...это было точно посередине между прошлым и будущим. Я сидел на прогнившем крыльце и курил вторую сигарету подряд, глядя на заросший крапивой сад. Перила крыльца, укрепленные уродливыми почерневшими досками, внизу упирались в трухлявый пень. Когда-то это была сосна с золотистой корой, искрящейся на солнце. Когда-то, когда я был маленький, я еле-еле обхватывал ее руками. Бабушка гремела посудой на террасе, а я сидел на перилах, упираясь спиной в твердое упругое тело дерева, зарывшись глазами в пахнущие пылью страницы, и бегал на четырех лапах вместе с Белым Клыком Джека Лондона по заснеженным степям и холодным лесам, прятался в траве от команчей Марка Твена, вместе с инженером Гариным боролся со злодеями в фантастических историях Беляева, а крона сосны, потревоженная высоким летним ветром, шумела где-то там, далеко от Земли, и время от времени бросалась в меня шишками. Шишки чуть хрустели от удара о землю, и, словно лягушки, отпрыгивали в стороны. Некоторые шумно падали на ступеньки, крашеные красно-коричневой блестящей масляной краской, и на недолгие мгновения вырывали меня из моих загадочных миров. И тогда я смотрел ввысь, и взгляд мой сользил по коричневой смолистой коре, поднимаясь вверх к колышашейся кроне, и не было в мире ничего прекрасней этого сочетания темно зеленого, золотого, голубого и белого. После того, как дед умер, его жена, баба Аня, наняла рабочих и спилила сосну. Кажется, та бросала тень на ее огород...
Яблони... весь участок перед домом занимал чудесный яблоневый сад, и в те годы, когда яблони плодоносили, по осени ветки подламывались от бешеного количества золотистых прозрачных яблок, висящих на них. Дед находил где-то длинные рогатины и подставлял их под ссутуленные ветки. Когда антоновка наливалась, голову кружило от ее кисло-сладкого прозрачного запаха. Яблоки раздавали соседям, знакомым, продавали на рынок, мешками вывозили домой, делали пироги и компоты, варили варенье, закрывали в смешные трехлитровые банки и развозили их по городским балконам и погребам гаражей. Но их всегда оказывалось гораздо больше. После последней раздачи оставалось еще столько же. И тогда дед вынимал из сарая свою огромную блестящую соковыжималку и давил сок. В конце концов сок получался темно-коричневый и ни грамма сахара не было в этой адской жидкости. Залпом выпить стакан такого сока мог только сам дед, другие же, совершив один глоток, дрожали всем телом и забывали о жажде как минимум на несколько часов. Я сам помню это ощущение, когда как будто тысяча солнц одновременно взрывается в голове, и по началу даже слезятся глаза, а потом наступает чувство умиротворенности и гармонии, долго еще не выходящее из тела. Сок тоже закрывали в банки и прятали в погреб в той комнате, где я спал, и ночами мне казалось, что банки переговариваются там, в темноте, между собой и сами приятно морщатся от кислоты содержимого. В погребе сок стоял по несколько лет и никогда не портился. После того, как дед умер, я уже нигде и ни разу такого сока не пробовал.
Этот год снова выдался яблочным. Я сидел на крыльце и курил третью сигарету подряд, а передо мной лежали на земле две огромные обломившиеся ветки размером с добрую половину дерева, еще живые, поросшие недозрелыми яблоками. Чуть позже мы с дядей Сережей надергаем с этих веток два пухлых мешка яблок, и у меня будет странное ощущение, что я ворую эти яблоки и не достоин даже прикасаться к ним. А пока я курю третью сигарету и вижу, как дед ходит по заросшему крапивой саду, глядит на белые осколки хрупких обломавшихся веток, приподнимает их за зеленые лапы с земли и немного покачивает головой, укоризненно бормоча под нос своим непутевым потомкам: "Эх, нехорошо... Такое чудо загубили..."
Дом был построен прямо посреди участка больше семидесяти лет назад. Добротный двухэтажный бревенчатый сруб со временем оброс по углам четырьмя террасами и был поделен пополам. Нашей семье досталась светлая половина с садом. Бабушка Аня с дедом Ильей жили на первом этаже в половине этой половины, а вторую четверть поначалу сдавали, вплоть до того момента, как я родился. Родители отвозили туда нас с бабушкой Женей на все лето. Бабушка не пускала меня далеко от дома, и я вечно томился от скуки, лежа во дворе с книгой на лавке, мастеря что-нибудь из фанеры или смотря бабушкины сериалы. Среди недели мы иногда звонили родителям. Это были долгие походы по полдня в Электропоселок, там стояла красно-белая будка со стальным телефонным аппаратом внутри, у которой всегда собиралась очередь. Мы долго стояли в этой очереди, а потом забивались вдвоем в маленькую кабинку и счастью моему не было предела, когда бабушка передавала мне трубку, от которой пахло винилом, а из динамика сквозь треск и шипение я слышал мамин или папин голос. Я готов был рассказывать им часами, но двушек было мало и обычно разговор обрывался довольно быстро. Я неделями копил двушки на эти разговоры.
Еще из Электропоселка ходил старый желтый автобус до станции Малаховка. Внутри этого автобуса стоял специальный автомат, в который нужно было бросить монетку и открутить нужное количество билетиков. Билетики никогда никто не проверял, но почему-то было совершенно невозможно ездить в этом автобусе "зайцем". Я изо всех сил держался за бежевые ребристые поручни и смотрел в окно, по которому били ветки клена, разросшегося на полдороги. Поездка в Малаховку всегда была великим событием, поэтому всю дорогу начиная с того места, где автобус очерчивал большой круг на развороте, и до самой станции, я внутренне ликовал. Сидячие места в этом автобусе всегда были заняты, потому что хоть он и ходил раз в два часа, и можно было прийти заранее, при входе внутрь пожилых людей следовало пропускать. Я помню, что я тогда очень стремился стать пожилым, потому что мне казалось, что нет большего счастья, чем ехать в этом вот автобусе и сидеть у окошка на пухлой коричневой подушке, чуть подпрыгивая на кочках. Тогда это был единственный автобус в мире, и это был самый лучший автобус из всех, в которых я когда-либо ездил позже.
В Малаховке было очень интересно. Жаль, бабушка всегда таскала меня за собой, крепко держа за руку. Вдоль железнодорожной станции стояли разные люди. Перед ними прямо на земле были расстелены пыльные тряпки, а на тряпках лежали разные железные детали, детские игрушки, трусы и носки, всякие там радиосхемы, шины, инструменты и прочая фигня. Был там всегда один дядька, который продавал оранжевый мопед "Карпаты". Ох, как хотел я тогда этот мопед!
А еще был там продовольственный рынок, при входе на который продавали цыплят и кроликов. Кролика мне почему-то никогда не хотелось. А вот с цеплятами вышла история. Однажды мы поехали в Малаховку с отцом. Конечно, бабушка тоже обязательно что-нибудь мне покупала в магазине - игрушку, конфету, пилки для лобзика - но всегда ставила меня перед выбором. А выбрать надо было обязательно что-то одно. Отец же покупал всё, на что я показывал пальцем, без разбору, поэтому с ним было ездить гораздо интереснее. В этот раз мы забрели на продовольственный рынок за какими-то там сливами, и я намертво прилип к темно-коричневой курице, вокруг которой в картонной коробке хаотично крутились маленькие желтые солнышки. Отец пожал плечами и разом купил всю коробку. Я очень хотел взять всех вместе с курицей-мамой, но мама не продавалась. В итоге по возвращению отец получил троекратных ****юлей от всей женской половины семейства, а дед почесал лысый затылок, пошел в свою зеленую мастерскую, принес какие-то инструменты и за час они с отцом сколотили решетчатый дом для новых постояльцев и пристроили его к нашей терраске. Крыши у дома не было, и я мог целыми днями наблюдать за тем, как цыплята возились в пыли и сбивали друг друга с ног пушистыми боками. Зимой эти уже изрядно подросшие белые недоптицы активно срали на нашем городском балконе, петухи, которых в партии оказалось больше половины, в пять утра будили соседей, а кто-то из кур даже нес яйца. Отец выпивал по два сырых яйца за присест и рассказывал истории о том, как в те еще времена, когда ничего в магазинах не было, они в какой-то деревне распили с мужиком пять литров самогона под два десятка свежих яиц, а мать вечно ругала его за это какими-то непонятными словами "холестерин" и "оболдуй". Странно, но несмотря на всё недовольство со стороны женской половины, с этого года мы постоянно держали кур. Для них даже построили из старого железа и проволоки большой курятник. Вон он, полуразвалившийся и пустой, стоит еще, опершись на холодную стену гаража. Я смотрю на него и курю четвертую сигарету подряд.
На втором этаже были две комнаты и терраска. Одна комната моего отца, другая - дяди Сережи. Сами они приезжали на дачу редко, но иногда летом в деревне жил мой старший двоюродный брат Андрюха. Его присутствие всегда было искренней радостью для меня. Андрюха постоянно находил какие-то замечательные штуковины и придумывал разные интересные затеи. С ним мы раскопали в старом сарае патифон с пластинками и самовар, и изредка, когда у него было настроение, пили в беседке чай на еловых шишках и слушали Шаляпина. Как-то Андрюха решил заняться фотографией, и мы сутками просиживали в комнате дяди Сережи в свете красной лампы, пинцетом таская из проявителя черно-белые карточки, на которых со временем проступали размытые лица наших друзей, родителей и знакомых. У дяди Сережи на втором этаже стояло несколько коробок с разноцветными радиодеталями, я любил копаться в них и раскладывать их по цвету или форме. А у моего отца в комнате лежали стопки старых журналов про автомобили, и мы читали их днями напролет и искали по углам участка недостающие номера. Какое-то время Андрюха работал в аэропорту Быково, и я каждый день с нетерпением ждал его приезда. Он привозил с собой какие-то черные трубки, отломанные от старых самолетов, и если растереть такую трубку в порошок, завернуть в газету и поджечь, через какое-то время "бомба" взрывается и выпускает вверх огромный клуб дыма. Ох и гонял нас дед за все эти эксперименты! Больше, конечно, Андрюхе доставалось. Тогда нас делили пополам и сажали под домашний арест, что, впрочем, нисколько не умеривало нашего пыла ко вселенским познаниям.
Зачем я здесь? Ах, да... Два года назад соседний участок со второй половиной дома купили. Новый владелец решил снести свою часть и построить новое здание. Несколько недель назад дом распилили, сейчас на соседской половине полным ходом идут архитектурные работы. Вместо низкого покосившегося забора поставили новый, высотой два с половиной метра, и места как-то сразу стало ощутимо меньше. Бабушка Аня наконец-то дала добро на передачу собственности своим сыновьям, старшему, моему отцу, и младшему, дяде Сереже, для того, чтобы они представляли ее интересы в суде и решали все вопросы, связанные с домом. Сейчас мы поедем оформлять бумаги, и пока отец объясняет бабушке, что и как она должна сказать нотариусу, я сижу на крыльце старой веранды, смотрю на полуразвалившиеся столбы и липовые деревья, на которых только и держатся шаткие доски забора, на куцые ветки малины среди зарослей жирной крапивы, на сломаную яблоню и на трухлявый пень. Да старый дед Илья еще бродит по зарослям и не находит себе места в этом новом сумасшедшем мире, в котором негде приютиться его антоновке и старому деревянному дому.
Когда-то здесь было всё по-другому. Когда-то на клумбах росли цветы. Когда-то мы гоняли по участку на великах. Когда-то я бил стекла, а Андрюха ловко вставлял их до приезда родителей, чтобы они не сердились. Когда-то наши бабушки собирали липовый цвет и заваривали душистый чай. Когда-то в гараже плавали загадочные запахи бензина и масла, отец гремел гаечными ключами, меняя рессоры на белоснежной Волге. Когда-то на праздник Святой троицы бабушка Аня втыкала под белые резные наличники березовые ветки. Когда-то вся семья собиралась вечерами по выходным на террасе, все ели, пили и разговаривали, а потом бабушка Женя приносила пирог с черникой, и его уже никто не мог есть, потому что еду у нас в семье всегда готовить умели и кормили всех до отвала. Когда-то давно.
Я сбиваю указательным пальцем пепел с пятой сигареты. Сейчас. Где-то здесь и прямо сейчас, время сдвигается на чуть-чуть и спрыгивает, наконец, с середины между прошлым и будущим, становясь на секунду ближе к будущему. И я вижу людей, высаживающих на доброй земле деревья, строящих дом, один дом на всех под одной высокой крышей. Они прокладывают дорожки темно-красной плиткой, и вот уже вдоль этих дорожек растет зеленая трава, и снова сосны колышатся от ветра в прозрачном глубоком небе, слышатся детские голоса, кто-то гремит посудой на кухне и вкусно пахнет почти готовым обедом. Где это место? Кто эти люди? Есть ли я среди них? Пока не знаю. Но если все-таки есть, то в большом саду перед домом обязательно цветут своим буйным цветом антоновские яблони.