Я сегодня проросла зелеными, терпкими, горьковатыми, как миндаль, веточками с тонкими нежными листьями. Я впервые проросла зелеными могучими побегами, устремляясь в другое время, в другое пространство – в общем, в хронотоп, континуум… Как там еще называют диалектическое единство этих непознаваемых категорий?
Мое «Я», давно потерявшее себя на Земле, давно привыкшее к услов-ности своего выражения, давно ставшее тенью, условностью самого своего бытия, - мое «Я» вернулось вдруг ко мне в первозданном виде – сияющее, молодое, звонкое, осознающее себя в мире, в любой его точке, в любом средоточии пространства и времени.
И всего-то несколько терпко-зеленых веточек, стремительно вытянувшихся и обросших листьями на старом сухом поваленном дереве, - на дереве, которым была я долгие мрачные годы.
(…Я сейчас сворую немного чужой образ, чужое виденье! А вот пусть не рассказывают мне интересные истории! Пусть!..)
Я была красно-желтым листком. Он бессильно кружился в воде, налитой в черное ведро. Вода прибывала, выливалась, бурлила. Листок кружился на одном месте, бессильный, безответный, ожидающий дуновения ветра. Или взмаха крыла пролетающей птицы. Или хотя бы вздоха только что родившейся бабочки. Или легкого дуновения от крыльев двух усталых пчел. Усталых пчел с розовыми круглыми крылышками.
Пчелы застыли в воздухе. Недвижно застыли в воздухе, окрашенные отблеском алых цветов, окрашенные солнечными лучами, окрашенные бессильным красно-желтым листком в водовороте страстей.
И вот когда два художественных пространства соединились, - вот тогда листок ожил и запылал на картине художника. Ярко и чудесно запылал он на тонкой длинной рисовой бумаге, наклеенной на шелк. Свиток оканчивался деревянными лакированными палочками, на которые легко накручивался. Он накручивался – и прятал внутри себя, спасал ярко распустившиеся цветы, несмелый листок, неслышный дождь – и двух пчел в самом верхнем правом углу картины.
Свиток раскрывался – и алое солнце бросало людям лучи свои. И не-движные крылья пчел были алыми от их сияния. И, наверное, где-то там, совсем близко, летала легкая бабочка.
Русские стихи Николая Рубцова словно дополняли художественное пространство китайского художника.
По утрам умываясь росой,
Как цвели они! Как красовались!
Но упали они под косой,
И спросил я: - А как назывались? –
И мерещилось многие дни
Что-то тайное в этой развязке;
Слишком грустно и нежно они
Назывались – «анютины глазки».
Они проросли. Цветы проросли вновь. «Анютины глазки» переводятся по-китайски как «бабочка». Живая, неумирающая бабочка.
Мое вернувшееся «Я».
Спасибо!