моих силах.

--   Как вас зовут?

--   У меня нет имени. Я столько лет носил чужие имена, что о своем совершенно забыл — Лихнау говорил медленно, пережевывая каждое слово, каждую букву. - в детстве мама звала меня Людвиг, а потом я ушел в армию и мое имя стало частью моей работы.

--   Пока вы болели, я с вами все время разговаривала. И вы реагировали на отдельные слова. Из них я составила фразу  «попроси его о помощи». Кого и как я должна попросить?

--   А вы уже попросили, поэтому мы и разговариваем. - Лихнау приподнялся на локте и посмотрел на левую, пристегнутую наручником руку. - Вы хотели узнать о своем прошлом. Я знаю о вас все.

--   Сорок два года назад вы привели в монастырь маленькую девочку, чьих родителей увезли в неизвестном направлении. Это был этот самый монастырь Святого Базилика, а маленькая девочка была я.

--   Великая цель оправдывает любые средства. Я действительно был тем самым офицером. Я служил и служу великой идее. Ради нее я зачеркнул собственную жизнь. Десятки лет в скитаниях, без дома, без семьи, без личного будущего. Все силы были отданы для достижения главной цели. Мы почти ее достигли. Ваши родители были движущей частью этой идеи. Они прошли свой путь до конца, стали героями и умерли только несколько лет назад в Аргентине, в маленьком городке. Их работа стала основой нашего дела. Великого дела. Нам не хватило только нескольких лет, чтобы научиться обращать человека на тот путь, который требует его участия. Не нужны были бы уговоры, религия, воспитание. Тысячи лет практики вербовки и обмана были бы выброшены в мусорный ящик. Несколько включенных тумблеров, небольшое количество газа и пищевых добавок и человек становится несклоняемым последователем той идеи, которую ему вливают. Мы не мечтали о рае. Мы строили его для тех, кто идет следом за нами. И ваша жизнь была лишь небольшой платой за эту работу. Мы потеряли много лет и много идей, но наша цель близка. И вот теперь вы с нами, на этом нелегком, но единственно правильном пути.

--   Мои родители никогда не искали меня? Неужели им было все равно, что произошло с их дочерью. Десятки лет скитаний и ни одной попытки найти свою дочь?

--   Они были уверены в том, что вы погибли во время бомбежки и целиком отдали себя науке. Им были предоставлены все доказательства вашей гибели.  А сейчас мне хотелось бы отдохнуть немного. Потом я вам расскажу все. Вы спасли меня и имеете право знать, кому вы помогли.

Хайнц прослушивал очередную запись, когда обнаружил, что записывающее устройство испортилось. Вместо голосов был слышен звук, похожий на треск горящих в камине дров. Это продолжалось в течении нескольких дней. Ремонт аппаратуры не принес желаемых результатов. Днем она записывала все, что происходило, а ночью единственными звуками был треск камина.

Хайнц решил проследить за тем, что же происходит в комнате в его отсутствие. Он вызвал Вензеля, обсудил с ним ситуацию и сотрудники решили в ночь с пятницы на субботу провести наблюдение за кельей, в которой проводили время Лихнау и сестра Мария.
Не испытывает страха только тот, кто не знает последствий. Человек не боится грозы, пока не видит пораженного молнией, не страшиться демонов, пока не слышит криков тех, кто подвергся их нападкам. Мужчина не боится женщину, пока не узнает о ее хитрости, а женщина не боится мужчину, пока он не поднимет на нее руку. Хайнц и Вензель не боялись ничего и в особенности больного старика и стреноженную обетами монашку. Они были уверенными в себе и своей силе воинами, бесстрашно идущими на приступ осажденно крепости, в которой в живых остаются только женщины и дети. Они были гордостью своего отдела и примером для молодежи.

Вот поэтому Вальтер Гросс и впал в состояние полной депрессии, когда узнал о том, что Хайнц и Вензель были зверски убиты в ночь с пятницы на субботу в монастыре Святого Базилика. Он не мог представить себе, какая сила подняла этих двух богатырей к потолку и прибила одного к другому ножками старинного кресла. Никто в монастыре не слышал криков, шума борьбы и выстрелов. Хайнц и Вензель были еще живы, когда он прибыл на место преступления. Они лишь повторяли единственную фразу «прошедшим ад дорога в рай закрыта». Молодые люди умерли в мучениях, а Лихнау и сестра Мария бесследно исчезли.

Предположения всегда являлись частью провалов. - думал Вальтер Гросс сидя перед столом на котором лежало заявление об уходе с работы - Где, к каком месте своих рассуждений он допустил ошибку. Как мало он узнал о Лихнау, о сестре Марие, о том, что происходит в его возвращающейся к нормальной жизни стране. Как жаль, что он знал так мало.


Эпилог.


--   Никогда не знаешь, чего от тебя ожидать — сказал Создатель стоящему перед ним Князю. Конечно ты меня повеселил. Судьба у монашки несомненно интересная, но кто сказал, что ты изменил ее. Линия ее судьбы была прописана Теми, кто ею распоряжается. А ты просто определил точное направление. Не будешь же ты утверждать, что точно знал, что без твоей шалости Мария стала бы моей послушницей.

--   Твои слова говорят о твоей осведомленности и о том, что у людей есть все основания для веры в тебя, как в истину в первой и единственной инстанции. Где мне, простому исполнителю твоей воли, тягаться с тобой в риторике. Я уверен в твоей правоте, и без сомнения приму твою точку зрения на это небольшое происшествие. Но не откажи в любезности Создатель. Согласись. Мы ведь прекрасно провели время наблюдая за этим театром абсурда.

--   Ты веселый, Князь, и с тобой интереснее, чем с другими. Надеюсь твоя хандра исчезнет надолго и ты сможешь управлять свои хозяйством настолько эффективно, что Они не смогут предъявить тебе претензии.

--   Мы с тобой, Создатель, не уйдем ни при каких обстоятельствах. Зачем же назначать того, кто начнет все сначала. А мы уже все знаем и умеем. Нам нет замены.

--   Ну что же, Князь, иди в свои пенаты. Следи за огнем, а уж грешников я тебе найду. От них отбоя не будет.

--   Спасибо Создатель. А может поменяемся с тобой местами. Все же польза какая-то будет.

--   Прощай Князь. Не ищи лучшего в хорошем. Завтра день отпущения и прощения. Будь милостив к грешникам. Будь снисходителен и добр. Если, конечно, сможешь - Создатель взвился голубым облаком, окруженный мерцающим свечением ангелов и исчез в бесконечности. Князь пошевелил усами и вскочил на коня.

--   Прекрасно провели время. -  прокричал Князь вслед улетевшему Создателю. - Прекрасная идея. Нет предела совершенству и в нашем деле.

Взвился вверх могучий жеребец, издал хриплое ослиное ржание и полетел в сторону разгорающегося горизонта, сопровождаемый летящими из под копыт огнем.

--   Завтра праздник, значит послезавтра будут новые грешники. Жизнь продолжается. Всем страдать — Крикнул князь и исчез в дымке  восходящего солнца.