Опять поминальный приблизился час,
Я вижу, я слышу, я чувствую вас.
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли.
Пусть также они поминают меня,
В канун моего погребального дня.
Анна Ахматова
*
Мой духовный успех среди верующих пожилых женщин, я думаю, кроется в общении с верующими бабушками в моем селе, с которыми я общался издетства. Оттуда он начинался. Там начинались мои семинария и академия духовные. Я очень понимаю душу верующих пожилых женщин, я вижу, я слышу, я чувствую их - из которых в большинстве состоит наш церковно-православный мир, да и в дальнейшем будет состоять.
Село Андрияшевка, Роменского района Сумской области. Зимние вечера в селах долгие предолгие, на Пiдгай (улица села под вечно шумящими соснами) в хату к бабе Олександре, моей далекой родственнице.
Хата у бабы Александры по тем временам была с каким то налетом города, «городскости» можно сказать. Ее сыновья работали и жили в Москве и оттуда привозили много диковинных и дивных для селького обитателя новинок. Крыта она была не соломой или черепицей, как было распространено у нас в те годы, но квадратными европейскими пластинами. Ее сыновья, Павел или Михаил, видимо доставили из Москвы. Был также у нее телевизор, наверное, одной из первых в селе. Помню, была в своем роде авангардная антенна с проволки, намотанная на крестовины, так, что получались два или три ромба на шесте таинственно, загадочно-интригующе возвышающаяся над хатою.
Был у нее также и ламповый радиоприемник, тоже привезенный бабке сыновьями, по которому она слушала Радио Свободу, Голос Америки, Радио Ватикан, ВВС популярные среди верующих радиостанции, передававшие иногда богослужения и новости, которых невозможно было услышать по советским информ-программам.
Хожеными протоптанными в глубоком снегу тропками собираются мы под сумерки: бабушки, да и женщины помоложе, среди них живо интересующаяся верой Любовь Захаровна, ездившая почти каждое воскресенье в Лохвицу, в маленькую церковь-хатку, за городом. Участвовал в этих сходках и я 16-летним хлопцем. Собирались бабы Софичка Оксения, Ганна Приймаченчиха и Сеник Оксения. Сеник распространенная в Андрияшевке фамилия.
Всегда, всю жизнь, сколько буду жить, буду помнить благодатный мир той хаты. Горит жарко натопленная печка, плита на ней аж красная, раскаленная, от хорошей тяги, на мороз. Баба Олександра, с торжественно строгим видом кадит из глиняной кадильницы ладаном в комнате. Эта кадильница, как память, до сих пор у меня сохранилась. В горнице, накрыта склеенной в конус газетой, приглушено горит лампа и также в темном углу перед иконой Святой Животворящей Троицы теплится дуто-пузатая, стеклянная, на проволочках лампада. Поем псалмы Матери Божией, кант Ангелу Хранителю:
Пресветлый Ангеле Господень,
Хранитель ты души моей,
Души моей тебе подобной,
Будь милостив к рабе твоей.
Ты послан с неба для храненья,
Тебе Господь так поручил…
Но, что наибольше вдохновляло нас, так это пение одного псалма, выражавшего настроение того века, итак, мы воодушевленно поем популярный среди верующих псалом о Страшном Суде Христовом.
Я приведу его здесь полностью, он полон возвышенной духовной поэзии. Думаю, что некоторые люди, которые пели его во многих городах и селах в годы советской богоборческой власти, хранили его, переписывали от руки, в обычные ученические тетрадки и для которых он являлся важнейшим источником религиозного вдохновения, еще живы. Прочтя его, вспомнят те далекие уже, но такие близкие сердцу, времена гонений, прещений и это воспоминание затронет лучшие струны их души:
Христос с учениками из храма выходил,
Пред Крестною смертью своей,
И с полными скорби прощальными словами,
Учил Он любимых друзей.
Скажи нам Учитель прощальное слово,
Пока еще с нами живешь,
Скажи нам Учитель, когда это будет,
Когда ты судить нас придешь?
Услышите о войнах и слухах военных,
Восстанет народ, на народ,
И будут болезни и глады и моры,
И братская кровь протечет.
А если увидите мерзость во храме,
То знайте, что Суд при дверях,
Готовьтесь, чтоб дверь не закрылась пред вами,
Держите светильник в руках.
Уменьшится вера, угаснет надежда,
В сердцах охладеет любовь,
И многие люди тогда соблазнятся,
Прольют неповинную кровь.
И сын от отца своего отречется,
За то, что ведут его в суд,
И многие люди Христа отвергнутся,
Врагу под начало пойдут.
Велика ненависть, настанет на свете,
Настанет как темная ночь,
Многих потопит в печали слезами,
Матерь восстанет на дочь.
Разрушатся храмы, престолы святые,
Все будут меня прогневлять,
Пастырям настанет великое горе,
Будут все их проклинать.
Великие скорби сошлются на землю,
И страшные муки пройдут,
И скажут, падите, покройте нас горы,
Но, горы на них не падут.
И в эти минуты поищите смерти,
Но смерть далеко убежит,
А кто же находится в поле, не в доме,
Пускай он домой не спешит.
И солнце померкнет и месяц и звезды,
С небесного круга спадут,
Воскреснут из мертвых земные народы,
Пойдут на Божественный Суд.
И явится Крест в небесах лучезарный,
И будет, как солнце сиять,
Избранные чада восстанут с начала,
И радостно будут взирать.
За ними последуют толпы народа,
От края до края земли,
И вся содрогнется земная природа,
Пред страшным престолом Судии.
Лица оживали, глаза пылали, завязывался оживленный разговор. Церковь закрыта, книги и иконы разобраны по домам, коммунисты сельские детей крестят, некоторые тайно исповедуются и причащаются… Расходимся по домам поздним вечером в радостном приподнятом настроении. Духа не угасить и Слово Божие нельзя связать, зпретить.
Последний раз видел ее хату в 1996 году, проходя на Мельники, было это уже через пять лет после ее смерти. Хата была нежилая, никто не поселился в ней. Двор зарос зарослями кустарников, окна хаты едва просматриваются, а рядом возвышающиеся подавляющие новостройки. Естественно хата уже не выглядела современно. Она была вся в прошлом.