кн. 6, Москвичка, ч. 1, начало...

                М О С К В И Ч К А.

                Ч А С Т Ь    П Е Р В А Я.

                Г л а в а   1.

     Не желая смотреть на показные кривляния Людмилы, разгулянной, по давним словам мужа, его, несмотря на осуждения, всё же  любимой сестрицы, Калерия прилегла возле спящего сынишки и задремала. Она так устала за время их долгого пути, что настоящих актёров ей бы не захотелось наблюдать, не только эту карикатурную самодеятельность. Окончательно заснула приезжая на том, что Люся - сестра Николая - собиралась идти с каким-то «Борькой» в магазин, чтоб облегчить тому кошелёк, по поводу возвращения бывшего друга из армии. А проснулась когда муж, Люся и этот невиданный ещё Калерией Борис вернулись из магазинов «отягощённыё» - так восхищалась золовка, притянув вместе с сумками в комнату мать:
    - Смотри, мамуль, на сколько я еврея выставила, - громко сказала Люся, чтобы разбудить спящую родственницу, не подозревая, что Реля проснулась, лишь не хочет открывать глаза.
    - Ой, мамочке! Да у энтого Борьке среди зимы снега не выпросишь! - возмутилась свекровь. - Это чем же ты расплачиваться будешь с энтим прохиндеем? - набросилась она на дочь.
    - Ничем таким особенным, про что ты подумала. Колька лишь вышел к Борьке, поздоровался с ним за руку и еврей был рад полрынка вместе с магазином скупить. Ведь Колян и за него служил - должен же еврей хоть чем-то отблагодарить солдата? Он пришёл, мамуль, в том самом костюме, что ты ему загнала за две цены. – Свернула было Люся на другую тему, но Анна Никитична была бдительна, приставила палец ко рту, показывая, что в доме незнакомый человек, и поправила свою дочь.
    - Вот это ты правильно говоришь - должон он отблагодарить Кольке за службу! - Пробурчала свекровь, к удивлению Рели, которая возмутилась очередной жадности:
    - «Ты, дорогая, не раз видно этого Бориса обманывала, втридорога продавая ему вещи, да ещё хочешь, чтоб он всю семью твою кормил за это»?
Но свекровь не могла читать её мысли, потому произнесла, нетерпеливо: - Ну, что вы принесли, показывай.
    - Вот, мамунь, помидоры свежие. Взяли на нашем дорогущем рынке, не на Тишинский же топать, и всего по рублю. Огурцы зелёные по пять рублей просили, а я по два сторговалась. Да ещё эти два дурня Колька и Борька рядом стояли, а армяшка мне хотел совсем даром отдать.
    - Армяшка - в жопе деревяшка, - неожиданно пошутила свекровь на удивление Рели.  Не понимает видно матушка её мужа, что этот армяшка, если бы Люся выторговала у него даром огурцы с живой потом с её доченьки не слез. С армянами Калерия уже встречалась в Симферополе и была невысокого мнения о торговцах, хотя они и ей уступали дешевле. Но уступали, как беременной женщине, не требуя никакой «ласки». Но когда родит, шутили, уж она станет расплачиваться за всё. К счастью, когда Калерия родила, ей не пришлось часто ходить на рынок, а то пришлось бы отбиваться – словами, разумеется. И, к сожалению, Калерия других армян не знала. Но есть и среди этого народа культурные люди, читала о таких в книгах, и догадывалась сама - будто жила когда-то среди развитых армян, писателей, художников.
    - Ой, мама, ну ты и даёшь! - захлебнулась от восторженного смеха Люся: - Надо же так сказать!
    - Да тебе палец покажи, ты ржать станешь. Чего там ещё купили?
    - Сейчас перечислюсь...
    Люся «перечислялась», приезжая удивлялась. Кроме овощей и фруктов в столице было много продуктов. Бориса «выставили» даже на сметану, колбасы, сыры, коньяк и шампанское. Колбасы окончательно разбудили Калерию чудными запахами, которых она не чувствовала в Симферополе. Принесено было пять сортов колбас, один другого лучше - московская, ливерная, кровяная, языковая и ещё какая-то, названия которой приезжая не знала. Запахи колбас Релю поразили – в комнате запахло так, что ей захотелось всё попробовать. Но усталость и гордость не позволили ей встать.
    - «Так вот почему спекулянты так яростно держатся за столицу. Их не театры или культура привлекает, а магазины да рынки. Я, в Симферополе, уже с большим животом, стояла долго в очереди, чтобы купить килограмм колбасы самой простой, не такой душистой - давали к празднику. Да Николай, ездивший с начальством, где-то приобрёл полкилограмма сливочного масла, которое мы с хозяйкой разделили. Да килограмма два яблок подарили мне, как беременной женщине его отцы-командиры, да пару килограмм апельсин, но мы были счастливы. Друзей, Колиных однополчан, позвали на праздник - все кушали мою стряпню, как деликатесы, а фрукты оставили мне, хозяйке и девчонкам её – короче женщинам. Ещё и Реле подарили лимонов, засахарив которые, с ними  поехала рожать и съела их, при схватках, потому так быстро родила»...  Вспомнив, как она рожала, Калерия улыбнулась тайно: - «Быстрая была роженица. Ещё за собой двоих боязливых потянула. Как это у меня получилось, трудно другим понять, но я и не хвасталась. Лишь один Лазарь-врач знал, который меня на скорой помощи возил по Симферополю. Интересно, сказал или нет, он по этому поводу, своей племяннице-еврейке. Наверное, сказал, потому она позже, уже в больнице, так внимательна была ко мне, всё спрашивала.  Хотела знать, как это у меня получается? Явилась какая-то мулатка в элитный роддом и двум не очень удачным роженицам помогла. Правда, потом «элитный» роддом и свёл нас с ней в детской больнице. Лиза – с трудом родившая женщина намного старше и, похоже, опытней меня, но говорила со мной как школьница, эта учительница истории и географии, любительница чужих драгоценностей, которые ей дарила родные»…

    Послышался робкий стук в дверь: - Чего вы тут не видели? - возмутилась Люся, готовившая стол по своему усмотрению, выгнавшая даже мать на кухню.
    - Да мы это, - раздался неуверенный незнакомый Реле голос, - на новорожденного бы богатыря посмотреть да на женщину, родившую его. И продукты ещё добавочно принесли - так не изволишь ли принять?
    - Входите! - распорядилась золовка, даже не спросив разрешения у Рели - хочет ли она видеть незнакомых ей людей?  Видимо хотела показать, что приезжая здесь человек случайный, и никто с ней считаться не станет.  Или такие невоспитанные были новоявленные родственники Калерии?
    Зашёл невысокий молодой человек и поклонился Реле.  Молодой женщине, волей-неволей пришлось приподняться и сесть на диване, приглаживая свои растрепавшиеся во сне кудри. И как на грех, проснулся Олежка и, не дав маме не умыться, не причесаться, запросился на руки. Она взяла, чувствуя, что на голове у неё копна, величиной со стог сена. Копна, маленькая копия тех, на которых они с Николаем частенько нежились той, тёплой, осенью, когда она, беременная уже, переехала жить на окраину Симферополя. А за городом была прекрасная природа, где они вечерами гуляли по лугам, находя эти копны – душистые и пахнувшие так, что кружилась голова. Может, у Рели кружилась от беременности?  Но Николай тоже признавался ей в необычной любви. Вспоминая о той осени, молодая мать тихонечко вздохнула. Она сделала им с мужем маленький рай тогда, а куда он привёз её с сыном? Будет ли хоть одна ночь или день, подобные тому, когда они чувствовали себя «на седьмом небе» - так говорил Николай.  И как она выглядит сейчас, с мини копной на голове?  Даже в зеркало не заглянешь, потому что кругом чужие люди. Калерия посмотрела на  вошедшего мужчину. Борис – невысокого роста с небольшой лысиной на голове, но хорошо одетый, можно было бы сказать, изыскано, держал сумку, из которой Люся выбирала свёртки, с восторгом смотрел на Калерию: - Простите, что не могу ручку поцеловать.
    - Это не нужно! - смутилась молодая мать.
    - Ну, за то чудо, которое у вас на руках, я бы, на месте друга моего, Николая, не то что ручки, но и ножки вам целовал.
    - Я так и делаю! - воскликнул вошедший вслед за гостем, Николай и кинул на Релю влюблённый взгляд. Кому не понравится, если так открыто любуются его женой и говорят, что она и ребёнок, просто чудо! - Не я ли Релюшку холю и лелею, вот уже почти три года?..
    -«Не так уж и холил, если деньги своей матери от меня скрывал да ничего не покупал на них, кроме разве яблок да масла сливочного под праздник. Боялся, говорит, чтобы колдовство какое на меня от неё не перешло. Своей жены не знает. Я бы это самое колдовство на свекровь бы и перекинула - она бы сейчас не бегала, не спекулировала, а лежала бы в больнице, со всеми болезнями, которыми мечтала меня скрутить».
Но, естественно, промолчала - после боя кулаками не машут – тем более что Люся, разозлившись на мужчин, которые говорили не о ней, а о приезжей кулёме, которая хватается за дитя, и прикрывается им, не расчесав свои кудри со сна, погнала мужчин из комнаты:
    - Ну-ка, давай разгружайтесь и марш на кухню, покурите, пока мне придётся одной стол накрывать. Да пришлите мне мать, она, наверное, треплется у соседки-бабушки. А ты, - обратилась к Реле, когда мужчины вышли, - оставь чудо-ребёнка и причешись, а то выглядишь как Анжела Дэвис - я её недавно в кино видела. Так у неё такая же шевелюра, как у тебя. Причёска эта называется «Чучелом».
    - Это вы ко мне, мадам, обратились? - удивилась Реля. – Спасибо за внимание, но вначале скажите, хотя бы, как вас зовут.
    - Какая я тебе мадам? Меня зовут Люся или Людмила. Золовка тебе.
    - Вот это я и хотела услышать. А то мне никто в вашей семейке не удосужился имя своё назвать. А теперь уточним насчёт «чучела». Если бы я такой показалась своему мужу, он бы тотчас кинулся расчёсывать мои кудри - Николай это любит делать. Да и Борис, восхитившись Бэби моим, не сказала что его мама чучело! Кстати, где ударение Люся поставила? Мне показалось на втором слоге, а надо делать на первом.
    - Значит волосы твои не как у чУчела, а как у чучЕла.
    - Волосы у меня как у чучела? Сейчас погляжу. - Калерия с сыном подошла к зеркалу: -  Ну, нет, красотка крашенная, ты ошибаешься? Я такую прическу очень даже люблю, недаром ни муж, ни твой гость, не обмолвились мне об этом, а мужчины мигом всё подмечают.
    - Это почему же я крашенная? - взвизгнула Люся, и Калерии показалось, что она сейчас, как прежде Вера, вцепится ей в волосы - потому приезжая взглядом предупредила новую родственницу, чтоб шага не делала в её сторону - как пригвоздила Людмилу к месту.
    - Они у тебя мало, что крашенные, ещё и коса вплетена, потому и обёрнута она вокруг головы, чтобы кто-то ненароком или, шутя, не дёрнул, и выдернул всю эту искусственную «красоту» из твоих волос.
    - Много ты знаешь! - огрызнулась Люся. - Это мои волосы, отрезанные тайком от мамки, а чтобы она не знала, вплетаю их, когда прихожу к ней. Но ты не проговорись мамке. А кто это тебе сказал?
    - Никто. Я сама прекрасно всё вижу. И хватит говорить, а то мы, ещё чего доброго подерёмся. Подозреваю, что тебе хотелось вцепиться в мои волосы? Не советую. Сестра моя старшая, такая же злюка как ты, хваталась, и сейчас осталась без волос почти, после тяжёлой операции - это не я её наказала, это так Космос распорядился.
    - Господи! Умудрилась родить мальчонку, когда в космос полетели. Так теперь все толкуют про этот космос, и к месту, и не к месту вставляют его, как живое существо, - проговорила Люся, и видно было, сказала не свои слова, а видимо подслушанные у более умных людей – того же Бориса, например. Реля могла представить, что инженер сказал что-нибудь, про её любимый Космос.  О котором она знала давно, ещё с детства, верила каждому слову о нём, особенно когда Степан, связанный с Инопланетянами, предсказал Реле, что родит она именно в тот год, когда полетят в Космос.  Вселенную она также считала живым существом. Но не скажешь же всего этого глупышке Люсе, не поймёт.
Реля принимала Людмилу всего лишь как расфуфыренную да доступную девицу: как Вера, которая, вертясь перед Николаем, желала произвести впечатление на мужа сестры. Вот и Люся шумно появилась перед своей новой родственницей. Но юный Миша, да мужчины, какими можно считать мужа с Борисом своим восхищением, своим очарованием молодой матерью подпортили Люсе её торжество, как четыре месяца назад Николай разочаровал Веру.
Анна Никитична, пришедшая на помощь Люсе своим появлением, сняла напряжение, тем, что заметила именно то, чего доченька её желала:
    - Ой, Люське, на скольке же ты еврея выставила?
    - И не говори, мама. Думаю, не меньше полсотни он истратил, а это, - Людмила явно волновалась, - больше, чем сейчас я получаю стипендии. Смотри, вино, коньяк, водка - хватит нашим мужикам? Это апельсины и мандарины - их мы покупали в магазине, так что я ничего не смогла выторговать - ещё и нас надули, но не станешь же ругаться не за свои деньги. Вот за свои я бы им глаза выцарапала.
    - «Эге, - подумала насмешливо Калерия, - ты вспомни, как мать ваша людей надувает по чёрному, а если их на мелочишку «надули», надо кидаться в бой и обзывать людей ворьём?»
    - Никогда не спорь, - царственно махнула рукой Анна Никитична, будто подслушав мысли невестки, - надо и в энтих продмагах людям жить на что-то, зарплата-то - кот наплакал. Я не спорю, если вижу, что продавщица меня обвешивает – с меня чаевые, за то, что лучший кусок мяса мне выбрала. Я иной раз переплачу, и в кассе сдачу оставлю, с меня не убудет. Ведь в иной денёк я получаю больше, чем энти продавцы в месяц со всеми ихними обвесами. - Свекровь захохотала, поглядывая на Релю, смотри, мол, какая я, умная да пронырливая, и ты у меня будешь вертеться, как повелю.
    - «Смейся, «разумница», но вертеться я возле тебя не стану. Ведь ты ещё не ведаешь, что Реля отказалась идти на стройку, и зарабатывать твоим деткам, да и тебе с Гаврилой, квартиры. Ты сына пытаешься споить и дураком сделать, но пока Коля со мной, тебе не преодолеть моего сопротивления. Только когда ты, глупая, разведёшь меня с Николаем, чего-то достигнешь. Но он ещё любит свою Релюху, и, пожалуй, поборется. Разумеется, настраивать его против матери я не стану. А если ты возьмёшь верх своими одеждами заграничными, да морем водки, то отдам не торгуясь. Пусть гуляет хорошо одетым и пьяным, но будет ли тебе, бестолочь тамбовская, от того толку? Как бы он не очухался, и не обернул свою злость против тебя, когда поймёт, что потерял сына и жену, оставшись лишь с неумной матерью, которая ради развода, готова споить собственного сына, едва-едва приведённого мной в норму. Ведь Колю и из шоферов чуть не турнули в армии, как раз перед нашей с ним встречей, я поцелуями да поездками к морю - на мои же деньги - отвлекла его от водки. А, может, уже и любовь на него действовала.  Потому знал, что я с выпившим парнем не то, что целоваться, и разговаривать не стану. Повернулась однажды и ушла - он это запомнил».
       Реля углубилась в свои мысли, дабы не слышать шепота новоявленных родственниц, потому как чувствовала, что они строят жуткие козни против неё, договариваются, как выгнать её из комнаты Николая, да из Москвы вообще. Им, в будущем, эта несчастная комната будет вовсе не нужна, они уцепились за неё сейчас мёртвой хваткой - это единственное оружие их против Калерии. По снам молодая женщина знала, что её, таким образом, будут выгонять из Москвы – не нравилась она женщинам этой семьи, они в Реле почувствовали своей звериной натурой, непримиримого врага. Что ж! Ей не привыкать воевать! И вполне может быть, что её Инопланетяне не оставят её в беде, а спекулянтов сунут в неё головой. Болела же Вера после всех интриг, против Рели. Единственно, чего хотела молодая женщина, чтоб её Космиты наказывали не мужчин этой семьи - они встретили её доброжелательно - а женщин. Но в жизни, и Калерия это хорошо понимала, не всегда получаешь то, что желаешь. Накажут именно мужчин - это также она видела в сновидениях – накажут, вероятно, за то, что мужчины этой семьи проявляют слабость духа, непростительную в глазах её друзей из других миров.
       Оторвалась Калерия от своих мыслей, когда мать и дочь перестали шептаться и стали обсуждать, как они приготовили стол:
       - Чего-то тут не хватает, - сказала Люся. - Ну что это - рыбка в пяти видах, да столько же сортов колбасы. Ох, мама, мы её, кажется, неправильно нарезали, ну да сожрут. Но не станут же мужики есть только холодную закусь. Надо сделать салат и сварить картошки.
       - Так делай, а я пойду картоху поставлю в мундирах - ничего, почистят, кому надоть. Ты, Люське, зови парней, они замучились курить, да и не люблю я, когда на кухне дымом воняеть.
       - Мужики! - Открыв дверь, позвала Люся. - Топайте сюда, и оцените, как я вам стол накрыла. Садитесь. Давайте выпьем, пока мать готовит горячее. Ну, за что? За встречу и хорошую жизнь? - Она спешила разлить водку - что, как известно, делают мужчины.  Видно Люсе не терпелось выпить, пока мать отошла и не надзирает над ней.
       - О! Превосходно! Реля, вы не присядете хотя бы рядом с нами? - спросил Борис, подвигая к себе стул, чтобы она села между ним и мужем. Николай тоже кивнул, приглашая её на этот стул.
       - Я на вас издалека посмотрю да послушаю, что вы о Москве будете говорить. Люблю про столицу слушать - она такая необыкновенная.
       - Заказ принят, - отозвался Миша, улыбаясь ей и одновременно накрывая свою рюмку рукой: - Мне не надо, Люсь, лучше я лимонаду глотну. Мы уже выпили за приезд братухи, без тебя. А где батя?
       - Ушёл к соседке-бабушке, - отозвался Николай, - и там залёг. Уж не болен ли наш отец? - он тревожно посмотрел на брата и сестру.
       - Болен, - отозвалась насмешливо Люся, которая уже успела опрокинуть чарку в рот и не закусывала, - болен, с тех пор, как матушка его, как телка на верёвке, приволокла с Украины, где он прижился на готовом, у какой-то стервы. Ух, я бы её, гадину, растерзала б, попадись она мне, - при этом её выпуклые глаза остановились на Реле - не все поняли смысл её взгляда, но Реля прекрасно уловила. Украинкой считали и её – ведь она приехала с Украины. Этим людям нет дела, что в паспорте она записана русской. А об её цыганских корнях лучше не говорить. – «Или попугать? Пожалуй, цыганки они бы испугались». -   Калерия даже улыбнулась, подумав об этом. Но не всё о чём она думала, тут же высказывала. Что она цыганских кровей, пожалуй, даже Николай не знал. Он никогда не спрашивал о её корнях. О Пушкине Реля даже не заикалась любимому – не тот человек, муж и книг не любил читать, тем более поэзию.
       Из раздумий её вывел Миша, вспомнив: - И врёшь, ты, Люська, а кто в гости хотел ехать на Украину? Уж так пёрышки подчистила, хотела, наверное, и себе жениха там высмотреть, потому в Москве тебя не берут.
       - Молчи! - вскинулась Люся. – Гляди, при мамке это не скажи, она мне волосы вырвет.
       На слова золовки Калерия подумала: - «Хорошо бы вырвала твою вплетённую косу.  Крику было бы!»
       - Ну, как тут без меня столица? – разрядил обстановку Николай. - Считай три года я город, по-хорошему, не видел. Потому, что когда приезжал мать прописывать из тюрьмы, то не до просмотров было.
       Реля встрепенулась, и благодарно посмотрела на мужа. Ей вспомнились стихи Пушкина: - «Как часто в горестной разлуке, в своей блуждающей судьбе, Москва, я думал о тебе». Сейчас она услышит как её муж, и другие москвичи любят Москву. Не как дед Пушкин, конечно, но любят.
       Но чем больше она слушала, тем недоуменней поднимались и опускались её брови. Да москвичи ли это? Не «гости» столицы с коробами за красным товаром? За столом не говорили ни о театрах, ни о кино, ни о новых застройках, часть которых Реля заметила при подлёте к Москве. Выставки, улицы, метро: все красоты выпадали из разговоров выпивших москвичей. Их ум был настроен так, что они говорили о Москве как бы с заднего хода: где, какой модный открылся магазин, да что в нём можно купить, да как туда проехать. В этих познавательных разговорах, почти не заметили, как Анна Никитична принесла горячую, дымящуюся картошку, почему-то не в мундирах, а чищеную. Видимо соседка подсказала, что в мундирах подавать на стол не прилично сейчас. Лишь Борис проявил внимание к матери:
       - А вы не присядете с нами, хозяюшка? Давайте выпьем за Коляна, за его красавицу-жену, за сына-богатыря; вы рады, наверное, их приезду? Моя мама даже прослезилась и меня укорила, что у меня детишек ещё не предвидится, хотя мне уже давно пора их иметь.
       - Ай, дурацкое дело не хитрое, заведёшь ещё! - сказала хозяйка.
       - Вы ошибаетесь! Это совсем не дурацкое дело, а очень умное. Вы ещё не раз скажете спасибо вашей невестке, что родила такого внука.
       - Не говори, чего не знаешь. Пойду на улицу, подышу немного, не то у меня уже в лёгких хрипит от запахов всяких. - И посмотрела люто на Релю - будто она была виновата, что где-то свекровь подцепила какое-то нервное заболевание, которое её душило, если не удавалось спекульнуть. А в день приезда сына из армии свекровь волей-неволей сдерживалась, а теперь страдала от недополученных, чужих денег.
       Когда она ушла, разговор возобновился и всё на те же темы, которые вместо радости, приносили Калерии страдания. Она мечтала услышать иное о столице, но видно другую Москву ей покажет кто угодно, но не муж, не Люся и даже не Миша. Шестнадцатилетний переросток тоже с запоем говорил о купле-продаже.
       Первой эта торгашеская тема надоела Люсе - и не мудрено её уж мать снабжала всем необходимым, и, напившись, «нажравшись», «девушка» повеселела. Вольготно отодвинув стул от стола, и раздвинув шире ноги - благо мать убежала куда-то - Люся дала возможность полюбоваться парням на своё нижнее бельё. Борис ещё не успел увидеть, а Михаил воскликнул:
       - Люська, бесстыдница, а ну закройся. Посмотри, как Реля аккуратно сидит, а ведь она с ребёнком ещё возится.
       - Подумаешь, у неё, наверное, нет такого красивого белья, чтобы показывать его. А заведёт, так и ей захочется так сидеть.
       - Ты что, сестрица! - возмутился Николай. - Либо уходи, или закрой поддувало. Так только проститутки раскидывают ноги.
       - Ладно уж! - Люся закинула нога на ногу. - Тогда кончайте травить меня дурацкими разговорами. А рассказывайте анекдоты, да побыстрей. Смеяться хочу! - Она свысока посмотрела на Релю: а ты, мол, деревенщина, если не доросла до этого, можешь заткнуть уши.
       Послушав немного анекдотов, рассказываемых в основном Борисом, на которые Люся раскатисто хохотала, Калерия обернулась к мужу, который подсел к ней, взял на колени сынишку, и трепал его милые кудряшки - это было его любимейшее занятие с малышом.
       - Папочка, как бы нам ребёнка искупать?
       - Купать хочешь? Сейчас всё приготовлю. Держи нашего Бэби.
       - Подожди! Куда ты так бежишь? Пока весь багаж с вещичками Олежки не придёт, попроси, пожалуйста, у своей матери чистый тазик.
       - Чистый? Да я ей писал, чтобы она купила всё новое - тазик, корыто, полотенца, простынки - не знаю, припасла ли она всё это?
       - Если найдёшь тазик новый, то промой его с мылом, а потом ополосни горячей водой, чтобы всех микробов убить. А я пока дитя приготовлю. Ну, иди, - Реля нарочно отрывала мужа от пустой компании - страшно, если Николай привыкнет к такому времяпровождению. Да и помочь ей в этой семье некому, как оказалось, а ребёнка надо было искупать сразу, как приехали. Молодая мать трепетно относилась к своей чистоте и чистоте детского тельца, которое ей подарила природа, и велела заботиться о сыне, больше, чем о матери, сёстрах ранее и даже муже.


                Г л а в а   2.

    Николай пошёл в ванну. А Реля собрав постирать простынки, одежонку сына, взяла взамен чистую и чистое полотенце, не надеясь, что свекровь выполнила просьбу сына, и купила всё свежее для внука, подбросила на руках своего богатыря: - Пошли купаться? - И последовала за мужем - где находится ванная комната, она знала уже хорошо.
       Миша увязался за ними, под насмешливый яд сестры: - Рано тебе, Мишка, ещё смотреть, как детей купают.
       - Я одним глазком, потом вернусь, мешать не стану.
       - Ой, как хорошо, - обрадовалась Калерия просторной ванной комнате. - И тазик замечательный.
       - А как же! Ванная эта раньше была на одиннадцать семей, теперь на четыре и то по два-три человека в каждой, кроме нашей конечно.
       - И сколько же народу живёт? - улыбнулась Калерия, сажая Олежку в тёплую, прозрачную воду: - Какая чистая вода в Москве.
       - Сколько человек? - отозвался Миша. - Да вот в нашей комнате прописано будет с тобой семь, а жить будете втроём, потому что я отцу с мамой нашёл квартиру, но они ещё думают, выезжать или остаться, хотя прописка остаётся, и квартиру получат, как и все здесь прописанные. А мы с Люсей давно здесь не живём - да ты, наверное, знаешь.
       - Знаю, но ваша мама не сделает мне такого подарка, она не поедет никуда из этой маленькой комнаты - в этом я уверена.
- Да, она упрямая, - согласился Миша, огорчившись,- оставляю пока вас с малышом, а то он на дядю ещё недоверчиво посматривает.
- Привыкнет, - улыбнулась ему Реля, намыливая любимого своего. - Это, если ты не будешь забывать нас навещать.
Миша ушёл в комнату, а Реля обратилась к мужу:
- Так сколько, всё же людей в квартире проживает? Пока я видела лишь бабушку-соседку, которая и дала этот красивый тазик тебе, да?
- От тебя ничего не скроешь. А людей проживает мало. Одна женщина у мужа, на Воровского живёт, или он у неё - их не поймёшь. Два парня ещё в армии - это бабушкины внуки, но живёт с ней лишь один. А пока ты увидишь еврейку, её мужа, их дочь да татарина, который работает дворником, и ему дали комнату в нашей квартире, как служебную.
- Такую же служебную хотел получить твой отец, когда его свекровь вернула в Москву, но она не захотела. – Вспомнила Реля, что рассказывал ей Николай. - Твоей матушке весьма хотелось «остаться с детьми», то есть с Мишей и Люсей, которые от неё сбежали. Она зло замышляет против меня, Коля, если не хочет оставить твою площадь ни под каким предлогом. Вот Михаил отдельную квартиру ей предложил, но она будет отказываться, пока не выполнит то, что задумала. То есть разведёт нас, тогда успокоится.
- Да что ты! Мать не такая злая.
- Она зло держит за пазухой, Коля, не зная, что это зло вернётся к ней как бумеранг. И зло своё она хочет запустить в нас с Олежкой, чтобы снести мне голову, но не знает, что я увернусь и ребёнка спасу, а бумеранг ударит по ней или, что ещё хуже, по Гавриле, твоему безвольному батюшке.
- Ой, Релюха, не пророчь, я давно знаю, что ты ясновидящая, мне тёща летом говорила. Но если моя гадюка-мать разрушит нашу семью, я ей башку снесу - могу в этом поклясться. Моё зло ляжет на её зло как бумеранг – в этом ты права.
- Ты не клянись, ты лучше не предавай нас с Олежкой.
- Как я вас могу предать, если люблю до одурения?
- Можешь. Как споит тебя твоя мать - ещё отравой какой напоит и «отворожить» захочет - так и пропадёшь, а я палец о палец не ударю, чтобы спасти тебя, потому что в таком случае потеряю своего сына.
- Понял. Я догадывался, что тебе дороже сын, чем я. Другие бабы предпочитают детей терять, а не мужей.
- Так то же бабы, Коля, а я мать - вот моё призвание. Ради дитя своего, на всё могу пойти, и предателя-мужа, мужчину не пожалею. Не один мужчина не стоит дитя, такого как мой Бэби. Смотри, отец, на ребёнка. Погляди на его умные глазоньки. Он не издал единого писка или звука во время нашего с тобой разговора. Правильно, солнышко? - обратилась Калерия к сыну, который в ответ на обращение к нему, взмахнул ручонками, и мыльная пена плеснула Реле в лицо. - Спасибо! Это ты умываешь маму? Мне очень приятно!
Приоткрыв немного дверь ванной, заглянула бабушка-соседка: - Можно мне посмотреть, как малыш купается? Ой, какой он красивый - весь морковно-розовый и мыла не боится?! - Она протиснулась в ванную, откуда сразу же вышел Николай:
- Вы тут шепчитесь, а я пойду, ещё посижу за столом.
- Да там всё, Коль, уже выпили! - поддёрнула, любя, Калерия.
- Бог с ними, мне поговорить ещё с Борькой хочется. Друг ведь - надо узнать, что он мне посоветует насчёт работы, и жизни вообще.
- Иди, - Калерия махнула рукой, не веря - спешит ещё выпить муженёк, а под выпивку умных разговоров она не слышала от него. Но не поставишь же заслон у него на пути. Он уже на свободе, и если захочет, то напьётся.  И уж преграды на пути у свекрови не будет – выпив, Николай размягчается до состояния ваты: мать его этим попользуется.
Но чтобы не показать соседке своего разочарования мужем, по поводу его тяги к спиртному, она намылила ещё раз Олежку, налив в руку лосьона и малыш заиграл в пене, которая его никак не беспокоила.
- Это, бабушка, я его детским шампунем купаю – «Без слёз» называется. И спасибо вам за тазик, потому что думаю, это вы его дали, а не моя свекровушка, - у Рели даже в глазах слёзы появились. - Мы в нём аккуратненько моемся, надеюсь, что не обобьём эмаль. А если это нечаянно случится, то разбогатеем, новый тазик вам купим.
- Мойтесь на здоровье. Мне и этот будущим правнукам да правнучкам останется. Вот Коля хвастался - мне только, но не матери своей, змеюке. Нюрка - змея - это точно. Но ты её не бойся. Она тут, после тюрьмы уже, повоевала кое с кем - бутылками швырялась в женщину одну боевую - та в суд подала. В суде Анну предупредили, в случае ещё одной потасовки её посадят. Так что она на тебя побоится лезть драться. Да и Коля не даст свою жену в обиду - я уже на этот счёт сказала ему. Так он мне похвастался тобой, что ты такая особая девушка, всё наперёд видишь, и сама себя в обиду не дашь.
- Это точно, бабуль, не дам, если только они меня внезапно поймают и стукнут - какой-то удар, одна из женщин Колиной семьи, мне нанесёт по голове. Вот даже подумаю, и то она у меня болеть начинает.
- Это она у тебя от усталости поддаёт. И от пустого трёпа Люськи.  Представляю, что она концерт перед тобой устроила. Эта как начнёт болтать - да такую глупость несёт, что у меня старухи голова кругом идёт. Вот так, вот так, красавчик! – поиграла она немного с Олежкой. - Ты, наверное, девчонку хотела? Да?
- Нет, бабушка, с детства мечтала родить вот этого мальчика.
- Да что ты! Никто же с детства о детях не мечтает. Сначала девушки хотят найти любовь, как обычно до гроба, но ошибаются и натыкаются на плохих парней. Но Колька не плохой парень, вот только ты его к водке не приучай. Выпив, он совсем не человеком становится.
- Я всё это знаю, бабушка, потому и родила от него, когда он трезвый был в армии. Коля мне судьбой был предназначен, это я по снам вещим знаю, чтобы я вот этого смугляшечку только от него родила. Поэтому и ловила момент, когда он в армии не пил ни грамма. К тому же, мне было предсказано, что рожу я своего дитятку, когда русский человек полетит в космос. Так что, так или иначе, мне нужно было рожать от солдата, а не от вольного человека, каким Коля стал только в конце года.
- Так тебе всё это было предсказано? А мне Коля намекал, что ты тоже умеешь предсказывать, да так ловко, что куда там цыганкам.
- Не знаю, ловко ли, - говорила Калерия, поставив своего Бэби на ножки, и поливая его ковшиком тёплой водичкой из ведра, ранее приготовленной.
- Дай-ка, я тебе помогу. О! Он и воды не боится. Ну и внучек! Теперь заворачивай его, заворачивай, да дай мне подержать его, а сама постирай в хорошей душистой водичке пелёнки. Я подержу внука.
- Вы присядьте на стульчик с ним, и когда этот шалун просохнет, я его одену в чистое бельишко. Ишь, как он к вам прижался! Дети чувствуют хорошего человека.
- Ох, я детей люблю! Ох, люблю! А такого особенно - вот честное пионерское, как мой внук Славка говорил - он сейчас в армии.
Калерию насмешило «честное пионерское» и она улыбнулась - соседи у неё с юмором, если и Слава - внук бабушки будет таким.
- Так я вот чего хотела у тебя спросить, - будто подслушала мысли Рели старушка, - раз мне Колька похвастался, что ты ясновидящая, то скажи мне немного про внуков моих: Славу и Игоря, которые в армии сейчас, но скоро оба вернуться, потому как они не три годка, а два всего служат и уже их срок на исходе.  Какие они вернутся?
- Вы разве своих внуков не знаете, бабушка? Вы их, наверное, от компании Коли берегли, когда тот пьянствовал с друзьями?
- Берегли, детка моя, берегли, учили их обоих до десятого класса. Так у них свои компании были - не убережёшь от водки парней, если они к ней тянутся. А у Славки мать алкоголичка, она не в Москве, её за сто первый километр давно уже выселили, но приезжала часто, то денег у меня выпросить, а то и воровала. У собственного сына крала.
У Калерии сжалось сердце - проклятая водка, как людей портит, но успокоила старушку:- Зато ваш Слава не будет так пить, как мать, он станет сдерживаться, чтобы не походить на неё, семью заведёт сразу, как только демобилизуется, жена ему попадётся властная.
- Это точно. Правду Коля сказал, что ты ясновидящая. Девица у Славы вроде проявляет характер, не даёт ему пить. А детишки скоро у них появятся?
- Нет, бабушка. Это нечестно. Объясните, почему вы сказали «точно». Потому что мне важно знать, угадала я или нет?
- Как в точку смотрела! И девушка уже ждёт, дожидается Славу из армии. Из хорошей семьи девка, правда, суровая как никто из её родни, но учится в техникуме - возможно учёба немного её образует. И уж так любит внука моего - хоть он и не красавец.  Зато другой внучёк мой, Игорь, дюже красив. Как у него судьба сложится?
- Вы много хотите! У меня, уставшей, глаза не в ту сторону смотрят, - отговорилась Калерия, хотя, при первом же упоминании второго внука бабушки, сердце её сжалось - у парня случится что-то нехорошее, но где? На гражданке? Или в армии? – «У самой меня ещё много плохого впереди, так мне ли его высматривать у других? И если я даже бы увидела, разве скажешь старушке, что внуку её что-то грозит?»
Она закончила стирать. Прополоскала Олежкины вещички, и повернулась к старушке, которая не то задремала, не то просто прикрыла глаза веками, держа на руках её уснувшее сокровище.
- Бабушка, да вы дремлете. Давайте мне моего Бэби, я его одену, да спать понесу. Ишь, как его купание настроило на сон!  Родной мой, кудрявчик. Дай мама тебя оденет, чтобы не простудить в коридоре, где сквозняк.
- Какая же ты заботливая! Дай Бог, чтобы Лида - Славкина невеста, к слову сказать - так относилась к детям. Будут у неё детки-то? – Соседка не забыла, что её тревожило.
- Естественно. Сначала девочка, потом мальчик.
- Ты не шутишь? - Старушка заглянула Калерии в глаза.
- Разве таким шутят? Причём, Лида ваша тоже забеременеет скоро, если уже не забеременела, потому, что правнучка ваша родится летом.
- Да что ты! Мне тоже казалось, что она уже беременная, но они, то есть Слава с Лидой, убедили меня в обратном. Не хотят, чтоб прабабка знала. А чего боятся? Что жить им придётся у меня? Так что ж! Меня они не сильно потеснят - я им уже говорила.
И вновь у Калерии сжалось сердце: оно почуяло, что будущая жена бабушкиного внука не хочет жить со старенькой вместе.  Попытается «обузу» убрать с жилплощади. А как?... В дом престарелых людей? Но кто-то будет возражать против задумок Лиды; не позволит бабку упечь в страшилку, про которые Реля ничего не слыхала хорошего. Однако не Слава заступится. Кто-то посильнее внука бабушки, кого и злая сноха опасается. Но если побоится отдать в дом престарелых, значит, станет поить чайком, с одурманивающими настоями? - решила Калерия, хотя ей не разу в жизни не приходилось «предугадывать» как травят людей.
- Где ваша Лида учится, вы сказали?
- На фармацепта! Или формацевта? Будет в аптеке работать. Лекарства продавать.
- Понятно. А Игорь - ваш второй внук тоже с вами живёт? Потому, я чувствую, что где-то он рядом, но где, не могу понять.
- Милая моя! Да если бы два внука со мной жили, то я бы давно в могиле была. Сразу два внука, да такие разные. Ты их увидишь, тогда скажешь мне, могли бы они в одной комнате ужиться? Нет! Мой второй внук тоже рядышком, но с матерью и отчимом живёт на втором этаже нашего же дома. Мать его, Шурка моя, уже два раза приходила сюда сегодня - всё хотела хоть одним глазком на тебя да Олеженьку поглядеть, но вы оба спали, когда она в комнату вашу заглядывала. Характер у моей Шурани тоже - дай Боже! Её даже Лида - невеста Славы - боится.
- «Значит у соседки оборона - это её дочь. Но невестка аптекарь может её переиграть лекарствами всякими, которые можно и в чай подсыпать, и супчик заправить - много ли бабушке надо? Но как Реле уберечь хорошую старушку и сделать так, чтобы она прожила все годы, ей по жизни положенные? Господи! О чём я думаю? Может бабушка рада будет умереть и освободить внуку площадь - это не моя свекровь, которая пусть ей будет хуже, но упрямо останется здесь, пока меня с ребёнком не выгонит. Или сама как пробка из шампанского не выскочит».
- Ну, бабуль, сейчас я отнесу Олежку и приду помыться сама и достирать его бельишко и своё тоже. Как думаете? Никто не рассердится?
- Да некому сегодня в ванную-то рваться. Все соседи ещё работают, а когда они вернутся и захотят мыться - ты будешь уже спать. Не бойся никого. Ты к людям по-хорошему будешь относиться, они также к тебе - это я по жизни подметила. Ну, я пойду к себе теперь. Ежели что - Нюраня станет ворчать, али задерутся они - так ты с дитём ко мне беги, чтобы мальчишка их свары не чуял с первых дней. А у меня, если подумать, вам будет спокойно. Так что, милости просим! Я таких ведунов, которые могут предсказать, даже не видя человека, али фотки его, впервые встречаю. И завсегда тебе буду рада.
- Единственное прошу, больше никому не рассказывайте, даже свекрови - и особенно ей - что я всё чую вперёд, а то она меня ведьмой станет считать, а не ведуньей, как её сын. О, Коля, у тебя руки чистые? – увидела она мужа. - Возьми вещички Олежки, повесь в кухне. Вот эти в кухне, а пелёнки можно и в ванной оставить, я гляжу у вас и тут верёвки натянуты. – И когда муж ушёл. - Бабушка, вы что-то ещё хотели сказать?
- Только то, что я тебя никогда не выдам!  Даже Шуре своей, дочери, не скажу.
- Спасибо, я буду часто к вам приходить - чувствую это. До свидания, бабушка, - Калерия пошла в свою комнату, не зная ещё, что там происходит - слишком она задержалась в ванной, слишком много думала о судьбе соседки - своего бы не прозевать.
Борис с Мишей стояли в конце огромного узкого коридора:
- С лёгким паром, малыш! - издали помахали руками.
- Спасибо! - Реля была довольна, что они уходят - всё легче дышать в комнате будет. Олежка, её умник, помахал ручкой в ответ.
- Смотри-ка, как ты его приучила! - восхитился Борис.
Но ещё больше поразился Миша: - Надо же какой умник - племяш! Реля, скажи, пожалуйста, сестре, что мы её на улице подождём.
- Хорошо. - Калерия открыла дверь в их комнату, где нахмурившаяся свекровь сидела на стуле - Людмила одевалась перед зеркалом:
- Ну вот, нарядилась, теперь можно идти, - проговорила Люся, едва Реля зашла, будто ждала, чтобы под её прикрытием сбежать.
Калерия только хотела передать золовке слова Михаила, но свекровушка зарычала, как раненый зверь, готовый кинуться и разодрать: - А я сказала, никуда ты не пойдёшь! Тута будешь ночевать!
- Чего это тебе в голову взбрело, мать? Всё время жила у тёти с дядей Федей, а теперь, когда тута «полна коробочка», повернуться негде - я стану ночевать здесь? Чего удумала!
- «Действительно». - Калерия вспомнила, что Люся и в письмах Коле, просила брата не писать ей по этому адресу, а на адрес тёти, где она проживала с тех пор, как брат, получив эту комнату, не отдал их с Мишей в детский дом, а прописал здесь. Однако бездетные тётка и дядя держали племянников у себя, особенно когда начались пьянки старшего брата в новой комнате. Люся не перешла жить сюда, даже когда вернулись из заключения сначала мать, потом отец и семья «воссоединилась». Миша тоже любыми путями мечтал жить вдали от матери и отца, что и делал.
- Да ты не к Машке, а к Борьке сейчас пойдёшь ночевать! - зашипела свекровь. - Рассказывала мне Машка, как ты у неё ночуешь – раз в неделю, когда грязь смыть надо. А остальные дни шляешься, где ни попадя - кто из парней дуру пожелает, тот и тянет к себе в постель, ежели есть куда тянуть.
-«Раньше надо было мамаша о нравственности дочери думать. Дочурка твоя пошла по наклонной поверхности, когда ты в тюрьму угодила и мужа за собой потащила. А может и раньше. Ведь до разлуки за детьми никто не следил - не до того было, «богатство» наживали». – Подумала Калерия, но сказать не могла. Её дело сейчас помалкивать.
- А не твоё это дело, - подтвердила Людмила мысли Рели. - Опоздала со своим ворчанием. Ты в тюрьму от нас сбежала, а Колька спился, я «загуляла», по вашему с тёткой разумению, а кто виноват? Вы с отцом виноваты - нечего было нас подкидывать дурной тёте, ещё малыми детьми.
- Я тебе покажу не моё дело! - взвизгнула свекровь. - А ну сымай мои одежды! - Она схватила за подол ультрасовременного платья, и заграничный материал не выдержал, сначала затрещал, затем порвался.
- Дура! Ой дура! - отбивалась Люся от матери. И залилась слезами, увидев испорченное платье: - Всё равно уйду.
Увидев эту сцену, Калерия развернулась, и вышла из комнаты, не пытаясь укладывать малыша спать в таком крике и потасовке. Олежка, в тишине, не очень поддавался на её песни - любил их слушать, не засыпал. А тут и вовсе не замурлычешь над сыном, когда свекровь шипит на её золовку, мало того дерётся, чего её солнечный малыш ещё не видел и сильно заинтересовался. А что там, мол, моя новоиспечённая бабушка делает?
Муженёк её оказался в ванной, соседка помогала ему отжать оставшиеся в тазу Олежкины вещички, и вешать их на верёвки. Можно было рассмеяться, глядя на то, как неумелы отцы с детскими ползунками да пелёнками, если бы не было грустно от того, чего Реля «сподобилась» уже увидеть.
- Коля, иди в комнату, там мать твоя чего-то с Люськой воюет.
- Ну, начались комедии, - Николай, нахмурившись, ушёл.
- Неудобно мне там быть, - сказала Калерия старушке, глуповато, как ей казалось, улыбаясь, будто она виновата в том, что увидела.
- Да не грусти ты так. Они всё время дерутся, каждый раз, когда Люська заявляется с очередным хахелем. Нюрке стыдно перед соседями, а теперь и перед тобой - вот она и дерёт её как сидорову козу.
- Мне показалось, что это невестке предупреждение, чтобы и я не вздумала перечить свекрови. Впрочем, я от её тряпок, которые она дарит, а потом отбирает и дерёт, заранее отказалась.
- Так Нюрка шалаве своей очередную обнову разодрала? А что ей?! Ведь все вещи - если она похвасталась уже - достаются ей бесплатно.
- Бесплатно этой спекулянтке, а кому-то втридорога.
- Не переживай ты так! Это Нюрка относит в богатые семьи - клиентура у неё выверенная: не продаст её опять милиции. Но чтой-то мы с тобой тут болтаем?! Идём со мной. Я сказала тебе, что одна теперь живу, внуки и дочь лишь навещают. Ты мне ещё про Славушку расскажешь, а я тебе про мужа твоего, если Колька тебе ничего про себя не поведал - он скрытный ещё с тех пор, как пил. Их и забрали в армию друг за другом с моими внуками. Сначала Николай ушёл - он старше - а весной Славу забрали - тот с сорокового года у меня, январский, как и Люська - золовка твоя - а уж Игорька, моего дорогого игрунка и вовсе через год.  Тому повезло, два года отслужит и вместе с братиком вернётся. Заходи. Укладывай ребёнка на кровать. Заснул он?
- Спит моё солнышко! Повезло вам, бабушка, все родные у вас рядышком. Чувствую, что и внуки ваши служат где-то в Подмосковье?
- Так, я одна Славу-то воспитывала, так и сказала в военкомате, конечно, потому что если пьяная его мать всё тянула из дома, то Шураня мне помогала - это-то мы не говорили, конечно. Но главное учли моё пожелание и послали внука служить близко, потому как случись со мной что-нибудь, хотя я жить настроена долго, пока правнуки не появятся, да я ещё понянькаюсь с ними...Ух! Какие они хорошенькие маленькие, - залюбовалась она на спящего приезжего малыша.
При сих словах у Рели сжалось сердце - добрая эта бабушка правнуков вряд ли увидит, не то, что нянчиться с ними. Вот с Олежкой она может повозиться, когда у Рели разлад пойдёт с её новыми родными...
Пока приезжая переживала, старушка вновь взглянула на Олежку:
- Люблю смотреть, как спит младенец. Устал маленький в пути-то?
- Ещё как устал! Но вёл себя отлично! А сейчас, после мытья, не замедлил заснуть. А что, бабушка, если он у вас поспит, а я помоюсь? Боюсь со свекровью оставлять - ещё криком напугает мне сына.
- Иди, мойся, милая. А не обмочит он мне диван?
- На этот случай я сейчас клеёнку принесу, хотя он у меня умница в этом отношении - редко диверсиями занимается.
- Диверсиями? Как ты ловко говоришь о сыне.- Обе засмеялись - молодая женщина от любви к сыну, а старушка неизвестно чему.
В их комнате Люся продолжала одеваться, но уже в другие одежды, не такие яркие, как заметила Реля. Николай успокаивал мать. Свекровь сникла. Она, вероятно, хотела - Реля разгадала её - чтобы вся семейка ночевала в этой клетушечке, чтобы показать приезжей, что явилась она в тесноту. Но все замыслы свекрови ломались: Михаил сбежал из этой комнаты за полгода, до приезда брата. Некто поехал в долгую, заграничную командировку, чистоплотного юношу пустили жить в комфортабельную квартиру, надеясь, что он будет там сохранять порядок и кормить канареек, которых, как писал брат Коле, поют прекрасно, что не надо ни на какие концерты ходить. В той квартире был и телевизор, которого Реля, в Симферополе, не видела, также и в Одессе - но Москва, да, может быть, ещё несколько больших городов вовсю пользовались ими. Только вот у богатой свекрови не было «ящика» как она сказала за столом: - «На кой он нам с Гаврилой? Меня дома не застанешь, а он больше с приятелями то выпивает, то в домино стучит».
А Миша спешил, разумеется, к тому прекрасному «ящичку», который мог ему поведать, что творится в мире, показать фильм или ещё чего - Реля лишь представить могла: далеко залетали её фантазии на неизвестный ей телевизор, который, возможно, сблизит человечество, подвинет людей не на войны, а на дружбу. И она купит телевизор, как только позволят деньги, и её дитя станет смотреть его и развиваться...
Люся тоже не желала жить в этой клетушке - ещё задолго до того как Реля с Николаем познакомились. Так что пусть свекровь её не думает упрекать, что её приезд с ребёнком, распугал её непокорных детей. И радуется, что невестке деваться некуда, а то и внука не смогла бы увидеть после гнусных писем, которые она слала даже после того, как появление в животе Рели плода, уже дало положительный результат. Эту неспокойную семейку поставили на очередь на квартиры, а значит, есть надежда, что в будущем они все будут счастливы. Будут, если свекровь всё не испортит своим вздорным характером... Она – Реля кожей это чувствовала - из тех людей, которые не могут жить спокойно - дай им испортить даже в своей жизни, а особенно в жизни близких. Такова была и мать Калерии, нрав которой она смягчила лишь уехав, а по сути удрав от мегеры. Но зато потом - в свои приезды - она обуздала нелёгкий характер Юлии Петровны и даже заставила уважать себя. Разумеется, не полюбить - до любви едва ли дойдёт у них - а уважать, но и это немало. Мать полюбила и в дальнейшем, возможно, будет любить её сына, а это уже пролог к тому, что бы Калерия с радостью возила его в Украину: - «Из Украины мечтала попасть в Москву, теперь с радостью бы пожила ещё у мамы, чтобы только не ждать предательства со стороны мужа. Коля слаб, вон как он обнимает родительницу, считая её пострадавшей стороной, совсем не помня, как от торговли матери трясло всю семью, да и его, мальчишку ещё, в придачу. Муженёк, не задумываясь, встанет на её сторону и в отношениях со мной - ведь Нюрка дала понять, что станет кормить-поить его хоть полгода, после армии, дабы он «погулял». Будто не знает, что её не шибко умный, но хитрый сынок не очень перетруживался в армии, возя начальство с дачи в часть и обратно. Имел немало увольнительных, да и просто сбегал из части на свидание ко мне. Встречались, через день много виделись, а уж как я переселилась, да по воле случая, к его части, редкий вечер не забегал к беременной жёнке, нацеловаться, и посмотреть всё ли у меня в порядке. Писал, наверное, мамочке о вольной жизни»?
Так думала Калерия, собирая вещи и, вдруг, почувствовала на себе цепкий взгляд свекрови: - «Да, сравнивает меня со своей Люськой и уж никак её мысли не в пользу меня. Та дурёха - нарядная, красивая, по мыслям недалёкой её матери, а главное ещё вольная. Свекровь думает, что её дочь будет счастливее меня. Будет, если ей повезёт с будущей роднёй, но кто же из современнейших москвичей не разглядит пустой и безнравственной девки, которая «толклась с юнцами», как признал Коля, ещё до взятия его в армию. Значит, спала с ними, как моя старшая сестрица и сейчас не теряются - обое, рябое. Но для свекрови Люся, несмотря не на что - очарование. Моя Юлия Петровна, под воздействием жизни, разочаровалась немного в Вере, но мама, как не пьёт, а думающий человек. Свекровь трезвенница - чарки не выпила за столом - думать не может, на ошибках своих не учится. Смотрит на меня как на врага, мечтает извести «дуру» - невестку: так писала в письмах ещё не зная меня. Сейчас ждёт, когда я выйду, дабы расспросить своего сыночка пойду ли я ещё, от малого ребёнка, калечиться на стройку? Узнав, что отказалась, как отреагирует эта непредсказуемая? Обозлится - это точно и задумает новую месть. Но, скрывая от Коли, попытается насмешничать надо мной: вот, мол, чистёха, не успела приехать, в ванную лезет. Так все культурные люди делают, дорогая свекровушка!»

                Г л а в а   3.

    Возможно, это же предчувствовал и Николай - едва Калерия, взяв вещи, двинулась к двери, он тоже увязался за ней, кинув матери: - Помогу жене помыться - ни разу с ней в бане не был. А ты постелила бы нам постель. Где мы будем втроём спать? На диване? Хорошо сейчас я тебе его разложить помогу.
- Иди уж со своей принцессой. Мать не видел шесть лет почти, но жена, даже непричёсанная, ему дороже, чем разговор с матерью.
- Потом поговорим, - махнул рукой Николай. - Я ведь тоже грязен с дороги, а спать буду возле накупанного малыша, так что стерильным должен быть батя его, как и мамочка. Пошли, Релик. Хорошо, что родная подождала меня, - шепнул в коридоре, обнимая и целуя: - Мне тот скандал, который закатили Люська с матерью, большую плешь проел.
- Это они не ради меня старались? Смотри, мол, куда приехала!
- Ты что! Они так «ладят» ещё с малолетства Люськи. Всегда ругались и дрались. Мы с отцом и Мишкой - тихие, а они буйные - соседи даже заметили на старой квартире. Так что, тебе с Колей повезло.
- Коль, а ты, правда, хочешь со мной мыться? Может, мы отдельно помоемся? Я стесняюсь! Честно!
- Что ты, родная! А кто тебе спинку потрёт? К тому же, Коля никогда не видел свою жёну в бане, как она розовеет от тёплой водицы.
- Хорошо. Пошли, потому что я не умею ещё с колонкой обращаться.
- Да. А это дело серьёзное - может и взорваться. В соседнем доме парень так сгорел. Вернее он остался жить, но лицо, плечи, руки, голова получили такие ожоги, что его полгода держали в больнице, но и после выписки он остался инвалидом - из дома почти не выходит.
- Страшно так покалечиться, конечно. Но почему в Москве не сделают центральное отопление, как в Симферополе, в новых домах сделали? Никаких тебе колонок, открывай душ и мойся, - говорила Реля, входя в знакомую ей уже ванную, ничуть не боясь, она же с мужем.
- Так и у нас в новых домах, так и в новых районах, но в центре, даже не знаю, когда проведут - это же надо разрывать - работ до фига, но, я думаю, нас скоро расселят отсюда - нас же теперь семеро в маленькой комнате будет прописано. Смотри, как я сейчас стану разжигать колонку. Наблюдай, пожалуйста, и схватывай всё, потому что я не всегда буду с тобой. Пойду поскорей работать, хоть мать и не хочет.
- Правильно, родной мой. Ведь ты не очень замучился в армии?
- Да, можно сказать на отдыхе был, особенно когда с любимой познакомился, и мы с тобой ездили много в первое лето. А теперь у меня с матерью ругня начнётся - надо ей доказать, что ты не рабой в Москву приехала, а женой, любимой её сыном. Ну, раздевайся, водица уже тёплая пошла. Я тоже разденусь вместе с тобой, чтобы не боялась.
- Ну, кто скорей? - вдруг раззадорилась Реля и засмеялась тихо, чтобы никто их не услышал, от счастья, что она стала такая смелая: - «Значит,- промелькнула у неё мысль, - я сумею отбиться от всех врагов, даже если мой дорогой муженёк станет на их сторону. А сейчас не надо думать о плохом, и суметь насладиться жаркими с ним объятиями». Она раздевалась, немного стыдясь – никогда ведь так не была смела. Но когда разделась, увидела блеск в глазах мужа. Она с испугом, а он с восхищением смотрели друг на друга. Николай, разумеется, видел жену обнажённой, но при лунном освещении, а не при таком ярком свете. Реле казалось, что лампочка направляла на неё все свои лучи, и это её смущало. Имея полугодовалого сына, но, живя в разлуке с мужем несколько месяцев, она по существу оставалась той же девочкой – испуганной и робкой, но отчаянной – какой досталась ему в первый раз. Оставалось надеяться, Николай был более опытным мужчиной.   
Только подумала об этом, как попала в руки мужа - крепкие и нетерпеливые - он прижал её, совсем голую, к себе и Реля почувствовала, как бьётся его сердце; оно билось, как у робкого зайца - скок - замрёт, потом длинней скачок и тук-тук-тук - уже тише. – «Предатель, точно предатель, у него и сердце бьётся как у человека, приготовившегося прыгнуть в кусты и спрятаться там, пересидеть грозу», - подтвердила свои прежние мысли Калерия. А сама поддавалась нежным ласкам, замерла, когда руки мужа, будто играя, прошлись по всему её телу, поддавалась влюблённым глазам Николая, его словам - они были искренние:
- Никогда не видел тебя при электрическом свете - вот так, без всего. Правда, мы купались как-то при луне, в речке, но тогда Релюшку сначала спрятала от меня луна, зайдя за облачко - помнишь?..
- Ещё бы не помнить! И я, принимая защиту своей подруги, забралась в речушку, куда ты прыгнул за мной.
- И самое главное, что луна сразу вышла, дабы взглянуть на наши с тобой забавы. Боже, как это было прекрасно! Ты было просто чудо! Самое прекрасное было, что вода была прозрачная, и мы видели в ней наши преломляющиеся руки и ноги. Луна их так подсвечивала. А теперь беру себе в подружки простую лампочку Ильича, и знаешь, она тебя тоже не подводит - осветила твоё прекрасное тело, как луна, даже лучше, потому что теперь я все родинки могу разглядеть и запомнить. Их у тебя на спине много - говорят, что кто не может видеть свои родинки, тот - счастливчик.
- А я не жалуюсь, - сказала Калерия, - несмотря на некоторые неудачи, у меня всё же больше счастливых моментов в жизни было, вернее каждую неудачу покрывало большое счастье.
- Назови хоть одно, - Николай прикоснулся губами к волосам жены. - У тебя даже волосы грудным молоком пахнут. Ты что? Их в молоке своём моешь? Потому они у тебя такие красивые и блестят? – Он зарылся лицом в её кудри, как делал это во времена ухаживаний.
- Не говори глупостей и не перекидывай темы. Вспомни, мы о счастье говорили. Так вот, если ты помнишь, конечно, я, за полтора года, до нашей встречи, сильно покалечила ногу, долго страдала, что уродлива, а потом встретила тебя, мы влюбились друг в друга...
- Причём, заметь, влюбились с первого взгляда, что, как говорят, большая редкость, как редкость и то, что ты забеременела в то время, когда я лишил тебя невинности - все удивились, даже мои отцы-командиры, у которых уже много детей. Говорили мне, чтобы я берёг тебя - это, мол, необычная женщина, редкая.
-«Если бы твои отцы-командиры знали, что я ждала этого ребёнка, чуть ли не с пяти лет. Стала ждать, когда узнала, что мама лишила моего старшего брата жизни, как мечтала о нём, как высчитывала время, когда должна была зачать его, даже, невзирая на то, что мы ещё были не расписаны. Ты мог бы и не расписываться со мной, я пережила бы это в душе, но всё равно была бы счастлива, родив этого ребёнка», - подумала Реля.
- А ты говорил своим друзьям и отцам-командирам, что просил меня избавиться от этого ребёнка, которым сейчас все восторгаются?
- Прости меня, дураком был. От таких детей не отказываются. Так мне один из командиров сказал, что от любимой женщины нельзя требовать сделать такую жестокость. Потому я обрадовался, когда у Релюшки ничего не получилось, от души отлегло - я так и Юре признался.
- А ничего я не делала, просто взяла отгул на работе, чтобы ты думал, что я, действительно, что-то предпринимаю. А сама прогулялась по центру Симферополя, зашла в городской парк, походили мы там, с родным моим в животике, потом сходили, посмотрели какой-то фильм, и остались живы. Загуби тогда я ребёнка, и мне не жить. Не смогла бы.
- Молодец! Спасибо, что не слушалась меня. Сейчас ты счастлива?
- Да. Я с тобой и сыном, значит, счастлива.
- Родная моя! Красотка, каких свет не видывал, только мне, дураку, такое счастье досталось: - Он начал страстно целовать жену везде: в губы, шею, дошёл до грудей - для этого пришлось ему приподнять Релю, и вдруг она почувствовала между ногами напряжение того органа мужа, который когда-то так лихо сделал из девственницы женщину.
- Разрешишь вот так? - нежно спросил муж, насаживая её на себя.
- Ой-й-й!  Колюшка! – Прошептала она, обвивая руками его за голову. - Неужели и такое счастье возможно?
- Родная моя! Давно хотел так с тобой поиграть, да твоя ранняя беременность останавливала.
- Ой-й-й, Колюшка, ой! Это восхитительно! Спас-с-ибо за сюрприз.
- Толи ещё будет. Тебе спасибо за то, что стала лёгкой как пушинка, и я смог тебя забросить на мой полыхающий факел.
- Красыво говорыш, слюш-ай! - пошутила Реля, подражая то ли армянам, то ли грузинам, торговавшим зимой в Симферополе на рынке экзотическими фруктами - гранатами, апельсинами, мандаринами, где эти «спекулянты», как называли их местные, за «красыво говорыш» сбрасывали беременной Реле цену, когда в полтора, когда в два раза, но она отчаянно торговалась с ними - сама в себе открыла сей дар - если беременной женщине что-то из фруктов хочется, то это необходимо. А поскольку  Николай не очень её баловал, приходилось разговаривать с чужими мужьями, и они её понимали. Реля до того торговцев вышколила, что вскоре они не торговались с ней, а, едва завидев, махали руками:
- Эй, бэрэмэный жэншин, подхады сюда, я тэбэ самый лютший фрукт выбэру. Знаю-знаю, у тебья дэнюг мало. За то, что поговоришь со мной, я сбавлю. Как зовьють нашу красавьицу?
- Не такая я и красавица, а уж тем более не ваша, а мужа...
- Шастливый твой мужь, так и скажи иму, штобь берёгь тебья. Украдут. Наши мушшины любят белых шеншин. Беловолосья их на головье.
- Ай, да не белая я!  Это завитки седые ты увидел из-под шапки, а цветом кожи, давай-ка сравним - я потемней тебя буду. Так что нечего стараться, воровать меня. Я такая же, как и ваши женщины.
- Неть, дорогой, ты нэ такой. Наши шеншины, эх! Всегьё боятися, а ты боевой, как джигит, а красывый, как царица Тамарь - слышаль? И который, за одну ношь, мушикам башку рубиль. Эх! Вот это баба!
- Значит, вам нравится, что вам головы рубят? Но может эта царица не так уж и хороша была, а головы велела рубить не за сумасшедшую ночь, а за плохую, чтобы не позорили её мужики, рассказывая как всё плохо у прославленной царицы?
- Слюшай, а это идей! Все, сначит думаль, шо она хороший, а она как это сказать? Наоборот, да? Ты умный шеншин, ошень умный.
За такие разговоры и поела сладких и таких нужных фруктов Реля, находясь в положении. Мужу не рассказывала об этих разговорах – Коля боялся её походов на рынок. У них, в части, ещё на первом году службы, «чёрные», как он называл народы Кавказа, изнасиловали солдата, которого недолго подержали в госпитале, а потом комиссовали от службы, принёсшей ему такой позор. Николай боялся за Релю, но она умела находить общий язык даже с такими людьми - на неё они б не полезли, будь она даже без живота. Но, когда она родила, то не ходила на рынок, из-за болезней малыша, а если и удавалось сбегать, когда Олежка спал в кроватке, под присмотром нянечек, торговаться уже времени не было - да и кавказцев летом не было. Летом вывозили свою продукцию местные селяне, а они просили недорого. Каждый мужчина или женщина спешили продать, да ехать скорей домой, где их также как Калерию поджидал нетерпеливо в больнице Олежка, ждали их детки.
Вот что вспомнилось Реле во время того, как муж дарил ей новое наслаждение, сравнимое, пожалуй, с теми фруктами, которые она нередко едала прошлой зимой: - «Апельсин, мандарин, гранат! - называла в шутку она мысленно, при каждом ударе мужа. Поэтому, когда он немного притушил свою страсть, и спросил Релю, каково ей было, ответила:
- Ты не представляешь. – Шепотом призналась она. - Как будто в знойной Африке побывала. Перед тем, как помыться, ты из меня выгнал весь пот. Но, скажи, пожалуйста, как же мне слезть теперь отсюда, с этого Эвереста? Ты поможешь? Потому что я чувствую, что сама не смогу это сделать.
- А зачем, если он ещё в напряжении? Сейчас я занесу свою милую в ванну, под душ и мы ещё насладимся.
- Что? - испугалась Калерия. – То есть, ты меня прижмёшь к другой стене, а это стенка к бабушке-соседке. Хочешь, чтобы она слышала толчки и наше шумное дыхание?
- Не бойся! Мне бабка уже доложила, что Славка, её любимый внук приводит свою невесту спать, когда ему дают увольнительную, уж они то, думаю, не стесняется старушки, и такие финтеля там выделывают.
- Возможно, что они скромнее себя ведут? Бабушка мне говорила, что даже заявление в ЗАГС не подали.
- Ты не знаешь Славки. Это такой оторва от пьяницы-матери, что, когда увидишь его, тоже самое скажешь. К тому же, - муж легко перенес её через край ванны и притулил таки к другой стенке, - я понял, что ты устала, и потихонечку буду трудиться на любовном фронте. Тебе не больно, как в те ночи, когда я приехал за вами, во Львово?
- Разумеется, не так больно, как в первые две ночи… - Калерия застеснялась. 
- Вот видишь. Ты отвыкла за долгий-долгий перерыв в наших отношениях, а сейчас ласки принимаешь охотно - ты также истосковалась, я это вижу, как и я. Ну, может, чуть поменьше меня, потому что с Олежкой не соскучишься, но всё же в тебе не угасла женщина, а стала ещё лучше, чем до родов. Вот что удивительно.
- Почему? - переспросила Реля, едва поняв, что муж восхищен ею.
- Всё потому, что «спецы» мне говорили, что после родов женщина становится хуже, а не лучше. У тебя всё наоборот.
- Отсюда вывод, что родившим женщинам надо выдержать без этого дела, как Реля выдержала, полгода - тогда и они все будут лучше. И, кажется, ты закончил, милый. Отпусти меня.
- С удовольствием. Тем более, сразу под душ сейчас станем и смоем всё лишнее с себя. Какая же ты красивая, любушка моя. Кроме того, что ты сохранилась как чудная любовница, у тебя всё прекрасно: цвет кожи, сверкающие глаза - это что-то несравнимое с другими женщинами.
- Значит, ты видел других женщин голыми? - заревновала Калерия.
- И много раз. На пляжах. Кстати и тебя там видел. И сравнивал. Так таких как ты - африканок - мало, почти совсем нет, а ведь купались мы не где-нибудь, а в Крыму, где смуглых должно быть много. Думаю, что и темперамент твой от цвета кожи, от глаз твоих загадочных. Это не я так твои глазоньки определил, а Юрий сказал ещё в Симферополе, что твои глазищи, это загадочный мир, в них столько всего отражается, что если бы расшифровать всё, то можно заглянуть в книжку чудес. Да и Женя твоя называла тебя «шкатулка с секретами», которые, как она мне призналась, так и не смогла все отгадать.
- Как хорошо, что ты мне напомнил о Юре и Жене. Женюра не писала мне во Львово - догадываюсь, что тяжко беременность носила – не до писем ей было. Но сейчас она уже родила, и я пошлю ей отсюда наши координаты – может, откликнется. А к Юре мы сходим на Сивцев Вражек переулок.
- Ты смотри, запомнила. Посылай адрес Жене, съездим потом к Юре, но сейчас дай мне ещё полюбоваться на тебя - вот такую чистенькую и раскованную. Ты же сначала, когда раздевалась, была напуганная, как не знаю, как это выразиться! Как лань, вышедшая из лесу и увидев людей, которые на неё любуются, но она думает, что сейчас они наставят ружья и застрелят её - надо ноги уносить. Признайся, тебе хотелось от мужа удрать? Да? Только честно.
- Если только немножко. Я же в бани не хожу, особенно в общие, - пошутила Калерия, радуясь, что она, действительно, «расковалась».
- Ну, в общак я тебя и не пустил бы - все мужики на тебя глазели бы, ещё свалку затеяли бы - я слышал, как там дерутся. А за такую женщину глотки друг другу рвали бы.
- А как они, по внешнему виду, могут догадаться о темпераменте?
- Так вот я же, «дурак-дураком», как мне мать писала в письмах, за то, что женился на тебе, но догадался сразу, что найду в Релечке жемчужину или янтарь какой драгоценный. Если ты помнишь нашу встречу, то пригласил танцевать хромую девушку и не отпускал весь вечер. А шёл к девице, которая ждала меня.  Но Колю будто приковали к твоей юбке.
- Я тогда в платье была. И тебя никто не приковывал. Ты, возможно, как и я, почувствовал, что мы - судьбы друг друга. Карелька-то знала, что ты моя судьба, потому что Коля мне приснился в вещем сне. Ты и Олежка одновременно. Но поскольку это случилось за два года до нашего знакомства, то, получается, что я ждала тебя. И знаешь, - Реля грустно улыбнулась; - сколько хороших парней я отвергла, оттого, что знала - такого ребёнка, которого я давно заказала у матери-природы, могу родить только вот от такого - длинного и солдата.
- Но почему солдата? Мы могли расписаться в Симферополе, и вернуться в Москву, пожить здесь свободными и тогда уже рожать.
- Э, нет, Коленька. Рождение Олежки мне было предсказано, когда мне и тринадцати лет не было. И сказано было, в каком году мне рожать. В 1961.
- Ну, это сказка просто. Когда в космос полетели!
- Сказка или нет, но так случилось. Тем более что ты меня напугал своим пьянством перед призывом в армию. И тут уж видно Бог постарался, что познакомил нас, в то время, когда ты не пил. Олеженька родился здоровым, если не считать болезнь, которую ему в роддоме подсадили. Что было с этими докторами? Их судили, когда мы уехали?
- Слышал, что был вроде бы закрытый суд - туда никого не пускали, чтобы их люди камнями не забили. Но забудь про это, родная. Давай я твою спинку помою, да родинки пересчитаю. Ох, их сколько. Чего же удивляться, что у Олежки целый подсолнух на ягодице. Меченого ты мне мальчишку родила.
- У нас это наследственное, любимый. Если ты заметил летом то у Лариски с закрытой стороны руки, как татуировка, целая картина – это ёлка и голова медведя - наша Дюймовочка родилась в лесу.
- Как ты хорошо и любовно к сёстрам относишься.
- Не ко всем, если ты заметил. Но Валю и Ляльку воспитала Реля и заложила в них чуточку добра к людям - потому и люблю. - Ей почему-то хотелось рассказать, что когда-то младшие сёстрёнки разочаруют ёе, сделают ей больно, но не стала - Николай, если верить вещему сну, ударит Релю больнее чем Атаманши - да и поймёт ли он откровенный вопль жены? Потому Калерия, по свойственной ей привычке удерживать мысль, продолжала: - Но ёлка это не всё. Возле этой зелёной по природе красавицы - на Лялькиной руке она коричневая и нанесена как бы штрихами, что просто замечательно. Будь она полностью коричневая, было бы трудно разглядеть там ёлку.
- Ну да, - поцеловал её в щёку Николай, - елка же игольчатая.
- Правильно. И возле этой ёлки-иголки вылезает как бы из берлоги медведь. И знаешь, почему это всё случилось на руке Дюймовочки?
- А что? Была какая-нибудь история?
- История с географией. Мы жили в Литве, когда Лариска родилась.
- Кажется на хуторе? Да?
- Вот именно. И у наших соседей была корова, которая старикам уже, собственно, и не нужна была: трудно ухаживать. И они намеревались продать её, а тут, на их счастье приезжаем мы. Двое взрослых и трое детей - Валя тогда уже родилась, из-за чего меня и в школу не пустили, но дело не в этом. Старики эти, литовцы, вначале косились на нас, а потом я боком-боком, но вошла в их домик, и понравилась двум ворчунам, хотя почти не знала литовского языка. Но как-то общались. Я им помогала по хозяйству - там капусту, морковку прополоть, картошечку окучить, чтобы росла быстрее, козу пасла. Убиралась у них.
- Господи! Как мать тебе разрешала? Ты сама крошечка-Гаврошечка была. Я же помню, что ты говорила, когда Валя родилась, и ты её брала на руки, то ножки маленькой сползали до пола.
- Конечно, когда у меня руки уставали. Но больше некому было её нянчить, даже когда Вера - а в то время её Герой звали - была свободна от занятий летом. А уж осенью-зимой её и вовсе не заставишь.
- Бедная ты моя! И Валюху нянчила и старикам-соседям помогала.
- Зато Релька приносила от соседей сначала редиску и лук за помощь, потом картошечку свежую, и на зиму они нам картошки дали, я уж не говорю о свекле, морковке луке да капусте с огурцами для засолки, вместе с бочонками. И к месту вспомнить про молоко от их коровы, да от козы, которые тоже немало всех нас спасали от голода. Но скотинку надо было летом выпасать, стеречь от всяких воров, что тоже я делала - брала Валю на руки и выгоняла козу  с коровкой на полянку с зелёной травушкой.
- Там же Валюху, на месте, подпаивала молоком? И сама попивала?
- Что ты! Коза или корова так просто к себе не подпустит. Но мы с малышкой спасались ягодами, а для того, чтобы не заболеть, я брала бидон с водой и мыла ягодки-то. Потом забунтовала: трудно с малышкой и с козой, хотя она чаще привязана была.
- Это чтобы не убежала куда-нибудь?
- Конечно. Но она заматывалась часто и пока её распутаешь. Смотришь, корова где-то прячется за деревьями.  Приходилось отыскивать, всё это с Валюхой на руках, потому что её и вовсе не бросишь.
- Да! Я бы взбесился от такой работы. Молоко потребляла семья, а пасти козу, корову да ещё с ребёнком на руках, приходилось тебе.
- Что я и делала. Пришла как-то мама, чтобы корову выдоить, старикам-то было не под силу всё это делать.  Так я ей поставила условие - или её кобыла Гера пасёт скот, или сидит с Валей, но чтобы не вздумала мне сестричку угробить, что она пыталась сделать не раз.
- Да что ты! Как же она пыталась угробить?
- Ой, это длинная история, а мы заканчиваем уже мыться. Как-нибудь в другой раз расскажу, если ты захочешь.
- Хорошо. Тогда закончи историю с географией, как ты сказала, о Ларискиной родинке, которую даже я разглядел, но она мне ничего такого про неё не пыталась рассказывать.
- Ну, это она стесняется, потому что в животе у мамы была, когда эта история приключилась. Но я коротко закончу летнюю эпопею. Гера, как услышала, что ей надо водиться с ребёнком и что будет, если она Валюху угробит - я обещала, что и ей тоже не жить - быстренько согласилась корову пасти, тем более, что с соседнего хутора приходил со своими коровами сосед-мальчишка или сестра его - так что она была в лесу не одна - да ещё без ребёнка - так что им было весело.
- Хитрая у тебя сестрица.
- Да уж этим её батяня Геры не обидел - свой характер передал.
- А что у вас разные отцы были? То-то, я смотрю, вы трое похожи, а Вера ваша - совсем другая, что по виду, что по характеру. Она - коварная женщина! Ты это заметила летом, когда Вера возле меня крутилась, а мне приходилось отбиваться? Или была поглощена Олеженькой?
- Я всё заметила, всё предугадывала, но не показывала виду, потому, что ты вёл себя прилично, как любящий мужчина. Ой, ну уж прямо не может он, чтобы не сжать в объятиях за похвалу.
- Прости, сделал тебе больно. Рассказывай дальше, я поглажу то, где могут быть синяки от моих зажимов. Мы, тамбовские, тоже как медведи литовские, которые отпечатываются на девичьих руках.
- Ах да! Про медвежью голову забыли. Так вот летом-то я пасла, а на зиму коров поставили в общий сарай, который был на несколько хуторов - там и сторож-скотник, который им летом корма запасал, а зимой ночевал вместе со скотом, от волков охранял. И всё бы ничего, но эта ферма стояла довольно далеко от нашего хутора, как и от других, полагаю, потому приходилось нам с мамой ходить выдаивать корову осенью, зимой за полтора километра. Это уже география, потому что Реля выводила мать такими тропками, что вдвое сокращали нам путь. Но не обошлось без приключений. Однажды мы припозднились, и шли почти ночью, и вдруг, в кустах, что-то зашевелилось огромное, и показались две светящиеся точки. Как я думала потом, это были глаза медведя, но мама, она же последние дни беременной ходила, меня уверила, что это волки, целая стая. Короче, мы припустились к ферме чуть ли не бегом, а, влетев туда долго отходили от страха, а мама других доярок пугала волками. Сторож вышел, развёл костёр и с факелом и с винтовкой пошёл на то место, что мы указали, но никого там не застал, правда, кусты поломанные видел, и предположил, как и я, что это был медведь.
- Так мать твоя испугалась медведя, поэтому у Ларисы ёлка и голова Мишки косолапого? Ты была права, как всегда, ведунья моя...
- Хватит тебе целовать меня. Пойдём к Олежке, а то боюсь, как бы он не проснулся и не устроил соседке-бабушке скандал, так как ещё с ней не очень знаком, а к чужакам он не чувствует расположения.
- Кто бы спорил, а я завсегда согласен идти к сыну. Но дай хоть вытереть тебя, и немного посмотреть на мою любимую. - Коля любовно вытер жену с головы до пят, одел её во всё чистое, что Реля принесла с собой, простирнул её снятые вещички, чем немало смутил: - Ладно, не красней, мне в радость тебе помочь, пока я свободен. Вот пойду работать, Карелька моя будет одна со всем справляться. Но я с бабушкой-соседкой договорился, чтоб она всегда была с тобой, на тот случай, если мать моя начнёт к тебе придираться, и защищала бы от неё, а в случае надобности выйти тебе в магазин, сидела бы с Олежкой.
- Спасибо, родной, хоть так ты о нас беспокоишься, и то хорошо.


                Г л а в а   4.

    Накупанные и счастливые, они прошли сначала в кухню, где Николай повесил вещи для просушки: - Мы большие тряпки здесь сушим, запомни, потому что в ванной, где постоянно кто-то моется, они долго сохнут. Но я достаю до верёвок, а тебе придётся вставать на маленькую табуретку - вон ту - я её до армии смастерил, и все соседи благодарили.
- Ещё бы! Такой подарок им сделал перед службой.
- Да, они мне за это, да ещё за то, что стёкла вставлял в окна, такие проводы устроили, правда, без выпивки, помня какие сабантуи Колька тут устраивал. Но я и тому был рад, что покормили да наложили еды в дорогу, потому, пока ехали, нас не очень едой баловали. А у всех подкормка была классная - родители отдали в дорогу своим деткам самое хорошее - у меня тоже, лишь попроще - и мы делились всем по-братски - не так тоскливо было ехать, если бы голодали.
- Это хорошо. А стёкла-то не твои ли дружки, по пьяни, разбили?
- Не говори так! Мы, как это не странно, окон не били. Думаю, кокнули стёкла ребята-«балбесы», как мы их обзывали, в том числе из нашего дома тоже были, к примеру Славка и Игорь - бабушкины внучата, в которых она души не чает. Уж, наверное, и тебе похвасталась – она всем их превозносит, что не всегда верно, но ты её разоблачишь, раз увидев её индюшонка и петушка: Славка точный индюк, а Игорь ершистый парень, правда, безвредный, проще Славки, я его уважаю.
- Да как могли юнцы, за которыми кто-то присматривал окна бить?
- А футбол гоняли.  Я потом одного в нашей части встретил: он и там был заядлым футболистом. Так его знаешь, как берегли!  Где, какие соревнования, его в сборную части, а потом пылинки сдували, если ребята выигрывали - ни на какие тяжёлые работы их не посылали, а заставляли тренироваться, для будущих побед.
- Коля, так везде - спортсменам зелёная улица. Но и тебе нечего плакаться - ты у отцов-командиров в чести был, если их возил. А теперь пошли к бабушке, за нашим потомком. Стук-стук, можно войти?..
- Входите, молодёжь, входите. Я ещё на вас полюбуюсь. Намылись? С лёгким паром вас. Вот садитесь пить чай со мной, я и чайку приготовила с малиновым вареньем, на случай, если в дороге простыли.
- Спасибо, бабушка, - отозвалась, озираясь, Калерия: - А Олежка где? Что-то я не вижу чадо моё солнечное на диване.
- Внука Нюрка забрала. Нахально так, - вроде пошутила старушка. Но по ней было видно, что отдать-то она отдала - не имела права отказать законной бабушке - но душа её на не месте - соседка волновалась, зная коварный нрав Релиной свекрови.
И всё же, по законам гостеприимства, она ещё раз пригласила их выпить с ней чайку: - Садитесь, молодёжь, приятно на вас смотреть, и выпейте со мной чаю. У меня и плюшки, и баранки, ещё конфеты есть - Шураня, доченька моя, ведь в булочной работает, принесла мне недавно. Свеженькие!
- Спасибо, мы у себя, в комнате, попьём, - отказался Николай, видя, как волнуется Реля.  Сына унесли без её согласия и, вероятно помня, что минуту назад не совсем уместно отзывался о соседских внуках - стыдно стало ему бабушкины чаи гонять.
Но Реля подозревала, что муж волновался из-за сына, прекрасно зная свою мать, Не очень зная о гигиене, свекровь может засунуть грязную руку в рот малыша. Не ведая - или прекрасно зная - что этим она может внести инфекцию в ещё не совсем окрепший организм малыша, чем вызвать худшие болезни, нежели те, которыми её дитя уже переболело. Сама она сильно не доверяла свекрови, потому не противилась решению Николая, поспешила следом, лишь когда увидела своего Бэби, малость успокоилась.
Свекровь скорбно сидела возле Олежки, глядя на спящего малыша: верно уже задумывалась, как бы уморить его и Релю, или выгнать их из этой маленькой комнатки-клетушки, вселяться в которую Анна не должна была по всем человеческим понятиям. Раз сама, от небольшого своего ума, потеряла трёхкомнатную квартиру в Москве.  Правда была служебная жилплощадь, откуда потом её детишек, когда её с Гаврилой посадили, погнали. Но дали, эту маленькую, лишь на её старшего сына. И пьяный  Коля, по глупости, шестнадцатилетним подростком, которым все руководили, кому не лень - вписал Люсю с Михаилом. Сделал хорошее дело, чтобы детей не забрали в детский дом. Хотя возможно там сестрёнка его так не испортилась бы, не выпендривалась бы перед Релей, сейчас, чувствуя себя здесь хозяйкой, а её бедной и нежеланной роднёй, связавшей её братца, которого сестрица в грош не ставит, узами брака.
Потом и мать, выйдя из тюрьмы по амнистии, вписалась сюда, облазив на коленях половину Москвы: так Реле Коля рассказывал, стараясь вызвать жалость к «несчастной» своей матери. Но несчастная едва прописавшись в Москве и Гаврилу вернула с Украины, где он, было, пристроился возле хорошей, как Реля понимала, доброй молдаванки, почти цыганки, какой была она сама, а смуглые женщины притягивают слабых, похожих на медведей мужчин - это факт, который она считала за аксиому.
Притягивают, а бороться за них не желают - раз такие сильные и крепкие - сражайтесь сами! К сожалению, крепкие мужики бороться за своё счастье не могут или не хотят, предоставив «драться» за них женщинам. В данном случае, крикливая Анна победила, по-видимому, сразив мужа тем аргументом, что, во-первых, дети в нём нуждаются, хотя это и неправда. И добила тем, что не даст Гавриле развода, хоть муж умри, чем, конечно, ускорила его смерть. И привезла умирать «любимого» в Москву, где мужик, хоть слабый характером, а сообразил, предложив пойти ему работать дворником, как работал до заключения, чтобы у него с жёной была отдельная комната. Гаврила, разумеется, понимал, что эта сумбурная баба будет мешать жить их детям. Но не тут-то было. Анна уже проведала из писем старшего сына к Мише, что этот «дурак», как она назвала, «любимого её» Николая, готов жениться на первой же «девахе», которая ему подставится. Так писала в письмах, которые Николай не давал читать девушке, но которые Реля прочитывала, в сновидениях, ещё до того, как они долетали до Симферополя.
Разумеется, такая серая женщина не знала, что судьбой людей руководят звёзды, давая, однако, земным жителям задумываться о предстоящем, и стелить соломку, там, где им суждено упасть, что Калерия и делала потихоньку, чтобы, приехав в Москву, её не ударили внезапным, тяжким для каждой женщины разводом. Тем более, что Николая она если не обожала, как обожают иные глупышки своих избранников, то любила, надеясь, всё же на то, что Николай её тоже любит - он всячески давал это почувствовать, ещё говорил, что будет бороться за свою семью.
Свекровь ничего о высших законах не знала и горела оттого дурным пламенем, который затолкал её в тюрьму, приказал потянуть с собой и безвольного Гаврилу - вот кто без вины виноват, а отсидел. Не иначе Анна была его злым гением, если до смерти преследовала мужа, не давая тому отдохнуть от её выходок. Терроризировала также взрослых детей своих - всем, как могла, ломала судьбы, чего они, по глупости или недоразвитости не замечали. Красивые одежды, которыми она снабжала своих детей, затмевали им белый свет, любование собой заставляло быть глупыми, да и откуда уму взяться, если никто из них не обожествлял книги, как это делала Калерия с детства.
Книги да общение с умными людьми, такими как учителя – Верочка Игнатьевна, Павел её любимый, который теперь летал в Космосе с Инопланетянами, которых Реля, про себя, продолжала называть «Космиянами», хотя и не видела их по настоящему. Да, вот ещё существа, которые заботились о ней и её развитии и не оставляли Калерию в беде, а иногда и мстили за её обиды. Интересно, как её верные воины-друзья остановят эту злую мегеру? Которая - молодая женщина это почувствовала ещё в Симферополе - ни за что не остановится, если зло посетило её серенькую, довольно скудную душонку.
Получалось, что Калерия была, как бы катализатором, лакмусовой бумажкой для злых людишек - на ней проверялось их зло, как это случилось уже с Верой и хитрой их матерью, но выявив злость людей, молодая женщина старалась погасить её. Впрочем, это не всегда получалось. По всей видимости, не получится и со свекровью – уж очень они разные люди. Но пока Анна Никитична не показывала своего характера.

                Г л а в а    5.

    Свекровь сидела рядом с Олежкой, глядя на спящего малыша.  И когда перевела взгляд сначала на Николая, как бы сравнивая его с ребёнком – его ли сын?  Потом на Релю – молодая женщина развеселилась в душе – уж, наверное, ей сын похвастался, что взял её девственной и что с первого раза «роза» его забеременела. Но в это мутная женщина не верила.  Вероятно, и сама досталась глупому своему мужу не девушкой, оттого и дочь свою оправдывала в гуляниях, хотя для виду вроде как ругала Люсю. Потому и Реля вызывала у неё стойкое подозрение, что Николая она «надула».  Но вот свекровь открыла рот.    
- Все меня покинули, все. А вы мылись? Ну, как водичка в Москве? – первый вопрос к невестке. 
Реля вздрогнула под её тяжёлым взглядом, но ответила весело: - Чудесная. Мне даже спать захотелось.
- Устала? – задала уже мягче Анна Никитична вопрос, какой задают при встрече родным людям. – Может, чаю выпьешь и тогда уже спать?
- От чая не откажусь – он для молока в грудях очень полезен.
- Так я сейчас и согрею, - свекровь взяла чайник и пошла на кухню. – Коль, ты не выйдешь со мной?
- Что ты, мать? Я с женой лучше побуду. Ведь если тебя долго не видел, то и с Релей мы были в разлуке немало.
Калерии показалось, что муж боится предстоящего разговора со своей матерью, насчёт её работы, которую уже придумала свекровь, чтобы извести кормящую дитя невестку. Боится муж, не знает, как сказать, что и он, по зрелому размышлению, в которое его толкнула Реля, против её работы на стройке.
Но как оказалось, она ошиблась. Едва свекровь вышла из комнаты, Николай притянул её к себе, в глазах его стояло недоумение от происшедшего с ними в ванной – Реля сразу поняла любовный пыл мужа:
- Что это было с нами, - привлёк Николай жену к себе.  Калерия покорная его рукам тоже вспомнила все свои волнения, которых она ранее не испытывала. – Где я был?  В преисподней или в раю? 
- Наверное, в чистилище, -  улыбнулась ласково Калерия. – Там же моются.
- Ну, в чистилище уже безгрешные люди – такого счастья они не испытывают, - убеждённо сказал Николай.
- Вот видишь, а ты хотел послать жену на стройку. Да после тяжкой работы женщина никогда не доставит тебе такого наслаждения.
- Никаких строек! Моя жена не будет больше там работать. Ишь,  чего мать выдумала!
В это время, будто для того, чтобы сын прекратил своё возмущение, свекровь торопливо внесла чайник  и, пройдя мимо них будто желая обварить воркующую пару  кипятком, стала расставлять чашки:
- Кольке, ты будешь пить?
- Да нет, мать. Я сегодня уже столько пил, - похлопал себя по животу. -  Посижу лишь возле вас.
- Как доехали? – спросила свекровь, подавая Реле чашку.
- Раньше надо было, мать, спрашивать, как доехали, - усмехнулся на её вопрос Николай. – Припоздала ты.
- А не хочешь отвечать и не надо, - вроде рассердилась свекровь, но тут же сменила гнев на милость: - А давай я тебе супу согрею.
- Ты что, мать, чего это я, на ночь глядя, стану суп есть? Может, Реля его хочет, она же дитя кормит?
- Коль, что с тобой?  Я уже чай пью, - отвечала Калерия, выручая свекровь, которая вопросы, какие задают по приезде, задает после всех остальных. Наверное, эти вопросы спросила у Анны Никитичны старушка соседка, а она, спохватившись, переадресовала приезжим.
Но так как у сына с матерью разговор не складывался – Николай, помнивший ещё их ласки в ванной и, вероятно мечтавший о продолжении, смотрел только на жену – Калерия решила ответить:
- Ехать с ребёнком такой длинный путь было тяжело. Сутки почти добирались в Москву – в Киеве пересадка, а прилетели из Херсона туда во второй половине дня. Но оказалось, что самолёт на Москву летит лишь после обеда – пришлось ночь и ещё полдня ждать.
- А не лучше ли было поездом ехать? – высказала свой вариант свекровь. – Едешь и едешь, чего ждать?
- На поезде ужасно, с маленьким ребёнком. Потому что в Киеве,  в прекрасной комнате «Матери и дитя» мы отдохнули, там я смогла постирать, Олежка там ходил на горшочек, а попробуй это всё сделать при постоянной качке, да и воды горячей для стирки в поездах нет.  Правда, признаюсь, что и в хороших условиях мне отдохнуть мало пришлось.
- Это почему? – вопрос свекрови был праздный, но она ответила.
- Вслед за нами с Олежкой явились жена тоже военного, но офицера. И та женщина совершенно не умела ухаживать за дочкой её. Пришлось мне досматривать и за ней и за своим сыном.
- Вот ещё!  Я бы ни за что не смотрела за чужим ребёнком.
- А мне пришлось – дитя не виновато. Так что, извините, я допью чай и лягу, - Реля послала мужу ласковый,  но просящий понять взгляд: – «Всё было хорошо и прекрасно, любимый, но я устала, ты сам о том знаешь».   
Николай ответил понимающим кивком, соглашаясь с женой: - «Отдыхай, любимая».
- Ложись, - свекровь была рада, что она оставит их с сыном. – А мы с Кольке вина выпьем и пошепчемся – шесть лет мы, по-хорошему, с ним не говорили.
- «А не сидела бы по тюрьмам за свои спекуляции, так была бы с детьми. – Подумала Калерия. – Впрочем, ты и на свободе едва ли занималась своим потомством».
Николай будто подслушал мысли жены.
- Да мы с тобой и до тюрьмы, мать, мало разговаривали. Ты не баловала детей своих разговорами – не до того тебе было за спекуляциями. -  Он кинул печальный взгляд на Релю.  Она видела, что ему совсем не хочется говорить с матерью – что там она придумала в отношении своей невестки, его любимой жены?
Калерия подбодрила мужа взглядом: - «Не трусь, будь мужчиной».  И улеглась возле Олежки на диване.
- А где отец? Миша? – спросил Николай, отвлекаясь на родных.
- Батько твой пошёл в домино постучать, а Мишка, чай, в свою конуру богатую, которую он стережёт, - с досадой ответила Анна Никитична. – Там, у энтих богачей, уже телевизион есть – уставится и смотрит.
- Телевизор, - поправила, подняв голову, Калерия. – Давно они в Москве?
 - Так они здесь с пятьдесят четвёртого, или с пятьдесят пятого годов, - ответил Николай. – Я их ещё до армии видел.
- Что ж ты не разу не говорил о том жене. Интересные они? – Упрекнула Калерия.
- Да как сказать?  Ящик, а в нём показывают всякую дребедень.
- Но, наверное, за эти годы и фильмы стали показывать?
- Не знаю. Надо будет к Мишке сходить, посмотреть.  Ты, мать, видела?
- Да на чёрта мне эта гадость? Я и в кино не хожу, как ты знаешь  по нашей прежней жизни. Правда в тюрьме смотрела от скуки. Но в фильмах хоть рассмотришь людей. А в ящиках тех всё махонькое, лиц не видно, - отмахнулась свекровь, свирепо посмотрев на Релю: - «Чего мешаешь моему разговору с сыном?» - прочла приезжая в её глазах и отвернулась к своему сыну, поглаживая его раскинувшиеся ручки, ножки.
- Не до ящика мне, - продолжала между тем свекровь и, наклонившись к Николаю, зашептала: -  Сестра твоя, шалавая, меня с ума сводит. Представляешь, ночует у мужиков. Вот и сегодня, ведь к Борьке ускакала…  Он, значит, всё для угощения купил, а ей расплачиваться надоть.
Калерия закрыла глаза, погружаясь в дрёму, сквозь которую она слышала разговор мужа со свекровью:
 - Ну, мать, она и до армии мне такие номера откалывала. Однажды я застал её с парнем, вот в этой самой комнате, она знаешь, что мне ответила?  Вернее не она, а парень, которому я хотел морду набить, но он мне такое брякнул…
- Чягой-то?
- Ну, мол, твою сестрёнку лишь потолок не толок, и то потому, что высоко висит. Со всеми не передерёшься.  Так я и драться не стал – чего попусту кулаки чесать?
- И сейчас к Борьке усвистела ночевать. А ведь он на ней ня женится…
- Такие умники как Борис конечно не женятся, а лопух всегда найдётся – мордаха у Людмилы, что надо!  Мы её за военного посватаем.  За офицера, конечно.  Пусть женится и увозит в гарнизон и баста!
- Да.  Только эту шалаву в гарнизон запускать – там её зарежут за её проделки.
-  Не зарежут. У нас знаешь, какие пройдохи были?  Гуляют от мужей, а те лишь зубами скрипят…
Сквозь сон Калерия пожалела офицера, которому достанется такое «сокровище».  Вспомнила лейтенанта в   Киеве, вспомнила Александра, который почти сватался к ней, когда у Калерии шли выпускные экзамены – на ком-то он потом женился?  Не на такой ли «кулёме», как у его сослуживца?  Или на гуляке?
- «Что-то им не везёт. – Подумала тоскливо. - У одного жена, как спящая не красавица.  У другого, может быть, такая как моя золовка, без царя в голове, которая будет спать с целым гарнизоном»…
- А что твоя чёрномазая хороша ли жена? – это опять свекровь. – Что как мать хороша, это я и сама вижу.
- Ты, мать, не понимаешь, когда говоришь «черномазая» до чего смуглые девки хороши. Реля, как свет у меня в окошке, никого кроме неё не замечал, когда гуляли мы с ней. Хоть из пушки стреляй, никого не видел, не слышал.
- Уж будто бы?
- Правда, мать, я её ни на кого не променяю, потому солнца такого мне вовек не найти.
- Ладно уж, осветила она ему всё. А как жена, в постели, хороша ли? Али что сготовить, прибрать?
- Приготовить, прибраться она может лучше наших москвичек. В постели подобной ей  я не встречал.
-    Да много ли ты их видел?
-  Уж повидал, мать, когда тебя с отцом в тюрьму упекли, да комнату мне вот эту дали. Ведь пили мы с парнями в этой комнате. А где пьют, там и девки гулёвые прилепляются. Знаешь, мать, до армии я всё более с такими как Люська знался. А Релюшка мне девочкой досталась…  Да я тебе говорил уже будто?
-  Гулёвые-то они лучше жёны, - гнула своё свекровь, – говорят люди, перебесится, толковой станет.
- «Как она за Люську заступается, - подумала с удивлением Реля. -  Но сильно ошибается. Вряд ли из её доченьки получится толковая мать семейства».
И опять Николай вторил мыслям жены – видно они ещё думали одинаково.
-  Нет, мать, если уж девка разгуляется, то и женой станет на сторону смотреть – это я уже заметил.  Да  мы с  тобой только что говорили о том.
Реля удивилась – выходит муж её хоть и пил до армии, но не такой простак, как другие пьяницы – может анализировать.  И если вынес из попоек такие заключения, то есть надежда на его трезвый ум.
- Может ты прав, в отношении жён. А любит хоть тебя, смуглая девчонка твоя? Видишь, запомнила.
- Спасибо, мать, что не обзываешь Релю.  Но сама подумай, пошла бы она за солдата, если б не любила? Ведь солдат не вольный человек   - ни погулять нам не пришлось, как хотелось, ни денег от меня не было.
- На что ж вы жили?
- А на её зарплаты. Так что вроде я ей как обязан.
- Ну,  уж и обязан!  Пусть спасибо скажет, что женился и в Москву привёз. Что она про стройку сказала?
- Выдумала ты ерунду, мать. Ты видела, какая она худенькая?  Годится ли для стройки?
 - Так ведь работала уже!
- Одно дело её необходимость заставила, а теперь у неё муж есть, который с таким же успехом может идти на строительство  трудится.
- Да чтоб я своих детей на стройку пустила!
- Значит, ты своих детей бережёшь?  А кормящую мать готова оторвать от дитя, чтоб она на тебя, отца  и других твоих детей  -   Мишку, Люську - ишачила?  За неё, получается, кроме меня, заступиться некому?
Реля благодарно улыбнулась: - «Спасибо, родной, заступился. Я уж не ожидала».
- Так я и знала, - запричитала свекровь, - что ночная кукушка завсегда дневную перекукует.
-  «Ночная кукушка? – Калерия сначала не могла понять, чтоб эти слова значили?  И залилась краской: - «Хорошо бы тебя перекуковать, спекулянтка поганая, но получится ли?»  Дальше она ничего не слышала – тяжёлый сон сморил её. Долго ли Николай сидел с матерью, не знает. На минутку открыла глаза, когда муж  стал гладить её, перед сном.
- Ложись спать, папочка, да не дыши в сторону сына, чтоб не опьянел.
- Обижаешь, родная, я зубы почистил.
-  Ой, молодец. Хороший ты у нас, папочка. – Она благодарно улыбнулась, чувствуя себя под защитой мужа.
А ночью пошли на них полчища клопов. Очевидно, детский дух прельстил их больше всего.  Второй раз Реля проснулась от испуганного плача сынишки.  Быстро поднялся и Николай – включил ночник. Свекровь и свекор, спящие в другом углу, не шелохнулись – видно привыкли к клопам.
- Вот гады! – возмутился Николай. – Укусили Олежку.
Молодая мать сразу заметила пятнышки на темечке и на плечике сынишки. Она смазала их борным раствором – всё-таки дезинфицирует – и приложила жадный ротик к своей груди.  С испугом смотрела,  как Николай расправляется с проклятым племенем вампиров: - «Что это свекровь? За спекуляцией некогда было потравить клопов?  Я в первый раз их вижу и то догадываюсь, что с ними можно бороться. Или она специально их развела? Как узнала, что любимый сын её женится, так и не морила их? Так ведь и самим им плохо было от укусов!  О, Боже, как же мне самой их вывести?  Ведь нельзя лить отраву,  при маленьком ребёнке!  Только когда смогу Олежку на ночь, на две пристроить к кому-то.  О, Боже!»
- Ну,  вот и всё.  Можно не гасить ночник – на свет они не полезут. Клади Олежку, ложись.
Но Реля не могла больше заснуть.  Лежала с открытыми глазами, переживала – с клопами ей пришлось встретиться впервые – эти мерзкие твари поразили её. Когда-то давно, сразу после войны, водились в детских головках вши, как порождение военного времени, но с ними  боролись. И вот в шестидесятых  годах, в космическую эру, в большом, быть может самом лучшем городе, она встретилась с клопами.  Теперь  молодая женщина была уверена, что свекровь нарочно их развела.  Потому  Миша и Люся не желали жить в этой комнате. Быть прописанными здесь – это можно, тем более, что когда-то получат отдельные квартиры, а жить здесь совсем не обязательно для молодых, не обремененных семьями  людей.
- «Но если жить здесь не хотели, то хотя бы вывели клопов ради своего племянника, с рождением  которого их всех поставили на очередь, - гневно подумала Калерия. – А то, иметь отдельные квартиры, все хотят. Но работать ради них никто не желает, как не желают сделать хорошее для тех, кто им  ускорил постановку на очередь на жилплощадь. Интересно, у всех ли в коммуналке такая живность или клопы избрали местом обитания только эту комнату?   И были ли клопы, когда здесь жила полусумасшедшая Балерина?»


                Г л а в а   6.

    Под  утро опять налетел на неё тяжёлый сон – Реля не слышала, ни как ушёл  на работу свекор, ни как собиралась и ускользнула из комнаты «королева-свекровь».  В девять часов она поднялась. Наскоро пригладила перед   зеркалом расчёской волосы, поглядывая в сторону спящей своей семьи.  Николай спал крепко. Олежка всхлипывал во сне, всё ещё обижаясь на напавших на него клопов. Она подошла и кончиками пальцев помассировала ему розовые пятнышки: - «Бедный мой! Такого лиха нам не хватало».
Сынишка успокоился, задышал ровнее. И тут Реля увидела три карты в ногах Николая. – «Тройка, семёрка, туз» - вспомнилась ей реплика из «Пиковой дамы» Пушкина. Она удивилась и, перевернув, поглядела на масть карт и их значение. Была шестёрка и туз, далее вроде дама, и все темные сердечки, зловещие сердечки. Но это её не смутило – просто муж с матерью, перед сном, наверное, поиграли в карты?  Может, свекровушка ворожила?  Но где же другие карты? Почему на постели лишь три?  Однако надо убрать  грязные картишки от Олежки. Калерия сгребла карты рукой  и положила на окно: - «Будут ещё искать». Ей в голову не пришло ничего плохого, она спокойно прошла в кухню, чтоб помыть руки. Старушка-соседка сидела у окна, на плите грелся чайник.
- Доброе утро, можно я тут руки вымою?
- Доброе утро!  Мой, на здоровье. Как спалось на новом месте?  Клопы не замучили?
-  Заели. И чего у вас тут их так много.
-  Не у всех они. Это лишь твоя свекровь, безалаберная, их развела. А мы каждый год этих гадов морим, даже если у кого их вовсе не бывает. Правда, они ползут к нам от Нюрки, но продезинфицированные стены им не по вкусу.
- И давно они в комнате, где мне, видимо, жить предстоит?
- Ой, давно. Как Николай вселился ещё мальчишкой, так не разу комнату не дезинфицировали.
- Я, признаться, думала, что свекровь нарочно их развела.
- Нет, не специально. Их с Гаврилой самих кусают. Так они, видишь, не на диване спят, кровать завели.
- А что диван притягивает клопов?  В нём им жить вольготней?
- Вообще-то они живут на стенах более. Видела, как их давили Мишка с Люськой, как тут жили?
- Да, на стенах следы остались. Но почему молодые не расправились с ними?
- Люське и Мишке легче было уйти из дома, чем с клопами воевать.
- Как я поняла, они не много тут жили – всё больше по другим квартирам?
- Да, Люська не жила бы тут ни дня, если бы Нюрка не заставляла её. Как она встретила тебя? Ведь вы ровесницы, есть о чём поговорить.
- По видимому мы с Люсей разного воспитания люди. Сестрица мужа влетела в комнату, даже не поздоровалась со мной. На племянника, которым все вчера восторгались, глазом не повела.
- Да, мальчонка у тебя занятный. Я дожила до семидесяти лет, а таких  забавных редко встречала. А на Люську не обращай внимания – гонору в ней много, ума – кот наплакал. Шалавая девка.
- Шалавая – это шалунья значит? Не удивляйтесь, что я спрашиваю – в украинской школе училась и многих русских простых слов не знаю.
- Ничего, поживёшь в России, всё узнаешь. А насчёт «шалавой» не придумаю, как тебе объяснить. Шалавая – вроде как с дуринкой, понимаешь. Ну и хорошо. Ты, я вижу, девушка умная, в противовес Люське, наверное – не всем же в семье остолопами быть.
- Но мне показалось, что Миша очень умный.
- По виду да, а на самом деле…
- Договаривайте, бабушка.
- Ну, скажи мне на милость, какого лешего он в магазин попёрся к матери, работать. Чтоб она спекулянта из него  сделала?  Не один умный парень, в его возрасте не стал бы работать среди воров.  Это не я, старая перечница говорю, это внучка моя, Татьяна, которая на втором этаже живёт с матерью и отцом. Однажды так и сказала в глаза этому Мишке, который было взялся за ней ухаживать.
Калерия опешила: - Да, пожалуй, моя свекровушка – «королева», как её величают в семье, может такое с сыном сотворить. Но ничего, ему ведь скоро в армию?  Там исправится.
Старушка недоверчиво покачала головой: - Дай-то Бог. Только мало верится в это. Спекуляция – это такое дело, что затягивает в себя. Свекровь-то твоя вон без неё жить не может. Она и тебя, детка моя, будет гнуть и ломать, в своё тёмное дело затягивать, чтоб в тюрьму посадить – но ты не поддавайся.
- Да, бабушка, вчера Анна Никитична уже пробовала давить на меня своей властью. -  Реля почему-то  не чувствовала, перед старушкой никакого страха – старенькая не пойдёт её выдавать, не станет докладывать спекулянтке про их разговор, потому что она не уважает соседку – это было видно.
- И как она давила?
- Работу она мне выбрала – на стройке – чтоб, значит, я квартиры всей родне шла зарабатывать.
- Ишь, какая умная! – возмутилась старушка. – Это при трёх громадных  мужиках, крохотная женщина пойдёт надрываться на строительство?   Не делай этого! 
- Не собираюсь. Я так своему мужу сказала, который пришёл ко мне с этим предложением.
- Да Колька, что?  Сдурел, что ли? Для этого он тебя вёз?  Да ещё с маленьким ребёнком. Ну-ка, кормящая женщина оторвётся от дитя и пойдёт всем спекулянтам квартиры зарабатывать.
- Залил глаза, бабушка, не соображал ничего, - Калерии стало стыдно за мужа. – Но я ему головушку малость прояснила. Всё тоже самое, что вы говорили про маленького ребёнка и про трёх громадных мужчин  в их семье, которые каждый может работать на стройке, объяснила.
- Умница!  Как жаль, что судьба тебя не уберегла от этой глупой семейки. И я тебя от твоей свекрови спасти не могу. А вот от клопов, пожалуй, избавлю.
- Как? – Реля ушам своим не верила. – Каким образом?
- Комнатка у нас тут пустует. Вася, жилец её женился и ушёл жить к жене на улицу Воровского – это недалеко от нас.  Годов пятнадцать уже, считай, тут не живёт, с самой победы. Только деньги платит. Так Маша, жена его, встретилась мне как-то и говорит: - «Пусти, соседка, в комнату молодожёнов, которые приедут к Нюрке. А то она им в своей комнате житья не даст».  Видишь, о тебе побеспокоилась.
- Господи! За что такое счастье? Удрать от клопов! Лишь бы Николай согласился. Мы заплатим, сколько надо. Я ведь, в Симферополе тоже комнатку снимала – маленькую такую. А были мы в ней счастливы.   
- И эта махонькая. Семь метров, не то восемь всего. Только кровать там, у Васи, стоит и стол маленький. Кроваточку Олежечке  можно поставить. И всё. А платить не надо, лишь небольшую квартплату вносите. Ну, может, какой подарок сделаете к празднику старичку.
- Ой, бабушка, пойду, если Николай не спит, его обрадую.  Что он скажет?
- А иди.
Муж загорелся сразу: - Давай перебираться из этого клоповника.
- Что? И тебя накусали материны подселенцы? – посмеялась старушка, которая заглянула в комнату.
- Ой, бабушка, ещё и как накусали.
- А что, Коля, как ты тута жил один, клопы тебя не беспокоили?
- Нет, бабуля, когда я тут пьянствовал, клопов тут не было. Мы смеялись с ребятами, что клопы пьяных боятся.
- Выходит, я наговорила на тебя твоей жене, что клопы были и при тебе?
- Ничего. Главное, что вы нам предложили комнату дядьки Васьки. И, правда, чего ей пустовать? Ну что, жена, ты готова бежать отсюда?
- Ты бы не спрашивал. Как вспомню эту жуткую ночь, оторопь пронимает.
Вещи недолго переносили – сколько у них вещей-то?  Правда, шел багаж где-то в поезде, и хорошо, что прибудет позже – клопы в него не заползут – так думала Калерия.
Забежавшая на минуту свекровь была поражена их решением.
- И внука забирают.  Дома ему хуже, что ли?
- Мать, хотела жить с внуком, надо было клопов повывести.
- Да черт их повыведет!
- Но соседи же их не держат, - стоял на своем Николай.
- Посмотрим, как твоя черномазая будет с ними расправляться, - зло сказала Анна Никитична, когда Калерия с Олежкой зашли в маленькую комнатку, но так сказала, чтобы невестка хорошо слышала. От этих слов, у молодой женщины сжалось сердце – ей уже объявили войну. Впрочем, война началась с первого взгляда, когда свекровь встретила ее в коридоре. Она лишь посмотрела на Релю, как та  прочла мысли, которые приезжую потрясли:  -  «Чтобы ты не делала, а я отважу от тебя сына. Напою его водкой, вином со своей кровью, а ты носись тогда со своим ребенком в чужом для тебя городе».
Что так делают некоторые глупые женщины Калерия догадывалась – колдуют через бабок и «отворачивают» вроде бы мужчин от их светлой любви, но чего добиваются?  Вроде как не живут «заколдованные» люди долго на свете – тоска по любимым, от которых их оторвали, уводит их во тьму. Но, и Реля это знала, что Николай приживет ту жизнь, которая ему предназначена. Значит, не поддастся он материным махинациям. Это ее утешало. Пусть они разойдутся, но человек, которого она пока любит, останется жить.  Даже когда разлюбит его Реля – пусть останется на земле. Чтобы она не думала, что в какой-то мере способствовала его гибели.  Но сейчас, и эта мысль пронзила молодую женщину, она,  уйдя от глаз свекрови, тем самым дала той возможность манипулировать Николаем.  Свою комнату муженек станет навещать регулярно.  Хотя бы для того, чтобы выпить и поесть у матери. А это даст той возможность жужжать на невестку, и придумывать ей то, о чем Калерия помыслить не могла. Да, «Нюрка» обязательно воспользуется этой возможностью, чтоб надавить на сына и выставить Калерию в плохом свете. Но даже осознай обстановку Калерия раньше, она не осталась бы в клоповой комнате, будь у нее возможность уйти оттуда. Ее дитя не станет пищей для каких-то вампиров.
Сквозь эти мучительные мысли, до нее донеслись последние слова Николая, сказанные матери:
- Но Реля терпеть клопов не станет!
- «Вот это правильно. Спасибо, родной. Пока ты еще заступаешься за жену».
Свекровь ушла, а молодая женщина, положив спящего Олежку на чужой кровати, вышла в коридорчик, который относился лишь к комнате бабушки-соседки и этой комнатушке незнакомого дяди Васи, где застала старушку, подслушивающую разговор Николая с матерью; - Бабушка, Нюрка уже  убежала.
- Да? А я не слышала ейной шагов по коридору. Энто у нее такая привычка – ходит как кошка. А ты чего-то хочешь у меня спросить.
- Да, бабушка. На всякий случай, вдруг мы из той комнаты принесли клопов, так как мне сразу их вывести?
- Это просто. Пойдем, я тебе такую смесь дам, что ты помажешь ею подозрительные места и пойдешь гулять на полтора-два часа с ребеночком, а вернетесь, клопы будут валяться кверху лапками. Вот флакончик, тебе его на полгода хватит.
- Сколько я вам должна?
- Нисколько. Это моя доченька принесла, они этим составом в булочной, где Шура работает, мажут.
- Это не вредно для моего Олежки?
- Ничуть, говорю тебе, в булочной мажут. Главное потом хорошо комнату проветрить.
- Спасибо вам, бабушка.
- Живите на здоровье. Порознь-то с Нюркой  вам спокойней будет. А клопы из ее комнаты к вам не приползут. Видела, какой у нас с тобой теперь коридорчик защитой будет? Запремся и никого не пустим.
- Да, коридорчик у вас изумительный. Как бы отдельная квартира в коммуналке.
- Вот и живи. А от Нюрки мы закрываться станем.
-«Закроешься от нее, - подумала с грустью Калерия. – Ее зло не остановит лишняя дверь, оно даже сквозь стены приникает». Но через минуту она улыбнулась входящему мужу: - Что ты, Коля?
- А пойдем, поедим. Там я тебе приготовил завтрак. Не думай, мать не собирается тебя травить.
- Еще б мать твоя травила невестку, - вмешалась соседка. – Тогда ее вовсе посадят на всю жизнь, а не то расстрел. Ведь мать твою выпустили досрочно и то она, за два года своей вольной жизни уже успела завести два гражданских дела в суде.
- Да, бабушка, я знаю, с соседями дралась, – мрачно вставил Николай. – С кем хоть, скажите мне.
- Да с Валей, ты ее должен знать, она тебе тормозок в дорогу собирала, когда в армию ты шел.
- Помню. Хорошая женщина. Чего они с матерью не поделили? Но вы потом мне расскажете. Сейчас надо Релю накормить. Посмотрите за Олеженькой, бабушка, пока мы есть будем?
- Посмотрю, а кушать можете у меня. Вон стол свободный у меня скатертью накрытый.
- Точно. Если разрешаете, у вас поедим. А то мать как ввалится. Сейчас все сюда и принесу.
Едва они успели покушать, как в комнату соседки ввалилась свекровь; - Пойдем, Коль, выпьем!
Реля возмутилась; - Анна Никитична, вы желаете сына споить? Мало он вчера пил?
- Сгинь, ненормальная, чай к матери приехал. Шесть лет мы с ним по-хорошему не виделись. Дай нам посидеть без гостёв, вместях.
- Релюшка, клянусь тебе, не стану пить, наедине с мамой, - заверил ее Николай, исправляя свекровино слово «вместях». – То, что мать принесла, мы вечером, с отцом выпьем.
- Ну, смотри, папка, дал слово – держись.
Расстроенная Калерия решила пойти с сыном погулять. Мечтала, что муж ее с Москвой познакомит, но, судя по вчерашнему разговору, Москву Николай знает, не так как ей хотелось бы. Воркуя с сыном, который не должен знать о ее огорчениях, она накормила его и, одевая для прогулки, усиленно улыбалась ему: -  Пойдем гулять вдвоем, раз папка наш не желает показать хотя бы улицы, где мы все жить будем.
- Никак гулять собираетесь? – голова старушки-соседки заглянула в их комнату.
- Да, бабушка, да вы входите. Вот решила погулять с сыном, пока наш папка беседует с матерью. Посмотрите, правильно ли я одеваю Олеженьку? Не замерзнет он?
- Да что ты! Осень нынче очень теплая. Будто вас ждало тепло. Вот, мол, приехали люди с Юга, так не морозить же их. Ох, тяжело тебе будет на руках его таскать.
- Ничего. Своя ноша не тянет.
- Да уж больно упитанный он у тебя. Вчера Гаврила посадил его на ногу, так будто не полгода мальцу, а все  десять месяцев, не то год.  Но я к чему речь веду: есть тут у соседей наверху прогулочная коляска. Правда, они ее тоже перекупали у кого-то, но еще на ходу.
- Но она им, наверное, самим нужна?
- Свой-то ножками уже топает. Так я схожу, узнаю. Надо тебе?
- Это было бы чудесно, бабушка. У меня деньги есть, чтоб заплатить.
- Я думаю, они за пятерку-другую уступят. Я поторгуюсь.
- Если вам не трудно, сходите. Спасибо вам за заботу.
- И, милая, какая забота! Мне в радость что-нибудь сделать для тебя. Свекровь-то, небойсь, не расстарается. Хотя Нюрка, при ее доходах, могла бы и новую коляску купить.
- Да, на нее надежды мало. Вот Николая не споила бы она мне.
- Тебе, милая моя, с Колькой хлебнуть придется – слабый он человек. Но сейчас не грусти пока что. Думай о сыне. Ишь, какой битюг! Гулять собрался? Ну, иди-иди! – Старушка провела их по длинному коридору, открыла дверь: - Да хоть адрес знаешь, где мы живем, на случай, если заблудишься?
- Я со вчерашнего дня все запомнила, - улыбнулась ей благодарно Реля. – Закрывайте дверь, простудитесь.
И вышла со своим драгоценным сынишкой на улицу.


                Г л а в а    7.

Вышла и огляделась, замечая к чему ей надо возвращаться назад.  Снаружи дом их был облицован светлым кафелем – вчера, усталая, она этого не заметила. Напротив, как бы наискось, аптека, которая была угловая – ее тоже можно взять за ориентир. И соседний, спаренный с ними дом тоже угловой. Что за улица пересекает их переулок? Калерия свернула направо и прошлась по ней, ища табличку с названием. Малая Бронная! Вздрогнула и приостановилась. Тотчас в ушах зазвучала песня, над которой она уже не раз плакала:
                В полях под Вислой темной
                Лежат в земле сырой
                Сережка с Малой Бронной
                И Витька с Моховой…

                И где-то в целом мире
                Который год подряд,
                Одни в сырой квартире,
                Их матери не спят.

    Плача внутренними слезами и сейчас, прижав к себе сына, тихо пошла по Малой Бронной. Малыш, будто чувствуя ее состояние, усиленно агукал на проезжающие машины – мол, что же ты грустишь, разве не видишь машин? Посмотри, как их тут много. И сын отвлек Калерию от грустных мыслей о Сережке и его матери. Она постепенно переключилась на саму улицу.  Малая Бронная. В самом названии есть что-то от металла. Она вспомнила, как об этой улице говорили ещё в Симферополе её будущий муж с будущим супругом Жени, Мишей.  Михаил был в Москве у тёти своей, кажется, именно в этом уголке, где станет жить Калерия с Олежкой.  Парни тогда так уверенно говорили о станциях метро – трёх, как помнила молодая женщина, которые как бы заключили в треугольник место, где они станут проживать – но вспомнить сейчас названия станций она не могла.  Впрочем, одну она вспомнила ещё вчера, когда они приехали на станцию Маяковская: - «О, Господи.  Да ведь и о Пушкинской говорили.  Как это я про деда забыла?  Но неужели там станция метро есть?  Где же она помещается?»  Но о третьей станции Реля вспомнить никак не могла.  Вздохнула – узнает.
Николай говорил ей, что живут они в двадцати минутах ходьбы от Кремля, а сама Реля еще девочкой прочла как-то, что Кремль, обнесенный стеной, считался в древности городом. Вокруг Кремля был ров с водой – тоже, очевидно, для защиты. За рвом Кремля селились мастера -  кузнецы, лучники, бронники, пекари, ткачи, портные, с тем, чтобы вооружить, прокормить, и одеть дружину Московскую. Потом город стал разрастаться, и слободы превратились в улицы, оставив за собой те же названия.  И сейчас Калерия шла по улице бронников – мастеров по металлу.  Но был человек, который ближе связывал ее с Бронной – это Сережка, по которому до сих пор плачет его матушка. Он был такой же, как Реля теперь, а может еще моложе. Так и остался мальчишкой. Сколько поколений уже догнало и перегнало его в возрасте, а он все молод – «Сережка».  Как жаль, что он не стал отцом, пожалуй, и дедом был бы сейчас. Интересно, каким бы стал Сережка дедом? Таким, как Гаврила? Побоялся бы своего внука на такси провезти? Нет! Трус Гаврила, наверное, собой все щели в окопах затыкал, жизнь свою хранил? Может, он и в боях не был, устроился где-нибудь в тылу, такой детина. Надо будет спросить о том свёкра.  А Сережка? В каком доме жил Сережка? В этом? А может в этом? Со своей беспокойной ношей, Калерия не могла долго разглядывать двух трехэтажные дома, длинные, соединяющие Малую Бронную еще с какой-то улицей. Если бы знать, что дворы у них проходные, можно бы было заглянуть и на ту улицу, но пока Реля боялась заблудиться. Если бы она была одна, наверняка бы рискнула, а с малышом… Она вздохнула, удобней ухватила сынишку и неожиданно слева от себя увидела красивую, широкую улицу, упиравшуюся в Малую Бронную.
- Что за красота такая? – сказала она Олежке. – Пойдем по ней? Как ее звать-величать? Большая Бронная? Ну конечно! Раз есть Малая, то почему бы, не быть Большой? Она и, правда, просто величавая.
Притихший ее ребенок тоже с удовольствием рассматривал эту улицу. У Рели сил прибавилось, они зашагали по Большой Бронной навстречу солнцу, которое освещало им на этой улице то поликлинику, то маленький, но уютный старинный особнячок, что молодая женщина даже во дворик его зашла, чтобы рассмотреть это чудо лучше. Дальше, опять во дворе, блеснула церквушка и уже совсем неожиданно, к радости Рели, они остановились возле библиотеки. Много лет Калерия, а затем и подрастающий Олежка будут ходить сюда. Это потом на доме повесят Некрасовский профиль и сменят на улице фонари, и не однажды станут менять электрические часы на соседнем с библиотекой доме. Все это потом, а пока Реля обрадовалась так, как будто встретилась с хорошим, давним другом – библиотеки всегда сражали ее своими тайнами, которые хотелось разгадывать и разгадывать.  Сделав себе такой подарок, она не пошла дальше по Большой Бронной, хотя чувствовала, что на ней много интересного. Она свернула в более тихий переулок, под названием Богословский. Может здесь, когда-то, и жили богословы, а сейчас по переулку спешил народ, в основном женщины, с озабоченными лицами, с тяжелыми сумками. Пройдя еще немного, Реля попала на рынок. Так вот куда вчера Люся водила мужчин.  Теплая осень позволяла еще торговать овощами и фруктами в открытых павильонах и Реля прошлась вдоль рядов, вдыхая одуряющий запах зелени, помидор, пахнущих полями и знойным летом. Мягкий украинский говор коснулся ее ушей, а рядом с балакающими женщинами стоял как монумент кавказец, по орлиному взирая на покупателей.
- Падхади, дорогой, выбирай, чито тибе надо, такой красавец по рублю отдам.
- Спасибо, - улыбнулась ему Калерия.
- Потом будэшь спасыбо говорит, слюшай, бэри даром, люблю молодой мамаш.
- Зачэм любит чужой жена? Свою люби.
- Э… Зачем дразныш? Нехорошо!
Калерия покраснела. Умела она, мимоходом, схватить чужой акцент, но то, что вернет его так живо кавказцу, сама не ожидала.
- Прости, дорогой, - извинилась она и пошла с рынка.
- Пастой, пастой, скажи, где так красыво волос покрасил – я свой жена научу.
- Не надо, - чуть обернулась к нему молодая женщина, - не крась своей жене так волосы – ей к старости, сама жизнь покрасит. Это седые пряди у меня, не от хорошей жизни.
- Седые? Пастой! Но где такой молодой, может пострадать?  Но красыво же!
Калерия не отвечала – она улыбалась. Инцидент с кавказцем развеселил ее. – «Пусть Люся не задается, что ей овощи дешево продали. Я тоже могла бы купить дешево, а то и совсем задаром, если имела бы такую нахальную сущность, как она».
Пройдя еще несколько шагов по Богословскому переулку, она попала Южинский: - «Оп-па!  Вчера мы тут проходили. Мне парень, который влюбился, что ли в меня, показывал дом Есенина. Вот этот? Наверное,  я ошибаюсь. Но это неважно. Главное я запомнила дом, где Белая Цыганка живет. Вон он, тот домик.  Может, когда и ее саму увижу?  Тоже вряд ли. Как тот парень сказал, она редко показывается людям. Чтоб ее видеть, это надо караулить возле дома, а я на это не способна, к тому же сейчас я, на долгие годы, должна посвятить себя вот этому долгожданному человечку.
- Ну, что, родинка моя? Не устал еще? Нет? Тебе хорошо на маминых руках?  И хоть мама устала, но не хочется возвращаться домой, где нас никто, наверное, не ждет, кроме разве бабушки-соседки? Но и она может забыть о нас. Ведь у нее есть уже взрослые внуки, которые где-то служат под Москвой. Вот позвонят они бабушке по телефону, и забудет она про наше с тобой существование. Что ты смотришь? Забудет ведь? Ты не веришь? И правильно. Ведь в той квартире нет телефона. Поэтому никто не позвонит. Но сейчас мы с тобой пройдем по вчерашнему пути. Вот и аптека – наш ориентир. А дальше, опять Малая Бронная. Но с этой стороны она намного красивей.
Тут Калерия заметила, что на нее смотрят, с усмешкой, прохожие и замолчала. Людям невдомек, что она часто так разговаривает с ребенком, и сын как будто понимает ее. Дальше пришлось ей рассматривать Малую Бронную молча. Аптека разместилась на первом этаже шестиэтажного дома. Лепнина под окнами расчудесная. Кто тут раньше жил?  Домики за аптекой и на другой стороне улицы были занимательные, но Реле некогда было их разглядывать. Олежка стал извиваться на ее руках, и несколько домов она совсем не разглядела. Зато перед булочной Олежка и сам притих. Эта булочная, в которой, по-видимому, работала дочь Шура соседки, разместилась в терем-теремке, из красного кирпича, а орнамент был сделан светлыми кирпичиками. Красиво. Сразу через дорогу пруд. Калерия не раздумывая перешла и залюбовалась. Вокруг пруда широкие, раскидистые липы, которые должно быть летом величаво предстают перед глазами восхищенных людей и дают тень на скамеечки под ними. Да и сейчас, на осеннем солнышке, на скамейках грелись старички и старушки, дети с родителями гуляли по скверику. Увидев лавочки, Реле сразу захотелось присесть, тем более, что она очень устала от ноши своей. Олежка, любивший движение, не протестовал, заинтересовавшись лебедями в пруду. Там же плавали утки, таких красивых Реля в природе не видывала – так они были разнообразны по расцветке. Но настоящее восхищение у всех вызывали лебеди – они плавали семьями – белые и черные. И если какой-то из птенцов  - черный или белый – отставал от семейства и его течением относило в сторону другой семьи, отец или мать того семейства начинали преследование пока мнимый враг не возвращался в свою семью. В центре пруда стояли на якорях два домика, в которых, очевидно, и были высижены птенцы. – «Вот интересно, - подумала Реля, - если перепутать яйца, пока самки высиживают, чтоб вывелось поровну белых и черных у каждой, как бы они относились к своим приемным детям?» Она могла бы долго рассуждать на эту и другие темы, но, по-видимому, ее мысли не волновали Олежку совсем. Как не волновало и то, что мама устала. Ее потомок стал нетерпеливо шевелиться в своих одеждах, требуя нести его дальше.
Реля неохотно поднялась и пошла по переулку, названия которого не увидела ни на одном из домов. Зато вышла на улицу Алексея Толстого.  Ей сразу вспомнились  «Петр 1», «Гадюка» и «Хождение по мукам – книги, которые она читала не один раз.  Не знала Реля, что благодаря существу,  беспокойно вертевшемуся на ее руках, она узнает и полюбит еще пару книг этого автора. И будут это «Гиперболоид инженера Гарина» и «Аэлита».  Улица Толстого показалась ей замечательной – много красивых домов. Особенно ее поразил один:  мрачный загадочный стоял он за высоким забором, напоминая что-то сказочное. Позднее Реля  вычитает в путеводителе, что дом этот одна из причуд Саввы Морозова – здесь, заигрывавший с революцией фабрикант, прятался иногда от жизни. А пока, не зная разгадки, Калерия стояла перед этим домом, построенном будто не на шумной улице, а в гуще зеленого бора. Олежка, занятый исключительно двигающимися машинами, не мешал ей смотреть. Ему было все равно, что мама сравнивала дом с лесным домиком из сказки о спящей царевне и семи богатырях. Наконец постоянно шевелящийся потомок привлек ее внимание к автобусу 107 маршрута. Куда он едет? Ого! На Кутузовский проспект, к Бородинской панораме и к Детскому миру – остальные названия Реля не успела прочесть. «Детский мир» - уж не магазин ли это? Будут ездить они туда за игрушками и за одеждой для Олежки. А не находится ли он возле Бородинской панорамы? Или на Кутузовском проспекте? Проспект – слово красивое, за ним угадывалась широта, простор. Но самое главное там и Бородинская панорама. Ведь Кутузов выиграл то сражение. Реля видела панораму в Севастополе – правда она была в стадии ремонта или реконструкции, как говорили. Не находится ли и Бородинская панорама в реконструкции? И самое интересное, что запомнила Калерия из Севастополя – обе панорамы изобразил на больших полотнах художник Рубо. Она обрадовалась, вспомнив фамилию художника – будто старого знакомого повстречала, с которым ей обязательно надо увидеться.  Калерия не знала, как она заблуждалась, считая, что Детский Мир и Бородинская Панорама находятся поблизости друг от друга, но радовалась, что она уже знает, на каком транспорте сможет к ним доехать. Впрочем, радости ее вскоре пришел конец, потому что заснувший Олежка вдруг отяжелел на руках.  Терпеливо вышагивала она с ним по Спиридоньевскому переулку, уже не глядя по сторонам, мечтая скорей дойти до дома под номером три, пройти большущий вестибюль и уложить свою тяжелую ношу в постель.
 В тот первый день, Калерия обследовала тысячную, а может и десятитысячную часть тех улиц, на которых будет приходить детство ее сына и к великому удивлению ее, и радости, ее детство тоже. Пережив не очень хорошее послевоенное, голодное детство она в какой-то момент, шагнет назад и войдет в детство сына и это  шаг обогатит ее, восполнит все пробелы, все радости, которые она недополучила в свое время. Они будут знать не только улицы и дома, но каждый двор, каждый закоулок. От стен Кремля до Красногвардейской заставы будет водить ее подрастающий Олег.  «Улицы нашего детства» - так назовут они центр столицы. И будут делать друг другу подарки. То Олег ошеломит мать только что выстроенным Калининским Проспектом. То Реля расщедрится и подарит сыну Замоскворечье вплоть до Донского монастыря.  На что Олег займется воспоминаниями. – «Мам, а ведь мы ходили здесь в Третьяковскую галерею, всем классом, картины Васнецова смотреть. Помнишь? Я и не подозревал, что этот район так интересен». – «Я сама лишь недавно о нем прочла и вот повела тебя смотреть старую Москву». – «Спасибо за подарок». – «Москве спасибо. Не перестает удивлять».
Но все это будет через годы, а пока Москва, едва открывшись молодой женщине и обрадовав ее, для равновесия портила ей настроение, внося и в огорчения, свою капельку счастья. Дома их ждала бабушка с коляской. Не их родная бабушка-спекулянтка, а старушка-соседка. Открыв дверь, сразу указала Реле на коляску: - Сторговала за десятку, а с Нюрки деньги стребовала – должна же она внуку подарок сделать, за то, что приехал к ней.
- Ой, бабушка, зачем? Я же сказала вам, что у меня деньги есть.
- Истратишь те деньги на фрукты, овощи для себя, ведь тебе, наверное, их захочется.
- Уже мечтаю о них, бабушка. С тех пор как заглянула на ваш рынок, что в Богословском переулке. Если вы согласитесь посидеть со спящим Олежкой, я сбегаю на него и куплю.
- Что ты! Тот рынок дорогой. А дешевле всего покупать на Тишинском рынке. Туда немного дольше идти, зато всего можешь накупить на эту десятку, которую я тебе сэкономила.
- Я за десятку и здесь куплю всего, что мне глянется. И даже на меньшую сумму денег. Пятерку планирую истратить. Тут на этом рынке торгуют грузины или армяне, и я знаю, как с ними торговаться – еще в Симферополе научилась.
- Дело твое.  Если ты умеешь разговаривать с кавказцами, это хорошо. Они тебя, наверное, за свою принимают?  Ты такая же смуглая, как они.  Но ты о коляске мне ни слова не сказала. Нравится?
- Она прелесть, бабушка. Просто прелесть. Спасибо вам.
- Пойди, свекрови скажи спасибо. Она денег дала. Хотя я, для такого чудного мальчика, новую купила бы.  У Нюрки денег невпроворот, о том весь дом знает, а она позорится, внука встречает с пустыми руками.
- Ладно, бабушка. Я уже знакома с ее скупостью. Но поблагодарить и за этот подарок надо.  Пойду.
Калерия, постучав в комнату, откуда она так спешно перебралась утром, открыла ее и замерла. Николай, пьяный, спал на диване, в ногах его сидела пригорюнившаяся свекровь. Слова благодарности застряли у молодой женщины в горле. Горестно произнесла: - Напоили таки?
- Ты уйди, ведьма! Ты своими чарами околдовала мне сына, опутала его. Не только водкой, кровью своей стану отпаивать его от тебя, - окрысилась свекровь, в эту минуту став, действительно крысой. Жидкие седые волосики, которые Анна Никитична прятала под незаметной косыночкой, вылезли и топорщились, маленькое личико ее вытянулось как у этого зверька, нелюбимого Релей, за его вредность, приносимую людям.  Серые глазки свекрови брызнули такой ненавистью, что убили бы наповал любую другую женщину, но Реля была готова выдержать столь тяжкий взгляд – она немало видела таких взглядов у родной матери и у старшей сестры – ничего, осталась жива. А те, кто посылали эти взгляды, не раз болели. Конечно, она не желала болезни свекрови, но когда та вскочила и подлетела к Реле, отшатнулась от мерзкого запаха:
- Водкою от моих чар?  Да вы же дурака из Коли сделаете!  Знаете, сколько мне трудов стоило отучить вашего сына от пьянства?  И то он пил, на деньги присланные вами!  Его за это от баранки отлучали, когда я лежала с сыном в больнице.
Но свекровь даже не слушала ее – кипела злобой:
- Кровью своею стану отпаивать его от тебя, - мерзкие ее слова парализовали Калерию.
Но не парализовали соседку, проходящую мимо – та направлялась в туалет и задержалась у двери:
- Ох, Нюрка, не греши.  Хватит того, что ты Гаврилу кровью своей напичкала,  Неужели тебе и сына хочется таким телком сделать, чтоб только тебе подчинялся?  Но это будет уже тебе в нагрузку, а не в усладу.
- Что ты несёшь, дура?  Не подсушивай, что родные между собой говорят! – Она с силой захлопнула дверь.
Калерия с соседкой посмотрели друг на друга.
- Родные? – хмыкнула та. – Да никогда, девочка, ты не станешь родной такой лахудре. Посмотри, как одевается, и это при том,  что каждый день сотнями ворочает. Сотня рублей – это моя зарплата за месяц я бы не сказала, что лёгкого труда.  И на тебе она станет экономить, милая.
- Вас Валентиной зовут? – отвела разговор в сторону Калерия.
- А ты откуда знаешь? – оторопела соседка. – Но подожди, я сейчас схожу в клозет и потом поговорим с тобой. А это твой сын, о котором вчера гудел весь дом? Сказали мне, как я пришла, что к спекулянтке, которая и своих соседей не стесняется обирать, приехала такая красавица с ребёнком как солнце. Дай взглянуть на него.
- Извините, это солнце сейчас спит, и оттянул маме обе руки. Я пройду в свою комнатку, чтобы раздеть его и уложить удобней, а вы приходите потом на смотрины.
- Хорошо. Когда буду свободна, то и посмотрю за ним. А ты в магазин или на рынок сбегаешь.
- Ловлю на слове. Мне очень хочется за фруктами и овощами сбегать на рынок.
- Я уже слышала, как ты с бабушкой говорила о том. Потому предлагаю свои услуги. Но если ты боишься  со мной оставлять своего Бэби, я сама могу на рынок, для тебя, сходить.
- Я не побоюсь оставить моего Бэби со здоровой женщиной. Я имею в виду физическое здоровье и нравственное, - пошутила Реля. Но в этой шутке была доля истины. Она, в самом деле, побоялась бы оставлять своё дитя с больными людьми, чтоб её Бэби не подхватил ещё какое заболевание.
- Ты не только красивая мамочка, но ещё и очень умная. Правильно, надо опасаться больных людей, - громко сказала соседка, - особенно на голову, как твоя свекровь. А меня не бойся, я сама медик по образованию, и к тому же одинокая женщина, так что за здоровьем слежу, - она подмигнула молодой матери и удалилась.
Так Калерия, неожиданно для себя, приобрела себе помощь от соседки.  Все остальные москвичи взялись ей доказывать, что не все в столице злые, есть и прекрасные люди, с которыми Реле предстояло жить.  А жизнь выражалась не только прогулками с Олежкой по прекрасной Москве, но и стиркой его вещей, походами по магазинам, готовкой еды – ведь чтобы кормить сына, кормящей матери надо и самой что-то кушать. В первый же день молодая женщина поняла, что от свекрови она еды здоровой не дождётся и если не приготовит сама, то останется голодной. И если бы не Валентина, предложившая не только помощь, но и кормившая Релю в течение этого дня, пожалуй ей пришлось бы туго.

                Г л а в а    8.

    Вечером Реля решила опять пойти погулять с Олежкой.  Хотела везти его на коляске, но привыкший к рукам малыш не желал лежать.  Или чувствовал, что подарили ему эту коляску с недоброй душой, со злом, потому сопротивлялся, как мог. Хорошо отдохнувший Николай, виновато посматривающий в сторону жены, вызвался нести сына в этой прогулке.  Калерия не желающая затягивать их негласную ссору, с улыбкой согласилась.  Она была рада, что Николай понимает, что поступил нехорошо, напившись.  Поэтому решила не делать мужу упреков.  Она нежностью и лаской скорее добьется, чтоб муж стал таким, каким он был в Симферополе.
Внешне счастливые, вышли втроем. Вечерняя Москва, мигающая разноцветными огнями, влажный воздух затянувшейся осени, городские деревья, не совсем сбросившие листву и некоторые кусты сирени, упорно державшие зеленый лист – все удивляло Калерию.  С любимым человеком даже краски казались ярче.  И ей хотелось отвлечь Николая от водки, показать ему, что в мире столько прекрасного, которое можно упустить, если находиться все время под опустошающим душу пьяным сном.  Ей, своим удивлением красотами природы хотелось разбудить мужа, разбудить самые прекрасные струны в его душе, которые еще, возможно, он не пропил совсем.
- Скажи, Коля, почему листья на сирени не желтеют?
- А под ними, наверное, теплая вода проходит, то есть трубы с тёплой водой.  А вон под теми тополями тоже. До морозов будут держать зеленый лист, а потом сразу почернеют и скрутятся. Приказывай, куда тебя вести?  Хотя ты мало в Москве, и потому еще не знаешь.
- Почему же?  Я ходила больше двух часов с Олеженькой, пока ты спал утром и ориентируюсь уже. Ведь мы живём недалеко от Пушкинской площади?  - «Дед, ты видишь, я стремлюсь к твоему памятнику в первый же день.  Ты привёз меня в Москву, хотя и через ненадёжного человека, поэтому я всегда буду идти к тебе».
- Удивляюсь я на тебя, - отвечал Николай. – Да многие в Москве путаются не один, не два месяца. А ты сразу к Пушкинской площади захотела.
- Но ведь Пушкинская площадь недалеко от нас?  Отвечай.
- Да, мы будем жить недалеко от Пушкинской площади и от Маяковской и от Арбатской.  Если между этими тремя точками провести треугольник, то наш дом находится прямо в центре.  Но откуда ты знаешь?
- Господи!  Да ты, ещё в Симферополе объяснял Михаилу, как найти тебя. Вот эти три площади и называл.  А я почему-то сегодня привязала их к метро.  Не значит ли это, что метро вскоре и построят на этих площадях?
- На Арбате давно уже метро есть, - сказал Николай и замолчал, будто задумавшись.
- И на Маяковской площади тоже, - вспомнила Реля. – Мы вчера приехали в центр именно на Маяковское метро. Потом ехали от него к Пушкинской площади и шли потом переулками. А на Пушкинской нет метро?
- На Пушкинской метро вряд ли, построят. Удивляюсь, ты помнишь, о чём мы говорили в Симферополе!  Поражаюсь.  Я ничего не помню уже на следующий день.
- Потому что вы разговаривали с Мишей и выпивали. А я была трезвая. И к тому же люблю разговоры о Москве, и прочих замечательных местах, поэтому слушаю во все уши. И помню, что вы с Мишей говорили не только о трёх, так заинтересовавших меня площадях. Но и о Малой Бронной, Никитских воротах, аптеку обозначили на углу, по которую я сегодня тоже ориентировалась.
- Так ты по Малой Бронной утром дошла до Никитских ворот?
- К Никитским воротам не попала, а прошлась по Малой Бронной, потом мы гуляли с Олежкой по красавице Большой, но не пошли на площадь Пушкина, а свернули на Богословский переулок, откуда дошли до дома. - Калерии не захотелось говорить ни о пруде на другом конце Малой Бронной, ни об улице Толстого, куда их занесло.  Подумает муж, что лошадь тяжеловоз, его жена, раз проделала такой путь с ребёнком на руках.
- Да, много вы нагуляли. И всё так помнишь. И даже знаешь, что площадь Пушкина недалеко. Откуда?
- «Господи! – подумала Калерия. – Вот что делает водка. Только что я ему толковала о Пушкинской площади, и он тут же всё позабыл». – Но не стала упрекать. -  Да мы вчера шли от площади Пушкина по переулкам Палашовскому, потом Южинскому и пришли к нашему, Спиридоньевскому переулку.
- Это тебя парень всё обозначил, который с тобой вышагивал? Даже Олежку нёс, - заревновал Николай.
- Да если б его не было рядом, кто бы мне про переулки эти рассказал? – возмутилась Реля.
- А это надо рассказывать? Я вот прожил тут до армии три года и ничего про них не знаю.
- Теперь уж я тебе поведаю о них, но не сейчас, а немного позже, когда ещё узнаю что-либо.
- Хорошо. А сейчас пойдём к твоему Пушкину, раз ты туда стремишься. Но как пойдём? По Большой Бронной, как ты и шла утром?
- Нет. Пойдём по вчерашнему пути.  Это в обратном порядке будет сначала Спиридоньевский, затем Южинский, да? Затем Палашовский выведет нас прямо к Пушкинской площади.
- Запомнила, как по карте, - удивился Николай. – С тобой можно ходить.
- Да, - улыбнулась Калерия. – Я не Иван Сусанин, в лес не уведу.  Но подожди, этот путь я уже знаю. Пойдём, всё же по Большой Бронной. Мне интересно, выведу ли я тебя по ней к памятнику Пушкина?  Мне Бронная интересней, чем переулки. Освещена она, наверное, лучше?
- Пойдём. Но это далеко, с Олежкой на руках.  Он бузить станет.  Ещё описается.
- Не бузил у меня утром. А пописал лишь, когда мы домой пришли. Я даже удивилась – столько терпел.
- Так с такой интересной мамкой. Ты, наверное, обследовала улицы, и он тоже?
- По крайней мере, не мешал, правда, вертелся, не давал застаиваться на месте. – «Посидеть на скамейке маме не дал», - вздохнула. – И сейчас. Ты обрати внимание, с каким интересом он на всё смотрит.
- Весь в мамку, - прижал сына к себе и поцеловал Николай. – Жаль, что я не могу тебя сейчас поцеловать.  Так и прижался бы губами к глазищам, которые так хорошо видят.
- Никогда не целуйся на улице, - серьёзно сказала Калерия, - это некрасиво по отношению к больным или усталым людям.  Если человеку плохо, у него что-то не ладится в жизни, он сочтёт это распущенностью и будет прав.
- А если я тебя люблю, - обиделся муж.
- Придём домой, - мягко улыбнулась молодая женщина, - целуй, сколько хочешь, тем более у нас отдельная комнатка есть. – «Если Олежка даст тебе целоваться. Всё, муженёк, отошла пора золотая».
- А ты меня? – не умел читать её мысли Николай.
- И я тебя, но сначала ты мне дашь слово, что не будешь больше пить. Ведь тебя за питьё, чуть было из водителей не погнали, когда мы с Олежкой находились у мамы.
- Откуда знаешь? Тебе командиры мои сообщили?
- Вообще-то могли. Ведь ты дал им мой адрес?
- Как приехал, сразу дал.  На случай, если со мной что случится, так чтоб сообщили.
- Так вот, они могли сообщить, но не они мне это сказали.
- Ну да, чтоб тебя не расстраивать – ты же ребёнка кормишь. Но кто же тогда?
- А мои сны?  Не я ли тебе говорила, что из снов всё узнаю.
- Не верю я. Не могут сны всё тебе рассказывать.  Это тогда от тебя никуда не скроешься.
- Я так надоела тебе, что ты хочешь куда-то прятаться от меня?
- Что ты!  Проснулся, и мать мне сказала, что ты гулять с Олежкой ходила, и не было тебя, чуть ли не три часа – так я чуть с ума не сошёл.  В чужом городе, с малым ребёнком…
- Но ты же теперь понял, что за меня можно не бояться.
- Теперь понял. А тогда у меня голова от водки раскалывалась.  Обещаю тебе больше не пить.  А то, чувствую, потеряю тебя.  Ты и в чужом городе не растеряешься.  А я больше такой жены не найду себе.
- Хорошо, что ты всё понимаешь.  А чтоб тебя разные дружки-приятели, да и мама твоя не смущали водкой, иди-ка, Коля, работать.  Мне кажется, на машине ты не очень устал, возя начальство в армии?
- Верно.  Привезёшь же, бывало, какого капитана домой али к любовнице, и сидишь, обнявши баранку руками.  А руки у меня, как ты сама говорила, работы физической просят.
- «Мог бы и книги читать, себя развивать», - подумала беззлобно Калерия. – «Но ты не чтец, к сожалению.  И ведь не скажешь тебе о том, чтобы не обидеть».
- Что руки у тебя золотые, знаю, - похвалила она. - А подрастёт Олежка, и я устроюсь на работу – мы с тобой заживём. Только ты не пей, родной, ладно?
- Огорчил я тебя, ласточка моя,  Не буду больше.
Так, потихонечку разговаривая, они дошли до Пушкинской площади, правда зашли как бы с другой стороны от переулков – вчерашнего их пути.  Позже Калерия выяснит, что Большая Бронная не другая сторона переулков, а параллельная им улица. Но это позже, а пока Реле много раз хотелось спросить Николая, про то или иное сооружение, но она понимала, что ничего вразумительного она получить от мужа не может, потому молчала.  Говорить о них с Николаем было сейчас полезней – молодая женщина предчувствовала, что не скоро у них может случиться подобный разговор. Но когда подошли ближе к памятнику Пушкина, и на приличном от него отдалении, на другой стороне, Калерия охнула:
- Коль, что это будет – Пушкинская улица? – «Ой, дед, как же тебе тесно там.  Неуютно, да?» - подумала, отожествляя памятник с живым человеком.
- Я же тебе говорил, что это Пушкинская площадь.  А улица здесь проходит Горького.  Центральная.  Видишь, по ней в четыре ряда машины несутся?  Но запомни её – это тебе тоже будет ещё один ориентир.
- Подожди-подожди, покажи мне саму площадь.
- Это надо через дорогу переходить.  Но площадь перед тобой. Ты, с твоими глазами, да не видишь!
- Нет, Коль, я Пушкина вижу, и как ему тесно там вижу, а площади нет.
- Ну, как тебя понять?  Что ты понимаешь под словом площадь?
- Площадь, Коленька, должна быть большая, вот у нас, в селе, на площади, по праздникам народ собирается.  И митинг там.  И танцуют.
- Вот ты даёшь!  То село, а это город, столица.  Сравнила. Здесь у нас народ по праздникам по улице Горького гуляет – машины тогда останавливают.  И демонстрации тут и салют.
- А ваша спутница права, - заметил высокий, седовласый, с гордо посаженной головой старик, идущий рядом с ними.  – И в Москве есть такая площадь, называется – Красная.
Калерия вспыхнула, виновато посмотрела на незнакомца: - Извините, я забыла о Красной площади.
- За что извинять? В основном вы правы, - мягко продолжал невольный собеседник, - я потому и решил поддержать вас в вашем споре; Пушкинская площадь, действительно, мала.  А вот представьте себе, - он развернул Релю, а вместе с ними повернулся и Николай с Олежкой, - что вот эти все двухэтажные, трехэтажные дома  снесут. Вон до той шикарной крыши – видите, виднеется?
- Вижу, - отозвалась с радостью Реля, - даже знаю, что в том доме находится библиотека. Было бы печально, если б и тот дом снесли. А так снесут, насколько я успела заметить, в основном маленькие столовые, которые на парадной улице, совсем не к месту.
- Правильно, здесь в самый раз построить большие и красивые – наверное, так и случится.  Но площадь расширится. Цветники здесь разобьют, фонтаны пустят – будете гулять здесь с подрастающим потомком. Вам достаточно будет? – Старик грациозно поклонился, будто даря будущее великолепие.
Калерия радостно улыбнулась в ответ:  - Это было бы замечательно.  Вы так заманчиво всё описали. Разрешите поинтересоваться, кто вы?  Художник или архитектор?
- Вы проницательны, маленькая леди.  Архитектор и очень заинтересован в том, чтоб таким любознательным особам как вы, город наш нравился.
- Спасибо.  А вы не подскажете, как раньше именовалась улица Горького?  Потому что Горький обозначился в русской литературе лишь в двадцатом веке, а Москва насчитывает не одна сотню лет.
- Правильно.  Именовалась улица Горького ранее Тверской.  И говорили, что город Тверь, имея в виду город – в Москву дверь. Правда, теперь и Тверь переименовали в Калинин.
Калерия напряглась – она родилась, как написано у неё в паспорте в Калининской области – вот как близко от Москвы.  Но думать о том было некогда – их спутник продолжал:
- Тверская была парадная улица – по ней цари въезжали в Москву.  Представьте себе, что даже Триумфальная Арка, которая сейчас красуется у Бородинской панорамы, (у Рели вновь забилось сердце – она, утром обо всём этом думала),  стояла ранее на площади Маяковского.  Видели эту площадь?
- Видела, - улыбнулась Калерия, - правда мельком. Но и она мне показалась тесной.
- Справедливо.  И давно вы в Москве?
- Со вчерашнего дня.  И извините, что успела уже покритиковать её.
- О! Я поздравляю вас, - старик величаво склонил голову в сторону Николая. – Ваша жена – любопытнейший человек и, по-видимому, весьма интересный.
- Если бы вы были моложе, - сквозь зубы процедил Николай, - я бы приревновал.
Калерия испугалась, что старик после этого уйдёт, она потеряет интересного рассказчика, и потому виновато улыбнулась в сторону их спутника:  - Расскажите ещё немного, - она запнулась, - про Тверскую улицу.
- Да. Тверская. А была она, милая, когда-то не такой широкой. Уже после войны расширяли её. Помните у Маршака - «Дом переехал»?
- Помню, - обрадовалась Калерия и продекламировала:
               
                Захотим и в небе синем,
                В Чёрном море поплывём,
                Захотим и дом подвинем,
                Если нам мешает дом.

Калерии помнилось, что стихи эти вроде Агнии Барто, но не хотелось поправлять понравившегося ей человека – с ним было интересно.  Это не то, что она вчера слышала от более молодых москвичей – вот те ей очень не понравились.  Пустота, по сравнению с этим, подосланным ей дедом  - в чём Реля не сомневалась – спутником. Далеко ли он с ним пойдёт?  Они шли по улице Тверской, нет, всё же Горького.
- А вон на той стороне красивейший Елисеевский магазин, - после того как они перешли какую-то улицу, перед остановившимися машинами у семафора. - Их два всего в нашем государстве, в Москве и в Ленинграде, построенными купцом Елисеевым, живущим теперь во Франции, но они являются лицом России.
- Я что-то читала об этом магазине – ранее здесь покупателями были лишь богатые. Это кажется у Толстого описано в «Анне Карениной», - заметила Реля. – Точно! Там ловелас Стива Облонский кричит жене, что едет к Елисееву, за устрицами.
- А почему вы его назвали ловеласом? – заинтересовался спутник. – Насколько я знаю, ловелас это не женатый человек, усердно бегающий за женщинами.
- Бывает, что и женатые за ними бегают, - отвечала Реля, мельком взглянув на мужа. – Мой муж пока ещё не такой, и, надеюсь, таким не станет.
- Рад за вас.  Но вернёмся к магазину.  Теперь он доступен всем.  Ваш муж, наверное, не раз заходил в этот магазин?
- Заходил, - отрывисто произнёс Николай. – За водкой.
Калерия вздрогнула – так зловеще сказал.  Но их спутник, казалось, не заметил гнева её мужа.
- Рекомендую сводить туда жену. И купить ей что-либо вкусное. А вы, дорогая, посмотрите своими изумительными глазами на отделку магазина. Красота неописуемая – стили самые изысканные.  Но не только тем славится сие здание. На втором этаже его жила Зинаида Волконская. Знаете кто это?
- Уж не та ли Зинаида Волконская, к которой заехала Марья Волконская, когда ехала к мужу, в Сибирь? Как это у Некрасова… - Калерия вновь процитировала:

                Я скоро в Москву прискакала к сестре Зинаиде.  Мила и умна
                Была молодая княгиня.  Как музыку знала, как пела она
                Искусство ей было святыня.      А вечером, - продолжала молодая женщина, -  Зинаида устроила приём в честь Марии Волконской, ведь та ехала в Сибирь, к мужу – просто героиня.
- Да, Но как вы, молодая особа, чутко всё понимаете. Почитайте ещё Некрасова. Я, признаться, не очень любил его, но из ваших уст его стихи звучат прекрасно.
- Пожалуйста.
                Все вечером съехались к Зине моей, артистов тут множество было.
                Певцов, музыкантов тут слышала я, что были тогда знамениты.
                И Пушкин тут был, я узнала его, он другом был нашего детства, - Калерия немного задумалась и продолжала: - И, правда, Пушкин и семья генерала Раевского очень дружили. Поэт был немного влюблён тогда в Машеньку.  Пожалуй, что и в других дочерей Раевского.
Старик учтиво поклонился ей: - Вы изумительная, юная женщина, как и Машенька Раевская. Хотя сейчас вы мне обоих их напомнили – И Зинаиду, и Марью.
- Только не Зинаиду! – Воскликнула Реля и покраснела. – У меня совсем нет слуха. И я с трудом выношу чистую музыку. Вот если муж меня захочет наказать, пусть ведёт на симфонический концерт. Я обожаю любые явления природы, кроме тех, что убивают людей, но через музыку я ничего не понимаю.
- Ничего удивительного, в вас и так много всего, чтоб вы загружали себя симфониями. Я вот классический балет не люблю. Жанровый обожаю, а классику с трудом выношу. Но это не значит, что нас с вами природа обделила. В нас заложено что-то другое, более ценное, что свойственно лишь нам и не подвластно ни одному музыканту, ни тем более артисту балета. Вот говорю вам и признаюсь – давно у меня не было такого приятного собеседника.  Завидую вашему мужу. Как, наверное, интересно с вами пойти в театр или кино, Панораму Рубо посмотреть.
- Панораму Рубо я видела в Севастополе. Правда, она там, в стадии реставрации. А сегодня думала о Московской панораме, - и осеклась под негодующим взглядом мужа.  Николай был недоволен их разговором. Но спутник ей нравился, и Реля не хотела ещё его отпускать: - А что за памятник на той стороне?
- Сам Юрий Долгорукий – основатель Москвы.
Реля издали посмотрела на крупную фигуру на коне, простирающую руку над городом. Знал ли Долгорукий, что Москва станет столицей Руси, а затем и более огромного государства?
- Обратите внимание, - отвлёк её старик, - на дома справа от нас.  Первый этаж, вернее цокольный облицован гранитом, который Гитлер вёз для памятника победы, над Советским Союзом.
- А получился памятник победы над Гитлером.
- Да.  А впереди замигал красными звёздами святая все святых – Кремль.
Реля замерла – остановились и её спутники.  Сколько лет мечтала она увидеть Кремль. И вот видит его в вечернем освещении.  Какое счастье, что живут они близко от Красной площади.  И она будет приходить сюда с подрастающим сыном в каждый праздник.  И в будни.  И в горе.  И в радости.  Они смогут смотреть на Кремль утром, днём и вечером, когда захотят.  Будут засыпать, и просыпаться под бой курантов. Реля уже сегодня слышала, в шесть часов утра, как они бьют.  Не по радио, а наяву.
- Дальше не пойдём, - прервал её мысли Николай, - мне кажется, что сын мокрый, надо домой возвращаться.
Калерия тут же рукой тронула Олежку за ползунки – они были сухие, но спорить с мужем не стала. Она поняла, что Николай, таким образом, расстаётся с её замечательным спутником. Она повернулась к старику: - Извините нас, - сказала с сожалением, - спасибо вам за рассказы.  С вами было интересно.
- И я тронут нашей встречей.  Приятно, когда встречаешь любознательную молодёжь.  Но подождите. Есть у меня свежий экземпляр путеводителя по Москве – примите на память о нашей прогулке.
- Зачем вы? – В смятении, хотела остановить его Калерия.
- Берите, берите! В продаже они бывают считанные минуты – так быстро раскупают их. Дарю его вам, - он протянул Калерии изумительную книгу.
- Спасибо, - молодая женщина взяла книгу, - а нам и отблагодарить нечем. – Она взглянула на обратную сторону: - Книга дорогая.
- Вы уже отблагодарили меня, уверяю вас. А если с Москвой станете знакомиться по этому путеводителю, значит, не зря наша встреча сегодня состоялась, - он поклонился и зашагал дальше.
Молодая семья пошла в обратную сторону.
- «Точно, - думала счастливо Калерия, - этого человека ко мне прислали либо Дед, великий Пушкин, либо Павел, пожалев меня, что Москву мне некому показывать. А тут сразу рассказы и путеводитель. Сказка».
- Какое красивое издание, - сказала она хмурящемуся мужу. – Бывают же такие приятные люди на свете.
- Удивляюсь я на тебя, - возмутился Николай, - вчера мать хотела тебя одеть как королеву, ты отказалась.  А у незнакомого человека берешь книгу и счастлива, как-будто он тебе шубу соболью подарил.
- Коля, мать твоя уже одела Люсю, а при первой же возможности рвет на ней красивые вещи.
- Потому что они матери легко достаются – еще наспекулирует.
- Вот!  Наконец-то и ты осознал, что она вещи не на свои заработанные деньги получает, а в результате спекуляции.
- Ну и что?  Какая разница на заработанные деньги мать купила эти вещи, или они ей даром достались?  Да знаешь ли ты, что она теперь мимо милиционера боится мимо пройти?  Трясется, чтоб опять не забрали и в тюрягу не законопатили, теперь уже с большей отсидкой!
- Видишь, трясётся, а идёт спекулировать.  Одевается так, как сейчас в деревнях доярки на дойку идут.
- Насчёт одеваний матери и я ей говорил, если ты слышала.  Но это она, чтоб незаметней быть.
- А зачем так жить, Коля, милый?  Лучше бы она не обманывала людей, чтоб Люсю, Мишу, теперь вот тебя одеть красиво, а жила бы на свои деньги, тогда бы и дети её старались жить на свои, а не заглядывали, что им мать принесла, отобрав у людей, спекуляцией, возможно, последнее.
- Ну не ворует же она у людей эти деньги – сами отдают.
- Отдают, потому что в магазине, где твоя мать работает, вещи эти купить невозможно.  А одеться людям хорошо хочется, вот и отрывают от питания.
- Да ладно, тебе всех жалеть!  А твой старик, может, тоже эту книгу где-нибудь спёр?
- В людях ты не разбираешься, муж мой.  Такой человек не может украсть.  Скорей всего книга эта – его детище.  Он архитектор, если ты слышал, написал эту книгу об архитектуре Москвы и кто эту архитектуру создал, в каком веке, да при каких условиях.
- Ты через обложку читаешь? – усмехнулся Николай. - И неужели так деда раскусила, что всё про него знаешь?
- Коль, я людей вижу – сам же это заметил.
- Я заметил, что он к тебе клеился.  Заговори он со мной, стал бы я его слушать.
- Коль, - Калерия взяла мужа под локоть и заметила, что ему это приятно, - дедушка потому ко мне «клеился», как ты говоришь, что он во мне родную душу почувствовал.
- Значит, ты в матери моей родную душу не чуяла, когда отказывалась от её подарков.
- Я уже, кажется, говорила тебе, что мама твоя хотела одеть меня не даром.  Она хотела, чтоб  я шла  работать, за квартиры для всех, что мне совсем не подходит.  Представь, я оторвусь от ребёнка, которого кормлю грудью и влезу в комбинезон, чтобы тяжко трудиться. А тем временем мама твоя постарается Олежку угробить, - Калерия вздрогнула – она это вчера прочла в мыслях свекрови.
- Да, мать моя детей сохранять не может. У неё не то двое, не то один умер, ещё до моего рождения.  Потому она и говорит всем, что любит меня больше всех детей.  – Найдя версию, где можно оправдать мать в любых её страшных поступках, Николай зацепился за неё и продолжал говорить монотонным голосом, что жену отключило от выкладок мужа.
- «Какая наивность! – подумала Реля с горечью. – Да твоя мать давно уже никого не любит. Ей семья нужна для прикрытия, чтоб, если ещё раз её поймают на спекуляции, она могла бы уже не Гаврилой, а тобой «любимым» прикрыться. Но, узнав, что я не хочу на строительство возвращаться, она меня сейчас в торговлю потянет. Возможно мной захочется ей прикрыться или подставить нелюбимую  невестку так, чтоб больше не мечтала в её семью лезть. Скорее всего, Анна Никитична выискивает вариант, как бы меня заслать туда, куда Макар телят не гонял».
- Наша мать всех своих детей любит, потому и спекулирует, чтобы всех по-царски одеть.
- Коля, я опять тебе повторяю, что спекуляция – это воровство. Она выманивает у людей деньги, чтобы вас одеть-обуть, а те, вероятно, отрывают от еды, потому воровство твоей матери ещё и губит здоровье людей.  И хватит об этом.  Прости, но мне надоело говорить всё время о твоей матери и доказывать тебе, что она ни одного шага без корысти для себя не сделает.  Поговорим лучше об этом старике, которого не иначе нам Бог послал.  Как говорил о Москве красиво!  Я вчера от молодых москвичей таких речей не слышала.  А книгу, какую он нам подарил!  Посмотри, какая красота!
- Подарил?  Нам?  Не будь тебя, заговорил бы он со мной!  И стал бы я его слушать!  Мурло какое!
- Но, Коля, неужели тебе не было интересно?
- Интересно?  «Тверь – в Москву дверь».  Юрий Долгорукий.  Кто не знает Долгорукого?  Или в Елисеевский магазин мы бы с тобой не сходили?
Калерия была огорчена.  Она отпустила руку мужа и вздохнула:  - «Как же!  Сводишь ты!  Боюсь, что при тех темпах, как твоя мать нас разводит, мы не только в магазин, в кино ни разу не сходим.  А кинотеатры – вот они.  За памятником деда  мелькает что-то очень красивое. «Россия», кажется.  А вон люди выходят тоже из какого-то кинотеатра или театра.  Рядом стоят – молодой и старенький.  И от дома нашего недалеко».   
- Ну, вот и надулась. А что я такого сказал?  Признаю, что зря обругал твоего старика.  Улыбнись.  А  дома  я тебя поцелую. Зацелую, если сын позволит.  Да, возьми себе на заметку, площадь Пушкина.  Куда бы ты не зашла, не заехала, она тебе ориентиром будет.
- Опоздал, Коленька,  я давно её в память вписала. – «И в сердце своё.  Правда, дед, ты меня везде найдёшь?  Или я, спрошу, где твой памятник и приеду к дому».
- Умница моя!  Но вот мы и свернули в наши переулки, которые ты так лихо мне перечислила.  Нагулялась?
- Нагулялась и устала.  Такие концы мы сегодня с сыном сделали с тобой, а утром без тебя.  И проголодалась.
- Сейчас поедим и спать. А целовать я тебя буду в нашей новой комнатке, без клопов.
- Чего покушаем, Коля?  Боюсь, как бы твоя мама не отравила меня.  Мне приснилось, что она кого-то собирается отправить на тот свет.
-  Не смеши меня своими снами.  Ну, бывают они пророческими, я в этом убедился. Но только не в отношении моей матери.  Признаться, мне вчера Мишка жаловался, что она его однажды отравила шпротами, так ведь не своими руками она их делала.  Из магазина принесла.  Ты не ешь консервы и успокойся. Ну вот, мы и дома. Открывай дверь вестибюльную и беги вперёд, позвони, чтобы открыли - Олежка мне руки оттянул.
Дверь открыла старушка-соседка:  - Ох, детушки мои, нагулялись!  А Нюрка убежала куда-то. Правда сварила суп и котлет магазинных нажарила   - так что, кушайте и отдыхайте.
Они быстро поели, боясь, как бы не примчалась мать Николая и не затеяла разговор, потому что не было сил отвечать на её вопросы. Не было сил слушать её жалобы, а она непременно бы выложила всё про соседей или строптивую Люсю, которую сама вчера выгнала из дома.  Быстро покупали ребёнка, и Калерия покормила сына.  Он уснул  в коляске, на которой не захотел кататься.  А ополоснувшаяся под душем молодая женщина разобрала кровать, пока муж  принимал ванну, пользуясь, что соседи были ещё на работе.
Ночь в семиметровой комнате они провели чудесную.  В Реле медленно, но верно просыпалась женщина. Она мгновенно откликалась на каждый порыв мужа, и он заводил её в ранее неведомые, сладостные, порой мучительные блаженства.  Утром она проснулась с опухшими губами.  Тихо прошла в ванную и умывалась холодной водой, сгоняла радость с лица: - «Не дай Бог, чтоб Королева-мать видела меня счастливой».
Но та всё же полыхнула водянистыми глазами:  - Что вскочила так рано?
-  Здравствуйте, Анна Никитична.
- Здравствуй.  Кольке спит?  Я ухожу.  Разогреешь там, на сковороде, чай в чайнике.
- Спасибо.  Но чай не надо заваривать, за несколько часов до употребления – он портится.
- Так вылей,  и другой завари.  Заварки, правда, мало.
- Спасибо, у меня есть заварка.  И если разрешите, я борщ украинский сварю.
- Русские щи тебе не по нраву?
- Очень были вкусные, - искренне сказала Реля. – Но мы вчера их все доели.
- Тогда вари свой борщ, но для него кроме картошки и моркови ничего нет.
- Я куплю.  Сейчас в магазин сбегаю, пока мои мужички спят.
-  Постой.  Уж на мясо не разоряйся. Гавриле я наказала, чтоб он принёс килограмм.  Его в большую кастрюлю положишь и на всю семью сваришь.  Ещё он капусты принесёт, всегда её к мясу берёт.
- Вот и хорошо.  Остаётся мне свеклу купить, лук, чеснок, сало для зажарки, сбегаю на рынок возьму.
- Ишь, ты какая хозяйка!  Люська бы умела так готовить.  Попробую твоего борща.  Колька говорил, что ты умеешь готовить.
- Если Олежка не раскричится, то приготовлю, а нет, Коля и закончит – я его приучила к этому.
- Нашла чему мужика учить!  Нешто он у тебя станет у плиты стоять?
- А чего особенного?  Его друг   Юра  в армии поваром был.  А он не из простой семьи – родители его артисты.
- Не знаю ничего про кого-то, но ты мне сына к плите не приучай.
- Да он сам стремился мне помочь, когда я беременной была, и запахи меня донимали.
- Но теперь ты не брюхатая, так что смотри, помни мои слова.  Мой сын не повар!


                Г л а в а   9.

    Николай устроился на работу – шофером на автобазу.  Свекровь полыхала на невестку лютыми глазами:
- Парень из армии вернулся, не отдохнул, не погулял.
- Что ж, по-вашему, две недели пил с друзьями и с вами – этого мало.  У него разве семьи нет, чтобы спиваться?  Надо Коле и обо мне и о сыне думать  - поить-кормить чем-то. Не всё же на деньги жить, которые я от декретного отпуска экономила?  Да моя мама вроде дала ему на прокорм, но сколько же надо денег, чтоб не работать долго?
- Твоя мать могла бы и более денег дать. Чай в Москву парень тебя вёз, не в какую деревню.
- Зачем же нам не на свои деньги жить? Пусть лучше Коля работает. А подрастёт Олежка, и я стану трудиться.
- На стройку ты не хочешь идти. Где ж ты работу себе найдёшь? Без образования.
- Не волнуйтесь. Без работы не останусь.
За две с лишним недели жизни в Москве, у Рели выработался глухой протест против свекрови, чуть не насильно спаивающей своего старшего сына. Хотел Николай или нет, а она приносила вино или водку и тянула «милянького» в своё клопиное логово. И муж Рели слабел на глазах, выходил из-под её контроля. Только и сдерживала его молодая женщина угрозой отлучения от своих ласк – это Николаю ещё было дорого, и он постарался найти работу, где вообще требовалась абсолютная трезвость. Перекуковала на этот раз Калерия свекровь и Анна Никитична исходила злобой:
- Писала же я ему, - причитала она каждый раз, увидев Релю на кухне, - не одевай ярма.  Вот, теперя почувствуеть на своей шее.
Калерия вздрагивала:  она читала эти письма, в своих вещих снах.  Письма полные мата, жутких, нецензурных слов, каких она даже на стройке не слыхивала.
- Были бы мы ярмом, если б я тоже пила, - всё  ещё пыталась образумить она свекровь, - а то, наоборот, от водки стараюсь его отворачивать, - говорила Реля и видела злорадные огоньки в глазах свекрови – она сие зелье взяла в союзники против невестки.
- Заворожила мне сына, ведьма, заворожила!  И чем только  ты его околдовала? – Не вслушиваясь в её слова, тянула Анна Никитична. Губы её при этом исчезали, так прикусывала.
Калерия удивлялась.  Чего хочет эта неумная женщина?  Видеть своего сына алкоголиком?  Неужели не понимает, что если Николай потеряет семью, то усядется ей на шею – так ли она запоёт?  Знает ли она, что Николай уже пил и сделать из него алкоголика можно очень быстро?  Но сама она не хотела видеть мужа таким и продолжала сражаться со свекровью.
- А чем вы, в своё время, приворожили Гаврилу, тем и я, - добродушно сказала она, призывая этим злюку вспомнить молодость.  Ждала, что Анна Никитична рассмеётся – что сделала бы всякая умная женщина – они помирятся и вместе начнут отучать Николая от выпивок, к которым мать, по злобе на невестку, его приучила.  Но свекровь не слышала её призыва:
- И  чего ты за ним в Москву увязалась? – вдруг не сказала, а тявкнула она: - Нужон он тебе?
- Я не увязалась, - вспыхнула Реля. – Муж приехал за мной и сыном, и мы поехали жить в его любимый город, в его комнату.  А вот вы чего за Гаврилой бросились после тюрьмы?  Неужели он вам, в сорок пять лет, был нужен?  Да ещё после того, как вы его за собой в тюрьму потянули?
- Нужон! – Вскипела свекровь, будто дожидаясь этих слов. – Я его к детям вернула.
- Ой, Господи!  Каким детям?  К тем, которые, отца не признают?  Кстати сказать,  и вас тоже.  Отсюда следует, что он нужен был лишь вам.  К сожалению, вы Гавриле уже опротивели, за все ваши проделки.
- Какие проделки?  Что я делала плохого мужику и детям своим?
- Да всё, что вы делаете, всё плохо.  Вы житья не даёте многим семьям уже много лет.  Братьев своих разводили, пока один из них или его жена не отомстила вам, донёсши, что живёте неправедно.
- Так меня родня и посадила.  Жёнка моего брата и предала меня.
- Вы её хотели разлучить с мужем, она вас и посадила.  Тем самым, разлучив вас и с детьми и с Гаврилой.
- Да!  Сидели мы в разных тюрьмах – и что?
- А то, что после выхода своего он полюбил украинку – хорошую, спокойную женщину.
- Вот с этой бабой я его и разлучила.  Привезла в Москву и посадила на верёвочку.
- Зря!  В тоске по этой женщине, он недолго проживёт.  Умрёт молодым.
- Так она его к себе приколдовала. Как и ты моего сына.
- Кроме вас, в вашей семье никто не колдует.  И от вашего колдовства и от вашего поведения умирать станут мужчины вашего рода молодыми.
- Энто ты своими чёрными глазами всё энто высмотрела?  Вот я Кольке скажу, что он рано умрёт.  Вот я его и отлучу от тебя, колдунья проклятая.  Я своих детей люблю!  Посмотри, как они у меня одеты!  А что твоя мать послала тебя в Москву совсем голой.  Голячка!  Голячка!  Нос утереть нечем, а она его задирает.
Такими словами свекровь заставляла замолчать непокорную невестку.  Калерия  сжималась.  Как эта глупая женщина по одежде догадалась, что она не любима своей матерью?  Вот она, материнская ненависть преследует её по пятам.  Тушевалась, не знала что отвечать.  Подобные пикировки не проходили для Рели даром.  Часто ныло сердце, и Николай не однажды заставал жену с заплаканными глазами.
Слёзы Рели, хоть он их и не видел, выводили его из себя: - Ты, мать, добьёшься, что я руки на себя наложу или аварию сделаю, если будешь Релюшку обижать.
Свекровь тихо сжималась, а уходил Николай, с ещё большей силой обрушивалась на невестку: -  Дожили!  Сын хочет руки на себя наложить!  Да я скорей тебя в могилу закопаю, чем волосок с его головы упадёт.
Теперь сжималась Реля – попала она в звериное логово.  А поддержки, сильного плеча мужа не чувствует.  Слабый характер Николая начал сказываться его тягой к водке, неприятностями на работе, которые он нёс в семью.  Мать его бездумно отпаивала водкой, а Реля, если заикалась, чтоб не пил муженёк, получала в ответ заверения, что выпивает он в меру, она ещё не видела, какими другие водители приходят на работу.  Что делать?  Расстраиваться ей никак нельзя!  Она кормит сына грудным молоком, и по нему малышу могут передаться её волнения.   

Но однажды – зима только-только вступила в свои права – Анна Никитична встретила Калерию на кухне улыбкой.
- Доброе утро, красавица ты наша.  Ты знаешь, какую я тебе весть принесла?
- Доброе утро, - улыбнулась ей в ответ невестка, хотя накануне рыдала от выходок свекрови. – Не знаю.  Но если вы скажете, буду знать.
- Вчера на тебя – такую красивую и в новом пальто – приходила смотреть на Патрики моя заведующая.
- Допустим, пальто не новое, а с вашей Люси. К тому же за него Николай заплатил вам изрядную сумму…
- А ты не жалей.  Я надеялась, что после армии, сын станет работать на меня, а он с тобой приехал.  Но я не в обиде. Мне его денег не надо – я и сама зарабатываю, все завидуют.
- «Боже мой! – подумала Калерия. – Уж в который раз она мне намекает, что отобрала у неё зарплату сына. Будто бы ждала Николая, чтоб он приехал «работать» на неё. Работать на такую «прекрасную» мать, чтоб она на его деньги ещё большую спекуляцию развела. Или втянула старшего сына в свою торговлю, как затянула туда Мишу младшего?»
И жалея глупого мальчишку, съехидничала:  - Много зарабатываете, работая в магазине уборщицей, на самом, как говорят, низком окладе.
  Но свекровь, казалось, услышала лишь слово «магазин».
- Вот!  Хорошо, что про магазин вспомнила.  Заведующая  наша проходила мимо Патриков…
- Простите.  «Патрики»  - это Патриаршие пруды»?
- Ну да!  Пруд, который все зовут Патриками, хотя их вроде и Пионерскими называют.
- Да.  Но что там увидела ваша заведующая?  Она живёт возле пруда, что ли?
- Живёт на улице Жолтовского.  Но ты не знаешь энту улицу ещё.  Она за прудом.
- Почему же?  Гуляя с Олежкой, я хожу по всем близлежащим улицам. И не только рассматриваю их красоты, но интересуюсь, куда могу пойти работать, когда ребёнок мой подрастёт.  И улицу Жолтовского хорошо знаю.  На ней есть поликлиника старых большевиков.
- Ты не в поликлинику ли хочешь пойти работать?
- Пока нет.  Я ищу детский садик или ясельки – вот туда бы я пошла с Олежкой.  Но в ясли берут лишь с десяти месяцев или с года – в разных, по разному, как я узнала - так что придётся ждать.
- Ты что, дура?  В ясельки она пойдёт!  Моя заведующая как тебя увидела, да узнала, что ты десятилетку закончила, так и сказала, что возьмёт тебя в магазин продавцом.  Но не как Мишку – сначала на учёбу, а сразу продавцом, а там и старшей по отделу сделает.
Реля искоса посмотрела на хитроватое, лисье лицо свекрови. Мучается «бедная», что невестка не работает, с грудным ребёнком сидит?  Не удалось загнать Релю на стройку, так спешат её в магазин пристроить, где, по-видимому, спекулянт на спекулянте сидит и спекулянтом погоняет.  Она уже знала, какая в магазине идёт грызня из-за денег.  Как друг друга готовы потопить.  Хотят, наверное, ввести её в свой круг и там быстро навесить на неё свою же пакость и посадить?  Загадку ей задала свекровь.  Впрочем, Реля давно знала, что та не успокоится, пока не сделает гадость невестке.   Но раздумывать было некогда.  Молодая женщина сделала наивное лицо и задала вопрос:
- А Олежку куда денем?  Этого ваша заведующая не сказала?  В ясли она его устроит?
- Ну, внук-ат не ясельный ребёнок.  Его никакая воспитательница не поднимет.  Будет там целый день мокрый – ещё заболеет.   Мы с тобой станем работать через день и сидеть с ним станем по очереди.
- «Да уж!  Ты станешь водиться с Олежкой, так он не только заболеет, но и умрёт».  – Калерия вздохнула.  Тут до мельчайших подробностей всё продумано.  И прельстись она работой продавца – хотя такой труд был ей не по душе – свекровь живо расправилась бы с ребёнком. – «Никогда не проявляла желания пелёнку ему постирать, или на руки взять, а тут вдруг – раз – сидеть она с ним будет.  Добрейшая!  Да ты не знаешь, с какой стороны к ребёнку подойти, а то вдруг – ухаживать она будет.  Да кто тебе доверит!»
Калерии вспомнился вечер, когда свекровь принесла на кухню, где она готовила, а Николай с Олежкой сидел возле жены, открытую бутылку пива.  Предложила «любимому сыну» - Кольке, пей!   - «Не хочу!»  Свекровь, отвратительно ругаясь, вылила пиво в раковину. Вышедший из комнаты Миша, возмутился: - «Что ты делаешь, мать, я бы выпил за здоровье брата. Я же не на машине работаю».  – «А пошёл ты к лешему!»  - Зло сверкнула белками Анна Никитична и замахнулась на младшего сына.  Миша смущённо скрылся.
Потом старушка-соседка шепнула Реле, что пиво было «заговорённое» - ездила королева-мать за заговором в какое-то село не то город Барыбино:  -  Отвратить Нюрка Николая от тебя хотела.
Реля поразилась: - Мы живём в двадцатом веке, а не в пятнадцатом, чтоб заговаривать.
-  И, милая, она с первого дня отваживает сына от тебя. Ты когда в первый вечер спать ложилась, не заметила, была ли приколота булавкой простынь к дивану?
- Когда клопов давил Николай, я видела, что была приколка, но думала, это чтоб простынь не сбивалась. А утром обнаружила ещё три карты, бабушка, в ногах.  Это тоже что-то значило?
- Отколдовывала свекровь от тебя Николая.  А ты карты в руки брала?
- Я их взяла и на окно положила.  – Калерия насмешливо улыбнулась.  – Правда потом руки помыла.  Что мне за это будет?  Какая кара?
- Не знаю. Но что-то мудрила Нюрка.
- Она мне с первого дня почти грозила, что станет «отколдовывать» Колю от меня.  А она не боится, что дураком сына своего сделает, если будет пихать всякую гадость?
- Ты бы предупредила мужа, чтоб он поберёгся.
- Разве я могу, бабушка, сказать ему, что его мать его чем-то травит? Он не поверит, скажет – наговариваю.
- Так я ему скажу, предупрежу, чтоб меньше ел, пил из её рук. Да он, наверное, догадался, раз отказался от пива?  Или ему на работу надо было в тот день?
- Не знаю, что вам сказать – по какой причине он отказался.  Может, потому, что я запаха пива не выношу?  – Калерия чувствовала, что теряет мужа, хотя поставила против свекровиных «заговоренных» бутылок свою нежность.  Только где ей было удержать Николая чарами молодости и любви, если его тянули и материны бутылки – в них он тоже находил радость. Кто кого? – горький этот вопрос стоял перед ней ежедневно. 
 Но если мужа она не могла уберечь от его матери, то Олежку обязана была защитить -  «мудрая» свекровь и на нём может попробовать своё зелье.  И если муж на её глазах становился слабым, а в дальнейшем может стать инвалидом, то Олежка от зелья может умереть.  Свекровушка пойдёт на убийство – глазом не моргнёт, лишь бы освободить своего «любимого» сына от невестки и заодно от ребёнка.  Поэтому Реля не сразу ответила на предложение свекрови идти работать в магазин.  Но как не тяни время, отвечать надо.   
- Спасибо за вашу заботу, Анна Никитична, но я сама найду себе работу. Как только пропишете, сразу найду, на шее у вас, как вы говорите соседям, сидеть не буду.  Хотя меня муж пока кормит и одевает.
- А ты думаешь, что мы пропишем тебя, раз ты так себя ведёшь?  И не думаем. Меня слушать не хочешь, уматывай к себе на Украину.
- Я, кажется, с мужем приехала.
- С мужем?  А нужна ты ему?  Сколько девок богатых, красивых в Москве, а привёз голячку с гонором. Убирайся!
- «Да какая красивая богатая девушка пойдёт за выпивоху?» - думала горько Калерия, но не произносила  свои мысли вслух, продолжая сопротивляться.
- Никуда я не уеду.
- И все в Москву лезут!  Нужна ты в Москве!
- Вот такие как вы точно не украшают столицу.  А я с сыном может и нужна.  Это не вам судить.
- Ну, живи. А сына я от тебя всё равно отпихну.
- Водкой или пивом заговоренным?  - язвительно спросила Реля.
- Да хоть чем, лишь бы бросил тебя.  А весной и вовсе тебя из дома выгоним, - поведала ей свои тайны зарвавшаяся спекулянтка.
- Как это выгоните?  По моему, эта комната, где вы все прописались, моего мужа.  К тому же с рождением ребёнка или ещё раньше его от военкомата поставили на очередь на квартиру.  И за такое добро вы выгоните тех, кто вам это добро принёс?
-  За добро спасибо.  А всё равно выгоним.  Соберём манатки твои весной и выставим с милицией.
- Да что наша милиция у спекулянтов на службе состоит?  Вы полагаете, что вам дадут над матерью с ребёнком издеваться?  Не постовых ли вы пригласите, мимо которых с ворованными тряпками боитесь ходить?  Нет, дорогая свекровушка, Советская власть вам издеваться надо мной не позволит.  И, кстати сказать, я тоже не овца – если вы меня выселять задумаете, я все ваши спекулянтские дела так перетряхну, что вы опять загремите в тюрьму, на сей раз уже на большее количество лет.
Разгневанная Реля посмотрела, на замолчавшую свекровь, гордо вскинув голову:  - «Вот ещё какая-то спекулянтка станет меня из Москвы выселять, когда ей самой надо быть от столицы далеко» - и пошла в чужую маленькую комнату.  Гордая посадка головы чуть не стоила ей жизни.  Когда она проходила мимо законной комнаты Николая, дверь резко раскрылась и Люся, визгливо крича: - Ах ты, стерва!  Старуха седая!  Вот тебе спекулянты!  - стукнула её дверью по голове.
Как шаровая молния прокрутилась у Рели в мозгах – она тяжело осела на пол.  Как в тумане услышала:
- Сволочи-спекулянты, убили девку, убили!.. Не случайно это было, не ври, Люська, шалава проклятая – ты специально её ударила – мы все в свидетели пойдём.  Шура, вызывай милицию, - кричала старушка.   
-  Уже позвонила, - другой, более энергичный голос. – Ну, подлянка, допрыгалась. Теперь посадят тебя.  И мамочку твою заодно.  Поиздевались над кормящей матерью?  Мало тебе, Нюрка, товарищеских судов, теперь уголовный заведут.  Это я тебе, как жена милиционера, обещаю.   Куда понеслись?  Не убежите.  Найдут!

Потом Шум усилился, и мужской голос над Релей произнёс:
- Живая она, живая…  Нельзя ли перенести её временно на кровать или диван?
И тотчас Релю подняли и понесли в маленькую комнатку, к проснувшемуся Олежке, потому что едва она открыла глаза, увидела сына на руках у кого-то. Врачи колдовали над ней, а милиционер снимал показания.
- Так и запишите, - толковал всё тот же энергичный голос из бабушкиной комнаты, - сами в Москве на птичьих правах живут, у нас уже два гражданских  суда на них заведено, а они над человеком издевались. Все соседи пойдут в свидетели.  Да, да  эти два суда теперь мы уже к уголовному приобщим.
- Что за дела?
- Один раз Нюрка дралась с Валей-соседкой – она сейчас на работе.  А второй раз в меня бутылками метала. Это я пожалела её, а то б она вновь в тюрьму загремела.
- О!  Значит у них это не случайно, что голову  женщине пробили?
- Какая случайность?  Всё подстроено.  Люська – эта шалава никогда дома не бывает, ночует, где попало.  А сегодня – глядите, и дома оказалась и подслушивала разговор матери с золовкой.  А когда девочка эта стала проходить мимо двери – она и выскочила с криками…   И, клянусь, умышленно, дверью шарахнула.
Калерия закрыла глаза:  - «Дед, ты что же, - подумала, - не уберёг меня от этой гадины?  Или, наоборот, отделалась я малой кровью?  Ведь могли убить.  Возможно теперь, когда заведут на них, как это женщина говорила?  Дело, какое-то  необычное, то и посадят уж их, наконец?»
- Что, голубушка, вам плохо? – склонился доктор над ней. – Потерпите.  Сейчас вам повязку сделают,  и мы вас увезём в больницу.
- А ребёнок?
- Ребёнка мы взять не можем.
- Тогда я не поеду.
- У вас кроме этих разбойников родных в Москве нет?  А где же они? 
- В Украине.  Это далеко.  Пока доедут, я умереть могу.
- Ну-ну, всё не так печально.  Сейчас я позвоню и спрошу можно ли взять дитя?
Доктор ушёл звонить, вернулся, когда Реле перевязали голову: - Берём вашего ребёнка.
- Спасибо.  Вы меня долго продержите в больнице?
- Сколько надо, столько и продержим.  Но не меньше недели – вашу головку будут обследовать. Но, считайте, вы – в рубашке родились. На 1,5 – 2 миллиметра ближе к виску ударили бы, и ребёнок остался бы сиротой.
- Вы предполагаете у меня сотрясение мозга.  Или трещины в костях?
- Не знаю.  Эту задачу решат больничные врачи.  Рентген сделают.  Ну, одели мальчонку?  Все вещички его забирайте.  Правильно, мамочка?
- Правильно, - Калерия улыбнулась сквозь боль. – Спасибо.  Поехали, родной мой, с мамой.  Спасибо всем, кто помогал одевать его.
- Поезжай, деточка, - отозвалась бабушка- соседка. – Мы  и покормили твоего сына в дорожку.
Как Релю несли по длинному коридору, как загружали в машину, она почти не помнила – наверное, теряла сознание.  Лишь очнулась, когда повезли в операционную: - Где мой сын?
- Не волнуйся, мамочка, он не пропадёт.  Его понесли в детское отделение.
- Он будет со мной?  В палате?  Или я к нему стану ходить, кормить?
- Сначала проверим твою головушку.  А потом решим вопрос с сыном.
В операционной ей остригли волосы вокруг раны, наложили два или три шва – Реля не помнит, потому что иногда выключалось сознание, когда было особенно больно.  Медсестра, делавшая ей наклейку после всех  стараний врачей, сказала: - Я сегодня дежурю сутки.  Как освобожусь вечером, могу тебя постричь коротко. А заодно тебе и кровь, которая застыла в волосах, отмоем – сейчас зашиваюсь, и сделать этого не могу.
- Спасибо, - Реля благодарно взглянула на неё. – Я потреплю до вечера.   Мне бы только ребёнка  принесли в палату, потому что я его кормлю по часам.
- А вот с дитём у тебя проблем не будет.  Тебя, по распоряжению главврача поместят в отдельную палату. Это роскошная возможность тебе побыть одной, чтобы тебя другие больные не тревожили.
- Это хорошо.  Но кто будет ухаживать за ребёнком, пока мне вставать разрешат?
- На этот случай у нас няньки есть.  Тем более, что тебе ещё предстоит встреча со следователем.
- Зачем со следователем? – Реля напряглась.
- Чудачка. Её убить хотели, а она не хочет говорить со следователем.  Ну, сейчас тебя отвезут в палату, ты не отказывайся от обеда, потому как тебе мальчонку кормить.  И жди меня.
- Спасибо. Я стану есть и поправляться.  И ждать, пока мне обстригут волосы, - она улыбнулась.
- Молодец!  И отправляйся в свою министерскую палату.  Это отдельная палата, как я уже говорила – тебе в ней будет спокойно.  И визитёров станешь принимать.  Чур, я первая.

                Г л а в а  10.

    «Министерская» палата оказалась маленькой, как пенал комнаткой, в которой стояла кровать для Рели и рядом детская кроватка.  Большущее окно выходило во двор, потому что не было слышно уличного шума. Ещё в палате была вмонтирована раковина, и над ней висело довольно замысловатое зеркало, совсем не свойственное казённому учреждению.  Но Реле некогда было вглядываться в него.  Она первым долгом, как её привели, устремила взгляд на Олежку, который сидел на большой кровати, рядом с пожилой женщиной в белом халате, забавлявшей его, чем только можно.  Но её дорогой потомок, напуганный тем, что случилось, вёл себя как взрослый – он не играл.  Едва Реля вошла, он стал всматриваться и, опознав, через несколько секунд, улыбнулся и протянулся к  ней всем своим существом.
- Подожди, родной мой, мама возьмёт тебя, вот только руки помою.  Потому что мама, как только её привели, так и покушала сразу. А теперь готова тебя кормить. – Она подошла к раковине и взглянула в зеркало: - Вот разукрасили меня родные мужа, - пожаловалась, чтоб раз и навсегда избегнуть разговоров с чужой женщиной на эту тему. И, кажется, та поняла её. Или приучена была не спрашивать? Или пришла работать в больницу интеллигентная женщина, чтоб ухаживать за своим больным и ей не до разговоров? Какая-то тайна была в этой, казалось бы простой, на первый взгляд, женщине. 
- Тихий он у тебя, - сказала нянечка. – Я думала, кричать будет, ключи ему дала, чтоб он позабавился.
- Ключи хоть мытые? – Обеспокоилась Калерия.
- Да это не ключи, а игрушка такая. Тарахтелка.
- Погремушка, значит. А он её не взял, да?
- Откуда знаешь?  Даже не дотронулся.
- Он у меня умный.  Его озадачило, что произошло с его мамой. Дорогой вёл себя смирно – все удивлялись.
- Уж будто бы и не плакал?  Хотя, что я? И у меня не плакал.  Только будто бы ждал.  Тут, до вас, тоже кормящая мать лежала, попала к нам после аварии – так дитё у неё капризное – не сравнить с твоим.
- Женщина-то министр лежала – потому эту палату прозвали «министерской»? – Калерия, вслед за руками тихонечко сполоснула лицо и шею и вытирала все эти опасные участки медленно полотенцем.
- Ну, министр, не министр, а муж у неё из кремлёвских работников. Не успели её привезти, как тут же, следом, кроватку эту доставили, игрушек разных, которые теперь и вам пригодятся.  И палату эту не успели занять. Тут ранее лаборатория была – так её перевели этажом ниже.
- Значит, нам с сыном повезло.  А зеркало это – тоже наследство «министерши»? – Всё спрашивала Калерия, радуясь, что нянечка ей попалась не любопытная.
- Муж её привёз, сам повесил, а выписались, оставили нам.  Ну, та больная в аварию попала, а с тобой что произошло? – Всё же не оставила она без внимания и беду Рели.
- «Боже, с каким запозданием она это спрашивает! Что с женщиной?  Неужели она не слышала, что я ей уже говорила о своём горе? Или у неё своё настолько большое, что моё ей ничтожным кажется?»
-  Я уже говорила вам, да вы не слышали.  Я тоже попала в аварию, - с трудом улыбнулась Реля, заканчивая вытираться.  Голова её наливалась свинцом. – В жизненную аварию – не повезло с роднёй мужа.
- Так это они тебя так звезданули? За что?
- Не ко двору я им пришлась. Они – спекулянты и потому считают себя богатыми, а я – «голячка», как свекровь говорит, бедная.
- Ишь, гады какие! Ну, ничего, они теперь ответят, живо с них жир стрясут. Спекулянты проклятые! Захребетники!  Всё на чужом горбу проехать норовят. Это такие люди, что им лучше не попадаться, убьют!
- Но, на мне они споткнулись, кажется, - Калерия подошла к кровати и села:  - Ну, что, родной, - обратилась к сыну. – Будем теперь здесь куковать, негритосик, ты мой дорогой!
- Негрик и есть – уж настолько чёрен. А ты чего морщишься? – забеспокоилась нянечка. – Голова болит?  Ложись-ка, милая, я посижу с дитём.
- Спасибо, - Реля легла, и Олежка развернулся к ней. – У вас не найдётся кашки гражданину вот этому? А то боюсь, молоко моё горькое сейчас от всех передряг.
- Кашки? Это я сейчас на кухню схожу. Ведь у нас тут целое отделение малышей – так думаю, каша-то всегда найдётся. А нет, так сварят одному – не велика работа.  А ты кашки не хочешь?
- Я успела пообедать здесь.  А вот от чаю не откажусь.
- Ну, это чайник мы и сами поставим. И к чаю, может, каких ватрушек повара дадут.
- Ой, у вас ватрушки выпекают?
- Не только ватрушки. Чудные пирожки делают и прочую выпечку. Это повар у нас такой – любит вкусное.  Сам любит и больных балует.
- Это счастье – уметь хорошо готовить и людей этим кормить.

Наевшись, Реля и Олежка уснули и проснулись лишь к полднику – поели кефира, свежие булочки, а спустя некоторое время в палату пришла медсестра с ножницами.
- Ну-ка, этого бутуза в детскую кроватку! Что это он на маминой расселся? О, да мы уже и встаём, если есть за что ухватиться. Вот, тебе здесь будет удобней. Будешь смотреть, как я у твоей мамы волосы её прекрасные стану состригать. – Она оставила Олежку в кровати, а сама подвинула стул к раковине: - Сядь здесь, - обратилась к Реле. – Кстати, тут и зеркало, будешь на себя смотреть.  Голова болит?
- Боли заглохли – я хорошо поспала.  И ребятёнок мой поспал с мамой.
- Должна тебе признаться, что ребятёнок, как ты говоришь, не всегда с тобой спал. Мы его забирали, он у нас по отделению гулял, все на него любовались – ну-кось, негрик родился у смуглой женщины.  Я тебе волосы чуток смочу, не тревожа раны, потому что мокрые стричь ловчее.
- Мочите, в парикмахерских ведь тоже мочат.
- И давно ты была в парикмахерской?
 - Давно. Ещё до рождения сына. Рожала его с довольно короткими волосами, чтоб не морочиться с ними. И вот, за восемь месяцев, наросли.
- У меня бы так росли.  Да кудрявые.  Если бы сейчас не стричь, такую бы причёску можно соорудить. Но нельзя над больной головой эксперименты ставить. А сынок у тебя – просто чудо. Вон, реагирует на то, что я у его мамы волосы прядями отрезаю. Но не кричит – видимо понимает, что так маме будет легче.
Каления с любовью посмотрела на сына, который во все глаза наблюдал, как маме освобождают голову от волос: - Он не всегда такой сознательный.  Может, чувствует моё состояние?
- А ты думаешь!  Они, ребятишки, одной ниточкой с мамой связаны. Он понимает, что сейчас даже кричать нельзя.  Понимаешь? – Обратилась медсестра к Олежке и взяла очередную прядь волос: - Ну, чего молчишь? Вот сейчас обстрижём твою маму, чтоб её головке легче стало. Разумеешь? – Она лихо отхватила завиток и бросила его в корзину под раковиной.
Олежка внимательно слушал и молчал. Он лишь поводил глазёнками, наблюдая, как убывают волосы с маминой головы.
- Жалко, конечно, такую красоту губить, - произнесла медсестра, - но ты почувствуешь облегчение.
- Ой, да не жалейте вы их. Я вот из-за этих седых прядей, которые на длинных волосах просто светятся, давно планировала подстричься.  Правда, одну прядь выстригли в операционной с больного виска.
- Я тоже обратила внимание, что виски у тебя серебрятся. Но это так красиво на молодом лице смотрится. Но тебе и короткая стрижка идёт, - залюбовалась на свою работу медсестра. – И осталось сгустки промыть, ради которых я и пришла. Вернее, должна была придти, но явилась не только по этой причине. 
- Догадываюсь. Вам ещё хочется узнать причину, за что меня так травмировали.
- Признаюсь.  Мы, женщины, такие любопытные. Но оставим эти наши маленькие странности.  Теперь потерпи немного, будет возможно больно – у тебя волосик пришили, придётся его выдёргивать из раны. Можешь крикнуть или застонать – это в порядке вещей, при такой экзекуции.
- Не стану! – Реля сжала губы, наблюдая за Олежкой. Не хватало ещё ребёнка напугать. Но когда как ей показалось, что самое страшное позади, она сказала, хотя это было не так: – Голове легче становится.
 - Будет легче минут через пятнадцать, когда твоя рана осознает, что ничего не давит внутри. Волос же был как инородное тело. Не вытащи я его, мог бы нагноиться.
- Ой, так это вас Бог послал! – «Или дед Пушкин. Спасибо, мой дорогой. Возможно, этой небольшой травмой ты развёл меня с негодяями-спекулянтами. И вот же, не дал травме усугубиться».
- На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай, - отозвалась медсестра. – Ну, а теперь у тебя не головка, а одуванчик.  И как твои волосы вслед за стрижкой завились – мне сейчас модельеры бы позавидовали.
- Это потому, что намочили – у меня волосы очень кудрявые.
- Чудо, а не волосы. И седые пряди тебе очень к лицу. Мужики просто с ног будут валиться, увидев чёрные глаза, каштановые волосы и одуванчики вокруг висков. Теперь посмотри на себя в зеркало.
Реля встала – из зеркала на неё смотрела совсем незнакомая молодая женщина, с наклейкой на лбу.
- А вы знаете, - пожаловалась она малознакомой, чуть постарше её женщине, - седины прибавилось.
- Значит, ты очень эмоциональная женщина и она у тебя будет прибавляться при каждом новом стрессе.
- Что такое эмоции я знаю. А стресс – что за чудовище? - Реля спросила и тут же вспомнила что это такое, но останавливать медсестру не стала – пусть объяснит с медицинской точки зрения.
- Нервное потрясение, милая моя, - просто ответила та и перенесла внимание на голову: - Нравится причёска?
- Очень. Спасибо вам. Вам бы парикмахером работать.
 - Ну, в качестве медсестры, я государству нужнее.  Хотя, парикмахтером, - шутя, исказила она слово и Реля улыбнулась, - я бы получала больше.
Калерия оценила её шутку. В Симферополе, насколько она помнила, медсёстры так не шутили. Они прямо говорили, что им платят мало, добиваясь, вероятно, чтоб больные им доплачивали. Но эта медсестра была совсем другая: - «Что значит Москва, столица – здесь люди другие.  Другое отношение к больным, более сердечное. Ведь, наверное, эта медсестра уже знает, что я бедная, а как себя ведёт».
- Медсестра – это призвание? – спросила она.
- Можно сказать и так. Но болел мой ребёнок, и я дала себе слово, что если он выживет, пойду в медицину, и получилось по призванию.
-  Большой у вас сын?
- Откуда знаешь, что сын?
- Если бы была девочка, вы бы сказали иначе.  Девочек не так обозначают.   
 - Возможно. Мой сын ходит в школу, на восемь лет старше твоего.  Ну, а теперь, когда ты такая красивая тебя можно и мужу показать.
- Мужу?  - Калерия растерялась. – А где он?
- Да уже два часа около больницы ходит.  Пожалуй, я его проведу – в коридоре вам устрою встречу. Дитя не бери. Тётя Галя с ним посидит. Это нянечка, которая уже знакома с твоим сыном.
- Ой-ой, подождите. – Реля боялась встречи с мужем и оттягивала её. – Мне так стыдно. Вы так много сделали для меня, а я даже имени не спросила.
- Да и я твоё, потому, что даже в историю болезни не было времени заглянуть. Как тебя зовут?
- Калерия – сложное имя. Вы и другие в больнице можете звать Релей.
- Так и думала, что тебя не по-русски зовут.  Это, какое имечко?  Из Прибалтики?
- Нет!  По паспорту я русская.  Хотя происхожу от племени цыган. И мама говорила, что в роду у нас были Земфиры. Но тётушки Земфиры, как таковой я не знаю – она умерла в детстве. – «Что я пытаюсь узнать у женщины? Читала ли она Пушкина? Похоже, не читала. Иначе сразу бы вспомнила о Земфире».
- Поэтому ты такая смуглая и сыночек у тебя негритёнок.
- Это ещё не очень смуглая. В год рождения своего сына я не загорала. А с загаром – и я негритоска.
- Потому не удивляюсь, что муж тебя так любит. Своими длинными ногами весь парк у нас истоптал.
- Истоптал – это не значит, любит, - возразила Реля. – Возможно, волнуется за своих родственников, которым, как я поняла, грозит суд.
- Ах, да. Дело уголовное. Тогда ты не очень на шею любимому бросайся. Послушай вначале, что он скажет. Вот, как только мы заговорили про отца ребёнка, он заснул. Но я всё же тютю Галю кликну – она посидит возле него.  Или не надо – как ты решаешь?
- Пусть посидит, мне спокойней будет. А имя тёти Гали мне напомнило, что своё имя вы мне так и не сказали.
- Можешь называть меня на ты.  А зовут меня Любкой, как Шевцову.  Знаешь о ней?
- Конечно. – Реля опять улыбнулась. – Это из «Молодой гвардии» по Фадееву. Но ведь они были и в жизни – это не выдуманные персонажи. Любка Шевцова – артистка и плясунья – её играет в кинофильме Инна Макарова.
- Много знаешь, цыганочка. Но и я была заводная в молодости – плясала и пела.
- Не выдумывай, Люба, какие твои годы?  Ты и сейчас очень привлекательный человек.
- Спасибо за Любу. Спасибо, что на «ты» назвала. Это дорогого стоит.
- Это я вам обязана, за вашу доброту. Ой, ты, ты, конечно. И пригласи уж моего муженька. Что-то он скажет?  Люба, дорогая! Знала бы ты, как я боюсь его видеть! Чувствую, это - начало нашего расставанья.
- Ну, вот ещё! Угробили тебя его родственники, а ты боишься встречи с мужем. Неужели он, из-за их хамства и злобы своих родных оставит молодую жену с ребёнком? Да ещё такую, которая не только мужчин смущает? И не выдумывай. Он обязан заступиться за тебя и ребёнка, потому что и Олежка мог попасть под их зло.

Калерия с нетерпением ждала Николая. Где он её защитник и опора?  Уж, наверное, отходил свою сестрицу солдатским ремнём?  И поделом негодяйке!  Сердце молодой женщины билось тревожно, слёзы были на подходе, но она заталкивала их обратно, чтоб не выдать мужу как ей обидно, как жутко. Сможет ли она устоять, не упасть на грудь, не расплакаться?
Николай показался в конце коридора. Он шёл быстро и, приблизившись к жене, не протянул к ней руки, не сказал ласковых, успокаивающих слов. Глаза его тупо глядели на её остриженную, голову, затем задержались на наклейке.  Казалось, что он боится заглянуть Реле в глаза. Пауза затянулась и впервые за их короткую жизнь вместе молодая женщина нашла злые слова для мужа: - Как драгоценное здоровье твоей мамочки и сестрёнки?
- Не спрашивай.  Как чумные прибежали ко мне на работу, прося моей защиты. – Николай, наконец, взглянул ей в глаза, и Реля заметила, что они без выражения – пустые, ничего не говорящие глаза. Как во сне её в юности, глаза водянистые и всё – за ними стоял не человек - пустота. Умел ли он думать?
- Ах, так! – разозлилась она. – Ты ценишь тех, кто раньше добежал до тебя.  Извини, но меня, в это время, скорая помощь везла в больницу.
 - Почему ты так говоришь?
- Потому что от кого твоим мракобесам просить защиту? От меня? От той, которую они чуть не убили? 
- Но ты живая, а им грозит тюрьма. И они меня просили взять их вину на себя.
- Как это? – Искренне удивилась Калерия.
- Ну, значит, сказать следователю, что это я тебя ударил.  И я возьму их вину на себя.
Калерия внимательно присмотрелась к мужу – вот она, тупая взаимовыручка спекулянтов. Как Гаврила когда-то, по настоянию родственников, пошёл брать вину жены на себя, и вместе с ней попал в тюрьму. Так и сыночек его, который прежде жалел отца за сделанную глупость, повторяет тот же «подвиг». Не думая, не рассуждая.
- И ты пришёл мне это сказать, в надежде, что я не стану сажать мужа, тем более что вины твоей нет, - пробовала навести мужа «на ум», как говорят в Украине, Калерия.
- Признаюсь, все наши расчёты на это.
- Так это не твои мысли. Я и забыла, как слабы мужчины в вашей семье, как не умеют думать. За то и отец твой уже отсидел в тюрьме. И ты спеши, выручай сестру и мать – двух бандиток.  Но имей в виду, что, во-первых, были соседи свидетели, во вторых, составлен протокол на месте преступления, где тебя не было. И в третьих, даже стыдно тебе говорить это – ты же был на работе, что засвидетельствовано. Не скажешь же ты, что был в двух мессах сразу?
- Действительно, я об этом не подумал. Но, Реля, ты лишаешь сына отца. Пожалей хоть его!
- Твои мракобесы хотели лишить его матери, что гораздо хуже было бы Олежке. А потерять такого отца…? Пожалуй, сын выиграет от такой потери – хоть я его выращу сильным мужчиной.
- Но ты же жива, Реля.
- Напрасно я не умерла, - взорвалась молодая женщина. - Но ты не отчаивайся. У меня есть шанс стать инвалидом в будущем.
- Про кого ты говоришь?
- Про себя. Такой удар по голове может пройти бесследно, а может через несколько лет образоваться опухоль. Так что дай Бог! Мне вырастить ребёнка в полном уме и памяти, не стать идиоткой, прежде чем Олег вырастет, на ноги встанет.
Николай широко раскрыл свои бездумные глаза: - Прости меня, Реля, но эти дуры прибежали ко мне на работу и сказали, что ты накинулась на них. 
- Я накинулась, а они оборонялись дверью? Как это похоже на твоих хитро мудрых родичей. Но свою жену ты должен хорошо знать. Похожа я на мракобеску?  Что ты меня в один ряд со своей развращённой сестрицей ставишь? – Калерия разгневалась – глаза её заблестели.
Николай потянулся к жене, но молодая женщина, почувствовав запах алкоголя, отшатнулась.
- Реля, не лишай ребёнка отца. Или ты меня не любишь?
- Люблю, - отозвалась горько. – Поэтому и отказываюсь от тебя, чтоб ты не торговал моей любовью.
- Прошу тебя, родная, завтра придёт к тебе следователь, скажи ему, что это я тебя ударил, разумеется, нечаянно.
- Это после того, как я тебе толковала, что врать – себе вредить, ты хочешь, чтоб я лгала и выставила себя на посмешище.  И даже если б я себя так унизила – соседи уже все поведали – кто в квартире был в это время и кто ударил – причём сознательно, а не нечаянно.  Следователь не дурак, как ты думаешь. Если даже он поверит, что я не помню, по поводу замутнения разума, он всё равно разберётся.
- Вот и сделай вид, что потеряла память.  И как будто я тебя ударил нечаянно. 
Наконец-то Калерия рассердилась. Она вдруг поняла, что говорит со споенным сыном Нюрки. Он упрямо и настойчиво будет бить в одну точку, в надежде, что она любит его. Этот слабый мужчина, который ей толковал, что ни один волос не упадёт с её головы, когда вёз в свою разбойную комнату, подставил её под своих родных так, что они чуть жизни её не лишили.  И заступается за них – не за неё – потому что не думает о том, что удар этот может отразится на Реле так, что она впоследствии станет страдать от болей.  Или, в самом деле, лишится памяти. Подумав так, Реля поняла, что, сказав минуту назад о любви, она уже ненавидит мужа. И что она, если простит эту травму своей головы его родным сейчас, они и в последствии станут бить её, и Николай в том своим родным станет помогать: - «Да, этот предатель станет Нюрке и Люське хорошей подмогой».
Не догадываясь о её мыслях, Николай подлил «масла в огонь»: - Скажи, Реля следователю - я тебя ударил.
- Действуешь, как заклинатель змей?  И, пожалуй, я превращусь в Змею, хотя по году рождения – я Дракон.   
- Вот, вот, ты – Дракон, Люська – Дракон – вы же с одного года. Вот и простите друг друга.
- Во-первых, твоя сестра не Дракон, а Заяц или Кошка, потому и хочет спрятаться за дурака братца, – но это к делу не относится. Вот если бы эта драная Кошка, которая ложится под всех подряд, твоя сестра «Люське», как называет её мать ваша, поняв, что она натворила, пришла вместо тебя просить прощения – был бы другой разговор.
- Сестра гордая – она никогда не пойдёт!
- Это не гордость, а дурь. Не стелиться под каждого, кто её захочет и деньги покажет – вот гордость.  А придти, и покаяться в содеянном злодеянии – на это сила воли нужна. Возможно, у меня бы сердце дрогнуло, и мне не захотелось бы сажать в тюрьму свою ровесницу.
- Да, Релик, скажи, что я тебя ударил, и мы тебя сразу пропишем в Москве, - не слушал её Николай.
Калерия поняла, что говорила в пустоту и злость ей усилилась.
- Придя сюда заступаться за банду спекулянтскую, ты меня несколько раз ударил!  И, по глупости пьяной, нечаянно. А за «нечаянно», бывший мой любимый, бьют отчаянно.
- Почему «бывший?»  Ты уже не любишь меня?
- Да. Буквально за пять минут возненавидела. И я хочу тебе нанести ответные удары. Ты – гад подколодый! Бьёшь женщину, кормящую твоего сына прямо под дых!  Мне сейчас дышать нечем, после твоего предательства. Потому – уходи!  Чтоб больше я твоей пьяной рожи здесь не видела!
- Релик, ты же меня любишь! Я такого от тебя никогда не слышал! – Николай протянул к ней руки.
Калерия отшатнулась: - От любви до ненависти один шаг. Ты слышал такую пословицу?  И на этот шаг меня толкнуло твоё предательство. Уходи, предатель!  Прочь!  Я не могу говорить с подлым человеком!
Калерия выговорилась и пошла быстрым шагом к своей «министерской» палате. А там, закрыв дверь и прислонившись к ней спиной, заплакала громко, протестующее.
Нянечка, сидевшая возле спящего Олежки, подошла к ней и прижала к себе: - Плачь! Плачь! – говорила, поглаживая Релю по спине: - Знать, не простила родных-то?
- Нет. Боюсь, что если сейчас прощу, то потом они ещё хуже станут.
- Это, как пить дать. Станут. Я своего мужа, чем больше прощала, тем хуже он становился – зверем. Надо сразу не прощать – это уж я потом догадалась, как его убила.
Калерия вздрогнула: - Вы убили мужа? И вас не посадили? – Она отстранилась и пошла к раковине, смыть слёзы. – «Я тоже минуту назад готова была убить Николая».
- Не посадили, учли все мои страдания с ним. Соседи встали в защиту, даже мужики говорили, что зверем он был. – Няня будто, оправдываясь, шла за ней. – И детей малых надо было растить.
- Ой, простите меня.  Я не хотела вас обидеть вопросом. Наверное, хорошо, что через боль не прощаю? – «Лучше растить ребёнка одной, чем с предателем!»
- Именно так и надо. Зажать своё сердце в кулак, один раз отмучиться, остаться одной с ребёнком, зато вырастишь ты его не пугливым, как мои дети выросли – дочери тоже позволяют своим мужьям бить себя. А не прощай я их отца, они бы мужей тоже не прощали. Не держались бы за них, как за соломинку.
- И правда!  Иные мужчины мне кажутся соломинками. – Калерия отошла от раковины и села на кровать, а няне предложила стул. Та против ничего не имела. - Я своего мужа сто раз предупреждала, что надо за любимых бороться. И он мне обещал, когда мы жили в другом городе. Но, как я поняла сегодня, грош цена всем его обещаниям. Он продался, едва мы приехали в Москву. Продался за красивые одежды, за водку и пиво «заговоренное» от матери.
- За красивую жизнь, да?
- Ой, он этой красивой жизни будет не рад. Как почувствует, что потерял меня с Олежкой, так и бросится против матери.  Это он пока не чувствует, пошёл за неё и сестру в защиту. Просто они его уверили, что я люблю и всё прощу.
- А ты любишь ещё?
- Кажется, люблю. Но прощать не стану, чтоб не повторить вашей жизни. Любовь, надеюсь, пройдёт, стоит мне не один раз, а несколько увидеть предательство. А что Николай предаст ещё, я не сомневаюсь.
- Твою бы голову да мне, в молодые годы. То-то, я смотрю, у тебя мальчишка растёт ну прямо самостоятельный.  Я давеча сбегала за соской в аптеку – она у нас в вестибюле. Да ты, пожалуй, не заметила.  Тебя через служебный ход доставили?  Так вот, купила я твоему мальчонке соску…
- Это мне надо вам деньги отдать? – Рассеянно спросила Реля.
- Не говори глупостей!  Эта мелочь копейки стоит. Я не про то.  Обмыла, значит, соску, прокипятила, как положено, честь по чести, пока ты спала. А как позвали к твоему малышу, даю ему соску, а он назад её, под потолок плюнул. Так и не взял. Вот ты и улыбнулась.
Калерия засмеялась, сквозь слёзы: - Не вы первая ему соску даёте, а он выплёвывает. И презабавно.
- Да, у него это получилось как у артиста. Так – тьфу – и соска в потолок летит.
- Если бы он лишь от соски отказывался. Купила ему бабка Нюша – это моя свекровь – коляску. И так не от души это сделала, что мне не удалось за два месяца ни разу его прокатить на ней.
Так, за простыми, женскими разговорами у Рели оттаяло сердце, стало стучать нормально. И когда нянечка ушла, разговорив её окончательно, молодая женщина перекрестилась на угол, где положено бы быть иконе, и произнесла внятно: - Господи! Спасибо тебе, что ты не отнял у меня разум и научил как себя и сына сберечь.  И тебе, деда, спасибо.  Это твоими и Ангелов моих стараниями я, малой кровью расстанусь с этой ненормальной семьёй. Могло случиться хуже. И правда они могли меня довести до такого предела, что я кого-то из них убила. Как сделала это женщина, доведённая до отчаяния. Благослови меня, Господи, и далее быть разумной.      
 

                Г л а в а   11.

    И всё же, несмотря на её успокоительные обращения к Богу, бессонная ночь, после разговора с мужем была молодой женщине обеспечена. Как бы она себя не успокаивала, но Николай внёс сумятицу в её мятежную душу.  Только забывалась немного, как видела мужа, уплывающим от неё по мутной реке. Это была часть давнего сна, который она видела шестнадцатилетней девчонкой. Но тогда с ней на мосту оставался крепкий малыш, стоящий на своих ножках.  Олежка же пока не ходил. Значит, жизнь поторапливала её, погоняла. А Николай плыл по течению и глаза, повернутые к Реле, были бессмысленные, как накануне. У Олежки, в восемь месяцев, больше жизни в глазёнках, чем у его не думающего папаши:
- «Спился любимый человек, который клялся в любви навек, - думала горько молодая женщина. – Как быстро он променял меня и сына на безумную мать, которая его спаивает.  Сам говорил, когда любил, что лишь эта лихая женщина, которая ломает жизни всем подряд, сможет нас развести. «Когда любил» - что это мне стукнуло в голову?  А ведь точно – Николай меня не любит. Водка, вино, а там, глядишь, в закуску грязные женщины. Ведь сколько раз мать ему намекала, что такая-то в него влюблена богатая с машиной и с дачей.  Если честно, то Нюрка играла на самолюбии Николая – так думала я.  Потому что, зная нравы богатых, вряд ли кто захочет влиться со своим имуществом в семью спекулянтов, чтоб потом всё потерять, если деревенская мадам опять загремит в тюрьму.  Придумывала, как мне казалось, свекровь  мнимых невест.  Конечно, это всё ерунда. Какая-нибудь пьянь точно прибьётся к её сыну, когда мы разойдёмся.  И как Нюрка на неё реагировать станет?  Вот где вспомнит меня, оттащив сына от хозяйственной женщины…  А я такая? – вдруг засомневалась Калерия в своих достоинствах. И подтвердила. -  Да, я хозяйственная, с детства к этому приучена.  Ведь всё в большом, тоже нескладном доме моей матери, пока я там жила, лежало на мне. Ну, всё не всё, а большей частью мне доставалось. И в этой паршивой семье, куда привёз меня Николай, на меня были все надежды, что я доверю маленького ребёнка безумной свекрови, а сама пойду зарабатывать для всей этой ненормальной семьи квартиры. Я бы им квартиры, а они бы мне дитя заморили – это уж точно. Олежка не вызывал у подлянок семьи мужа такого восхищения, как у чужих людей. Значит, они бы пытались от него избавиться. И хорошо, что мои мучения так неожиданно быстро закончились.  Я теперь стану думать лишь о себе и о сыне – как нам выжить в этом большом, незнакомом пока городе. И дед Пушкин мне в этом поможет.  Поможешь, дед, если уж ты желал, чтоб я жила в Москве, где ты родился?»
И дед являлся ей урывками, в забытье. Гладил Калерию по коротким кудряшкам: - «Обстригли коротковато. Да ничего. Главное, что тебе полегчало с головушкой. А о муже не горюй! Знала же, ещё девчонкой, что уплывёт он от тебя. Похоже, что уплывает. И это хорошо. Не станет морочить голову.  Главное теперь у тебя сын и дальнейшая жизнь и  то, что ты прибыла в мою Москву, Здесь я тебе смогу помочь более, чем где бы то не было.  А ты помни о гордости и не уступай негодяям».

Утром врач долго осматривал Калерию: - Что это у вас за круги под глазами?  Вы плакали?  Ах, вы не спали.  Почему не спали?  К вам кто-то приходил?  Муж?  Кто разрешил пустить его?  Нельзя, это не положено, пока следователь не допросит вас.  Так кто пустил?  Вот жаль я не могу спросить у ушедших медсестёр…  Это не Люба ли так распорядилась?   Вот я ей устрою головоломку в следующую смену.
- Не надо, доктор. Это я попросила. – Заступилась за медсестру Реля. – Она очень хорошая. Постригла меня, как видите.  С той копной волос мне было бы тяжко справляться.
- Хорошо подстригла. Хоть сейчас замуж выдавай, - пошутил врач, улыбнувшись.  – Ах, вы замужем!  Ну, разумеется.  Как красивая женщина, так замужем.  Да ещё и ребёнок у вас?  Спокойный ребёнок?
- Не могу пожаловаться – малыш у меня умненький, не очень капризничает, будто чувствует, с больной головой, мама не может много с ним заниматься.
- Ну, это сейчас у всех дети- вундеркинды! – Сказал доктор с убеждённостью старого холостяка никогда их не имевший.      
- Вундеркинды – это сверх люди, что ли?  Нет!  Мой ребёнок с человеческим понятием.
- И вот потому, что он у вас человеческий, да ещё с понятием, снотворного я вам  выписать не могу.
- И не надо.  Обещаю вам спать, - Калерия тайком вздохнула. Ей показалось, что лечащий врач хочет отделить от неё Олежку – это было бы мучением, вот когда бы она ночи не спала, думая о ребёнке.
- Вообще-то, я бы отдал вашего мальчика в детское отделение, - будто подслушал мысли. - Там бы ему было спокойней. Но в детском отделении карантин и вашего сына, к сожалению, не возьмут.
- Почему к сожалению?  Это к моему счастью. Я без ребёнка вообще не могу. У меня бы сердце разорвалось.
- Не разорвётся.  Однако мне пора в операционную. А вы больше лежите, с вашим человеческим дитём. А следователя сегодня я к вам не пущу – пусть он ваших родичей попугает. С мужем, после всего, что случилось, вы, такая гордая, жить не станете? 
- Откуда знаете, что гордая?  Но точно – не захочу.  Не стану, потому что его мать всё равно нам не даст.
- Да если б и дала – жить вам в этой семье нельзя.  Там волчицей надо быть – насколько я вчера понял.
- Точно – волчицей. С волками жить – по-волчьи выть.
- А вы выть не желаете?
- Нет. Вот выпишете меня, завербуюсь на Дальний Восток и уеду. Мы там жили когда-то, - фантазировала Реля, потому что жить с семьёй Николая ей не представлялось возможным: - «Прости, дед, но мне придётся так сделать. Правда, кому я нужна с ребёнком на руках?  Но не к маме же возвращаться. И с ней плохо, при мамином, скверном характере.  И она меня может сжить со свету».
- Эк, придумала! – усмехнулся врач. – С ребёнком, среди зимы, она завербуется.  А кто возьмёт?  Нет, дорогая – ты мать и надо думать о будущем твоего дитя.  Я много старше, потому говорю с тобой как с дочерью. Моё мнение – ты должна жить в Москве с твоим умным сыном. А вот как вас разведут с мужем – это дело прокурора.  Я сказал следователю, что надо искать тебе комнату, где бы тебя прописали.
- Господи! Мне комнату? А это возможно?
- Вы же в Центре живете? – Опять почему-то стал говорить на «вы» -  А в центральном районе много освобождается комнат, потому как люди получают квартиры и уезжают жить в другие районы. Вот, одну из этих комнат вам и подберут.
- Есть Бог на свете!
- Вы крещённая?
- Да. Во время войны, в эвакуации, меня крестила в церкви одна сибирячка, без маминого согласия.
- А мать бы не разрешила?
- Нет. Моя мать безбожница и большая греховодница была тогда. Сейчас она немного исправилась, не без влияния того, что я ей внука родила. Но это у неё временное явление.
- Так я и думал, что вы и с матерью были несчастливы. Не вздумайте её, потом, прописать в Москву к себе.
- Это нет.  Под страхом смерти я бы не взяла маму жить к себе. Она чуть лучше моей свекрови, но тоже не подарок.  Скорее наоборот – она очень может испортить жизнь мне и моему сыну.  Я уже думала об этом.
Доктор ушёл в операционную, а в Релю будто влили живительную струю. После разговора с врачом она летела к своей палате на крыльях: - «Господи! Ты могучий! Отогнал мои ты тучи! Небо солнцем зарядил! Что придало Рельке сил.  Стихи сложились?  Нет, не мои стихи. Перепевы Пушкинских сказок.  Но благодаря им, молитва моя дошла до Бога».

В дни, проведенные Релей в стационаре, она увидела столько человеческого тепла и добра, сколько она не видела за всю свою короткую жизнь.  Её ворчливый, но удивительно добрый лечащий врач, медсёстры, няни, не разу не виденные ею повара, готовящие пищу ей и малышу, ходячие больные, приносящие фрукты: - Ешь. Тебе же мальчонку кормить. А вот соки для него.
В какую-то счастливую ночь, Реля увидела во сне, что она учится в вечернем медицинском техникуме, не то училище, а Олежка подрос и учится в первом классе. Они оба учатся. Правда Реля ещё и работает.
Проснулась она с восторгом. Учиться, пусть и в вечернем техникуме – это ли не мечта? И как здорово подтянул их с Олежкой этот сон. Она вздохнула. Как долго ждать пока её малыш встанет на ноги, в школу пойдёт. Он будет очень самостоятельным, если и мама сможет учиться: - «Больше бы таких снов».
Следователя к ней врач пустил лишь на четвёртый день. Или у следователя не было времени на больную? И этот человек оказался очень чуткий: - Что же вы, были не прописаны и молчали?  Ждали, пока вас по голове стукнут?  Ваших родственников раньше могли привлечь к ответственности. Не имели они права кормящую мать не прописывать да ещё издеваться над ней. – Встретил он Калерию словами.
Она развела руками: - Кто же знал? Меня грозили выкинуть с малышом. А когда я возразила, что ничего у них не получится, ещё и пригрозила, что все их подлые делишки выведу наружу, вот тут и решили избавиться от меня.
- Теперь вас милиция пропишет вопреки их воле.
- Но жить я у них не смогу, даже если насильно пропишут.
- А вас никто не заставляет. По этой причине депутат, в срочном порядке, подыскивает вам небольшую комнату.  Не откажетесь в ней жить?
- Господи!  Да хоть конуру. Ведь два месяца прожито уже в семиметровой комнате и ничего. Лишь бы мою голову никто не трогал. – У Рели навернулись слёзы на глаза. Кто-то думает, кто-то заботится о них с Олежкой.  Она усиленно заталкивала слёзы обратно, чтоб следователь не видел.
- Не волнуйтесь, станете жить отдельно от ваших новых родственников.
- Спасибо, - Она не вытерпела, и слёзы покатились из глаз – большие, тяжёлые капли. Реля смахивала их, но они продолжали литься – благодатные, успокаивающие.
Следователь часто видел плачущих женщин и притворно, и по настоящему – навзрыд. А эта молодая мать плакала своеобразно.  Ей больше всего хотелось не показывать своего горя, но оно выкатывалось из тёмных глаз, выдавая всю муку её исстрадавшейся души.  На минутку ему захотелось привлечь её к себе, чтоб она выплакалась у него на плече, Калерия это почувствовала или прочла в его мыслях. Но он был человек долга и лишь тихонько похлопал её по руке: - Будет плакать. Я ещё не всё сказал. Ваши родственники сбежали со старой квартиры, в тот же день как вас увезли в больницу.  Сбежали под тем предлогом, что соседи на них кидаются драться.
- По моему разумению, это они на всех кидаются, - Реля улыбнулась сквозь слёзы. При всей озабоченности её собственной судьбой, она не могла не видеть комичности в заявлении спекулянтов.
Следователь улыбнулся ей в ответ: - Совершенно верно и соседи все так говорят. Но бывшим вашим родственникам надо как-то оправдаться. Где они живут, не знаю, но стеной обложили депутата, чтоб жилье в другой квартире он искал не вам, а им. Как вы на это смотрите?  Не согласитесь ли остаться в старой квартире?
Что-то в голосе следователя насторожило её. Казалось, он был заинтересован, чтобы она согласилась. Почему?  - «Неужели Люська и тут поработала над мужиком? Разумеется! Ну, это его дело, лезть в болото. А впрочем, если он человек хороший, то не долго будет под её «очарованием» и, уж тем более не женится на ней, потому что семья у него уже есть. Так, интрижка небольшая «по работе». Но и мимолётным соприкосновением с грязью можно испачкаться. Или мужчинам нравится пачкаться?»  - Подумав так, Реля согласилась, к великой радости следователя, что подтвердило её мысли:
- Господи! Да если клопов из этой комнаты повывести, то жить можно. А двуногие твари уже убежали. Я, разумеется, согласна.  Главное, чтоб отдельно от них.
- Так и запишем. Ну, желаю вам выздоровления. Легче стало?  Вы счастливы? – Заторопился он уходить. По-видимому, Люська поджидала его возле больницы.  Но сейчас молодой женщине было безразлично, каким образом её бывшие родственники избавились от соседей, с которыми у них назначены суды. Видно убегая, они думают, что таким образом избавятся и от всех неприятностей, которые создают сами.
- Это как в пословице, - иронично ответила она, смахивая последние слёзы. -  Не было бы счастья, так несчастье помогло.  Спасибо всем, кто принимает участие в моей судьбе.
Следователь, сворачивая бумаги, взглянул на неё пытливо – будто он прочёл Релины мысли. Но озвучить их не решался – себе дороже, если он, действительно, путался эти дни, когда он не спешил к пострадавшей, с Люсей.
- Ну, вот, мы и шутить уже умеем. До свидания. Не сердитесь, что так долго не приходил.
- Разве долго? Да за это время я лишь немого отошла от дум о травме и боязни как бы она мне не откликнулась в дальнейшем тяжёлыми последствиями.
- Откуда такие мысли? Врач вам что-то сказал?
- Нет, я сама себе как врач. И мысленно уже перенесла все последствия на моих врагов. Так что их может не быть для меня. А вот тем, кто мне это сделал, вполне возможно не поздоровится. И не поздоровится людям, кто им помогает. – «Правда, дед? Ты отомстишь за меня?  Как во сне обещал».
- Уж не мне ли вы угрожаете?
- А причём тут вы?  Не помогаете же вы своре спекулянтов?
- Нельзя обзываться – ваши бывшие родственники уже отсидели в тюрьме за свои тёмные делишки.
- И готовы сидеть ещё. Потому что, продолжая спекулировать, они на людей бросаются и наносят травмы.
- Тут я с вами согласен.  Отбывшим заключение, надо вести себя тише воды, ниже травы. Вот, как вы пословицами заговорил.  Впрочем, я то же самое говорил вашим родственникам.
- Спасибо вам. Верю, что вы им не сочувствуете. И, до свидания. Такое впечатление, что вас ждут.
- Да.  Машина с шофёром. И ещё один товарищ по работе.
- Вы, по одним делам, с товарищами ездите? Тогда точно, нельзя задерживать. Особенно, если товарищ женщина, а водитель молодой мужчина.
- Да, в этом случае может быть неприятность. Но вас надо бояться, чтоб не слышать иронии. Как вы догадались, что меня ждёт женщина, на какое-то время играющая моими нервами? И до свидания. – Не слушая более ничего, следователь быстро ушёл.


                Г л а в а   12.
 
    Калерия не причислила любителя доступных женщин к своим врагам. Возможно, он и помогает спекулянтам, но сам же на это напорется. Или Люська с мамашей своей как-нибудь «отблагодарят» этого не устоявшего перед разгульной девицей мужчину. А Реля считала, что ей, действительно лучше остаться в старой комнате. Соседи к ней относятся уже хорошо. А, выведши кровососов-клопов, она будет осваиваться в столице. Найдёт себе работу в детском садике, куда сможет водить сына.  И замечательно они заживут.
Вот так, получив травму головы, Калерия получила и прописку в мужниной комнате. Потом лечащий врач принёс ей ещё радостное известие:
- Звонила ваша депутат, сказала, что добилась путёвку для малыша в детские ясли. Сразу как выпишу вас, сходите за ней вот по этому адресу, в Районное Здравоуправление. Как туда доехать, я записал.
- Ой, спасибо всем. Не знаю, как и благодарить. А когда вы меня выпишите?
- Субботу – воскресенье ещё полежите, а в понедельник снимем швы, и можете гулять. У вас всё прекрасно заживает. Так что зря я вас ругал за слёзы – они вам в заживлении помогли.      
- А говорят, что радость – великий лекарь.
- Слёзы тоже лечат иногда – горечь изгоняют.
- Значит, надо больше плакать?
- Да уж, не копите в себе. Рады, что путёвку в детские ясли получите?
- Я, кажется, этот вопрос решила. Пойду работать в эти же ясельки с ребёнком.
- Но зачем, если вам дают путёвку?  В таких  учреждениях мало платят – на что жить станете?  Я вам советую путёвку взять, устроить ребёнка.  А самой походить по Москве, хотя бы по тому району, где жить вам надлежит. Просто впитайте его в себя, чтоб каждую улицу, каждый переулок знали.
- Кажется, уже знаю.
- Это вам кажется. С ребёнком на руках много ли увидишь? А вот когда ознакомитесь с районом и с районом, куда станете носить дитя в детские ясли, можете искать работу, исходя из ваших соображений.
- А могут быть разные районы?  Проживания и детских яслей, куда носить ребёнка?
- Вполне. Мой сосед, например, возит сына через три района. И эти три района ему  сейчас очень близки.  Не захотите же вы сузить кругозор своего мальчонки?  Чтоб он знал лишь уголок, где живёте и всё?
- Разумеется, нет. И мне полезно расширить свой кругозор. А то, действительно, зациклилась лишь на Бронных улицах и площади Пушкина. Ну, ещё как пройти к Кремлю знаю.
- Минутку. Так это старая Спиридоньевка?  То-то, я почувствовал в названии вашего переулка что-то знакомое. Ещё у вас там пруд недалеко?
- Да.  Замечательный такой пруд, в нём осенью плавали чёрные и белые лебеди, и масса всяких уток.  Теперь же каток залили, и дети на нём и взрослые так лихо катаются на коньках.
- А раньше, скажу я вам, там дворяне катались.  Читали «Войну и мир» Льва Толстого?  Так там Кити с Левиным катались, - умилённо проговорил врач.
Калерия хотела возразить, что это было совсем в другом месте, в Москве. Но не на их пруду, однако название другого пруда она забыла.  И спорить ей не хотелось.
- Но вы этого помнить не можете, - продолжал врач, - даже если хорошо читали эту толстую эпопею.  Но вот вам ещё рассказ о вашем загадочном пруде. Уже в этом веке пруд этот великолепный вывел в книге своей Булгаков «Мастер и Маргарита».  Но эту книгу вы, в принципе, не могли читать – она запрещена.
- Надеюсь, что прочту, - ответила Калерия. – А что в ней описывается?
- Я бегло читал, потому что дали мне самиздат – это сам автор или его друзья издавали подпольно книгу. Мне дали всего на одну ночь. Там всякая чертовщина. Но очень хорошо протащили москвичей. И есть фраза, которая касается и вас.  Это, как бы вспомнить…   А вот, - «москвичей испортил квартирный вопрос».   
- Во-первых, мои бывшие родственники не москвичи. Они из тамбовской области. И никогда истинными жителями Москвы не станут.
- Это почему?
- Они любят Москву с чёрного хода – где бы чего дефицитного достать и как выгодней это продать. Красоты столицы их не интересуют. Возможно, Булгаков писал о таких москвичах. Но есть же люди влюблённые в свой город – я уверена.  Это интеллигенты, это писатели, не такие как Булгаков, это экскурсоводы, это архитекторы – всех не перечислишь.
- Судя по всему, вы если и прочтёте Булгаковскую феерию, то не полюбите ни книгу, ни автора.
- Не могу ничего сказать, но если он там уничтожает Москву, как город, то не полюблю.  А вы не могли бы хоть немного рассказать мне о книге Булгакова?
- К счастью у меня есть немного времени, - доктор посмотрел на часы. – А так как я давно хотел с вами побеседовать, то немного поделюсь с вами хотя бы, рассказав о Булгаковской книге – «Мастер и Маргарита».  Так вот этот Мастер, как мне думается – сам Булгаков и был немножко душевнобольным, потому что здоровый человек такого не напишет.
- Уже интересно. – Откликнулась Калерия. – А Маргарита?
- Тоже не очень здоровая женщина, потому что, как я понял, бросила детей или одного ребёнка, чтоб быть рядом с довольно мутным  человеком. Вот вы могли бы бросить ребёнка?
- Никогда! – Отозвалась Реля. – Да, похоже, они оба больные.
- Браво! В дальнейшем и я убедился в этом. Но сюжет книги немного, я отметил, толкается возле главных, казалось бы, героев, заявленных в заглавии.
- Ну, какие это герои? – согласилась Калерия. – Скорее их судьба должна подчеркнуть что-то более важное в этой книге.  А эти герои в кавычках, как бы отражение.
- Отражение – слово вполне соответствующее. И кого же они отражают? А чёрта – Воланда – появившегося в начале книге на Патриарших прудах.
- Именно так называется пруд, который меня буквально очаровывает, но он почему-то один.
- Правильно, но так говорят, и мы не станем спорить. Итак, в аллеях этого пруда появляется Воланд с разными глазами – один тёмный, второй зелёный.
- Разные глаза - признак чёрного человека – я встречалась с такими. – Калерия живо вспомнила, что у отца Веры, бывшей Геры глаза разные по контрасту. А ведь именно его она считала не человеком, а бесом.
- Вы встречались с такими? – Заинтересовался врач. - На эту тему надо поговорить подробней.
- Нет, доктор, нет. Я мельком встречалась с этим человеком. Но заранее знала, кто он такой – потому встречи наши были мимолётными.  Я с ним, если честно, даже не знакома.
- Ну, если мимолётными, тогда не станем заострять на этом внимание.  Я вам расскажу лучше про настоящего чёрта, по Булгакову. Между прочим, он хорошо знал о Христе и, рассказывает о том на вашем прекрасном бульваре двум атеистам – издателю Берлиозу и поэту Бездомному.
- Странные фамилии для русских людей. А впрочем, нет. Лермонтов знал одного русского Вагнера.
- По моему, у Лермонтова другая фамилия, но не будем отвлекаться.  Воланд не только рассказывает поэту и издателю о Христе, но и предсказывает Берлиозу, что вскоре он погибнет под колёсами трамвая. И Берлиоз гибнет, прямо на глазах изумлённого Бездомного.
- Представляю, какое это произвело на него впечатление.
- Ужас испытал Бездомный, сошёл с ума и попал в сумасшедший дом, где и встретился с Мастером. Но это полбеды, по сравнению со смертью Берлиоза.
- Подозреваю, что его убил Воланд?
- Может быть. Воланду и его компании, а их оказалось много, потребовалась квартира этого Берлиоза. И в этой квартире, если я не ошибаюсь, проходит главное действие книги – Бал Сатаны. И вот на этот бал и отправляется Маргарита, натёршись жиром или кремом, который ей дал Воланд или кто-то из его свиты.  А до этого бала они натворили дел, побывав в цирке, там народу втирали очки, разбрасывая купюры.
- Что такое купюры?
- Деньги, большого достоинства. И эти деньги, разумеется, свёли с ума массу народа.
- Но главное во всей этой феерии – бал Сатаны?
- Вы как будто книгу читали. Нет? Тогда я продолжу.  Маргарита, вместо того, чтоб быть со своим детьми, летит в эту квартиру. Которая, силами Воланда увеличивается в размерах до футбольного поля и там встречаются все знаменитые вампиры, убийцы, разбойники, развратники.
- И среди всего этого уродства она себя чувствует хорошо?
- Прекрасно. Всю эту шушеру представляют ей, и она выслушивает об их делишках.
- Хватит, доктор, прошу вас остановиться.  Я не хочу более слушать, извините меня.
- Вы не стали бы читать такую книгу, если бы её напечатали в Издательстве?
- Ой! В юности и даже в детстве я читала о вампирах у графа Алексея Константиновича Толстого или у Гоголя в повести «Вий», но что в этом веке станут писать на такие темы, не думала.  А Булгакова напечатают не скоро – это я совершенно точно могу предсказать. Возможно, я буду в возрасте и решусь прочесть роман. А сейчас я бы не стала читать хотя бы потому, что в этой книге как бы позорят Москву, говоря, что люди в ней глупые, позволяют делать с ними всё, что захочет Сатана, играя на самых дурных их струнах.      
- Вот как вы поняли.  Признаться, я даже так не думал. Но где-то вы правы. А кого бы вы хотели прочесть? Из старых авторов, кто Москву прославляет.
- Пушкина. Лучше его, никто ещё не объяснился так в любви Москве: - «Москва! Люблю тебя как сын, как русский пламенно и нежно! – Прочитала Калерия с выражением.
- Действительно. А ведь выходец из арапской семьи.  Я, чувствую, что и вы также будете Москву любить?
- Уже люблю, хотя испытала в ней много горя, по приезде.  Но не всегда так будет.  Чуть подрастёт мой ребёнок, и я стану её осваивать. То, что я увидела уже и прочувствовала – это чудо, пришедшее из веков. Здесь и история, и архитектура и люди всё это создававшие. Люди хорошие или плохие – это другой вопрос, но они создавали! Однако, доктор, мы заговорились. Спасибо вам за все заботы. Возможно, я послушаюсь вас и, отнесши моего мальчишку в ясельки, похожу по Москве.
- То-то, детка моя, опытных людей надо слушаться.  Но и ты можешь своим примером людей учить. Я, признаться, с такой точки зрения на Москву не смотрел. Прочёл когда-то Гиляровского, где он описывает Москву как бы с заднего входа, как ты говоришь.  И все мои изыски. А вот про Москву Пушкина, Коннёнкова, архитекторов, артистов вроде и не думал. Сейчас, в свободное от работы время – займусь.
- И желаю вам увидеть более прекрасную Москву, чем у Булгакова. – Калерия вышла из кабинета.


                Г л а в а   13.

     Николая приехал выписывать жену на машине, на которой работал таксистом: - Как принцессу прокачу.
- Раньше я бы чувствовала радость от поездки по Москве, а теперь это прощание с тобой – что не веселит.
- Что ты говоришь, Реля? Обижаешься, что я не ходил к тебе? Так мне следователь запретил. Сказал, что если не стану ходить и на нервы тебе капать, так ты скорее одумаешься.
- «Так следователь, как я подозревала и правда вошёл в их семью через Люську и потому почти родственник. Что ж, каждый человек хозяин своей судьбы. Ему гореть как шведу под Полтавой. Выжмут из глупца всё и выкинут на обочину. Впрочем, возможно они с ним деньгами расплачиваются, тогда и он не в убытке. - Насмешливо подумала  Калерия, но ничего не сказала в адрес неумного человека.
- Запугать ты меня хотел, потому не ходил, - уточнила она с иронией.  – А может от жадности. В больницу же принято передачи носить больным.  Фрукты с витаминами, чтоб быстрее выздоравливали.
- Кто же знал! Мы к больницам не приучены. Значит, жить ты со мной не станешь?
- А ты полагаешь, что сможешь жить с женщиной, которой «разбил голову»?
Калерия подивилась: сколько раз, в бессонные ночи, она репетировала эту фразу, и вот же пригодилась. Выходит, она предчувствовала этот  разговор. И как не предвидеть, если девочкой ещё нагадала себе, что будущий муж её оставит в самый тяжёлый момент их жизни. Поэтому, родив Олежку, она потихоньку готовила себя к этой разлуке, всё ещё не веря, что она случится. Да и кто верит в разлуку, на взлёте любви? Кажется, лишь вчера, по приезде в Москву  у них началась жизнь. Та жизнь, о которой мечтал её муженёк. Он подстерегал Релю часто и при любой возможности овладевал ею. Казалось, ему мало Олежки и он хотел ещё раз сделать жену матерью. Тогда она точно никуда от него не денется при двух детях. Но сам Николай был плохим отцом для Олежки. Он не очень много уделял внимания сыну, не заботился о нём, потому что если бы мальчонка заболел, то вызвать скорую помощь без прописки было бы затруднительно. --- «Или нет? Москва не такая.  Приехала бы скорая, ведь приехали же за мной. И никакой прописки не требовали». Это Николай, при его спекулятивной матери, рос как куст при дороге, потому заботы о своём потомке никакой не испытывал. Реля знала, по своему родителю, что плохие отцы для детей в тягость. Потому лучше никакого не иметь, чем пьяницу, гуляку и вдобавок чёрствого к своим собственным детям.
- Ты же прекрасно понимаешь, жёнушка, что моё заявление следователю, это желание выручить мать и сестру, - говорил, между тем Николай и Реля подивилась, что мысли их не совпадают. Она думала о ребёнке, о спасении его жизни, Николай же думал о спасении двух чуждых ей, непутёвых женщинах.
- Но и ты должен понять, что после такого заявления, я тебе не жена больше. – Устало ответила она. – Тебе дороги твои сумасшедшие родные. Живи с ними, а меня оставь в покое – мне ребёнка надо растить.
- Хорошо! На твоё заявление, у меня тоже припасено заявление.  В пятницу я подал на развод.  Надо же было мотивировать чем-то мой «удар» по твоей красивой головушке.
Калерия вздрогнула. Сердце её застонало. Чтоб она не говорила и не думала, ей хотелось тепла от мужа.  И поведи сейчас Николай себя не так жестоко, она бы не устояла. Но теперь нечего распускаться. Все точки над «и» поставлены: - Спасибо, что сам сказал о разводе. От других было бы слышать это неприятно.    
- Не переживай. Я уже всё продумал. Разведёмся и станем жить. Теперь уже ты прописана в моей комнате. И я там остался прописан. А разведёмся для оправдания моего «удара».  Но это не значит, что жить станем порознь. Заберёшь, заявление из суда, чтоб не судили мать и Люську, так и развода не будет.
- Не я это заявление писала, не я его стану забирать.
- Я не так сказал.  Это тебе надо пойти и написать заявление, что ты против этого суда.
- «Хотелось бы наказать ещё раз судом твоих родных, – подумала Калерия. – Но мне ребёнка надо воспитывать, а не по судам таскаться.  И я, разумеется, ходить туда не стану, но и выручать этих негодяев не хочется».
- Ну, что ты молчишь?  Не можешь придти в себя, что разведёмся? – Решил, видно, добить Релю муженёк. – Разведёмся и будем жить всё равно.  Спать то всё равно в одной постели.
- Как это в одной постели? – Губы не повиновались Реле.
- Отказаться от тебя я не в состоянии – слишком ещё тебя люблю, - сквозь зубы проговорил Николай. – Но развожусь с тобой по двум причинам. Повторяю, чтоб мотивировать свой «удар» по твоей голове. Во вторых, чтоб поставить тебя на место – ты строптивая стала, жена моя.  Я люблю тебя по-прежнему, и никогда не оставлю, но и ты усмирись!
Стараясь не показать свою растерянность, Калерия обдумывала ситуацию. Какие страшные слова произносит, недавно любимый ею человек: - «Мотивировать свой удар по твоей голове». «Ты строптивая стала». Не его слова. Интеллекта б у Николая не хватило так сказать. Борисова выучка. Так вот почему этот «друг» мужа приходил к Реле в больницу.  Под предлогом, что он страдает за дальнейшую судьбу своего приятеля, Борис несколько минут морочил Реле голову о себе.  И у него была такая же история – он потерял любимую женщину, теперь близок локоток да не укусишь. И вроде шутя, сделал предложение:
- Но если у вас с Николаем ничего не склеится, я готов тебя и ребёнка забрать из больницы. Женюсь, честь по чести – ты не думай, что я такой дурак, как Николай.
И когда молодая женщина сделала протестующий жест: - Не отвергай меня, я пара для такой изюминки, как мне рассказывал о тебе твой муж,  подходящая.  Сама подумай: мне 27 лет, я уже старший инженер, не какой-нибудь шофёр…
Тогда отвращение судорогой пробежало по телу Калерии.  Эти два негодяя сговорились проверить её? Мол, не клюнет ли Реля на такую приманку?  Как же возненавидела она в ту минуту мужчин!
- А как же Люся? – Зло спросила она, не скрывая презрения.
- Ты считаешь, что мне на ней надо жениться. На таких, милая моя, не женятся.
- Да чем же я вас смутила?  Я же «голячка», как говорит моя свекровь.
- Мне нравится цвет твоей кожи, насыщенный солнцем.  Твои глаза – глаза Мадонны. А деньги у меня есть, не волнуйся. Надо будет, ещё заработаю. Мы – евреи умеем зарабатывать.
Калерию опять затрясло: - Покупать меня пришёл или проверку с Николаем устроили? Я не Люся, телом своим не торгую. Пошёл прочь, негодяй!  Могу запросто ударить, если ещё раз придёшь!
 
А теперь вот Николай, как попугай, повторяет слова своего «друга»: - «Я люблю тебя по- прежнему».  Это ли не издевательство? Какая любовь, после дрязг, которые он разрешил своим сестре и матери? Да ещё развод. А после султан её будет с ней спать?  Женщин, которых любят, не пытаются унизить.
- Спасибо за царскую любовь, - ответила она, придя в себя. – Только я не согласна на неё.
- Не понял! На что это ты, не согласна?
- Да жить с тобой. Тебе хочется сделать из жены любовницу? Или даже не любовницу, а проститутку, как твоя сестра?  - Реля удивилась, что выговорила противное слово, не споткнувшись. – Проститутку, к которой захотел, пришёл, не захотел не пришёл. Поманил пальцем, и она побежала за тобой.
- Да, иметь такую женщину было бы неплохо.
- Вот и поищи в другом месте. А от меня ты такого не добьёшься, - гневно ответила Калерия.   
- А мы постараемся тебя переделать.
Так и сказал «Мы» - молодую женщину передёрнуло. Конечно, Николай с Борисом ей подвох хотели устроить, чтоб издеваться потом. Ох, и поизмывались бы они!
- Ты полагаешь, как тебя легко мать переделала, заставила плясать под спекулянтскую дудку, так и со мной получится? Но ошибаетесь вы с Борисом.  Меня переделать нельзя! Не тебе первому пришла эта мысль в голову.
- И как? Получалось у тех первопроходцев?
- Если б получалось, тебе бы не досталась жена девственница. Ломали об меня зубы. И ты хочешь попробовать?
Муж молчал. Видно такой подсказки у него не было. А гордая цыганская кровь уже закипала в Реле. Она лишь боялась, что через одежду передастся её гнев на спящего всю дорогу Олежку, а так вцепилась бы предателю в волосы, шею расцарапала бы порядком. Содрала бы вульгарную маску с когда-то любимого лица.
- Ну, вот мы и дома, - почти ласково, меняясь, проговорил Николай, тормозя у подъезда.  Он помог сойти жене с малышом, вынес Олежкины вещи и проводил их до квартиры.
- Где думаешь располагаться? – Спросил, распахивая дверь комнаты, откуда быстрыми темпами сбежали его родные. – Теперь эта комната наша.
- Я пока клопов не выведу из неё, поживу в маленькой клетушке.
- Я их тут морил разочек, но они почему-то всё ползут. Попробуй и ты – клопомор остался.
- Спасибо. Их, наверное, за раз не выгонишь.
- Вот тебе деньги, дорогая жена, весь аванс – свари что-нибудь на ужин, а мне на работу ехать.
- Постой. Я из этих денег беру половину – это на ребёнка. Остальные забирай. Пусть ужин тебе сестрёнка или мать приготовит.
- Оставь всё, - упрямо повторил Николай. – Сказал,  приду вечером, значит приду. Встретишь как жена. 
Он ушёл, а Реля, распеленав спящего ещё Олежку, присела около. Сжала руками, будто увеличившуюся  от болей  голову. Сумеет ли она доказать Николаю, что при тех условиях, которые он поставил ей, она никогда не сможет жить с ним?  Но сможет или нет, а обед надо варить – иначе, без пищи, у неё исчезнет молоко в груди.  Дома ли бабушка – соседка?  Надо её попросить, чтоб посидела с Олежкой, пока она сходит в магазин, за продуктами.  И только Реля так подумала, хлопнула входная дверь – кто-то пришёл.
Калерия выглянула в общий коридор: - Бабушка, это вы? – Обрадовалась. – Здравствуйте!
- Релечка, дорогая! – старушка кинулась к ней, обняла: - Милая моя! Хорошая! Дай я тебя поцелую… Уж не чаяла увидеть… Волосики обстригла, похорошела… Ну и разогнала ты свору паскудную.  Соседи все тебя добрым словом вспоминают…. Колька в больницу ходил?
- Был один раз. Потом его доктор не пускал.
- Хоть приносил тебе чего? Соки, фрукты?
- У спекулянтов это не принято. Им надо деньги в оборот пускать, а не на соки-фрукты тратится. Соков, фруктов мне ваша дочь, Шура принесла.
- Это я её послала. Знали мы, что не дождёшься ты ничего от родни твоей. Ишь, паскудники, только калечить они мастера.
- Да я б и не взяла их передачи, бабушка – как раз отравят.
- Отравят.  Нюрка бы отравила, с дорогой душой.  Или побоялась бы в больнице-то травить, не знаю.
 -  Да чёрт с ними, с этими мракобесами.  У меня к вам просьба, бабушка. Посмотрите за Олежкой, пока я в магазин сбегаю. У меня хоть шаром покати.
- Знамо дело – хозяйки не было. Иди, моя красавица, я посмотрю за негриком нашим.


                Г л а в а   14.

    Первый раз в жизни купила Реля кусок индейки и вермишели к ней – суп получится чудный – она такой ела в больнице. Несколько морковей – без них суп будет не полный. А ещё из морковок можно Олеженьке соки делать. Полуфабрикаты котлеты – с её больной головой фарш не сделаешь, значит готовые в самый раз. Хлеба, масла, молока, луку, картошки – всё это еле дотащила домой.
- А клюквы купила? – встретила её у порога бабушка. – Беги на рынок за ней – Олеженьке будет кисель. Я научу тебя кисель готовить, чтоб витамины были целы.
- Хорошо, бабушка.  Тогда уж и крахмал надо.
Побегала Реля немало, зато вместе с соседкой они приготовили великолепный обед. Душистый суп с индейкой, с вермишелью и с зажаркой из лука и морковки испускал великолепный запах. В колеты они мелко нашинковали чеснока, обкатали их в сухарях – получились как домашние. Олежке манную кашку, которую он уплетал вместе с кисельком.
- Вот, твоя свекровь сроду такие обеды не готовила, - сказала соседка, съев тарелку сообща приготовленного супа. – Колька вечером удивится.
- Бабушка, он на развод подал, - жалобно отозвалась молодая женщина.
- Значит, он не придёт домой?
- Говорил, придёт. Мало этого, по его плану, я ещё и жить с ним должна.
- Вот стервец-то! Да что же это такое? Значит, подаёт на развод, а сам не думает оставить тебя  в покое? А ну как ты ещё забеременеешь от не мужа уже? Может и  дитя не признать?  А он тебя будет шантажировать?
- Да, таким образом он хочет загнать меня в угол, чтоб не пищала.  Это, чувствую, Нюркино желание.
- А ты не уступай. Им, мужикам, один раз уступишь, ногами затопчут.  Мерины сивые!
- Вот я и прошу вас, бабушка, не уходите вечером из дома. Если «муженёк» сильно жать станет, я на помощь позову.
- Да я ему, - разволновалась старушка, - вот палку возьму да так его отхожу – надолго запомнит.
- Спасибо, - Калерия улыбнулась. – Но раньше времени палкой его не пугайте – может, я и сама справлюсь.
      
Николай вернулся рано.  Остальные соседи, работающие в учреждениях, ещё не пришли.
- Ну, жена. Чем кормить будешь?
- Обед я приготовила. Куда прикажете подавать? В нашу комнату? Или где мы ещё с Олежкой обитаем?
- Подавай в нашу, - он подчеркнул это слово, - комнату. И там поговорим. А бабушка пусть с Олежкой поиграет.
- Бабушка и без твоего приказания с ним нянчится.
Николай пошёл в ванную помыться, а Реля налила суп и внесла его в комнату, поставила на стол и осмотрелась. Спекулянты после бегства оставили клопяной диван, на котором они спали по приезде, старый стол с кривым стулом. Да на кухне, как знала уже Реля несколько тарелок. Вся остальная утварь была из Релиного багажа. Спасибо, её кастрюли не прихватили с собой, по «ошибке».  Конечно Реле, чтоб вселиться в комнату, нужна кровать.  И Олеженьке кроватку.
- А вот и мы, - появился из ванной Николай, неся что-то решетчатое в руках. – Это роднульке нашему кроватка. В «Детском мире» купил.
Калерия улыбнулась: угадав её мысли и тут же исполнив их, он, пожалуй, размягчит её сердце.
- А когда купил?  И где денег взял?
- На днях. Денег занял у Борьки. Посмотри, какое чудо, - он поставил и развернул кроватку.
- Спасибо. Действительно, чудо.    
- Ну, спасибом не отделаешься. Рассчитываться будешь за неё ночью.
Теплота в груди молодой женщины, подталкивающая её в объятия Николая, сменилась гневом. Сколько он будет издеваться над ней? Разве она не живой человек, так играть на её чувствах?
Увидев нахмуренный лоб жены, Николай решил рассмешить её.
- А я кое-что и под кроватку купил.
Он вышел в коридор и, пошарив на антресолях, где, видимо, и кроватку держал тайно – иначе соседи знали бы о ней – достал горшок.
- Вот. Ночная и дневная ваза для Олежки. Пора ребёнка приучать к культуре, - пошутил он.
- Спасибо, что ты заботишься о культуре твоего сына.
- Ну, нет! Я же сказал, что за спасибо ты мне не отвертишься сегодня.
- Хватит! – вспыхнула Калерия. – Не обращайся со мной как с уличной девкой. Это ты купил ребёнку и разговора быть низкого здесь не должно. Садись вот, ешь суп.
- О какой запах! Из чего это?
- Суп с индейкой.
- А не дороговато ли для нашей семьи?
- Во-первых, за неделю лежания нашего с Олежкой в больнице, ты здорово на нас экономил.  Во вторых, я кормлю ещё грудью ребёнка, и приходится, иди на такие расходы. И в третьих, суп с говядиной или бараниной не намного дешевле.
- Да я разве упрекаю? Надо, значит надо. – Он стал есть. – Вкусно. Очень вкусно.
- Сейчас второе принесу.
- Подожди. Я наелся. Уж не закормить ли ты меня хочешь? Я же и на работе обедал, тоже с мясом.
- Надо было сказать, что ты обедаешь второй раз. Тогда я уберу посуду.
- А, чёрт с ней. Пускай стоит.
Но Реля подошла, чтобы взять тарелку.  Николай  обхватил её за талию и с силой посадил к себе на колени.
- Ой, как я соскучился! – С невероятной силой и грубостью он тянул жену к себе.
- Пусти! – Калерия уперлась руками ему в подбородок.
Но видимо травма очень ещё сказывалась на молодой женщине и она, почувствовав боль в голове, ослабила тиски, чем немедленно воспользовался Николай. Он перехватил руки жены и завёл их за спину.  В пылу борьбы они вскочили. И, возможно, мужчина бы победил в этой схватке, если бы Реля не увидела его лицо.  Это не было лицо влюблённого мужчины. С прикушенным языком муж напоминал зверя.  Или дебильного человека, каких Реля в жизни уже встречала.  Но то были чужие мужья, или сыновья, а тут её, бывший любимый превратился в идиота, желающего, во что бы то, не стало, покорить женщину:
- Пусти, скотина! – закричала она от сознания, что ей сейчас станет плохо и тогда он воспользуется её слабостью.  Это было бы жутким унижением для Рели.  Быть изнасилованной человеком, которого любила?  И он, как будто любил, но стал в одну секунду зверем.   
И тут же в дверь стали стучать: - Николай, -  услышали они голос соседки-старушки; - ты, что это дверь закрыл?  Никак с Релей, что плохое хочешь сотворить?  Мало тебе, что твои родные ей голову разбили, так ты ещё хочешь добавить? Сейчас я милицию вызову.
Николай, как бы опомнившись, отпустил руки Калерии:
- Вот, старая ведьма! -  И пошёл открывать дверь: - Что тебе надо, бабка?  Что ты вечно суёшься, куда тебя не просят?
- Ах ты, охальник!  Не хотел жить с женой, как следовать, насиловать принялся? И пошто глазами на меня  ворочаешь?  Я тебя не боюсь.  Релюшка, ты как дорогая?
- Спасли вы меня!  Спасибо.  А этому идиоту, чтоб больше не желалось набрасываться на жену, с которой он разводится, вот я печать поставлю! – Говоря это, Калерия взяла новый горшок и, подойдя к мужу, треснула его по голове.  Она увидела, что Николай испытал не меньшую боль, чем она, когда её ударили дверью. Но сознания он не потерял, лишь схватился за голову.
- Бабушка, ты свидетель, она мне башку проломила, - вроде пошутил.
- И никакой я тебе не свидетель!  Сразу вспомнил, что бабушка! А то ведьмой обзывал. Поди прочь, охальник.  Как заступиться за жену, так нет его. А как насиловать, он тут как тут! Все вы, мужики, одним миром мазаны! Не о женах и детях думаете, а о том, что в штанах у вас.
- Ладно, бабка, я тебе это вспомню ещё.  А тебе, жёнушка, советую подумать, как жить дальше.
- Спасибо, я уже подумала.  Развод меня устраивает.  Лишь запомни, что оплачивать его, у меня нет денег.  Те, что ты дал на еду нам с сыном, я не собираюсь тратить на такую дрянь.
- Ещё и как будешь платить.  Я за роспись нашу в ЗАГСе оплатил, а ты за развод.
- Чего это!  - возмутилась соседка. – Ты, Колька, на развод подал, ты и плати за него. Или хотя бы подожди, когда жена работать станет.  Тогда уж пополам станете оплачивать за развод.
- Но у меня нет времени ждать.  Вы сами знаете – другой суд на пятки наступает.
- И ты думаешь запугать жену разводом? Мол, Реля испугается, и из другого суда документы заберёт, - заинтересовалась старушка.
- Заберёт. Если муж ей важен, то не станет судиться с моими родными. Ну, я пошёл.  А ты думай, жёнушка.  Кто для тебя важнее – муж или соседи, которые рады засудить мою мать?
- Иди, муженёк. Целуйся со своей мамой.  Думаю, что она тебе и невесту подыскала уже. А из уголовного суда  я бы забрала документы – потому что некогда мне по судам таскаться – но, как я узнала, оттуда их так просто не отдают.
- Всё просто, Релюшка.  Мы пойдём вдвоём и заберём их.
- Что? Уже всех в суде подкупили? – Удивилась соседка.  – Ишь, как у спекулянтов всё схвачено!
- Бабуль! Уж ты бы не лезла в эти дела.  Дай нам с женой самим разобраться. Уйди, а!
- Реля скажет уйти, то уйду, а не по твоему приказу.
- Нет, бабушка, не надо. Пусть лучше мой бывший муж катится на все четыре стороны. Иди, дорогой, иди. Мне завтра рано вставать и идти за путёвкой в ясли для Олежки.
- Уже и путёвку тебе дали, - Николай криво усмехнулся. – Как в Москве все любят тебя.
- Любят. – Калерия покачала головой. – И меня, и сына твоего. Путёвку не мне дали, а Олежке. И не задерживайся.  Мне на ночь надо купать сынишку и самой немного помыться.
- Что ж!  Ухожу! Вижу тебе не до мужа. Все тебе дороги, кроме меня.
- Закрой дверь с той стороны! – Калерия налилась гневом.  – И не муж ты мне уже.  Забудь о том!


                Г л а в а  15.

    Но когда муж ушёл, она села на диван и заплакала: - Как тяжко, бабушка, расставаться с любимым человеком, - пожаловалась присевшей возле неё старушке. – Вот, вроде гневаюсь на него, а столько хорошего с ним прожито за нашу короткую жизнь.
- Ещё бы, дорогая, - отозвалась та, гладя Релю по спине. -  Первое время будет ох, как тяжело, но потом привыкнешь и ещё спасибо скажешь, что так быстро у вас всё произошло. Не тянулось долго, как у некоторых.  Иные женщины ох как мучаются, прежде чем разойтись.
- Знаю. Читала в книгах, какая это мука, особенно если муж изменять начнёт. А так я хоть не увижу – где он? С кем?  Как у него с матушкой дела обстоят.
- Ты думаешь, что не узнаешь?  А комнату Митрошиным дали совсем близко – на улице Остужева.
- Это где школа?  - удивилась Калерия.
- Не совсем возле школы, а скорее наоборот.  Как идти к метро Маяковская – в ту сторону.
- Боже мой! Ещё придётся ходить мимо их дома.
- А не грусти.  В Москве не в деревне.  Знаю, что некоторые родные на соседних улицах живут, а годами не видятся, если не в ладах.
- Это хорошо.  Хоть бы мне Нюрку никогда не видеть.  И Люську тоже.  И никто бы мне не говорил о похождениях Николая.
- А и не увидишь. А и не услышишь.  Они-то тебя теперь боятся. Будут обходить как милицию, за три улицы.  А с уголовным судом ты правильно решила.  Отпусти их, и они больше тебе на глаза не покажутся.  Разве Колька когда придёт на ребёнка посмотреть.
- Если так, то при первом же приходе Николая, я соглашусь погасить то дело. Только, чтобы больше их не видеть. А разводится, когда ребёнок маленький и ты кормишь его ещё грудью, не справедливо, мне кажется.
- Да!  Это закон у нас не нравится мне. Вот когда ты перестанешь кормить грудью, в год хотя бы разводили – это было бы лучше.
- Ладно, бабушка, и это я переживу.  А вы не согласитесь посидеть завтра с Олежкой, я съезжу за путёвкой для него в ясельки.
- Посижу.  Буду уже готовиться, как с малыми ребятками водится. Потому мне Слава наш, который в армии сейчас, заявил, что его досрочно отпускают, потому как Лида, жена его, ждёт ребёнка.
- Когда же они расписались?
- А вот как тебя не было, так и расписались.  Свадебку сыграли небольшую, всё родные были. Жаль, что тебя не было.
- Ой, бабушка, мне, с больной головой только на свадьбах гулять.  Признаться, я и не люблю эти торжества.  С Николаем-то мы свадьбу не справляли.
- А чего её справлять, если он солдат и родных нет, которые помогут. Или ты чувствовала, что недолго вы проживёте?
- Я это знала в шестнадцать лет, что разойдёмся, когда с Колей не знакома ещё была.
- Чувствовала? Так, поди, и готовилась к разводу?  Да? Ты, Реля, просто кудесница.  Что смогла выйти замуж и прожить какое-то время с мужчиной, зная, что он предаст тебя.  Но ты мне никак не скажешь о Славе и об Игоре – моих внуках.  Как у них жизнь сложится?
- Я говорила вам, но вы позабыли.  Слава будет жить хорошо со своей женой.  Она, кажется, его от выпивки отучит.  Сначала девочка у них родится, потом мальчик. – «Жаль лишь, милая моя старушка, что жена внука плохо к тебя станет относиться и, кажется, приблизит твою смерть. Вот почему я не смогу ей противостоять?  На этот вопрос я и сама не могу ответить».
- Сказала о Славе, говори теперь и о другом внуке.  Об Игоре, сыне моей Шурани.
Калерия замерла. В тот день, когда бабушкина дочь приходила к ней в больницу, Калерия живо «увидела», что той предстоит большое горе.  И горе доставит «Шуране» её сын, второй бабушкин внук.  Какое горе, молодая женщина могла бы узнать, вызвав сон, но она не стала этого делать, с больной головой. Потому боялась даже говорить с соседкой о её втором внуке.
- Ты что же пригорюнилась?  Аль надоела я тебе со своими вопросами?  Голова болит?
- Болит, бабушка.  Да ещё Колька взбесил меня. Я ведь его убить могла, до того он довёл мать своего ребёнка. И ведь смотрите, Олежки как будто нет, даже не спрашивает о нём.
- Это ты зря.  Кроватку для сына он купил, горшок купил, которым ты ему чуть голову не разбила.  А что у тебя не спросил об Олежке, так все мужики больше женщин любят, чем детей.  Это потом, если б вы жили, он заинтересовался бы сыном, как подрос бы Олеженька. Да и в разводе он станет интересоваться сыном, как тот подрастёт.
-  Нет, бабушка.  К счастью для меня и Олежки отец из Николая плохой. Он никогда не станет интересоваться сыном, значит, не станет мешать мне его воспитывать.  У него будут и другие дети.  Тем тоже он не станет хорошим отцом, потому что пить станет сильно.
- Вот  как ты видишь.  А мать-то хоть у тех детей будет хорошая?
- А что вы, бабушка, хотите? – Ответила Калерия с одесским акцентом, который старушка не заметила – видимо даже не знала эту породу насмешливых людей. -   Чтоб я и мать их рассматривала, которая уже сейчас, до рождения детей пьёт?  Много чести ей!
- Да Бог с ней.  Счастья и она с Колькой не получит.
- Не знаю, получит ли?  Но что детей они, по пьяни, родят ненормальных – это я догадываюсь.
- Ой, как трудно тебя будет жить с твоими глазами, которые видят будущее.  О себе тоже всё знаешь.
- Нет, о себе не всё рассматриваю, - пошутила Реля. – Лишь хорошее.  Правда развод наш с Колей увидела, до знакомства с ним, так это как посмотреть.  Может и хорошо, что  знала о нём.
- Хорошо, внученька. Ты уж готова была к нему, а по Кольке, я посмотрела сегодня, развод ваш сильно ударит. Ох, запьёт он, ох запьёт!
- Всё это я предугадывала, но не хочется говорить о будущем моего мужа. Вы лучше мне расскажите, как добраться до Районного Здравотдела.  Мне написали адрес в больнице, а как до него доехать от нас, не знали.  Это на Миусской улице – далеко ли от нас?
- Ой, деточка, я знаю, где наш Райздравотдел. Всё тебе распишу на бумажке, каждый шаг твой, чтоб ты не задерживалась. Даже план тебе нарисую, как идти, но это вечером. А сейчас хочу тебе сказать неприятную новость. Тут, без тебя приходила дочь той женщины, которая тебе комнатку сдала. Наташка её зовут. Хотя ей двадцать пять лет, но девица ещё не замужем. Со злостью пришла, что будет жить в семиметровой комнате, будто бы с матерью поругалась.
- Нервная девушка, которая на улице Воровского живёт?
- Ну да! Там у них хорошая комната – двадцать девять метров.  Это как две моих – у меня же комната пятнадцать метров. Вон какая большая комната у них и живут втроём, а не ладят.
- Не ладят, потому что мать Наташи не может не пускать приезжих. Девушке хочется замуж, а в такую комнату, где как на вокзале, не пригласишь порядочного москвича. И для того, чтоб они жили дружно, надо матери Наташи научиться говорить приезжим, что у них не вокзал. Это в том случае, если дочь ей дороже заезжих родных её мужа.
- Ты знаешь уже это? Это Наташка тебе говорила?
- Жаловалась она не мне, а вашей Александре, но я слышала.
- И ты жалеешь её, несмотря на то, что пришлось две ночи, с малым ребёнком ночевать в коридорчике нашем?  Вот жаль, что был дома Слава, внук мой, и я не могла тебя взять к себе.
 - «Дорогая моя старушка! Я помню, что внук приезжал на побывку накануне, и это он, тоже по какой-то неведомой мне злобе, запретил пускать меня с ребёнком в прекрасную, солнечную комнату, самую хорошую в этой коммунальной квартире. Не совсем – днём нам можно заходить в гости, но не ночевать. Кажется, я понимаю его, чтоб я не прижилась случайно». - Так подумала Калерия, но надо было отвечать, и она ответила, опустив все тонкости разговора.      
- Как-то не подходит мне сочувствовать этой девушке, потому что мне показалось при её визите, что Наталья к мужу моему не равнодушна. Прилипла с разговорами к нему, да такими жалостливыми. По всему её виду можно было понять, что разобижена она - привёз солдат из Крыма жену, а на москвичках кто будет жениться?
- Как ты всё видишь!  Я думала, что ты не заметишь.  Но эта старая дева уже тогда чувствовала, что разведут вас с Николаем его родные.  Вот и ластилась. Хотя Колька с ней едва говорил – у него разладом вашим голова была забита. Да и старше Наталья его, и страшная.  После такой  как ты, Кольке долго никто не будет нравиться.
- Понравятся.  По пьяни, кто-нибудь затащит его в постель. А ему сейчас лишь это надо. Это я по поведению его наглому поняла. Но что же Наташа? Жила тут, пока я лечилась?
- Как и в прошлом разе – повертелась, а зацепить твоего мужа не смогла и вернулась на Воровского.  Что ей в таком угле жить, когда жилплощадь в том, барском доме, не сравнить с нашими комнатами. Даже с моей – самой лучшей. Там, на Воровского, такой простор,  потолки расписные – ранее там богачи жили.
- Но всё-таки она хочет жить в тесноте?  Но ведь Николай не живёт больше здесь. Некому глазки строить и «сочувствовать».
- В том-то и дело. Опять покрутилась эта крыса здесь и умотала.
- Зачем вы её обзываете? Наталья, действительно, непривлекательная девушка, но ведь и ей счастья хочется.  В прошлый раз, когда она здесь находилась, жаловалась мне, что не может жить среди пьянствующих матери и отчима.
- Вот уж врала.  Никакой Вася не пьяница. А тем более Маша. Мать её вообще в рот не берёт. Но готовит замечательно. Потому Наталья и терпит её. Если выгонит, долго жалеть будет – кто её так покормит как мать…?
Только старушка это проговорила, раздался длинный звонок: - Кто это такой нетерпеливый? Ты не откроешь ли?  А то я долго шаркать буду ногами старыми.  Может Слава или Игорь к бабушке прибыли, навестить меня?  Беги, внученька.
- Конечно, - Калерия поднялась и пошла открывать.  За дверью стояла довольно полная женщина, маленького роста, которая плакала.  Так, рыдая, она и вошла в квартиру.
- Маша! Ты, что ли? – издали проговорила старушка-соседка, вышедшая вслед за Релей. – Что случилось?  Почему ты плачешь?  Или Наташка тебя из дому выгнала?
- Выгнала, Марья Ивановна.  Такие скандалы мне закатывает, что невозможно мне стало жить рядом с ней.  Да и то, понять её можно.  К нам, ведь, на Воровского, столько гостей ездит, родни Васи, что жить невозможно. Как на вокзале живём – одни уезжают, другие тут же приезжают.  И вечные выпивки – споили мне Васю.  А Наталье моей пожить в тишине хочется.  Может быть парня привести – этого она не может, вот на меня и кидается. - Всё это женщина говорила, пока шла по длинному коридору коммуналки.  Дойдя до маленького коридора, ведущего в семиметровую комнату и комнату солнечную, остановилась и повернулась к Калерии. – Так что, прости, девонька, придётся нам с мужем переезжать сюда.
- Да Бога ради! Это ваша площадь, вы – хозяйка. А я перенесу вещи в комнату мужа, в которой уже прописана. И спекулянты сбежали.
- Вот-вот! Они сбежали и Вася – это муж мой, сказал, что перебираемся сюда. Ему тоже ругань с дочерью моей надоела. Да и тебе будет лучше, девонька. Когда тяжко тебе придётся, за ребёнком посмотрю.  Я уж столько слышала о сыне твоём, и о тебе столько хорошего, что не терпится с вами познакомиться. И не сердись на Наталью мою.  Она тут характер показывала, так видно ей уж совсем плохо было.
- Я не сержусь.  Всех людей понимаю.  Единственное, что бы я не сделала, на её месте, это выселить женщину с ребёнком в коридорчик.
- А ты, Марья Ивановна, разве не могла к себе поселить мать с ребёнком, зная, что Наталья бесится?  Ведь это не первый случай, когда она туда-сюда бегает.
- Ой, Маша, ведь у меня Славка тогда был в отпуске, на несколько дней.  А ты знаешь моего внука вредного. Он же жену свою водил сюда и спали они здесь.  Поженились теперь.
- Дай Бог, чтоб жили ладно. Уж, поди, ребёночка заделали?
- Это есть уже.  Да мне ещё Реля нагадала, как приехала, что дитя уже растёт у Лиды Славиной в животе. Так и оказалось.
- Ты умеешь гадать, цыганочка?  На картах?
- На картах нет.  Так вижу по человеку.
- Что? Вот так уж Лидия показалась тебе сразу? Она пришла – ты определила на глазок.
- Она не приходила. Но по бабушкиным словам я создала образ.  – Калерии не хотелось говорить, что образы будущих, московских соседей она видела заранее, в своих сновидениях.  И были не хорошие сны, в которых с её благодетельницей, прекрасной соседкой, произойдёт что-то нехорошее. Вот вторую Марью она во снах не встречала – эту соседку ей придётся узнавать по жизни. – Извините, - сказала она.  – Я стою между двумя Марьями.  Но одну по отчеству я знаю, а как ваше отчество?
- Меня зовут Яковлевна. Но зови просто Маша – мне это приятней.  Тебя я знаю, как зовут.  Имя у тебя не русское.  Из каких национальностей будешь?
- Во мне много всяких кровей. Но по паспорту я русская.  Такой, и хочется числиться.
- Хорошо.  Но покажи мне своего негритёнка.  Наталья говорила, что свекровь твоя так его всем называет.
- Вот он спит в комнате Марьи Ивановны, - Калерия подошла к двери и открыла. – Вы потом с ним познакомитесь, когда он проснётся.  Сейчас он отсыпается, чтоб маме ночью спать не давать.
- Беспокойный?
- Не очень.  Но спутал день с ночью.  Днями может отсыпаться, а ночами как филин.  Играй с ним.
- Но это ты балуешь парня. Не дай Бог, вырастет таким барином.
- Не вырастет.  На днях  пойду за путёвкой в ясельки для него, а там, как я догадываюсь, всё по режиму.  Приучат его спать и гулять в своё время.
- Это правильно.  Хорошо, что мы с Васей решили перебраться с Воровского.  Твой ребёнок станет ему развлечением.  Да и с Гаврилой, со свёкром твоим мой муж в ладах.
- Неужели познакомились?
- Успели.  Как только Гаврилу Нюрка притянула с Украины как телка на верёвочке, так и Вася стал часто уходить и жить тут.  Выпивали они.
- Ой, это ужасно, когда мужчины пьют.
- Твоё счастье, что ты не знаешь как твой муж пил тут до армии.
- Знаю, как пил, он мне рассказывал. Тут кто-то у них и умер, захлебнувшись рвотой.
- И ты за такого мужика вышла?
- Когда мы с ним познакомились – он уже больше года не прикладывался к спиртному, потому что возил начальство в армии.
- Да что ты!  Колька и шоферит? Вот не думала.
- Вот ты забыла, Маша.  Николай и курсы окончил здесь, в Москве, - напомнила старушка.
- Не знала. Но это приятное известие. Значит, Колька больше не пьёт?
- Если бы не пил!  Как вернулись, так Нюрка стала спаивать сына, - опять соседка не дала сказать Реле ни слова.
- Да что она – дура, что ли, эта проклятая спекулянтка. Спаивать сына – это же какую голову на плечах надо иметь?  Молодец ты, Реля, что выбралась из этого чумного болота.
- Я тоже себя хвалю, - грустно улыбнулась Калерия. – И давайте, я заберу вещи мои и Олежкины, чтоб вы могли в комнате вашей распоряжаться по вашему усмотрению.
- Спасибо, что ты понимаешь меня, не сердишься. Вот и будем здесь с Васей жить. Надеюсь, что его родные не поедут сюда колхозом, как это было на Воровского.
- Да уж, - вставила Марья Ивановна, - здесь им разместиться будет негде.
- Боюсь, и сюда поедут. Вася им уже отписал, что переселяемся. Я не советовала, мол, здесь ребёнок сейчас маленький, а они станут приезжать партиями, заразу всякую привозить. Хоть год пусть забудут в Москву дорогу. Он сказал, что так и напишет.  А предупреждает, мол, чтоб не ехали на Воровского.  Видишь, девочка, как мы о твоём сыне заботимся.
- Спасибо.  Мне приятно, что хоть кто-то думает об Олежке.
- Да вот ещё что!  Ты не спеши ехать за путёвкой перед праздниками.  В отделе здравоохранения сейчас тоже к праздникам готовятся и народ, я думаю, не принимают. Поедешь после Нового года, а я с ребёнком твоим посижу, чтоб руки  тебе не отрывал.
- Ой, спасибо!  Тяжёлым стал  сыночек мой.  Особенно мне, с больной головой, сейчас тяжко с ним ходить куда либо.
- Так и договоримся! Перед Новым годом никуда не ходи, потому что могут не принять.    
На том и разошлись. Реля понесла свой нехитрый скарб в комнату мужа. Марья Ивановна за ней.
- Как ты будешь здесь жить, ума не приложу.
- Очень просто, бабушка. Колька сказал, что он морил клопов.
- Да и хорошо морил. Потом окна раскрывал, что даже проморозил комнату.
- И спасибо ему. А когда мы с Олежкой будем выезжать на отдых, я опять в ней продезинфицирую.  Так что тараканам и клопам будет бой!   


                Г л а в а   16.

    На следующий день Калерия решила съездить в «Детский Мир», чтоб купить что-нибудь Олежке, но Марья Яковлевна решительно не советовала ей делать этого:
 - Что ты будешь покупать мальчонке, когда у него всё есть.  Пальтишко ему вон какое хорошее подарили. Как мужичок, он в этом пальтишке.  И штанишек всяких достаточно, шапочек.  Это не у всякого москвича встретишь такую одёжку.
- В том-то и дело, что всё это подаренное скоро износится или вырастет из одёжки Олежка. Мне же хочется иметь новее одежду, и чтоб она дольше служила.
- Да износится эта, ещё вам подарят. В этом доме много детишек, на год старше твоего сына.
- Дарили, пока был скандал с моими бывшими родственниками. А сейчас о нас забудут. И я не хочу жить на подаяния.  Не уговаривайте меня – я поеду.
- Езжай.  Но в «Детском Мире»  увидишь одежду на себя, купи лучше себе.  Там не только одежда, там и обувь на тебя найдётся.  Ты такая маленькая, что сойдёшь за подростка.
- Но я не стану носить детские веши!  Зачем же их покупать?
- Детские?  Ещё какие модные там! Обратила внимание, какие модные девочки сейчас одёжки носят. Думала, что из-за границы? Может, и заграничные вещи, но купленные в «Детском Мире».
- Да что вы!  Вот удивили!
- Да-да! Поезжай-ка, ты в магазин одна, оставь мне Олежку, я с ним посижу.  Это, чтоб ты, вместо себе, ему не накупила ненужных вещей.
- Спасибо, что вы готовы сидеть с моим малышом.  И я вас попрошу, когда поеду за путёвкой в ясли этому непоседе. Но не сейчас.  В «Детский Мир» я всё же с ним поеду.  Вдруг встречу вещь на него, от которой не смогу отказаться.
- Может мне с тобой поехать?  Всё же ты в Москве недавно.  Как ехать не знаешь.
- Знаю, - Калерия улыбнулась. – По нашему переулку дойду до улицы Алексея Толстого, там сяду на автобус № 107 и доеду до «Детского Мира» - он идёт туда.
- Откуда знаешь, что этот автобус идёт, куда тебе надо?
- Ещё в первый день гуляла с Олежкой и набрела на этот маршрут. Удивилась – близко от дома остановка автобуса.
- Да.  Тебе повезло.
- Я, может быть, не заметила бы остановки, да тут автобус подошёл, и я прочла сбоку, на автобусе, куда он ездит. Не только до «Детского Мира», но и к «Бородинской панораме».
- Вот-вот.  А это разные концы Москвы. С этой стороны, что от нас остановка – наверное, ты этот автобус и видела – идёт, точно, к «Бородинской панораме».  А в «Детский мир» надо садится на противоположной стороне.
- Да что вы!  А я бы села именно с нашей стороны, - огорчилась Реля. – Спасибо, что сказали.  Ну, я поехала.  Интересно будет немного на Москву посмотреть, хотя бы из окна автобуса, если вот это чудо, - она кивнула на сына, сидящего на руках, - даст маме это сделать.
    - Смотри, чтоб тебя не обокрали в «Детском Мире».  Там такие ловкачи есть, что не успеешь оглянуться, как живо облапошат.  Это я и о карманниках говорю и о продавцах.  Всучат какую-нибудь с браком вещь.  Квитанцию обязательно бери, чтоб заменить в случае чего.
    - Этому меня и Симферополь научил – не обманут.
    - Поезжай, а то чудо твоё уже извертелось всё.  И как войдёшь в «Детский Мир» внимательно читай, что где продаётся, чтоб не ходить по этажам зря, - провожала её до дверей чужая мать.
    - «Не давала дочери замуж выйти гостями мужа, теперь, наверное, завидует, что у таких как я, «голячек», по гадким выкрикам моей бывшей свекрови, дети уже есть.  Но готова и мной командовать.   Что за страсть такая у некоторых женщин?  Или сидит дома – муж за неё работает, а у Марьи Яковлевны энергию девать некуда», - думала Калерия, идя к остановке автобуса.  Уже не разглядывала дома как в первый день – головная боль не давала.  И чудо, которое сидело на маминых руках тоже требовало больше внимания.
    - Что, милый, что?  Машина поехала?  Так в Москве много машин.  Это тебе не деревня, где мы жили у бабушки.  Да-да, много машин, много.  А вот собачка вышла погулять со своей хозяйкой. И собак в городе много.  Но они не как у бабушки, на цепи сидят, дом стерегут.  Эти собачки живут в квартирах, кушают всякие вкусности, лучше, чем некоторые люди. Барыни эти собачки. И ты не проси меня, когда подрастёшь, купить тебе такую. Во-первых, комната наша не позволит заводить собачку-барыню, во-вторых, нам и самим надо хорошо питаться, чтоб ты вырос здоровеньким – не до собачек нам будет.  А вон и остановка автобуса, но надо улицу перейти…
    В автобусе её чудный ребёнок вдруг заснул и дал маме немного посмотреть улицы, по которым пролегал маршрут автобуса.  Москва поражала своими необычными улицами, домами, но Реля чувствовала, что нескоро она сможет ходить по радиусам, разбегавшимися от Кремля и знакомиться с архитектурой, как она делала в Симферополе, Севастополе и Одессе. Как не странно, но эти мысли не огорчали.  Разве не лучше изучать Москву будет вместе с сыном?  А для этого надо, чтобы её ребёнок рос крепким и здоровым.

    «Детский Мир» поразил её.  Это был небольшой городок, наполненный товарами, которых она не видела в Симферополе. Городок в четыре этажа, обойти которые ей было нелегко, да Реля и не стремилась.  Она внимательно читала надписи и шла туда, куда ей подсказывала интуиция.  Не надо пока ненужных игрушек, которых у Олеженьки много.  Они с Николаем, по приезде, на седьмой день ходили к Юре, товарищу мужа по службе и тот, от радости, вдруг одарил ребёнка чудными игрушками – среди них были и иностранные – сыну её хватит года на три, а дальше видно будет, что малышу покупать.  Юрий, видимо, приобретал всё это своим детям, но выяснилось, что жена его не способна родить, вот он и одарил Олежку.

продолжение >>>    http://www.proza.ru/2009/08/14/858