- Так сядь на корточки и потрогай! – рассмеялась моя молодая мама, когда однажды в детстве я спросила ее, можно ли потрогать землю. Я недоверчиво коснулась пальцем асфальта: «Но это же простая земля, а я хочу потрогать Землю!»
Если идти все вперед и вперед, туда, где светлый край неба смыкается с ок-руглым боком планеты, - может быть, там я сумею потрогать Землю? «Разве ты не знаешь, что наша Земля круглая?» – удивленно спрашивает моя мама, а потом касается пальцем асфальта и смотрит вдаль. Конечно же, конечно, моя мама тоже поняла в тот миг, что круглый бок нашей планеты остро и круто вздымается вверх как раз в том месте, где он соединяется с ярким небом. И вот именно там, коснувшись Земли ладонями, - можно почувствовать ее тихое дыхание, можно услышать биение ее огромного сердца.
Я знала, что если идти все время прямо и вперед, то в конце концов придешь на то же самое место, откуда начал свой путь. И тогда ты словно увидишь свой собственный затылок, потому что тень тебя, прежнего, еще будет неясно темнеть в начале пути.
Каждому из нас, живущих, - предначертан в виде некоего круга свой путь, смыкающийся как раз в том месте, где соединяются начало и конец. И в течение пути по кругу жизни повторяются некоторые события, повторяются встречи с людьми. Круг одного человека может пересечься с кругом другого человека, или соединиться с ним, или очутиться внутри либо снаружи другого круга.
***
Белая «Нива» легко преодолевала ледяные участки дороги. В широкое окно бился встречный ветер вместе с редкими снежинками. Я сидела рядом с писателем Юрием Васильевым, который управлял машиной и одновременно что-то рассказывал мне. Я слушала его голос, не разбирая слов, потому что волновалась перед первой в жизни встречей с читателями. Собственно говоря, встречаться должен был Юрий, а я поехала с ним в качестве группы поддержки, как я сама себе определила свою роль. У меня не было своих читателей. У меня было лишь несколько стихотворений и рассказиков, опубликованных в маленьких провинциальных газетах. И все равно я волновалась.
Читателями оказались бывшие учителя, ветераны педагогического труда. Они уже сидели в школьном актовом зале, тихие, как послушные дети, когда мы с Юрием вошли к ним, на ходу снимая шапки и пальто.
Три огромные домры и шесть пюпитров стояло в углу зала, словно на каждой домре играли по два человека: один перебирал струны, а другой придерживал инструмент, чтобы он не упал, а потом необходимо было поменяться местами, - поэтому пюпитры стояли по обе стороны от каждого музыкального инструмента, и на каждом из пюпитров белели открытые ноты. И хотя никаких других оркестровых инструментов в зале больше не было, я подумала о литературном альтисте Данилове, живая тень которого словно смешивалась сейчас с людьми, наполнившими зал. (Впрочем, мне, наверное, просто захотелось ввести в повествование эти домры). Мне казалось, что бывшие учителя с ностальгическими воспоминаниями должны были смотреть на школьную доску у окна с нестертыми орфограммами. А школьный звонок будит в них ушедшие картины прошлой жизни.
Юрий рассказывал о своих книгах, я торопливо записывала все увиденное и услышанное, чтобы потом опубликовать в газете небольшой материал о встрече писателя со своими благодарными читателями. Я и о домрах записала тоже, хотя эти домры очень похожи были на пресловутое ружье, которое ни разу не выстрелило.
«Ты взяла свои стихи?» - негромко спросил меня Юрий, когда слушатели начали обдумывать свои вопросы к нему. Да, конечно, стихи были со мной, в пластиковой сумке форматом А-4, куда аккуратно вставлялась папка с белыми листами. Но что я могла прочитать этим людям с побелевшими бровями, которые уже не боялись смерти, потому что прошли чуть не до конца весь свой путь и почти дышали себе в затылок? К тому же ведь я – это просто группа поддержки! Но слушатели наши нуждались в нашем внимании. Они ждали моих слов.
Я стояла перед бывшими учителями, прикрывая листами бумаги яркое золотое колечко на правой руке. Колечко приятно чуть сдавливало мне палец. И хотя только я знала о том, что нигде во всем мире не ждал меня человек с таким же точно колечком на правой руке, - но я упрямо носила его на безымянном пальце. А сейчас мне не хотелось выставлять напоказ свое выдуманное счастье.
Ах, Боже мой! Как страшно умирать!
Но все-таки страшнее жить на свете.
Чиста, как гроб, больничная кровать.
И ангелы – как брошенные дети.
Учителя сидели тихо. Я забыла про свое колечко и нечаянно стала правой рукой отсчитывать ритм. Но слушатели не смотрели на меня. Они глядели в свое прошлое, которое почти сомкнулось с будущим, оставив для настоящего узкую светлую щель, в которую мог пробиться лишь взгляд уставших глаз.
В окне тревожном – Стикса ровный шум.
С Хароном дважды мне не повстречаться.
Мне снилось, будто к жизни я спешу.
И я не захотела просыпаться.
Я оглянулась на собственный пройденный путь. Нет, он еще не окончен! Я еще не коснулась ладонью Земли, я еще не взрастила собственную Душу, как говорил своим читателям Юрий.
Но мне судьбой отпущены года.
(Хоть часть Души навеки отлетела).
И снится мне мертвящая вода
И свет звезды новорожденно-белый.
Я не стала читать бывшим учителям свои стихи. Вместо стихов я рассказала им о ритмично мерцающем сердце Земли. Я рассказала им о человеке, чье лицо мне приснилось сегодня опять, потому что все повторяется в мире, - даже сны. Я рассказала им о почтовых конвертах, в которых летят по свету письма со стихами и рассказами. Я рассказала им о белой «Ниве», на которой мы приехали с Юрием на встречу с читателями, а также о другой белой «Ниве» во дворе Литературного института. Ведь всё повторяется в мире, - даже машины. Я рассказала им о писателях, которые спешат по вторникам в Литературный институт, чтобы в студенческих аудиториях говорить о литературе, читать стихи и рассказы. Каждый год составляется в институте новое расписание, а творческие семинары всегда проводятся по вторникам, - потому что всё на свете повторяется, - даже творческие семинары. Я рассказала им о выпускниках Литературного института, которые за семьдесят лет разлетелись по всему миру, продолжая писать замечательные стихи и прекрасную прозу.
Мне очень хотелось, чтобы люди эти знали, что литература наша российская не умерла, она жива. Круг ее жизни не оборвался, не окончился. Я очень хотела, чтобы и бывшие учителя далекого от Москвы города знали о том, как у памятника Герцену, в маленьком дворике Литинститута, где стоит в тени деревьев белая «Нива», собираются талантливые молодые люди и читают друг другу свои стихи. «Литература не исчезла, она превратилась в литературу подпольную. Испорчен механизм восприятия и подачи ее читателю, но литература существует и живет по тем же законам».
Они слушали меня, выпрямившись на своих стульях.
И внезапно я подумала, что может же произойти так, - что всё на свете взлетит вдруг в воздух и разорвется белыми яркими сполохами? И головы живых людей одновременно превратятся в обугленные черепа с обожженной кожей и сгоревшими глазами? И это будет означать лишь одно – круги жизни у многих людей на Земле могут полностью совпадать друг с другом.
Но все равно, даже ступая по той земле, где она ещё горяча от недавнего огня, оставшиеся в живых будут продолжать собственный путь, ибо и жизнь, и литература вечны: «Любящий (Бог) не может существовать без любимого (человека)…» . И всё повторится.
Встреча с читателями закончилась. Бывшие учителя взволнованно говорили о книгах, которые хотели бы прочитать. Они торопились взять из рук Юрия его книги и записывались в очередь на чтение. Они просили у меня какие-нибудь стихи, которые можно было бы переложить на музыку, чтобы петь их в хоре ветеранов.
Потом мы с Юрием ехали опять сквозь ветер и снег. Радио негромко объявляло погоду голосом диктора. И вдруг мы одновременно замерли, и Юрий включил радио совсем громко, из которого доносились страшные слова о теракте в московском метро. Мне показалось в одну минуту, что все мое прошлое и будущее закрылось черной пеленой, перекрасилось в черный цвет, взорвалось и исчезло, как будто я пересекла черту, соединяющую начало и конец жизненного пути.
Я посмотрела в окно: вороны на белом снегу были похожи на обугленные человеческие головы.
Ах, Боже мой! Как страшно умирать!
Но все-таки страшнее жить на свете.
Но если все повторяется в жизни, - значит, прорастут сквозь пустые глазницы умерших людей зеленые молодые ростки?
Я так и не написала статью о встрече с читателями.
Вот когда я доберусь до нагретого солнцем выпуклого бока Земли, когда коснусь его руками, когда услышу из глубины биение огромного сердца, когда пойму, наконец, что живу на Земле для того, чтобы Душа моя стала чистой, мудрой и нежной, - вот тогда, наверное, я тоже скажу, как сказали мне мои слушатели: «Я не боюсь смерти». И добавлю, как в детстве: «Я хочу потрогать Землю!»
-----
Есин С.Н. На рубеже веков. Дневник ректора. – М., 2002. – С. 161.
Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. – М., 2003. – С. 458.