– Ксюша, – сказала мне мама перед Новым годом, – через две недели мы уезжаем жить в Якутию, к папе.
– А как же Новый год? – задумалась я.
– Будем встречать с папой.
– Я не могу уезжать. Ольга Ивановна назначила меня Снегурочкой на утреннике.
– Доченька, – брови мамы сложились домиком, – разве ты не соскучилась по папе?
– Соскучилась. Но как же Снегурочка?
Мама все-таки уволилась с работы. Целыми днями она перебирала вещи, упаковывая их в коробки. Я тоже собирала свои вещички, набивая ими школьный портфель.
– Мама, в Якутии есть японская жвачка? – разглядывала коллекцию фантиков от жевательной резинки, которой меня всегда угощал сосед дядя Вова, капитан дальнего плавания.
– Жвачка? – рассеянно спросила мама. – Наверное, есть…
–А фломастеры есть в Якутии? – не унималась я, перебирая нарядные цветные карандашики с белыми пластиковыми колпачками.
Контейнер нам загружали всем подъездом.
– Телевизор, – волновалась мама, – телевизор аккуратно ставьте! Заверните его в одеяло…
Три дня мы тряслись в холодном плацкартном вагоне до Нерюнгри. Потом восемь часов ехали на папином «Урале», с любопытством разглядывая сквозь стекла засыпанные снегом сосны. Потом… не помню, что было. Уснула.
В школьный класс мама не ввела меня, а втолкнула:
– Иди, не бойся.
– Здравствуй, девочка, – приветливо подошла ко мне закутанная в пушистую шаль учительница. – Как тебя зовут?
– Ксюша, – тихо ответила я.
– А меня зовут Еленой Сергеевной. Иди, вон туда, раздевайся.
На торцовой стене висели двадцать пять шубок и пальтишек. Из рукавов выглядывали разноцветные варежки, пришитые к длинным резинкам для надежности. Я тоже повесила на крючок свою шубку.
– Садись сюда. Рядом с Сашей Васильевым, – подвела меня Елена Сергеевна к парте. Затем продолжила прерванный моим появлением урок: –Дети, кто знает, какое сегодня число?
С десяток рук взметнулось вверх.
– Отвечает Юля Полякова.
– Сегодня одиннадцатое января тысяча девятьсот семьдесят седьмого года, – бойко ответила Юля.
Я достала из портфеля дневник и аккуратно положила на угол парты. За дневником были извлечены тетрадка и пенал. Секунду подумав, я вытащила прозрачную коробку с разноцветными фломастерами. Сашка Васильев, все время ерзавший рядом со мной на скамейке и что-то жевавший, с любопытством уставился на коробку. Как только прозвенел звонок на перемену, он, громко щелкнув чем-то во рту, спросил, кивнув на фломастеры:
– Чо это у тебя такое?
– Фломастеры, – гордо ответила я.
– Чо, чо? – нахмурил он лоб. – Хломастеры?
Я надменно хмыкнула.
– А что ты жуешь? – поинтересовалась в ответ.
– Серу, – похвастался Сашка.
– Серу? Из ушей?!.. – у меня глаза чуть не полезли на лоб.
Изумившись тому, что я не знаю серы, Сашка начал снисходительно объяснять:
– Сера, – это такая... сера. Если добавить сахару, то она будет сладкая.
Дома я сразу же заявила, что хочу серы.
– Ладно, – нисколько не удивился папа и, не спросив, что за сера, сказал: – Завтра поеду в лес, наберу смолы и сварим с тобой серу.
– Её варят? – моему удивлению в этот день не было конца.
Следующим вечером мы с папой, поставив на раскаленную печку металлическую кружку с водой, варили в ней сосновую смолу. Как только смола из золотисто-прозрачной стала шоколадно цвета и уплотнилась, отец снял кружку с огня.
– Готова твоя сера.
Остывшая сера была твердой и хрупкой, но, согревшись во рту, она размягчилась, и я начала её смачно жевать, подражая Сашке Васильеву. Сера была с горчинкой, наполняла мой рот ароматами леса, и я пыталась добиться, чтобы она стало щелкать, как щелкала у соседа по порте.
Наутро мороз завернуло за сорок. Я уже знала, что если мороз сорок пять градусов, то радио объявляет об отмене школьных занятий. Сегодня не повезло – не хватило одного заветного градуса.
– Надевай трое гамаш, – велела мне мама, собираясь на работу.
Повязав на меня поверх меховой шапки и шубы пуховый платок, прикрыв рот и нос шарфом, мама всунула мою ладошку, упакованную в две пары рукавиц, в ручку портфеля.
По длинной центральной улице, то и дело исчезая в плотном тумане, который не мог рассеять даже свет фонарей, я, как пингвин, двигалась к школе.
Круглая и большая железная печь, стоявшая в классе справа от входа, весело потрескивала дровами. Облепив ее, мы прижимали ладошки к ее теплым бокам, – отогревались. На переменах дворник приносил новые порции дров, громко бросая их на металлический лист у печки. Таявший снег, капал с поленьев, образуя лужицы. По классу разносился запах сосновой смолы.
Наша школа располагалась в двух зданиях. В одноэтажном деревянном учились малыши с первого по третий класс. Рядом с нашей «маленькой» школой стояла «большая», и там были все остальные классы. После второго урока, на большой перемене, мы наскоро одевались и шумно бежали по морозу в «большую» школу, – в буфет.
Буфетчица тетя Света, с сильно подведенными глазами и в неизменной песцовой шапке, возвышалась за покрашенной синей масляной краской стойкой буфета.
– Здра-а-а-аствуйте, те-етя Све-ета! – хором кричали мы.
– Здравствуйте мои хоро-ошие, – улыбалась она. – Готовим по восемь копеек на пирожок, и по три копейки за морс.
Ассортимент буфета никогда не менялся. Каждый день мы ели теплые румяные пирожки с брусникой и запивали их брусничным морсом. Какие это были вкусные пирожки! Из надкушенного края тонкой струйкой вытекал сладкий брусничный сок, заляпывая нам передники и брючки, а пышное тесто таяло во рту.
Через два месяца пришел наш контейнер. В воскресенье отец со знакомыми мужиками весь день очищал два длинных сосновых ствола от коры. Крепко связав их между собой и закрепив на макушке одного из стволов что-то сложное, они подняли это сооружение над нашей деревянной избушкой. Со всех концов города была видна наша единственная здесь телеантенна!
По субботам, всей школой мы выходили на субботник. Дворник и десятиклассники кололи дрова, мы, малыши, таскали дрова к поленнице, и там девочки старшеклассницы аккуратно дрова укладывали. Часам к двенадцати, когда мы потные и розовощекие заканчивали с дровами, буфетчица тетя Света выносила на улицу два деревянных лотка.
– Пирожки! Пирожки! – весело кричала она. И угощала вкуснейшими на свете пирожками с брусникой.
2009