Мама
А праздник, быть может, - только ожидание его…
Андрей Битов «Автобус».
- Мама, ой, мама, ты такая красивая! А я никогда такая не буду, - вздыхая, восхищённо говорит мне Машка.
- А зачем тебе быть как я? Ты будь как ты! – отвечаю почти мгновенно. А сама думаю: «это же надо же, чтобы моя, моя родная девочка, мною рождённый человечек до такой степени был бы на меня не похож! Ну вообще – как бы сама по себе девочка»…
Моей маме всегда очень хотелось быть красавицей. Я это точно знаю. Невыносимо ей этого хотелось. Помню, как она часами наряжалась, красилась, причёсывалась, а потом - подолгу стояла возле зеркала. Вглядывалась-всматривалась в своё отражение. Напряжённо ждала чего-то…
А я, сидя рядом, любовалась ею и не понимала: зачем, для чего это ей нужно быть ещё красивее? Я любила её. А ведь, когда любишь, то тот, кого ты любишь – прекрасен. И это – совсем другая категория. Окончательная. Лучше, чем прекрасен, быть уже нельзя, как ни старайся.
Мне в ней нравилось всё. Большие круглые карие глаза… С длинными чёрными и прямыми ресницами. Как ни у кого. А она – всё перед тем же зеркалом – брала и вытягивала их, превращая в раскосые. И они сразу становились как у меня. А я столько уже в жизни натерпелась из-за моих узких глаз, столько уж раз меня дразнили добрые дети – и во дворе и в школе!
И ножки. У неё они были такие… такие не слишком, может быть, ровные, но – зато! – длинные и красивые! Не то, что у бабушки, у её мамы! Бабушка у нас маленькая, круглая и коротконогая. А мама – другая. А я ещё маленькая. Со мной ещё не ясно – в кого я буду… Может, тоже не вырасту. И никогда не решусь одеться так, как она… А мама носит платьица и юбочки короткие, смелые и модные.
И я даже и не мечтала стать такой же, как мама. У нас в семье она – самая-самая. А мы – так. При ней. Наблюдаем и восхищаемся…
Прямые, густые и длинные волосы она постоянно завивала. И тогда они крупными и тугими локонами падали ей на плечи. Она была хороша – с распущенными тёмными волосами, с огромными глазами и в туфельках на высоком звонком каблуке.
Она уходила и приходила. То на работу, то с работы, то в гости, то из гостей, то в кино, то просто - погулять… Иногда даже брала меня с собой… Говорила, серьёзно и строго глядя мне в глаза:
- Слушай, не называй меня мама, ладно?
- А почему?
- А потому. Говори просто – Надя. Хорошо?
- Хорошо…
А вот счастья что-то не было…
Я это давно заметила. Не было его и всё тут.
Красивые мамины глаза часто были грустными. Такими грустными, что мне её становилось очень-очень жалко. И смотрела она всё больше куда-то в сторону, а, вернее, – внутрь, в себя. Но она никогда не плакала. Во всяком случае, при мне. И не при мне, я думаю, – тоже.
И руки у неё были необыкновенными. Я, не отрываясь, смотрела, как она вяжет. Как легко и виртуозно справляется она со всем этим чудом – с двумя колючими спицами и с огромным мотком шерсти или пряжи… Она вязала постоянно. Сидела в кресле, слушала музыку и вязала, смотрела телевизор и – одна лицевая, две изнаночных – вязала, почти не замечая того, что делают её руки. Разговаривала со мной, а сама продолжала плести из мягких и послушных ниток задуманный ею узор.
Иногда я случайно неудачно задевала клубок в тот момент, когда вязание лежало на кресле, ожидая маминых рук, и – распускала целый кусок…
- Мама, извини, я тебе тут всё испортила! – говорила я, боясь, что мама расстроится и что будет меня ругать.
- Да, вижу, распустилось здесь немного… - и она, невозмутимо и даже как-то с радостью бралась исправлять мою ошибку…
Вязать, распускать, перевязывать, давая новую жизнь старым вещам, умела она превосходно…
Потом я тоже всему этому научилась. И иногда целыми днями мы сидели с мамой в её комнате, каждая со своей парой спиц, болтали и получали неописуемое удовольствие от того, что мы вместе.
- В столовой, в больнице для дистрофиков, раздаётся крик: «Доктор, а на скольких кашу дали?» . «На одного!». «А что со мной муха ест?» Только мама могла рассказать анекдот так, что мне становилось и смешно и грустно одновременно. Она мгновенно становилась тем, о ком она рассказывала, лишь слегка изменяя интонацию и выражение лица. Трогательно-беззащитной была она в эти минуты. Такой же, на самом деле, она была и всегда. Там, внутри, в душе…
- Одна женщина взялась как-то раз вязать пальто, а связала рейтузы. Не смогла понять, почему у неё так получилось и - сошла с ума.
- Что-то не смешно. Откуда это?
- Из жизни, Соня.
Нитки в доме никогда и ни за что не должны были заканчиваться. Кусочек шерстяного полотна на двух стальных палочках всегда должен был ждать маму в одном из двух низеньких, оставленных отцом после развода, недорогих и не новых кресел.
Высокие и не очень, стройные и сутулые, молоденькие мальчики, зрелые мужчины и уже почти дедушки, весёлые и добрые, угрюмые и неприветливые, с мороженым, с цветами, с тортом и без, вообще без ничего, даже без «здравствуйте», на одну ночь и на несколько недель, а иной раз – даже и месяцев… Появлялись постоянно в нашем доме.
Я не стремилась знакомиться с каждым из них. И старалась не слишком привязываться к тем, кто мне искренне нравился. Очень скоро я поняла, что никто никогда не останется с нами навсегда.
Похоже, что однажды, когда мама была моложе, даже чем я сейчас, ей открылась одна страшная и справедливая тайна… И с тех пор она начала мстить сама себе за то, что не быть ей в этой жизни по-настоящему счастливой…
Бросаясь из одних объятий в другие, она, казалось, всё равно упрямо искала что-то… Но не находила.
И сама как-то терялась постепенно…
Я ничем не могла ей помочь. Ей меня было слишком много, но и слишком мало…
Одно время она писала стихи… Красивым-красивым почерком и непонятными для меня словами. Иногда она их читала. Грустным и тихим голосом. Тогда мне хотелось плакать и больше не слушать…
На тех же страницах, между строк и между слов мама рисовала. Цветы. На длинных и тонких стеблях. Просто ручкой, той же самой, которой и писала. Я, как ни старалась, не могла нарисовать так же красиво, как и она. Такие неземные цветы может создать только тот, кто очень хотел бы куда-то отсюда прочь и – навсегда. А мне дома было неплохо. Я была слишком мала, чтобы это понять.
- Мама, а ты ведь однажды умрёшь, - не имея сил вздохнуть от нахлынувшего на меня ужаса, спросила я однажды.
- Да, - просто и с улыбкой ответила она.
- А как же я? Как же я потом буду одна? Без тебя? Мама!
- Ты не бойся. Всё будет так, как ты решишь. Я тебе обещаю. А пока я буду жить…
Помню, что эти слова тогда меня успокоили.
Её не стало намного раньше, чем кто-либо вообще мог предположить…
И мне никогда не удастся с этим смириться.