Темно и чуток жутковато. Помещение узкое, а потолки до того высоченные, что кажется будто комната перевёрнута. Метров шесть высота. А в ширину не больше трёх с половиной.
Абрикосы на крышу падают, катятся и шмякаются оранжевыми лепёшками. Луна вылупилась прожектором, и сквозь ветки, кусты и заборы показывает нам театр своих теней.
Три узких лежанки: деревянная рама, на фанерке жёсткий матрас, обтянутый клеёнкой. Нас три пары. Настюха с Дашкой, Алёна с Маняшкой и я с Марфушей.
Алёна рассказывает про лысого графа. Откуда она свои байки берёт - не знаю, может и сочиняет, но получается ужасно правдоподобно. Будто бы давно хозяином этой усадьбы был Лысый Граф, которого никто и никогда не видел. И было у него - сотня, а может больше, девок-кружевниц, которые слепли навечно к осьмнадцати годам. И каждое новолуние приводили ему девку, и что он с ней там делал, никто не знает, потому что вместо неё за коклюшками уже новенькая к утру появлялась. А были такие, зрения ещё не потерявшие, которые сами к нему просились, видно думали, что он им свободу даст. Уводили и зрячих, лентой чёрной бархатной глаза завязывали и вели, и никто ещё ни разу от Лысого Графа обратно не возвращался.
Мы переглядываемся. Началось.
Неторопливые шаги, хлопок двери. Секунда, две, и раздаётся первый взвизг, слабый, рвущийся пока ещё от неожиданности. Потом начинаются крики.
- Не надо! Не надо! Больно! Больно!
Визг нарастает, ему вторит другой голос, кто-то начинает рыдать, поскуливая и захлёбываясь.
Марфушкин взгляд останавливается на теневой ряби и уходит в себя, она сжимает кулаки и шепчет замогильным голосом - я убью их убью всех врачов
- Тише-тише, - говорю я, - не надо так говорить. Это нехорошо.
Лязг щеколды, распахивается дверь, в комнату входит молодая женщина, строгое мелированное каре, причёска “паж” так кажется это называется, очки в изящной серебрянной оправе, костюм медсестры, небольшой поднос, орудия экзекуции прикрыты белоснежной ажурной салфеткой. Сразу же, без малейшего колебания, не удостоив нас с Алёной взглядом, она подходит к Дашке. Дашка немножко дебильновата, Настюха постоянно орёт на неё и в особые моменты начинает остервенело хлестать по рукам. Дашка мало чувствительна, она для разминки. На первые два лёгких шлепка Даша никак не реагирует, дальнейшая экзекуция сопровождается её мычанием по нарастающей, и заканчивают они почти одновременно.
Когда женщина поворачивается к Алёне, Дашино мычание стихает.
Следующая Маняшка. Она уже лежит, и её розовая попка на кирпичной клеёнке смотрится беззащитно трогательно, как молочные поросята в бумажных венчиках пасхального обеда. Алёна стоит на четвереньках и крепко зажимает её ножки своими коленями, пригнувшись всем телом, застывает напружинившись, готовясь разжаться и прикрыть Маняшку собой, если понадобится.
Женщина поворачивается ко мне. Марфуша вскакивает с лежанки и начинает подвывать:
- Не надо, ну пожалуйста, не надо. Не надо. Не надо. Ну, пожалуйстаааа...
Из глаз катятся слёзы, она зажмуривается от страха, но всё-таки в её голосе жива надежда, что сейчас всё отменится. Она не унижается в своём вое. Она снова верит в свои мольбы.
Женщина смотрит на меня.
Я обнимаю Марфушу, тут она начинает рваться из моих рук, брыкаться с силою молодой необъезженной кобылки, мне приходится её жёстко стреножить, зажать своими ногами, притянуть и, откинувшись назад, прижать всем телом к себе. Она всё равно рвётся, откуда только силы берутся, я с трудом её удерживаю.
Женщина возвышается над нами и мило улыбнувшись, чуть слышно произносит:
- Сними с неё трусики.
Я отцепляю левую руку и начинаю заголять Марфушину попу, она тут же хватает меня за руку, отталкивает, и плачет уже горько-горько. Безнадёжно. Обнажённо.
Горячие слёзы льются мне на шею, а я целую её часто-часто и шепчу:
- Дыши, дыши, расслабься. ты моя девочка, моя маленькая.
Когда всё заканчивается, мы обнимаемся нежно-нежно, я укладываю её поудобнее, ложусь сама рядышком и прижимаю Марфушу к себе. Вытираю слёзы, приглаживаю растрепавшиеся и местами спутавшиеся волосы, успокаиваю как могу, она всхлипывает и вздрагивает всем телом, обнявшись мы и засыпаем, проваливаемся в мешок абсолютного мрака. Потом ко мне приходит сон.
- Ты ещё не утратила своего зрения? - раздаётся голос, и я верчу головой, пытаясь определить в какой стороне находится хозяин.
- Я делаю ошибки, Ваше Сиятельство, всё чаще и чаще. Моё плетение всегда было изящным и лёгким, но вчера я потеряла нить.
- Стой ровно.
Это приказ. Я сжимаюсь от неожиданности, меня обдаёт накатившая сзади волна тепла, идущая от его тела, почти вплотную приблизившегося ко мне. Слишком близко. Невыносимо близко. Я уже должна слышать его запах, но его нет, может быть я его просто не чувствую от того, что не могу дышать, ноги слабеют, хочется упасть, свалиться на пол и не ждать что со мной будет.
Холодное лезвие скользит по лопаткам, мне в страхе мерещатся жуткие картины окровавленого пола, по которому будет катясь подпрыгивать моя потерянная голова. Кружевные бретельки батистовой сорочки резко натягиваются и разрезаются одним взмахом.
Волна схлынула. Я вздохнула открытым ртом и задышала часто-часто.
- Ваше сиятельство... - падаю я на колени.
- Руки вперёд и помалкивай, пока я не спрошу.
Щёлкают ручные зажимы, звякает цепь, меня медленно тянет вверх, выше и выше, до боли в плечах и потери земли вытянутыми как у балерины пальцами. Я на мгновение взлетаю и тут же меня опускает обратно.
- Стоишь на земле-то? - спрашивает Лысый Граф.
- Да, ваше сиятельство.
- Ноги раздвинь.
Я раздвигаю, и сразу же в левую ногу, чуть повыше щиколотки, упирается что-то твёрдое, неживое, но тёплое. Поднимается по внутренней стороне, толкает правую, выше, ещё выше, словно тросточка слепца обстукивает границы входа.
- Девка-то наша вся мокрая! ай-я-яй! Рассказывай мне, что глаза твои бесстыжие захотели?
- Я видеть вас хочу, ваше сиятельство.
- Это зачем ещё?
- Вы же во сне ко мне приходите, вот я и хочу вас увидеть.
- Складно плетёшь. Голову подними.
Медленно поднимаю голову, выше и выше. Рукоять плётки, теперь я уже точно знаю что это такое, то твёрдое и гладкое, хранящее тепло его рук, перекладиной упирается мне в поясницу, я слегка покачиваюсь и подавшись вперёд, балансирую на кончиках пальцев, тяжело позвякивает и натягивается цепь.
Я жду, запрокинув лицо вверх. Он чуть касается моего подбородка пальцем. Я целую руку и чувствую на мгновение скользнувшую по губам гладкость отполированных ногтей.
- Жди, - спокойно говорит он и убирает руку.
Он уходит, я вслушиваюсь в его удаляющиеся шаги, которые внезапно обрываются за бесшумно затворившейся дверью.
Обнажённая, с завязанными глазами, прикованная к длинной цепочке внезапных случайностей, уводящих в бесконечность ожидания, я остаюсь совсем одна.
Лысый Граф пропал, а сон всё не кончается, и не кончается.