На пятой линии Васильевского острова, где то в начале улицы, а может в ее конце, у полуразрушенного фонтана городской бани какого-то помещика (в прочем это уже не важно, так как бани уже давно переквалифицировались и продались частным предпринимателям под магазины, салоны и прочие заведения первой необходимости современного бытия), расположились на обеденную трапезу два бомжа. Они не сговаривались и не ходили вместе, не были знакомы, да и вообще видели друг друга в первый раз. Но именно в этот летний солнечный денек теплый магический ветерок свел воедино две эти заблудшие одинокие души. Они были: ни мужчина и женщина, ни женщина и мужчина, ни дедушка и бабушка, ни двое одного пола - они были просто людьми, они были просто живыми частицами вселенной. По началу каждый из них смутился как дитя: поджал под себя колени, втянул голову в плечи, прикрылся полой драного вымазанного долгими путешествиями и скитаниями пиджака, и принялись жадно заталкивать, в беззубые обветренные пасти, дневную порцию свежепротухшего угощения. Насытившись и посмелев, они потихоньку начали принимать блаженные позы отдыхающей буржуазии. Так, один из них, полулежа, облокотившись на локти, и, запрокинув голову навстречу солнцу, проскрипел, как старая дверь:
- Хороший день!
Второй, как-будно доселе не замечавший, что рядом кто-то есть, встрепенулся:
- Да, тепло сегодня.
- А вот в 1986 в это самое время жара была такая, что не продохнуть. Так мы с женой на все лето на дачку уезжали в Зеркальное. Там на озерцо ходили, купались аж до позднего вечера, как жара спадет, а потом к соседке за парным молочком. Эх, что за жизнь была! Сказка! Мы тогда что, и дачу имели и квартиру в городе на...а вот там, видишь на третьем этаже четыре окна с вывеской? вот там жили, четыре комнаты. А теперь что, под офисы сдают нашу квартирку. Олигархи хреновы. Вот теперь сижу у фонтана, а ночью в подъезде спать буду, хотя если устоится погодка, так и вовсе на улице. Эх!
- Да уж - тяжело вздохнул второй и поближе подсел к рассказчику.
- Жинка то моя еще в девяносто восьмом скончалась от приступа, сынишка родной довел, чтоб ему не ладно! Да, Лешка с детства был смышленым пацаном, подрос, в юридический подался, потом квартирку нашу себе отцапал, нас на дачу перевез, а когда дачка-то сгорела наша, так он под себя и земельный участок подгреб. Олигарх хренов! Вот тебе и отцовская любовь!
- Да уж.
- Насчет жилья говорит, чтоб я в дом пенсионера шел. А что мне там делать? Чужие горшки нюхать? Увольте! Я лучше бомжевать буду, не буду от кого-то зависеть. Я вообще город люблю, а там что, лес сплошной, да забор высокий. Нет уж!
- Да уж.
- А ты вот любишь что-нибудь?
- Любил.
- И что же?
- Я любил рисовать.
- И что же случилось?
Теперь оба бомжа сидели на каменном бордюре фонтана рядом друг с другом, как старые приятели. Тот, что постарше периодически почесывал бороду, выуживал оттуда вшей и придавливал их ногтем, отчего был слышен легкий щелчек, как-будто лопается микроскопический воздушный шарик. Второй же сложил ногу на ногу и захватил одну из них руками за колено. После короткой паузы молодой продолжил:
- Случилось? Скорее просто осознал, что не мое.
- Как это?
- О, я даже не знаю с чего начать! Попробую с раннего.
С детских лет моей единственной любовью было рисование. Я помню, как первый раз в жизни взял в руки кисть, как первый раз обмакнул ее в краску, я даже помню цвет - алый, и как нарисовал свое первое солнышко. Я тогда рисовал все без разбора: дома, деревья, людей, животных, цветы, небо, залив, словом - все, что попадалось на моем пути. У меня даже были из-за этого проблемы в школе, тогда бабушка, родители покинули меня, когда я был еще маленький, царство им небесное, с горем пополам перевела меня в художественный лицей, когда я только-только закончил девятый класс. После, я поступил в художественный институт, но через год меня оттуда выгнали за посещаемость, точнее за ее отсутствие. Но мне было все-равно, т.к. образование скорее требовалось моей бабушке, а как раз к тому времени, как меня освободили от института, она издохла от старости. И вот тут-то я и встретил ее. Как обычно я собрал все для пленера: складной мольберт, кисти, масляные краски, скипидар, палитру, натянул холст на планшет и пошел искать подходящее место для вдохновения. И вот я набрел как-раз на этот самый фонтан, где сейчас находимся мы с вами. Вот на этом самом месте, вон с того края, сидела девушка и читала книгу. На ней было ярко-желтое платье, которое слегка прикрывало ее коленки, рыжие волосы небрежно спадали к лицу и она то и дело заправляла их за ухо, в котором искрился маленький хрусталик сережки-гвоздика. Я тогда разложился неподалеку, чтобы ее не смущать, но все-равно через какое-то время она заметила меня и стала заискивающе на меня поглядывать, отчего смутился я. Как же мне тогда было стыдно за свою выходку, за то, что я без спроса ворвался в ее художественно-литературный мирок со своими реквизитами. Я стоял как парализованный, с испариной на лбу, но уже не мог остановиться: моя рука, словно завороженная звуками флейты кобра, скользила по пространству полотна, подбирая новые оттенки красок. Через два часа она закрыла книжку, прежде заложив сухоцвет вместо закладки, засунула ее в тряпичную сумку и удалилась не оборачиваясь. Работа осталась незаконченной. А что мне оставалось делать? Я тоже собрался и ушел, волоча за собой тяжелый груз мыслей и сомнений. На следующее утро я проснулся от шепота солнечных лучей просочившихся в мою комнату сквозь щель занавесок. Наспех собрался, схватил мои художественные принадлежности, незавершенную картину и помчался на то заветное место, откуда с опущенной головой и рухнувшим сердцем приплелся вчера домой. Я расположился на том же месте, чуть поодаль от фонтана. С волнительным трепетом я выискивал глазами силуэт той девушки, что растворилась в моих мыслях и образом полуразмытой фигуры отпечаталась на холсте. Настал вечер. Она не пришла и я не притронулся к своей работе. По дороге домой я много думал о ней. Я думал о ее фигуре, о ее рыжих, непослушных волосах; длинные ресницы, как трамплины – раскачался на них и прыг в озеро ее зеленых глаз, а потом на носик и покатил, как с горки, приземлился на матрац нежных чувственных губ. Еще я думал о том, как мы с ней гуляем, как я шучу, а она смеется колокольчиком, потом она шепчет: «Догони меня!» И резво скрывается за деревьями в сквере. Я поймал ее, обнял за талию, я был счастлив и тоже смеялся. Потом мы целовались – это было похоже на глоток воздуха после задержки дыхания. Я думал о том, что мы счастливы вместе, о том, что мы поженились, о том, что я полюбил ее.
Изо дня в день до поздней осени я приходил на это самое местно у фонтана и ждал ее. Каждый раз я придумывал новые диалоги, записывал их на листочек и перечитывал по несколько раз, чтоб не ошибиться. Да, я бы собрал целый пятитомный сборник под названием «Диалоги от «А» до «Я»». Я говорил в мысли образах о природе, говорил о ней и обо мне, о городах, об искусстве, даже о политике говорил, говорил немного о детях, и еще как-то сочинил диалог о привидениях, магии и прочей ереси, в которую не верю, а она только слушала и соглашалась. Потом мне начало казаться, что она на самом деле ведьма, но тоже не был уверен. А один раз даже обиделся на нее за то, что она ко мне не приходит. Ха, как-будто она мне чем-то обязана. В общем, мысли о ней раскачали меня настолько, что сердце с разумом в унисон закричали громким ором: Люблю, и не желали больше ничего не только слышать, но и делать и видеть. Поэтому все мое бытие ограничено и притуплено единым чувством любви. Это покажется печальным, а может быть наоборот - в этом вся суть жизни, но я говорю, что это просто есть. Для меня теперь все ценности жизни потухли, потеряли свой лживый блеск с появлением истины, зовущейся любовью. И я смело могу сказать, что счастлив лишь только тем, что сейчас сижу и жду ее, что надежда в моем сердце не угасает, и что завтра я также приду сюда, и послезавтра, и каждый день. И теперь я точно знаю, что скажу ей при встрече, и это будет единственное слово.
Теперь уже старый бомж не лопал и не выуживал вшей, а пристально глядел на юношу и из глаз его сочились слезы. Оба не заметили, как солнце уже закатилось за горизонт и как первые пьяные парочки начали показываться на улочках. В тишине вечера, бомжи теперь думали каждый о своем и только в воздухе летало какое-то дикое спокойствие и умиротворенность, разукрашенное любовью и безграничным счастьем.