Дипломатия Демосфена и Атея

 

Рисунок представляет отражения истории Скифии «украинской наукой» и объективными исследованиями.

Дипломатия Демосфена и Атея

В результате исторических побед над Ассирией, Мидией и затем Великой Персией Скифия достигла огромного влияния в античном мире той поры. Археологический следы скифов доходят до земель нынешней Франции, встречены в других отдаленных местах.
Это влияние сказывалось и на успехах Боспорского царства, которое нередко – как и античные города Северного Причерноморья – попадало под опеку скифов.
Более того, в войсках Персии оказывалось немало выходцев из Скифии, особенно саков.
Саки были на всех персидских кораблях времен Ксеркса, вероятно, с целью не допускать трусости и предательства со стороны экипажей. Но скифы служили – к примеру – и Афинам.
В одном из  списков  павших воинов около 459 г. упоминаются "лучники (tocsovtai) Фрин, Тавр, Феодор, Алексимах" (IG, I2, № 929 = Ditt. Syll.3, I, № 43 = ML, № 33, стк.67-70); в общем перечне павших около 425/4 г. "чужеземцами" (csevnoi) обозначены "лучники Филипп, Навпакт, Дексий, Мнесагор, Гераклид, Герофил, Онесим, Гиерокл, Анакси[...]" (IG, I2, № 949 = Ditt. Syll.3, I, № 77); наконец, в перечне павших в битве при Киноссеме в 412/1 г. стоят "лучники-соратники (pavredroi) Сострат" (и другие, чьи имена не сохранились) (IG, I2, № 950). Э.Д.Фролов Скифы в Афинах
http://www.centant.pu.ru/centrum/publik/frolov/frol0201.htm
Победы скифов способствовали развитию ряда стран, включая Македонию (по версиям лингвистов, например – Л.А.Гиндина, пращуры македонян отчасти происходят именно из округи «Великого Дона»).

И вот здесь просто процитируем источник, на который наш официоз упорно жмурит глаза. ЮСТИН  Эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа»
http://his.1september.ru/2002/01/3.html

«Глава 3 Александр Великий (не тот, на которого Вы подумали:П.З.)

Между тем персидский царь Дарий был вынужден позорно бежать из страны скифов, и, чтобы его не стали презирать за его военные неудачи, он послал с частью своих войск Магабакса для покорения Фракии и других царств в этой местности; к ним Дарий намеревался присоединить, как незначительную придачу, и Македонию. Магабакс в короткий срок выполнил приказание царя, а к македонскому царю Аминте отправил послов и потребовал выдать себе заложников в обеспечение мира на будущие времена. Послы были приняты [царем] радушно. Во время пира, всё больше пьянея, они стали просить царя, чтобы на этом пышном пиру он доказал им и свое дружественное отношение к ним и пригласил пировать вместе с ними своих жен и жен своего сына, так как у персов это считается залогом и знаком заключения союза гостеприимства.
Женщины эти пришли на пир. Когда же персы крайне нагло стали их тискать, сын Аминты Александр попросил отца, чтобы тот из уважения к своему возрасту и достоинству ушел с пира, и обещал отцу, что он положит конец выходкам гостей. Когда Аминта ушел, Александр отозвал с пира якобы на короткое время тех женщин под тем предлогом, что хочет нарядить их еще изящнее и привести назад еще более очаровательными. Но женщин он подменил молодыми людьми, пышно одетыми в женские наряды, и приказал им унять наглость послов кинжалами, спрятанными под одеждой.
Все послы были убиты. Магабакс об этом ничего не знал; но так как послы не возвращались, он послал в Македонию с частью своего войска Бубара, полагая, что это будет легкая и незначительная военная экспедиция, и считая ниже своего достоинства самому вести войска, чтобы не обесчестить себя, сражаясь с таким презренным племенем. Но Бубар, раньше чем началась война, влюбился в дочь Аминты, забыл о войне и, отложив всякую вражду, женился и стал свойственником [царя].

Глава 4

После ухода Бубара из Македонии царь Аминта скончался. Сыну его и преемнику Александру [правил ок. 495—450 гг. до н.э.] родство с Бубаром не только обеспечило мир во время правления Дария, но Бубар расположил в его пользу и Ксеркса настолько, что когда тот, подобно буре, пронесся над Грецией, он даровал Александру власть над всей областью между горами Олимпом и Гемом. Но Александр увеличил свои владения не в меньшей степени благодаря своей собственной доблести, чем благодаря щедрости персов. Затем по порядку наследования царская власть перешла к Аминте [393 — 370 гг. до н.э.], сыну брата Александра — Менелая. Этот царь был также замечателен своей энергией и обладал всеми достоинствами полководца.
От Евридики у него было три сына: Александр, Пердикка и Филипп, отец Александра Великого Македонского, и дочь Евриноя; от Гигеи же у Аминты были сыновья Архелай, Арридей и Менелай. Аминта вел тяжкие войны с иллирийцами и олинфянами. Он также мог погибнуть от коварных козней своей жены Евридики, которая договорилась со своим зятем о том, что выйдет за него замуж, убив мужа, а царство передаст ему, своему любовнику; однако дочь донесла и о прелюбодеянии своей матери, и о ее преступном замысле. Избавившись от стольких опасностей, Аминта скончался в глубокой старости, передав свое царство старшему из своих сыновей — Александру.

Глава 5

В начале своего царствования Александр откупился от войны с иллирийцами, договорившись с ними о размере выкупа и дав им в заложники брата своего Филиппа. Спустя некоторое время он установил дружеские отношения и мир с фивянами, отдав им в заложники того же Филиппа. Это обстоятельство оказало огромное влияние на развитие выдающихся природных способностей Филиппа, ибо он пробыл три года в качестве заложника в Фивах; в этом городе, где господствовала древняя суровость нравов, в доме величайшего философа и полководца Эпаминонда он еще мальчиком получил прочные основы воспитания. Спустя немного времени Александр пал жертвой козней матери своей Евридики, которую Аминта, уличив в преступлении, некогда пощадил ради своих детей от нее, не зная в то время, что она станет убийцей этих же детей. Брат Александра Пердикка равным образом оказался жертвой ее преступных козней. Поистине отвратительно, как эта мать в угоду своей похоти лишала жизни тех самых детей, жалость [отца] к которым спасла ее от кары за ее преступления. Убийство Пердикки кажется тем более гнусным, что у матери даже ее малютка-сын не вызвал чувства сострадания. Поэтому Филипп долгое время правил не как царь, а как опекун ребенка. Но когда стране стали грозить всё более страшные войны, а ждать, пока подрастет дитя, было бы слишком долго, Филипп под давлением народа принял царскую власть.

Глава 6

Когда Филипп принял власть, все возлагали на него большие надежды, как вследствие собственных его дарований, которые предвещали в нем великого человека, так и вследствие старинного прорицания, которое гласило, что в царствование одного из сыновей Аминты царство македонское пышно расцветет. Преступления матери оставили в живых только одного из всех тех, на кого могли возлагаться эти надежды. В начале его правления этого новичка [на престоле] многое удручало: гибель преступно умерщвленных братьев, и множество врагов, и страх перед кознями, и нищета истощенного постоянными войнами царства. С разных сторон множество народов одновременно, точно составив какой-то заговор против Македонии, пошли на нее войной.
Так как Филипп не мог одновременно справиться со всеми, то он решил, что надо избавиться от них поодиночке: одних врагов он успокоил заключением с ними договора, от других откупился деньгами, а на более слабых напал и победой над ними ободрил своих павших духом воинов и заставил врагов изменить их презрительное отношение к нему. Прежде всего он сразился с афинянами, победил их при помощи военной хитрости и, хотя мог убить их всех, но, боясь навлечь на себя более грозную войну, отпустил их невредимыми и без выкупа. После этого Филипп перенес войну в Иллирию и истребил там многие тысячи врагов, [а также взял знаменитейший город Лариссу]. Отсюда он внезапно напал на Фессалию, где ничуть не ожидали войны, причем напал не из жадности к добыче, а потому что страстно желал присоединить к своему войску мощную фессалийскую конницу; и создал единое непобедимое войско из пехотных и конных полков.
 В то время, как дела Филиппа шли так успешно, он взял себе в жены Олимпиаду, дочь Неоптолема, царя молоссов. Устроил этот брак опекун девушки, ее двоюродный брат по отцу, царь молоссов Арриба, женатый на сестре Олимпиады — Троаде. Для Аррибы это было причиной его падения и всех его несчастий. Арриба рассчитывал, что благодаря свойству с Филиппом он увеличит свое государство, но этим самым Филиппом он был лишен своего собственного царства и состарился в изгнании. После того как Филипп повел так свои дела, он уже перестал довольствоваться тем, чтобы отражать нападения врагов, а, напротив, сам стал совершать нападения. Когда он штурмовал город Мотону и сам шел впереди войска, пущенная со стены стрела пронзила ему правый глаз. От этой раны он не стал ни менее воинственным, ни более суровым по отношению к своим врагам; так что, когда он спустя некоторое время по просьбе врагов заключил с ними мир, он показал себя по отношению к побежденным не только умеренным, но даже милосердным.

КНИГА VIII  Глава 1  Филипп

Греческие государства, из которых каждое стремилось властвовать [над другими], в конце концов все лишились власти. Без удержу стремились они погубить друг друга и, только уже оказавшись под гнетом, поняли, что потери каждого в отдельности означали гибель для всех. Ибо македонский царь Филипп подстерегал их, как будто на дозорной башне, строил козни против их свободы, разжигая соперничество между государствами и приходя на помощь слабейшим; так он в конце концов поработил и побежденных, и победителей [и подчинил их] своей царской власти. Причиной и источником этого несчастья оказались фивяне: когда они одержали верх [над другими], они потеряли разум от своей удачи и на общем собрании [представителей] греческих государств они обрушились с обвинениями на побежденных лакедемонян и фокидян, как будто те недостаточно искупили свои провинности, перенеся столько убийств и грабежей. Лакедемонянам было вменено в вину, что они заняли фиванскую крепость [Кадмея] во время перемирия, а фокидянам — что они опустошили Беотию, фивяне якобы желали после бедствий войны снова придать силу законам. Так как решение суда было вынесено согласно воле победителей, то обвиняемые были присуждены к столь большому штрафу, что уплатить его они оказались не в состоянии. Поэтому фокидяне, лишившись и земли, и детей, и жен, и придя в полное отчаяние, выбрали себе в вожди некоего Филомела и захватили храм Аполлона в Дельфах, точно разгневались на самого этого бога. После чего, имея в изобилии золото и деньги, они начали войну против фивян с помощью наемных войск. Хотя все проклинали фокидян как святотатцев, однако гораздо большую ненависть, чем фокидяне, навлекли на себя фивяне, которые довели фокидян до этого. Поэтому фокидянам прислали вспомогательные отряды и афиняне, и лакедемоняне. При первом столкновении Филомел захватил лагерь фивян. В следующем сражении Филомел пал, сражаясь во главе своего отряда в самой гуще боя, и своей нечестивой кровью смыл грех святотатства. На его место вождем был избран Ономарх.

Глава 2

Для борьбы с ним [Ономархом] фивяне и фессалийцы не захотели выбрать себе вождя из числа своих сограждан, опасаясь, что, если он окажется победителем, его власть будет для них нестерпима; [поэтому] они выбрали Филиппа Македонского и добровольно подчинились чужестранному господству, побоявшись господства своих [сограждан]. Филипп, будто бы являясь мстителем не за фивян, а карая святотатство, приказал всем своим воинам надеть лавровые венки и вступил в сражение как бы под предводительством самого бога. Фокидяне, увидав венки из лавра, посвященного богу, трепеща от сознания своего преступления, побросали оружие и обратились в бегство, кровью своей и смертью заплатив за оскорбление святыни. Трудно поверить, какую славу стяжал себе благодаря этому Филипп среди всех народов. Вот, говорили, кто наказал за святотатство, кто отомстил за оскорбление святынь; он один совершил то, что должен был сделать весь мир, — покарал святотатцев. Рядом с богами достоин стать он, выступивший в защиту их величия. Однако, когда афиняне услыхали об исходе войны, они немедленно, чтобы Филипп не вступил в Грецию, заняли Фермопильское ущелье, как некогда, когда наступали персы; но совсем не та была уже их доблесть, и защищали они не то, что тогда; ведь тогда они выступили на защиту свободы Греции, а теперь в защиту открытого святотатства; тогда они хотели охранить храмы от разграбления врагами, а теперь решили защищать тех, кто ограбил храм, от [грозившего им] мщения. Они явились покровителями преступления, тогда как [для них] было позором, что мстителями за него оказались [не они сами, а] другие. Афиняне, видно, забыли, как в трудные времена они пользовались советами этого божества, сколько войн закончили победоносно под его водительством, сколько городов основали по его указаниям, какой мощи достигли на суше и на море, [забыли], что никогда не предпринимали ничего ни в общественных, ни в частных делах без содействия божественной его силы. И эти умы, изощренные всеми науками, облагороженные наилучшими законами и учреждениями, допустили такое страшное преступление, что впоследствии они не имели уже никакого права в чем бы то ни было упрекать варваров.

Глава 3

Но и Филипп не проявил себя более благопристойным по отношению к своим союзникам. Он точно боялся, как бы не оказаться превзойденным врагами в делах святотатства. Те самые государства, у которых он еще недавно был вождем, которые воевали под его начальством, которые поздравляли и его и себя с общей победой, он захватил и разграбил, как [лютый] враг; жен и детей всех граждан Филипп продал в рабство, не пощадил ни храмов бессмертных богов, ни других священных зданий, ни богов-пенатов общественных и частных, под кров которых он так недавно входил как гость. Поистине казалось, что он не столько был мстителем за святотатство, сколько добивался свободы для себя совершать святотатство.
Потом, как будто совершив великие подвиги, он переправился в Каппадокию. Ведя здесь войну с тем же вероломством, взяв хитростью в плен и перебив ближайших царей, он всю эту область подчинил власти Македонии. Затем, чтобы уничтожить толки о своем вероломстве, которым, как тогда считали, он превосходил всех, он разослал по царствам и богатейшим городам своих посланцев, которые должны были распространять слухи, что царь Филипп за большие деньги сдает подряды на строительство городских стен, святилищ и храмов, и через глашатаев вызывать [к нему] предпринимателей. Когда же те приезжали в Македонию, их задерживали там путем различных проволочек, а они, боясь царя, потихоньку уезжали обратно.
После этого Филипп напал на Олинф. Дело в том, что олинфяне из сострадания дали у себя убежище двум братьям Филиппа, рожденным от его мачехи, после того как еще один их брат был царем убит. Филипп хотел убить и этих двух, так как они могли притязать на царскую власть. И вот по этой-то причине он разрушил древний и знаменитый город, а братьев предал давно предрешенной казни и насладился как богатой добычей, так и желанным для него братоубийством.
Затем, как будто всё, что бы ему ни вздумалось, ему было дозволено, он захватил золотые рудники в Фессалии и серебряные — во Фракии, а чтобы ничего не оставить не нарушенным, ни один закон ни божеский, ни человеческий, он занялся еще и морским разбоем. В это время случилось так, что два брата, фракийские цари, выбрали Филиппа судьей во взаимных их спорах, но не потому, что считали его справедливым, а потому, что каждый боялся, как бы Филипп не пришел на помощь одному из них. Но Филипп, как было у него в обычае, неожиданно для обоих братьев прибыл на третейский суд, как на войну, во главе войска, и у обоих братьев отнял их царства, поступив не как судья, а как коварный, преступный разбойник.

Глава 4

Пока это происходило, к Филиппу явились афинские послы просить мира. Выслушав их, Филипп и сам направил в Афины послов договориться об условиях мира. Здесь и был заключен мир, выгодный для обеих сторон. Из других греческих государств также прибыли посольства, движимые не любовью к миру, а страхом перед войной. Фессалийцы же и беотяне, всё более разъяряясь,стали просить царя, чтобы он открыто выступил в качестве вождя [всей] Греции в поход против фокидян. Они пылали такой ненавистью к фокидянам, что, забыв о своих поражениях, предпочитали сами погибнуть, лишь бы погубить их, предпочитали терпеть уже испытанную ими жестокость Филиппа, только бы не пощадить своих врагов. Напротив, послы фокидян при поддержке афинян и лакедемонян просили, чтобы царь не начинал против них войну, за отсрочку которой они уже трижды уплачивали ему. Поистине позорное и сожаления достойное зрелище! Греция, еще и в то время первая среди всех стран мира и по силам своим и по достоинству, неизменная победительница царей и народов и еще тогда владычица многих городов, лежала простертой ниц перед чужим престолом и униженно просила то начать, то прекратить войну. Те, кто был оплотом всех стран мира, теперь все свои надежды возлагали на мощь чужестранца, раздорами своими и внутренними войнами доведенные до того, что пресмыкались перед тем, кто недавно еще был ничтожнейшим из их подопечных; и особенно усердствовали фивяне и лакедемоняне, которые раньше соперничали между собой из-за власти над Грецией, а теперь наперебой добивались милостей властелина. Филипп между тем, в величии своей славы, как будто относится с презрением к этим знаменитым городам и тем временем взвешивает, кому отдать предпочтение. Он тайно выслушивает просьбы обоих посольств; одним обещает избавление от войны и обязывает их клятвой никому не выдавать этого ответа; другим, напротив, говорит, что придет им на помощь. И тем и другим запрещает готовиться к войне и чего бы то ни было опасаться. Успокоив всех такими разноречивыми ответами, он занимает Фермопильское ущелье.

Глава 5

Тогда, поняв, что они стали жертвой коварного обмана, фокидяне первыми, трепеща от страха, взялись за оружие. Но уже не было ни возможности приготовиться к войне, ни времени, чтобы стянуть вспомогательные отряды; а Филипп грозил поголовным избиением, если они не сдадутся. Вынужденные необходимостью, они сдались, выговорив себе личную безопасность. Но договор этот оказался столь же надежным, как данное ранее обещание, что войны не будет. Повсеместно начались убийства и грабежи; у родителей отнимали детей, у мужей жен, из храмов похищали изображения богов. Одно только утешение оставалось этим несчастным — что Филипп обманул и своих союзников, обойдя их добычей, так что фокидяне не видели ничего из своего достояния в руках [греческих] своих недругов. Возвратившись в свое царство, Филипп, наподобие того, как пастухи перегоняют свои стада то на летние, то на зимние пастбища, начал переселять по своему произволу народы и [целые] города, смотря по тому, какую местность он считал нужным более густо заселить, а какую более редко. Жалости достоин был вид всего этого, как будто всё погибало. Не было, правда, страха перед врагом, не было воинов, рыщущих по городу, не было бряцания оружия, не было разграбления имущества и похищения жителей, но повсюду царила молчаливая печаль и скорбь людей, боящихся, как бы даже слезы их не были сочтены за сопротивление. Но скрытая скорбь еще тяжелее, и страдание тем глубже, чем менее проявляется. Переселяемые бросали [последние] взгляды то на могилы своих предков, то на древние свои пенаты, то на дома свои, где сами они родились и где рождали детей, сокрушаясь то о себе, что дожили до этого дня, то о детях своих, что они не родились уже после него.

Глава 6

Одни народы Филипп поселил у самой границы, чтобы они давали отпор врагам, других поселил в самых отдаленных пределах своего царства, а некоторых военнопленных расселил по городам для пополнения их населения. Так из многочисленных племен и народов он создал единое царство и единый народ. Устроив и приведя в порядок дела в Македонии, Филипп завоевал при помощи коварства и хитрости области дарданов и других соседей; но даже и родственников он не пощадил: так, он решил лишить престола эпирского царя Аррибу, связанного теснейшими узами родства с женой Филиппа Олимпиадой, а Александра, пасынка Аррибы, брата жены своей Олимпиады, красивого и чистого нравами юношу, Филипп вызвал в Македонию якобы по просьбе сестры. Всеми способами, то обещая юноше царскую корону, то притворяясь влюбленным, Филипп склонил юношу к преступной связи с ним. Филипп рассчитывал, что впоследствии Александр будет ему вполне покорным либо из чувства стыда, либо из чувства благодарности за [обещанное] благодеяние, царскую власть. Поэтому, когда Александру исполнилось двадцать лет, Филипп, несмотря на его юный возраст, передал ему отнятое у Аррибы царство, совершив, таким образом, преступление по отношению и к тому, и к другому. Ибо в отношении того, у которого отнял царство, он нарушил право родства, а того, которому он отдал царство, развратил, прежде чем сделать его царем.

КНИГА IX  Глава 1

Когда Филипп вступил в Грецию и разграбил несколько городов, то добыча, полученная от этих незначительных городов, только раздразнила его [жадность], так как он прикинул в уме, какие богатства имеются во всех греческих городах, взятых вместе; поэтому он решил завязать войну со всей Грецией в целом. Он рассудил, что для успеха предприятия будет очень полезно подчинить себе знаменитый приморский город Византий и сделать из него базу для своих морских и сухопутных сил; а когда Византий запер перед ним свои ворота, то он осадил его, окружив со всех сторон. Впервые этот город был захвачен Павсанием, спартанским царем, и в течение семи лет находился под его властью; в дальнейшем Византий, в зависимости от изменчивого военного счастья, находился под властью то лакедемонян, то афинян, и эта неопределенность его положения привела к тому, что, не ожидая ни от кого помощи, византийцы тем упорнее сами отстаивали свою свободу. Из-за продолжительной осады казна Филиппа стала истощаться, и он начал добывать деньги морскими разбоями. Так, он захватил сто семьдесят кораблей и, распродав их груз, до некоторой степени избавился от крайней нужды. Затем, чтобы не держать всё войско на осаде одного только города, Филипп, отобрав храбрейших воинов, выступил в поход, завоевал много городов в Херсонесе [Фракийском] и вызвал к себе своего восемнадцатилетнего сына Александра, чтобы тот под отцовской командой начал изучать основы военного дела.
После этого Филипп отправился в Скифию, тоже надеясь на добычу и намереваясь — по примеру купцов — затраты на одну войну покрыть доходами с другой.

Глава 2  Олимпиада, жена Филиппа II, мать Александра Великого


В то время скифским царем был Атей. Когда он находился в затруднительном положении во время войны с истрианами, то через аполлонян он попросил помощи у Филиппа, с тем чтобы усыновить его и сделать его наследником скифского царства.
Между тем царь истрийский умер и тем самым избавил скифов и от страха перед войной, и от нужды в помощи. Поэтому Атей, отпустив македонян, приказал им сказать Филиппу, что он не просил у него помощи и не поручал говорить ему об усыновлении, ибо не нуждаются скифы в македонской защите, так как превосходят македонян [в храбрости], да и в наследнике он, [Атей], не нуждается, так как его сын здравствует.
Выслушав это, Филипп отправил к Атею послов, чтобы добиться от него денег для покрытия хотя бы части расходов на осаду Византия, иначе он будет вынужден вследствие недостатка в средствах прекратить войну.
 [Послам было поручено сказать, что] Атей скорее должен выполнить это требование, так как он не только не уплатил за службу воинам, присланным ему Филиппом, но даже не оплатил издержек по их перевозке. Однако Атей стал ссылаться на то, что климат в Скифии неблагоприятный, а почва бесплодна; она не только не обогащает скифов, но едва-едва доставляет им пропитание; нет у него богатств, которыми он мог бы удовлетворить столь великого царя, а отделаться небольшой подачкой он считает более непристойным, чем вовсе отказать. Вообще же скифов ценят за доблестный дух и закаленное тело, а не за богатства.
В ответ на это издевательство Филипп, сняв осаду с Византия, двинулся войной на скифов. Чтобы скифы ничего не заподозрили, Филипп отправил вперед послов, которые должны были сообщить Атею, что он, Филипп, во время осады Византия дал обет воздвигнуть статую Геркулесу и идет теперь, чтобы поставить ее в устье Истра, поэтому просит, чтобы ему дали пройти спокойно и почтить бога; совершить же этот путь Филипп намерен как друг скифов. [В ответ на это Атей] приказывает: если Филипп хочет выполнить обет, то пусть он пришлет статую к нему, [Атею]. Он обещает не только поставить статую, но и сохранить ее невредимой, однако он не потерпит, чтобы войско Филиппа вступило в его пределы. Если же Филипп поставит статую против воли скифов, то, как только он уйдет, Атей низвергнет статую, а медь, из которой она отлита, превратит в острия для стрел. Этот спор ожесточил обе стороны, и завязалась война. Хотя скифы превосходили [македонян] и числом и храбростью, но они были побеждены хитростью Филиппа.
Двадцать тысяч женщин и детей было взято в плен, было захвачено множество скота; золота и серебра не нашлось совсем. Тогда пришлось поверить тому, что скифы действительно очень бедны. В Македонию послали двадцать тысяч наилучших кобылиц для разведения коней [скифской породы]. 
http://his.1september.ru/2002/01/3.html

(Вот этот-то факт нашему официозу крайне не нужен. Если его учитывать, то хотя бы часть конницы Александра Македонского использовала скифскую породу коней. Да и всадники немалым числом оказывались выросшими в Македонии скифскими юношами).

Павел Оросий эти события кратко изложил так
http://www.vostlit.info/Texts/rus14/Orozij/frametext3.htm

2. Этот же Византий, основанный некогда Павсанием, 98 царем спартанцев, впоследствии же непомерно расстроенный Константином, христианским императором, и наименованный Константинополем, 99 является теперь престолом славнейшей империи и столицей всего Востока.

3. Филипп же после долгой и тщетной осады, 100 чтобы восполнить через разбой средства, которые он потратил во время осады, начал пиратствовать; сто семьдесят захваченных в результате этого кораблей, полных товарами, он распродал и небольшим пополнением [казны] остановил острую нужду. 101 4. После этого ради захвата добычи и продолжения осады он разделил войско. Сам же, [311] отправившийся с наиболее крепкими [воинами], захватил многие города Херсонеса 102 и, повергнув в прах население, унес богатства. Также он с сыном Александром, движимый рвением к разбою, ходил на Скифию.

5. Скифами правил тогда Атей; 103 он, когда был занят войной с истрийцами, 104 через аполлонийцев 105 испросил помощь у Филиппа, но, как только умер царь истрийцев, он, избавившийся от страха перед войной и от необходимости в помощи, расторг заключенный с Филиппом договор о союзе. 106

6. Филипп, сняв с Византия осаду, всеми силами обратился к скифской войне, в завязавшейся же битве скифы, хотя они превосходили и числом, и доблестью, были побеждены коварством Филиппа. 107 7. В ходе этой битвы [312] было захвачено двадцать тысяч детей и жен скифского народа, уведено великое множество скота, однако ничего не было найдено из золота и серебра; именно этот факт породил сначала веру в скифскую скудность. Двадцать тысяч превосходных кобылиц были отправлены в Македонию для улучшения [македонской] породы.

8. Однако, когда Филипп возвращался назад, путь ему преградили войной трибаллы: 108 в ее ходе Филипп столь тяжело был ранен в бедро, что через его тело получил смертельную рану конь. Когда все решили, что царь погиб, то [македоняне], обратившись в бегство, побросали награбленное. Затем во время небольшого перерыва он, пока поправлялся от раны, покоился в мире; 9. как только [Филипп] выздоровел, он двинулся войной на афинян; они, оказавшись тогда в таком критическом положении, привлекают в число союзников лакедемонян, некогда врагов, и изнуряют города всей Греции посольствами, чтобы общими силами обратиться против общего врага. И вот некоторые города связали себя с афинянами; 109 некоторых же страх перед войной склонил на сторону Филиппа. 10. Когда завязалась битва, 110 афиняне, хотя долгое время благодаря превосходящему числу воинов были впереди, тем не менее оказались побежденными окрепшей в изнурительных войнах доблестью македонян.

11. Что эта битва была гораздо более жестокой, чем все предшествующие ей сражения, говорит сам исход дел: [313] именно этот день положил во всей Греции предел славе добытого [в свое время] владычества и издревле существовавшей свободе.

14. 1. Затем Филипп купленную неимоверной кровью победу использовал против фиванцев и лакедемонян: 111 ибо первых из граждан он, кого зарубив топором, кого принудив к изгнанию, всех лишил состояния. 2. Изгнанных перед этим граждан он возвратил на родину; триста изгнанников из их числа он поставил судьями и управителями, чтобы они, исцеляя новым могуществом старые раны, не позволяли подавленному несчастным образом народу воспрять надеждой на [возвращение] свободы.

http://www.vostlit.info/Texts/rus14/Orozij/frametext3.htm

97 Осада Византия Филиппом Македонским осуществлялась в 340-339 гг. до н. э.

98 Ошибка Юстина (Jus. Epit. IX. 1.3), которую повторяет Орозий. Павсаний не был основателем Византия, он захватил его и удерживал в период с 477 по 471/470 гг. до н. э., город же был основан несколько ранее.

99 Об основании Константином Великим (император с 306 по 337 г.) на месте старого Византия новой столицы Римской империи см. у Орозия: Hist. VII.28.27-28.

100 Осада города оказалась не полной. Византию смогли оказать помощь афиняне, хиосцы и родосцы (Diod. Bibl. XVI.77.2).

101 Речь идет об инциденте с захватом афинского флота, груженного зерном, что произошло в конце 340 г. до н. э.

102 Имеется в виду Херсонес Фракийский, на побережье пролива, соединяющего Мраморное море с Эгейским.

103 Информацию о скифском походе Филиппа и Александра Македонских Орозий черпал из Эпитомы Юстина (Jus. Epit. IX.2.1-16).

104 Истрийцы — жители города Истрии на западном побережье Черного моря к югу от устья Дуная (Истра).

105 Аполлонийцы — жители города Аполлония на западном побережье Черного моря во Фракии, расположен к югу от Истрии.

106 Согласно Юстину, Атей для того, чтобы привлечь на свою сторону македонян, готов был усыновить Филиппа и сделать его своим наследником; однако после того как истрийский царь умер, и угроза для скифов исчезла, Атей отказался от своих предложений. Филипп вынужден был потребовать компенсацию издережек, с которыми была связана осада Византия, однако получив в этом отказ со стороны скифского царя, начал со скифами войну, о которой Орозий сообщает ниже (Jus. Epit. IX.2.1-10).

107 Война Филиппа Македонского со скифами имела место в 339 г. до н. э.

108 Трибаллы — фракийский или иллирийский народ, живший в районе долины Наисса (совр. Ниш).


Ю. Г. Виноградов свел 20 тыс. к 2000 женщинам и детям, а изложение событий двух веков скифской истории отразил в таком контексте.
ЗАПАДНОЕ И СЕВЕРНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ В КЛАССИЧЕСКУЮ ЭПОХУ
Ю. Г. Виноградов История Европы Том 1
http://www.kulichki.com/~gumilev/HEU/heu1209.htm
По свидетельству Фукидида (II, 97), одрисы подчинили большинство фракийских племен, а также установили протекторат над греческими полисами фракийского побережья, включая и города Левого (Западного) Понта. Те и другие, по крайней мере начиная с царя Ситалка, а может быть, еще его отца Тереса, обязаны были платить одрисским правителям дань, достигшую при преемнике Ситалка Севте I огромной суммы - 400 талантов ежегодно; на такую же сумму они получали даров в виде изделий из драгоценных металлов, а сверх того - подношения из дорогих и простых тканей и т. п. Эта подать распределялась между царем и парадинастами. Социальную основу Фракийского царства составляла община, находившаяся в V в., по-видимому, на последней стадии развития общины большесемейной (земледельческой).

В религии фракийцев большую роль играли культ Диониса, культ владычицы зверей Бендиды, а также мифического обожествленного героя Залмоксиса. Изобразительное искусство фракийцев, известное нам преимущественно по памятникам торевтики, представляло собой оригинальный вариант звериного стиля, развившегося, видимо, на местной почве, но не лишенного в период становления влияния скифского искусства. Ему также присуще воспроизведение свернувшихся хищников, но в своеобразной, отличавшейся стилистическими деталями трактовке; особенно интересны частые стилизованные изображения коней. Начиная с IV в., как и у скифов, во фракийской торевтике появляются антропоморфные сюжеты, трактованные весьма своеобразно. Очень близко к фракийскому стояло искусство гетов, разнившееся рядом деталей и некоторой оригинальностью стиля.

До тех пор пока основные усилия скифов были нацелены на борьбу с фракийцами, их взаимоотношения с полисами Северного Причерноморья сводились к мелким стычкам и нерегулярным набегам на греческие города и их хору, следствием чего явилось спешное стеностроительство вокруг таких эллинских апойкий, как Никоний, Ольвия, Тиритака, Мирмекий, Фанагория. Ряд полисов Европейского Боспора - Пантикапей, Тиритака, Мирмекий и Порфмий - срочно ограждают себя от опустошительных набегов кочевников мощными укреплениями Тиритакского вала. Успешное отражение первого натиска скифов вызвало к жизни в двух разных регионах Северного Причерноморья одинаковый тип государственного устройства. Правильная организация обороны, стеностроительство, создание и вооружение гражданского ополчения способствовали появлению ольвийской тирании в лице аристократа по имени Павсаний, занимавшего один год должность верховного магистрата полиса - эсимнета, который имел значительную поддержку среди аристократического религиозно-политического союза мольпов. Те же, видимо, мероприятия, проведенные на Боспоре, позволили некоему удачливому полководцу из знатного рода Археанактидов, ставшему во главе союзного войска боспорских полисов, захватить в 480 г. тираническую власть в своем родном полисе - Пантикапее, который с тех пор становится лидером боспорской симмахии и одновременно религиозной амфиктионии, созданной вокруг храма Аполлона, построенного на пантикапейском акрополе. Союз боспорских полисов чеканит даже свою монету.

Однако, после того как фрако-скифский мирный договор около 480 г. до н. э. окончательно развязал руки царским скифам, их нажим на эллинов стал массированным. Кочевники, не имевшие ни торгового флота, ни портов, ни навыков в морском деле, с одной стороны, стремились обеспечить сбыт за морем посредством греческих купцов сельскохозяйственной продукции, полученной путем внеэкономического принуждения у земледельцев Лесостепи, а с другой - организовывали внеэкономическую эксплуатацию самих полисов. Отныне исторические пути греческих апойкий Северо-Западного и Северо-Восточного регионов Причерноморья резко разошлись. Автаркичные, разобщенные, далеко отстоящие друг от друга полисы первого региона - Никоний и Ольвия, а также Керкинитида в Северо-Западном Крыму, будучи не в силах сопротивляться нажиму со стороны номадов, были вынуждены им подчиниться, отдав себя под "протекторат" Скифского царства. Тесно скученные по берегам Боспора Киммерийского греческие города, которые с исторической неизбежностью должны были рано или поздно вступить в конфликт друг с другом из-за ограниченности земледельческой территории, сумели сплотиться в единый оборонительный союз и отстоять свою независимость. С этого момента здесь постепенно начинает складываться надполисная территориальная тираническая держава под властью династии Археанактидов, правившей на Боспоре в течение 42 лет.

Скифский протекторат над северо-западнопонтийскими полисами установился не позднее времени правления царя Ариапифа (первая треть V в.) и продолжал практиковаться его сыновьями Скилом и затем Октамасадом, низложившим и убившим своего брата. Он осуществлялся скифскими владыками либо непосредственно, либо через их ставленников греческого и варварского происхождения. Об этом свидетельствуют монеты, отливавшиеся и чеканившиеся в Никонии и Ольвии, а также новелла Геродота (IV, 78-80) о пребывании Скила в Ольвии. Протекторат касался лишь экономической и не затрагивал политическую жизнь полисов. Конкретно это выразилось в резком сокращении хоры этих греческих государств и переводе их экономики на рельсы внешней транзитной торговли, во взимании дани и "кормлении" войска. В то же время функционируют народное собрание, издающее постановления, городские магистратуры и разнообразные религиозные и политические объединения граждан. Подобный характер имел и фракийский протекторат над полисами Левого Понта, платившими регулярную дань одрисам. Однако здесь в силу иной внешнеполитической ситуации дело не дошло до установления тирании - такие ионийские полисы, как Аполлония и Истрия, управлялись олигархически.

В 437 г. хорошо снаряженная афинская эскадра под командованием Перикла вошла в Понт Евксинский. Как сообщает в его биографии Плутарх (XX), Перикл стремился удовлетворить просьбы тамошних эллинов и продемонстрировать мощь и силу афинян окрестным варварским царям и династам. Реальной же причиной было стремление включить припонтийские полисы в состав Афинского морского союза, установить угодные афинянам политические режимы и, главное, создать прочную базу снабжения Афин хлебом, учитывая надвигающуюся войну со Спартой. Так, в южнопонтийском полисе Синопе при поддержке афинского флота и солдат местные демократы изгнали тирана Тимесилея, который вместе с семьей и сторонниками переселился в родственную ему по духу Ольвию.

Пересекши Понт кратчайшим путем, Перикл приплыл к берегам Боспора. Следствием его визита сюда было включение в состав членов Афинского союза Нимфея, не входившего, видимо, в боспорскую симмахию, но находившегося также, по всей видимости, под скифским протекторатом. Отныне Нимфей стал платить Афинам форос размером в 1 талант (два пуда золота или серебра). Двинувшись далее вдоль берегов Северного Причерноморья на запад, флот Перикла достиг Ольвии. В итоге политических переговоров со скифскими правителями, вероятно ослабленными тогда внутренними распрями, Периклу удалось, возможно, смягчить усилившееся вмешательство варваров во внутреннюю жизнь этого полиса, вытребовать для него право самому решать вопросы своего государственного устройства и включить его в число афинских союзников. В результате из Ольвии был удален скифский наместник и в городе возрождается тирания. Аналогичные акции были, видимо, предприняты Периклом и в отношении других полисов Северо-Западного и Западного Причерноморья. В Истрии и Аполлонии власть олигархов сменилась демократическим образом правления; последняя в 425 г. фигурирует в списках фороса, в ее календаре появляется даже афинский месяц мунихион. Деятельность Перикла и последующих афинских политиков и стратегов, таким образом, еще теснее сплотила понтийские полисы и обеспечила Афинам и их союзникам надежную и обширную базу снабжения хлебом.

Союзниками Афин становятся не только греческие полисы, но и Фракийская держава, царь которой Ситалк в 429 г. совершает тщательно подготовленный и широко задуманный поход против Македонии. Этим походом одрисский правитель не просто выступил на стороне афинян, но и преследовал собственные цели: ослабить возвысившегося соседа и посадить на македонский престол вместо царя Пердикки угодного фракийцам Аминту. Однако это грандиозное предприятие закончилось ничем, а вскоре, в 421 г., сам Ситалк погибает в сражении с трибаллами.

Однако политика Афинской архэ по отношению к союзникам не всегда приносила одинаковые плоды. В 422-421 гг. вспыхнуло восстание на отложившемся от Афин Делосе, которое было подавлено. Часть выселенных с острова делосцев вместе с гораздо большим контингентом жителей южнопонтийского дорийского полиса Гераклеи (также непокорного союзника афинян, хора которого незадолго до этого подверглась разорению в результате карательной экспедиции стратега Ламаха) основывают в Юго-Западном Крыму на месте более раннего небольшого поселения Херсонес, расположенный на окраине современного Севастополя. Основание Херсонеса одновременно позволяло создать выгодный в географическом смысле опорный пункт в северной точке кратчайшего пути через Черное море и последующим освоением собственной земледельческой территории обеспечить надежную базу снабжения метрополии основными продуктами питания, прежде всего зерном.

Основание Херсонеса произошло при иных этнополитических условиях и по иной, чем у ионийских полисов, модели. Апойкия была выведена на земли, которые занимало племя тавров - автохтонного населения предгорий и горных областей Крыма. Тавры (византийцы во времена Святослава называли тавроскифами дружину Руси) занимались земледелием и отгонным скотоводством, но, по единодушному высказыванию многих античных источников, отличались жестокостью, дикостью нравов, промышляли разбоем и морским пиратством. Естественно, гераклейские колонисты не могли не встретить здесь сопротивления с их стороны и вынуждены были отвоевывать жизненное пространство вооруженным путем. Как показали археологические исследования, достаточно многочисленные таврские поселения, расположенные на Гераклейском полуострове (территории последующего освоения херсонеситов), с приходом сюда греков прекращают свое существование. Это была типично дорийская колонизационная модель, сопровождавшаяся насильственным подчинением окрестного населения.

Во время посещения Периклом Понта коренные перемены происходят и на Боспоре. По свидетельству Диодора (XX, 31, I), в 438/7 г. на смену правящему роду Археанактидов приходит новая династия, основатель которой Спарток был, по всей видимости, фракийского происхождения. Захват им власти был осуществлен, скорее всего, насильственным путем, обстоятельства которого нам неизвестны. Однако в суть власти и характер правления Спарток едва ли внес какие-либо изменения: его государство продолжало оставаться тиранической территориальной державой с той лишь разницей, что теперь надобность даже в видимом существовании симмахии боспорских полисов отпала. Власть тиранов Боспора, подготовленная деятельностью Археанактидов, настолько окрепла, что они решаются прекратить амфиктионную чеканку и боспорский внутренний рынок начинает обслуживаться почти исключительно пантикапейской серебряной монетой. Определенные автономные права, судя по ее последующей собственной чеканке, сохранила Фанагория. Кроме того, серебро чеканят Феодосия и Нимфей, не входившие прежде в боспорскую симмахию.

Подчинение этих двух городов и стало первоочередной задачей новой династии Спартокидов, имена первых представителей которой известны нам из сочинений античных авторов: это Спарток I (438-433 гг.) и Селевк, бывший некоторое время соправителем Сатира I (433-389 гг.). Незадолго до поражения афинян в Пепопоннесской войне Гилон, дед, оратора Демосфена, сдает Боспору при неизвестных нам подробнее обстоятельствах афинское владение Нимфей. Сатир ведет изнурительную войну за овладение Феодосией, в которой укрывались боспорские изгнанники - противники нового режима. Феодосии оказывала существенную военную помощь Гераклея, которая вполне оправданно усматривала в боспорской экспансии на запад угрозу независимому существованию своего молодого дочернего полиса Херсонеса. Сатир скончался во время долгой осады Феодосии, и дело довершил уже его сын Левкон.

Экономика понтийских полисов была многоотраслевой. Как и в VI в., основную роль играло (за исключением периода скифского экономического диктата в Ольвии и полисах Поднестровья) сельское хозяйство, прежде всего земледелие - выращивание злаковых и бобовых культур, а также разведение крупного и мелкого рогатого скота. Определенное место занимало и рыболовство, прежде всего добыча ценных осетровых пород рыб, которыми особенно славился Боспор Киммерийский. Средство для засолки рыбы обеспечивал соляной промысел. Немалую роль играли и местные ремесла: производство керамики, черная и цветная металлургия, ювелирное дело, деревообделочное и косторезное производства, изготовление стеклянных бус, ткачество и т. д. Большое значение имела внутренняя и особенно внешняя торговля как с местным населением, так и с центрами Средиземноморья и Причерноморья; те и другие поставляли грекам и через их посредство племенам недостающие продукты, сырье и изделия: вино и оливковое масло, минеральные красители, например красную охру - синопиду, расписные и простые вазы, украшения из слоновой кости и драгоценных металлов, роскошные ткани и т. д. Взамен понтийские греки экспортировали в Средиземноморье зерно, лес, скот, рыбу, а потом и рабов.

В культурном отношении причерноморские эллины прочно хранили первые два - два с половиной столетия своего существования традиции, обычаи, религиозные верования, принесенные из метрополии. Однако дело не ограничивалось первоначальным культурным импульсом, можно говорить и о восприятии культурных новшеств, возникавших в последующее за эпохой колонизации время в балканских и малоазийских центрах, что обусловливалось интенсивностью коммуникаций и высоким уровнем коммуникабельности. Милетские колонии долгое время по языку, письменности и антропонимии оставались в основной массе чисто ионийскими.

Они сохраняли и почитали пантеон божеств своей метрополии. Широко отправлялись культы Аполлона, Зевса, Афины, Диониса, Афродиты, Деметры и Персефоны, Гермеса, других хтонических божеств и т. д. В Ольвии в V в. засвидетельствовано религиозное объединение орфиков. Наряду с этим прослеживаются и многие элементы своеобразия. Так, в Аполлонии, Томах, Истрии, Ольвии, Пантикапее главным или одним из наиболее почитаемых богов был Аполлон с эпитетом Иетрос (Врач), имевший широкие функции бога-спасителя и назначенный, по-видимому, дидимейским оракулом в качестве божества-покровителя специально милетских колоний на Понте, за пределами которого его культ не засвидетельствован. Гораздо большее, чем в Греции, распространение получил, особенно в Северо-Западном Причерноморье, культ Ахилла, который почитался владыкой священного острова Левки (совр. Змеиный).

Преимущественно ионийский отпечаток прослеживается и в материальной культуре, что нашло яркое отображение в архитектуре, большой и мелкой пластике, торевтике и т. д. Однако тесные контакты с окружающей варварской средой и адаптация в новых условиях жизни внесли некоторые элементы своеобразия. С одной стороны, приспособление к вкусам варварского заказчика заставляло, например, греческих ремесленников изготавливать бронзовые и золотые украшения в зверином стиле. С другой стороны, прослеживаются и элементы обратного заимствования. Так, образцом для жилищ первых колонистов - полуземлянок и землянок - послужили, бесспорно, аналогичные сооружения жителей Лесостепи, наиболее экономичные на первых порах и наиболее приспособленные к довольно суровым климатическим условиям.

Скифская и фракийская идея суррогата монеты в виде наконечников боевых стрел (вероятно с  VII века) послужила прообразом единственной в своем роде литой разменной монеты, выпускавшейся в VI в. полисами Западного и Северного Понта,- так называемой монеты-стрелы. Уникальными в эллинском мире стали также оригинальные денежные знаки - так называемые ассы, отливавшиеся по ольвийскому образцу в Никонии и Истрии. Последний пример наряду с таким строительным приемом, как устройство слоевых фундаментов, также перенятым Истрией у Ольвии,- свидетельство культурного единства понтийских колоний Милета. Таким образом, культурный симбиоз эллинов и варваров взаимно обогащал цивилизацию тех и других.

Важной вехой в истории Причерноморья стал рубеж V-IV вв. Это время, когда Одрисское царство вступает в затяжную полосу политического кризиса и династической борьбы, первые симптомы которых дали о себе знать уже в конце V в.
Так, после гибели Ситалка в 424 г. власть узурпирует его племянник Севт I, устранивший законного наследника Садока, сына Ситалка. В конце V в. власть переходит к представителю побочной линии одрисского царского дома Медоку (или Амадоку I). Во время правления двух последних царей частью Фракии в качестве парадинаста управляет представитель третьей ветви Одрисов - Майсад сын которого Севт II, воспитывавшийся при дворе Медока, спустя некоторое время от него отложился. Политико-династийный кризис, вызванный, по всей вероятности, усилением института парадинастов и связанными с ним сепаратистскими центробежными тенденциями, привел если не к формальному, то к фактическому распаду Фракийского царства. Одной частью государства в первой половине IV в. правят наследники Медока: Амадок II, Терес II и Терес III, другой-преемники Майсада: его сын Севт II, некий Гебридзельм, сын Севта II, Котис I и внук первого Керсоблепт. Племенные вожди и парадинасты сооружают себе в это время в разных областях страны многочисленные укрепленные резиденции-виллы.

Не более благополучной была внутриполитическая ситуация в ту же эпоху и в царстве скифов-номадов. После братоубийцы Октамасада, правившего в третьей четверти V в., имена скифских владык надолго исчезают из античных литературных, эпиграфических и нумизматических источников. Об отсутствии единства скифов этого времени прямо заявляет Фукидид(П, 97, 6).
Очевидно, в Скифском царстве происходили примерно те же процессы, что и во Фракийском, а именно: усиление наместников и представителей побочных линий правящего рода приводило к династийной борьбе в ущерб централизации власти и консолидации Скифии. При этом в экономическом укладе и социальной сфере пробивают себе дорогу и новые тенденции, в частности наблюдается постепенный переход к оседлости номадов. Так, в начале IV в. на Днепре возникает огромное Каменское городище - ремесленный и, вероятно, земледельческий центр степной Скифии, выполнявший одновременно функции убежища.

Последствия децентрализации Скифского царства не заставили себя ждать: как уже говорилось, в 30-е годы V в. под влиянием политики Перикла Ольвия, оставаясь в рамках скифского протектората, освобождается от власти варварских наместников и вновь обретает тираническое правление. В начале же IV в. происходят и вовсе коренные изменения в жизни этого полиса: судя по одной ольвийской надписи, вырезанной на базе статуи тираноубийцы, в полисе была свергнута тирания и установлен демократический государственный строй. Одновременно ольвиополитам удается стряхнуть с себя и бремя скифского протектората. По обоим важным поводам в городе торжественно учреждается культ Зевса Освободителя. Эти коренные изменения не могли не сказаться на экономике и внешнем облике города: Ольвия возрождает свою земледельческую территорию в масштабах не меньших, чем прежние. Одновременно наблюдается расцвет ремесел и внешней торговли, происходит укрепление оборонительных сооружений и дальнейшее благоустройство города в области общественного и частного строительства.

Те же перемены во внешнеполитической ситуации привели и к возрождению хоры поднестровских полисов Тиры и Никония. Одновременно, как показывают нумизматические материалы, здесь проявляют свою активность истрийцы, которые даже выводят в этот район свой дочерний выселок - Гавань Истриан. Освободившиеся от скифского протектората ольвиополиты, стремясь расширить свою земледельческую базу, постепенно распространяют зону своих территориальных владений через искони принадлежавшую им область Гилею далее на восток и осваивают путем создания ряда земледельческих поседений западную оконечность Крыма - Тарханкутский полуостров.

По своему государственному устройству Ольвийский полис представлял собой демократическую республику, по всей видимости, умеренного толка. Ольвиополиты издают от своего имени проксенические декреты, составлявшиеся с начала IV в. по особому формульному типу. Свой этникон они впервые начинают помещать на серебряных и бронзовых монетах. Достаточно многочисленные проксении, изданные в честь граждан как причерноморских, так и средиземноморских городов, наряду с богатыми археологическими материалами свидетельствуют о широком диапазоне ольвийской внешней торговли. Ее размах потребовал определенной юридической регламентации: изданный в третьей четверти IV в. закон Каноба о деньгах, выставленный на своего рода таможенной станции в Босфорском проливе, неукоснительно предписывает обмен любой ввозимой в Ольвию монеты на серебро и медь ольвиополитов. В то же самое время значительную роль (не исключено, что и политическую) начинают играть аристократические семьи, почитающие своих гентильных божеств-покровителей. Они не только ставят им дорогостоящие статуи и совершают другие вотивные приношения, но и воздвигают общественные сооружения, к примеру башни. Подобное же возвышение аристократических фамилий синхронно прослеживается и в Истрии.

Около середины IV в. окрепший Херсонесский полис, также остро нуждавшийся в собственной земледельческой базе, сам переходит к территориальной экспансии, протекавшей в несколько этапов. Находясь в постоянном враждебном окружении воинственных тавров, он поначалу закрепляется на крайней оконечности Гераклейского - Маячном полуострове, перегородив его перешеек двойной линией стен с башнями и создав в пространстве между ними военно-земледельческое поселение. Вся остальная свободная территория Маячного полуострова размежевывается на небольшие по площади наделы, отграниченные друг от друга каменными оградами. Внутри наделов сооружаются неукрепленные усадьбы, принадлежавшие полноправным херсонесским гражданам.

Однако такой небольшой аграрной площади, требовавшей к тому же значительных затрат труда, херсонеситам явно не хватало, почему они и обращают свои взоры в сторону обширных плодородных земель Северо-Западного Крыма. Здесь первой на пути их экспансии стала ионийская колония Керкинитида, которую они около середины IV в. присоединяют, как показывают новейшие раскопки, мирным способом, вероятно, на правах включения равноправным полисом в состав Хврсонесского государства. Продвигаясь дальше на запад, они столкнулись, однако, с земельными владениями ольвиополитов, оказавшихся не столь уступчивыми. В итоге вспыхнул военный конфликт: как показывают раскопки нескольких сельскохозяйственных усадеб, взятие их херсонеситами сопровождалось разрушениями, пожарами и последовавшей затем перестройкой, но уже по херсонесскому образцу. Результатом такой насильственной экспансии явилось резкое ухудшение прежде дружественных отношений между Ольвией и Херсонесом, продолжавшееся более полстолетия.

Во второй половине IV в. начинается интенсивное освоение Северо-Западного Крыма Херсонесом. Тарханкутский полуостров покрывается огромным количеством больших по площади, чем на Маячном, наделов. По всей береговой линии от современной Евпатории до побережья Каркинитского залива возводятся усадьбы самых разных типов: от небольших неукрепленных вилл до мощных, защищенных башнями крепостей и целых комплексов коллективных усадеб, представлявших собой военноземледельческие поселения типа катойкий или клерухий. Наконец, в удобной бухте основывается город Калос Лимен - Прекрасная Гавань, на месте современного Черноморска.

Последним актом херсонесской территориальной экспансии было освоение непосредственно прилегавшего к городу Гераклейского полуострова. Для этого, прежде всего, было согнано с насиженных мест автохтонное таврское население, а сам полуостров был размежеван на большое число клеров, равных по площади тарханкутским, каждый из которых имел усадьбу, по большей части укрепленную башней. С этого момента таврские поселения выстраиваются в цепочку по кромке ближней хоры Херсонеса, что предполагает принудительную эксплуатацию херсонеситами тавров как зависимого населения по типу илотии. Это была отработанная модель дорийской колонизации, хорошо известная, например, по метрополии Херсонеса Гераклее, подобным же образом подчинившей и эксплуатировавшей окрестное племя мариандинов.

Вся эта грандиозная программа освоения земель была санкционирована, продумана и реализована Херсонесским государством. В результате у полиса создался огромный фонд пригодных для обработки земель, на которых выращивались зерновые, разводились сады и особенно интенсивно культивировался виноград. Виноделие достигло во второй половине IV в. внушительных товарных размеров и потребовало производства собственной керамической тары - амфор, которые с конца IV - начала III в. начинают снабжаться клеймами специальных чиновников - астиномов. Интенсивно процветали и другие ремесла. За столь резким взлетом экономики, причем в короткий срок, не мог не последовать процесс имущественной и социальной дифференциации общества, в результате чего сложилась развитая система правовых статусов. На вершине ее стоял, по всей видимости, привилегированный слой дорийской аристократии - потомков первых колонистов, который должен был играть в полисе руководящую роль. Поэтому есть основания полагать, что Херсонес представлял собой в эпоху поздней классики типичную для дорийских полисов аристократическую республику.

Одной из причин, вынудивших херсонеситов развивать свою экспансию на запад, были, вероятно, подобные устремления Боспорской державы в том же направлении. Как уже говорилось, борьба за овладение Феодосией, не примкнувшей к конфедерации боспорских полисов, была начата еще Сатиром I. После его кончины при осаде города за дело с удвоенной силой взялся его сын Левкон I (389-349 гг.).
Судя по той энергичной поддержке, которую оказывали осажденным феодосийцам не только Гераклея, но и ее колония Херсонес, как то следует из чеканки феодосийских монет на херсонесском монетном дворе, оба полиса не только стремились воспрепятствовать возможному боспорскому проникновению далее на запад, но и сами имели, вероятно, какие-то территориальные притязания на Феодосию, ее удобную гавань и окружающую ее плодородную равнину. Тем не менее, несмотря на все усилия защищавшихся, город был взят Левконом, но включен в состав Боспора на особых условиях, с сохранением за ним определенной доли автономных прав. Это видно по собственной чеканке, которую Феодосия время от времени предпринимала впоследствии наряду с Пантикапеем, и из того красноречивого факта, что с этого момента она единственная из полисов прочно и надолго входит в титулатуру боспорских правителей.

Следующим объектом экспансии Спартокидов стала Синдика (округа Анапы). Ее включение в состав Боспорского государства было продиктовано жизненной необходимостью и явилось непременным условием дальнейшего его развития. При повышенной плотности заселения греками берегов Боспора Киммерийского, сопровождавшейся неуклонным ростом численности населения, для нормальной жизнедеятельности было необходимо постоянное расширение фонда пригодных для обработки земель. На Керченском полуострове такое расширение стало весьма затруднительным как по причине худшего плодородия почвы, так и главным образом в силу упорного сопротивления кочевавших здесь скифов, энергично препятствовавших территориальному продвижению греков в западном направлении.

В то же время синды выгодно отличались от соседних меотских племен меньшей агрессивностью и более высоким уровнем эллинизации. Еще в конце V в. у них возникли зачаточные формы государственности: они, например, были единственным из варварских племен этого региона, предпринявшим чеканку собственной серебряной монеты; их царь носил греческое имя Гекатей. Поэтому присоединение Синдики произошло более спокойным, чем в ситуации с Феодосией, способом, вероятно, путем включения ее в состав Боспора на правах зависимого царства.

Поставленный над ней наместником Горгипп, член царского дома Спартокидов, долгое время пользовался большими полномочиями и достаточной свободой действий в управляемой им стране и даже окрестил своим именем ее центр, переименовав из Синдской Гавани в Горгиппию (совр. Анапа).

Наивысшего расцвета и могущества держава боспорских тиранов, включившая в себя ряд полисов и соседних племен, достигла при преемнике Левкона, его сыне Перисаде I (349-310 гг.), пять лет правившем совместно со своим братом Спартоком II. Во время Перисада завершается подчинение многих местных племен азиатской части Боспора: наряду с замиренными еще его отцом Левконом торетами, дандариями и псессами в состав державы он включает также фатеев и досхов, а иногда именуется в надписях царем всех меотов. Во времена Перисада I Боспорское государство достигает максимальных размеров: его границы, по словам одной эпиграммы, простираются "между таврами и страной Кавказской" (КБН, 113).

Основу экономического могущества Спартокидов составляло прежде всего интенсивное развитие земледелия и базировавшаяся на нем экспортная торговля, главным образом боспорской пшеницей. Львиная ее доля поступала с земель, принадлежавших боспорским тиранам, которые они были вправе отдавать во владение, держание или даже дарить в полную собственность (например, Гелону, деду Демосфена, за передачу Нимфея были дарованы Кепы). В IV в. Боспор стал одной из основных житниц Эллады; наиболее интенсивные торговые сношения поддерживает он с Афинами, куда вообще поступала половина хлеба только с Понта. Афинянам, по свидетельству Демосфена (XX, 32), Левкон посылал ежегодно 400 тыс. медимнов (т. е. свыше миллиона пудов) зерна.

Пользуясь своим положением монопольных владетелей боспорских гаваней и получаемых от них доходов, Спартокиды имели единоличное право даровать частичную или полную привилегию беспошлинности (ателию) отдельным наиболее крупным оптовым торговцам и даже целым гражданским коллективам, например митиленянам или афинянам, что нашло свое отражение у авторов, а также в уникальных для греческого мира декретах, издававшихся не от имени полиса, а самих Спартокидов вместе с сыновьями или их соправителей со своими сыновьями. В перестроенном и значительно расширенном Феодосийском порту Левкон в придачу ко всем прежним привилегиям дарует афинянам ателию. Таким образом, Спартокиды единолично выступают в торговых операциях, например, с Афинами, которые взамен предоставленных им льгот даруют в 346 г. Перисаду и его братьям ряд почестей и наряду с этим привилегию первоочередной погрузки товаров и набора в их флот квалифицированных моряков-специалистов.

Кроме этого, боспорские правители обладали еще целым рядом монополий, например на эксплуатацию глинищ и производство черепицы, что нашло отражение в многочисленных керамических клеймах, оттиснутых на этом виде строительных материалов.

Для официального обозначения своей власти Спартокиды, подобно Дионисию Сиракузскому, избрали нейтральный титул "архонт" - "правитель", камуфлирующий подлинную тираническую сущность их власти. В начале своего правления Левкон титулует себя архонтом Боспора и Феодосии, причем под Боспором имеется в виду совокупность греческих полисов, входивших в состав державы Спартокидов. После присоединения Синдики и других меотских племен к этому титулу он добавляет "и царствующий над синдами, торетами, дандариями, псессами" (КБН, 6). В официальной титулатуре Спартокидов как в зеркале нашла отражение их политика по отношению к различным составным частям их державы. Боспорские тираны не полностью подавили полисную автономию и самоуправление: время от времени, естественно по воле тирана, собирается экклесия, функционируют, видимо, какие-то полисные магистратуры, в последнее время появились данные о существовании в IV-III вв. понятия не только общебоспорского, но и гражданства отдельных полисов, таких, как Горгиппия, занимавшая наряду с Феодосией особое положение в державе. Поэтому вплоть до эпохи эллинизма Спартокиды выставляют себя по отношению к полисному эллинству как архонты, ассоциируя этот титул с главной полисной магистратурой (хотя и не производя его от нее). Царями же они выступают всегда (за одним показательным исключением - КБН, 6а) над подвластными им племенами.

Социальной опорой боспорских тиранов был институт "друзей", куда могли входить, кроме поддерживающих их аристократов, облагодетельствованные ими или приближенные представители средних и даже низших слоев, кроме того, воины-наемники, а также варварская племенная знать, поставлявшая в нужный момент воинские контингенты. Таким образом, проводя политику лавирования между эллинами и варварами, между различными социальными группами, Спартокидам удалось создать мощное надполисное государственное образование типа сицилийских тиранических территориальных держав, но оказавшееся более стойким и жизнеспособным: их династия непрерывно правила над Боспором свыше 300 лет.

Возвращаясь к политической ситуации в Дунайско-Балканском регионе, следует сказать, что она коренным образом меняется около середины IV в. Южный сосед Фракии - Македония, постепенно набирая силу с конца V в., окончательно складывается в мощное единое государство при царе Филиппе II (359-336 гг.). За первые полтора десятка лет этому македонскому монарху удалось разгромить на севере Эгеиды мощную Халкидскую лигу, до основания разрушив в 348 г.. ее главный город Олинф, овладеть Амфиполем и прочно утвердиться в области Пангейских гор, богатых залежами золота, серебра и строевым лесом. В 353-346 гг. Филипп II совершает три похода в Южную Фракию. В 342 г., пользуясь раздробленностью фракийцев, он подчиняет себе уже внутренние районы Фракии, над которыми царствовали Терес III и Керсоблепт. Власть македонян распространилась до горного хребта Гем. В долине Гебра Филипп основывает город, названный по его имени Филиппополем (совр. Пловдив).

Вслед за этим под начало Македонии были вынуждены, по-видимому, отдаться и западнопонтийские полисы Аполлония и Месембрия. На территории между Пестом и Понтом Филипп создал так называемую Фракийскую стратегию, которая управлялась наместником, назначаемым царем, и платила огромную подать. Македонский монарх вторгается дальше на север в страну гетов, которые покорились ему без сопротивления и заключили с ним союз; однако город Одессос царю, по-видимому, взять не удалось.

Раздробленностью раздираемой междоусобицами Фракии не замедлили воспользоваться скифы. Сумев преодолеть собственный политический кризис, в затяжную полосу которого они попали начиная с конца V в., они вновь консолидировались во второй четверти IV в. в единое мощное царство под главенством царя Атея, власть которого простиралась над большинством племен Северного Причерноморья. Расцвет этого царства во второй и третьей четвертях IV в. ярко прослеживается по многочисленным курганным "царским" захоронениям, как никогда - ни прежде, ни потом,- полным богатыми роскошными украшениями, парадным оружием и утварью, изготовленными из золота, серебра и бронзы.

Окончательно окрепнув, царские скифы начинают вновь, как и в V в., экспансию на юг, захватив сначала Дунайскую дельту, а затем, перейдя Истр, распространяют свое владычество на всю Добруджу. Прибрежные греческие полисы были вынуждены отдать себя под протекторат царя Атея, как то видно на примере Каллатиса, на монетном дворе которого он приказывает чеканить серебро по образцу тетрадрахм Филиппа с тем лишь различием, что на оборотной стороне место греческого всадника - победителя на Олимпийских играх - занимает бородатый конный стрелок - скиф. Атей совершал походы и в глубь страны; в одном из них он разбил воинственное племя трибаллов. Его власть временами распространялась и далее на юг: он угрожал Византию пойти на него войной, если тот будет вредить его доходам, т. е., очевидно, если не будет уплачивать ему дань.

В сложившейся ситуации притязания Македонского и Скифского царств должны были неизбежно прийти в столкновение. Поводом к военному конфликту послужили события войны Атея с некими истрианами, под которыми следует понимать, скорее всего, какое-то племя или союз племен, населявших земли вблизи устья Дуная. Теснимый этими истрианами, скифский царь, которому тогда было уже около 90 лет, обратился через жителей Аполлонии за помощью к Филиппу, обещав взамен завещать ему свое царство. Однако когда вследствие смерти царя истриан угроза поражения, нависшая над скифами, миновала, Атей отослал македонскую подмогу назад, приказав передать Филиппу, что он, как более сильный, не нуждается в помощи македонян, а кроме того, имея живого сына, не собирался сделать македонского царя своим наследником. Помимо этого, Атей отказался помочь деньгами и войском при осаде македонянами в 339 г. Византия и Перинфа, что вызвало гнев Филиппа.

Тогда Филипп летом того же года, сняв осаду с этих городов, со всем своим войском двинулся к Истру. В происшедшем между македонской и скифской армиями решительном сражении скифы были наголову разбиты, сам Атей погиб, а македоняне захватили огромную добычу: 2000 женщин и детей, столько же отборных лошадей и массу мелкого скота. Однако на обратном пути, проходя по внутренним областям Фракии, войско Филиппа было разбито грозными трибаллами. Македонский владыка, будучи тяжело ранен и потеряв в результате сражения вею захваченную у скифов добычу, вынужден был уйти из Фракии.
Виноградов http://www.kulichki.com/~gumilev/HEU/heu1209.htm

Необходимость столь тщательного цитирования вызвана упорным нежеланием норманизма знать столь важные вехи и процессы отечественной истории.

Википедия не смогла пройти мимо 90-летнего скифского царя.

Атей Atheas (род. около 429 г. до н.э. - погиб в 339 г. до н.э.) согласно греческим и римским источникам был самым могущественным царём Скифии. Он погиб в войне с македонским царём Филиппом II.

Атей входит в ряд таких известных царей (басилевсов, василевсов) Скифии как Ариант (середина VII века),Мадий (конец VII века), Гнур (6 век),Томирис, Антир (Идантирс - громил войска Персии в VI веке) и других [1] Контролировал Придунайскую (Малую) Скифию. По значимости близок знаменитому приазовскому царю Левкону I.

Изучается вероятность влияния царства А. в Крыму, на города Никоний и Тира в низовьях Тираса (Днестра), на другие города и регионы вплоть до центра Европы, что имеет некоторые археологические подтверждения.

Македонский царь Филипп был почти на полвека моложе скифского царя, с которым вместе осуществлял натиск на Византий. А. около 340 г. испытывал и упорное сопротивление города и области Истрия у низовий Дуная. Через жителей соседнего милетского города Аполлония (Сизеболи) "попросил помощи у Филиппа, обещая за это усыновить его и сделать наследником Скифского царства".

Царь Истрии неожиданно умер. А. отпустил пришедших македонян и приказал передать Филиппу, "что он не просил у него помощи и не предлагал усыновления (этим путем, "усыновления", позже нередко наследовалось императорство в Риме: П.3.), ибо скифы не нуждаются в защите македонян, которых они превосходят храбростью, и ему не нужен наследник при жизни сына". Услышав это, Филипп направил к Атею послов с требованием (компенсации) части издержек на осаду (Византия: в интересах скифов: П.3.), чтобы он не был принужден оставить войну за неимением денег" (А., по словам Филиппа, не оплатил услуги македонского войска и не дал им содержания).

"Атей, выставляя на вид суровость климата и скудность земли, которая не только не обогащает скифов наследственными имениями, но едва дает нужное для пропитания, ответил, что у него нет таких сокровищ, которыми можно было бы удовлетворить столь богатого царя; что, по его мнению, постыднее [pl:отделаться малым, чем отказать во всем, и что скифы ценятся не по богатствам, а по душевной доблести и телесной выносливости".

Раздраженный ответом, Филипп, "сняв осаду Византия, занялся войной со скифами и, чтобы внушить им беспечность, отправил послов объявить Атею, что он во время осады Византия обещал статую Гераклу и теперь идет поставить ее у устья Истра; поэтому он требовал свободного пропуска для исполнения священного обета богу и говорил, что идет к скифам, как друг". Геракл (ныне Георгий Победоносец), по эпосу, признавался отцом Агафирса, Гелона и Скифа, поэтому сама идея Филиппа возражений не вызывала. А. предложил послать скифам статую без войска - царь обещал сам поставить ее и заботиться о нерушимости. Но "с войском вступить в свои владения он не позволит; если же Филипп поставит статую против желания скифов, то по его удалении он ее ниспровергнет и медь ее употребит на наконечники стрел". Обратный вариант (из стрел - чаша) известен в сказании об Арианте (см.).

В 339 г. "обе стороны пришли в раздражение, завязалась битва, в которой скифы, несмотря на превосходство их душевной доблести и численности, были побеждены хитростью Филиппа; взято было (победителями-македонцами) по 20 тысяч детей и женщин, множество скота, но золота и серебра совсем не оказалось, чем впервые была засвидетельствована бедность скифов; 20 тысяч кровных кобылиц было отослано в Македонию для разведения породы". Вероятно, улучшали породу македонцев и взятые в плен женщины и юноши, которые повзрослев служили Александру уже как македонцы.

Помпей Трог, Юстин и другие античные историки, рассказывая об этом, вероятно, использовали скифо-македонские архивы, ибо есть сведения о письменности скифов, включая и данные о письмах Атея (это тоже официоз крайне не любит на умение скифов читать и писать).
В одном из писем Атей угрожал жителям Византия напоить скифских коней у стен города. В другом предупреждал Филиппа: "Ты властвуешь над македонянами, обученными воевать с людьми , а я - над скифами, которые могут бороться и с голодом и с жаждой...".
Доверять всем словам Атея, как и жившему за два века до него царю скифов Антиру, все же не следует. Скифские курганы и поселения (например, Неаполь Скифский) явили археологам немало драгоценностей, включая золотые вещи и монеты. Да и попытки атаковать Византий и утверждаться у низовий Дуная имели вполне экономические цели - мимо этих пунктов шли основные потоки товаров из Скифии и в Скифию, сотни судов плыли на юг с зерном, кожами, рыбой (засоленной в бочках). Контроль торговых путей давал немало выгод. За такой контроль боролись русские князья и в 1Х - XI веках уже нашей эры. http://ru.wikipedia.org/wiki/Атей
Атей. Энциклопедический фонд России. http://www.russika.ru/termin.asp?ter=2578 (П.М.Золин)
Мурзин В. Ю. Ролле Р. Гибель Великой Скифии и царь Атей // Скифы и сарматы в VII-III вв. до н. э.: палеоэкология, антропология и археология . - М . - 2000 . - С. 216-219
Анохин В.А. "Монеты скифского царя Атея" "Нумизматика и сфрагистика", т.2, Киев-1965, стр 3-15
Ф.Х. ГУТНОВ Скифские портреты
http://www.darial-online.ru/1999_3/gutnov.shtml
Алексеев А.Ю. Скифские цари и "царские курганы" V-IV вв. до н.э. // ВДИ.- 1996.- № 3.- C. 104-108.
Алексеев А.Ю., Мурзин В.Ю., Ролле Р. Чертомлык (Скифский царский курган IV в. до н.э.).- К., 1991.
Загинайло А.Г. Литые монеты из Никония (К вопросу об экономических связях города в VI-IV вв. до н.э.) // Северо-Западное Причерноморье - контактная зона древних культур.- К.: Наукова думка, 1991.
22. Яковенко Э.В. Скифы на Боспоре (Греко-скифские отношения в VII–III вв. до н.э.): Автореф. дис. … д-ра. ист. наук. М., 1985.
23. Виноградов Ю.А. Греки и варвары на Боспоре Киммерийском в доримскую эпоху: Автореф. дис. …д-ра. ист. наук. СПб., 2002.
Яковенко Э.В. О дипломатических контактах Боспора со Скифией времени Атея (К истории международных отношений в Причерноморском регионе) // Международные отношения в бассейне Черного моря в древности и средние века. Ростов-на-Дону, 1986.
ВДИ. 1947 - 1949; указ. 1950.
 Цари северной державы //http://www.trinitas.ru/rus/doc/0211/008a/02111102.htm

Уже неоднократно отмечалось, что приазовские родственные корни имеет знаменитый грек Демосфен ( как в свое время Токсарис и иные афинские скифы).

Речи Демосфена называют «зеркалом характера». Он не был ритором, не любил придуманных украшений, но действовал на слушателей силой убеждения, логикой, строгим развитием мысли, кстати употребляя доводы и примеры. В приготовлении к речам проводил он нередко целые ночи. Язык его величествен, но прост, серьёзен и приятен, сжат, но вместе с тем удивительно плавен. Он достигал успеха не стремлением к эффектам, но нравственной силой, благородством мысли, любовью к родине, её чести, её славе и её прошлому. Обличительные речи Демосфена были едкими и желчными, за что, по сообщению Плутарха, современники прозвали оратора аргом (др.-греч. ;;;;;, «змея»). Число речей Демосфена, известных в древности, было 65. Из них сохранилась 61, но в том числе несколько, принадлежность которых Демосфену сомнительна.
http://ru.wikipedia.org/wiki/Демосфен

 Демосфен. Вторая речь против Филиппа

Введение Либания

     В этой речи оратор советует афинянам смотреть на Филиииа, как на врага,
и не особенно полагаться  на мир,  но быть "бдительными, внимательно следить
за событиями и  готовиться  к войне.  Он обвиняет Филиппа в тайных  происках
против афинян  и  всех вообще  греков  и  находят подтверждение этого в  его
действиях.  При  этом он обещает дать ответ некоторым прибывшим  веслам, так
как  сами  афиняне затрудняются  на  счет того, что им  ответить. Откуда они
пришли и  по каким делам,  в  этой  речи  не  объясняется,  но с  этим можно
познакомиться  из  "Истории  Филиппа". Дело  в том, что в это  именно  время
Филипп  прислал к  афинянам  послов с жалобами  на"  те,  что  они  напрасно
распространяют про него среди греков худые толки, будто он, надавав им много
щедрых обещаний, обманул их. Он  утверждает, что ничего не обещал и ни в чем
их не обманул, и требует доказательств их обвинений. Одновременно с Филиппом
прислали послов в Афины также аргосцы и мессенцы,  обвиняя  со своей етороны
народ в том, что он поддерживает дружественные  отношения с лакедемонянами и
даже  содействует им в порабощении  Пелопоннеса, а  им самим препятствует  в
борьбе за свободу. Так вот афиняне и затрудняются с ответом как Филиппу, так
и  этим  государствам:  государствам  этим  они  не  могут  дать  объяснений
относительно того,  что имеют дружественные отношения с лакедемонянами и что
недовольны и подозрительно относятся к сближению их с Филиппом, хотя  сами й
не  могут дать, оправдания действиям  лакедемонян;  Филиппу  же не  решаются
сказать, что ошиблись в своих расчетах, но что,  повидимому, обмануты не  им
лично, так как  Филипп ни в своих  письмах не давал им никаких обязательств,
ни  через  своих'собственных послов ничего не обещал,  но  что некоторые  из
самих афинян обнадежили народ  рассуждениями, будте Филипп пощадит фокидян и
смирит спесь фиванцев. Вот почему Демосфен, упомянув о необходимости ответов
на это, обещает  сам их дать, но  тут же замечает при  этом, что справедливо
было бы требовать ответа у тех самых людей, которые создали эти трудности, -
именно, у тех, которые, как он выражается, обманули народ и открыли  Филияяу
Пилы. Этими словами он намекает на Эсхина,  подготовляя, как  говорят, уже в
это  время  свое  обвинение  против  него  в  преступном  посольстве,  -  то
обвинение, которое  позднее  он  и возводил,  уже наперед  стараясь  внушить
афинянам отрицательное отношение к нему.

РЕЧЬ

     Всякий  раз, граждане  афинские, когда  обсуждается вопрос  о действиях
Филиппа и о нарушениях им мирного договора,  всегда я вижу, что произносимые
в нашу пользу речи представляются и справедливыми, и благородными, и что все
обвинители Филиппа как будто  говорят каждый раз именно так, как и нужно, но
на деле не исполняется, можно  сказать, ничего, из этих нужных  мероприятий,
да и вообще из всего, ради чего эти речи стоит слушать. Наоборот, сейчас все
дела  у государства  приведены уже  в такое  состояние,  что, чем  сильнее и
очевиднее  кто-нибудь  уличает  Филиппа  и в нарушении мира,  заключенного с
вами,  и  во  враждебных замыслах  против всех  вообще  греков,  тем труднее
становится  подать совет  относительно того,  как  же  нужно действовать.  А
причина этого вот в чем: ведь надо бы, конечно, граждане афинские, всех, кто
стремится к захватам, останавливать решительными мерами  и действиями,  а не
словами; между тем,  в первую очередь, мы  же  сами,  выступающие на трибуне
ораторы, уклоняемся от того, чтобы вносить письменные предложения и подавать
советы  боясь навлечь  на  себя неприязненное  отношение  с вашей стороны, а
только распространяемся о  том,  как возмутительно он  поступает, и о всяких
подобных  делах;  но, с другой  стороны,  также  и вы,  сидящие здесь,  хотя
высказать   справедливые  речи  и  уразуметь  мысль  какого-нибудь   оратора
научились лучше Филиппа, но зато, чтобы помешать Филиппу в осуществлении его
теперешних  замыслов, вы  решительно  ничего  не  предпринимаете. Вот  так и
получается   положение,  я  думаю,   необходимое   и,   может   быть,   даже
естественнее-чем кто из вас  более всего любит  заниматься  и  к  чему имеет
особенное пристрастие, то показывается  у него в лучшем состоянии: у Филиппа
-действия, у вас... речи. Поэтому, если  и сейчас вы вполне удовлетворяетесь
тем,  что говорите  более  справедливое,  то это легко, и никакого труда  не
требуется к этому прилагать; (5) но если надо думать о том, чтобы теперешнее
положение поправилось, чтобы все незаметно  для нас  не пошло еще дальше  на
ухудшение  и чтобы  против  нас не встала  уже  столь  большая сила,  против
которой мы не в  состоянии будем и бороться, тогда и обсуждения нельзя вести
уже  таким образом,  как прежде, но и мы  - ораторы,  все до  одного, и  вы,
слушающие, должны поставить  себе целью найти наилучшие и спасительные меры,
а не гнаться за наиболее легкими и приятными.
     Итак, прежде всего, если есть кто-нибудь,  граждане афинские, кто смело
глядит на то,  как силен стал Филипп и сколько  мест он уже  подчинил  своей
власти,  и  кто верит, что  все это не  представляет  никакой  опасности для
нашего  государства и  не готовится  всецело против вас, мне остается только
удивляться, и я хочу обратиться одинаково ко всем вам с просьбой - выслушать
в коротких  словах мои соображения, которые  заставляют меня ожидать как раз
противоположного  и  считать  Филиппа  за  врага; тогда,  я  думаю,  если вы
признаете меня более дальновидным,  те вы меня и послушаетесь, если  же этих
храбрецов, доверившихся  ему,  то  вы примкнете к  ним.  Я  лично,  граждане
афинские, исхожу вот из  каких соображений. Чем  овладел Филипп прежде всего
после  заключения мира? -  Пилами и всеми делами  в Фокиде. И что же? Как он
этим воспользовался? - Да предпочел действовать так, как выгодно фиванцам, а
не  нашему государству. Почему же? -Потому,  надо думать, что, направляя все
свои расчеты  только на  захватнические  цели  и  на  подчинение всех  своей
власти,  а  вовсе не на  сохранение  мира, спокойствия  и справедливости, он
увидал совершенно  ясно полную невозможность для себя  прельстить чем-нибудь
наше государство и наше нравственное чувство и совершить такое дело, которое
убедило  бы  вас ради вашей  собственной  выгоды отдать ему во  власть  хоть
кого-нибудь  из остальных греков;  не он увидал вместе с тем, что  вы умеете
разбираться  в деле справедливости и избегать связанного с  таким  поступком
позора  и  предвидите все естественные  его последствия и  что  поэтому  при
всякой попытке с его стороны делать что-нибудь подобное вы скажете ему такое
же сопротивление, как если  бы  у  вас была  с  ним  война. относительно  же
фиванцев он рассчитывал, - как все и вышло на самом деле,-  что в отплату за
оказываемые им услуги они со своей стороны во всем "стальном предоставят ему
свободу действовать, как ему будет угодно, и не  только не будут противиться
и мешать, не еще и сами пойдут воевать вместе с ним, если он им велит. Вот и
теперь  по тем же самым соображениям  он помогает мессенцам и аргосцам.  Это
как  раз  и  является величайшей  похвалой для  вас, граждане афинские. Ведь
вследствие такого образа действий у него и  утвердилось о вас то мнение, что
вы - единственные из всех  людей, которые  ни за какую выгоду не согласитесь
поступиться общими у всех греков представлениями о справедливости и никому в
угоду   и   ни   на   какую   собственную   пользу   не   променяете   своей
благожелательности в отношении к грекам. И вполне естественно, чте на вас он
усвоил такой взгляд,  а  на аргосцев и фиванцев противоположный, так как он,
конечно, имел  в виду не только настоящее, не  учитывал и события  прошлого.
Так, ои находит, вероятно, сведения и  слышит по рассказам, что ваши предки,
хотя и имели возможность главенствовать  над остальными греками при условии,
если  бы сами подчинились царю, не только отвергли это  предложение, когда к
мим явился предок этих людей Александр в качестве глашатая для оповещения об
этом, но предпочли покинуть и страну свою  н решились переносить какие бы то
ни было бедствия, а  после этого совершили  те самые подвиги , о которых все
хотят говорить, но достойным образом ни один не сумел рассказать, почему и я
не стану  о них распространяться -это  будет справедливо (подвиги их слишком
велики, чтобы кто-нибудь мог словами достойно описать их); между тем  предки
фиванцев и аргоецев - одни прямо участвовали совместно с  варварами в походе
против нас  другие  не оказали им никакого сопротивления.  Таким  образом он
знает,  что  те  и другие  будут  довольствоваться достижением своих  личных
выгод, а  не станут думать об общей  пользе  всех греков.  Ну,  вот он так и
думал, что, если вас предпочтет, то изберет  друзей, которые будут стоять за
справедливость; если же вступит в  союз с теми, в них он  будет  иметь  себе
пособников в своих  захватнических стремлениях. Вот почему  их, а не  вас  и
тогда, и теперь он берет себе в союзники. Ведь триер, конечно, как он видит,
у  них  не больше,  чем у вас.  Дело также и не в том, чтобы,  раз он  нашел
некоторую сухопутную державу9, он ввиду этого отказался от приморской страны
и от гаваней; да и не в том, чтобы он не помнил речей и обещаний, при помощи
которых добился заключения мира.
     "Нет, клянусь Зевсом,-скажет, пожалуй, кто-нибудь, точно и в самом деле
знающий все это, - не из захватнических побуждений ,и не из тех, в которых я
сейчас его обвиняю, он тогда сделал, это, но потому, что притязания фиванцев
были более справедливы, чем ваши". Но именно на  это соображение меньше, чем
на какое бы то ни было другое, можно ему сейчас сослаться. В самом деле, как
же  человек,   который   сейчас   требует   от  лакедемонян   предоставления
независимости  Мессене, может оправдывать  свои действия  ссылкой на то, что
находит это справедливым, после того как сам тогда передал Орхомен и Коронею
во власть фиванцев?
     "Да нет же, он  был вынужден  к этому,  клянусь  Зевсом  (это  только и
остается говорить!), и согласился вопреки собственным намерениям, оказавшись
между фессалийскими всадниками и фиванскими гоплитами". Отлично! Вот поэтому
он,  как  говорят,  и  думает держаться осторожно  с фиванцами, а некоторые,
расхаживая кругом по  городу,  сочиняют басни, будто он  собирается укрепить
Элатею.  Но  он думает  и еще  продумает, как  я полагаю, а  в  то же  время
мессенцам и аргосцам не  раздумывает  помогать против лакедемонян; он просто
посылает  туда наемников, препровождает деньги и сам ожидается там с большим
-войском.  Так  что  же,  -  если  он  хочет  уничтожить  теперешних  врагов
фиванских-лакедемонян,  станет  ли  он теперь спасать тех, кого ранее сам же
погубил,- фокидян? Да кто же этому может поверить? Но, хотя бы Филипп сделал
это  первоначально под давлением необходимости и против собственного желания
или отказывался теперь иметь дело с фиванцами,  я лично не представляю себе,
чтобы он стал бороться в таком случае так  настойчиво  с их врагами; но судя
по  его теперешним  поступкам,  можно видеть,  что он и тогда действовал  по
собственному расчету,  да и теперь, если правильно смотреть на дело, по всем
признакам его деятельность направлена всецело против нашего государства".. И
это  выходит  сейчас у  него  как-то в  силу необходимости,  В  самом  деле,
смотрите. Он хочет властвовать, а в этом он видит противников только в одних
вас. Преступления против вас совершает он уже с давних пор и это сам отлично
знает за  собой. Владея вашим  прежним достоянием, он через это обеспечивает
себе  обладание всем остальным:  он понимает, что, если бы он упустил из рук
Амфиполь и  Потидею,  тогда и пребывание у себя, на родине не было бы у него
надежным.  Таким образом  он  знает  обе  эти  вещи:  и  то,  что сам  имеет
враждебные замыслы против вас, и то, что вы  это  замечаете. Но поскольку он
считает вас за  людей  благоразумных,  он  и  думает,  что  вы в  праве  его
ненавидеть, и  он насторожил внимание, ожидая, что  вы при первом же удобном
случае нанесете ему какой-нибудь  удар, если он не  успеет вас предупредить.
Вот почему  он полон бдительности, держится  наготове,  подстрекает кое-кого
против нашего государства - именно, фиванцев и тех из пелопоннесцев, которые
разделяют  их  вожделения;  он   понимает,  что  ради  своих  захватнических
стремлений  они   будут   довольны   создавшимся   положением,  а  по  своей
ограниченности не способны ничего предвидеть в дальнейшем.  А  между тем для
людей,  хоть мало-мальски соображающих,  наглядными  примерами могут быть те
случаи, о которых мне приходилось уже говорить перед мессенцамн к аргосцамн,
а, может быть, еще лучше будет рассказать также я вам.
     "Как   вы   думаете,   граждане   месеенские,-говорил   я,-   с   каким
неудовольствием  слушали  олинфяне  всякого  кто  говорил  что-нибудь против
Филиппа  в  те  времена,  когда  он  уступал им  Анфемунт-  город,  которого
домогались все прежние цари Македонии,  когда он отдавал им Потидею, изгоняя
ив нее афинских колонистов, причем вражду с нашей стороны он принял на себя,
а  ту  область  отдал им в пользование. Как  по-вашему, - могли ли они тогда
ожидать, что такая судьба  постигнет их, и разве поверили  бы  они,  если бы
кто-нибудь сказал им это? Однако же, -  сказал тогда я,--недолго пришлось им
попользоваться чужой землей, а теперь уж на долгое время они лишены им своей
собственной земли,  позорно  изгнаны, не  только  побеждены,  но и.  преданы
своими же людьми  и даже проданы. Вот как ненадежна для свободных государств
эта  чрезмерная близость  с тиранами.. Ну,  а  фессалийцы? Как вы думаете, -
спрашивал я, - в то время, когда он изгнал у них тиранов, и еще потом, когда
возвращал  им Никею  и Магнесию, разве  тогда могли они ожидать,  что  у них
будет  установлено  существующее  теперь десяти-властие?  Или,  что человек,
вернувший  им  участие  в  Пилейской  амфиктионии,  сам  отнимет  у  них  их
собственные доходы? Конечно, нет. А между  тем,  в  действительности это уже
произошло и стало общеизвестным. А  вы, - продолжал я, - глядите на Филиппа,
как он раздает вам владения и сулит обещания; но, молитесь богам,  если есть
у  вас  здравый  смысл,  чтобы после  не пришлось  вам увидать его при таких
условиях,  корда  он уже успеет вас обойти своими обманами и происками.  Так
вот  есть  же,  клянусь  Зевсом,  -  говорил  тогда я,  -  разные  средства,
изобретенные государствами для  своей обороны  и спасения,  как валы, стены,
рвы и тому подобное. Все  это  - средства, созданные руками человеческими  и
требующие на себя  расходов. Но есть одна вещь, общая у всех разумных людей,
которую природа имеет  сама  по себе как оборонительное оружие; она хороша и
спасительна  для.  всех,  а особенно для  демократических  государств против
тиранов. Что же это такое? Это - недоверие. Его храните, его держитесь. Если
будете  его  блюсти, ничего  страшного с вами  не случится Чего вы  ищете? -
спрашивал я,  - свободы? Да разве вы не видите,  что Филипп не  имеет ничего
общего с ней даже  по своему именованию: ведь  всякий царь и тиран есть враг
свободы и противник законов. Поберегитесь же того,- заключил тогда я,- чтобы
стремясь избавиться от войны, вы не нашли себе господина .
     Они выслушали это и шумными одобрениями подтверждали  правильность моих
слов, а потом прослушали  и еще много  речей иного содержания, произнесенных
послами и в  моем  присутствии,  да еще и позднее, уже без меня; однако, как
видно, они все равно не откажутся  от дружбы с Филиппом и от того, что он им
обещает. И не то странно, если мессенцы и некоторые из пелопоннесцев сделают
что-нибудь вопреки здравому расчету, хотя и  видят, что для них всего лучше,
но странно,  если вы  -  люди, которые  и сами понимаете дело, да и  от нас,
ораторов, слышите сообщения о замыслах, какие ведутся против вас, об осадных
сооружениях, со  всех сторон воздвигаемых против вас, впоследствии сами, как
мне  кажется, того не замечая, испытаете  на  себе все  эти  действия  из-за
одного   того,  что  ничего  не  предприняли  сейчас:   так  удовольствие  и
беспечность сегодняшнего дня  оказываются сильнее той пользы, которая должна
получиться когда-нибудь в будущем.
     Итак,  о том, что  вам нужно предпринять,  вы сама обсудите потом между
собой, если будете  благоразумны;  что  же касается  псефисмы, которую  надо
вынести теперь же, чтобы дать надлежащий ответ, то об этом я скажу сейчас.
     Конечно, было бы справедливо, граждане афинские, пригласить сюда людей,
принесших те обещания, которым вы тогда настолько  поверили, что согласились
заключить мир.  Ведь ни я сам никогда не принял бы  участия в посольстве, ни
вы,  я  уверен,  не  приостановили  бы  военных  действий,  если  бы  только
представляли себе, что Филипп сделает это, Когда добьется мира. Но от  всего
этого были очень далеки те речи,  которые  тогда говорились.  А  кроме того,
следовало  бы пригласить  еще  и  других.  Кого же? Да тех  самых  ораторов,
которые выступали против меня, когда я уже после заключения мира, только что
вернувшись на вторичного посольства по делу о приведении к присяге и увидав,
как  морочат  наше государство,  предупреждал,  свидетельствовал и  всячески
доказывал, что нельзя  оставить без защиты Пилы и фокидян. Те люди  говорили
тогда про  меня, что я пью только воду и потому естественно какой-то угрюмый
и  сердитый человек; а что Филипп, если только пройдет сюда, сделает для вас
все, чего только вы  ни  пожелаете, - укрепит Феспии и  Платеи, смирит спесь
фиванцев,  перекопает  на свой  собственный счет  Херсонес,  а Эвбею и  Ороп
отдаст вам взамен  Амфиполя. Все это говорилось тогда здесь с  трибуны,  как
вы,  конечно,  помните,  хотя  вы  и  не  злопамятны  по  отношению к  своим
обидчикам. И  вот что самое позорное  из всего: увлеченные своими надеждами,
вы этот мир распространили своей псефисмой  на  тех же самых условиях даже и
на  потомков . Вот до  какого совершенства  был доведен обман,  которому  вы
поддались. Так  для чего  же об этом я  говорю  теперь и зачем  я  требую их
вызова? Клянусь  богами,  я выскажу вам откровенно всю  правду и  ничего  не
утаю. Я требую этого вовсе не для  того, чтобы, вступив в перебранку, самому
говорить перед вами  на равных  условиях с ними, а выступавшим против меня с
самого начала дать сейчас новый  случай получить что-нибудь с Филиппа, и  не
для того, чтобы только попусту болтать, но потому, что со временем, я думаю,
действия   Филиппа  причинят  вам  еще  больше   огорчений,  чем  теперешние
обстоятельства. Опасность,  как  я вижу, все возрастает, и, хотя я не  желал
бы,  чтобы мои предположения  оправдались, но все-таки  боюсь, не слишком ли
близко она уже подошла теперь. Поэтому, когда у вас  уже не будет оставаться
возможности  для  такого равнодушия  к происходящему и когда о грозящей  вам
опасности вы уже не будете слышать от меня или от кого-нибудь другого, а все
одинаково будете сами видеть и будете хорошо понимать вот тогда, я думаю, вы
покажете свой  гнев и  строгость. Я боюсь  только, как  бы  послы не  сумели
отделаться  молчанием  о.  делах,  за которые  они, как самим  им  известно,
получили  взятки,  а  вашему  гневу  как  бы  не подверглись  люди,  которые
возьмутся  что-нибудь  поправлять из погубленных ими  дел. И в самом  деле я
вижу, что часто некоторые обращают свей гнев не столько на виновных, сколько
на  первых  попавшихся  под руку  людей. Поэтому,  пока  такое положение еще
только готовится и  складывается и пока мы еще можем выслушивать друг друга,
я хочу каждому из вас, хотя вы и сами это хорошо знаете, все-таки напомнить,
кто  тот человек,  который убедил вас оставить без защиты фокидян и Пилы,- а
ведь как раз,  завладев этими местами, Филипп и  сделался хозяином дороги  в
Аттику и  в Пелопоннес  и  заставил  вас  таким образом думать не о вопросах
права  и  не  о зарубежник делах,.  а  о положении в  самой нашей стране и о
войне, надвигающейся на Аттику;  эта война, конечно, принесет, горе всякому,
когда  появится   здесь,   но  зародилась  она  в  тот  именно  день.   (36)
Действительно,  если  бы вы  не  были  обмануты  тогда, не было  бы теперь у
государства никакого  беспокойства: ведь  Филипп, конечно, никогда бы не мог
пройти с войском в Аттику, раз прежде не одолел нас при помощи кораблей, или
не  продвинулся  сухим путем через  Пилы  и  через заставу фокидян,  но  ему
пришлось бы  или  подчиниться требованиям  справедливости  и,  соблюдая мир,
держаться  спокойно  или  сразу  же оказаться перед  лицом  войны  столь  же
трудной,  как  и та,  которая тогда  заставила  его желать мира. Так  вот  в
качестве напоминания теперь вполне достаточно того, что мною  сказано; но не
приведите  вы, все боги, чтобы  нам пришлось это  испытать во всем ужасе  на
деле! Никому-даже  тому, кто сам по себе  заслуживал бы погибели, я лично не
пожелал  бы потерпеть возмездие,  которое было бы сопряжено  с опасностью  и
вредом для всех.
http://lib.ru/POEEAST/DEMOSFEN/demosfen2.txt

Демосфен. Из третьей речи "Против Филиппа" (Пер.С.И.Радцига)

ИЗ ТРЕТЬЕЙ РЕЧИ "ПРОТИВ ФИЛИППА"

                (341 г. до н. э.)

     (32) Но чего же еще не хватает  ему  (то  есть  Филиппу)  до  последней
степени наглости? Да помимо  того,  что  он  разорил  города,  разве  он  не
устраивает пифийские игры {Эти игры проводились каждые четыре года в Дельфах
в честь Аполлона.}, общие состязания всех греков, и, когда сам  не  является
на них, разве не присылает своих рабов руководить  состязаниями  в  качестве
агонофетов {Устроители состязаний; по  отношению  к  царю,  с  точки  зрения
афинян, это рабы.}? Разве не завладел Пилами {Пилы - то же, что  Фермопилы.}
и проходами, ведущими к грекам, и не занимает эти места  своими  отрядами  и
наемниками?  (33)  Разве  не  предписывает  он  фессалийцам,  какой  порядок
управления они должны у себя иметь? Разве не посылает наемников  -  одних  в
Порфм  {Гавань  на  острове  Эвбея  в  области  Эретрии.},   чтобы   изгнать
эретрийскую демократию, других - в Орей {Город  в  северной  части  Эвбеи.},
чтобы поставить тираном Филистида? Но греки,  хотя  и  видят  это,  все-таки
терпят, и, мне кажется, они взирают на это с таким чувством, как на градовую
тучу: каждый только молится, чтобы не над ним она разразилась,  но  ни  один
человек не пытается ее остановить. (34) И  никто  не  защищается  не  только
против тех оскорблений, которым подвергается от него вся Греция, но  даже  и
против тех, которые терпит каждый в отдельности.  Это  уже  последнее  дело!
Разве он не предпринимал похода на Амбракию и Левкаду {Амбракия  -  город  в
области  Греции,  Акарнанин;  Левкада  -  город  на  острове  Левкаде   близ
Акарнании.} - города, принадлежащие коринфянам?  Разве  не  дал  клятвенного
обещания этолийцам передать им Навпакт {Город в Этолии  (средняя  Греция).},
принадлежащий ахейцам? Разве у фиванцев не отнял Эхин, разве не отправляется
теперь против византийцев, своих собственных союзников? (35) Разве у  нас  -
не говорю уж об остальном - он  не  завладел  крупнейшим  нашим  городом  на
Херсонесе, Кардией {Город в Фессалии.}? И  вот,  хотя  мы  все  страдаем  от
такого отношения к себе, мы все еще медлим, проявляем малодушие и смотрим на
соседей, полные недоверия друг к другу, а не к тому, кто  всем  нам  наносит
вред. Но если этот человек относится ко всем с такой  наглостью  теперь,  то
как вы думаете, что же он станет делать тогда, когда подчинит  своей  власти
каждого из нас поодиночке?
     (36) Что же в таком случае за причина  этого?  Ведь,  конечно,  не  без
основания  и  не  без  достаточной  причины  тогда   все   греки   с   таким
воодушевлением относились к свободе, а теперь так  покорно  терпят  рабство.
Да, было тогда, было, граждане афинские, в сознании большинства нечто такое,
чего теперь уже нет, - то самое, что одержало верх и над богатством  персов,
и вело Грецию к свободе, и не давало  себя  победить  ни  в  морском,  ни  в
сухопутном бою; а теперь это свойство  утрачено,  и  его  утрата  привела  в
негодность все и перевернула сверху донизу весь греческий мир. (37)  Что  же
это такое было? Да ничего хитрого и  мудреного,  а  только  то,  что  людей,
получивших деньги с разных охотников до власти и  совратителей  Греции,  все
тогда ненавидели, и считалось тягчайшим позором быть  уличенным  в  подкупе;
виновного в этом карали величайшим наказанием, и для него не существовало ни
заступничества, ни  снисхождения.  (38)  Поэтому  благоприятных  условий  во
всяком деле, которые судьба часто дает и нерадивым  против  внимательных,  и
ничего не желающим делать против исполняющих все, что следует,  нельзя  было
купить ни у ораторов, ни у полководцев,  равно  как  и  взаимного  согласия,
недоверия к тиранам и варварам и вообще ничего подобного. (39) А теперь  все
это распродано, словно на рынке, а в  обмен  привезены  вместо  этого  такие
вещи, от которых смертельно больна вся Греция. (40) Ведь что касается  триер
{Род военного  корабля  с  тремя  рядами  гребцов.},  численности  войска  и
денежных запасов, изобилия всяких средств и  вообще  всего,  по  чему  можно
судить о силе государства, то теперь у  всех  это  есть  в  гораздо  большем
количестве и в больших размерах, чем у людей того времени. Но только все это
становится ненужным, бесполезным и бесплодным по вине этих продажных людей.

[Пункты  41-45.  Для  доказательства  отношения афинян к продажности в былые
времена  Демосфен  цитирует надпись на медном столбе на Акрополе: "Артмий из
Малой  Азии карается лишением всех прав и смертью за то, что вывез золото из
                Мидии в Пелопоннес".]

     (46) Но не то теперь. Вы совсем не так относитесь и к подобным делам, и
вообще ко всему остальному, а как? Вы сами знаете; к чему во  всем  обвинять
одних вас? А приблизительно так же и ничуть не лучше  вас  относятся  и  все
остальные греки, почему я и говорю, что настоящее положение вещей требует  и
большого внимания и доброго совета. Какого? Хотите, чтобы я сказал? А вы  не
разгневаетесь?
     (47) Далее, какое странное рассуждение  высказывают  те  люди,  которые
хотят успокаивать наше государство тем, что  будто  бы  Филипп  еще  не  так
силен, как некогда были лакедемоняне;  что  те  главенствовали  повсюду  над
морем и сушей, царя имели своим союзником и перед ними никто не мог устоять;
но что все-таки и их отразило наше государство и само не было сокрушено.  Но
я лично думаю, что если во всех отраслях, можно сказать, достигнуты  большие
успехи и теперешнее  положение  совершенно  непохоже  на  прежнее,  ни  одна
отрасль не сделала больших успехов и не развилась так  сильно,  как  военное
дело. (48)  Прежде  всего,  тогда  лакедемоняне,  как  я  слышу,  да  и  все
остальные, в течение четырех или пяти месяцев, как раз в самую  лучшую  пору
года, вторгнутся, бывало, опустошат страну противников своими гоплитами,  то
есть гражданским ополчением, и потом уходят обратно домой. Это был до  такой
степени старинный или, лучше сказать, такой правомерный образ действий,  что
даже не покупали ни у кого ничего за деньги, но это была какая-то честная  и
открытая война. (49) Теперь же вы,  конечно,  видите,  что  большинство  дел
погубили предатели и ничего не решается  выступлениями  на  поле  битвы  или
правильными сражениями; наоборот, вы слышите, что Филипп проходит, куда  ему
угодно, не с помощью войска гоплитов, но окружив  себя  легковооруженными  -
конницей, стрелками, наемниками - вообще войсками такого рода. (50) Когда же
с этими войсками он нападет на людей,  страдающих  внутренними  недугами,  и
никто не выступит на защиту своей страны вследствие взаимного недоверия, вот
тогда он установит военные машины и начнет осаду. И я не говорю  уж  о  том,
что ему совершенно безразлично, зима ли стоит в это время или лето, и он  не
делает изъятия ни для какой поры года и ни в какую пору не  приостанавливает
своих  действий.  (51)  Все,  конечно,  должны   знать   и   учитывать   это
обстоятельство, и потому  нельзя  подпускать  войну  в  свою  землю,  нельзя
оглядываться на простоту тогдашней войны с  лакедемонянами,  чтобы  не  ело*
мать  шею,  дав  себя  сбросить  с  коня;  но  надо  оберегать  себя  мерами
предосторожности и военными приготовлениями, держа врага на  возможно  более
далеком расстоянии от себя, следя за тем, чтобы  он  не  двинулся  из  своей
страны, а не ждать того, когда придется вступить с ним в борьбу, схватившись
уже грудь с грудью. (52) Правда, с военной точки зрения  у  нас  есть  много
естественных преимуществ, но,  конечно,  граждане  афинские,  при  том  лишь
условии, если у нас будет желание делать то, что нужно, - именно,  природные
свойства его страны, которую можно свободно грабить  и  разорять  во  многих
местах, да и еще тысячи других преимуществ; зато  к  борьбе  он  подготовлен
лучше нас.
     (53)  Однако  нужно  не  только  понимать  это  и  не  только  военными
действиями  оборонять  себя  от  него,  но  надо  также  сознанием  и   всем
помышлением возненавидеть ораторов, выступающих за него перед вами,  имея  в
виду, что невозможно одолеть внешних врагов государства, пока  не  покараете
пособников их внутри самого государства. (54)  А  этого,  клянусь  Зевсом  и
всеми другими богами, вы не в силах будете сделать, да и не  хотите,  но  вы
дошли до такой глупости или безумия, или чего-то такого, чего я не умею даже
назвать (часто  на  мысль  мне  приходило  даже  опасение,  не  божество  ли
какое-нибудь преследует дела нашего государства), что  ради  ли  перебранки,
или из зависти, или  ради  потехи,  или  безразлично  по  какому  случайному
поводу, - вы велите говорить людям продажным (из которых иные и отрицать  не
стали  бы,  что  они  действительно  таковы),  и  вы  смеетесь,  когда   они
кого-нибудь осыпят бранью. (55) И еще не в этом весь ужас, хотя и  это  само
по себе ужасно. Но этим людям вы предоставили  возможность  даже  с  большей
безопасностью заниматься политическими делами, чем ораторам, защищающим  нас
самих. Однако посмотрите, сколько  гибельных  последствий  готовит  вам  это
желание слушать подобных людей. Я расскажу вам дела, которые всем вам  будут
знакомыми.

   [Перечисление фактов измены в пользу Филиппа в Олинфе, Эретрии, Орее.]

     (63) "В чем же причина, - может быть, возникает  у  вас  недоумение,  -
почему  и  олинфяне,  и  эретрийцы,  и  орейцы  охотнее  слушали   ораторов,
говоривших в пользу Филиппа, чем  тех,  которые  говорили  в  пользу  их  же
самих?" - Да в том же самом, в чем и у вас: ведь люди, которые руководятся в
своих речах наилучшими  побуждениями,  иногда  даже  при  желании  не  могут
сказать вам ничего приятного, потому что всю заботу им  приходится  обращать
на спасение государства; наоборот, эти люди уже  самым  своим  угодничеством
действуют на руку Филиппу. (64) Те предлагали делать взносы, а эти говорили,
что в этом нет никакой надобности; те - что  надо  воевать  и  относиться  с
недоверием, а эти - что надо соблюдать мир, - и так  до  тех  пор,  пока  не
оказались в плену. Да и во всем остальном, мне думается, дело шло  таким  же
образом, - не стану уж рассказывать всего шаг за шагом. Одни  говорили  так,
чтобы угождать, и  старались  не  доставлять  никакой  неприятности,  другие
говорили то, что должно бы принести спасение,  но  этим  навлекали  на  себя
вражду. А многое,  особенно  под  конец,  народ  допускал  и  не  так,  ради
удовольствия, и не по неведению, а покоряясь необходимости, когда видел, что
в целом уже все потеряно. (65) Вот этого самого, клянусь Зевсом и Аполлоном,
я и боюсь, - не случилось бы и с вами, когда при тщательном  подсчете  всего
вы придете к сознанию, что вам ничего уже нельзя поделать. И когда я вижу  .
людей, вовлекающих вас  в  это,  я  не  робею,  а  чувствую  стыд,  так  как
сознательно  или  бессознательно  они  вовлекают   государство   в   тяжелое
положение. Тогда пусть  никогда,  граждане  афинские,  наше  государство  не
дойдет до этого: умереть в десять тысяч раз лучше, чем сделать что-нибудь из
лести перед Филиппом и покинуть кого-либо из ораторов, имевших в  виду  вашу
пользу.

  [Олинфийцы, эретрийцы и орейцы жестоко поплатились за доверие к друзьям
                Филиппа, но им раскаиваться уже поздно.]

     (70) Вот так же и с нами,  граждане  афинские,  пока  мы,  еще  целы  и
владеем  величайшим  государством,  богатейшими  средствами,   прекраснейшей
славой; может быть, иной человек, сидя здесь, уже хотел  бы  спросить:  "Что
нам делать?" Я, клянусь. Зевсом, расскажу об этом и  даже  внесу  письменное
предложение, так  что,  если  вам  будет  угодно,  вы  утвердите  его  своим
голосованием. Прежде всего надо самим обороняться и готовиться, - я  имею  в
виду подготовку  триер,  денег  и  воинов.  Ведь  если  даже  все  остальные
согласятся быть рабами, нам во всяком случае нужно бороться за свободу. (71)
Так вот, сначала подготовим все это у себя и притом постараемся сделать так,
чтобы все это видели, и тогда обратимся с призывом ко всем остальным;  будем
для разъяснения дела отправлять послов во все стороны, как-то: в Пелопоннес,
на Родос, на Хиос, к царю {К персидскому царю.}  (ведь  и  его  расчетам  не
противоречит эта задача - не дать Филиппу покорить все своей власти)  -  это
затем, чтобы, если вам удастся убедить их, они в случае  надобности  были  у
вас соучастниками и в опасностях и в расходах, а если  это  не  удастся,  то
чтобы хоть выиграть время для действий. (73) Однако  если  я  предлагаю  вам
обратиться с призывом к другим, то это отнюдь не значит, чтобы мы сами могли
отказываться, от принятия всех необходимых мер для  собственной  обороны.  В
самом деле, было бы нелепо, отступаясь от защиты своих собственных владений,
заявлять,  будто  заботимся  о  чужом,  и,  пренебрегая  настоящим,   пугать
остальных страхом за будущее. Нет,  я  и  не  предлагаю  этого,  но  зато  я
настаиваю на том, что воинам в Херсонесе надо посылать  деньги  и  исполнять
все другое, чего они просят, надо самим нам готовиться и делать первыми  то,
что следует, а тогда уж и остальных греков созывать и собирать,  осведомлять
и  убеждать.  Это  является  обязанностью  государства,  обладающего   таким
значением, как ваше.
     (74) Если же вы рассчитываете, что Грецию спасут или халкидяне  {Жители
полуострова Халкидики на северо-востоке Греции.} или мегарцы {Жители  города
Мегар в Мегариде, с востока примыкавшей к Аттике.},  вам  же  самим  удастся
убежать от этих хлопот, то вы неправильно так думаете: довольно будет,  если
сами они останутся целы - каждый в отдельности. Нет, именно вам надлежит это
сделать, так как вам эту почетную задачу стяжали  и  оставили  в  наследство
ваши предки ценой многих великих  опасностей.  (75)  Если  же  каждый  будет
изыскивать средства к исполнению своего желания, но  в  то  же  время  будет
сидеть сложа руки и думать только о том,  чтобы  самому  не  делать  ничего,
тогда, во-первых, он никогда не найдет для этого дела исполнителей, так как,
если бы таковые были, они уже давно бы нашлись, поскольку сами вы ничего  не
хотите делать, но их нигде нет; во-вторых, я боюсь, как бы со  временем  уже
необходимость не заставила нас делать сразу все то, что мы сейчас не хотим.
     (76) Итак, вот  каково  мое  мнение:  об  этом  я  вношу  и  письменное
предложение. И я думаю, что еще и сейчас наши дела могут  поправиться,  если
они будут  проводиться  в  жизнь.  Впрочем,  если  кто-нибудь  другой  может
предложить что-нибудь лучшее, чем мое, пусть он говорит и подает свой совет.
Но ваше решение, какое вы примете, пусть послужит - да помогут все  боги!  -
нам на пользу.

http://lib.ru/POEEAST/DEMOSFEN/demosfen1_1.txt

Обличая Филиппа, Демосфен вольно или невольно оказывался и сторонником дипломатии Скифии, связанного с ней Боспорского царства. Но об этом мы уже подробно говорили.

Наш Демосфен
http://proza.ru/2009/06/08/86