ВОЛХВ ВСЕСЛАВИЧ
ЧАСТЬ 1
ВОЛКОДЛАК
1
Открыв глаза, он еще некоторое время не мог понять, где он, и что это было. Перед ним все еще стоял образ перуновой дочери Магуры и кубок, полный яда. Потом он понял, что это сон и, накинув взятый у огнепоклонников - хазар яркий шелковый халат, подошел к окну. Отсюда, со второго яруса терема, сквозь тонкие слюдяные пластинки был хорошо виден двор и снующая туда-сюда челядь.
Он был Волхв и знал, что такие сны что-то значат.
С постели, почти неслышно (но не для него), выпорхнула рыжеволосая красавица Ждана, совершенно нагая. От нее веяло теплом. Вся такая домашняя, белая, статная она напоминала ему доброго кота - Люба. Почему именно Люба? Ведь он знал, что у него не было и никогда не будет жены. Хотя каждая почтет за честь и радость быть с ним, даже как Ждана.
Она подкралась сзади на цыпочках и закрыла мягкими ладошками его глаза.
- А ну, кто?
- Ой, не знаю! Запамятовал.
- Вот, ты какой!…
Она отпустила его, засмеялась и юркнула опять в постель, крытую нежными шкурами.
- Иди сюда, возвращайся!
Глаза ее блестели от солнца, а волосы казались червонным золотом.
- А ли ночи тебе было мало?
Она опять засмеялась и промурлыкала;
- Я с тобой и днем и ночью быть готова.
Он присел с ней рядом.
- Не надо, Жданушка.
Она только теперь заметила, что ее князь как-то мрачен.
- Что такое? Я не угодила тебе Вольга? Что стряслось?
Он посмотрел в ее зеленые кошачьи глаза, светившиеся заботой;
- Нет, нет, Жданушка, ты тут не, причем… Мне приснилась Перуница. Я все еще чувствую ее поцелуй.
- Так, может, это мой? – Она улыбнулась.
- Ядовитый? Нет, то был ее. И даже ты знаешь, что это означает.
- Конечно, знаю - это к победе, Вольга!
- Ой-ли…
- Ты всегда побеждаешь.
- А иначе и быть не может. – Теперь он улыбался. – Но почему Вольга? Я - Волхв.
Ждана хохотала:
- Да какой ты волхв? Они все старые, бородатые, седые, да косматые! А у тебя и бороды то нет (и по что ты ее бреешь, не ведаю). Нет, ты - Волга. Вольга Святославич.
- А вот и нет. Я - Волхв. Волхв Всеславич - сын Змея и Морены царевны.
- Чур! Чур, меня, сын Змея! Не шути ты так, Вольга, мой.
- Я правду говорю. И я не твой.
- А чей?
- Ничей.
- Ладно, ладно,- вздохнула Ждана.- Знаю, что до конца моим не когда не будешь…Знаю еще, что не змеев ты сын, а человеческий.
- Это почем знаешь?- Он хитро улыбнулся.
- А чешуи на тебе змеиной нет.
Волхв рассмеялся. Чисто, по-детски звонко. Ждана тоже радовалась, что смогла отвлечь его от мыслей мрачных. И вообще ей нравилось, когда он смеется.
- Чешуи нет! Ха! Да ты посмотри получше.
- Я уже смотрела. И не раз.
- Ну, значит, плохо искала. Может, в местах… потаенных,…где и осталось.
- Это, в каких таких местах?- Удивилась Ждана. Он многозначительно поднял бровь, девушка покраснела. Это еще больше рассмешило его.
- Все места я на тебе знаю. Нет там никакой чешуи.
Продолжая хохотать, он сгреб ее в охапку совершенно звериным, рысьим движением, повалил на ложе и жадно поцеловал в полные алые губы.
- Ох, и хороша ты, Жданка! Ох, и хороша! Повезет тому, кому в жены достанешься.
- Сама знаю! – Промурчала Жданка в ухо. Поцеловала в шею, в могучую грудь. И еще. И еще…
- В это утро он на погосты не поехал.
2
- Шкур, тканей, меда, добра всякого полные возы. Не прикажешь ли возвращаться, княже? Темнеет уже.
- В уме ли ты, Хорст? Последний погост остался, там и заночуем.
- Так ведь к ночи то не доберемся. Может, здесь останемся, а выступим с зарею?
- Хорст, видно забылся ты. С кем споришь?
Воевода понял, что забылся, точно: на чело Волхва, будто туча набежала.
- Как прикажешь, княже.
И обоз тронулся в путь. А дорога шла через лес. Лето клонилось к закату: стоял Серпень. Их движенье нарушало предвечернюю тишину, в небо взметнулись испуганные птицы.
- О, Святовит, - прошептал Волхв недовольно, - идем как стадо безумных индриков, если такое возможно.
Хорст, ехавший по правую руку, усмехнулся:
- А разве дружина Волхва Всеславича должна прятаться?
Князь обернулся:
- Не должна. Да только птицам не нравиться… Или мы не одни здесь? Слетать что ли, посмотреть?
- А зачем летать? Я и так сказать могу: не одни. Я вон только в шагах в пятидесяти тура рогатого видел. И лисицу.
- Ох, и глуп же ты, Хорст. Я тебе что, про лисиц говорю?
- Оно понятно, что глуп. Ты ж у нас – Волхв Мудрый, а не я… Ой, чур меня! Глядь, что там проскочило! Лешка какая-то.
- Не тронь ее! Это никак вестник. И, по-моему, ко мне.
- Ой, ну до чего же оно противное! – Не удержался Хорст, когда существо приблизилось.
Маленькое, лохматое, с красными круглыми глазами и мокрым серым носом, неуклюже приседая, оно прикатилось к коню Волхва.
- Чего тебе? – Спросил он.
Обоз меж тем остановился. Дружинники с интересом поглядывали на диковинное существо, что-то лающее на вопросы князя. Самое поразительное было то, что Волхв его понимал, и это приводило воев в еще большее восхищение предводителем.
- Да ну?.. Ой, да не лепечи ты так, куда торопишься? Бить тебя за слова тут никто не будет, в том чести никакой нет. Так что говори спокойнее… Вот.
- Ти-и…Ю…Кл-в-н. Прух! Ках-ках. Гавр-и-ках-лах. О-ос. И пу.
- Что? Мои погосты! Да что он о себе возомнил? Ведьмач поганый!
- И-и гу. Чух-гу-гавр-ках. Пин.
- Ишь, какой! Силой мериться. Ну и где он?
- И-тун. Мак-мун-у-прух. Гу.
- Понятно. Иди с миром. Я сам к нему приду.
Лешка, испуганно вильнув чешуйчатым хвостиком, убежало.
- И о чем оно говорило? – Не выдержал Хорст, видя, что конязь молчит.
- Что?.. А-а… Волкодлак один, ведьмач-самоучка, навий сын, повадился у нас погосты грабить. У людей овец таскать, да и детей малых по чащобам – тоже, думаю, его рук дело. Тварь, в общем. Мнит он себе, что колдун великий и меня на поединок требует. Меня!? Волхва Всеславича!
- И что ты сделаешь?
- Пойду, конечно. Пусть не повадно будет.
- Это правильно. Зададим ему жару, зубы повыламываем!
Волхв удивленно на него уставился:
- А ты-то тут причем? Он меня требовал. Он и получит. Я ему место и укажу. А вы все на тот погост последний поезжайте. Проверьте. Возьмите. И ночевать оставайтесь… К полудню буду. Ясно?
- Ясно, - нехотя протянул Хорст. – Как тут не понять. Только может, ты передумаешь? Может, хоть я с тобой пойду?
- С чегой-то вдруг? Я что – отрок невинный? Что-то ты, Хорст, в последнее время дурную привычку взял – приказы мои обсуждать.
- А я советник твой, рука правая – мне положено.
- Ну, а я повторять не люблю.
Волхв нахмурил брови. И все равно по-сравнению с сорокапятилетним бородатым воеводой, могучем телесами, как Хозяин Леса, безбородый и стройный Всеславич казался мальчишкой вдвое моложе. Пусть Хорст знал, что это не так, что Волхву уже далеко не двадцать, что он до дерзости храбр, что в схватке не уступит и ему, что с двенадцати лет водит дружину, что говорит с птицами и мудростью может тягаться с Ящером; он все равно относился к нему как-то по-отечески, хотя порой и не был уверен, кто из них старше...
- А он, правда, навий сын?
- Нет, это я так, к слову. Обычный волкодлак. Бери обоз, дружину и езжай. А я пошел. - И он повернул вороного коня в чащу, больше не говоря никому ни слова.
В общем-то, дружина привыкла к таким его выходкам. Если он ничего не объяснял, то с расспросами обращались к Хорсту, но и тот был не многословен: говорил ровно столько, сколько было нужно, чтобы лишние вопросы не возникали. И князь всегда возвращался. Потом сам рассказывал, или Хорст, или гридни сами додумывали. Возвращался он обычно на вид без единой царапины (оно и понятно – Волхв), приносил с собой трофеи добытые или посылал, чтоб подобрали, если надо. Иногда запирался после этого в тереме на несколько дней, чтоб никто не видел ( только челядь, а челядь у него вся молчаливая ), а потом выходил, как ни в чем не бывало.
Так что вои были люди привычные и, услышав на вопрос: «Куда пошёл?» - «С ведьмачом одним биться», отреагировали совершенно спокойно, беспрекословно подчинились воеводе и отправились в последнее селение, где и был погост.
3
Пробираться на коне сквозь чащу было неудобно. Он, конечно, шептал деревьям, чтобы они ветви убирали, дорогу освобождая, но уйти-то полностью они не могли.
- Ну, Вороной, ну знаю я, что не к такой доли ты приучен, тебе простор подавай, - говорил он коню, похлопывая по его мускулистой шее, - а ведь пройти здесь все равно придется. Как бы тебе это не нравилось.
Пройти вперед удалось несколько саженей. Дальше конь заупрямился, наотрез отказываясь идти.
- Что? Чуешь? – Прошептал Волхв.- И я тоже. Он где-то рядом. Знаю, дальше ты не пойдешь. Нечисть не любишь. Ну а я и не требую.
Князь слез с коня, поправил меч, шлепнул коня по боку и сказал;
- Ступай!
Вороной взглянул на него большим карим глазом, будто извиняясь, что рядом быть не может, и умчался прочь.
- Так тому и быть.- Он знал, что идти оставалось уже не долго. Присутствие кого-то чужого, пышущего злобой и … радостью ощущалось им почти физически. Что-то непонятное, перебивая друг друга, шептали деревья, он чувствовал, что не только они следили за ним. Это бесило:
- Кто смеет следить за мной? За мной, Волхвом Всеславичем, сыном змиевым?!- Крикнул он, выходя на поляну.
Поляна была искусственная: когда-то давно люди вырубили здесь лес и устроили капище. С тех пор прошло много лет, племена ушли, люди умерли, капище осталось. Плохое место, нечистое; нехорошо это, когда богов забывают. Старые боги, чьи-то, неведомые. Если их не помнить, может, они и умрут, но их новые здесь поселятся. И, похоже, тут уже поселились. Деревянные идолы (трое) почти развалились, истлели от сырости и ветра; их и без того страшные лица (может, когда-то они и были красивыми?) стали еще ужаснее, почернели. Злобой кругом веяло, а от капей – и обидой (за короткую людскую память). Глаз Волхва тотчас определил, что не так давно за капищем вновь стали ухаживать; повыраставший подлесок вновь вырубили и по краям поляны устроили, на жертвеннике кровь, по-видимому, вчерашняя; с четырех концов факелы смолистые горят.
- Так и будем в прятки играть, али покажешься?- Волхв стал совершенно спокоен, выбирая удобную и для защиты и для нападения позицию. Меча он пока не вынимал.
Меж капей вдруг потемнело, задымилось и оттуда вышел облаченный в волчью длаку человек. Чернобородый, длинноволосый, с косматыми бровями. В руке он держал палку с насаженным на нее черепом. На черепе сидел коршун.
- Вот как? А я думал возьмешь ворона. Или птица умная к такому как ты не подлетит?
- Чем коршун глуп? – Спросил от неожиданности Черный. Вопрос князя был самым последним, что он мог ожидать от него услышать, и поэтому заставил так неумно ответить. Ведь он так тщательно готовился к этой встречи, старался, чтоб все было как можно выразительнее, и тут так оплошал…
- А ты у него сам спроси,- ответил Всеславич, на губах играла насмешливая полуулыбка. С птицами говорить не каждый мог, Черный попался в свою же ловушку. Коршун действительно глупее и проще ворона и приручить его было легче. Первый тур выиграл князь. Но колдун продолжал отбрыкиваться:
- У меня хоть коршун, а ты сам по – что без верной птицы ходишь?
- Я сам: хочу – птица, хочу – рыба. Проводник мне не надобен. Я ведь не ведьмач какой, Я – Волхв.
- Много ли чести рыбой оборачиваться? Волком ли готов? Я – готов.
- Вижу. Вижу, длака на тебе. Может и двенадцать ножей где припрятано?
Колдун захохотал громогласно, потрясая стылым черепом, от чего и коршун взмыл над его головой.
- Мне для этого ножи не требуются! – И обернулся огромным волком.
- А мне и длака не нужна. – Произнес Волхв и тоже зверем стал.
Оскалился, сверкнул желтым глазом и прыгнул на Черного, так, что пламя чадящее задрожало. Черный – дыбом шерсть – и тоже прыжок. Оба волка встретились в воздухе, сплелись в клубок когтей и клыков, и вместе упали на землю. Только шерсть летела, да рычание слышалось, когда, сцепившись, они катались по старому капищу. И древние боги в недоумении взирали на них. А пламя факелов дрожало…
Признаться, Волхв не ожидал, что ведьмач окажется таким сильным противником. Он не принимал его в серьез с самого начала, и в этом была его ошибка. Крупная ошибка. Он считал Черного каким-то самозваным недоучем. Но все оказалось сложней: оборотнем стать без ножей, лишь с длакой – мастерство уже не малое, только посвященным волхвам доступное (остальные через пни балуются). А чтоб в такого крупного, матерого... Нет, знать, не зря Черный ведовству учился. И как много он еще умеет? Но теперь Волхв уже был на чеку, заранее рассчитывал каждый прыжок, каждый удар (свой и врага), но первое время было проиграно. И именно в это время, в самом начале он и получил укус смердящих, желтых челюстей вправо, возле передней лапы. Черный знал, куда нападать. И знал хорошо… Ну да ладно, он, Волхв, непобедим, все ему по плечу (так нарекли ему высшие боги). Вот только почему сейчас это самое плечо так болело? И он сам отвечал себе, насмехаясь: « Потому что никогда не надо недооценивать противника».
Бой был тяжелый. Почти на равных, когда он получил свою рану в бок. Но Волхв все-таки победил. Победил, так и не успев понять, зачем Черному это было нужно? Просто ради славы? Так это надо совсем глупым быть, чтобы просто ради потехи с ним, с Всеславичем, сражаться. Или про его способности не знать. Что-то не похоже, чтобы все было так просто. Что-то слишком уверен был ведьмач.
Волхв Всеславич снова стал человеком и пошел прочь от капища. Сзади догорали факелы, становилось совсем темно. Боги стояли как безумные чурбаны, молча уставившись в пустоту. Над телом убитого ведьмача что-то кричал коршун.
Только Волхв понял: он проклинал одиночество, только с Черным ему было хорошо.
4
- О чем ты жалишься, Лосиха? Кто посмел тебя обидеть? – Спрашивала девушка старую лосиху, молча перебирающую влажными губами.
- Что?! Да как это!?! Да как так можно!
Она вскочила, как ужаленная, схватила рогатину и бросилась в чащу леса.
Лес был ее вотчиной, ее полным владеньем. Она берегла его и охраняла. Заботилась о каждом, кто жил здесь, кому нужна ее защита. Ее звали Зевония, Дева – Охотница. Покровительница леса. Охотники жертвовали ей часть добычи, чтобы она не сердилась. А перед промыслом спрашивали ее разрешения.
Она знала язык всех зверей и умела слушать лес. Через час она нашла, что искала. Возле старой березы, как-то странно сидел волк и терзал кровавую добычу.
Она вышла ему на встречу не таясь, в короткой беличьей шубке с рогатиной в руке и с луком в налучье и колчаном стрел за плечами. Вместо шлема – голова медведя и его косматая шкура позади ниспадает.
- Как ты посмел в моих лесах беззаконие творить? – Спросила Зевона по- волчьи. Волк продолжал есть.
- Я спрашиваю. Отвечай! Как посмел ты задрать обоих лосят? Тебе что другой дичи мало?
Волк оторвался от еды. Встал, оскалил зубы и зарычал, пронзая ее колючим взором.
- Да, ты оборотень! - Воскликнула она. – Видать и пень твой с ножами не далеко. Но не бойся, я их выдергивать не стану. Я тебя так убью!
Но прежде чем она успела вскинуть рогатину, оборотень прыгнул на нее, целя в шею. Зевона увернулась, но зверь всё равно повалил её, прижав лапами руки.
- Ах ты, тварь! – Шипела она, пытаясь достать его рогатиной.
Но оборотень, пока он волкочеловек, двойной силой обладает. Если же нож убрать, то только волком и останется. Навсегда. А пока что они катались по мокрой траве, безуспешно пытаясь крепко достать друг друга. Богиня и волкодлак.
- Ай-ай, как нехорошо на девушку нападать! – Раздался чей-то голос, насмешливый и усталый. – А ты не отвлекайся, не отвлекайся, может и достанешь рогатиной. Только я бы так церемониться не стал. И не стану. Видишь?
Голос принадлежал витязю в зерцальном доспехе и алом плаще, правда, местами изорванном. Левую руку он прижимал к груди, а правой, слегка наклоняясь, медленно вытаскивал из замшелого пня двенадцатый нож. Вытащив, выпрямился и забросил его подальше. Но, видно, движение было слишком резким и причинило боль: потому что он на пару мгновений закрыл глаза и сжал губы.
Когда нож вылетел, волк заскулил уныло и протяжно, и девушка уже без особого труда всадила остриё рогатины ему в шею, превратив вой в хрип. И брезгливо сбросила с себя тело теперь уже просто волка.
- Ну вот и всё, - произнес витязь, наблюдая издалека. – Можно подумать, что в лесу настоящих волков вообще не осталось – оборотни одни кругом.
Девушка меж тем, стряхнув шерсть и кровь с беличьей шубки, посмотрела в его сторону и недовольно произнесла:
- А ты еще кто такой? Всю охоту мне испортил.
- Здравствуй, Зевона. И я тоже рад тебя видеть.
- Я спрашиваю, кто ты такой?
- Не помнишь? Ах, да, ведь мы не представлены. Я – Волхв Всеславич. Может, слышала?
- Чур, чур меня!
- Что ж так сразу к пращурам взываешь? Али видеть не рада? А я думал, хоть спасибо скажешь, волкодлак ведь тебя хорошо подловил… Ну да ладно. Не в службу, а в дружбу… Может поможешь, что-то плохо мне… Сам не знаю почему. Одни оборотни сегодня встречаются.
- Я тебе не ведуница. Сам – Волхв. Сам и траву нужную найдешь. Можешь любую брать, разрешаю. И зверям скажу, чтоб не трогали.
- Да они и так не тронут. – С его бледных губ не сходила небрежная полуулыбка. Она то и не нравилась Зевонии, добавляя еще один минус к тому, что она про него знала.
- Я бы на твоем месте не была так уверена.
- Ну что ж, и на том спасибо, Зевона.
- Я – Зевония. И больше в мой лес не заходи.
- Отсюда еще выйти надо… Как бы то ни было, рад был с тобой познакомиться, несмотря на то, что не все про тебя сказанное - правда.
- Зато про тебя – всё: Входишь куда захочешь, у хозяев разрешенья не спрашиваешь, творишь, что вздумаешь.
- Я хоть законы гостеприимства чту.
- Ты только себя чтишь. И любишь, чтоб только тебя почитали.
- Бо ты нет?
- Нет.
Он чувствовал, что земля уходит из-под ног.
- Ну, до свидания, Зевона. Может, больше не увидимся.
- Увидимся, коли это не горшечник был.
- Какой горшечник? Причем здесь он? – Искренне удивился Волхв, тряхнув головой, чтоб перед глазами не плыло.
- Что, забыл? « Не кузнеца, а того, кто с огнём творит тоже, остерегайся. » Ну а ты говоришь, тебя волкодлак поранил.
- Он самый. Развела тут нечисть всякую… А тебе откуда про моё пророчество известно?
- Сорока рассказала, а ей ворон передал.
- Ух, птицы болтливые… Ну да ладно, Зевонушка, устал я что-то. Не сочти за труд, Скажи, где здесь сосны ближние растут. Я бы и сам нашел, но на это больше времени уйдет, а его, боюсь, у меня не так уж много осталось.
- Там, - махнула рукой Зевония, вытащила из тела волка рогатину, отёрла ее о шкуру и, не глядя на Волхва, удалилась.
« Баба Яга и то приветливей. Может, ещё повстречаю её. Хотя – нет: что ей в чужих владениях делать? « - Подумал он как-то отрешённо и побрёл в сторону заветных сосен.
Уже давно стало совсем темно. Впрочем, ему мешало совсем не это.
5
«…Говорят, волхвы кровь заговаривать умеют. Это чистая правда. Жаль, что только не на себе. – Объяснял он старой сосне, к которой прижался всем телом.
Кровь по-прежнему сочилась сквозь пальцы и капала на хрустящую рыжую хвою, ковром устилавшую землю. – Правильно говоришь, звездоцвет приложи, да я и руки теперь поднять не могу… как же это так получилось? Что в нем, в ведьмаче этом такого особенного было? Ведь не впервой уже… Что? Что говоришь? Спи? Нет, нет. Спать нельзя: не проснуться могу.» Он медленно опустился на землю, продолжая касаться сосны спиною: « Понял я причем тут горшечник: он – колдун. « Ведьмач тот, что к смерти тебя приблизит, сам не живым взращен, и вовсе не ведьмач он будет, но огня и земли касаемым. » Огня и земли горшечник касается, его ремесло оттого и с ведовским сходное. А мертвым взращен, так то на капище старом, там только навий и можно повстречать… Вот к чему, сестрица, Магура - дочь Перуна, мне давеча приснилась. А и впрямь, что ещё ожидать можно было?.. Ты меня еще живым подержи, сбереги: я Вороного позвал. Придёт – хорошо… Но места здесь нечистые – может не прийти. Тогда – плохо… Что? Птицей? Не смогу уже.
Вот почему он так уверен в себе был. Он тоже знал. А я, глупый, всё заранее просчитать поленился. Тем хуже для меня. Впредь неповадно будет. Впрочем, теперь, похоже, ничего уже не будет. »
Вороной не приходил. Сосна роняла зеленые иголки, её сила переходила в Волхва, но этого было мало. На неестественно высоком небе сияли холодные звёзды, колючие и пронзительные, как глаза богов, а ярче всего – Лосиха с Лосёнком. Взгляд обнаруживал их всегда, в любое время года, в любую ночь. казалось, они перемигивались. А потом вдруг стали такими близкими, будто звали за собой. И было непонятно: то ли ты взлетел, то ли они опустились.
Лес не казался ему пустым и чуждым, он мог его слушать, мог с ним говорить. И одиночества не было. Было лишь холодно и немного обидно. Обидно не за то, что здесь рядом никого из людей не было: он давно уже привык, что люди, порой, хуже, чем звери. Но Зевона? Она же не просто человек. Она же больше… Но по-видимому, хуже. А жаль. Ведь было в ней что-то такое, что он давно ждал. Да, видно, напрасно…
Обидно было, что Вороной не пришёл. На него теперь была одна надежда.
( На богов он никогда всерьёз не надеялся; наверное, за это они его не очень-то и любили.)
И ещё обидно, что ему знаки были, а он понять их не смог. Внимания не обратил. Заигрался, загордился.
- Зевона… - Это, наверное, листья шумели. Сам её он звать бы не стал.
Над головой Волхва прошуршала летучая мышь, настоящая, не нетопырь. И он вернулся на землю. Здесь на него кто-то смотрел. Он даже знал, где: из-за куста напротив. Почувствовав, что его заметили, существо вскочило и бросилось прочь. А он шепнул:
- Не бойся, я тебя не обижу.
Он знал, что арысь если не услышит, то почувствует. И она остановилась.
- Подойди, если хочешь. Спроси что, если надобно. Пока можно ещё.
Арысь маленькими шажками приблизилась. В два локтя высотой, востроухая, кареглазая, острозубая, когтистая. Лицо вытянутое, лапки маленькие. И коса русая, девичья. Полу-зверь, полу-человек. Шутка ведьмина.
- Ты меня понимаешь? – Пискнула она на языке своём, людям неведомом, а в глазах отразилось удивление.
От света звёзд её кожа казалась бледно-синей, почти как и у Волхва сейчас.
- Даже то, что не говоришь, ведаю.
- Быть не может.
- Может. Я – Волхв. Волхв Всеславич.
Арысь аж присела на задние лапки.
- Что, испугалась?.. Ну, беги, коли так.
Но она помедлила, передумала и подошла ещё ближе. Заглянула в его лицо, так близко, что он почувствовал её дыхание.
- Нет, ты не он. Волхв Всеславич – злой и корыстный. А у тебя глаза добрые и…печальные. Ты – добрый. И тебе помочь надо.
Волхв улыбнулся:
- Печальные, говоришь? Да печали в них отродясь никто не видывал.
- Они не замечали.
- Надо же?.. – Это было странно и удивительно, что понять его смогла только маленькая, всеми гонимая арысь. – Это ты – добрая. Только чем ты мне помочь сможешь?
- Руку убери… Не смотри, что я такая…маленькая; я когда-то девицей была. И врачевать обучена.
Быстрыми, но осторожными движениями она расстегнула кюрки юмшана и попыталась снять его. Но персидский юмшан весил немногим меньше, чем сама арысь и ей удалось лишь скинуть его с княжеских плеч.
- Что за зубы должны быть у волка, чтобы он железо прокусывал?
- Волк волшебный. И не панцирь он кусал, а волка тоже.
- Мне рубаху твою порвать придётся: больше перевязать нечем. А цветок нужный я потом найду ( сейчас тебя бросать нельзя ) и снова перевяжу.
- А не ищи ты его, - улыбнулся Волхв и разжал кулак: на ладони лежало пять листков звездоцвета.
- Ай, как хорошо! – Обрадовалась арысь, беря зелень маленькими четырехпалыми ручками. – Теперь точно жить будешь.
Она действовала легко и проворно, будто всю жизнь этим занималась.
Волхв, меж тем, как сквозь туман видел её, девушку, метущую в избе пол, накрывающую на стол и нежно целующую маленького золотоволосого сына. Он не знал, зачем ведьма отняла у неё всё это…
- А теперь спи. Тебе сил набрать нужно. Это хорошо, что ты среди сосен. – Сказала она, закончив перевязку. – Может, ты хочешь чего?
- Воды только.
- Ну, так я принесу.
- Что ты, ближайший ручей за лесом!
- А я бегаю быстро. А ты спи. – Сказала она, снимая с его головы шлем. – Ты и заметить не успеешь, как я вернусь.
Он действительно не заметил. Он крепко спал. Арысь врыла шлем с водой в землю, а потом ещё раз попыталась стянуть с Волхва тяжёлый юмшан, но не смогла. Единственное, что у нее получилось, это достать из-под него изрядно потрепанный плащ, сложить и подсунуть ему под голову, чтобы удобнее было. Потом арысь отлучалась ещё два раза: чтобы нарвать ещё звездоцветов, и чтобы собрать ягод. Только после этого она прилегла рядом.
Тогда за верхушками деревьев уже показалось солнце.
6
Он вернулся из мира мёртвых и понял, что здесь прошла не одна ночь. Было утро третьего дня. Рана больше не болела. Он не нашёл в этом ничего удивительного: он – Волхв, и поэтому всё так и должно быть…если он выпьет своё снадобье. Но оно было в сумке, что приторочена к седлу, а Вороной ушёл и, судя по всему, ещё не возвращался. Это и было странно.
Рядом лежало немного листьев звездоцвета, горка ягод и вода в перевернутом клёпаном шлеме. Это специально для него. В двух шагах, свернувшись калачиком на груде увядших листьев, спала арысь. Что было бы с ним, если бы не она? Он понял, почему теперь рана не болела: на второй день, вместе с листьями звездоцвета она вложила в повязку дубовую плошку. Поэтому сегодня он проснулся. Дубрава была аж за рекою, да и звездоцветы не на каждом шагу встречались… Арысь, арысь, до чего же ты хорошая! Я ведь тебя не просил, не обещал чего… И за что тебя ведьма так обидела?
И почему так: хорошие, да добрые мучаются, а никчёмные, да злые – радуются? И им в жизни везёт?
Не всегда, конечно. Ведь он, Волхв, пытается этому препятствовать, погань всякую истребляя. Но сам-то далеко ли от них ушел? А не далеко. Зачем когда-то по молодости, играючи, в волков целый свадебный поезд превратил? До сих пор всех не порасколдовывал. Да и не хотел особо. Они и так хорошо живут: дружно, стаей. Воют по ночам. Привыкли уже… А теперь ему другие всякие ведьмачи-недоучки подражать пытаются. И толку тогда от его истребительства? И разве задаром он это делает? Это только так кажется, да и то – не всем. А зачем тогда? Ради славы. И потому, что больше никто не сделает, не сможет сделать.
Значит, правду Зевона говорила, что нет в нем ничего хорошего. И что любит он только сам себя.
А вот это то и не правда. Зевона, Зевона, и что в тебе другого, что в других нет?
И чего в тебе доброго, как другие считают!?
Арысь во сне вздрогнула, как от удара. И на личике отразился испуг, а потом – печаль и тоска такая, что казалось, мир перевертится. Но мир остался на месте, и тоска осталась. И он вдруг понял, как они похожи: он, Волхв, Змиев Сын, и маленькая беззащитная арысь. Никто, кроме неё, не видел в его глазах такого же перевёрнутого мира. Этого не поймёшь, пока не почувствуешь сам.
И ему так захотелось всё это исправить, если не у себя, то, хотя бы у неё. Чтобы у неё на лице не было перевёрнутого мира, чтобы добрым хоть иногда везло…
Всё это время он вертел в руках сухой осиновый прутик ( наверное, птица уронила, когда несла гнездо строить ), и вдруг он ожил, покрылся молодыми листьями. Волхв три раза коснулся им спящей арыси и сказал:
- Перевернись!
На другой бок перевернулась уже девушка, стройная, великолепная в своей наготе; с добрым, будто неземным лицом. В длинной, ниже пояса, косе путались зелёные листья. И она проснулась. У неё были голубые глаза.
- Здравствуй! Вот и не зверь ты больше, - улыбнулся Волхв, роняя прутик. Он снова чувствовал боль, но был рад, что сделал это.
На лице её были удивление, недоумение, радость, чуть смущения. перевернутого мира больше не было.
- Я ли? Я ли это? – Шептала она.
- А ты встань, посмотри, я же не знаю, какой ты прежде была.
- Так это ты? Ты сделал? – К чувствам прибавились благодарность и тревога.
- А кому же ещё?
- И впрямь, больше некому. Но зачем? Зачем? Тебе же нельзя!
Она упала перед ним на колени, беря в свои руки его холодные ладони.
- Мне всё можно. Всё что захочу. А ты не думай ни о чём.
Он закрыл глаза на мгновение, ему казалось, что она удаляется.
- Подожди! Подожди, не уходи! Я тебя Злобогу не отдам! Что мне сделать, чтобы ты жить остался? – Она бросилась к нему, обняла.
И он остался.
- Не пугайся ты так. Я не уйду уже. А ты и так больше, чем кто бы то ни был сделала… Смотри, вот и конь мой пришёл. Что ж так долго, Вороной?
Девушка отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза.
- Ты не играй так больше жизнью своей, она у тебя одна.
- А вот этого обещать не могу… Не играл бы – ты б не радовалась. А теперь всё хорошо. Лучше смотри: там сумка у седла, в ней – рожок, крепко закрученный. Принеси его мне.
Девушка подошла к Вороному, он фыркнул, но не отошёл; вытащила рожок и подала Волхву. Тот взял его, ещё раз окинул обнаженную девушку взглядом, вынул серебряную пробку, отпил и потом произнёс:
- Ты возьми плащ, накройся. Мне, конечно хорошо на тебя смотреть, но сейчас к мужу поедем.
Она покраснела, поняв, опустила глаза, схватила плащ и быстро закуталась. Волхв меж тем встал. Сам. Но левую руку продолжал держать на груди, в правой сжимал рожок.
Девушка, оправившись от смущения, подошла и спросила:
- Что в рожке было?
Он взглянул на него, покрутил, будто видел впервые, и, вздохнув, произнёс:
- Живая вода. Правда, мало уже. Но об этом никто не знает…
- Вот в чем твой секрет. А простые люди думают, ты из любой битвы без единой царапины выходишь.
Он усмехнулся:
- Люди простые? И моя дружина так считает. Потому то я в тереме на три дня после брани и запираюсь.
- Почему?
Он подошёл к коню, бросил рожок в сумку, закрыл её и сел в седло, но не с молодецкой удалью, как всегда – стремян не касаясь, а как-то устало.
- Потому что это не сказка, и живая вода не сразу помогает. – Ответил он, застёгивая кюрки юмшана и морщась от боли. – Иди-ка сюда.
Она подошла, неслышно ступая по траве босыми ногами. Волхв слегка наклонился, протянув ей руку. Но она помедлила, с тревогой глядя на него, будто оценивая, не станет ли ему от этого хуже.
- Да всё хорошо, - улыбнулся он и усадил её впереди себя.
Колдун не может иметь таких глаз. Сын змея не может иметь такого сердца.
- Как хоть тебя зовут, девица?
- Добрава,- улыбнулась она в ответ
- Надо же? ... А впрочем, иначе и быть не могло.
15.10.00-22.10.00
ВОЛХВ ВСЕСЛАВИЧ
ЧАСТЬ 2
ХМАРНИК
1
Сегодня он продал душу чернокнижнику за чудесный посох, за умение повелевать стихиями. Он стал Хмарником – человеком без души. Странно, но он не чувствовал ни боли, ни раскаяния. В нём проснулась и ожила пустота. Он и не думал раньше, что такой всеобъемлющей пустотой пронизан весь мир, что всё будет так просто и гладко – стоит только встретить Чернокнижника и – готово. Будто хлопнуть в ладоши.
Он всегда этого хотел. Повелевать стихиями – значит иметь власть. Иметь власть – значит повелевать. Он – Повелитель. Ему повинуются воды и ветер. Он может вызвать грозу. Его будут бояться люди. Он будет иметь над ними Власть. О, какое это приятное слово! Какое блаженство! Как хорошо произносить это раз за разом и чувствовать, как жар разливается по венам вместе с кровью: от головы к сердцу, от сердца к пальцам, а из пальцев он готов вырваться наружу, чтобы пронзить и наполнить всё вокруг…
Странное чувство, ведь внутри него – Пустота.
Иванко вышел из избы, утро выдалось солнечное. Ветра не было. Совсем. Лето. Стоял Жарник, самая середина. Ярилин день прошёл седмицы две назад. « А не вызвать ли мне грозу?» - подумал он и улыбнулся, потирая руки. Не торопясь, вышел за околицу и направился к холму. Соседская девчонка, тонкая и с косичкой, как мышиный хвост, обсмеяла его за то, что он гуляет с посохом: «Аки дед бородатый, тетерев пернатый». Он даже не глянул в ее сторону: «Зачем отвлекаться на чадо не думающее?»
Путь лежал через поле, в поле колосились хлеба: до жатвы ухе не- далеко. Мушки звенели. А небо – чистое-чистое. Жарко. Он глянул на Солнце, приложив руку ко лбу. Тут же опустил глаза, будто обжёгся.
Перед ним стояла девушка – высокая, стройная, светловолосая. Откуда взялась? Ведь только что здесь никого не было. Только он. И впереди никого. А теперь вот – в двух шагах. Из Ниоткуда?
- Здравствуй, Полудница, Дух Нив Хлебных!
- И ты здрав будь! – Она улыбнулась странно, чуть насмешливо.
- Разве время тебе? И разве я – девушка, чтобы в поле во сне ты мне мерещилась?
- Да ты и не спишь! – Она продолжала улыбаться. Но нельзя сказать, что улыбка была особенно доброй. Впрочем, и злой она не была. – Слушай, мой свет, Иванко! Не к добру ты к чернокнижнику подался. Ой, не к добру!
На миг он не смог сдержать удивления: откуда ей ведомо? Но только на миг. Потом снова смотрел спокойно, не спуская улыбки с уголков тонких губ.
- Да, да, знаю всё, - продолжала Полудница. – Ведь не ради того, чтобы людей от непогоды защищать, а наоборот, дар обрёл. Зачем? Зачем мысли тёмные лелеешь?
- Почему же тёмные? – Он усмехнулся. – Вот, грозу накликать собираюсь. Не то хлеба посохнут.
- Ой, не верю! Ой, не верю я тебе, Иванко… Подумай, трижды подумай, а нужно ли тебе это.
- Что «это»?
- Могущество.
- Уже подумал. Назад дороги нет.
- Пусто. Темно и пусто у тебя теперь… Да, Иванко?
Теперь он и не думал смеяться. Как-то не смешно теперь было. Да и Полудница уже не улыбалась.
- Говорю тебе, в последний раз подумай! Подумай, стоит ли полученное во вред применять.
- Я не во вред!
- Ой ли? Не сейчас, так потом. Мысли я твои наперёд вижу. Нехорошие это мысли. Не добром это тебе обернётся. Помни!
И Полудница исчезла. Так же быстро, как и появилась. Человеческому глазу и не заметить.
А была ли она?
Иванко взошёл на холм, вбил посох в землю, в самую вершину, простёр руки… И вызвал грозу.
2
«Что-то невпопад природа бушует, - подумал старый Волхв. Впрочем, он не мог быть старым: его бремя – быть вечно молодым. Проклятие чародейства. Благословление рожденья. Рождения ошибки любви. – Это не Перун. К чему ему такие игрушки? Старик, конечно, непредсказуемый, но чтоб до такого… Нет. Это другое дитя тешится. Перуново? А ей по что? Нет, да и не сможет она. Ведьмаки, что ли? Им не время. Да и сколько ведьмаков для такого созвать нужно!
Впрочем, на что оно мне? Мысли какие-то в голову лезут. И всё дурные. Да и не мысли даже ( откуда они у меня ), так, предчувствие.»
В последнее время он взял привычку насмехаться над собой почём зря. Так ему делалось легче. Волхв был болен душой. Ему чудилась Пустота. Идеальная и всепроглядывающая. Она была в слишком многом. Во многих. Люди смеются неискренне. (Да и он сам – тоже.) Он это видел. Листья на деревьях желтеют слишком рано. Холмы разрушаются, и растут овраги, как ржавчина, которая разъедает мечи. Какая-то ржавчина разъедает души. Все чего-то хотят и хотят всё больше. Зачем? Какой в этом смысл?
Пустота. Во всём селится пустота. Потихонечку, понемножку. Почему никто не бьет тревогу? Почему боги не шевелятся? Их так много, им так всё равно.
Или не всем? Или не всё?
Или это только ему мерещится? А может всё дело лишь в том, что у него уже давно закончилась живая вода? Его рожок потаённый уже несколько месяцев пуст. Ну и чем тогда он отличается от простого человека? Почти ничем. Теперь его, как и любого другого, шальная стрела, да удар хороший сгубить могут. Легко. Так ли легко? Это вряд ли. Он хорош. И в ратном и в колдовском деле. Он – Волхв – сын Змея и Моревны.
Или князь Вольга Святославич. И он безумно устал.
Недавно умер его друг – Хорст – воевода. Он славно пожил и было ему уже за шестьдесят – подходящий для смерти возраст… Они с Хорстом были почти ровесники. Но Всеславич упорно не хотел стареть, вернее, не мог и по жизни выглядел в два раза моложе друга…
Ему сложили хороший костёр. Погребли по всем правилам. И насыпали курган: Хорст был знатен. Впрочем, Волхв не верил, что это ему как-то особо помогло и было очень полезно: достойные люди всегда попадут в Ирий. Просто люди верили. Им так было спокойнее: это ведь так приятно знать, что ты можешь влиять на Мировой Порядок, и твои действия поддерживают его.
- Пусть верят, - вздохнул Волхв.
Теперь Варуг стал его новым воеводой. Хороший воевода, племени нездешнего: ратное дело знал, почитай с рожденья, приказы выполнял чётко, Нои сам думать умел. Не скудоумен.
Но Волхву он не нравился. Чутьё говорило: « Предаст. Предаст. Предаст! » Но грехов таких за Варугом не водилось. Служил хорошо. Да и Волхв привык Судьбе наперекор делать. Из врождённого упрямства. Или по глупости.
А, может, ему просто нравился Хорст, и сама возможность существования у него другого воеводы воспринималась им как измена. Самому себе и памяти друга.
Они так много прошли с Хорстом: рука об руку, плечо к плечу. И жизнь спасали друг другу не единожды. Ему было его жаль. Словно с ним и с каждым из его павших или постаревших ( таких не много ) воев умирала его молодость… А он упорно не старел.
- Мама, мама, что же вы со мной сделали? И почему люди так жаждут бессмертия?.. Спросить что ли у Ящера, как избавиться от него?
Эта мысль не раз приходила ему в голову, и он тут же отвергал её, как глупую. И без Ящера найдётся немало способов, стоит только закончиться живой воде. И вот она закончилась. И он ничуть не жалел об этом. Он даже этого хотел.
Наверное, это было ненормально. Впрочем, он всегда был таким. Ненормальным…
Интересно, как там Ждана? С ней ему когда-то было хорошо.
Он знал, что она уже давно замужем и у неё шестеро детей. Она потолстела и жила хорошо. Всем бы так. Счастливо.
А сколько лет сыну Добравы? Знатный бы вой вышел. Но она не хотела делать его дружинником. А он бы взял, говорил ей об этом, когда вёз домой, к мужу. Но она не хотела, чтобы он погибал… Впрочем, рано или поздно это всё равно случается.
С Добравой они больше никогда не виделись.
До этого дня.
Волхв сидел на лавке прямо у окна, по-детски обхватив колени руками. И было только утро. Дождь закончился так же внезапно, как и начался: страшная гроза вдруг замерла, упали последние тяжёлые капли, и всё прекратилось. В мокром дворе снова стали копошиться люди: челядь сновала туда-сюда, шлёпали ногами по лужам дружинники, на кухне готовили еду, в конюшне ржали лошади. Всё как всегда. Всё как обычно. И что он невесть о чём думает? Жизнь продолжается.
Но всё равно в этой грозе что-то было не так!
Двор ещё более оживился: кому-то зачем-то отворяли ворота. Кто? Почему?
Всадник был один. Вернее – всадница. Вымокшая до нитки (ещё бы, в такую-то погоду в пути!). Отсюда было не видно, кто она, молода или стара. Впрочем, если верхом и в это время – значит, молода. Но всё равно, такое довольно необычно.
Ей помогли слезть с коня. Судя по всему, она очень устала. Двое стражей что-то спрашивали у неё, она что-то отвечала. Потом повернулась к терему и зачем-то посмотрела в окно. В то самое. В его. И он понял, почему при взгляде на неё ему мнилось что-то знакомое и хорошее. Добрава.
Он сделал знак рукой. Её пропустили. Она вошла в его дверь.
- Здравствуй, Добрава.
- И ты здрав будь, Волхв.
Они просто стояли и смотрели друг на друга: как-никак, прошло двадцать лет.
Он – высокий, широкоплечий и стройный, чёрные волосы до плеч – вороново крыло, светлое лицо и серо-зелёные глаза; белая льняная рубашка, неширокие штаны и красные сафьяновые сапожки с золотым узором.
Она – только в белом платье с вышивкой по подолу, мокром, прилипшем к телу, по-прежнему стройному; от чего-то – простоволосая. И всё те же ясные, как небо, глаза, под которыми теперь, если присмотреться, морщины. И от уголков губ. А она всё равно красива.
- Ты постарел, Волхв.
- Разве? – Он с надеждой взглянул на заставленный разными диковинками резной византийский столик, среди которых выделялось серебряное блестящее зеркало. Нет, всё тот же.
- Зато ты не изменилась.
- Льстишь. – Улыбнулась она. – У меня голова почти седая.
Волосы были мокрые, крупные завитки облепили шею и щеки, падали на высокий лоб. Но виски были действительно седые.
Она перехватила его взгляд:
- Это за последние недели.
- …Садись, Добрава, и рассказывай.
Он указал ей на свое огромное кресло-трон, а сам опять уселся на лавку подоконную.
Он рад был её видеть. Очень рад. Почему-то с ней ему было легко и хорошо, как ни с одним человеком. Совершенно свободно, совершенно понятно. Можно было преступить какие-то обычаи, не боясь быть истолкованным превратно, можно было быть абсолютно естественным и не говорить ненужных и лишних слов. Можно было вообще не говорить их, а всё равно понимать друг друга. По-видимому, с Добравой было то же, вряд ли она со всеми такая.
Он не говорил ей: «Переоденься и отдохни», он знал, что её дело важное, и она сначала расскажет. И что слуги уже готовят всё необходимое. У него были очень понятливые слуги: плохих он не держал.
- Вижу, рад ты мне, а я не просто в гости приехала. – Она опустила глаза.
- Могла бы и просто.
- Сам бы мог.
- Значит, не мог. – Теперь пришла его очередь.
- Вот и я тоже.
- И всё равно хорошо. – Они посмотрели друг на друга.
- Не так уж… У меня вести недобрые.
- Чую.
- Погань с востока идёт.
- А мои лазутчики молчат.
- Плохие лазутчики.
- Ваша окраина – не мои земли. Они ничейные. Вернее, ваши, общинные.
- Знаю. И про то ведаю, что они ничейные, потому что ты их никому не даёшь,…но и с нас дани не требуешь.
- А я думал, не заметите, - смутился Волхв.
- Ой, Всеславич, то ли ты слишком умён, то ли – наоборот. Зачем тебе это?
- Вот то ты не знаешь?
Теперь пришла ее очередь смутиться. Но тоже ненадолго.
- А коли так, так брал бы дань открыто, да и востока защищал тоже.
- Край далёкий, земли не мои, люди вольные.
- Смеёшься? Значит и в тебе – пустота.
- Что?!
Он вскочил, и в его взгляде было такое, что заставило её испугаться, в это «ЧТО?» он вложил и «Что ты знаешь о Пустоте?», и «Неужели это правда?», и «Если и ты во мне разуверишься, я умру, несмотря на бессмертие!».
- Прости! Прости! Я не подумала!
А он стоял, как наказанный не за что ребёнок, и скользкое разочарование заполняло его душу, повесив в воздухе отголосок несказанных слов. И она чувствовала себя бесконечно виноватой, на долю секунды усомнившись в том, для кого была Единственным Близким Человеком. Эта доля секунды, насмехаясь, воздвигала шершавую ледяную стену между Доверием, Сочувствием и Пониманием, которые часто бывают важнее, чем Любовь.
И она бросилась на эту стену в мокром платье и с горящими щеками.
И она пробила её, зарыдав у него на груди.
И он целовал её руки и гладил по голове, как дитя.
- Они пришли с востока, дикие, в кожаных одеждах. Их луки убивали, они жгли соседние деревни. Люди оттуда, те, кто остался жив, бежали к нам. Мы подготовились, вырыли ров. Потому что они говорили – опасность ужасна. И близко. И всё было быстро. Если твои лазутчики там были, то теперь их нет… Они всё делают быстро и верно… Потом почти все наши мужчины вооружились и ушли на край леса. К границе со Степью… С тех пор мы их не видели.
- Почему вы не просили помощи?
- Мы – свободные. - Усмехнулась она. - И всё произошло слишком быстро. Мы даже не успели послать за помощью.
- Однако вы успели вырыть ров и поставить частокол.
- Это быстрее, когда берешься всем миром.
- …Пожалуй. – Согласился Волхв. – Они знают, что ты пошла ко мне?
- Знают, что я пошла к тому, кто ближе.
- Они послали тебя, потому что знали, что в этом случае не будет отказа?.. Они не ошиблись.
- Я сама пришла. – Тихо сказала она.
- Другие боятся?
- Да. Не стоит их винить за это.
- Стоит. Какой прок от труса? Но я рад, что пришла ты.
- Но я хотела попросить не только об этом.
Она опять рассматривала деревянный пол, крытый медвежьей шкурой.
- Что же?.. Впрочем, я знаю. Твой муж и сын ушли вместе с другими… Он всё-таки стал воем, так и должно было быть.
- Не должно! Он – земледелец.
- И ты не знаешь, что с ними, - продолжал Волхв. – И ты хочешь знать.
- Да.
- Хорошо.
Волхв подошёл к столу, пригласил её знаком:
- Видишь зеркало? Это – дверь. Смотри, может, увидишь.
Но она не видела ничего, кроме своего отражения. Смотрела долго, и ей хотелось плакать от этой невозможности. От этой неизвестности.
- Не могу. Не могу! Не могу!!
Волхв вздохнул и посмотрел сам. И, конечно, увидел… Да, сын стал прямо богатырь… а вот муж…
Он не хотел ей говорить, но она хотела знать, и было нечестно противиться её желанию. Или говорить неправду. Он повернулся к ней. Она ждала будто приговора.
- Сын твой жив и здоров… А вот муж – в царстве мёртвых.
Она покачнулась, белая как снег, и молча упала на пол. Вернее, упала бы, не раскрой Волхв руки. Он подхватил её, неожиданно лёгкую, и бережно перенёс на кровать. Сам раздел и укрыл одеялом.
Она устала, она замёрзла, она больна. Она любит сына и мужа. Она хочет, чтобы он жил. Потому что она без него не сможет. Всё ясно, как день. Всё просто, как луна. Она хочет, значит, она получит. Потому что мало кто так достоин. И такие должны жить.
- Слышишь меня, Добрава! Ты должна жить! Я этого хочу. А ты получишь то, что хочешь.
Пусть даже для этого мне придётся идти в царство мёртвых.
И Волхв лёгкой поступью вышел.
- Седлайте коня!
Сборы были недолги.
Перед тем, как за ним закрылись ворота, он приказал Варугу готовить дружину к походу: он вернётся скоро.
3
Он уже не раз бывал там. Только глупые люди верят, что их души попадают в светлый Ирий. На самом деле их души попадают сюда. И здесь вовсе не светло. Это – Тёмное Царство. И до него вовсе не далеко. Оно - везде. Оно – рядом. Нужно только знать входы. И, желательно, выходы. Но выходы знают немногие, иначе Царство давно бы опустело. Они живут, пока их помнят, как старые боги, потом они исчезают. Насовсем. Их тени, пока их помнят, бродят, безмолвные, невидимые и тихие в этом Мире, в котором нет света.
Потому он и называется Тёмным. И это ужасно.
Он, как волхв, мог ощущать эти тени, но, как любой живой, видеть и слышать их не мог.
Чтобы отыскать здесь что-нибудь, ему нужен был Посредник. Или Проводник.
Он бывал здесь уже не раз. Он знал, где искать Посредника.
Да, именно здесь, в этой странной избушке на двух столбах, словно курьих ножках, с покосившейся, крытой дёрном крышей и с одним-единственным узким и грязным окном.
Кто-то когда-то придумал эту странную и нелепую фразу: «Стань ко мне передом, а к лесу – задом!» Нелепую не только потому, что здесь лес везде, но и потому, что избушка не поворачивалась. Но ритуал требовалось соблюдать, и он его соблюдал.
Дверь открыла безобразная старуха, которой он по обычаю низко поклонился. Он был пеш, его конь – животное чистое – остался во Внешнем мире.
- Здравствуй, бабушка.
- И ты здрав будь, добрый молодец.
Ритуал соблюден, можно было войти и отбросить условности.
Чтобы войти в низкую дверь, ему пришлось ещё раз наклониться.
- Ну, с чем пожаловал, Волхв?
Они были старые знакомые. В избе, как всегда, было грязно и темно. И он, как всегда, посоветовал ей прибраться. Сел на край лавки, поставил шлем на давно немытый стол.
- Может, тебе баньку истопить? – Улыбнулась щербатой улыбкой старуха.
- Очень надо.
- Так я мигом.
- Я в твою печь не полезу.
- Ишь мы какие!
У старухи было грязное морщинистое лицо, нос крючком, всклоченные седые волосы и необычайно живые, умные глаза. Видевшие человека насквозь. Не добрые и не злые. Насмешливые. Пронзительные.
- Ну, говори, с чем на этот раз пожаловал.
- За душой.
- Ух, ты? А я думала – Василисы возжелал.
- Василиска!
- Могу устроить, здесь и такие водятся.
- Нет, спасибо. Обойдусь.
- И кто же тебе нужен, а?
- Ждан Коряжич.
- А спросить зачем, можно?
- Нельзя.
- Совсем ты старых не уважаешь… А я ведь тебе не чужая!
- Ещё скажи, что родная.
- И скажу. Я – твоя родная бабка, Всеславич.
- Чур, чур меня! – Замахал он немного наиграно.
- А ты не чурайся, я правду говорю.
- Ой, Яга, с какой то радости?
- Паршивец, мало тебя в детстве секли!
- Мало. – Согласился Волхв. – Мне вообще мало что запрещали.
- А зря. Мало тебя воспитывали.
- Так ведь я – сирота. – Отшутился он.
- Ага… Мать увидеть хочешь?
- Нет. – Лицо Волхва помрачнело. Он никогда не видел ни матери, ни отца. Вернее, не помнил. Он знал о них, и уже давно ему было этого достаточно. Видеть их он не хотел, хотя Яга и предлагала неоднократно. Они его бросили.
Маленькие пронзительные глаза читали мысли:
- Это для твоего же блага. Зачем тебе было жить здесь, в Мире Мёртвых? Только ли затем, что ты здесь родился? А не лучше ли там, на Воле, под Солнцем? Сразу князем.
- Без детства.
- Велика ли потеря?
- О, нет, что ты! Совсем маленькая. Так, игрушка! С пяти лет - на коне и с мечом. Потому что ты – князь и это твоя обязанность. Правда, почему ты и откуда – никто тебе ответить не может, и почему служат тебе – тоже не ведают, и кто твои родители, тоже толком людям не ведомо, только тебе известно – Змей и Царевна. Тогда с какой-то радости ты – князь? И откуда у тебя княжество? И зачем тебе его расширять? И почему они тебя знают, но неуверенны? А ты их – нет. Но потом все привыкли. Правильно, ко всему ведь привыкаешь. И к отсутствию любви тоже.
- Морена, войди!
- Нет! Нет!! Нет!
В избу вошла женщина невиданной красоты. Вернее, тень женщины. Ослепительной. Идеальной. Высокой. В белом, узком в талии, с богатым шитьём платье; драгоценный пояс; жемчужно-белая шея; длинные незаплетённые волосы волнами золота спускались почти до колен; на голове – обруч с голубым камнем. Серо-зелёные глаза, тонкий нос, правильные губы.
Он был очень похож на свою мать, только волны волос были чёрные.
Он вздохнул и не мог выдохнуть. Она стояла в дверях и смотрела на него.
- Мама! Зачем!?
А потом бросился к ней.
- Стой! Не дотрагивайся! – Закричала бабка.
- Вольга, милый, так было нужно, - прошептали бледные губы.
О, чего ему стоило замереть в шаге от неё! Замереть, застыть, стоять и смотреть. Просто смотреть ей в глаза, не касаясь. Он знал, что коснувшись, возвращаешь мёртвому жизнь, но забираешь разум. И если это близкий тебе человек, даже колдовство не поможет. Даже если ты выведешь его на этот свет.
- Мама. Мама…
Никто, никогда не видел у Волхва слёзы. А они текли, и он не мог их остановить. Слишком многое кипело в душе за долгую жизнь без любви и в одиночестве. Ошибка рождения. Слишком многое дано и слишком многое отнято. «Пусть никто никогда не полюбит его, пусть он никогда не умрёт!» - не слишком ли дорогая цена за то, что он никогда не просил? Он не просил появляться на свет и никогда не просил своего дара. Он никогда не просил своего могущества. Он не хотел быть таким.
Ошибка природы. Красивая и жестокая ошибка. О, как он хотел сейчас обнять свою мать. Ему казалось, что он видит и её слёзы. Если тени умеют плакать. Вряд ли умеют. Он поднял руки к её лицу.
- Пригвозжу! – Прокричала бабка в ужасе.
Но он остановился совсем рядом. Если бы она была жива, он бы чувствовал тепло её тела. Он бы дышал её вздохом. Он, будто слепой, на ощупь узнавая, водил, не касаясь, по бесконечно красивому лицу. Понимал Змея, похитившего Живую, но не мог как он, прижаться к ней и обнять. И седел на глазах от этого неосуществленного порыва.
И бабка поняла, что это не лучшее, что она сделала внуку. Одним движением корявой руки она пригвоздила его к противоположной стенке. Опираясь о неё спиной, он медленно опустился на лавку и закрыл лицо руками.
- Моревна, исчезни!
Царевна растворилась в воздухе. В её глазах была невыразимая мука.
- Зачем? Зачем?! – Волхв наконец оторвал лицо от ладоней. Чёрный взгляд зелёных глаз.
- Ты хотел знать ответы на многие вопросы. Ты хотел обвинять. Но ты не решался. Тебя нужно двигать. Ты получил, что хотел.
- Я не этого хотел!
- Ты думал, будет по другому. Все ошибаются.
- Это слово ужасно.
Тонкие губы дёрнулись и исказили лицо улыбкой. Он привык насмехаться, чтобы не было больно. Он был очень насмешлив.
- Интересно, а ты - чья мать? Змиева?
- Моревны. – Отрезана старуха.
- О, да! Должно быть она в отца.
Яга отвесила ему ядрёную пощёчину. По белой, как мел щеке. Он продолжал усмехаться. Она захотела со злости превратить его в полено, но заглянула в глаза. И передумала. Её стало стыдно. Вот только почему?
- Его звали Митридат.
- И он был царь.
- Да.
- Я про него ничего не слышал.
- Ещё бы. Это было несколько сотен лет назад. И он был последним царём.
- Какая прелесть, я узнаю свою родословную! Вот только почему я не царь?
- Тебе оно надо?
- Быть царём? Ни капельки. Я не честолюбив, как видишь. Просто интересно, где царство моего дедушки.
- Оно распалось. Он был последним… Ты в тех краях никогда не бывал.
- И не буду… Ещё интересно знать, откуда у меня княжество?
- Мы с дочкой постарались.
- Спасибо. – Отрешенно отозвался Волхв. Подробности ему знать не хотелось. Ему хотелось думать о чём-то другом. Или просто спать без снов.
- Не получится.
- Без тебя знаю.
- Хочешь на отца посмотреть?
Он убрал волосы с мокрого лба.
- Сомневаюсь, что у тебя его вызвать получится.
- А я и не собираюсь.
Бабка порылась в нечищеной столетиями печке, вынула оттуда круглую серебряную тарелку, стёрла дырявым рукавом пыль.
- Ещё яблочко пусти. – Пошутил Волхв.
- Сейчас.
Как в зеркале, он увидел на дне своё отражение: усталые глаза, бескровные губы, среди чёрных волос – первые белые нити.
- Надо же, а я постарел. – Теперь уже как-то безучастно отметил он этот факт, дотронувшись до седого волоса.
- Будешь смотреть?
- Да.
Тарелка потемнела, будто закоптилась, потом на дне мелькнуло что-то ужасное: бронзовая чешуя, мощное гибкое тело, пятнистый рисунок, плоская голова, жёлтые клыки, алая пасть. Огненные глаза и раздвоенный язык.
- Красавец! – Хмыкнул Волхв, и образ исчез. – Неправда ли, мы похожи?
- Очень. А как ты думаешь, с чего ты зверем, да птицей оборачиваться умеешь?
- Так это от папы? Нечисть! Нечисть поганая! Ха-ха-ха! Я – нечисть.
Бабка смотрела на него, как на сумасшедшего. И была недалека от истины.
- Боги! Я думал, что уже привык к этой мысли.
Он отвернулся к окну.
- И почему у тебя здесь ничего не видно? Грязи полно… хочешь, я приберу?
- Оставь, мне так привычнее.
Он сомкнул сзади руки.
- Как хочешь.
Они молчали недолго – целую вечность.
- Ты всегда была готова это показать? И когда я приходил за мечом? И в первый раз?
- Да.
- И чего ж не показала?
- Ждала пока ты решишься… Но ты нерешителен… И Моревна уже умерла.
- Она была живая?! Я мог её увести!?
Волхв резко обернулся.
- Нет, не мог. Они с мужем любили друг друга.
- Интересно, как у них это получалось?
Он был очень насмешлив. Особенно в последние годы.
- Наверное, плохо получалось, раз кроме меня ничего хорошего получиться не смогло.
Из противоестественного не может получится не ущербное. Но и не одарённое – тоже редкость. Он был и то и другое. И какой в этом смысл?
- Он есть.
- Ага.
Он знал, что в этом мире холодно, но ему почему-то было жарко и хотелось пить. Но пить здесь было нельзя: отведать – значит приобщиться, а он ещё из мира живых. Волхв вздохнул и одел шлем.
- Меня ждут наверху. Я должен идти. Я обещал исполнить, мне нужен проводник.
Яга промолчала немного и молвила:
- Будет. Всё будет. Но ты знаешь – задаром не отдам.
- Ведаю, не маленький.
- Ну, конечно…
Бабка достала из под залатанного передника небольшой клубок шерстяных ниток и протянула ему:
- Держи.
- Проводник?
- Он самый. И к Ждану Коряжичу безопасно приведёт и назад дорогу укажет.
- Спасибо, - сказал Волхв, принимая волшебный предмет. «Проводник» каждый раз был новый.
- «Спасибо» за пояс не заткнёшь!
- Говори, всё исполню.
- Знаю, всегда исполнял. Только теперь задание посложнее будет.
- Ну, тогда потом расскажешь, как вернусь. Некогда мне.
- По рукам… И на кой ляд тебе этот Коряжич сдался? - Недоумевала Яга.
- Надо. – Просто ответил Волхв и уже на выходе обернулся:
- Ты к моему приходу снадобье какое приготовь, а то зачем он мне сумасшедший.
- Это – вторая услуга.
- Ну, нет, не торгуйся. Это так – придаток. Я бы и сам смог, да только времени в обрез… А ты мне как-никак не чужая будешь.
- А ты не ухмыляйся, правда то!
- А я от родства и не отказываюсь – это объясняет в кого у меня такой скверный характер.
И с этими словами он спрыгнул вниз.
- У, окаянный! – Прокричала бабка, но не обиделась. В общем, она могла им гордиться. И, пожалуй, так оно и было.
А красный плащ Волхва скрылся в темноте, за оградой, на которой светились голубоватым холодным светом человеческие черепа.
4
Здесь всё было наполнено чьим-то присутствием, казалось, сам воздух, плотный и затхлый, излучал их немой стон. Но вокруг никого не было. Никого не было видно. Только темнота и тишина. Мёртвый лес. Мёртвый Мир. Мёртвые люди. Легионы бесплотных невидимых душ. Он был Волхв и поэтому ощущал их присутствие. Впрочем, другой на его месте тоже ощутил бы. Наверное. Но кто другой посмеет войти сюда, будучи ещё живым?
Клубок катился по чёрной траве, среди серых деревьев, сухого мха и застывших листьев. И было безумно тихо, абсолютно безветренно и совершенно не видно неба. Оно редко заглядывает сюда – в безликий мир безмолвия, в Царство Мёртвых.
Слишком многое сегодня открылось ему, впрочем, было ли это сегодня? Или в одно большое завтра-вчера, ведь в этом мире, Мире без Солнца, не хватало ещё кое-чего – Времени. Его, конечно, не хватает и там, наверху, но здесь его попросту не было. Зачем оно мёртвым? Правильно, совершенно не нужно. Наверное, поэтому и бабка его столько лет живёт, потому что времени не замечает… Об отце и матери он думать не хотел (они то о нём тоже не больно много думали), но как-то не получалось. Он гонял мысли по голове, как по пустому коробу, пытаясь вытряхнуть, а они упорно не желали вылетать. Переворачивались, вращались, как клубок перед его ногами.
Тогда он стал думать о времени и о клубке. Мысли тоже не весёлые. Неудивительно: здесь-то! Надо же какие неудобства несёт живым отсутствие времени: можно жить вечно (или почти), можно состариться и не заметить, можно и умереть, не найдя выхода к сроку. Или пропустив срок: один круг от полудня до полудня, от заката до заката, от рассвета до рассвета, от полуночи до полуночи. Он спустился в полночь (такова уж его тёмная природа). Или просто потому, что к полуночи нашёл вход, а ждать до рассвета не хотелось, потому что не хотелось спать. И он вошёл.
Интересно, сколько у него ещё времени? Ох, и зря он с бабкой беседовал! Волхв чувствовал, что времени у него почти не осталось. Того самого, Верхнего времени…
Проводник замер возле большой корявой вербы. Ведьмино дерево – так его в старости, называют, ведь верба только в молодости своей красива, да полезна. Особенно весной…
Проводник остановился, потому что нашёл и как только нашёл, дух сразу стал видимым. Таким, каким был при жизни.
Под вербой стоял высокий мужчина в летах – широкоплечий, мускулистый, бородатый. При почти одинаковом с ним росте, Волхв, тоже обладавший фигурой атлета, был всё-таки раза в два тоньше. «Наверное, от Змея, - подумал про себя Всеславич. – И кто же смог такого богатыря завалить?»
А Ждан, видно, ещё ранее заметил Волхва, но понять, кто перед ним – дух или человек – не мог, от того и помалкивал.
- Приветствую тебя, Коряжич, - сказал Волхв, ибо «здрав будь!» здесь как-то не вязалось.
- И я тебя, - пробасил Ждан. – Вот уж не думал, что здесь свидимся (по крайней мере, так скоро).
- И на том спасибо. – Ответил Волхв без злобы, он знал, что Коряжич его не особо жалует и даже знал почему. Потому, что ревнует Ждан, до сих пор Добраву ревнует. И сказать зря или не зря даже сам Волхв не мог, оттого ему стало смешно. Даже в таком не располагающем к тому месте.
- Ну, чего ты лыбу тянешь? – Рассердился Ждан. - Над землёй беда; люди смертны; мы в Ином Мире; что с Добравой – неведомо, а он радуется! Одно слово – погань.
- Думаешь, не знаю?.. А зря ты так, Коряжич. Ведь я, хоть и погань, но за тобой пришёл… Пойдём, что ли? А то жарко здесь, да и Добрава заждалась. Видно люб ты ей сильно… Руку давай!
Ждан стоял и смотрел на него широко открытыми глазами, силясь понять – Лих перед ним или Явь.
Он не думал, что такое возможно: спускаться сюда, за ним, нарушать Порядок вещей,…возвращать ему жизнь. В общем, делать то, о чём нельзя и помыслить.
Ибо есть Порядок, есть Боги, есть Смерть и есть Жизнь.
И кем надо быть, чтобы отступать от этого?
Волхвом.
Человеком.
Ждан протянул руку. Волхв, вздохнув облегчённо, принял ее. И только тут понял, почему Коряжича так называют: из-за этой самой «коряжистой» крепкой могучей ладони, которая поперёк была такова, как ладонь Всеславича вдоль, и привыкла более к сохе, чем к мечу. И уже одно это вызывало уважение.
- Пойдём, - сказал Волхв. И на обратном пути ни разу не оглянулся.
Проводник вывел их к избушке гораздо быстрее, чем ожидал волхв. Ещё одна шутка здешнего безвременья. А бабка уже ждала в дверях.
- Всё ж привёл?
- А ты сомневалась?
- Нет… Чёй-то он какой-то глупенький, глазики пустые совсем?
- Оставь, - махнул устало чародей. – Не до шуток мне. Душно здесь у вас что-то.
- И то верно: душ то полно.
Волхв пропустил мимо ушей её остроты, коснулся рукой шеи: было б можно расстегнуть что – расстегнул. Он чувствовал, верхнее время уходило, уходило безвозвратно. Он ещё никогда так долго не задерживался здесь.
- Зелье давай и уговор говори… И быстрей, ладно? Мне пора.
Бабка перестала насмехаться, взглянув на него внимательнее, и разом помрачнела:
- Ты когда вошёл?
- В полночь было.
- Так чего ж ты молчал?! – Вскричала Яга, вытаращив глаза. – Ой, дурак, дурак! И в кого ты такой уродился?
- В тебя, наверное.
Но причитающая бабка уже скрылась в избе и тут же появилась, неся в одной руке посох, а в другой – маленький, размером с яблоко, узкогорлый сосуд.
- Вот это, - протянула она Волхву сосуд, - вольёшь этому дураку в рот, как только на земле окажитесь.
- А вот этим, - Яга ударила посохом между собой и волхвом, - я тебя, дурака, спасти постараюсь.
- Сам дойду.
- Ага, - старуха опять ударила посохом. – Горе Луковое, иди-ка отсюда, пока навсегда не окочурился.
- Лучше дело говори, чем на этот раз я тебе обязался.
- Потом скажу. Или, думаешь, не найду?
- Найдёшь.
- То-то же. – Она подняла палку в третий раз и с силой опустила. – А теперь уходи. И так тебя пять дней лихоманки мучить будут (если в первую же ночь не утащат).
Волхв уже не успел ответить: его и Ждана охватила туманная серая пелена, всё завертелось, утопая во мраке, и он в мгновенье, не зажмуриваясь и не замирая, проскочил Междумирье и очутился на Воле. В прохладном и темном лесу. Живом и свежем. Настоящем. Полном запахов и звуков, легкого ветра, ночных бабочек, листвы и жизни. Сквозь неплотно сомкнутые ветви деревьев (настоящих, цвета тёмного смарагда) проглядывали колючие звёзды и царица-Луна.
Он увидел, что уже заполночь. Чуть-чуть, совсем слегка. И понял, почему ему так плохо. «Пять дней лихоманки по пятам гоняться будут…» - Кажется, так говорила. И ещё: «Этому дураку…когда на земле окажитесь». Он поискал глазами Ждана. Конечно, Вихрь выкинул их рядом: Коряжич сидел на траве, уставившись в никуда абсолютно бездумными глазами.
«И что она в нём нашла?» - Вдруг подумал Волхв совершенно вразрез своим недавним размышлениям. Подошёл к Ждану, наклонился, сразу почувствовав головокружение.
- Ну, открой рот.
Муж не реагировал.
- Эх, - вздохнул Волхв и одним движением запрокинул ему назад голову и влил жидкость. – Только бы он не захлебнулся, будет обидно.
Ему удалось: Ждан вздрогнул пару раз и яростно замотал головой. Правда, мыслей во взгляде всё ещё не намечалось.
- Ждан, встань. – Приказал Волхв, и Коряжич поднялся.
«И то хорошо, по крайней мере, на слова откликается. Значит, через пару-тройку недель опять самим собой станет. Молодец, Яга, спасибо,» - подумал он и позвал коня.
Вихрь выбросил их там где нужно. Можно было отправляться домой.
5
Добрава сидела на резной скамье у окна в княжьих покоях. Второй ярус – отсюда всё видно: и двор, и частокол, и лес, и дорогу. И никого. Опять никого. Она каждый день смотрела. С самого утра. До боли в глазах всматриваясь в даль. Пытаясь углядеть среди густой зелени леса или в той тени, которой кончается дорога, что-то знакомое, что-то живое, что-то похожее на Него. Или на Него. Но желательно их обоих. Это было бы очень хорошо, так хорошо, что аж дух захватывало. Но неужели так бывает? Когда она тогда провалилась в сумрак, услышав ясно то, что чувствовала в глубине души и во что отказывалась верить, оттуда как из-под толщи воды, она смогла различить его и его слова… И она поверила. (Почти или совсем?) Ведь он, пожалуй, единственный, кто может нарушить Порядок Вещей.
Странно. Ведь такое по силам только богам. И героям. Тем, о ком слагают былины… О нем тоже сложат… Даже уже слагают.
На Добраве было длинное синее платье, под цвет глаз, и расшитая бисером кика – дорогой убор. Красивый. Челядница сказала – подарок Его, и отказаться нельзя и отдарить нечем.
Человек с печальными глазами и горькой улыбкой, прячущий лицо в насмешку. Легко и изящно. Медленно добивающий себя мыслями и делами. Видел ли кто-нибудь его таким, каким он есть?
- Едут.
Едут? Вдали из тени выступила точка. Пятно. Лошадь. Человек. Два человека на одной лошади.
- А-а-они…
У Добравы перехватило дыхание. Боги! Ей хотелось выпрыгнуть им на встречу прямо из закрытого окна. Разбить его слюдяные брызги и полететь. О, как бы она полетела!
И она подскочила со скамьи. С легкостью, как пятнадцатилетняя, и бросилась к двери, а потом на лестницу, и вниз, в сени, на крыльцо и опять на лестницу…
- Ждан! Ж-д-а-а-н!!
У Волхва мутилось перед глазами: он опять видел ее молодой и очень красивой, как когда-то давно в тени сосен.
Синее платье плавно обвивало стройную фигуру, летящую к ним.
Боги, как красит людей улыбка!
- Ждан, милый! Это я!
Глаза Добравы наполнялись тревогой. Её Желанный никак не реагировал ни на образ, ни на слова.
«Ждан, слезай», - шепнул Волхв.
Тот послушался и ступил на землю.
- Жданушка, милый, что с тобой?
Она обвила его шею руками. Тонкими руками, на которых уже выступили морщины.
- Что с тобой? Ты не слышишь меня?
Она готова была зарыдать.
«Ждан, иди с ней, она твоя жена,» - едва слышно выдохнул Волхв, соскальзывая с лошади.
- Не пугайся, Добрава. Он ещё с седмицу, а, может, и меньше таким побудет, потом образумится… Вспомнит.
Всеславич говорил с расстановкой и тихо, как эхо откуда-то со дна. А потом медленно пошел прочь.
Он старался не смотреть на неё и ещё старался, чтобы никто не заметил, как ему тяжело. Тяжело подниматься вверх, держась за перила, и делать вид, что всё просто так.
Кажется, никто не заметил.
Дубовые двери терема скрыли его от любопытных глаз во дворе (ежели таковые имелись), а резные двери его покоев – от остальных.
И всё… интересно, почему здесь также темно как в Царстве Мёртвых? Может, потому, что скоро ночь?
Зато он отлично знал, почему здесь пусто.
--------------------------------
Добрава взяла за руку Ждана, абсолютно послушного и какого-то глупого: «Вспомнит. Вспомнит всё».
- Милый мой, хороший, что же это с тобой сделалось? - Проговорила она, увлекая мужа за собой, в отведенные ей покои. – Я люблю тебя по-прежнему. Даже еще крепче. А ты? Ты помнишь?
Она опустилась на кровать.
Помнишь ли ты?
Добрава?
-----------------------------------
Каждый вечер, когда Волхв возвращался после боя, он закрывался в своих комнатах и строго-настрого приказывал челяди не беспокоить его три дня. Ну, разве что нужда великая в том будет: лес горит, например, или враги у стен, или иная беда.
Тогда он отдыхал и пил живую воду, если был ранен. Сильно. Но об этом никто не знал. Ведь Волхв неуязвим. Он бессмертен. Ясное дело! Он же чародей великий. И оборотень. Святовит, сохрани!
И, конечно, челядь свято соблюдала это правило. И вои его тоже.
Вот только вода живая у него закончилась. И уже давно. А еще достать не так то просто. Даже ему.
Свет огромной полной луны падал прямо в окно, рисовал странные знаки на досках пола, плясал серебристыми бликами на зеркальной поверхности шлема. Шлем лежал в кресле с высокой спинкой. Конечно же, ему там не место. Как не место наручам у кровати или лихоманкам в его теле. Наверное, первая ночь не та, в которую они с Жданом в мир живых вышли, а как раз вот эта, другая.
Очень хотелось пить. Просто воды. Холодной, свежей ключевой воды. Или колодезной (между ними всё же есть разница). Он знал, в его комнате была простая вода. Чистая. В серебряном кувшине, рядом с зеркалом, в котором жила Зеркалица, на византийском столике тонкой работы, стоявшем в дальнем углу. Слишком далеко, чтобы дотянуться. На столике было еще много вещей. Вещиц. И все по-своему нужные. Например, резная шкатулка с самоцветами – они не только для услады глаз служат: у каждого камня своя тайная цель есть. Своё предназначение. Некоторые из них могут лечить, другие оберегают от сглаза, третьи от яда, четвёртые могут путь указать (с ними никогда не заблудишься). Но это только знающему человеку ведомо (он и научить может). Всеславич был ведающим – на то он и волхв. Но сейчас ни один из камней ему помочь не мог. (Только через день сердоликовый браслет на левую руку понадобится, если, конечно, он до этого дня доживёт: «…в первую ночь…утащат…»)
Он их не видел, но чувствовал: они хватали его за шею, за волосы, раздирали когтями грудь и хотели выесть сердце. Прогнать их прочь не было сил. И дотянуться до воды – тоже.
Жарко, ужасно жарко. И душно. Хотелось разбить окно (потому что открыть нельзя) и вздохнуть полной грудью. Пока ещё там хоть кое-что осталось.
Но он смог только расслабить шнур рубахи. Не полегчало. Впрочем, он и не надеялся. Закрыл глаза и тут же открыл их. Потому что когда он закрывал их, взор застилал огонь: сплошная стена пламени, багрового и густого. О, лучше держать их открытыми!
Потолок. Обыкновенный, древесный. Душно. Откуда-то сверху (конечно же, с потолка) спускался на ниточке света маленький тонконогий паук. Надо сказать слугам прибраться: совсем обленились, пауков поразводили.
Скрип двери. Обморок. Морок. Сон.
Шорох. Почудилось? Шелест платья.
Ветер? Откуда? Запах травы.
Я люблю тебя, Жизнь, и не хочу обратно.
Жарко. Очень жарко. Где ты, ветер? Ну! Хотя бы чуть-чуть.
Пожалуйста, сделай милость, просто будь!
Последнюю фразу одновременно продумали (прокричали?) двое. И один из них открыл глаза.
- Волхв, жив ли?
- Добрава?
Она склонилась над ним, держа в руке чашу с водой. Внимательные глаза смотрели участливо.
- Пить хочешь?
Он опустил веки в знак согласия: «Она всегда вовремя, боги, как хорошо…»
- А Ждан как же?
- Спит. – Она вздохнула.
- Ничего, не переживай, скоро он прежним станет. Я знаю.
- А ты?
- Что я?
- Опять себя чуть не убил. Разве я желала этого? Разве я просила?
- Разве ты не хотела?
Она говорила о его жизни, он – о жизни Ждана.
Теперь Добрава опустила глаза:
- Я хотела, чтобы он жил. Чтобы всегда был со мною… Но есть Мировой Порядок. Есть Мара – Смерть… Неужели ты столь всемогущ?
Волхв усмехнулся грустно и устало:
- У меня там свои люди, родственники… Впрочем, родственники там у всех.
- Не кощунствуй. Жизнь и Смерть – вещи незыблемые.
- Кощунствует Кощей. – Волхв засмеялся, правда, едва слышно и опять над собой: холодные кощеевы пальцы тянулись за ним от самого прохода в Царство Мёртвых. И освободиться от них он не мог. А просить помочь не хотел. Лихоманки в образе трёх лохматых женщин прыгали на его кровати, когтистыми пальцами раздирали плоть. Добрава их не видела: они – порождение другого мира… Да и он не хотел показывать их ей.
Она видела только крупные бисерины пота на его лбу и слышала прерывистое дыхание.
- Что с тобой?
- Смерти нет, пока есть память… Ничего.
Она смочила в холодной воде белое полотенце, отжала и вытерла пот.
- Ты весь горишь… Чародей, Конязь, а как нужда придёт, так и чашки воды поднести некому.
- Не некому, а нельзя.
- И зачем ты так?
- Цена величия.
- И нужно оно тебе?
- Нет.
- Умирать бессмысленно не надо.
- Никто и не умирает без смысла. Иди спать, тебя муж ждёт.
«Только не уходи, ради бога, не уходи! Ещё шаг, всего только шаг в сторону и, наверное, мы больше не увидимся, по крайней мере здесь…»
Но она не ушла, а только вздохнула и провела ладонью по его горячему лбу и мокрым кольцам волос, её другая рука мягко сжимала его пальцы.
- Я не уйду пока. Пока я тебе нужнее.
- Спасибо.
- Пока не за что.
Она ещё раз внимательно посмотрела в его глаза и, конечно, увидела всё то, что Волхв сейчас старательно от неё прятал. Из последних сил.
Она увидела три сизые тени с шумом и гиканьем снующие по комнате, беснующиеся на ложе. И, не выпуская его руки, потянулась за мечом.
- Потерпи. – Взгляд из сочувствующего и заботливого вдруг стал решительным и острым, как клинок.
Меч, его меч, в сафьяновых с золотом ножнах лежал в двух шагах от кровати. Добрава вытянулась, изловчилась и достала до рукояти.
- Хэй, прочь лети!
Вон, откуда пришли!
Рывок, удар, клинок, блеснув молнией, опустился с размаху в пяди от головы Волхва.
Раздался свист, или жалобный писк: от соприкосновения с заговоренной сталью обе костляво-синие руки мгновенно испарились, утащив за собой три сизые лохматые тени. В воздухе кружились только лёгкие гагачьи перья.
- Остёр клинок, однако. – Улыбнулась Добрава.
- А у тебя рука не слабая.
- Спи, бо устал моего поболе. И завтра вставать не спеши.
- Знаю.
- А я ещё утром зайду.
- Только сразу не уходи пока. Ладно?
- Засыпай, я подожду.
Долго ей ждать не пришлось.
- Это самое малое, что я могу для тебя сделать. – Она ещё раз погладила его по волосам и спустилась к мужу.
6
Когда Волхв снова проснулся, было уже далеко за полдень. Прямо возле кровати, чтоб легко было дотянуться, стоял небольшой, но обильно уставленный яствами стол. Судя по тому, что кушанья уже успели остыть, накрыт он был давно, но это обстоятельство никоим образом не повлияло на его аппетит.
Едва он потянулся за куском жареной оленины, вошла Добрава.
- Присоединишься? – Как ни в чём не бывало поинтересовался Волхв.
- Благодарствую, но я уже отобедала.
- Как Ждан поживает? Полегчало ли?
- Полегчало: меня вспомнил, дом, родителей… О сыне только пока не говорит.
- Вспомнит. Скоро вспомнит. Обещаю.
- Да верю я тебе, верю! Вот только почему ты не веришь, что и о тебе кто-то беспокоиться может?
- Ты о чём?
Она решительно подошла к нему, потрогала рукой лоб: жара не было, скорее, наоборот, словно лёд.
- Это не хорошо, - пробормотала Добрава.
- Пройдёт. – Успокоил Волхв и, повинуясь порыву, внезапно поцеловал её заботливые пальцы. – Спасибо за всё.
- И тебе также… Снова жизнь за жизнь.
- Хоть и не уславливались… Как спускаться будешь, воеводу моего, Варуга, ко мне пошли, пусть людей готовит: завтра с рассветом часть дружины моей вместе с тобой и Жданом в ваше село поедет. Разберётся.
- Благодарю.
- Не стоит… Послать их сразу надо было, а теперь два дня потеряно… И еще говорят, что с возрастом люди умнеют. По мне, так наоборот.
Добрава невольно улыбнулась, хотя Волхв был весьма серьёзен.
- Там у зеркала рядом шкатулка. Открой и принеси, пожалуйста, сердолики и красный шнурок.
- Волшебная сила камней? – Она принесла весь ларец.
- Да, - вздохнул Волхв и сам выбрал, что надобно.
------------------------------------------
Через день после отъезда Варуга с частью воев и Добравой, в крепость прибыл гонец от одного из соседних князей – Хорива. Но так как Волхв строго-настрого приказал еще пару дней его по пустякам не беспокоить, а слуги да дружина никак не могли решить – пустяк ли это или не пустяк, прибыть успело и остальное посольство. Приказ у гонца в общем-то только в том и заключался, чтобы известить Волхва Всеславича, что мол де князь Хорив со товарищи в гости пожаловал, встречайте. Но было поздно.
- Ого-го-го-го! Отворяйте ворота дубовые, да засовы тяжелые, - откуда-то снизу донесся могучий бас, потом послышались шаги, да такие, что лестница скрипела, да молила о пощаде. – Что не велено? Как не велено?! Кем не велено? Ах ты, погань премерзкая, чудь залесская, пшёл вон! Ять-те дам, не пускать меня вздумал! Ишь, чего захотел, а…
Удар, чье-то тело грузно шлепнулось на пол, затем послышался лязг меча.
«Ну, хватит», - подумал Волхв и решительно распахнул дверь. Один из младших дружинников, Яролюб, стоя на одном колене, тряс вихрастой головой (очевидно, удар был и силен и внезапен), двое других на лестнице вынимали мечи из ножен, а к ним весьма резво оборачивался телесами вельми обильный витязь.
- Разойдись! – Скомандовал Волхв, пока они не поубивали друг друга. Вои неохотно ретировались, Яролюб, потирая подбородок, встал на свой пост перед дверью, а тучный витязь обернулся: темно-русые волосы, стриженные «в кружок», рыжеватая борода, островерхий шелом, кольчуга до колен, золоченое зерцало, широкий ремень, на нем пряжка с лебедем.
- Это кто тебе разрешал бить моих воев?
- Ой-ой-ой – вои … Цыплята желторотые, а не вои!
- Да, до петухов им далеко … Разве что до соколов ясных.
- По мне – так до девок красных, бо конязь их и понеже яко девица глядит и бороды не растит… И для пущего сходства одёжу бабью носит. Срам то какой!
- И я рад тебя видеть, Хорив, - Флегматично отозвался Волхв, поправляя пояс восточного халата.
Впрочем, они действительно были рады встрече. И, посмотрев друг на друга еще немного, сказав еще пару-тройку колкостей, крепко обнялись. Внизу умные слуги уже начали готовить пир.
- Ты что, гонца моего не привечал?
- Нет.
- Как же так? Я ж его своими глазами среди «птенцов» твоих видел.
- Так значит, те самые птенцы его и не пустили.
- По что?
- Приказ был: меня не беспокоить – я почивать изволю … дней этак пять.
- Ага, почивать, - Хорив хитро улыбнулся, - дней пять. Раньше то всего пару-тройку … почивал.
- Старею.
- Ко-онечно.
- А то как … Лучше говори, с чем пожаловал.
На мгновение солнцеликое чело Хорива помрачнело. Но лишь на мгновение.
- Не-а. Лучше после пира, с медом, да пивом. – Он снова во весь рот улыбался.
- С медом да пивом от тебя ничего не добьешься.
- Да ну? Неужель я в подпитии молчалив, да хмурен кажусь?
- Скорее, говорлив излишне и не по делу. Впрочем, таков ты всегда, а значит всегда в подпитии. Верно?
- Ой, устыдил! Ну, устыдил! Я прям краснею.
- Неужто? Ладно, иди, отдохни с дороги, а там видно будет.
После пиршества обильного, застолья душевного, ясен день, отдых требовался. А потом – опять застолье и игрища. И опять.
Но на третий день Волхв велел четырем своим ратникам отнести мертвецки пьяного Хорива в отдельный покой, запереть там и не будить ни при каком случае. Дружба дружбой, а служба службой. Князь должен народу служить, а не только пить – гулять, да охотою и иными забавами тешиться.
Проснувшись к полудню, Хорив стал требовать хмеля, орать, яриться и на двери бросаться. Возможно, он бы и вынес их, но Волхв решил не дожидаться такого результата и наведался к другу. Причем как раз в тот самый момент, когда тот совершал свой очередной бросок… Волхв едва успел прижаться к дверному косяку, а вот Хорив затормозить не успел. И оставил вмятину на следующей стене коридора. Это несколько охладило его пыл, но не до конца.
- Ты, ты, ты, Змиев сын, что, полонить меня вздумал?!!
- Хватит туриться, друг Хорив! Просто я пришел сказать тебе, что пир закончился. Вчера. Дела ждут. Ты, мне помнится, вести кое-какие привёз.
- А?!
- Аль запамятовал?
- А-а!.. – Хорив задумчиво потирал ладонью ушибленный лоб, из пурпурного переходя в красный, то есть, свой естественный цвет. – Воды дай!
Он подошел к ложу и сел, а Волхв, перевесившись через перила, кликнул кого-то, и через минуту кувшин с водой принесли.
Хорив сделал пару внушительных глотков, а остальное вылил себе на голову.
- У-ух, хорошо! Твоя правда, повеселились, пора и честь знать.
- Можно подумать, что я тебя гоню.
- Только попробовал бы! – Полушутя, полусердито посмотрел Хорив. - Ладно, княже, оно, дело-то серьезное… Надеюсь, не в последний раз так гульнули…
- Что-то ты резво слишком серьезен стал. Не к добру.
- Точно, не к добру. Вести дурные, да смутные.
- Ну, так выкладывай, давно пора! – Раздраженно подстегнул Волхв, легкомысленность Хорива временами ему сильно претила.
- На севере не весть что твориться: Аркона молчит, варги полошатся – раньше всегда нашими союзниками были, а теперь ярятся, говорят: «Мы – сами по себе, а вы – сами. Мы то справимся, а вы без нас решайте!» Все ждут чего-то, не понять чего. Я лазутчиков на Рюген слал – ни один не вернулся.
- Плохие лазутчики, - сказал Волхв и вспомнил, что уже недавно это слышал, только речь тогда шла о его собственных людях и о том, что беда идет с востока. А теперь еще и с севера.
- Какие есть.
- Моих возьми. Парочку. Может, помогут.
- Возьму, я не гордый.
- Что еще?
- А ничего! Может я старый стал, да мнительный, из-за такого пустяка сразу к тебе за советом прибежал… Да только чует мое сердце – беда идет, беда неведомая и оттого – более страшная.
- И хорошо, что прибежал, жаль только, что сказал не сразу.
- И что бы это изменило?
- Время. Времени бы больше было.
- На что?
На этот вопрос Волхв сам не мог толком ответить.
- Хотя бы подумать… Варги – племя сильное, очень сильное. Союзник хороший.
- Был.
- Верно. И если они чего-то боятся, а я думаю, боятся…
- Правильно думаешь: с севера люди бегут.
- ?
- Варги всё, да чудины. И молчат все. О том – от чего бегут – молчат. Не знают. Говорят, что не знают. Говорят, там пусто как-то.
- Пусто?!
- Вот и я не пойму, что они в виду тут имеют. Но к себе пускаю, пусть, мол, землю обрабатывают, всё моя страна богаче будет… Если Лихо ее стороной обойдет.
- Да-а… И что они, Варги, там надумали?
- Не ведаю.
- А жрецы? У тебя ведь капище Святовитово тоже есть, а у него, значит, связи с Арконой должны быть.
- Молчат жрецы. Важный вид на себя напустят, да знай толдолнят: «Непосвященным в тайны богов лезть не следует!» Да только я по глазам их вижу: сами не знают, во что впутываемся. Думаю, жрецы Рюгена с ними больше не говорят. Отсюда и вестей нет.
- Щур его знает, что твориться! (Или не знает?) Меньше седмицы назад мне совет был дан - погани с востока опасайся, а теперь ты со своими варгами!
- Варги – не мои!
- Ладно, не твои. Но теперь беды и с севера ждать приходиться.
- Предупрежден, значит вооружен.
- Ведаю… Теперь бы еще во всем этом разобраться…
- Уж попытайся! Ты же – волхв. И знай: я всегда твой союзник. Всегда.
Волхв протянул ему руку, Хорив пожал.
- Я знаю, что на тебя всегда могу положиться.
- Как позовешь, приеду. А теперь мне собираться надобно. Пусть молодцы мои проспятся хорошенько, а со следующим утром отбудем.
- Времена неспокойные. – Понимающе кивнул Волхв. – Знать бы только врага в лицо.
7
Только Хорив отъехал, к вечеру прибыл еще гонец – от Варуга. И, естественно, хороших вестей не принес: мол, прибыли, а там всё порушено да погорело, только головни, дымятся, да вороны летают. «Есть кто живой?» - кликнули, да нам отозвалось. Думали – эхо, ан нет – люди живые по подклетям, да погребам схоронившиеся – всё старики, жёнки, да дети малые, ну, мы их с собой и взяли. Варуг с гриднями их сюда ведет – оттого и движутся так медленно. Через день-два на месте будут, что, да как – сами расскажут, а основное я передал.
«Молодец, ступай, отдохни, - отпустил Волхв гридня. – А я пока подумаю».
Чем больше вестей поступало с окраин, тем меньше они ему нравились. И меньше всего ему нравилось то, что лицо врага по прежнему оставалось покрыто мраком: «Какая-то погань в кожаных одеждах», - он был больше чем уверен, что ничего более конкретного ему и на сей раз не расскажут. «А теперь и неизвестно что на севере – бывшие союзники переходят в стан врагов, и кто эти враги, также неизвестно. Не хорошо. Слава богам, что юг и запад пока молчат. Впрочем, если они молчат также как и Аркона, то здесь опять-таки ничего хорошего нет. Надо бы разузнать», - подумал Волхв.
Впрочем, вести с запада не преминули появиться.
-----------------------------------------------
Вернулся Варуг. В крепость въезжали, сверкая доспехами, дружинники, а позади – для контраста – цепочкой, один за другим тихо проходили усталые и покрытые пылью выжившие из веси Добравы. Некоторые босы, некоторые седы, но серы и молчат все. Многих, кто не мог идти, воины сажали сзади себя.
Князь заранее дал распоряжение где разместить их на первое время (дня два, не больше, потом их проведут по его деревням – добрые люди примут), и шустрые челядины тут же обступили путников, хлопоча и указывая.
Волхв поискал глазами ехавших верхом Добраву и Ждана, кивнул им, перевел взгляд на спешивающегося Варуга и только тут заметил тело белого волка, притороченное сзади к седлу его коня.
- Режь веревки! – Приказал он.
Варуг медлил.
- Быстро!
- Воля твоя, княже, - с расстановкой произнес воевода, вытаскивая из-за пояса нож, - но добыча-то моя.
Ой, не добрый, не добрый взгляд! Да и Волхв стоял мрачнее тучи.
- Где это ты слыхивал, чтоб на Белого Волка охоту вели?
- У себя на родине слыхивал. Там говорят, что шкура его удачу во всех делах приносит, да от глупой смерти бережет…
«А от умной?» - подумал Волхв, но не спросил. Тело Белого Волка скользнуло ему на руки, мгновенно обагрив их теплой кровью, и хотя зверь был матерый, вес его, естественно, не маленький, Всеславича это не сколько, по-видимому, не смутило.
- Варуг, а ты случаем не из варгов? – Внезапно спросил Волхв, поднимаясь на крыльцо.
- Нет, - ответил воевода, сверкнув стальными глазами из-под белесых бровей.
- А то имя так и кричит.
Оказавшись в своих покоях, Волхв осмотрел рану зверя – совсем свежая, видно, сегодня утром Варуг охотой тешился. Опытной рукой он вынул обломок тетивы и перевязал волка. Потом сел рядом (прямо на пол) и погладил зверя по голове.
- Вот уж не думал, что так с тобой встретимся. И как же тебя угораздило Варугу на стрелу попасться?
Волк молчал, но открыл один глаз и посмотрел, как показалось Всеславичу, осуждающе.
«Ладно, я тоже не люблю, ежели на меня смотрят, когда я оборачиваюсь», - подумал Волхв и пошел к стоявшему в углу сундуку с одеждой.
Близился полдень.
Белый волк не был колдуном-волкодлаком. Он был прирожденный оборотень. Редкое и, в силу этого, весьма могущественное творение При-Роды - Повелитель Волков, Вожак Всех Стай. Оборачивание – его естественная способность – не зависела ни от каких посторонних предметов (длак, ножей, приговоров и тому подобного), но и контролировать это он не мог: Вожак Всех Стай был человеком с полудня до полуночи, и волком с полуночи до полудня. Впрочем, языки зверей и людей он понимал в любом своем обличье, и разум его был разумом единым.
С Волхвом до этого момента они ни разу не встречались, но зато много слышали друг о друге. И плохого и хорошего. Пришло время убедиться, что из этого правда, а что ложь.
- По глупости. – Раздался за спиной Волхва молодой голос.
- Что? – Развернулся князь.
- Ты спрашивал, как меня угораздило твоему воеводе на стрелу попасть, отвечаю – по глупости. И в спешке. В общем-то, я к тебе спешил и о том, что предметом охоты стать могу, совершенно не думал. – Голос принадлежал стройному молодому человеку, на вид – лет двадцати пяти, как и Волхв – безбородому, но светловолосому и … желтоглазому. Или, может, это от солнца казалось? Широкая грудь человека была крепко перетянута бинтами.
- Одежду давай! Или я тут по-твоему голым ходить должен?
- Держи! – Князь перекинул ему сверток, тот поймал, но при резком движении переменился в лице и прошипел:
- Щур-р!
- Ничего, жить будешь.
- Да я догадался, спасибо. Лекарь ты знатный. – Поблагодарил оборотень, уже одеваясь.
Белая, вышитая по горлу рубаха, серые шерстяные штаны и кожаный пояс с витой бронзовой пряжкой пришлись ему как раз в пору, а вот сапоги оказались маловаты.
- Нога у тебя прям девичья! – Сказал Белый.
- Ничего, разносишь, - не смутился Волхв. – Пойдем, я тебя в твой покой провожу, там и поговорим… Ведь не зря ж ты сюда спешил.
- В том, что не зря теперь вдвойне убедился, - улыбнулся Волк, обнажив крепкие зубы.
А Яролюб, опять попавший на пост возле двери в волхвовы покои, весьма удивился, когда оттуда вышли и направились в комнату, что рядом, два человека, ходя входил только князь с волком.
Покои – почти что и княжие (для гостей особо почетных), только вещиц разных, неведомо чему служащих, и в помине нет.
- Ну, а теперь рассказывай. – Они сели друг напротив друга в резные кресла за дубовым столом.
Было жарко. Так жарко, как бывает после полудня во второй половине лета. Так жарко, что не спасают даже стены и тень. Впрочем, в этой местности в лесу все равно должно было бы быть прохладнее. Но не было. После той грозы пару седмиц назад, такой неестественной и внезапной, погода, казалось, решила отомстить и злобствовала жарой. Или злобствовал тот, кто тогда наслал грозу?
- Что-то не так, - начал издалека Волк, - ты ведь тоже наполовину зверь, тоже чуять должен.
- Чую, - спокойно ответил Волхв, он уже привык, что в последнее время хороших новостей не было.
- Я не знаю толком, кто это или что, - продолжал Волк, - не могу объяснить как, но что-то творится со всем живым. Даже деревья меняют свой цвет раньше времени. Русалки ссорятся с водяными, Леший превращает в пни все, что движется просто так, ради интереса, а невры перестали почитать святилища и открыли охоту на своего первопредка.
- Что?! Они на вас охотятся?
- Да. Мой народ в недоумении.
- Признаться, я тоже… Быть войне. Тревожные вести идут отовсюду: на севере от нас отступились Варги, с востока движутся полчища степных людей, птицы кричат: «Опасайся!». И я не знаю, кто за всем этим стоит (и стоит ли - вдруг это просто ряд совпадений?).
- Вряд ли. Знаешь пророчество? «Когда невр станет врагом пращуру, навьи восстанут из могил.»
- Только этого не хватало. – Произнес устало Волхв.
- Не веришь? Зря… А вот мой народ и не знает, стараниями моими, да моих предшественников (мы не хотели волновать их понапрасну: волки – народ впечатлительный). Да видно время названное пришло – придется тайну открывать, а то многие из наших охоту в ответ открыть хотят, сиречь – врагами неврам стать. В отместку. А такое, сам понимаешь, для зверья не естественно.
- Да… Ты уверен, что когда пророчество им откроешь, они захотят желание свое изменить?
- В том то и дело, что не уверен… И что теперь?
- Да. Тем более что невров тоже не переубедить, я почему-то в этом уверен.
- Они упрямы.
- А с чего они взбеленились?
- Будто просто так. Мы им ничего не делали, всё было как всегда.
- Они вас почитали, вы их защищали… Теперь вдруг вы – враги, и, значит, скоро будут навьи.
- Верно.
- Нет, именно так. Или ты в пророчество не веришь?
Волхв промолчал: с некоторых пор он верил в пророчества.
- Как бы то ни было, я навий не люблю.
Волк облегченно улыбнулся:
- Значит, с нами?
Волхв кивнул:
- А навьи - с неврами.
- Скорее всего.
- Теперь бы узнать, кто за ними.
- И кто за них… Как делятся лесные, я узнаю, а тебе кто-нибудь из моих передаст.
- По рукам.
- Или лапам.
Усмехнулись оба и распили по чарке красного, как кровь, сладкого ромейского вина.
- Да, а я запрещу охоту на волков… Временно.
- Ну, спасибо. Хоть честно.
Перед тем, как удалиться Волхв снял с десницы сердоликовый браслет и надел его Волку.
- Это зачем?
- От раны быстрей оправиться помогает.
- А ты? – Понимающе взглянул на Волхва Волкочеловек.
- Тебе теперь нужнее.
8
В последнее время у него появилось чувство, что он не успевает за событиями. Просто не успевает! То одно, то другое, то третье и все сменяются с ужасающей быстротой. И он уже перестает быть хозяином положения: не он руководит событиями, а события руководят им. Вернее, он даже сделать ничего не успевает.
Жуткие ощущения. Особенно если новости (события или явления) все как на подбор плохие. Впору бы и запаниковать. Но Волхв не был паникером. Как и бездействовать тоже не привык.
Правда теперь события выходили из-под его контроля. Не было времени все обдумать, подробнее ознакомиться, понять. Даже осознать, что происходит, не было времени. И подсказки не было никакой. Пока.
Что-то нужно было делать. Опережать. Выходить. Выходить на бой ли, на разведку, но только не из игры. Он, как и Волк, чувствовал, что грядет что-то серьезное, опасное, злое. И если он сдастся или не успеет, вряд ли что-нибудь можно будет спасти.
Но как остановить то, чего не знаешь?
Как победить там, где не успеваешь даже уследить?
Пора сделать ход. Пора, иначе партия будет проиграна еще до её начала…
Да… С такими мыслями не заснешь…
- Эй, Вольга! – Раздался из темноты противный, но хорошо знакомый старческий голос.
- Кого позвать? – Откликнулся Волхв.
- Всеславич, не выделывайся! Себя лучше к зеркалу позови, да послушай.
Вздохнув, Волхв подошел к серебряному зеркалу и сел напротив. Зеркалица флегматично показывала безобразную рожу Бабы-Яги. Его бабушки.
- Не иначе как за должком пожаловала?
- А то как же?
- Верну. Все верну. Но можно только не сейчас, а?
Неужели еще и эта столь не вовремя?!
- Даже и не думай! Ишь, чудит! Я и так тебе отсрочку дала немалую. А теперь, будь добр, слушай, да выполняй!
- Ладно, - не ожидая ничего хорошего, согласился Волхв.
- Вот и правильно. – Взгляд Яги стал серьезен. – Была б возможность, я бы тебя в это дело не впутывала. Да видно тому не бывать.
- Если бы, да кабы… Выкладывай!
- Всеславич, это дело опасное!
- Не впервой.
- Такое – впервой… я даже понять не могу, как ты с ним бороться будешь…
- «…С ним бороться…», значит, есть человек? Уже что-то.
- Уже не человек.
- Маг? Бывало.
- Да и не маг теперь толком.
- Ужели ты мне полубога в противники пророчишь?!
- А сам ты кто?
- ?!
- Да не бойся!
- Я не боюсь.
- Жил да был человек… Но ему было мало. И стал он учиться на мага. И стал им. (Потому как учился хорошо, усердно и прилежно.) Но нашел он книгу древнюю. Черную. И то, что он колдун уже был знатный, ему стало мало. И захотел он познать больше и уйти дальше. И стал он тем, кем являлся. Он долго учился. Очень долго. И нашел Вход. (Он так думал.) Только не Вход то был, а Выход. А выйдя, во Вход еще попасть надо, а Назад вернуться уже нельзя…
- … Ибо кто через Выход входит…
- А ты не смейся и не перебивай! Мал еще!
«Я? – Подумал Волхв. – Надо же!»
- Чернокнижник тот попал в место, откуда выбраться нельзя, где ничего нет, и где все способности его ничего не стоят. ( А в этом мире он весьма могуч, да силен был, аж мне подумать страшно!)
- А зачем он туда полез?
- Сказано ж тебе: Вход в Иной Мир искал!
- Что ж он, неразумный, парился? Я б ему подсказал их пару десятков.
- Болван ты, али как?
- Али как, наверное.
- Ты меня совсем не слушаешь, али думать не хочешь?
- Хочу, - честно признался Волхв.
- А не видно… Везет тебе, Всеславич, маги самые матерые в манускриптах древних годами копаются, чтобы познать, а я тебе так, задаром, скажу…
«Ага, задаром, как же!»
- …Помимо Мира людского; Мира мертвых темного, подземного; да Мира Верхнего, божественного, есть другой мир, объемлющий все эти, - Мир в котором судьбы вершатся ( и людей, и богов, и народов целых ), и много еще чего никому неведомого делается … И есть некоторые, кто, узнав о нем, попасть туда стремятся. Во все времена. Всю жизнь. И некоторые (а таких очень, очень немного) даже попадают. У других же помыслы не чисты. Да и думать по-нашему они не разучились. (Это очень сложно – научиться мыслить по-другому. По Другому Миру.) И они не попадают. И обратно не возвращаются, сделав Туда шаг. Они не умирают и не живут. Они остаются в Нигде. В Пустоте между Мирами. Ни выбраться оттуда невозможно, ни разрушить ее нельзя.
- Если так, то чем страшен теперь твой Чернокнижник?
- Он не мой! … А страшен он тем, что, сидя там ой как долго, надежды выбраться из Пустоты не потерял. И раз Вперед ему путь заказан, он ищет возможность вернуться назад.
- Через Выход?
- Нет, такое невозможно. И так как выйти из пустоты невозможно, он решил затянуть туда всех.
- Кого это «всех»?
- Весь мир.
- … А не жирно ли ему будет?
- Ты хочешь сказать, справится ли он?
- Да.
- Это будет зависеть от тебя и тебе подобных. А он уже начал. Он очень могуч, несмотря на то, что Пустота растворяет все силы.
- Тогда как он действует?
- Он плодит Пустоту в этом мире. Изнутри.
Вот и все. Вся головоломка сложилась: стало ясно почему все вокруг так странно, так тревожно, почему бегут люди, почему из неведомых мест лезут орды врагов, почему не к месту бушует погода, почему бесится нечисть; стало ясно, кто за этим стоит. Все сложилось, стало на свои места, враг стал явен, но по-прежнему неведом. И невидим. Волхв не знал, где его искать и надо ли, и как бороться с ним, и что делать. И Баба-Яга не могла на эти вопросы ответить.
- Кстати, зря ты эту работу мне в счет долга задаешь: я и так собирался это сделать. Задаром. Мне только узнать надо было – кто враг и что творится. Вот и узнал, тебе спасибо. … А войска свои я уже готовил и союзы боевые заключал.
Так что могла б мне другое задание выдумать, я б исполнил. Потом… Если в живых останусь…
Яга смотрела на него сквозь слезы и зеркало и всё больше уверялась, что не зря.
(?)-19.10.2001
ВОЛХВ ВСЕСЛАВИЧ
ЧАСТЬ 3
ЧЕРНОКНИЖНИК
1
Он шел по земле и улыбался. Но лицо все равно было недоброе. Хотя светило солнце, и шелк его лилового наряда, необычного для этих мест, переливался в лучах небесного ока. Он шел пешком, хотя богатая одежда и крупная золотая пряжка, прихватывающая на плече черный, немного выцветший плащ, предполагали человека знатного, которому пешим путешествовать не положено. Сапоги с отогнутыми носками уже основательно пропылились, темные волосы липли к потному лбу, видно он шел давно, но походка его по-прежнему оставалась легкой, дыхание ровным, а рука сжимала гладкий, черного дерева (и откуда здесь такое?) посох с круглым навершием зеленого непрозрачного камня (и как его только лихие люди до сих пор не отобрали?). Через левое плечо странника была перекинута сумка из черной замши, расшитая по краю золотым узором (или это были какие-то неведомые руны?), в сумке лежала старая-старая книга и несколько пергаментных свитков в деревянных футлярах. Больше там не было ничего. Впрочем, и того, что там было, тоже никто никогда не видел (кроме самого обладателя). На поясе странного путника болтался туго набитый кошель, словно подзадоривая местных разбойников (и в каких только местах этот странник не был!), но они почему-то его не трогали. Не видели? Боялись? Почему? Ведь он шел совершенно один и оружия при нем никакого не было (по крайней мере с виду).
Разбойники не трогали его потому, что на его плече днём сидел филин, потому что никакая стрела ни птицу, ни хозяина не брала, потому что у человека были фиолетовые глаза. И он был Чернокнижник.
И никто не мог сказать точно, сколько этому человеку лет.
И зачем он идет этой дорогой. И куда. И чего хочет. И добро или зло несёт.
Впрочем, на последний вопрос ответ возникал сразу, откуда-то из глубины. Из глубины души, если она еще осталась, если она не опустела, как Он этого хотел.
Впрочем, было это давно. Очень давно. Очень давно по дорогам этого мира ходил мрачный странник с фиолетовыми глазами и филином на плече. И он тогда еще не жаждал Пустоты. Тогда он жаждал лишь новых знаний и новых возможностей, искал свой Путь и не думал, что это будет Путь в Никуда.
Он побывал во многих древних городах и неведомых землях, был в священных храмах и спускался в подземелья гробниц. Он знал очень многое и слишком много умел.
И люди боялись его уже тогда. Совсем не напрасно. Умение предчувствовать дается каждому. Они предчувствовали беду. Беду или опасность, исходящие от него.
Может, помыслы его были не чисты?
Может, желания корыстны?
Может, взгляд слишком тяжел?
Но что-то здесь его еще держало – идеальные люди редки, и для прыжка в Высший Мир к обладанию Высшей Властью он был не готов. Ему даже не пришлось биться со Стражем Прохода, он просто не достиг его. Он сразу попал в Никуда. И до сих пор там.
А по дорогам земли теперь скитается его призрак, пустой образ. И сеет вокруг себя Пустоту.
Только мало кто это понимает.
----------------------------
А над миром все еще царила тишина. Странное межвременье, когда лето уже закончилось, а осень не спешила начинаться. В воздухе вечером все еще тьмами носились комары, особенно в низинах, а днем звенели стрекозы. Но и всё. Даже ветер исчез куда-то. Зачем и куда?
Уже третий день Волхв пребывал на пограничной заставе. Одной из многих, но на этом краю последней. Остальные он уже проверил. Крепки ли стены? готовы ли люди? Готовы. Ждут.
Отправлял патрули, велел делать запасы, велел слать гонцов, буде ли малейшая крайность.
А крайности были, только больше такие, что обыкновенному глазу не распознать.
Однажды вечером, с самым заходом солнца, откуда-то прилетели три вороны. Долетели до берега реки, подлетели к крепости и сели на старую сосну, что росла рядом. Каждая ворона держала в клюве кость… Кто-то удивился, кто-то не заметил, кто-то не предал значения – оно и понятно, вороньё – птица до падали охочая. «Но с какой-то радости ей вздумалось кости в клюве сюда за тридевять земель волочь?» - Подумал Волхв. Он хотел было тех ворон об этом спросить, но они тот час, как по команде, кости выбросили, дружно закаркали, захлопали крыльями и улетели. На восход. За реку. В степь.
Единственное, что Волхв успел разобрать в гомоне трех удаляющихся точек это: «Остерегайся! Остерегайся! Берегись! » Но это то и без них ясно было. Какие-то странные вороны. И вообще, в последнее время всё какое-то странное, вплоть до снов.
Ему казалось, что кто-то пытается влезть в его сны, в его голову, в его мысли, что-то понять, прочесть, угадать, изгадить. Или свести его с ума. Впрочем, последнее, наверное, преувеличение, просто он стал плохо спать по ночам. Еще бы! Таких проблем он не пожелал бы никому. Но до чего противно, когда в мозгах кто-то копается!
Интересно, кто? Кто посмел? Он ведь не смерд какой (впрочем, какой интерес копаться в голове у смерда?), даже не просто князь, а Волхв. Тогда кто? Ни другой колдун, ни ведьмач какой, ни жрец не посмели бы. И правильно, тогда им же хуже стало бы. Тогда кто? Неужели тот самый чернокнижник прямо из своего Ниоткуда? Ну, даёт! На такое даже Кощей не решился бы!
Не под силу было и Чернокнижнику, как он ни старался.
- С какой стороны прилетели те вороны? – Внезапно спросил Волхв одного из воев. Тот не ответил, опустил глаза – стыдно, не приметил. Зато откликнулся другой:
- С запада!
- Точно?
- Да. Я их по солнцу заметил – точками на красном темнели.
- Вот и восстали предки невров, - вслух произнес внезапную догадку Волхв. Очередная нехорошая новость. Надеюсь, братья волки справятся. Иначе – беда.
Оснований не доверять Белому у него не было. Были основания беспокоиться за его судьбу. И судьбы всех, кто стоял за него. Был по эту сторону. Поднимались страшные силы, темные, и играть уже становилось нелегко.
Он привык отвечать за себя, за своих людей, но за такую массу!? Щур, возьми! Ведь это же почти пол мира! И не только люди.
Хочу быть смердом! Хочу копаться в земле, растить репу, иметь жену и чтоб меня никто не трогал!
Почему я князь? Почему я волхв? Почему я?!
Потому что никто, никто кроме тебя не может.
Да неправда это! Что я людей не знаю, что ли? Есть и лучше. И, наверное, намного лучше.
Ну, и где они?
Э-э … Рядом. Надо только посмотреть.
Ага…
Я уверен. Я знаю.
Ага… От ответственности не уйти.
А я и не пытаюсь.
Молодец. Приятно поговорить с умным человеком, например, с собой.
Когда же всё это кончится?
Оно еще не начиналось.
Ага.
Хм… Ну, наверное, все-таки уже началось.
Только вот знать бы, что делать дальше.
Узнаешь.
2
- Молись мне!
- Зачем? Не хочу.
- Как так? – Растерялась Магура. – Я же божество.
- Ну и что? Мне почему-то кажется, что богам не очень-то нужны наши молитвы.
- Отец бы тебя убил, услышь такое. Но мне интересно. Продолжай!
- Вот если я совершу для тебя что-нибудь…
- А ты умный ребёнок.
- Или для какого-нибудь другого бога.
- Ну, не очень.
- Хотя ты мне больше всех нравишься.
- Ты мне тоже.
- Спасибо… Так вот мне кажется, что если мы что-то совершаем для бога (я имею в виду что-нибудь значительное), то тогда он (она), наверное, замечает.
- Хм…, в общих чертах правильно.
- Да. Потому, ты прости меня, но мне кажется, что богам – отцу твоему и прочим родственникам и не родственникам – до нас не очень то много дела.
- Ты знаешь, дело всё-таки есть, хотя и не для каждого в отдельности. Вот домовые, банники, щуры да прочая челядь - они до вас, конечно, ближе.
- Угу. Только им ведь не молятся.
- Ха, ещё бы.
- Только хорошие отношения поддерживают. Они просто рядом живут, ближе, чем все остальные.
- Ладно, умная девочка, мы ведь не о том разговор начинали.
- А я помню. И от слов своих не отказываюсь. Я обязательно что-нибудь сделаю. Мне хочется…, а если я придумать не смогу, то ты подскажи. Да?
- Да уж, я лучше подскажу. Когда время придет.
- А когда оно придет?
- Скоро.
- А что будет?
- Не скажу, сама узнаешь.
«И, боюсь, тебе не понравится»,- подумала, но не сказала Перуница. Потом она исчезла. А девчонка улыбалась во сне. Она была весьма смелой, порой даже дерзкой. И весьма не глупой. Порывистой и какой-то не здешней (по духу или по мыслям?). А может быть на оборот, почти обыкновенной. Разве что интересовалась совсем не тем, чем сверстницы, думала несколько иначе и совсем не озадачивалась проблемой женихов. Но, наверное, именно таким и являются богини. Во сне. Или наяву.
Девочка была не очень красивой. Со временем она изменится. А пока это её не заботило. Её вообще ничто не заботило, она играла, росла, училась. И жизнь была проста, богата, весела. Её отец был воеводой при князе страны Вантит.
Через год или два не будет ни его, ни князя, ни страны. В поход (отомстить) уйдут все оставшиеся в живых мужчины и ни один не вернется.
Останется эта девочка и много женщин. Потом они восстановят Вантит (конечно, уже не такой как прежде). Сами. И смогут защитить его и свой миропорядок (еще не раз).
И все они будут поклоняться Магуре, Перунице. Как северо-западнее будут поклоняться Перуну.
------------------------------------------
Где-то далеко, из-за самого горизонта, если смотришь с верхушки башни, появился столб дыма, отсюда казалось, что он совсем тонкий, маленький, темно-сизый, но, вероятно, костер был весьма велик, если и с такого расстояния дымок замечается. Скорее всего, это было сделано специально. Потом появился еще дым, и еще, и еще. Весь край покрылся дымкой, а больше ничего разобрать было невозможно. Ничего необычного. Степь как степь. Дикое поле. И гонцов слать неразумно. Не вернутся ведь.
Волхв стоял на крыше башни в полном облачении (разве что без шелома) и алом корзно. В небе летали орлы. Две могучие птицы; безумно высоко и бесконечно красиво, свободные от земли и глядящие вдаль…
Волхв подумал, посмотрел, вскинул руки… Порывом северного ветра, словно кровавый стяг, колыхнулось княжеское корзно… И воспарил, обратившись птицей - ясным соколом – на глазах у всей дружины (вернее, тех из нее кто смотрел вверх или стоял дозорным на башне).
Волхв решил, что так виднее и был прав: зрение птицы – не то, что человеческое. А взмах сильных крыльев, полная свобода, ослепительная синева неба, метель облаков и изумрудная зелень лесов, море лугов и стальные ленты рек где-то далеко внизу – так безмятежно…Он любил быть птицей больше всего. Это ни с чем не сравнимо. Хищная стремительность, холодная утонченность, кованые когти – вверх к солнцу, поток воздуха свежо и ощутимо. Он понял, что ему нравится быть оборотнем, чтобы ему не казалось временами. Иначе он никогда бы не почувствовал такого.
Янтарный глаз уловил движение в нескончаемой равнине: вспугнутая кем-то, возвышаясь над травою, куда-то со всех ног бежала стайка длинношеих дроф. Нет, не то. Он пока не будет охотиться - не за этим летел.
Летел и летел на восток, навстречу дыму.
А вот и оно. Сотни костров, тысячи шатров, сонмы повозок, табуны лошадей. Бесконечное множество людей в легких кожаных одеждах, одни едят, другие спят, третьи чинят оружие или делают стрелы. Над огромным лагерем смрад от не мытых тел, пота лошадей и конского навоза.
Из просторного шатра, что ближе к центру, выбежал человек в черно-коричневых одеждах и с полуседой бородой, замахал руками, что-то закричал, тыча пальцем в небо. Тут же сотни голов обратили свои взоры, повинуясь команде. И множество рук, вскинув луки, пустили в бескрайность тучи свистящих, как исстари, стрел. Они целились в маленькую точку. Точка хотела подняться выше, но возможности птицы не безграничны, точка металась сквозь лес.
Назад, назад! На запад! На лес! Но кому здесь повинуются стихии?
Хмарники. Везде есть хмарники. Какой из них оказался в этом муравейнике? Который из них вызвал этот дождь, этот град, это псевдооблако, мрачно-синее, закрывающее весь северо-западный свет? Кого мне проклинать всю оставшуюся жизнь и много ли её у меня при таких делах осталось?!
Одна или две стрелы все-таки задели левое крыло, так, лишь слегка, чуть взъерошили перья, но как же это неудобно!
Единственным открытым направлением оставался юг (нет, восток, конечно, тоже не закрывался, но туда почему-то не хотелось).
«А град тоже весьма не приятен и, похоже, не только для меня: вон как забегали уроды. Чтоб ваш хмарник вам же и напакостил! До скорого свидания».
Птица летела на юг, правда куда – неизвестно. И было немного больно: похоже, не только перья, или только кажется, наверное, кажется.
А Хмарник, подумав, пакостить своим не спешил – взял и послал синюю тучу вдогонку.
И птица спешила, очень спешила куда-нибудь прочь, пока хватит сил, пока не настигнет туча. Нет, туча не достигнет. Не должна. Хмарник выдохнется быстрее.
Да, так и случилось. Синее облако гигантских размеров уменьшалось, уменьшалось, расплывалось, оставалось позади. Хмарник устал, замаялся, иссяк.
А истерзанная птица все летела вперед, уже не разбирая дороги. Да и какие в небе дороги?
Впереди, внизу блеснули белокаменные стены какого-то города. На стенах часовые с пиками и в остроконечных шлемах, чешуя доспехов отливает золотым. Здесь солнце и никакой мокро-синей тучи. Заросший выгоревшим рыжим бурьяном вал окружает небольшой город целиком, обвивает, как тело змея, старого змея. На улицах не очень людно, но и не пусто. Вечереет.
Если я неминуемо должен упасть, то куда?
Второй круг стен почти в самом центре (или это терем такой странный?), башни плосковерхие, зубцы тяжелые. Белый камень…
Темное окно. Хоть бы здесь никого не было!
3
Правительнице Насто что-то не здоровилось: поганенько на душе и в горле – она ненавидела простуду. Да еще в начале осени, когда лето то еще совсем не ушло. Когда солнце еще такое червонно-золотое. Э-эх! Хе.
Одеяло из шкурок белых песцов, привезенное издалека северными купцами, совсем не грело, как и южное ромейское вино. Может, просто настроение такое? А может просто в белокаменных палатах никогда не бывает тепло?
Друг-знахарь посоветовал еще помимо зеленого отвара и окна в «светлице» ставнями позакрывать. Но, во-первых, ставень здесь не было – это скорей не окна, а бойницы. А, во-вторых, Насто не всегда слушала советы.
На досуге она читала (сейчас – по-гречески), какой-то любомудр рассуждал, что первоначало всего – огонь. Книга ей не понравилась: огонь как первоначало – слишком в точку, слишком нехорошие воспоминания. Она отложила в сторону тяжелый фолиант.
«Хочется чего-нибудь светлого… Огня, например! Очень смешно», - самоиронию прервал какой-то хлопающий звук. В окне мелькнула тень. Насто резко обернулась.
Птица – сокол с окровавленным крылом – рухнул на холодные плиты пола, оборачиваясь человеком.
- Финист?! – Воскликнула девушка, вскакивая с кровати.
«Да нет же…» - подумал Волхв, теряя сознание.
В детстве она очень любила сказки, но вскоре жизнь перестала быть на них похожа… Сказка о Финисте Ясном Соколе была одной из самых красивых.
Из серебряной шкатулки работы местных мастеров Насто достала моток льняной ткани и какую-то мазь в кувшинчике из красной яшмы. Умело и ловко расстегнула и сняла с человека доспех: левый рукав его богато вышитой рубахи стал полностью алым и липким от крови, она аккуратно разрезала его тонким, как жало, кинжалом (военный трофей). Рука оказалась пораненной в двух местах – выше запястья и у локтя с внешней стороны – и раны не раны, а так, царапины, да только крови он видно много потерял. «Бел как снег, сокол ясный, - усмехнулась она, делая перевязку. – И откуда ты на мою голову свалился?»
- Любава, поди сюда! – Позвала Насто.
Дверь отворилась и в комнату вплыла весьма великих размеров мощная девица, одетая как гридень и с пикой в руке.
- Чего, княжна?
- Да какая я княжна, - по привычке отмахнулась Насто. – Вот, на кровать перетащить помоги: осторожно надо.
- Вот те на, - протянула Любава, вытаращив голубые глаза размером с блюдца. – И откуда он взялся?
- Оттуда, - Насто ткнула пальцем в сторону окна.
- Да ну!
- Любава!
Девка поставила пику у стены и подошла к телу с явным намерением подхватить и перекинуть через плечо.
- Стой! Я ж сказала – осторожно надо! Бери за плечи, а я за ноги возьму.
Подняв, впрочем, без особого труда, они аккуратно перенесли не подававшего признаков жизни Волхва на заваленное мехами ложе.
- Все, Любава, ступай. И чтоб ни-ни, понятно?
- Ага!
- Бага! И без хихонек, я сказала.
- Будет сделано.
- Ко мне никого не пускай.
- Ага… Даже Тёмного?
Тёмный был лекарем, без малого ведуном и считался другом правительницы.
- Особенно Тёмного.
- Гы!
- Я сказала, без хихонек!
- Ага!
- Вперед!
- Есть!
Девица взяла пику и хлопнула дверью. «Слава богам!» - Подумала Насто, проводив ее взглядом, и налила еще красного вина в свой кубок. Для гостя. Но гость на вид был скорее мертв, чем жив. Хотя и красив, на редкость красив - супротив сказать нечего: словно выточенный – смесь силы, которую видно, и изящества – странное сочетание для мужчины. «Интересно, какого цвета у него глаза?» - Устав ждать, пока он очнется, Насто отошла к окну: посмотреть на свой город. Торговки и торговцы убирали с прилавков свой товар, потихоньку замирал шум кузниц, на стенах в очередной раз сменялись часовые – наступал вечер. Порыв теплого ветра убрал со лба непокорные русые волосы, но не откинул думы: «Кто же ты такой, незваный гость, и откуда?»
Меж тем незваный гость открыл глаза; узрел полумрак покоев, почувствовал легкий ветерок, повернулся туда, откуда он ворвался и увидел Её. Странно, как ему везло на красивых женщин? Вот высокая, статная, золотоволосая; и не косы, а волны ниже пояса ниспадающие (странно), дивноглазая, чернобровая – сказка сказок.
- Вина отведай, …Финист Ясный Сокол, - проговорила девушка, отделяясь от света окна и протягивая ему кубок. Теперь он смог разглядеть ее лучше: красива, действительно очень красива – зелено-серые чуть раскосые глаза, правильные бледно-розовые губы, высокая грудь, тонкая талия, полные бедра, сильные длинные ноги, уверенные движения рук… И ни капли смущения от того, что она лишь в одной рубашке самого тонкого льна. Словно она этого не замечала. … И при этом ни капли кокетства… И куда, интересно, смотрит ее муж? То, что она должна быть замужем, Волхв заключил из того, что ей было уже не шестнадцать лет. На вид – двадцать с небольшим: в это время красны девицы уже превращаются в молодиц. Впрочем, она уже могла быть и вдовой, в этом мире и такое случается. Но почему ему нужно было попасть именно в её спальню?!
- Я не Финист, - спокойно ответил Волхв, отклоняя чашу: врать не хотелось, хотя и говорить правду было опасно, по крайней мере, пока сам толком не поймешь, где оказался. – Но кто ты, Хозяйка?
- Ладно, отвечу, хотя первым бы гостю представиться надобно. Я – Насто, правительница Вантит.
«Не может быть!» - чуть не воскликнул Волхв, во-первых, потому что не ожидал оказаться в этом царстве женщин, во-вторых, потому что он услышал о ней и ее поленицах еще лет десять-пятнадцать назад, следовательно она должна быть хотя бы несколько старше… Впрочем, он с поленицами не враждовал, хотя и не общался особо (они вообще жили относительно замкнуто в своей белокаменной Вантит), поэтому и решил, что скрываться нет причин…
- А я – Волхв Всеславич… - И просчитался: девица гневно вскинула брови, стукнула кубком о столик, да так, что несколько капель алого вина выплеснулись ей на запястье.
- Что?! И ты смеешь так спокойно и с улыбкой сообщать мне об этом?
- А в чём дело? – Недоумевал Волхв. – Мы, вроде, не враги.
- Были. Я в тебе даже союзника искала и посольства отправляла. Два. И ни одно не вернулось. Не хочешь ответить, почему?
- Хочу.
- Ну? Объясни! Попробуй.
- Хочу, но не знаю. Я твоих посольств в глаза не видал. Ни первого, ни второго.
- Да ну?
- Клянусь.
- Лжец!
- Да как ты смеешь слово мое сомненью подвергать?!
- Два посольства. Два отряда. Один – с месяц-полтора назад, другой дней семнадцать тому. И ни от одного ни слуху, ни духу… Девушки не глупые и не слабые. И места знают, и слова, и за себя постоять могут… Ни одной, слышишь, ни одной не вернулось! Я могу подозревать только обман.
- Может, заблудились?
- Шутить изволишь? Так шутка глупая!
Да, шутка действительно вышла глупая, он это видел, он видел и то, что эти девушки были действительно дороги ей, а не то, как иные государи могут заранее в посольства людей ненужных, да вредных ссылать «вдруг, де, что в дороге случится». И случается. И случилось. Он также понимал, что и ему этот союз был бы не без выгоды: Вантит, конечно, не варги, но смысл тот же, только границы южные. Он и сам послать сюда своих не раз подумывал, да только не знал, как их встретят. Уж больно страна загадочной мерещилась.
- Лучше отвечай по совести! – Бушевала Насто.
- Княжна, я твоих посольств не видел и вреда им не чинил.
- Если они не вернулись, значит, они мертвы. Если они мертвы, значит, это была ловушка. Просто так их не взять.
- А может, ты слишком хорошо о них думаешь, либо слишком плохо о тех, кто им навредил?
- Это о тебе что ли? – Съязвила Насто, ставя ногу на кровать, где лежал Волхв, и опираясь локтем о колено. – Я их слишком хорошо знаю. А тебя – лишь понаслышке, да и слухи те всё не лестные.
Волхва уже начало раздражать такое отношение (да и кто любит, когда обвиняют несправедливо?), он тоже вспыльчив и обидами сыт.
- Не заставляй меня еще раз клясться, поленица! Я к таким оскорбленьям не привык.
- А ты лучше посмотри мне в глаза. Прямо. И я думаю, что сама, что нужно увижу.
Насто наклонилась к нему совсем близко, ее гневный и внимательный взгляд искал возможность поверить, … да … да, похоже это было так … еще бы мне уверенности и спокойствия…
Но почему-то получилось иначе.
Распахнутая ночная сорочка, либо показавшийся слишком вольным жест почему-то расцениваются мужчинами совершенно однозначно, но далеко не всегда верно. И уж конечно не в данном случае. Одежда, правила поведения всегда были для нее нечто не первостепенное, показное, то, что ему казалось странным, было для нее естественным и потому не смущало; она была раскована, потому что была у себя, да и потому что вообще женщины были здесь гораздо свободнее. Также как везде – мужчины.
Волхв резко отвернулся и прошептал: «Княжна, а ведет себя как вислена».
Но она услышала и отскочила как ужаленная. И побледнела.
- Я не буду спрашивать, за что ты так ответил на мое гостеприимство и как ты посмел оскорбить меня в моем доме, я просто скажу, что это оскорбление ты смоешь своей кровью. Даю тебе два дня, чтобы оправиться от раны. На третий мы будем драться. В присутствии свидетелей, чтоб никто не сказал, что что-либо было нечестно.
«Боги, чем я думал?! Я же вовсе этого не хотел!»
- Любава! – Крикнула Насто. Та тотчас же возникла в дверном проеме.
- Здесь я!
- Возьми ту, кто первой попадется, вдвоем перенесите это, - она указала рукой на Волхва, - в покой для гостей, позовите для него знахарку, пусть он ни в чем не нуждается… Два дня. Стерегите его. На третий у нас поединок. Тебе ясно?
- Да, - опешила Любава.
- Мигом!
С поспешностью, которой трудно ожидать от такого грузного тела, поленица выскочила из комнаты. А княжна, нервно стукнув пальцами по столу, не глядя на Волхва, налила себе вина в тот самый кубок, который недавно протягивала ему. Осушила залпом, громко поставила на место; Всеславич хотел что-то сказать, но она глянула так, что он не смог, только положил руку тыльной стороной на лоб и устало отвернулся. И спорить, и оправдываться и извиняться было бесполезно. И зачем он это проронил? Воистину говорят: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». И уж конечно он ее такой не считал. Но зачем же? Зачем?!
«За что?» - Спрашивали ее глаза, а лицо горело от ярости.
Вошла Любава, а за ней – Динара, еще одна поленица, но во всем противоположная первой: худая, роста низкого, глаза узкие, волосы черные, в сорок косичек заплетенные. Дочь Востока. И как ее в это царство занесло?
- О случившемся здесь молчать. Ясно?
Девушки поклонились, взяли Волхва и молча унесли.
Княжна налила себе еще вина, сделала глоток и горько рассмеялась. Потом снова позвала Любаву. Когда та вошла, не дав ей опомниться, с ходу спросила:
- Кому еще о происшедшем рассказала? А ну говори!
- Да-ить никому…
- Ой, не верю.
- Да Динарке только, но ей то ведь надо было чё сказать.
- Точно?
- Да чтоб я сдохла!
- Эх, Любава. Это не смешно. – Ответила Насто, и взгляд её был серьёзным. – Динара от природы скрытная, она и так молчать будет. Это я знаю. А то, что кроме неё ещё никто о присутствии гостя, так странно сюда попавшего, не знает, так это от того, что тебе на глаза и под язык еще никто не попадался.
Любава потупила очи.
- Ну, так ведь…
- Смотри на меня. Любава. На полу ничего интересного нет… Единственный способ заставить тебя не распространяться – это рассказать тебе всё. И уж тогда молчать будет и в твоих интересах. Ни к чему в коридорах пересуды. – Она немного помолчала. – Любава, этот человек оскорбил твою княжну.
- Прикажи, и я голову ему хоть сейчас оторву! – Вскричала поленица. Разворачиваясь к двери.
- Нет, Любава! За это слово он отвечать будет только мне… А ты, Любавушка, эти два дня караулить его будешь, да смотри, чтоб не ушел. Никого, кроме знахарки или тех, кто с моим приказом будет, не пускай и пожелания «гостя» по мере возможностей утоляй. Понятно?
Девушка поклонилась.
- Всё на твоей совести. Ступай.
Любава вышла.
Княжна оделась, пристегнула меч и направилась вниз, в оружейную, с мечом поупражняться. Практически все девушки, составлявшие ее войско, были ее ученицами. Сегодня же внизу ее ждало семеро – все очень молодые, но весьма способные. Насто всё ещё была сердита – она покажет им много хорошего! Берегитесь, девчонки!
Её саму когда-то давно, еще в детстве…очень-очень далеко от нынешних дней…учил владеть мечом её отец, и ездить верхом учил, и из лука стрелять, и ножи метать и пикой работать. Старый воевода учил этому и своих старших сыновей, и самого молодого князя, с чьим отцом еще в походы хаживал, и маленького сына князя и соседского мальчишку Ясеня, с которым его Насто дружила, да побивала частенько.
Это было давно… Потом была неудачная война, в которой погиб князь и его воевода, на улицах Вантита бесновались тогда полчища врагов, грабили еще не сгоревшее, убивали еще живое. На оставшихся наложили дань. Вместо дани сыновья воеводы собрали последнее войско. Княгиня с сыном стали во главе…
Из похода никто не вернулся.
Но и за данью никто никогда больше не приходил.
4
Волхв лежал на резной кровати в обширных белокаменных палатах и размышлял про себя, какой он хам, болван и вообще – тварь болотная, раз так обошелся с гостеприимной хозяйкой здешних мест. И вообще, как он мог нагрубить женщине? И чему его только учили?! И, вообще, где его хваленый разум?
И еще, что она очень красива.
И еще, что это очень глупо. Ну, с какой стати ему драться с женщиной?
И еще, куда делись ее посольства, и с какой целью они к нему направлялись?
Но на его вопросы ему, конечно, никто отвечать не собирался, да и задавать их, собственно, было некому. Только себе. Чем он и занимался уже вторые сутки.
Знахарка приходила регулярно и меняла ему повязки, поила какими-то отварами, что-то шептала, а потом молча уходила. Его царапины быстро затягивались, и он чувствовал себя, можно сказать, почти превосходно. В пору было взять коня, да, откланявшись и извинившись, уехать (лететь птицей он был еще не в состоянии, ведь это для человека – рука, да еще левая – так, пустяки, а для птицы – крыло), ибо, друзья, наверно, беспокоятся. Но здесь Любава буквально не пускала за порог. Так он и дождался третьего дня, когда утром к нему в покои вошли четыре поленицы (в том числе и уже успевшая надоесть ему своим круглым ликом Любава: «Эх, отдать бы ее Хориву в жены, то-то славная бы вышла парочка!»). В полном боевом вооружении.
- Облачись для поединка, витязь! Княжна Насто ждет тебя внизу.
Ох, и не хотел он этого делать! Видно ведь, она девушка неплохая, да и он сам хорош: такое сказать! Но от поединка она не откажется, а ему и у женщины выиграть – чести нет, и проиграть ей – того меньше. Ну что тут сделаешь! Волхв быстро оделся, ничуть не стесняясь полениц, проверил меч и вышел. Две девушки пошли впереди него, две другие – чуть сзади. Минуя череду высоких коридоров и галерею, они стали спускаться вниз по довольно узкой лестнице.
Просторное светлое помещение куда они вошли, судя по отсутствию крыши, было внутренним двориком, но, судя по обстановке, служило тренировочным залом (в тереме Волхва внутренний двор служил иным целям: был, например, конюшней, или кухней, здесь же подобные постройки находились, очевидно, в другом месте). Во внутренний двор выходило четыре дверных проема, возле каждого из них стояли с круглыми щитами и пиками крест накрест по две поленицы, сверху по периметру шла крытая галерея, с которой по лестнице и спустился Волхв с двумя сопровождавшими его девушками, две другие остановились у выхода в галерею. У конца лестницы остановились и Любава, и ее смуглая спутница. Всеславич молча вышел на середину зала, где его уже ждала Насто, опираясь на меч. Щита при ней не было. Зато полный, дорогой выделки боевой доспех блестел в лучах восходящего солнца. Губы ее были плотно сжаты.
От тени стены отделилась еще одна статная женская фигура, также в шлеме и латах. Это была Крутослава – правая рука правительницы Вантит. Волхв узнал ее: по рассказам, у этой поленицы лицо было отмечено шрамом от виска к подбородку. Так и было.
- Правительница Насто избрала меч, - сказала Крутослава, поворачиваясь к Волхву. – Ты можешь выбрать любое оружие из находящегося здесь, - она указала рукой на стены, увешанные трофеями, - либо можешь оставить свой меч и кинжал. Щит не полагается. Время неограниченно. Драться до кро…
- До смерти, - тихо, но резко перебила Насто. – Защищайся.
Крутослава отошла к стене, скрестив на груди руки.
- Я не хочу биться с тобой. – Сказал Волхв.
- А я хочу. Ты ведь не дашь себя убить просто так.
- Я хочу извиниться.
- Да ну? Только мне этого будет мало, - бросила она, переходя в наступление. – Сам подумай!
Он подумал и понял, что это так. Наверное, и он действовал бы так, окажись на ее месте (хотя это было трудно представить). Всеславич вытащил меч.
Но, начав драться с ней в пол силы, он быстро понял, что недооценил девушку. Меч в ее руке, странно легкий для такого размера, двигался как молния, скользил, извивался, казалось, и жалил. Меч назывался «Длань Магуры» - это было серебром выписано на облегченной, но удивительно прочной стали клинка. Безумно дорогой как из-за этого, так и из-за изящества отделки, он был специально сделан под руку Насто. Под ее чутким руководством. И название было вовсе не хвастовством.
«Перуница!» - Подумал Волхв, восхищаясь мастерством и статью девушки. Меж тем она Волхвом вовсе не восхищалась и сражалась весьма ожесточенно.
«Тешьтесь, детки, - думала Магура, глядя на поединок сквозь туман облаков: оба были ее любимцами. – Интересно, что у вас получится, если я вмешиваться не стану? По крайней мере, в поединок… Право, я даже не знаю, чью сторону принять…»
Любовь Магуры смертельна – это знают и смертные и боги. Удостоенный такой чести обязательно гибнет во славе и попадает к Ней в Чертог раньше срока, отмеренного ему на земле. Там они составляют Ее свиту… Но… Но в данный момент ей этого вовсе не хотелось. Ей слишком нравились оба. Ей было слишком любопытно. И, кроме того, они были нужны для других целей: если не они, то, пожалуй, никто не остановит угрозу, настигающую мир.
Поэтом, поразмыслив, Магура решила, если что, вмешаться и не допускать смерти любого из героев, по-своему дорогих ей. Насто она любила как дочь или как саму себя, только смертную. Волхва же… Волхва же так, как женщина может любить мужчину. Впрочем, некоторые прелести этого познать можно было лишь путем переноса Волхва в свой мир, но он, как бессмертный и как хороший боец, не очень-то спешил туда отправиться. Сойти же на землю ради него Магура считала слишком большой честью. Но и даровать в бою с ним победу его врагам просто так тоже не собиралась. С какого дуба каких-то поганцев такой радостью одаривать? Оставалось только вырастить нечто себе подобное (Насто?) и издалека наблюдать, чем все это закончится. Хоть какое-то утешение (развлечение?).
Меж тем Волхв, раздосадованный тем, что девушка очень даже неплохо (можно даже сказать совсем хорошо) фехтует и окончить поединок бескровно, похоже, не удастся, сделав удачный выпад, саданул мечом ей по голове (по шлему), она не успела отскочить, шлем отлетел, девушка пошатнулась. Волхв уже подумал, что переусердствовал, но и тут ошибся, она ответила молниеносным натиском, пытаясь достать незащищенной части шеи (под подбородком). Волхв был вынужден отступить на пару шагов. И тут, так некстати, под ноги ему попался тот самый, сбитый несколько мгновений назад, шлем. Волхв поскользнулся, не удержал равновесие и рухнул на спину. Тут же опустился ее меч… и высек искры из пола: Волхв, вовремя увернувшийся, уже вскочил на ноги. И, оказавшись рядом, прошептал: «Я прошу прощения».
- Нет! – Крикнула она, снова наступая.
- Ах, так! – Это ему уже надоело, он злился оттого, что только что так растянулся (хотя к чему, ведь тут же так ловко поднялся?), и оттого, что поединок явно затягивался, а он на такое не рассчитывал. Он обычно не был склонен недооценивать людей.
Насто злилась, что не смогла воспользоваться ситуацией со шлемом, что до сих пор не смогла покончить с человеком, нанесшим ей такое оскорбление. «Если так происходят божьи суды, то это нечестно», - подумала она.
Ловким движением Волхв в очередной раз попытался выбить меч из её руки. Не тут то было! Но ей пришлось схватиться за меч обеими руками.
Они стояли совсем близко, ощущая на щеках горячее дыхание друг друга. Серо-зеленые глаза против зелено-серых.
Чтобы расцепиться, Насто ударила ему ногой в живот. Волхв отшатнулся, мечи с шипеньем разъединились.
- Продолжим! – Вскрикнула княжна. И они продолжили.
Крутослава наслаждалась зрелищем, да и другие поленицы не могли оторваться, Динара с Любавой даже рты приоткрыли.
Но тут на галерее появилось новое лицо. Молодой человек высокого роста, стройный, без оружия и без доспехов, пепельного цвета непокорные волосы спадали на лоб, на глаза; тонко очерченный рот, осторожные движения, в каждом жесте – тревожное беспокойство, всепроникающий немой крик и вопрос… Он был как натянутая струна – тронь сильней и порвётся. Его никто не заметил сначала, все были заняты боем. Судорожно вцепившись в перила лестницы, он всеми силами пытался постичь, что происходит там внизу (то, что идет поединок он услышал и понял еще не доходя до галереи).
Волну тревоги, исходящую от этого человека, не мог не почувствовать Всеславич (чародей как-никак) и, охваченный ею, невольно обернулся. Лишь на мгновение, но этого мгновения оказалось достаточно для Насто, которая нанесла удар, метя в голову, но в последний момент она изменила угол и почти таким же приемом сбила с головы Волхва шлем. Чтобы поровну.
- Не отвлекайся!.. Меня уже тошнит от заботы Тёмного. – Видимо она тоже чувствовала.
Всеславичу пришлось продолжать, вновь нападать и защищаться. Но вот он внезапно отпрыгнул, резким движением бросил меч далеко в сторону и воскликнул:
- Хватит!
Потом опустился перед ней на колено:
- Я, Волхв Всеславич, прошу у тебя, Насто, Правительница Вантит, прощения за то бездумно брошенное слово, оскорбившее тебя.
От неожиданности Насто замерла и выронила меч. Он поднял его и протянул ей со словами:
- Можешь убить меня, если хочешь.
Тяжело дыша, она приняла меч, вложила его в ножны, повернулась и медленно удалилась.
Волхв встал и направился за своим мечом.
Тёмный в углу почти потерял сознание.
Любава проводила Волхва до его покоев, там он опустился в кресло и стал ждать.
Тёмный дошёл до своей погруженной в вечный сумрак кельи, упал на кровать и зарыдал.
Насто нетвердой рукой расстегнула доспехи, сбросила на пол, глубоко вздохнула, закрыв глаза и сжав кулаки, потом горько усмехнулась и села писать приказ, облегчающий Волхву продвижение по ее землям. Домой.
Через несколько минут этот приказ, скрепленный печатью правительницы, доставили Волхву вместе с сообщением, что во дворе замка его ждет оседланный конь вместе со всем необходимым для путешествия. Он волен отправиться в любую минуту.
«Еще б «желательно сей же час» приписали, - подумал Всеславич, усмехаясь. – Похоже, она меня не простила… Жаль, ведь такой союзник мне сейчас необходим… Да и вообще жаль, что так получилось.»
- Любава, проводи меня к твоей княжне.
- Не думаю, что она обрадуется, снова тебя увидев.
- Я тоже так не думаю, но надо.
- Ну, пошли.
Насто действительно не горела желанием его видеть и тем более слышать. Но он всё-таки вошёл. Она сидела за столом в пол оборота к нему, в штанах и сильно расшнурованной у ворота рубахе. Во взгляде не было ничего – ни ненависти, ни злобы. Только непонятная насмешка, то ли над ним, то ли над собой.
- Ну, что еще хорошего скажешь, княже? Хочешь посмотреть, хватит ли меня?
Ему стало стыдно.
- Ладно, говори, не умру. Только не тяни.
- Хорошо, не буду. Хотя умный политик никогда сразу не раскроет свои планы. Но я явно не лучший… Меня беспокоят твои пропавшие посольства.
- Представь себе, меня тоже, – усмехнулась она.
- Я серьезно. Какова была их цель.
Насто закрыла глаза, ее губы дрогнули, она словно переступала через себя, пытаясь отбросить в разговоре личные счеты… Что ж, похоже, удалось. Поздравляю.
- С востока движутся полчища каких-то неведомых народов, с ними несколько чародеев. Да и на юге неспокойно: речные разбойники на редкость активны, хотят пробраться выше, но мы их держим… мои посольства предлагали союзнический договор. По тому, что они не вернулись, я решила, что ты - против. Возможно, заодно со степняками.
- Это не так. Я буду рад заручиться поддержкой такого союзника как ты.
- А я нет, - не смогла сдержаться Насто. - Но мой народ будет не против. Если ты согласен на союз, то я не предам. – Она посмотрела на него глазами, полными глубочайшей обиды. – Никогда.
Затем достала из ларца на столе два свитка с печатями, быстро расписалась на них и протянула перо Волхву. Пробежав глазами текст, Всеславич, не раздумывая, подписал и запечатал своим перстнем.
- Один можешь взять себе. Это всё. Прощай. Когда будет нужно, встретимся.
- Спасибо, - сказал Волхв, прощаясь.
Когда он вышел, Насто уткнулась лбом в холодную доску стола и накрыла голову руками.
Почему правильные решения такие дорогие!?
5
До мест, где степь сменялась реденькими лесочками, он доехал без особых приключений. Иногда за холмами, которыми изобиловала равнина, он видел островерхие шлемы полениц и их копья: видимо Насто отправила их сопровождать его, дабы ничего худого в пути не приключилось. И не приключалось.
Там, где земли Вантит заканчивались, стояла их последняя небольшая крепость: уже не белокаменная, а так – сруб, но крепкий – с хорошим валом и высоким тыном. Сюда и прибыл Волхв к концу второго дня пути. Здесь заночевал, распрощался еще до рассвета, оставил коня, поблагодарил за заботу и, оборотившись волком, скрылся из виду в уже начавших слегка желтеть лесах. Близилась осень.
Так, то одиноко, то в сопровождении волчьих братьев он еще через пару дней коротким путем добрался до своей крепости, несколько удивив (и обрадовав) своим внезапным появлением собравшийся там люд.
Здесь же его ожидали не очень радостные вести. Южные волки, сопровождавшие его чуть ли не до самых ворот, еще не знали того, с чем уже столкнулись их западные товарищи. Битва началась. Сотни и сотни восставших из могил предков народа невров угрюмо брели через леса, уничтожая на своём пути всё живое. Их словно звал неведомый голос, повинуясь которому, мертвецы выстраивались в колонны и, не разбивая шаг и не разбирая пути, шли напролом лишь в одном направлении: с запада на восток. И остановить их, похоже, не могло ничто живое. Волки, во главе с Белым, приняли на себя первый удар. С ними рядом стала и лесная нечисть, те, кто поняли, что такая армия не пощадит никого и ни с кем не вступит в союз… Да и убить их было, пожалуй, невозможно. Или, в лучшем случае, очень трудно. Оторванная рука продолжала хватать, отрезанные ноги - ходить… Да и как умертвить уже мёртвое?!
Вдобавок ко всему (в том числе и к страху) примешивалось естественное чувство гадливости, присущее даже волкам, которым приходилось рвать зубами разлагающуюся, истлевшую плоть.
Волки несли потери…
Рассказывал Белый, снова превратившийся в человека. Перевязанный в нескольких местах, он опять сидел перед Волхвом в его личных покоях.
- Нужно искать какой-то другой способ. Способ их уничтожить. Если такое возможно.
- Огонь? – Предложил Волхв.
- Не годится. В лесах помимо мертвецов есть и живые.
- Ты прав. Погибнут не одни навьи…
- И еще, сколько бы мы их не разрывали, - скорчил гримасу волкочеловек, - их не становится меньше. Такое впечатление, что их источник неиссякаем…
- И ты, вероятно, прав. Кто может знать, сколько у человека было предков? Неужели они поднимутся все?!!
- Да… И еще вопрос: кто может обладать силой, способной сотворить ЭТО? Неужели наш враг силен настолько?!
- Чернокнижник? Чернокнижник… Нет… Нет. Нет! Нет. Он над навьями не властен.
- А то как же? – Скептически покачал головой Белый Волк.
- Я имею в виду, поднять их он бы не смог, - продолжил Волхв. – Управлять, то есть звать, двигать – да, но поднять мертвых он не может. На это только Кощей способен, но этот вряд ли ввяжется в чьи-то усобицы. Слишком равнодушен… Или… Боги, я надеюсь это не так! Но больше некому. Боги! Ему-то зачем?... И почему я раньше об этом не задумывался?
- Ты о ком? – Спросил Волк, заметивший в глазах Всеславича что-то отдаленно напоминающее ужас.
Волхв вздохнул:
- Ты знаешь, чей я сын?
Белый сделался еще белее:
- Неужели, Змиева работа?
- Больше некому. – Уже уверенно повторил Волхв. – Ни один чародей на такое не способен. Даже очень умелый. Даже очень сильный. Даже такой сможет лишь управлять ими, причем только всеми сразу, причем только в одном простом приказе. Таком как: «Убей!», «Неси!» или «Иди туда!». На большее не способны ни сами мертвые, ни матёрые маги…Зачем? Зачем ему это?!
Белый понимал, что речь уже не о Чернокнижнике. Похоже, ситуация обострялась. Дальше некуда.
- Надо найти способ их остановить, - повторил он, вот только надежды в голосе почти не было. Его желтые звериные глаза внимательно смотрели на друга.
Волхв сидел, обхватив голову руками, и смотрел в пол. Потом выпрямился, взглянул на Белого, его губы нервно дрогнули. Похоже, он принял решение.
- А как дела у Хорива? – Неожиданно спросил он.
- Нормально, - опешил Волк. – Дозоры на севере выставил, войска к границе со степью подтянул. Ждёт.
- Вот и хорошо, - улыбнулся Вольга, - справится. Пожелай мне удачи, Белый! Я иду к отцу.
Оборотня передёрнуло:
- В преисподнюю?
- В Нижний Мир… Сам то он выходить вряд ли станет. – Пошутил Всеславич. – Да и моему присутствию тоже не обрадуется. Я не знаю, что меня ждет. Сомневаюсь, что дело окончится лишь разговором. Прощай!
Они пожали друг другу руки.
- До свидания! – Поправил Волк.
Этой ночью Всеславич растворился в темноте где-то за воротами заставы.
_____________________________
Странная вещь это Тёмное Царство. Он бывал здесь неоднократно и всегда испытывал некоторый трепет (не страх), просто слишком нерадостным, мрачным всё тут было. И опять то самое облекающее, обволакивающее присутствие многих тысяч невидимых духов, стонущих о своей судьбе, тоскующих по Внешнему миру. Он всегда старался не обращать на них внимание, не слушать их мысли, стоны, но не слышать их не мог. Не получалось. И трепет был именно от этого. Да и к тому же как-то прохладно, вечно сыро здесь было.
Волхв шел знакомой дорогой, оставив коня на границе миров, и не знал с каким словом и каким делом идет. Впрочем, как его встретят, он не сомневался.
Опять из корявого леса внезапно возникла окруженная «черепным» частоколом покосившаяся изба. Опять из дверного проема вылезла такая же косматая и мрачная, как и все вокруг, старуха.
- Ну, чего тебе? Чего опять припёрся?
- Долгих лет тебе, бабушка.
- Спасибо, не жалуюсь. Ну, чё надо-то, чадо неразумное?
- Да так, ничего.
- Тогда проваливай!
- Ты как всегда очень любезна.
- Я-ть те! – Бабка устрашающе потрясла старой метлой, согнав с порога огромного черного кота с желтыми, как янтарь глазами.
- Я вообще-то не к тебе сегодня, можешь не волноваться, - спокойным тоном продолжал Волхв, но Яга заметила, что он не настолько спокоен, как хочет казаться. Его явно что-то тяготило, и старуха полагала, что знает что это: предстоящая битва, личность Чернокнижника и тому подобное. Но последующие слова внука ее разуверили.
- Я к батюшке своему родимому.
- Чего??! – У Яги глаза на лоб полезли от удивления.
- Ты не ослышалась.
- Да ты что, старый, совсем ума лишился?! Он же тебя как щепочку двумя пальцами переломит!
- У него пальцы есть? Это новость.
- Да не придуривайся ты! Я ж о тебе хлопочу.
- Лучше не надо. Спасибо. Лучше ты мне как к нему быстрее попасть расскажи, я ведь путь не точно знаю… Побывать-то в гостях никогда особо не жаждал.
«И сейчас не очень хочется», - подумал, но не сказал Волхв.
- Вот и не суйся!
- Я не за советом и не к тебе пришел!
Всеславич начал терять терпение.
- Слушай! Мы с матерью твоей не для того тебя берегли и прятали, чтоб ты сам потом к нему в лапы просто так пришел!
- Да на кой ляд я ему сдался!?
- Не на какой! Иди к себе наверх и там делами займись, бездельник!
- Это я то бездельник? – Обиделся Волхв. Вот уж кем он себя не считал, а в последнее время особенно.
- Всё. Оставь меня. Я пришел к тебе, чтобы время лишнее не терять, да вижу, что тут его еще больше потрачу. Бывай! – Он махнул рукой и повернулся к лесу.
- Ой, дурья башка, пропадёшь ведь! – Прокричала Яга вдогонку, но Волхв не стал оборачиваться.
- Э-эх! – Стукнула с досады метлой Яга. Вылезшему на порог коту опять досталось, он обиженно фыркнул и попятился. – Поди, щит хоть возьми, горе моё луковое, раз уж всё равно на рожон лезть собираешься…
- Какой щит? – Остановился Волхв.
- Какой, какой…ясно какой – заговоренный! Его сам Царь Огненный Щит Пламенное Копьё носил. Э-э, нет. Ты уж лучше там постой, я сама вынесу. Возвращаться – примета плохая, сам ведь знаешь.
Всеславич остановился. Бабка нырнула в темноту и спустя некоторое время снова появилась, кряхтя и сгибаясь под тяжестью огромного каплевидного щита. Волхв стоял не двигаясь, как и приказали, и всю дорогу от дома к тыну старуха поминала его нехорошими словами, коих знала превеликое множество.
- На, подавись, окаянный! – Крякнула запыхавшаяся Яга, бросая ему под ноги щит.
- Спасибо на добром слове, бабушка, - ответил Волхв, поднимая оружие.
- Спасибо в карман не положишь!
- Чего желаешь за услугу, - вздохнул чародей.
- Одного: живым останься. – Не выдержала Яга.
Всеславич удивился, несказанно удивился и, улыбнувшись, ответил:
- Постараюсь.
- И вот еще, - прибавила старуха, - ты вот и эту вещицу возьми, на память. Я еще в прошлый раз отдать хотела, да запамятовала.
Она вынула из-за пазухи и подала ему изящной работы обруч с вправленным в него прозрачным голубым самоцветом.
- Что это? – Спросил Волхв, вещь казалась ему знакомой, хотя он не помнил где и когда видел что-либо подобное.
- Венец Моревны, - шепнула старуха, и Всеславич отдернул руку, будто обжегся. – Возьми и надень. Это подарок. А может и оберег.
Волхв медленно перенял хрупкую вещицу из рук богини смерти и, немного поколебавшись, надел золотой обруч на голову. И тут же почувствовал, как по его телу разливается тепло, огонь, уверенность, будто чьи-то родные, заботливые руки обняли его… Ему показалось, что перед ним мелькнул лик его матери. Может, так оно и было?
- Теперь готов, - то ли спросила, то ли произнесла для уверенности бабка. И не успел Волхв поблагодарить, как она, вытащив внезапно откуда-то из-под одежды маленький мешочек, вмиг осыпала князя его содержимым. Пыль искорками взметнулась вверх, подхваченная неуловимым порывом, а затем медленно, будто танцуя, стала оседать вниз, и Волхв почувствовал, что проваливается куда-то. Неужели что-то может быть ниже этого Мира? Нет… Может быть здесь такое своеобразное чувство полёта?
Полет прекратился внезапно: Волхв почувствовал, что его ноги стали на что-то твердое. Когда искрящиеся пылинки, окружающие его, опали, он увидел, что стоит на большом плоском камне. Вокруг – полумрак, но глаза его давно привыкли; воздух сырой и какой-то заплесневелый… Пещера. Огромная карстовая пещера, мерный стук густых и крупных капель, чье-то зловещее дыхание. Шорох. Стены пещеры теряются во мраке, их не рассмотреть. Посвист…
Что здесь может быть живо?
Шорох и посвист. Дыхание. Стук капель.
Волхв слышал как переворачиваются камешки, камни и валуны, как по ним волочится что-то длинное. Тело.
Он не спешил одевать шлем, но положил руку на меч. Развернулся к звуку.
Змей тоже не спешил. Но вот из темноты показался глаз. Желтый глаз рептилии. Блеснула чешуя, золотисто-полосатое брюхо, огромное, огромное тело. Он уже остановился, но виден был еще не весь. Он – Огненный Змей. Древний, как мир, страшный, как буря. Бог. Отец. Покровитель водоемов, царь пещер. Владыка Нижнего мира, способный пробуждать мертвых.
Глаз из желтого сделался красным: он увидел Волхва. Он узнал его.
- Вот и встретилис-сь… - Прошипел Змей.
- Вот я и дома, - огляделся Волхв.
- Пришшшёл – оссставайся…
- Что-то не хочется.
- Оссстанешься… - Его голос звучал тихо, медленно и уверенно. То ли голос, то ли свист. Масса оттенков, будто эхо нескольких человек, слившееся воедино. Что-то грозное, что-то старое, что-то неумолимое и холодное. – Ос-с-станешь-шься…С-сын…
Волхв вздрогнул: он знал это, он всегда знал, но не осознавал, не мог осознать. И сейчас, похоже, ничего не изменилось. Только трудно было. Очень трудно.
- Нет. Как пришел, так и уйду.
Впрочем, на самом деле такой уверенности у него не было. Он даже представить себе не мог, как отсюда выбраться. Да и с думами такими не спешил.
- Чтож-шь так? Неужели не нравится?
Меж челюстей мелькнул подрагивающий раздвоенный язык и опять исчез в алой смердящей пасти.
Волхва передернуло. Неужели он и вправду его сын? Как такое могло случиться? Венец Моревны, казалось, жёг его чело. Нет, не останусь. Нет, не задерживаться.
- Похоже, у нас вкусы разные, - ответил он Змею, пытаясь не поддаваться его чарам. Змей издал звук напоминающий лёгкий смешок, но какой-то замогильный. И вообще это место напоминало большую могилу!.. А вечный оскал змея – такую же вечную улыбку черепа…
- Знаешь, тут кто-то хитро-мудрый нервских мертвецов на волю отправляет,- продолжил Волхв, опершись на меч. - Поднимает и отправляет. Тысячами. Не знаешь такого?
Змей внезапно изрыгнул пламя; мгновенно сориентировавшийся Волхв прикрылся щитом. Не задело.
- Ш-шутишшь? – Прошипел разъяренный змей.
- Ни в кой мере.
Появившийся из ниоткуда змеев хвост, со свистом прорезав пространство, попытался сбить чародея с ног, но тот подпрыгнул.
- Мне правда интересно.
Хвост обрушился откуда-то сверху, Волхв ловко увернулся, но змей снова изверг пламя и князю пришлось прикрыться тяжелым щитом, и впрямь заговоренным – на нем не оставалось и следа от огня.
Похоже и Змей заметил это, теперь он стал потихоньку окружать Волхва своим длинным и гибким телом, одновременно пытаясь сжечь его, минуя щит, используя малейшую возможность, щель, незащищенную поверхность.
У Всеславича уже дымился сапог, кольчуга на плече и левом локте была почти раскалена, правая перчатка едва не начала тлеть, но рука, сжимающая меч, по-прежнему не нанесла своего удара. Волхв почему-то мешкал. И если бы его спросили, он не смог бы ответить почему.
Кольца становились все уже, их становилось все больше.
Поздно заметивший это Волхв попытался сменить позицию, снова совершив неслабый прыжок, но Змей тоже взметнулся в воздух и, обвив князя, «сложился» на землю. Ох, и крепко же было отцовское объятье!
Волхв чувствовал, как трещат, ломаются его кости, как гнется заговоренный щит, сослуживший неплохую службу, как кончается дыхание в груди…
- Ш-што ещщё узнать хочеш-шь? – Продышал змей в лицо Всеславичу, широко открывая дурно пахнущую пасть, намереваясь не то перекусить, не то испепелить нелюбимца.
- Узнать хочу, зачем тебе это нужно? – Прохрипел измученный Волхв.
Огненный царь на секунду воззрился на него недоумевающим взглядом: это он о чём? Несмотря на положение, Волхв разглядел вопрос.
- Узнать хочу, зачем тебе толпы живых мертвецов в Верхнем Мире, коли царство твое все равно здесь и место твое законное здесь и другое тебе вряд ли надобно… Али ты для кого работаешь? Неужели служить исподобился?
Змей резко разжал кольца. Волхв рухнул наземь, но стал на одно колено и глаз с отца не спускал.
- С-смерды служат.
- Не только. Мне, например, моя дружина служит… А ты кому?
Змей вздрогнул и разразился огромным огненным потоком. Волхв вжался в покореженный щит почти целиком, но плащ его загорелся. Правым мизинцем, не выпуская меча, он отстегнул фибулу, все еще не вылезая из-за щита, плащ упал к ногам и продолжал гореть. Интересно, можно затушить огонь потом?
В этой битве Волхв был без шлема: сначала Яга перенесла его сюда слишком быстро, затем тоже пришлось поспешно действовать, перебрасывая щит, и шлем выгоднее было выкинуть, чем тратить время на облачение. И как он еще не опалил себе волосы?
Змей поднялся еще раз: не похоже, чтобы он выдыхался (Волхв же выдохся точно), хотя… Может быть на этот раз вспышка была бы последней, но…
Голубой камень на лбу Волхва вдруг потемнел, стал зелено-синим, как море перед бурей: в нем отразился глаз Змея.
Шипение. Змей отскочил назад.
- Так вот он где, венец-с-с Моревны… А я думал, куда она мой подарок припрятала… С-сыну…
Змей вдруг свился спиралью, сверкнул золотой чешуей и превратился в… Огненного волка.
«Так вот я в кого», - подумал Волхв, не удивляясь, и, собрав силы, тоже оборотился волком. Только простым – серым, сильным, матерым; шерсть его кое-где тлела, другой же волк – медно-рыжий – полностью был объят пламенем.
Таков он – Змей Огненный Волк.
Таков он – Вольга Святославич, Волхв Всеславич. Оборотень. Нелюдь. Змиев сын.
Оскалился, зарычал.
- А теперь слушай, - сказал Огненный Волк, - никому я не служу и служить не собираюсь. И нежить на земле мне, собственно, не надобна. Там и так дряни хватает. Прав ты был, что глаза мне открыл: под чужую дудку не мне плясать. Внешний мир – не мое царство, здесь - всё моё и другое мне незачем. Сами разбирайтесь.
Волхв не верил своим ушам: неужели удалось?
- Межмирец с черной книгой, пускай, где сидел, там и сидит. Как я раньше не додумался, что мне от него никакой пользы – сплошная суета… Одно радует: тебя встретил – будто живая Моревна привиделась… Ступай с миром. – Волк опять стал Змеем. – Чую, не долго тебе того мира достанется.
- Только на дорогу, - грустно пошутил Всеславич. – Мертвых будить больше не станешь?
- Даю слово… Вссё сссуета…
- И вставших обратно заберешь?
- Э-э, нет… Это уже не в моей влас-сти.
- Как так?
- Внешний мир – не мой мир.
- То есть, они так бродить по земле и будут?
- Будут. Ш-што за вопрос? Иди, покуда я добрый.
- Ну, спасибо. А что мне с ними делать?
- А какое мне дело?
Волхв хотел еще возмутиться: «Как же! Подымать их дело было, а убирать – дела нет!?» Но передумал. Мало ли? Вдруг у собеседника настроение в очередной раз переменится.
- И всё-таки, как мне от них избавиться? Их же тысячи!
- Думай. Голова тебе не только чтобы есть дадена… И проваливай по добру, по здорову. Надоел ты мне. С-суета-а…
Показалось, что он зевнул.
«Проваливать. Я бы и рад, да только как и куда», - подумал Волхв, решивший, что ему и впрямь здесь делать больше нечего.
Змей скосил голову набок и посмотрел скептически на недвигавшегося чародея.
- Камень в венце переверни и возвращайся откуда пришел… А как соскучишься – еще раз поверни и приходи повидаться. Но рад ли буду – сссказать не могу. Прощщай!
- И ты прощай, - сказал Всеславич, кивая головой и касаясь пальцем камня.
Через мгновение он уже стоял в лесу, на земле, во внешнем мире. Был полдень. С непривычки даже не слишком яркий из-за широких крон деревьев свет больно ударил по глазам. Волхв прикрыл их рукой, постоял, открыл. Незнакомая поляна. Кружат стрекозы, пахнет травой, листьями, землей и солнцем. Боги, как же здесь хорошо! Не должно уйти всё это! Не должно исчезнуть! Не должно быть поругано, опустошено и забыто… Да.
Меж тем, усталое тело просило воды и пуховой перины, усталые глаза просили сна, многочисленные ожоги просили чистых повязок. Жизнь.
Интересно, где он оставил своего коня? Вернее, в какую сторону отсюда это место? Ничего, найдется.
В крепость пора. Люди ждут.
И что мне теперь с этой нежитью делать?
2002 г.
ВОЛХВ ВСЕСЛАВИЧ
ЧАСТЬ 4
ПОЛЕНИЦА
1
Насто спала, и ей снился сон: бесчисленное множество человеческих голов с высоты птичьего полета. Море. Бушующее море. Нет, настоящего моря она никогда не видела – не доводилось, но, судя по рассказам, выглядеть оно должно было именно так. Оно колыхалось, шумело, вздымалось. Волны – всадники, брызги – стрелы. И над всем этим – кроваво-красное, горелое небо.
Насто проснулась часто дыша. Еще ночь. Еще даже не предрассветные сумерки. Еще можно попытаться поспать снова. Ей нравилось спать, ей нравилось видеть сны, но только не такие… Яркие, яркие сны. Некоторые с возрастом перестают их видеть, или помнить, но не она. Возможно, это остатки детства. Возможно, это впечатления дня. Возможно, это полет души над миром.
Ей повезло: она заснула снова. И снова увидела сон.
Вот он. Одинокая фигура человека. Человека на коне. Похоже, он только что покинул поле боя, его доспех поврежден и испачкан сажей, на щите - отпечатки ударов.
Человек показался ей знакомым.
Вот, будто заметив, что за ним наблюдают, он обернулся. Настороженный, ищущий взгляд, красивое, усталое лицо, длинные черные волосы. Волхв.
…Он отвернулся и поехал дальше. Подумал: «Померещилось»…
Насто разбудил крик петуха и привычный шум пробуждающегося замка. Занималась заря.
«Интересно, это уже было, еще будет или прямо сейчас?» - Подумала Насто. Она помнила оба сна. Что они означают, она знала.
А интересно, видят ли сны слепые? Оказывается, видят, но только те, кто слеп не от рожденья, как Темный. Но это больше – сны-воспоминанья. Иного он не знал, так как не мог видеть. Темный жил снами. Пытался представить. Сотни раз, но безуспешно он пытался представить себе правительницу Насто. Такую, какая она сейчас. Какой она была, он помнил прекрасно. И видел так же ясно, как в детстве, как вчера, как тогда, когда был ее соседом Ясенем. Знала ли она, что он чувствует к ней? Знала, не могла не догадаться. Но что толку? Он не решался заговорить об этом, а она предпочитала не замечать. Оставить так, как было: друг, сосед, тот, кто есть и будет всегда. Тот, кто нуждается в ее защите. Он бы предпочел, чтобы последнего не было, но дело обстояло именно так.
Ах, как бы ему хотелось, чтобы всё было иначе!
Сегодня он опять попытался свести счеты с жизнью.
Сегодня она в очередной раз спасла его.
Почему она каждый раз оказывается рядом?
Неужели он и над своей жизнью не властен?
После, выслушав очередную порцию насмешек и наставлений, он выскочил из комнаты (о, эти залы и коридоры он знал наизусть – темница, кругом темница!) и, добежав до тренировочного зала, вызвал на поединок (поучительный бой) на этот раз Динару и попросил, чтобы ему завязали глаза. А вдруг подсмотрит!
Все эти годы Темный делал вид, что зряч. И самое удивительное, что в большинстве случаев это ему удавалось! (Конечно, не без помощи Насто, старавшейся не пускать его дальше ворот замка, для его же блага.) Это требовало огромных усилий: он был как натянутая струна, как тетива тугого лука… Но так не может быть постоянно. Человек не может и не должен так жить. А Темный жил так уже долгие годы.
В бою с одним, даже с двумя соперниками он был хорош, отчаянно великолепен. Так драться (тоже с завязанными глазами) могла лишь сама Насто.
Но в гущу боя она бы его никогда не пустила.
А бой между прочим удался на славу – у юных учениц аж дыханье перехватило: до чего ж ловко! Звон, свист, шелест, шорох, звук, движенье – перехват. Выпад, тень, дыханье, звук – удар. Не люди, а две молнии. Динара не хотела уступать, но она больше лучница, чем меченосец. Меч вылетел красиво: описав в воздухе дугу, опустился на песок пола с легким звоном. Сделано. Темный поклонился, тряхнув кудрями, сорвал повязку и удалился.
Насто за поединком не наблюдала. Специально. Бывают дела и поважнее. И были. Правда, в тот момент она еще не подозревала какие. Пока она вышла осмотреть укрепления замка и укрепления города: башни, валы, стены; проверить запасы пищи и узнать о состоянии источников воды. Мало ли? А также осмотреть новые метательные орудия, заказанные у греков. Грядет война, как-никак, и, уводя дружину в поход, она не хотела бы, чтобы город остался беззащитным. Поэтому она проверяла.
----------------------------------
- Ва-а-а-р-у-уг! Вар-у-у-у-г! Сможешь?
Сегодня он нес дозор. Раннее-раннее утро, прохлада. Тоненький полукруг солнца и алое с сизым зарево у горизонта. Чуть-чуть тумана с запада, с северо-запада – откуда пришел он. Из тумана выглядывают темно-зеленые островки деревьев, небо там еще серо. А тут, в сторону, куда он смотрел, приложив ладонь козырьком ко лбу, уже почти светло, почти синее и, полосами, огненно-красное. И еще – тонкая черная полоса, какая-то странная полоса… И ветер с востока. Сильный, порывистый ветер.
Это ветер разговаривал с ним, казалось Варугу. Ветер тоже живой. Неужели кто-то сомневается? И у него имя есть - Дый . А у солнца имен даже несколько… Но ему милей всего Свентовит.
А разговаривал с ним почему-то ветер.
- Ва-а-а-ру-у-уг! В-а-р-у-у-г! Волхва убить сможешь?.. А преда-а-ть?
Воевода испугался, подумал: «Тише, тише!», воровато оглянулся по сторонам: отряд отставал от него лишь на три шага.
- Не бойся! – Шумел ветер. – Кто не надо, тот не слы-ыш-и-ит! Кто нужен, тот поймет. Зна-аю я, не раз того желал! Все мне мысли твои ведомы. Отвечай мне – можешь?
«Кабы это так просто было – давно бы убил… А тебе то что? Чего привязался?» - Подумал Варуг, хмурясь.
- А я тебе помогу. Только не удивляйся… И не отказывайся. Чем ты него хуже?
Варуг снова посмотрел по сторонам в поисках обладателя голоса. Но кругом лишь трава шелестела от ветра.
Зависть – худшее чувство. Черная зависть – к Черному книжнику прямая дорога. Не хорошо по ней ходить, да не пуста она и по сей день.
---------------------------------
Отсюда, с башни, город был как на ладони: не маленький, но и не слишком большой, ладно скроенный, богато украшенный, красивый. Аккуратный. Наверное, потому что женщин тут много больше, чем мужчин. Справедливый. Может, по той же причине? Конечно, не легко живется: не легко строился, не легко защищать. Но красиво и свободно. И сплоченно: ведь всегда надо быть настороже, надо уметь постоять за все это.
Надо уметь воевать и потому, что во многом город живет тревогой (огородов за стенами мало – некогда землей заниматься, да и особо некому), а купцов да караваны торговые охранять шибко надо, бо, иначе, кто сюда сунется? Разве что на диковинку – «бабье царство» - посмотреть, на девок-кметей поглазеть. Впрочем, слишком нескромным эти девки могут и в глаз заехать. Кулаком в железной рукавице. Или на поединок вызвать – тоже часто бывает… А вообще они по натуре добрые и веселые. Жизни радоваться умеют.
И как не хотелось бы, чтобы все это, не дай боги, исчезло, поруганию подверглось. Не хочется снова пепелищ и боли, как это было когда-то. Давно или недавно, в тогда другой Вантит… Магура, сохрани! Я не знаю, есть ли кому другому до нас дело!
Насто не любила носить шлем – давит на плечи, а осанка должна быть царственной – это красит женщину. Глубоко вздохнула и тряхнула головой, серебряный с самоцветами зажим слетел с косы и в струях волос запутался ветер.
«Всё ли я успела?» - спросила она себя, еще раз окидывая взглядом город-крепость.
- Здесь практически всё, - послышался ответ. Знакомый голос с металлическими нотками. Женский… Магура. Вот так, в ярком солнечном свете стояла она перед ней: еще одна высокая женская фигура, сильная, без изъяна, со скрещенными на груди руками, закованная в доспех. Интересно, видел ли кто еще?
- Вряд ли, - произнесла Магура. – За город беспокоишься? Правильно. Но сделала ты здесь уже все, что только могла. Беду остановить надо, сюда не допуская.
- Понятно это.
- Понятно ей! А какую беду, знаешь? Думаешь, степняки, да разбойники, как обычно? Ан нет! Глянь-ка сюда… - Перуница разжала кулак: на ладони оказался небольшой шарик горного хрусталя какого-то сероватого оттенка. Насто посмотрела, ей показалось, что шарик разросся, и вот уже она сама оказалась втянутой под этот огромный купол. Это прозрачно-серое небо с пятнами бледнеющих туч, а внизу малахитовая зелень леса. Тихо, зловеще. Крик. Поступь шагов. Мерная поступь тысяч и тысяч ног. Насто перекинуло под кроны леса.
- Смотри!
О, ужас! Это не люди! Это не нелюди! Это мертвецы. Эти – в кусках отвратительной разлагающейся плоти, эти - синеющие «свежаки», эти – совсем голые скелеты. Но кто-то в лохмотьях одежды, кто-то бряцает ржавым подобьем кольчуг, а при оружии все. Пусть оно ржаво, коряво, а бронза в зелени окиси пятнах, но меч ли, кинжал есть у всех. Дубины истлели. Щиты развалились, но пальцев костяшки сжимают черен остова меча…
Нежить идет. Мрачны глаза их где есть, и пусто темнеют глазницы.
Это несёт пустоту.
Стонут деревья, прячутся звери по норам. Волки и те убежать бы хотели, не могут. Приказ есть приказ. И дерутся, скаля клыки и борясь с отвращеньем, плоть отрывая от мертвой давно уже плоти, но победить их не могут
Нет здесь пощады, нет слов, милости нет, нет спасенья. И смерти там нет, где всё мёртво.
Вырваться бы из круга!
- Можно. – Сказала Магура, и Насто очнулась здесь снова: на крыше своей же башни. В своей белокаменной Вантит, дающей приют всем скитальцам. – Ну что, повидала?
- Как? Кто? Как остановить всё это?
- Давеча волки получили приказ отступать.
- От кого?
- Кто управляет волками.
- Э-э…
- Знаешь легенду о Белом Волке?
- Да. Слышала в детстве. Как и о Финисте…
- Он. И Волхв.
Насто помрачнела:
- И что? Даже последние, кто сопротивлялся, силой приказа ушли?
- Именно так.
Насто хотелось сказать что-нибудь грубое и обвинительное, но она понимала, что волки все равно не смогли бы сдержать орду мертвецов.
- Так как же? Может, огонь?
- А лес?
- Да… А, может, убить того, кто ими управляет?
- Гм… Идея, конечно, хороша, но всему свое время. И убить его не просто. И я бы даже сказала невозможно. Как и достать оттуда, куда он сам себя завёл…
- Я тебя не понимаю.
- Даже смерть в данной ситуации не поможет, а лишь помешает. Видела, как они шагают строем?
- Шеренгами, шаг в шаг.
- Это он движет ими, тот против которого вы с Волхвом в итоге заключили союз. Повинуясь его зову, они идут ровно на восток, не отклоняясь и не отвлекаясь ни на что, уничтожая на своем пути все живое. Тебе бы не хотелось, чтобы парочка сотен таких докатилась до твоего народа?
- Не хотелось бы. Но и выводить своих полениц им навстречу я не собираюсь.
- Жалко?
- Бесполезно. И жалко, конечно, они мне как сестры… Есть ли другой выход?
-Я вижу только один.
- Какой?
- Ты заранее согласна?
- Да.
- Не зарекайся… Насто, ты тщеславна, я знаю: а вдруг за это дело непростое тебя не похвалят? Вдруг никто не узнает и не увидит, как ты выполнишь это великое дело? Если сможешь. Если получится. Иначе… Иного выхода я не вижу.
- Магура, говори. Хватит о моих недостатках, я их знаю. И живу. – Она вздохнула, сделав паузу. – Из твоих слов я поняла, что дело требуется от меня. Что я не должна о нем распространяться. И что мне нужно действовать быстрее. Верно?
- Да.
- Итак?
- Я вижу один выход: разбуди Святогора.
- Что?!
- На юго-востоке, за степью, между пустыней и морем…
- … Есть высокая гора, Святая Гора, а на ней живет ее хозяин – великан Святогор. Богатырь Святогор сильней всех на свете, единственное, что ему не под силу, это оторвать от земли свою собственную переметную суму… Так? Мне бабка двоюродная в детстве рассказывала.
- Это та, которая тётка вашего князя была?
- Да, она.
- Шутки шутками, но что-то ты много дерзить мне стала, девочка. Не забывай, кто я.
- Прости, Магура, я не нарочно. Просто привычка. Я со всеми так. А с теми, кого люблю - особенно. Иногда они обижаются, и мне бывает стыдно.
- Святогор – не сказка. Это единственная возможность остановить нежить. Но у Святогора странный нрав. Уговорить его будет сложно. Да и найти нелегко. Но здесь вот что поможет, …бери.
Магура сняла с правой руки сияющий золотом наруч и подала Насто. Та примерила: пришелся в пору, точь-в-точь. И тут же какая-то особая сила разлилась по телу и влечение. Наруч тянул к хозяйке.
- Как я исчезну, - продолжила Перуница, - он к Святогору вести будет… И вообще, лучше не снимай его никогда: особенно в бою, в дороге или среди чужих людей. И не людей. Это подарок.
- Спасибо, - поклонилась Насто, принимая дар, оберег. Магура исчезла. Снова ровная площадка, зубчатая стена, ниже в лучах солнца расплавленное золото крыш. И только наруч на деснице напоминал о недавнем присутствии богини. Да думы о Святогоре…
Пора отправляться в путь…
В путь то оно, конечно, хорошо, но интересно, сколько он продлится? И это далеко не праздный интерес или пустое любопытство. Надо ведь хоть примерно рассчитать, сколько чего взять в дорогу. И кого себе выбрать в попутчики. Ну, последнее, конечно, легче: Насто приказала собираться Динаре, ибо, та сама из южных мест родом, Вихрице – тоже стреляет хорошо и быструю скачку обожает и с ними Ольге (всё то же, кроме быстрой езды), зато – хозяйственная, ничего не забудет, всем поможет, никогда не подведет. Больше она брать не хотела - маленький отряд незаметней – и уйти и спрятаться шансов у него больше. А уж когда цель одна, то светиться ради другой (боя, например) совсем не следует.
Девушки собрались быстро: Ольга еще раз проверила, обеспечены ли они всем, чем надо, достаточно ли еды и питья на первые дни, не худ ли шатер, что защитит от непогоды. Вихрица выбрала лучших коней, Динара взяла двойной запас стрел (на всякий случай). Насто же еще раз оглядела написанную на пергаменте примерную карту мест, по которым предполагалось ехать. Карта была составлена со слов тех, кто бежал из Степи (или мест, что за Степью), по разным причинам, но нашел приют в Белокаменной Вантит.
Горы Святогора там не значилось . «Досадно», - подумала Насто.
Размышления были прерваны ворвавшейся в залу Любавой:
- Княгиня!
«Ну вот, опять! Ну какая я княгиня? Или княжна? В Вантит правит вече. Я только командую дружиной… Почти только…» - признаться, она несколько занижала свои полномочия.
- Что стряслось?
- От Волхва депеша! – С нескрываемой неприязнью молвила Любава, протягивая свиток.
- Кто принес? – Спросила Насто, разворачивая пергамент, скрепленный печатью с символом волка.
- Посланец его.
- Это мне ясно, что посланец, - усмехнулась Насто. – Ты человека этого ко мне сюда приведи. Прямо сейчас.
- Это невозможно, - расплылась в улыбке поленица.
- То есть как?
- Ну, во-первых, это не человек вообще…
- Э?
- А волк.
«Н-да… От оборотня такое можно было ожидать. Тем более что времена нынче беспокойные, а зверь и быстрее и незаметнее.»
- Дальше что?
- Так ведь ушел он! Мы с девками на воротах стояли, дежурили, значит. Глядь, а там вроде волк серый бежит, через луга всё к городу, значит. Ну, Сновида его сперва подстрелить хотела. Просто так, чтоб не бегал тут, да Рада остановила. Мы поспорили немного, а он как раз добежать до стены успел, у ворот сел и завыл, прямо как собака. А я тут пригляделась и говорю: «Девки, смотрите! А у него впрямь что-то под шеей привешено!» Рада говорит: « Я первая увидала!» А Сновида: «Ну, так впустите его. Посмотрим, что принес. А станет бросаться, я его на пику насажу. Раз подстрелить не дали. Волчище-то знатный». Ну, мы и пошли. Ворота открыли…
- Все трое пост оставили?!
- Нет, Рада сверху глядела.
- Ладно. Дальше сказывай.
- Дальше волк вошел, стал и смотрит насторожено, а к шее его свиток этот веревкой примотан накрепко. И глаза желтые горят… И не то, чтобы зло, но и не добро особенно. Я нож доставать, чтоб веревку ту разрезать, а он как зарычит. Я думала, ну все, сейчас зарежет его Сновида, но она мне говорит: «Ты ножик то спрячь, руками развязывай!». И, впрямь, подумала я, кому ж это понравиться, когда у его выи засапожным поигрывают. Ну, и пришлось так распутывать. Он тогда успокоился, смирно сидел, а как я закончила, так он сразу встал, да и обратно в степь умчался.
- В степь? На восход значит?
- Да нет, на северо-запад, прямиком, где лески за пару дней будут, откуда и шел.
- Ясно, ступай Любава.
Девушка вышла и вернулась на пост. А Насто еще раз прочитала послание, которое во время рассказа уже успела пробежать.
«Насто, Княжна Вантит! Близок день битвы. Тьма идет с заката, тьма с восхода. И если не собьют шаг, то к полной луне сойдутся рати у излучены реки Тан. Жду тебя, поленица. Настало нам время скрепить союз кровью. Да пребудет с тобой твоя богиня. Волхв»
Вот так. И сказать, что не ждали нельзя. И отказываться от намеченного поздно. Да и не к чему. Значит, войско в поход поведет Крутослава. Ну, а она, Насто, как освободится, прибудет.
На том и порешили.
А Волхв, видно, шибко уверен в ней был, коли так, даже ответа не дождавшись, «послу» вернуться велел. И как знал, что слову не изменит? Может, по себе судил?
Насто собрала дружину и произнесла речь. Не долго, но по делу. Чувствовали, что-то недоброе висит в воздухе, гудит в степи, стонет в деревьях. Эхо, как в пустоте. А может, что-то другое. Но они ждали. И еще готовы были пойти за княгиней куда угодно. Это было хорошо. Это всегда хорошо, когда у тебя преданные друзья. Жаль, что не у всех они есть.
Насто не сказала им, куда сейчас сама едет. Сказала только, что присоединится к дружине уже в пути. Просто есть дело, которое поручить другим она не может. Дело, выполнить которое должна она сама.
Дружина Насто отбудет к назначенному месту через несколько дней, сама же она покинула стены Вантит в тот же час, сопровождаемая лишь тремя поленицами. И путь их был на полдень, а после – на восход.
________________________
Степь да степь кругом… А и есть ли здесь что-то окромя, про то ведомо только птицам легкокрылым, да зверю быстроногому, да бесшумному, что подскочит сзади – не заметишь, а коль не заметишь, так тебя потом не досчитаются…
А места вокруг всё пустынные, да безмолвные. И на первый взгляд – всё нехоженые. Вот только не верилось Насто, что всегда так было. Ведь ходили же и здесь люди добрые… Иль недобрые? И свистела стрела, и ступали гордые кони. А где они теперь? Ушли, унеслись вперед и скорее всё на полночь, да на закат. А почему ушли, кто теперь ведает? А и были ли? Были… Вон ведь сколько холмов разноглядящих понасыпано. И не все те холмы порожние, многие рукой человеческой построены. Давным-давно. В стародавние времена… А может и во времена и не столь отдаленные. Ибо до сих пор то у людей в обычае – курган над ушедшим в мир иной насыпать. А почему так повелось? Может, оттуда духам до звезд и отца-солнышка ближе? Может, горсть земли – дар последний каждого, кто когда-то человека знал, любил, почитал? И чем выше холм могильный, тем, значит, выше и то почтение? Не этим ли руководствовались мудрые предки, когда первыми возводить такие могилы стали?
Всё стирается, смешивается, исчезает. Не мы – первые, не мы – последние… Так ли? Так ли – не последние? А и что мы оставим после нас? Вот такие вот холмы-могилы? И запомнят ли нас? И нужно ли это? Наверное, нужно, ведь не зря же мы стараемся, не зря же мы живем. Почитаем Живу, ведь она – мать всего, она сама Жизнь.
А почитали ли Жизнь-Живу те, по чьим костям мы сейчас ступаем?
И спросить не у кого, и узнать – негде. Или есть? Или ответить сможет сама Мать-Сыра-Земля? Мне. Или кому-нибудь когда-нибудь. У меня ведь столько вопросов…
Размышления были прерваны негромким голосом Динары:
- Правительница, там, впереди, но чуть к северу есть кто-то.
Про тех, кто всегда в цель бьет, да и вообще – зоркий необыкновенно «глаз-алмаз» говорят. Это про Динару. Никогда не промахивается и раньше (дальше) всех любую мелочь разглядеть может. Наверное, потому, что у нее с рожденья глаза узкие, будто сощуренные.
Это был третий день их пути, первая его половина. До этого, по счастью, им никто не встречался. Да и сейчас, как ни всматривались в даль, туда, куда указывала дочь востока, Насто и остальные ничего разглядеть не смогли. «Ну, это пока, - сказала Динара, а потом, приложив ладонь ко лбу, добавила, - это люди, их там много, но сколько, я сейчас сказать не могу. Конные, но еще больше пеших.»
- Да? А нас они отсюда видят? – Спросила Ольга.
- Если у них есть такие зоркие, как Динка, то видят. - Ответила Вихрица.
- Не думаю, - возразила Динара. – Мы среди холмов, а там – всё голо, как столешница.
Насто молчала, обдумывая услышанное.
- Что делать будем, княжна? – Не выдержала Вихрица, осаживая ретивого скакуна.
Насто провела пальцем по золотому наручью, будто еще раз уверяясь:
- Пока наш путь через холмы. Динара, не выпускай их из виду. Постараемся, чтобы они нас не заметили.
Задача не очень сложная. Петляя сквозь гряды холмов, они продолжали следовать зову дара перуновой дочери. Но долго продолжаться это не могло. Замеченный отряд, похоже, двигался прямо на них, Динара уверяла, что видеть полениц встречники еще не должны были, просто, наверно, у них такой маршрут. Изначально. Похоже, надо будет отходить. Или убегать. Интересно, где в степи можно спрятаться? Люди – не байбаки, по норкам не попрыгают. Да и вообще, пристало ли поленицам убегать?!
Всё зависит от численности противника.
Теперь уже и Вихрица с Ольгой смогли разглядеть непрошенных, а Динарка – посчитать:
- Дюжины две конных, а кто пеш – те пленники, их десятка три с лишком, все с веревкой на шее, да руки сзади повязаны… А вот какого народу конники – понять не могу, уж больно наряды чудные.
- Оружие? – Спросила Насто.
- Пики, луки.
- Остальное прилагается.
- Ну, ты, Динка, даешь! Рысьи глаза!
- А я рыси никогда не видела, - призналась Динара, опуская очи.
- Ничего, вернемся, так я тебе обязательно поймаю! Шкурка знатная! – Пообещала Вихрица.
- А живую можно? Говорят, они красивые.
- Хм… Можно, конечно, так даже охота интереснее выйдет… Но что я буду чувствовать, когда она перегрызет тебе горло, перекусив веревку, на которой ты будешь ее держать?
- Ладно, девочки, хватит болтать… Думаю, пока можно, будем свой путь держать. А затем, их явное направление вызнав, за каким-нибудь холмом заляжем. Переждем вперед!
Динара кивнула, Ольга молча повиновалась приказу, а Вихрица вздохнула. Что ж, всё же цель у них иная (какая, правда, толком неведомо: Насто особенно не распространялась), да и две дюжины воинов, против четырех полениц что-то многовато. Или в самый раз?
Встречники курс менять не собирались. Поленицы пока тоже. Рано или поздно их дороги пересекутся…
- Всё, - сказала Динара, - дальше опасно. Заметят.
- Лады, - согласилась Насто. – К тому же отдых нам не помешает.
Приметив самый большой курган из близлежащих и посчитав, что около него ведущие полон явно не пройдут, всадницы спешились и осторожно проследовали в «укрытие». Там Ольга осталась с лошадьми, а Насто, Вихрица и Динара, пригнувшись, взошли на вершину холма и залегли, наблюдая за отрядом.
Полдень. Мягкое осеннее тепло еще не сменилось (хвала богам!) серыми промозглыми дождями, превращающими и дороги и бездорожье в одну сплошную грязь… Это хорошо. Небо голубое-голубое и пушисто-белые перья облаков; какая-то хищная птица кружит вдалеке… Сколько еще в каждом диком соколе Насто будет видеть Финиста?.. Или Волхва? Нет, Все-таки Финиста.
На выжженном за лето яркостью Солнца и потому зеленовато-буром пространстве четко вырисовываются фигуры движущихся людей. Движущихся сюда.
Всадники. Разные: кожа, шелка и овчинка. Луки в налучьях, стрелы в колчанах, пики, кривые ножи. Шлемы у всех, у кого-то – с конским хвостом на навершьях. Их двадцать три. Кольчуга лишь на переднем. Кто они? Может, разбойники просто?... Ой, ли? Не верю: есть в них и что-то иное.
Тянут цепочкой полон. Все – мужики? Нет. Пять женщин темноволосых и четверо рядом что – дети. Где вас пленили, откуда вы родом? В пыльной одежде дыры зияют. Устали.
- Княжна, а может, того? – Прошептала Вихрица, косясь на свой лук и азартно улыбаясь.
Динарка вздрогнула, оторвала взгляд миндалевидных глаз от молодого черноволосого человека, шагающего связанным рядом с огромным жёлтобородым селянином, и умоляюще посмотрела на Насто. Молодой человек был ранен: рубаха на его груди была в алых пятнах (впрочем, многие мужчины полона тоже были не без царапин, похоже, без боя в плен не дались), и не падать ему помогало только крепкое плечо желтобородого. Насто не могла отсюда рассмотреть, что тот черноволосый был сильно похож на Динару.
- Посмотрим, - сказала Насто.
Динара тут же опустила очи, но не смогла сдержать немного странной улыбки.
- Стрел то у нас хватит, - усмехнулась довольная Вихрица.
- У них тоже, - осадила княгиня.
Вот и пришло оно, время боя. До всадников оставалось еще шагов пятьсот, а Динара уже встала на колено, вынула стрелу, прицелилась и:
- Передний – мой! – Выстрелила. Кольчужный упал, стрела вошла в левый глаз. Динара быстро вытащила новую стрелу, прицелилась…легкий свист, с коня упал еще один.
А рядом то же самое проделала Вихрица. И еще один раз успела выстрелить Ольга. Насто завидовала молча: знала, отсюда всё равно не попадет и стрелы попусту тратить не стремилась… А, впрочем, в этом был определенный смысл – пострелять куда попало, наугад, на испуг, создать, так сказать массы. Усмехнувшись, она вскочила рядом и, не особо целясь, выпустила один за другой три стрелы. Попали две. Причем одна – в руку горемыки пленного, а другая – в бедро подвернувшегося конника… А потом она приказала поленицам лечь.
Внезапная смерть предводителя внесла сумятицу в ряды степняков. Посыпавшиеся ниоткуда, но зато известно в кого стрелы, тоже не способствовали поднятию боевого духа. Особенно, когда семь уже лежат, двое еще ползут, а ты пока не знаешь, где противник. И сколько их.
Динарка рвалась стрелять еще, всегда горячая Вихрица ее поддерживала. Ольга молчала, ожидая. Насто поправила шлем, опустила личину (обычай, подсмотренный когда-то у берендеев, но эта маска делалась по ее собственному рисунку) и махнула десницей. Сверкнул на солнце золотой наруч Магуры, встав на колено, поленицы сделали еще залп.
И тут их заметили. Да, трое упали, да те двое раненых отползли под прикрытие пленных, но остальные выхватили луки и стали метить наверх кургана, да еще и на всем скаку понеслись к ним (это, конечно, снижало меткость, но ярости не убавляло).
Насто снова приказала залечь, но Динарка не выдержала, сделала таки еще два метких выстрела и если бы в ворогов, ан нет – по веревке, что перекинута была через шею ее брата, ее младшего брата с которым им так хорошо было вдвоем играть в гранатовом саду их отца, где гордо вышагивали дивнопёрые павлины и слышалось мерное журчание фонтанов.
Брат удивленно вскрикнул и вскинул вверх крепко связанные руки, а в Динару уже летела не одна добрая стрела… И плохо бы пришлось этой пламенной дочке востока, не выстави перед ней княгиня свой собственный круглый щит. Но девушка всё же успела выстрелить в третий раз и третья стрела перебила последние путы. Она никогда не промахивалась. И она ненавидела плен. Кто не чувствовал этого на своей шкуре, поймет ли?
Но за такие чувства Насто, раскрывшись, получила стрелу в бок. Ох и хорошо, что на ней такая крепкая кольчуга. Не одну меру злата отсыпала купцам заезжим, но не зря, не зря…
А вот Ольге повезло меньше. И как так получилось?
- Олюшка!! – Закричала Вихрица, видя как падает поленица. Верная подруга и почти сестра…
- Ах, вы, твари! – Прошипела Насто, вскакивая в седло. – Я ведь не прощу!
И всё быстро-быстро.
А в полоне – тоже шевеленье: ох, и долго ждал желтобородый этого момента. Ну, теперь держись! Напряглись на руках стальные мускулы, сызмальства сохой да топором орудовать приученные, затрещала та витая веревочка, затрещала, натянулась, да и лопнула!
Тот, кто в Ольгу стрелял, хорошо целился, бо не в бешенной скачке мчал, а тут, рядом вместе с ранеными, да с товаром (пленными, бишь) остался: надо же кому-то сторожить. Вот к нему-то и крался освобожденный так внезапно Байязед. Да только хромой его первым приметил и крикнул:
- Хэй, Кугут!
Кугут резко обернулся, но Байязед также резко дернул его за ногу, Кугут рухнул, оба покатились по земле.
А хромой получил по бритой голове кулаком-кувалдой желтобородого, освобожденья которого не заметил.
Байязед железной хваткой вцепился в горло степняка, левой рукой пытаясь отвести от себя его кривой кинжал. Так они и катались в жухлой траве, пока полузадушенный Кугут не отцепил своих пальцев от руки, сжимавшей его горло, и не ударил Байязеда в грудь, туда, где алела еще не зажившая рана, та из-за которой его, беспамятного, и взяли тогда в плен.
Боль, как змея, пронзила тело сына бея, звоном зурны отдалась в ушах, он ослабил хватку, в каких-то багровых кругах видя перед собой искаженное злобной усмешкой лицо Кугута… Но тут какая-то неведомая сила оторвала степняка от земли и уронила в шагах шести отсюда. Больше Кугут не встал.
- Ты как, Баженко? – Спросил желтобородый Микула.
- Хорошо, - ответил пытающийся подняться Байязед; боль по-прежнему не утихала.
- Ну, ты тут полежи пока, а я на подмогу, - пробасил молодой селянин, хватая под уздцы кугутова жеребца, меч хромого уже был при нем.
- Ну, уж нет, - с трудом выдохнул брат Динары.
А Селянинович уже мчался туда, где кипела схватка, странная и на его и на чей другой взгляд. Шагах в двадцати от кургана пятеро степняков, мешая друг другу, атаковали…э-э…скорее подверглись атаке одного(!) закованного с ног до головы в сверкающую сталь витязя в алом плаще и с золотой личиной. Один степной гость уже лежал, пронзенный копьем, его конь мчался без оглядки куда-то в бескрайние просторы, а еще четверо кожанодоспешных летели вверх по злополучному холму. Микула бросился на выручку отчаянному витязю в тот самый момент, когда от его удара пал еще один степняк, он уклонился от второго, а третий все-таки достал его, да еще в лицо. Вернее, в маску. Ну, держись, золотоликий! Четвертого уж Микула сшиб со всего размаху.
- Ну, что? Теперь-то силы сравнялись!
А сверху вокруг двое вылетели из седел – поленицы били в упор, а луки-то тугие.
Ну, вот и сравнялись: там – двое на двое, здесь – трое на двое. Это уже пустяки.
…А добить лежащего на земле Байязеда брёл очередной колченог (ужели в этом племени все такие?), тот, что был ранен в плечо еще Ольгой. Подкрался, наклонился, замахнулся немалым ножом и…
Байязед, лежавший полуприкрыв глаза, вдруг вздёрнул вверх сжатую в кулак правую руку. Удар пришелся четко в челюсть. А на руке под перчаткой носил беев сын четыре червонных перстня – два с рубинами, один со смарагдом и один с алмазом, коий считался камнем храбрых и чистых сердцем. В итоге полуденник не досчитался сразу пары зубов. Байязеду наконец удалось встать, враг попытался проделать то же самое, но не успел: Байязед поднял с земли чуть не убивший его нож и, не мешкая, всадил его в горло степняку.
- Собака!
А потом, шатаясь, пошел освобождать остальных пленных.
Бой закончился.
Микула оказался лицом к лицу с витязем в красном плаще. Вернее, не прямо к лицу, а к слегка погнутой золоченой личине, которой рука мастера придала черты насмехающегося божества. Хрупким по сравнению с ним был витязь, да и в плечах даже Баженки меньше. (Или нет?) И с чего же это он так славно дрался?
Личина, равнодушно глянув на Микулу, осмотрела поле боя, ловко склонилась, отерла меч об одежду одного из павших, вложила его в ножны и медленно, будто не решаясь, направила коня вверх по склону холма.
Микула нагнал витязя:
- Эй, подожди! Ты что ли здесь главный будешь?
- Я, - глухо ответила маска.
- А зачем полон отбил? – Насторожился селянин, задав мучивший его вопрос.
- Просто так.
У Микулы отлегло от сердца.
- Ну, даёшь… Хоть личину подыми, буду знать кому спасибо говорить.
- А зачем? – Вдруг встрепенулся витязь. Микула не понял, это о спасибо или о маске. – Я ведь жалею уже.
Значит, о спасибо.
- В битве кого потерял? – Догадался желтобородый. – Так ведь на то она и битва.
- Она была мне как сестра! Мне все сестры! И я не этим, - витязь указал на лежавших степняков, - я себе не прощу! – Пришпорил коня и оказался на вершине кургана.
«Так они что, поленицы?!» - Замер, как вкопанный, Микула.
Динара и Вихрица, обе невредимые, стояли у тела Ольги, распростертого на буром плаще. Они положили ей сверху меч и скрестили на рукояти ее руки. Вихрица плакала, Динара, опустив глаза, молчала: если бы не ее желание помочь брату, возможно, Ольга была бы еще жива.
Насто спешилась.
- Прости меня! – Упала перед ней на колени Динара.
- За что? – Удивилась та. – Мой приказ, моя и вина. Не уберегла Ольгу.
- Вы людей освободили, а она ведь тоже за это стояла, - вмешался подъехавший Микула, он был сильно удивлен, что вступивших в бой против почти двух дюжин было всего четверо, теперь – трое. – И люди эти вам, и ей, спасибо скажут.
«Жаль, что это ее не оживит», - подумала Насто, но дело и впрямь было доброе…
…Не хотелось им тело подруги земле предавать, не верилось, что всё – она уже мертвая…
- Идите стрелы собирать, - сказала Насто, - а Ольгу потом…похороним. И уйдем с места этого.
Вихрица кивнула. Динара поцеловала еще теплый лоб Оленьки, вскочила и бросилась вниз.
- Байязед!!!
Освобожденный от веревок полон меж тем не спешил двигаться с места. Да и куда то? Лишь мужчины, кто мог, ловили разбредающихся по полю степняковых коней: пригодятся.
- Динара? – Обернулся черноволосый, держа руку у груди.
Она бежала к нему, не чувствуя тяжести кольчуги и островерхого шлема. Она не видела брата уже несколько долгих лет, с того самого момента как ее выкрали из отчего дома, пока Байязед и отец ходили с караваном в страну древних храмов. Ее продали тогда толстому Баруху, но довезти до его богатого дома не успели: ей удалось сбежать. И то, что она выжила в Степи и попала, полумертвая, к поленицам, можно было назвать чудом. И вот теперь к поленицам попал и ее брат.
- Байязед! – Она кинулась в его объятья, чуть не повалив с ног.
- О, Всемогущий! Динара… Я верил, что ты жива, я вспоминал тебя в каждой пятикратной молитве… Мы искали тебя, но никто не мог сказать, где ты…
Они стояли так еще долго, что-то рассказывали друг другу, и было непонятно кто кого держит в руках.
Вихрица молча собирала стрелы: и свои и Динаркины, и Насто … и Ольги.
Княгиня говорила с селянином, хотя ей вовсе не хотелось говорить.
- Вы свободны теперь. Куда людей поведешь?
- Я?
- Ну, так ведь по виду ты у них главный.
- Ну, над своими – я, да их всего десять. А над остальными – Баженка главный будет. Они без него шагу не ступят, наверное. И девки тоже из его страны будут.
- Кто такой этот Баженка?
- Да боярин ихний, смелый мальчишка.
Байязед был всего двумя годами моложе Микулы, но на его фоне смотрелся и впрямь почти отроком. Не каждому же таким медведем быть!
- Покажи его.
- А вон, бледный такой, с твоей…э…соратницей милуется.
Насто повернулась в указанную сторону.
- А они похожи, - прибавил Микула. – Говорил он, сестра у него была когда-то, да пропала. Видно это и есть она, потому как ни про невесту, ни про жену, тем более такую, что мужиков бьёт, он не сказывал.
Насто вздохнула, так вот значит в чем дело, она, видать, сразу его заприметила, потому и глядела так умоляюще.
- Личину сними, дышать легче станет. Да и я тебе в лицо спасибо еще не сказал.
Насто подняла вверх прогнутую маску (надо будет починить) и подумала, не сломал ли ей тот шустрый степняк нос, прежде чем она его навсегда успокоила. Дышать действительно стало свободнее.
- Ну, говори.
- Спасибо, поленица, - сказал Микула, вглядываясь в красивое женское лицо.
Нос сломан не был, только из левой ноздри к уголку рта и по подбородку стекал, засыхая, алый ручеек.
- Считай, сказал.
- Я думал, то, что поленицы хорошо дерутся – выдумки.
- Некоторые думают, что поленицы – выдумка.
- Теперь понял, ошибаются.
- И ладно. Кто вас-то взял, да где? И есть ли еще по близости силы какие? И чьи?
- Нету. На все полторы седмицы пути нету. А уж там, где нас взяли - полно.
- Таких вот? – Она указала на трупы.
- Нет, похожих. Эти то, видать, рабами торговцы – караванщики. Они случайно подвернулись, когда мой отряд попал в ловушку, там, далеко, у кромки леса. Кто нас полонил – больно жадный был, вот и продал. А вообще они пленных редко берут. Раненых тут же добивают. Это нам повезло.
Насто подумала, что она бы плен везеньем не посчитала, но предпочла промолчать.
- А вообще мы их долго своими вылазками тревожили. Чтоб неповадно было наши хаты жечь! Уроды! Или, как Баженка говорит, «дети шакала». Более подходяще и не выговоришь.
- А Баженка этот твой как сюда попал?
- А вот так. Напали на страну откуда он родом те же поганцы, что и на мою, хотя расстоянье между нами – тьма и тьма шагать. Я мыслю, что это оттого, что либо у поганцев войско совсем бессчетное, по всей степи растянутое, либо оттого, что на их сторону какой-нибудь отряд тех же поганцев и напал.
- Не большой и не малый, типа разведки боем, так?
- Ага. А отчина то Баженкина как раз на приграничье со Степью лежит. Дальше, говорит он, города большие есть, где их князь живет, а еще дальше - пустыни, а еще дальше – страна древних храмов каких-то, где все звери огромные. Но это он врет, наверное.
- Много знает твой Баженка, хотя и молод.
«Можно подумать, что ты больно старая», - подумал Микула, но произнес:
- Да, много. Его отец в той стране – знатный боярин, а торговых дел не гнушался. И его за собой таскал с детских лет. А теперь-то нет отца его: в тот вечер, как поганцы напали, его, говорит, чуть ли не первым, говорит, убили. И жен его, окромя самых молодых. А Баженка тогда с охоты вернулся, видит, терем горит. Он – в бой, его люди – за ним, а остатки отцова войска, что без предводителя чуть не сдались, его увидав, встрепенулись и тоже – биться. Он двоих людей князя предупредить отправил, а сам дрался, пока мог. Как в плен его брали – не помнит. Добрались ли те двое до князя – не знает. Шибко ему досталось. Да и люди его – ни одного без царапины нет. Видно, хорошо дрались…. Как к караванщику попал – не помнит, говорит, всё как в тумане было… Ну, а нас подцепили, когда эти уже связанные шли… Кстати, из всех черногривых только Баженка по-нашему, по-людски, говорить может. Наверное, поэтому мы с ним и сдружились.
- А, может, потому, что на одной веревке шли?
- Может, - горько усмехнулся Микула.
- Ладно, я обидеть не хотела. Ты скажи лучше, что теперь делать собираешься? Куда подашься?
- А не знаю… Коней возьмем, да и на север пробираться станем, к родным местам… Да только чую я, что уж совсем неладно там… А и как там моя матушка?
- Как там твоя матушка – не знаю. А вот, то, что неладно там – это верно. Грядет великая битва, так сказывают. И мы, я думаю, в ней не последние участники.
Насто посмотрела себе под ноги, потом – вдаль, потом – в лицо Микулы.
- Сомневаюсь, что вы со своими людьми вот так с ходу до родных мест доберетесь: степняков наших поразували, да лошади всё равно не у всех есть, к тому же у тебя половина людей ранены.
- Больше половины.
- Так вот… Я своих девушек завтра же домой отпущу. Хватит. Дальше сама поеду. А вы с ними ступайте. До моего города всё ближе, места там всем хватит. И рады, думаю, будут. Заодно подлечитесь… А там, посмотрим: моя дружина скоро в поход выступит. Чую, против ваших же поганцев…
- Не наших!
- Я имела в виду тех, что и ваши избы жгли и Баженкины, как ты его зовешь. Поэтому, думаю, отказываться в бою поучаствовать ты не станешь.
- Еще бы!
- И твои люди – с тобой.
- А то как же! Да и Баженка отомстить за отца рад будет, разумею. Только б по дороге не помер.
- А что, может?
- А ты смотри.
Насто глянула вниз, где только что стояли, обнявшись, Динара и Байязед. Теперь он лежал, а она стояла перед ним на коленях и гладила по голове.
- Нет, не надо. Мне мертвой Ольги сверх меры достаточно. Вдвойне пора отпустить. Надеюсь, Динара о нем позаботиться сумеет.
- И я так думаю… Так значит ту удалую девицу Динарой звать? А вторую?
- Вихрица.
- Ох и имя, словно ветер в ушах просвистел… А меня Микулой звать, - селянин протянул ей огромную руку.
- Насто, правительница Вантит, - ответила поленица, протягивая в ответ свою.
Подошла Вихрица, подавая собранные стрелы, с легким интересом взглянула на желтобородого гиганта, пожимающего руку ее княгине. Руки разжались. Насто взяла свои стрелы.
- Ты чуть не убила пленного.
- Значит, промахнулась. Позови Динару, Вихрица. Солнце садится… Будем Ольгу хоронить.
Мечи не лопаты, но именно степняковыми мечами и их же шлемами выкопали они для ратницы глубокую могилу в того самого высокого холма, откуда днем все четверо отстреливали конных.
- Прощай, подруга. Прощай, сестра. Знай, что мы тебя никогда не забудем. Ты там, куда уходят достойные. И еще у нас в сердце. Навсегда.
И засыпали ее, когда скрылась последняя ярко-красная часть вечернего солнца. Остальных погребать не стали – не достойны. Пусть клюют их птицы и терзают волки.
Отошли как можно дальше и, когда стало совсем темно, устроились на ночлег.
У Насто был небольшой походный шатер из на диво крепкой фризской ткани зеленовато-золотистого цвета. Еще вчера они сидели там вчетвером: тесно, но зато не холодно, ведь костер Насто разжигать не разрешала. А потом первой дежурила Ольга. А теперь Ольги не стало. Почему так?
Сегодня она тоже не разрешила жечь костры (мало ли?), но свое одеяло и Ольгино отдала женщинам и детям. Всё не так прохладно будет. Дежурил Микула. А в шатре их все равно было четверо: метался в бреду, притащенный Динаркой, Байязед. Насто разрешила. И почему?
- Успокой его, я тоже спать хочу.
- Как? – Умоляюще и виновато посмотрела Динара.
Насто стало немного стыдно. Она порылась в дорожной сумке и вынула небольшой вырезанный из куска мягкого камня пузырек.
- Вот этим, - сказала она, добавляя пару капель настоя в чашку воды, что держала Динара. – Может, поможет.
- Спасибо, - прошептала девушка, кланяясь чуть ли не до пола.
Байязед и впрямь успокоился. Слышался храп мужчин, отошедших ко сну.
- Послушайте меня, - тихо сказала Насто, - завтра вы пойдете в одну сторону, а я в другую. Вы – домой со всеми этими людьми. И смотрите, будьте осторожны. Всё теперь, боя старайтесь избегать. Он у вас еще будет. И, думается, не один. До Вантит доберетесь – с Крутославой в срок выйдете в поход. Из тех, кто здесь, кто пожелает – возьмете. Всех, люди понадобятся. И оружием снабдите. Ясно? А я дальше одна пойду.
- Но как?
- Как обычно. Есть дело, и оно не сделано. Пока. И кроме меня, его вряд ли кто сделает. Это понятно?
- Нет, - отозвалась Вихрица.
- Что не понятно?
- Что за дело? И почему нам знать не положено?
- Потому, что я так считаю. Или вы хотите мои приказы обсуждать? Да еще в походе?
- Нет, но…
- Вот и хорошо. Ложитесь спать.
- Но, Насто, - не унималась Вихрица, переходя на вольный тон, - приказы то мы выполняем, но обычно ты объясняла, за что сражаться, быть или умирать.
- А то сами не догадывались?
- И догадывались и обсуждали, помнишь?
- Помню. Но если я что-то решала делать сама, от меня, к счастью, редко требовали объяснений.
- Но сейчас не тот случай. Одному в степи не выжить.
- Насколько я помню, Динара выжила, так?
- Так, - тихо ответила та. – Но я не хочу, чтобы…
Она запнулась и, Насто была уверена, опять опустила глаза.
- Ладно. Всё равно надо. И всё равно я решила. И всё равно никто другой не сделает. Так что давайте прекратим ненужный разговор. Куда как полезнее хорошо поспать, если представляется такая возможность. Спокойной ночи.
Она с головой накрылась своим кое-где продырявленным плащом и от души пожелала, чтобы ее перестали терзать. Вихрица обреченно вздохнула.
- Ну и щур с тобой!
- И тебе того же.
- А я желаю, чтобы тебе удалось всё, что ты задумала, княгиня, - тихо сказала Динара.
Больше до утра они не разговаривали. И утром тоже.
Она решила, что проснется раньше их и проснулась. Подняла заранее собранную сумку и тихо вышла. Палатка пусть у них останется, может, в следующую ночь додумаются положить туда раненых и детей. Осмотрела лагерь: спящие мужчины и женщины, стреноженные кони… И кто мог знать, что всё так обернется? Выставленный после себя Микулой часовой молча ей поклонился. Она кивнула ему, шепотом позвала своего огненного жеребца, тот, почувствовав хозяйку, радостно заржал. Насто примостила у седла сумку с провизией, водой и тем, что еще могло пригодиться, еще раз пожалела как и о палатке, так и о теплом одеяле под которым, укрывшись, мирно спали женщины и прижавшиеся к ним дети. Вздохнула, оседлала Огонька и пустила прочь, туда, куда звал браслет Магуры. Что-то подсказывало ей, что обиталище Святогора уже близко…
Впрочем, совсем не так близко, как казалось. Вот уже и день клонился к концу, а никакого намека на гору все еще не было. Днем Насто позволила себе отдохнуть больше обычного: во-первых, она еще как следует не отошла от вчерашнего боя, во-вторых, с ней теперь никого не было и это было хорошо – не надо ни за кого отвечать, не за кого беспокоиться – только за себя. А для этого у нее были: тугой лук, полный колчан, острый меч, тонкий кинжал, добрый конь, да свое уменье, на которое она, спасибо отцу, да Магуре, еще никогда не жаловалась. И вокруг нее не было никого о ком нужно думать и заботиться. Вот и хорошо.
Впрочем, так ли ни о ком она не думала? Если так, то на кой лад ей сдался этот путь и помощь Святогора, коий общительностью и добротой особой, судя по легендам, не очень отличался. Да и вообще, всё тогда на кой?!
Нет, такого, чтобы она думала просто о себе еще не бывало. А если когда и бывало, то недолго и всё равно не получалось. И радоваться этому или печалиться, она не знала. Просто было так.
После отдыха она продолжила путь, и вот остатки дня медленно догорали. Куда ни глянь, всюду простиралась Великая Степь без конца и края. И, главное, теперь абсолютно ровная (ох, и далеко же видно ее теперь!) даже холмы – курганы – остались где-то позади. Ну и где здесь укрыться? Где найти место для ночлега? Насто надоело ехать, она спешилась и, намотав поводья на руку, пошла дальше, повинуясь зову металла. Под ногами негромко хрустела высохшая за лето трава. Скоро начнутся дожди и всё здесь превратится в сплошную вязкую слякоть. Хвала богам, ливня пока не намечалось. Не было даже ветра. Но к ночи станет гораздо холодней, понимая это, она тяжко вздохнула и зябко передернула плечами. Ну да ладно, как-нибудь переживем. Не впервой. Она, если надо, могла переносить любые неудобства и тяготы пути, но комфорт и удобства все-таки любила. А особенно хороший отдых после похода, горячую ванну (можно баню) и чистую одежду, но до этого, похоже, было еще очень далеко.
Почти стемнело, зажглись первые звезды, и всплыл бледный полумесяц. Вокруг по-прежнему никого не было, кроме бесконечного Одиночества. Такого, которое делает тебя маленьким и незаметным и ненужным никому, хотя все еще хочется думать: «А вдруг…». Но хорошего «вдруг», увы, не бывает.
Под сапогом что-то хрустнуло и уж явно не сухой стебель. Насто нагнулась посмотреть. Это была кость. Человеческая. А вот и другие ребра и пробитый череп – всё полузасыпало землей. Дальше – тоже, она пригляделась – еще один скелет, и еще. И еще. Всюду кости. Задумавшись, она и не заметила, как сюда попала. Просто шла туда, куда указывал молчаливый проводник. Он и сейчас продолжал указывать, ничему не смущаясь. Насто тоже не смутилась и не испугалась. Мало ли? Когда-то две рати сошлись здесь и полегли. Бояться надо живых. Подумала было она и тут же сама себе усмехнулась: а не из-за таких же мертвых шла она теперь к Святогору, потому что обыкновенные живые справиться не сумели? А вдруг из-за таких? И в душу медленно-медленно начал вкрадываться черный страх. Впрочем, влезть и утвердиться там окончательно он не успел. Не из-за таких, оборвала его Насто. То были предки невров, откуда-то знала она. А здесь лежат явно не они: во-первых, невры никогда так далеко не забирались, во-вторых, оружие этих явно иное, гораздо более совершенное, его красоту все еще было видно, несмотря на ржавчину, время и землю. Короткие, в руку, мечи и длинные с навершием вырезанным из камня, однолезвийные топоры с богатой насечкой, тяжелые наконечники медленно истлевающих копий, чешуйчатые панцири: ржавые железные и (вот невидаль!) костяные. Лежали и кости коней: когда-то начищенные налобники их уже не блестели, землею присыпаны иссохшие сёдла, из пустых глазниц прорастает трава… Кто вы? Когда вы умерли? За что воевали? Видно, давно. Но такую битву должны были запомнить. Кто-то должен был рассказать потомкам, кто-то должен был сложить песнь. Насто не знала ни одной легенды, связанной с этим местом. Но, может быть, кто-нибудь другой всё-таки знал? Или не знал? И весть не донес ни один вестник. Потому что ни один воин не выжил. И потому то вы и лежите здесь непогребенные. Уже много-много лет.… А может на вас проклятие какого-то древнего рода? И поэтому никто не свершил над вами обряд? Тогда скоро придут злые на свою судьбу призраки – ваши души… Что-то мне расхотелось здесь ночевать.
Вот и стемнело, а поле, усеянное костями и доспехами, всё не кончалось. Насто по-прежнему шла пешком, а не мчалась прочь с этого печального (и, возможно, проклятого) места. Она иногда наклонялась, рассматривая диковинное оружие, касалась рукой холодных и гладких, маслянисто блестевших в лунном свете каменных наверший древних мечей, ушедших обоюдоострым лезвием куда-то под доспех, как в последние ножны, оборвав навсегда стук чьего-то без сомнения храброго сердца. Насто не испытывала, как должно бы, как большинство людей, суеверного страха, да и конь, за версту чующий нечисть, был очень спокоен, просто шел за хозяйкой. Она испытывала что-то другое – какой-то внутренний трепет, благоговение – то ли восторг, то ли вопрос. А, возможно, скорее, множество вопросов сразу. А еще ей казалось, что, коснувшись рукояти, панциря или чьей-то кости, она слышит и видит, как это было тогда. Как с шумом и свистом сшиблись две могучие рати, как ржали взмыленные кони, как ругались и славили всадники, как дрожала земля, политая кровью, как взлетала пыль почти до небес. Как пали они, уже молча, истребив друг друга до единого. И, странное дело, пощады никто тогда не просил. Ни те, что пришли с востока (она почему-то знала, что именно с востока), ни те, что их встретили здесь.
А почему все-таки с восхода? Почему, как и те, что идут сейчас? Неужели так всегда было? Всегда бывает? И будет ли после нас?
И правда ли это так, а не просто полет ее мысли?
Нет, нет, она все же видит эти народы, но вот только что она знает о них?
Степь молчала. Молчали и кости.
Ох, и что еще будет!
Так, медленным шагом, она пересекла поле мертвых, не встретив ни одного призрака. Впрочем, не очень то и хотелось, хвала богам! Потом оглянулась на них в последний раз и вежливо попрощалась. Уж она то о них будет помнить. И как-нибудь на досуге, если до того не убьют, посмотрит в древние книги, чтобы отыскать имена тех народов, которые когда-то встретились здесь. А оружие она нарисует (это она умеет, да и память у нее хорошая), а место нанесет на свою карту. Зачем? Она бы не смогла сразу ясно объяснить. Но ей самой это было и так понятно. Чтобы помнили. Чтобы знали.
Было уже далеко за полночь, когда она, наконец, остановилась на ночлег (прямо посреди степи, не боясь и ничего не ожидая), расседлала Огонька, укрылась плащом и заснула. Причем сразу, чего не бывало с ней уже давно. Она проснется рано утром, потому что так надо, а если надо, то она умела. Ну а пока ей снились яркие сны, а в них всё те же, виденные только что, бьющиеся друг с другом люди. Но во главе одной рати почему-то была ее Ольга, а во главе другой – некто в черно-фиолетовом, как сама ночь, плаще…
А утром, ранним утром, проснувшись от холода, она вдруг увидела Гору. И, причем, совсем близко. Как же так получилось, что она ее вчера вечером не рассмотрела?! Ведь так не бывает!
Странная гора, странные дела, странное место. В том, что это то самое место, сомневаться не приходилось: наруч, казалось, жал даже сильнее, и тянул в ту сторону всё настойчивее.
«Ну вот, значит, и приехали… Почти…» - она вытащила из сумки карту, развернула, достала свинцовое, оправленное в дерево стило (заморская диковина) и отметила на карте примерное местоположение Святой горы и пройденного вчера Мёртвого поля. Потом спрятала все обратно, достала кусок вяленного мяса, ржаной сухарь, перекусила, запила водой из кожаной фляги, поднялась, оседлала Огонька и двинулась в путь.
2
Становище кочевников было воистину огромно: всюду за рекой, куда ни кинь взгляд, раскинулись в беспорядке шатры всех цветов, мастей и размеров, выдавая богатство, бедность, знатность, обыденность своих владельцев. У шатров вздымали пыль и подъедали последние былинки табуны низкорослых, но по-своему выносливых коней всех оттенков рыжего цвета. Чуть попозже появились быки, загромоздили пространство тяжелые четырехколесные повозки с поклажей. Множество народу сотрясало воздух несмолкаемым гомоном голосов. Вот тогда и начинаешь понимать, что такое тьма. Это когда слишком много. Зрелище не то что внушало опасения, оно мозолило глаза, мешало, загрязняло, портило окружающие красоты. Его тут не должно быть. И чего это им дома не сиделось? И был ли у них дом? И, вообще, зачем они сюда понавалились?
Чернокнижник? Таинственный враг, застрявший где-то во вселенском Нигде. Неужели это только повинуясь его слову?! Каково же должно быть тогда оно, это слово? Какова воля и сила?
О, боги! Взгляните сюда, узрите и вмешайтесь! Потому что мы не знаем, хватит ли у нас сил…
Но еще сильнее это впечатляло после захода солнца, когда распускала свои крылья Владычица Ночь. Тогда становище почти одновременно зажигало тысячи костров, больших и малых, и языки пламени лизали черную пустоту, переходя постепенно там, вдалеке, в мерцание ярких степных звезд. И пространство вокруг казалось сплошным неразделенным океаном, в котором царило неоправданное ожидание тишины... Неоправданное, когда вспоминаешь, что было днем, и чем это должно закончиться. Тогда и понимаешь, что этой тишины и быть не могло: по-прежнему ржали кони, по-прежнему переговаривались люди, лишь, может быть, не так много и громко как днем. По-прежнему шумел камышами ветер, но кто бы мог теперь поклясться, что это не проделки хмарников, служащих тоже ему.
Боги, ну почему так? Неужели вам и правда не до чего нет дела?
А нет, так и тлен с вами! Будем надеяться на себя.
Больше не на кого.
- Слушай, Всеславич, а тебе не кажется, что река то пообмелела, а? – Спросил Хорив, когда они в очередное утро выехали посмотреть, как там обстоят дела у противника. Дела обстояли как обычно: опять коптили небо дымом от множества кострищ, опять пожирали мясо, запивая кислым молоком из кожаных бурдюков, опять точили оружие и ожидали чего-то. Вот только широкая давеча река сегодня, похоже, отошла от берегов на два локтя: след мокрой каемкой был виден и там и тут, да еще кое-где стали проглядывать буроватые макушки густых подводных кустов. А Волхв точно помнил, что вчера еще этого не было, да и в это время года и быть не могло (и при ветре не в ту сторону – тоже).
- И как это объяснить?
- Сам не знаю.
- Ты, Волхв, и не знаешь? Да ну! – То ли поразился, то ли пошутил добродушный Хорив.
- А вот сейчас полечу и узнаю, - ответствовал Всеславич, перекладывая поводья.
- И думать не смей! – Схватил его за руку друг. – Улететь – улетишь, пристрелят – кто войском командовать станет?
- А ты на что? – Усмехнулся Волхв.
- Между прочим, - разжал пальцы Хорив, - я тут не в игрушки играю. Я серьезно говорю. Хочешь что разузнать – людей верных, да обученных (лазутчиков, бишь) пошли, а сам не рискуй понапрасну. Еще пригодишься.
- На что, интересно? – Отшутился Всеславич. – Но они там тоже не дураки, полагаю. Чужих людей сразу заметят… А вот птицу…
- Тоже заметят.
- Да, - согласился все-таки чародей, припоминая пословицу о дважды наступившем на одни грабли. – И всё же интересно, что и как они там делают и почему нам отсюда не видно.
Берег Приграничной реки был пологим с запада, где в нескольких поприщах уже начиналось желтеющее редколесье, и с востока, где до самого горизонта простиралась Великая Степь. И здесь и там к берегу стягивались немалые рати, но на расстояние полета стрелы никто подходить пока не спешил. Незачем. Волхвовы и Хоривовы люди стояли на самой границе редколесья. Часть шатров пряталась за деревьями: всех своих сил они открывать не хотели. Иное дело кочевники, заполняющие собой местами неровное, но всюду открытое пространство. Вроде и не спрячешься, да, впрочем, они и так числом, верно, напугать хотели. И основанья для того у них, без сомненья, были.
Другое дело, что терять это зримое численное преимущество, переправляясь вплавь через реку, почти беззащитными под обстрелом волхвовых стрелков, они явно не хотели. Потому и хитрили. И здесь Волхв видел для них два пути, но для проверки обоих требовалось время (правильность первой догадки выяснилась бы непосредственно в день битвы, правильность второй – пожалуй, на следующий после сегодняшнего день). Первый путь степняков – заставить хмарников вызвать в день переправы над рекой клубы тумана. Правда в этом случае Волхв все равно бы выставил своих лучников, даже если бы пришлось стрелять в молоко.
Второй путь – не много, ни мало – отвести русло реки, освобождая себе место. Сложно, но, имея такое количество людей, вполне осуществимо в реальные сроки. И, судя по всему, они именно этим и занимались.
Такими соображениями Волхв тут же, у берега, поделился с Хоривом. И первой реакцией на них у дородного князя была отвисшая челюсть, а затем поток отборных ругательств.
- Ритуальная магия слов? – Холодно осведомился Волхв, когда тот закончил тираду. – Я не очень то верю, что помогает, но если тебе от этого легче…
- Да заткнись ты, - в сердцах послал его Хорив. – Что же нам теперь делать?
- Ждать.
- Ждать? Чего? Пока они не полезут сюда как муравьи?
- Ну, рано или поздно это все равно случилось бы. Так зачем откладывать?
- Может, хоть отряд вверх по реке послать, вызнать, где там они роют, да поотстреливать?
- Я думаю, что это место не так уж и далеко. Меж теми,- он указал рукой, - оврагами, я полагаю… Не очень мне хочется отсылать туда людей, друг Хорив. Каждый и здесь на пересчете: что передают братья-волки, и сам знаешь. Но в твоих словах тоже доля правды есть. Такое нельзя просто так безнаказанным оставить.
Отряд был послан. И сперва шел чередою леса, чтобы напасть на занятых делом степняков внезапно.
Но река все равно очень быстро мелела. Это видели и невооруженным глазом.
Этому даже радовались. И не только по ту сторону.
3
Насто стояла перед врытым в землю и покрытым лишайником камнем. Был полдень, солнце стояло совсем высоко, и потому камень почти не отбрасывал тени, зато на нем, как раз с той стороны, с которой подъехала поленица, была выбита надпись на древнем, но понятном ей языке. Когда-то давно отец, а потом подруги некоторые, да знакомые всё удивлялись, ну зачем она так много читает, много учит – голову всякой ерундой забивает, глаза портит, постигает то, что ненужно и наверняка не пригодится. Она не обращала на это внимания или просто говорила – интересно. Знания не могут быть бесполезными. Время от времени она это подтверждала.
Насто спешилась, чтобы лучше рассмотреть. Потертая временем, надпись была не очень длинной, она перевела ее с ходу: «Направо пойдешь – сам пропадешь, налево пойдешь – коня потеряешь, но сам жить останешься, прямо пойдешь – и жизнь и коня потеряешь». « «Подумай и возвращайся, путник», - следовало бы приписать», - подумала Насто и поехала прямо.
Нет, в самом деле, глупая надпись. Ведь если ей следовать, то остается только путь - назад: вправо – сразу отпадает, влево – пешему в дикой степи не выжить, прямо – вдвойне нельзя… И надо же было кому-то стараться, вытесывать!
Не то чтобы надпись ее совершенно не пугала, наоборот, заставила чаще по сторонам оглядываться, но только и всего. А что еще оставалось? Гора Святогора лежала как раз прямо. Но вокруг ничего подозрительного не наблюдалось, ни следов великана, ни чего-нибудь похожего на присутствие какого-либо живого существа. Или неживого.
Она подъезжала все ближе: голая степь сменилась кустарником, кустарник – редко растущими деревьями, пронзительно яркий свет полудня – мягким червонным золотом заходящего солнца. И еще появился какой-то странный звук, похожий то ли на рычание зверя, то ли на журчание горной речки, да листья деревьев колыхались, хотя ветра вроде бы не было. Насто вынула меч из ножен и облокотилась на луку седла, прищурилась, настороженно озираясь. Никого. Коня не сдерживала, он шел шагом. Ни птицы, ни зверя. Звук делался громче.
Еще громче. Проехав между двумя деревьями, смешавшими свои густые кроны так, что ей пришлось раздвинуть локтем руки, сжимающей меч, ветви, нависшие над лицом, она очутилась на широкой поляне, местами усеянной камнями, сорвавшимися с горы. Здесь она и остановилась как вкопанная. Потому что поняла, что звук, который она слышала – это храп, в прямом смысле слова - богатырский, это от него шевелились листья на деревьях, хотя ветра здесь не было. И тот, кто издавал и продолжал издавать этот храп находился совсем рядом. Он лежал на боку у подножья горы, положив под шею исполинскую ладонь и опираясь головой на огромный, вросший в землю мешок, «сотканный» из толстенных веревок. «Та самая «сума переметная»», - догадалась Насто, и ей сделалось жутко. В эту суму можно было положить и ее саму вместе с конем, и ее палатку в разобранном виде, и ее подружек вместе с лошадьми и амуницией, и недавнего друга Микулу с половиной его полона.
Из прорех в мешке струилась земля (или он ею сверху был присыпан?), а рядом почва была плотно утрамбована, утоптана ногами этого гиганта, обутыми в неохватные сапоги… Кто и как тебя обувал, одевал, Святогорушка? Кто родил тебя? И чем ты (о, боги!) кормишься?
Да и как мне тебя разбудить? Да и надо ли? И склонить тебя на дело как?
Так она и стояла на одном и том же месте, думая, что предпринять и чем это может закончиться. Беспокойство всадницы передалось и коню: он фыркал, подергивал ушами и переступал с ноги на ногу.
Святогор вдруг перевернулся с боку на спину, задел рукой попавшуюся рядом березку, не заметив и отломив ей половину начинающей желтеть верхушки. Положил огромную ручищу себе на мерно вздымавшуюся грудь. Вторую руку в раздолье откинул и она смачно шмякнулась о гору. Раздался скрежет, затем треск: рука опустилась на нехорошо стоявший камень, размером поболе Насто, камень вывернулся из державшей его изъеденной ветром породы и обрушился вниз, увлекая за собою еще ряд более мелких булыжников. Весь камнепад посыпался на левый бок Святогора. Это его разбудило. Он сел, сонно потирая глаза.
- Что такое? Кто лягается, спать мешает? – Пробасил богатырь.
Конь Насто непроизвольно попятился. Богатырь обвёл взглядом поляну:
- Что ли ты?
Насто пожалела, что в дороге не надела шлем (может, он не заметит, как у нее волосы на затылке шевелятся).
- Может, я.
Святогор посмотрел на нее, удивленно подняв бровь (видно, думал, как ей это удалось).
- Ну, говори, почто спать помешал…ла? Али жить надоело?
- Дело у меня к тебе есть, Святогорушко.
- А мне какое дело до твоего дела?
- Так, может, оно у нас общее.
- С чего? Мне, знаешь, ли, и тут хорошо. И дело мое тоже тут, - указал он на суму, вставая. А как он встал, Насто сразу поняла, что она ему (вместе с конем своим) как раз по колено, ну, может, чуточку повыше (или ниже?). Аж, дыхание перехватило: вот раздавит ее и мокрого места не останется. И поминай, как звали!
- Большое, я вижу, у тебя дело, - понимающе кивнула Насто, наблюдая, как он, собрав в кулак широченную лямку сумы, пытается оторвать ее от земли, как напрягаются его горообразные мускулы, и как по-прежнему не расстается с землей переметная сума.
- Э-эх! – В сердцах вскричал Святогор, ударяя с размаху по торчавшему рядом клену. Земля затряслась, с горы слетела еще пара внушительных обломков, раскидистый клен превратился в покореженный пенек и кучу щепко-веток.
«Вот это силища!» - поразилась Насто.
- И будто держит ее кто! – Пожаловался обиженный богатырь, покосившись на злосчастную суму. – А ведь кабы я тяги нашел, так я бы всю землю поднял!
И она не была склонна ему не верить, а в голову почему-то пришло, что она когда-то читала, что давным-давно жил какой-то мудрый грек, который говорил примерно то же самое: «Дайте мне шест и точку опоры, и я переверну мир», кажется. Интересно, зачем людям такие цели? Вряд ли тот грек был таким же здоровым как Святогорушко. Насто внутри трепетала.
- И поднял бы! Нету на свете тебя сильнее.
Святогору явно понравилось, он даже рукава рубахи повыше закатил, будто невзначай, будто жарко, но дабы она полюбовалась. И она любовалась. А как тут быть? Не каждому такую мощь и красоту лицезреть удается. И не каждый после этого в живых ходит.
- Вот только это, - он пнул ногой суму, лицо его исказилось гневом, - никак! И никак не пойму!!
- А я, похоже, знаю в чем тут дело, Святогорушко. Знаю, хотя и ошибиться могу.
Чело Святогора озарил неподдельный интерес. Похоже, что эта неизвестно откуда взявшаяся сумка и вся тяга земная были единственными вещами, которые еще не поддались этому странному богатырю, и, соответственно, только они его и привлекали. Пожалуй, на этом строились окружающие его легенды и, пожалуй, только на этом и можно было сыграть. Если вообще с ним можно было играть!
Меж тем его голубые и чистые, как у младенца, глаза продолжали излучать любопытство.
- Ну и в чём, говори?
«А соврёшь, пришибу», - почему-то подумалось Насто. Может, потому, что она именно это и собиралась сделать? А если она серьезно врала, то она, как правило, краснела. Почти всегда. Да и врать особо такому молодцу не хотелось. Не потому, что огромен, а просто потому, что человек, похоже, неплохой. И от этого делалось на душе гадливо. И единственным выходом было думать, что сказанное сейчас хоть самую чуточку правда.
- Знаю я, Святогор, кто снизу твою суму держит…
«Вот сейчас поразит меня гром небесный за такие слова…»
-…Нежить это, что сейчас из под земли повылазила, да войной идет. Вот в этом то наши дела и сходятся…
«…И расступится подо мной Мать-Сыра-Земля, не выдержав терпеть такую непутёвую…»
- … Мне эта нежить мешает, что по земле людской ходит, да смерть сеет, а тебе – тем, что сумку твою не пускает, поднять не дает.
- А не врёшь? – Усомнился богатырь.
- Сам проверь, - предложила поленица.
- А как же это так получается, - добавил он, помолчав немножко, - что они повылезали, да ходят по земле смерть сеют, а я все еще поклажу эту поднять не могу?
-А это они не все повылезали. Часть на месте осталась, из последних сил с тобой борются и всё ждут, как их братья на выручку придут…
«…Мамочка! Что мне за это будет?..»
- … А они придут, как только с нами покончат. И остановить их только ты сможешь.
Святогор задумчиво почесал затылок:
- А ведь много их должно быть.
- Много, - согласилась Насто. – Ты ведь всех сильнее. Вот тебе в противовес тьмы их и нужны. А разделаемся с ними, так ты и последнюю свою тяжесть возьмешь, и вообще невозможного для тебя не станет.
Святогор широко улыбнулся, обнажая гигантские ровные зубы.
- Ладно, уговорила. Где та нежить притаилась, знаешь? Далеко отсюда?
- Для тебя – недалеко.
- Ну, так веди, показывай! - Он вдруг наклонился, всколыхнув поток воздуха, схватил Насто своей огромной ручищей, поднял с коня и поставил себе на плечо. У Насто перехватило дух, чтобы не упасть, она поймала прядь волос Святогора и обмотала ими руку. Перед ней открылась сразу вся степь, освещенная последними лучами заходящего солнца. Темно-зеленое Дикое поле переходило где-то впереди в узкие лиловые облака на сером вечернем небе. Насто не нужно было еще раз заглядывать в карту, чтобы показать рукой нужное направление. Направление к месту битвы, до которой, если никто не ошибся, оставалось всего два дня.
- Туда, - сказала она, указывая на северо-запад.
- Пошли, - сдвинулся с места Святогор, отмеряя семимильные шаги. Насто широко расставила ноги, пытаясь устоять.
Сзади рысью мчал обиженный Огонек, не понимающий, за что его покинула любимая хозяйка.
Насто все еще не верила, что ей удалось сделать то, о чем просила Магура.
А потом мир снова покрыла ночь.
2002 г.
ВОЛХВ ВСЕСЛАВИЧ
ЧАСТЬ 5
БИТВА
1
За последние трое суток Волхв едва ли спал в общей сложности около восьми часов – всё некогда. Такое иногда бывает с теми, кто считает, если хочешь, чтобы что-то было хорошо – сделай это сам. А может, действительно, потому, что дел и впрямь было немало, и всё такие, что ни на кого другого не переложишь. Давеча, например, помимо стремительно мелевшей реки и вернувшегося неполным разведотряда, случилось еще одно: пришли женщины. Много женщин, но не поленицы, которых со дня на день ждал Волхв, согласно договору. Обычные женщины, молодые и не очень, из разных селений, неведомо как сговорившиеся и пришедшие сюда одновременно. Со страхом в глазах или решительные, но они хотели помочь. Среди них были и ведуньи: две старухи и три молодых. Пришли лечить. Сказали, что знают, что скоро битва будет, а значит, будут и те, кому они смогут понадобиться. И еще сказали, что и сейчас пригодятся, потому как еду готовить воинам станут, чтоб тех от последних приготовлений к бою не отвлекать и тому подобное. Кроме того, в их числе были и пятнадцать девушек с луками. Охотничьими. Сказали, что еще и так помогут, когда до дела дойдет. Волхв выслушал их не перебивая, а потом решил всех (окромя ведуний разве) вежливо обратно отослать. Но потом передумал. Спрашивается, почему? Может, еще потом пожалеет! А, может, и нет.
Может, потому, что неслышно подошла Добрава, следовавшая с войском и мужем своим Жданом с самого начала. И Волхв и не думал вовсе ее куда-нибудь отсылать.
Женщины остались. Добрава повела их обустраиваться, помогать.
Волхв подумал было, а что будет с ними, коли он, не дай боги, проиграет. Но потом решил, что тогда этих женщин всё равно рано или поздно степняки переловят и…
Н-да… Что-то мысли какие-то нехорошие, особливо для времени, скорому бою предшествующему. Надо от них избавляться. Да как?
А потом он поглядел, как его вои живо ставят для прибывших женщин запасные шатры, как красуются перед ними, тугими мускулами играя, и понял, что появление такого «подкрепления» не напрасно. Кто-то (не многие) здесь своих жен, да невест увидали, кто-то таковых именно здесь понадеялся заиметь. Воодушевились. Еще сильнее осознали, что на них смотрят, на них надеются. И решили, что не подведут. Это хорошо.
А потом подошел князь Хорив на дивный отряд посмотреть. Посмотрел, с Волхвом по этому поводу парой-тройкой шуточек перекинулся, а потом вдруг ему в глаза заглянул и произнес:
- А не пошел бы ты, Всеславич, поспать? Или поесть. А то ходишь весь зеленый, яко жмурище, вон и кости все уже наружу торчат.
- Правда что ли? – Озадачился Волхв, и впрямь давно уже ощущавший настоятельную потребность выспаться.
- А то как!
- А так: стоит ведь мне отойти, так вы тут же девкам этим подолы задерете!
- Ну что ты! Кем ты нас считаешь? – Делано возмутился Хорив, прищуром своим подтверждая небезосновательность Волхвовой полушутки. И добавил:
- Только если они сами захотят.
- Прекрати, Хорив! Я серьезно.
- И я. Иди поспи, если что важное приключится – разбудим. Не всё ж тебе за всеми сопли утирать. А за девок не беспокойся, никто не обидит.
- Да знаю я.
И, немного поколебавшись, Волхв действительно отправился в свой шатер спать. И заснуть ему удалось гораздо быстрее, чем обычно.
Но даже такой малостью не удалось ему наслаждаться слишком долго.
- Вставай, вставай, Всеславич! Они идут!
Проснулся. Сел на кровати, махнул головой, стряхивая остатки недолгого забытья.
- Кто «они», Белый? Степняки? – Но потом окончательно пришел в себя и догадался, что раз перед ним Белый Волк в обличье человека, значит сейчас еще «между полуднем и полуночью» и, значит, говорит он не о степняках (то б Варуг или Хорив рекли), а…боги…о навьях! Что ж, это должно было случиться рано или поздно. Хорошо еще, что они не ударили одновременно с кочевниками. Хотя он откуда знает, ведь он спал. Ну, зачем он это себе позволил! А, впрочем, если бы нет, что бы это изменило?
Видно все, о чем думал Волхв, читалось на его лице совершенно отчетливо.
- У степняков пока тихо, - молвил волколак.
Князь меж тем уже надел кольчугу и пристегивал пояс с ножнами и мечом. Белый тоже был в доспехе. У него, по приказу Волхва, здесь же рядом, но ближе всех к лесу, стоял шатер светлого сукна со знаменем бегущего белого волка на зеленом поле: в нем было все, что нужно ему после воплощения в человека. Там же он оставлял вещи и оружие, воплощаясь наоборот. У многих шатер этот и его обитатели – волк и человек – появлявшиеся всегда попеременно, вызывали здоровое любопытство. Многие догадывались, что волк и человек – одно. Оборотень. И не удивлялись: подумаешь, их князь – Волхв Всеславич – тоже оборотень, да еще и не такое может. И еще все знали, что их Всеславич и этот Лесной князь – друзья, а может даже побратимы.
В розовато-сизых лучах заходящего солнца верхушки столетних деревьев казались малахитовой резьбой, а мерцание обмелевшей реки – расплавленной сталью. За рекой зажигались костры. Заход солнца. Почему нечисть так любит пограничное время?
Потому что она тогда сильнее. Или это просто цепь совпадений?
В лагере стояла суета. Особенно в той его части, что прилегала к самой кромке леса. Только не шуметь. Только не шуметь! Впрочем, воины – не дети неразумные. Приказы исполнялись быстро, деловито и почти бесшумно. Хотя от глаз Волхва не укрылась какая-то растерянность. С таким они сталкивались впервые. Да, мертвый враг, который идет на тебя, это не живой враг. И Всеславич про себя удивился выдержке, нет, не дружины, те и не такое видали, но ополчения. Мужики ведь с дубинами! Копьями. Мечи есть не у многих. Молодцы.
А с того берега реки ничего не должны были видеть. Он об этом с самого начала позаботился: шатры поставил так, чтоб только их череду там и видели. Длинной полосой. И о том, сколько у него, Волхва, войска толком не ведали, а о том, что внутри лагеря его творится – тем паче. И, похоже, единожды задуманное пока удавалось.
- … А идут они прямо. Стеной. И не сворачивая. Деревья обходят, я бы даже сказал, обтекают, - пояснял дорогой волколак, - а кусты вырубают. И всех, кто под руку попадется – тоже. Если с пути не свернут, а я в том уверен, то выйдут как раз там.
Белый Волк указал рукой на середину лагеря и две могучие ели, выделявшиеся на фоне остальных деревьев. Туда сходилась толпа народу, переговаривались, строились.
- Я Хориву с Варугом сразу передал, - пояснил Белый, - пока к тебе шел, чтоб действовали.
«Передать то передал, да что-то они тут мне намудрили!» - Подумал Волхв, наблюдая, как Варуг выводит к указанному месту конницу. Пытается вывести. Кони упрямятся, фыркают, не идут. Седоки удивляются, мол, такого ранее с их родными не случалось. Чего удивляются? Не понимают разве – конь нечисть за версту чует, а раз чует, то хоть толкай – не пойдет.
Волхв подбежал к конникам, гневно глянул на Варуга (хотя, чего гневаться, вдруг тот вправду не знал, что творит).
- Отставить! Коней прочь! Хорив! Где Хорив?
Появился дородный князь.
- Пехоту веди! Свою, тяжелую. Не ополченцев.
Дальше - к Белому:
- Какова длина стены их?
Тот сразу понял:
- Саженей десять будет.
К Хориву:
- Ясно? Так шеренгой и строй. Щит к щиту. Конница здесь не поможет.
Хорив развернулся, давая приказы своим гридням. Варуг повел конных прочь.
- Может, лучников позади? – С надеждой спросил полянский князь, обычно это срабатывало.
- Не сейчас, - горько усмехнулся Волхв. – Что мертвецу стрела? Не заметит и дальше пойдет. Здесь меч, кистень, булава, да секира потребны. Их кромсать нужно. Может, так и сдержим.
Перед воинами он должен был являть уверенность. Убедить самого себя оказалось сложнее.
Вот и построились дугой на свободном пространстве у елей. Молча ждали. Долго стоять не пришлось. Из леса повеяло смрадом. Первый вестник. Первый вестник. Запах падали, будто рядом непогребенным оставили целое поле трупов.
Вестник второй – это звук. Мерная поступь шагов, треск ломаемых веток, скрежет доспехов и странный хруст ломаемых ветвей. Запах усилился, сладковато-тошнотворной волной бил он в ноздри, густой пеленой обволакивал все вокруг.
Стало тихо-тихо. Могучие руки покрепче сжали древки и рукояти. Миг напряжения, и вот из леса показались они. Тошнотворное войско, выползшее из кошмара. В молчании, не сбавляя и не прибавляя шага, дошли и врезались в алую стену щитов, которым приказ стоять, не отступая. И закипело.
Пару раз Волхв уже задавал себе вопрос, а что если попросту приказать дружине разойтись и пропустить навий туда, куда они так рвутся – вперед. Как раз на степное войско. Но каждый раз откуда-то из глубины приходил один и тот же ответ – не сработает. Они уже там, куда стремились. То есть здесь. И никуда не пойдут дальше, пока не уничтожат всё, что здесь живо.
Волхв таковым не попросту звался и мыслям таким, берущимся ниоткуда, доверял. Как показывала жизнь – не напрасно. Вот и сейчас – очередное тому подтверждение: мертвецы, похоже, перестали остервенело рваться вперед, секунду-другую помешкали и продолжили махать ржавыми мечами, ножами, да булавами. Но теперь им было все равно куда идти. Лишь бы что-то было живо, лишь бы это что-то можно было убивать. Голос, приведший их, иссяк, потому что знал, что они достигли цели. И эта цель была его – Волхово – войско. Вот так то.
Бойцы его падали, не отступая ни на шаг, как приказано, щиты смыкались, на место ушедших становились новые. И эти новые тоже падали и уходили навсегда. А враг, уже единожды мертвый, прекращал драться только разодранный на части. Как и ожидалось. Волхв смотрел на это безумие, широко раскрыв глаза, и думал, как, как ему прекратить всё это? Как? Иначе от дружины Хорива не останется и следа, да и от его тоже.
Солнце-Дажьбог мчалось к горизонту, огненно-золотой щит его затуманился. Скоро проверим, сильнее ли нежить ночью, как рекут иные. Если продержимся.
Если.
Ну, подскажи, подскажи, Перун, как преодолеть? Подскажи хоть кто-нибудь, коли я своим умом дойти не могу! Волхв ненавидел такое бессилие. На лбу крупными бисеринами выступил пот. Что мне делать?
Он не принимал участия в общей схватке. Стоял и смотрел, лихорадочно соображая, что же еще можно сделать. Потом неизвестно кто подвел к нему его бесившегося коня, неизвестно как он оказался в седле. Удержал. Он был Волхв, он умел успокоить. Воронок, конечно, еще нервничал, но на дыбы вставать, да лягаться перестал. Зато Волхв вспомнил, что он волхв. Чародей, значит.
Венец Моревны на его челе будто раскалился, червонный луч солнца, скользнувший по нему, сделал на миг голубой камень красноватым. Волхв вздернул вверх руку, сжатую в кулак. Мгновение. Легкое, но в то же время полное силы движение торса вперед, вперед рука, бросок, разжал пальцы. Что было это? Воздух колыхнулся над головами его воев, а в гуще восставших из небытия давно уже мертвых появилась широкая дорожка. До самого леса и чуть дальше. Обрывки гнилой плоти и костей осыпались на головы и черепа тех, кто не попал под прямую силу удара.
Волхв схватился рукою за луку седла, опуская голову. Кто был рядом, видели, как он побледнел, а он в тот момент видел еще не взошедшие на небе звезды. Поднял глаза. Ряды врагов снова сомкнулись. Что он мог сделать еще? Он не бог. Он закусил губу от бессилия. Попробовал, как входит и выходит из ножен меч – гордость владельца – еще ни разу не подводивший в боях. Не подведет и теперь. Выхода нет.
Как же такое могло случиться?
- Смотрите! Смотрите! – Раздался вдруг отчаянный крик.
Волхв невольно повернулся. Какую беду опять принесло? И откуда?
Судя по размерам – большую. Волхв, еще не отошедший от удара, побледнел еще больше.
Крику: «Смотрите!» вторил еще один:
- В сторону!!!
И произносили его другие уста. И не повиноваться означало бы смерть. Но означало бы другое повиноваться? На чьей стороне был шедший сюда гигант величиной с гору? Почему не сразу услышали они поступь его шагов? Почему только сейчас увидели? Увидели, когда он уже так близко! Когда он уже на их берегу! Впрочем, река, даже не обмелевшая, была ему по колено. Откуда он взялся, этот великан? Почему пропустили его степняки? Неужели он тоже из их рати? И кто тот витязь, что стоит у него на плече? Кто? Зачем? И что ему надо?
- В сто-ро-ну!! – Кричит срывающимся голосом витязь, гигант сосредоточено молчит.
Запоздало Волхв понимает, что Человек-Гора пришел с юга, что степняки изумлены не меньше его самого, и также как он не ведают, на чьей стороне богатырь. На чьей стороне молодой в алом корзно витязь, и что последует за этим всем.
- В сто-ро-ну!
И Волхв вспоминает, где он уже слышал этот голос. И вспоминает витязя… Поленицу.
Быстрая команда разойтись. Всем уйти с пути Святогора. Ибо кто это может быть, если не он.
- В сторону! – Еще раз выкрикивает поленица, и Волхв понимает, что это предназначено его живой стене.
- Отойти! Отойти, держа строй!
Шаг, шаг, еще шаг. Масса лезет на них.
- Быстрей! – Волхв понимает, что сейчас произойдет.
Раз, два, три… Полубег назад. Шаг, один гигантский шаг. Хруст и треск.
- Назад! Еще назад! – Кричит поленица.
Воины Хорива отходят, освобождая пространство, но не размыкают щитов.
- Стой! – Командует Волхв дружине.
А Святогор разгулялся! Каждый шаг огромной ступни вминал в землю по десятку врагов. Откуда вышли, туда и дорога. Тех, кто добегали до отодвинувшейся алой стены, крошили беспощадно кистени и секиры воев Хорива.
Шаг и еще шаг. Мертвецы не умеют кричать. Мало Святогору. Размах гигантского кулака, лавина ветра, резкий в поясе сгиб. Вот и не удержался красноплащный витязь, кубарем полетел вниз. В гущу врагов. В месиво дурно пахнущей плоти. Дрогнул Волхв.
- Насто… - Аж, ладони вспотели.
Тренированный воин знает, как не упасть. Она приземлилась на ноги, удержалась. Холодной молнией сверкнул тонкий меч – длань Магуры – и тут же окрасился коричнево-грязным смрадом. Руби, секи, коли! Враги неповоротливы, но их много. И они уже мертвые. Плохо. А еще хуже, что вверху размахивает вырванной с корнем елью добрый детинушка Святогор. И того гляди, зашибет, не посмотрит. Это плохо. Она отразит все сыплющиеся на нее удары, кроме этого, великанского, одного. Поэтому нужно прыгать, исчезать, пригибаться, разить, быть. Чувства напряжены до предела, обострены, она – живой меч. Живой среди мертвых. Одна. А вверху – длань Святогора. Вот уж, друг, не зашиби, не зашиби!
Волхв схватился рукой за ворот: холодная кольчуга. Он забыл дышать. Смотрел и смотрел туда, где плясал и хохотал Святогор, размахивая вырванной с корнем столетней елью, и ярким всполохом метался алый плащ поленицы.
Его вои, так и не разомкнувшие строй, добивали сумевших выскользнуть из под молота припожаловавшей так кстати кузни.
Дело, обещавшее затянуться, заканчивалось неожиданно быстро.
«Так вот как, так вот ты как…», - у Волхва сердце билось в груди как у птицы. Часто-часто, слишком часто. Замерло. Замерло, когда Святогор, растоптав, растерев и расплющив эти горы рожденной кошмаром живой-мертвой плоти, с безумными глазами повернулся к его войску, сжимая в руках ствол искореженной ели.
И замерло сердце не только у него.
- Святогор, остановись! – Раздался крик каким-то чудом оставшейся в живых поленицы. В тот момент она как раз вкладывала в ножны отертый полой плаща меч – гордость владелицы.
Святогор усмехнулся в косматую бороду, выгнулся назад, размах, и столетняя ель улетела куда-то вдогонку заходящей колеснице Дажьбога, а руки, все еще продолжающие замах, в полете сложились в могучий кулак и ударили. По поленице. Задрожала земля.
Сердце Волхва так и забыло, что может биться.
По дружине пронесся вздох. Отрок выронил меч. Целительница всхлипнула.
Из вмятины, оставшейся от удара, торчало что-то красное.
Святогор захохотал и широким шагом двинулся прочь. На юг, откуда пришел. Обычному не догнать.
Войско стояло в оцепенении.
Волхв на негнущихся ногах подошел к вмятине от удара. По колено. Наклонился, стараясь не упасть, потому что голова отчего-то кружилась. Боялся увидеть изуродованное тело, которое помнил прекрасным. На что-то надеясь и понимая, что глупо…
Во вмятине лежал только изорванный алый плащ.
Волхв поднял его и пошел в свой шатер, почти не шатаясь. Сердце вспомнило, что надо биться.
Ближе посмел подойти еще кто-то:
- Здесь ничего нет! И крови тоже, - будто поясняя.
Войско вздохнуло с облегчением. А кого-то вырвало.
Солнце погасло до следующего дня.
Женщины принялись лечить раненых. Кто-то отправился хоронить убитых, их оказалось меньше, чем могло бы быть. Хвала богам!
Или поленице и Святогору?
2
Дети степи сгорали от любопытства: что же произошло в заречном становище? Скольких русых побил, передавил могучий богатырь? Чей он, тот великан? На кого им благодарно за помощь молиться? Правда неожиданная радость была немного подпорчена упавшей с неба великанской дубиной, которая завалила трех быков и случившихся рядом трех мужчин рода Беркута, еще двое отделались переломанными костями. Ну, да ладно, с кем не бывает. А быки пошли на ужин. Не пропадать же мясу, когда вокруг столько давно неевших до сыта, кормящихся мыслями о добыче. Так что всё к лучшему. Богатырь и летящая дубина – хороший знак! Скоро начинать битву. Да будут благосклонны к нам Священный огонь и Грозные боги! Во славу их поднимем мы копья в урочный час. Во славу!
Хмарники же, да колдуны, перебежавшие к степнякам когда-то с того берега, трактовать в хорошую сторону появление чудо-богатыря не спешили. В плохую – боялись. И потому просто молчали.
А когда на землю спустилась ночь, на обоих берегах загорелись костры, и запах дыма попытался заглушить запах падали.
Волхв подумал было дать приказ всё это закопать, но завтра мог начаться решающий бой и людям нужен был отдых, скоро силы все целиком понадобятся. Поэтому он промолчал. Но вои сами не выдержали – смрад стоял отвратительный, да и Хорив решил, что не дело это – терпеть такое непотребство: мертвые должны лежать в земле. Чем руководствовался Варуг – неизвестно, но с Полянским князем и дружиной согласился и дежурство попеременное всем не участвовавшим в битве с нежитью назначил.
Пол ночи кипела работа. Противная, потому и справиться хотелось побыстрее. Засыпали. Сравняли. Пошли спать.
Волхв сидел в темном шатре, не зажигая свечи (он и так видел неплохо – наследство облика зверя), перебирая в руках изорванный поленицын плащ. Спать не хотелось. Бодрствовать тоже. Слишком велико было напряжение прошедшего дня.
Он бы и рад заснуть, да не мог – всё мерещилась отчаянная поленица, да могучий кулак Святогора… Она ведь спасла его войско. Скольким людям жизнь сохранила, страшно вымолвить! Это ж ясно, что Святогор не сам просто так сюда пришел, да так вовремя. Знает он этого Святогора: силы немерено, а умишком обделён – либо спит лежит месяцами, либо хвастает перед теми немногими, коих судьба нелёгкая к нему заносит. А уж вынесет ли… И не знаешь никогда, что от него ожидать. Кусок неконтролируемой силы.
Насто Светозаровна, и как тебе это удалось? ...
Из оцепенения его вывел легкий шорох, едва уловимый порыв ветра. Ветерок. Как будто лесом запахло – хвоей и травами. Он понял, что уже не один. Медленно оторвал взгляд от плаща. Рука, потянувшаяся было к мечу, опустилась.
Между не до конца задернутыми занавесями входа в полвершка небольшая щёлка, оттуда пробивается свет луны. Серебрится в этом свете мелкозвенная кольчуга и круглая пряжка на поясе, стянувшем тонкую талию. Охотничий в ножнах нож, костяная рукоятка; мягкие сапожки по колено; рубаха, отороченная беличьим мехом; легкое копьецо, лук в налучье, колчан со стрелами; длинные волосы цвета каштана собраны в тугую косу, перекинутую через плечо. Глаза зелено-синие, спокойные и красивые. А на голове – страшный медвежий шлем и шкура его словно плащ ниспадает.
- Здравствуй, Зевония, Дева-Охотница! Давно не виделись, - проговорил немало удивленный Волхв.
- И ты здрав будь, князь Вольга Святославич, - ответила девушка.
Они немного помолчали, не зная с чего начать. Просто стояли и смотрели друг на друга. С последней встречи воды утекло довольно. Не ждал он ее увидеть, а тем более здесь. Не ждал.
- Ты прости, что сразу вопрос задаю, Лесная Владычица, - нарушил молчание Волхв, - но нынче времена не те, чтоб болтать ни о чем. Просвети меня, с чем пожаловала? Я, признаться, приходу твоему немного удивлен. Ведь в тот первый – последний раз, когда виделись, нарекаться другом мне ты не спешила.
- Не заставляй меня краснеть, Волхв,…
«А ты умеешь?»
-…признаю, что тогда была не права.
Он удивился еще более: не каждый с такой легкостью признает свою неправоту. Мужества часто не хватает. Но ведь, в самом деле, пришла она не за этим!
-…Много слухов о тебе было лживых, - виновато продолжала Зевона.
«Неужели теперь их меньше?» - Печально усмехнулся Волхв.
- И на том спасибо. А всё же?
- В войско к тебе пришла.
- Что? – Глупо переспросил Волхв. Думал, что ослышался.
- Ты не ослышался, - подтвердила Зевония.
Всеславич не знал, что и сказать.
- Возьмешь? – Улыбнулась Покровительница леса.
- Неужто ты серьезно? ... Не время смеяться ведь.
- Но ведь будет опять оно, это время, - с какой-то поразительной уверенностью и надеждой произнесла она. А потом с заметной тоской:
- Зверё моё, извелись ведь!... Никогда еще такого не бывало…За правое дело сражаешься, Всеславич. И рада я, что ты есть.
Ох, и не ожидал он такое услышать, а особенно от нее. Памятуя, как они тогда в лесу стояли и она ему: «Ты только себя чтишь. И любишь, чтоб только тебя почитали», бросила.
- Что ж заставило измениться тебя? – Не выдержал Волхв.
Она поняла, о чем он.
- Я ж сказала, слухи не всё верные. Да и своими глазами теперь вижу я… И еще за Белого тебе спасибо, что вылечил тогда… Он жених мой.
- Ну, тогда тем более тебе в войско нельзя!
- Что?!
- Не смотри ты так, боюсь я за тебя, - устало проговорил Волхв, глядя в глаза, ставшие ледяными. Его рука по-прежнему сжимала алый поленицын плащ.
Взгляд Зевоны снова потеплел:
- Не надо. Я – богиня. Меня не так то легко убить… А с женихом своим я по этому поводу как-нибудь сама разберусь.
- О, так он не знает!
- Я – богиня.
- Да, не каждый таким в своем войске похвастаться может… Так и кем же ты у меня будешь?
- У тебя знаменосец сегодня умер.
- Знаю. И как он среди тяжей оказался, не ведаю.
- Первый бой. Отличиться захотел. Суматоха.
Волхв вздохнул. Знаменосец и впрямь был почти мальчишкой.
- Я его заменю.
Он знал, что лишний раз проливать кровь она не любила. Оба знали, как важно ратникам видеть свое знамя в бою. Конечно, он ее принял.
Зевона. Дева-Охотница. Богиня.
Она тихо вышла из палатки. Бесшумно проскользнула к суженому, как подхваченная осенним ветром листва. Ее опять никто не заметил.
И остался только запах леса под сенью его шатра.
3
Святогор разжал кулак не сразу как от лагерей людских отошли. Поигрался, поигрался, да и смилостивился. А вообще, если б спросили, то и ответить, зачем, не смог бы. Добрый молодец – что дитя несмышленое. Удаль молодецкая, перед кем бахвалишься?
- Ну, что, девка-витязь (вижу, что девка), в штаны от страха не наложила?
-Нет. Поставить на землю когда собираешься?
Он был явно разочарован, ожидал, что она испугается. Может, что прокричит. Ан, нет.
Нельзя сказать, что Насто совсем не испугалась, когда увидела, что на нее рушится огромный кулачище, но просто поверить в то, что удар для нее – не смогла. Потому и осталась стоять, как вкопанная. И правильно сделала. Святогорушка шутил. А ее сейчас просто возмущала эта шутка. И она изо всех сил сдерживалась, чтоб не ляпнуть что-нибудь, о чем впоследствии придется горько сожалеть. Ибо такое уже не раз случалось.
- А надо? – Пробасил богатырь.
- Да не мешало бы. Меня дела ждут.
- Какие такие дела? Сейчас домой придем, я тебя зажарю и съем. – Он довольно лыбился.
- Не получится. У меня стегна жирные. Потолстеешь.
- Скорее я тобой не наемся. Или подавлюсь.
Он наклонился и осторожно поставил ее на землю. «До чего же приятно», - подумала она, вновь ощущая под ногами родные травы.
- Спасибо за всё, Святогор, - и поклонилась.
- И тебе спасибо за добрый совет, надеюсь, теперь мою суму никто из под земли не держит.
Ей вдруг стало стыдно-стыдно, почти до красноты, она не удержалась и выпалила:
- А если и держит кто, то я к тебе снова приду и за слова свои отвечу. После боя… И делай тогда со мной, что захочешь.
Насто сжала кулаки и посмотрела ему в глаза. Снизу вверх. Голубые и чистые, как летнее небо. Она действительно выполнит, что обещает. И будь, что будет.
- Не надо, не приходи, - ответил Святогор.
Может, он на самом деле не так прост, как кажется?
- Спасибо.
- Прощай.
Махнул рукой и зашагал прочь. Она осталась в степи, посреди ночи, в серебристом свете луны и еще долго смотрела на его удаляющуюся спину. Было стыдно.
И горели холодным огнем подвешенные к черно-синему куполу звезды…
А потом навалилась усталость. Нельзя долго думать об одном и нельзя долго стоять на одном месте. Усталость всего дня. Всех последних дней. И безумно захотелось трех вещей: Выкупаться, поесть и поспать. Но выкупаться было негде, поесть нечего, оставалось только поспать. Но спать посреди чиста поля, под открытым небом, ощущая всем телом предосеннюю ночную прохладу… Нет, что-то перехотелось. Вернее, перехочется. Да и не безопасно. Ладно, как-нибудь потом. А сейчас надо идти.
Когда Святогор нёс её сюда, она, естественно, ничего не видела. Не могла. Но зато весь путь до Волхвова войска, проделанный давеча, помнила прекрасно. Специально ж запоминала каждую метку, куст, камень больший, дерево - как раз вот на такой случай. Случай представился. Правда была ночь, и половину подобных меток просто было не разглядеть. Ну да ничего, она как-нибудь разберется. У нее просто нет другого выбора.
Главное было то, что вчера утром, путешествуя на плече Святогора, она успела заметить движущееся к Волхву на подмогу, сверкающее доспехами войско. Ее войско! И вот теперь, примерно прикинув, где оно должно было быть после дневного перехода, и, разобравшись, тоже примерно, ориентируясь по звездам и манившему назад браслету, где сейчас находится она, Насто двинулась в путь. Оставалось только молиться Магуре, что ее расчеты верны.
…Она шла уже довольно долго, и не раз и не два ей хотелось всё бросить, упасть и лежать. Кольчуга, шлем, меч – всё казалось непомерно тяжелым, она вспотела (и то хорошо, что холод ночной донимать перестал!), но упрямо продвигалась вперед. Уж чего-чего, а упрямства, если она наконец-то что-то решила, ей было не занимать. Вот и тащилась теперь вперед только из упрямства и потому, что начатое (путь) бросать уже не хотелось. Казалось, еще шаг, еще тот овраг, тот холмик и … Она уже перешла странно обмелевшую (ей по колено) реку, лениво сняв сапоги и пачкая илом ноги. Мельком подумала, интересно, а куда делась вся рыбёшка? Всё надоело. Ну, когда? Ну, когда же? Неужели она ошиблась в расчетах? Неужели? Тогда где?
Вот. Они не жгли костров, не шумели, спали. Лишь темнели на фоне фиолетово-звездного неба неясные силуэты шатров. Хвала Магуре! Ее шатров! Она не сомневалась. Почему-то оттуда веяло таким родным, знакомым… И это ощущение придало ей сил. На усталом лице помимо воли появилась довольная улыбка. Наконец-то! Она зашагала быстрей.
Конечно же они выставили часовых. Насто даже могла абсолютно точно указать где, осмотрев местность. Уж она то хорошо знает Крутославу, да и сама поставила бы там же.
И как бы в подтверждение ее слов, от стоящего шагах в пяти дерева, мощного и раскидистого от обилия свободы, отделилась стройная фигурка с пикой и в островерхом шеломе.
- Стой, кто идет! Говори пароль!
- Какой пароль? Светка, ну посуди сама, откуда я его знаю? – Прошептала, усмехаясь, Насто: «И как это тебя, дитё, сюда караулить поставили? Ты же как медвежонок топаешь! За версту слышно. Ох уж эта мне Крутослава, ну как додумалась? И как тебя вообще взяли? И что, тебе другого дела не нашлось? Ах, да…». Светлана – хрупкая девочка лет пятнадцати – была ее личным оруженосцем. В этот год… У нее были и другие, раньше. Теперь они полноправные поленицы… Неужели она такая старая? Именно поэтому она и не очень любила оруженосиц. Молодые всё девчонки, а ей… Нет, не надо говорить сколько ей лет… Стыдно признаться, но ей было завидно. И обидно. Поэтому она предпочитала обходиться одна.
А им тоже было завидно. Потому что она была красива, высока, статна, сильна, умна, горда… Прекрасна… Столько всего умела… Столько всего сделала… Так считали ее оруженосицы и ученицы. Все. И им не было обидно. Они гордились. Они считали ее образцом.
А она очень старалась такой для них быть. И для себя тоже. И если бы узнала, что о ней думают ее девушки, ученицы, поленицы, то…то это бы её порадовало, польстило, а потом… Потом она бы горько усмехнулась, тому что это не так. Не может быть так. Она далеко не идеальна…
У Светланы глаза сделались огромными.
- О…
- Нет, только не кричи, - она подскочила к девушке и зажала ей рот рукою. – Еще не хватало, чтоб весь лагерь перебудила. Завтра узнают.
Светлана закивала, в глазах и удивленье и восхищенье.
- Ну, пошли к Крутославе. По пути замене своей выйти, стать прикажи.
Девочка все с тем же выражением лица кивнула, прошмыгнула в одну из палаток, через секунду выскочила и присоединилась к Насто, уверенно шагающей к середине лагеря. Княжна отметила, что ее собственный шатер со знаменем рядом тоже выставлен. Приятно. Она остановила Светлану, шепотом попросила ее побыстрому приготовить всё для омовения и напомнила при этом не шуметь. Потом вошла к Крутославе. Та спала чутко и, услышав у палатки приглушенные голоса, уже готова была выйти и разобраться в чем дело.
- Насто?!
- Славка!
- Ну, наконец-то. Мы уж заждались.
- Вихрица, Динара и иже с ними?
- Пришли. Как раз по дороге встретились. Мужики, что с полона, войско пополнили. Они сперва удивлялись, а теперь пообвыкли. С девками заигрывать пытаются. Не пресекаю, бо бесполезно. Одно слово – мужики. А те…
-…Девки. Ладно. Пойду отдохну. Не буди со всеми завтра. Сегодня. Под конец выйду, как выезжать все соберутся.
- Про то, что с тобой было расскажешь?
- Потом. Спокойной ночи, Крутослава.
- И тебе, Насто.
Ох и приятно же было окунуться в прохладную, чистую воду, смыть с себя грязь, пот, запах… Потом Светлана умастила ее тело бальзамом из лечебных трав.
- Синяков много?
- Есть. Но бальзам хороший, завтра болеть не будут.
- Знаю… И утром травы, что у меня в мешочке синем были, завари. Обязательно.
Эти травы снимали усталость, бодрили и придавали сил. Их когда-то собрал ей Тёмный… Интересно, как там сейчас Тёмный? Спит, наверное. Или опять страдает, бедняга.
Она не знала, что Тёмный увязался за войском, несмотря на ее запрет и на яростное сопротивление Крутославы, знавшей об этом. Приказа насильно удерживать молодого человека в замке Крутослава не получила, и поэтому Тёмный находился сейчас в палатке по соседству. Он не спал.
Он ждал ее возвращения…
…Этого ждал не он один.
3
Князь Вольга Святославич не видел снов в эту ночь, вернее, в этот остаток ночи после насыщенного событиями дня. А потом его как будто выдернули из омута короткого забытья чьи-то невидимые сильные руки: он проснулся незадолго до того, как протрубили подъем. Сам. Просто так. Уже с ощущением того, что бой будет сегодня. Именно сейчас. Решающий, кровавый. Будто кто-то далекий - близкий, всё видящий, сильный шепнул ему это на ухо, так, чтоб не слышали другие. Или слышали? Или им он тоже шепнул?
И была решимость. Уверенность в людях и непоколебимость. Так должно быть. Так свершится. Так будет.
Эту битву запомнят. И перескажут потомкам те, кто останется в живых.
Он оделся и вышел под звуки рога, возвещающие новый день.
А день не обещал быть легким, и утро не выдалось ясное. Туман. Туман, который вчера вечером ничто не предвещало, расползался молочно-белыми клубами от остатков некогда полноводной реки. И это было страшно. И неудобно. Как разглядеть неприятеля, если через двадцать шагов уже ничего не видно? Правда, и неприятелю тоже не видно. Но что с того?
Может, распогодится?
Как же, жди! Просто так ничего не бывает.
Почему же не бывает? Взять хотя бы туман. Ведь он именно просто так взялся: давеча никакие признаки на него не указывали (ни луна цвет не меняла, ни влажно особо не было).
А туман, похоже, наоборот, густел, приближался, обволакивал всё вокруг – шатры, деревья, кони, люди – всё пряталось в сыром, непрозрачном, заползавшем за шиворот, холодном… .
«Дурак, неужели ты не видишь, что туман напускной! Нагнанный! Вызванный!» - Обругал себя Волхв. Хмарники, твари, стараются. Почему в моем войске нет хмарников? Неужели всё придется делать самому? Опять. Но это же не моя стихия!
Сам он пока строил войско. Тихо, без лишнего шума, без очередных позывных рога. Просто отдавал приказы своим воеводам, сотникам, Белому и его зверям. Они – остальным. Все – звенья одной цепи. Строились. Знали. Ждали.
Ждали нападения. Знали, что пощады не будет, что не будет и завещанного предками священного поединка сильнейших воинов обеих сторон. Не будет потому, что та сторона не зря пряталась: привыкли использовать все условия и не собирались этой привычке изменять. Что ж, посмотрим. Силу испробуем…
Ну почему в моем войске нет хмарников?!
Он попытался сосредоточиться, оставаясь в этом мире, продолжая раздавать приказы своим гридням. Туман перестал расти и густеть, но уменьшаться не собирался.
Тяжело… Интересно, сколько их там? Сколько держат?
Стоп! Где они, где мои ведуньи?
Приказал явиться. Предстали. Все пять – две старые и три молодые.
- Сможете?
- Что? – Спросила одна, самая младшая, лет шестнадцати, рыжая и кареглазая. Остальные поняли сразу, молча кивнули. Серьезные. Знают, что придется нелегко и знают, как это важно. Для него, для войска, для всех.
Одна из старух что-то зашептала на ухо рыжей. Её звали Алёна. Она сперва широко раскрыла глаза, полные ужаса и сомненья, а потом справилась, улыбнулась и закивала.
- Постараемся!
- Я на вас надеюсь.
И что-то было в его голосе такое…сильное, неслыханное,…умоляющее, что даже Алена поняла нельзя, нельзя подвести. И она не подведет. Умрет, но Всё сделает! Вот клянется!
И она действительно сделает. И действительно умрет, выложившись до конца. Но тем спасет остальных. Это будет чуть позже.
Колдуньи удалились. Молча.
Шеренгами выстроилась тяжелая хоривова пехота. Ей опять основной удар. Держать, только держать! За ними и на флангах – лучники, ополчение. А сзади – конница, дружина, лучшие – они пойдут позже, когда основные силы противника уже увязнут в бою.
Первые ряды шатров убрали. Поле. За ними – подарок кочевникам – «волчьи» ямы. Пусть переломятся! Их копали незаметно, как раз под прикрытием череды первых шатров, землю и лес не ленились уносить в лес. И не зря старались.
Вот и настало оно – время битвы.
Первым дошел звук трубы – низкий и глухой, вселяющий тоску в души. А потом из слегка поредевшего тумана выдвинулись их первые ряды. Стук копыт, влажная, рыжая шерсть. Много. Где, интересно, они нашли столько лошадей? Косматые всадники – шёлк, войлок, кожа. Темные глаза, обветренные загорелые лица. Оскалились. Ближе. Оружие не блестит – нету солнца.
Где ты, Дажьбог Сварожич? Неужели заплутала твоя колесница? Неужель не поможешь внукам?
Много, слишком много. Земля трясется. Похоже, в том войске вообще нет пехоты. Помчались вперед под звук труб жуткогласых… Ну, ждем вас. Пожалуйте в гости.
Ржание, крики и треск. Где первые? Сделали дело свое «волчьи ямы». Бедные лошади. Люди? Не жалко. Зря вы с войной к нам пришли.
По головам первых павших проходят другие. Злые и рады, что их миновало. Доскачут – зарубят, заколют. Плачьте, вы, русые!
Пехота Хорива опустила пики вперед. Длинные, тяжелые копья. Смертельная щетина.
Куда деваться тем, кто впереди, если сзади многорукая и многоглавая тьма прёт? Опять крики, хруст и скрежет. Ох, и нанизали! Хоривовы люди – мужи могучие.
Лучники с флангов бьют, ополчение их прикрывает. Метко. Теперь уже можно. Туман будто тает, стелется лишь под ногами, липкий как паутина.
Бьют на скаку из луков и степняки. Теперь уже можно. Сами дивятся - зачем же морок напускали? Не лучше ли было как встарь? Стрелы бы меткие крылатые больше бы положили. А так…
В горле застряла стрела. Рухнул и не додумал, и до врага доскакать не успел, даже ударить. Младший сын предводителя Коршуна рода. Это был его первый и последний бой…
Зажать бы в кольцо! Но сколько же их? Не удастся. Нет, нет и нет! Нет, не сможем.
Хорошая вещь длинные тяжелые копья. Мощное оружие. И доспех крепкий: кольчуги вороненые, панцири, шишаки да шеломы, полумаски и маски, высокие щиты… Но долго ли можно держать, строя не разжимая? Схватились и за мечи. Рукопашная…
Варуг меж тем понял – вот он, момент, вот удача. Вряд ли еще случай будет.
Конница ждала команды: «Вперед!». Грызли удила, переминались с ноги на ногу нетерпеливые кони. Пот прошибал многих лихих всадников – ожидание смерти подобно. Тем более, когда видишь, как гибнут твои товарищи. Други.
Поэтому приказ вынырнувшего из тумана первого воеводы не смутил, а обрадовал их. Никто не усомнился. Все пошли.
- Тихо пойдем, сквозь овраг, что после реки. И зайдем с тыла, ударим. Ударим, и пиши степнякам пропало!
Одобрили, закивали, ушли, растворились в тумане. Быстро и тихо. Были и нет. Морок, морок, что же ты с людьми делаешь? Думали, на благое дело идут. Шли себе и другим на погибель…
А рати рубились уже не на шутку. Держала, держала сколько могла больше всех на себя принявшая хоривова тяжелая пехота, сражавшаяся по заветам предков. И князь был там, среди них, в гуще боя – первый среди равных. Ох, и разгулялся не на шутку. Взмок, покраснел и рубил. Рубил яростно огромной секирой с отполированной мозолистой ладонью рукоятью. И валились враги впрямь рядами...
Про таких потом былины слагают: «А махнет рукой – переулочек, а другой махнет – цела улица…».
И хотелось молодым на него ровняться, потому что мужи матерые от него не отставали…
На флангах губило нещадно себя и врагов набранное по окрестным деревням да городам ополчение. Захлебывались лучники; темнели, свистели, кончались стрелы. Стояли наравне с мужчинами пятнадцать молодых метких лучниц, впервые бивших калеными стрелами не зверье лесное, а живых людей. Сперва боялись, а потом перестали. И стало их уже не пятнадцать, а десять. Кольчуги не всем достались. Тех, кому не достались – пускать не хотели. Но как тут удержишь? Вот и пали одними из первых. И жаль. И жалеть некогда. Враг идет. Потом. Потом. Не пустить бы. Отомстить бы. А горевать по ушедшим потом.
И маялись, мучались, разгоняя туман, ведуньи…
Пять против двенадцати. Но силы! И Хмарник, которого когда-то звали Иванко (недавно, или так много-много весен-зим назад?), метался в круге одиннадцати, призывая на помощь непогоды и мороки, но не хватало силы. Держали, держали его и всех их. Всех этих лысых и бородатых, седых и косматых в длиннополых темных одеждах, которым теперь принадлежал он сам. Они еще не сдавались, но совсем не хотели умирать.
А те пять готовы были умереть, но не сдаться. Вот тогда и умерла Алена, последним бесконечным, недосягаемым, трепетным звоном лопнувшей в вышине струны разорвав круг одиннадцати. И упали на землю последние клочья тумана. И воссиял Дажьбог-Солнце. И заблестел щит его золотой!
И рухнул без памяти на утоптанную тысячами ног землю Иванко, скривившись, попадали бессильные Хмарники, ослепшие, обездвиженные, кто навечно, а кто на краткий миг. Но больше им непогодой не мучить.
И упала с разорванным сердцем Алена, улыбаясь и смотря на Дажьбога-Солнце глазами, которые никак не заполнял смертный туман…
Вот тогда то и поняли, где они оказались, ведомые Варугом вои. Поняли, когда кругом звенел смертный стон. В овраге пряталось болото. Туда, туда специально вел их предатель Варуг. Всю дружину! Основную силу Волхвова войска. Лучшие, могучие, закаленные в боях… Попались, как малые дети.
Что же ты, собака, натворил!!
И верить не хотелось. И видели – не верилось. Нельзя! Так же нельзя, не можно! Варуг, друг, предводитель, первый воевода… Да как же ты так?
Кто-то кинулся спасать тонувших, кто-то лихорадочными глазами отыскивал единую тропу, кто-то просто стоял, ошеломленный таким делом, стоял и не думал, не верил, а кто-то бросился на Варуга, обезумев от злобы и горя. Как же так, Воевода? Как же так?!
И понял Варуг, что нет и не будет ему пощады. И вытащил меч. И дрался остервенело. Но понять не мог сам как же так? Как же так, ведь он то надеялся гордыню свою утолить, себя показать, да могучему хозяину еще послужить. И где теперь он, этот неведомый могучий хозяин? Где ты?! Где?!!
Он и видеть то его ни разу не видел. И, похоже, совсем теперь не увидит. Но ведь он так надеялся! Надеялся ему услужить, выделиться, быть первым. Он ведь ради него (и ради себя) такое совершил! Такое! Такое предательство, что до него никто не делал. Чтоб так огромно! Так вовремя! Так ловко! Оставить без основной силы Его. Всех. И это он, он сделал! И где ты теперь, мой могучий господин? Неужели не спасешь меня? Неужели не явишь ради меня свое могущество?
Не явит. Не явит, Варуг. Ты сделал свое дело. Ты ему теперь не нужен. Зачем ему ты, предатель? И другой зачем кто? Забудь.
И понял это Варуг, и послышался ему хохот в порыве ветра.
«Как же так?» - Замер вопрос и удивленье в глазах, когда шею ему слева на право рассекло.
Грузно упало в бурую жижу красивое, сильное некогда тело, бывшее недавно живым.
Дружина Волхва, пристыженная, поредевшая, выбралась из болота. Только бы не оступиться, только бы не опоздать…
Смяли нестройные ряды ополченцев. Лучники уже не стреляли, мечи похватали, кто-то поднял из мертвой руки лежащего рядом топор, кто-то – дубину. Дерутся. Пощады врагу не давать. Они и не просят. Уверены, значит, в победе. Но нас просто так не возьмешь. Даже этих вот девок. Они убивать теперь могут, а раньше – лишь жизни давать. И любовь. Вы в этом виноваты!
Окружили кольцом остатки пехоты Хорива. Держится славный князь. Но это теперь только остров. Падают, тают силы…
Бледнеет, терзаемый ужасом Волхв. Где же дружина?! Куда? Кто? И как? Растворились.
Стояли у леса в тумане. И нет. Будто вместе с туманом исчезли. Проклятое место!
Да как же вы так? Где вы? Где вы?!
Не выдержал, взвился соколом в небо. О, жуткое зрелище, видеть все сразу, всю битву. Особенно если не в пользу твою этот счет!
А вот и они… Там овраг, там болото. Вы что? Как туда вы полезли? Зачем? Кто вас звал? Кто сказал? Приказал?
С клекотом птица метнулась, воздух стрелою пронзая… Путь укажу.
- Княже, ты?
Клекот. Птицы не говорят по-человечьи, даже если они оборотни. Но это был он. Больше некому.
Иди за мной! Лети за мной! Только сюда. Только здесь. Только это путь.
Мелькали, словно во сне, чахлые по кочкам кустики, хлюпала трясина, петляли склоны оврага. Шли один за одним угрюмые, сосредоточенные вои. Шли и так быстро, а хотелось бежать. И летел перед дружиной сокол. Низко летел, потому что высоко не хотелось больше взлетать. Больно. Больно видеть как они гибнут и не мочь помочь им всем сразу.
Вывел обратно к реке. К тому, что ей было когда-то. Радостный возглас пронесся, пришпорили вои коней.
И взвился еще раз в небо ясный сокол, издав протяжный трепещущий крик. Как здесь идут дела? Где он теперь нужнее?
Везде… Бьют, добивают пехоту… Держится в крепкой руке алое с серым вздыбленным волком знамя, а рядом – зеленое с белым, бегущим. Бой уж идет и там. Рычат, ярятся, бросаются и раздирают живое звери, сошедшие с этих знамен. Их много и мало. Но они не уступят. Кидаются, падают, пикой, мечом ли пронзенные. Не добрым желто-зеленым огнем глаза их пылают.
Вот и пал знаменосец, что не бросал зелено-белое оборотня знамя. Но знамя осталось стоять, лишь вздрогнуло. Рядом, теперь совсем рядом трепещут. В руках одного. Одной. Зевона-богиня. В шлеме-плаще из медведя, в длинной кольчуге, утыканной множеством стрел. Но стоит. Что ей будет? И знамя не упадет. Ни одно, ни другое.
«Ты что, с неба свалился?» - Говорят о тех, кто появился внезапно. Волхв упал именно с неба. Сразу свалил тех двоих, что теснили уже начавшего уставать Хорива. На место их тут же пришли еще несколько, но Волхв теперь стоял спина к спине вместе с князем, подняв с земли чей-то ставший владельцу ненужным щит. Вытащил меч, поправил шлем с полумаской.
- Вовремя ты, - сказал Хорив.
- Я стараюсь.
Вот уже рубятся вместе в этом бушующем море врагов. И рубятся ловко. Князья. Первые среди равных.
Не хочется думать, что обречены.
- Где подмога?
- Будет, - ответил Волхв.
- Где ж она будет, уже всех повалили, - пыхтел, всех кромсая Хорив.
- О! Вижу! Вот она!
И чуть не поймал прямо в глаз. Спасибо Волхву, парировал. Взял двоих на себя, к Хориву тут же подскочил третий. Всадники без коней; пешие на чужих конях – это уже не бой по правилам, а какая-то всеобщая драка. Неразбериха. Куча.
Волхв еще успел удивиться: ведь Хорив то смотрит не туда! Не туда, откуда должна прийти его дружина. Так что же это? Мельком глянул.
Дружина. Только не его. Ощетинившись копьями ровно, как одно целое, скачут в отливающих золотом латах… Они. Поленицы. Спасибо. И я буду славить вас, боги, коль между них вдруг окажется та, чей изорванный грязный плащ до сих пор лежит в моей палатке…
Но отвлекаться нельзя. Ошибки здесь не прощаются. Заработал мечом с удвоенной силой. Не отвлекаться. Но все же не мог не услышать громогласное: «Вперед!!». И не мог удержаться, чтобы не увидеть хотя бы краем глаза как в бой отчаянно кинулась его дружина, перелетев через реку и перескочив заполненные трупами «волчьи ямы». Строй не держали. Куда там! Грязные, злые, яростные, словно чудища болотные. Налетели вихрем, обрушились градом ударов на головы низкорослых степняков. Мечи, палицы, секиры замелькали, окрасились кровью… Смыть позор невольного предательства, отомстить за товарищей, которых теперь не вернуть. Удержать, остановить, уничтожить угрозу. Так, чтоб впредь не повадно было.
А с левого фланга степных гостей незваных стали теснить поленицы. И лихо! Вот уж девушки драться умеют, так умеют! Ловкость во главу угла. Красота!
Но Ее он не видел. Может, не потому, что ее там нет, а потому, что лица у тех, кто командовал сотней, и у многих, кто десятками, - закрыты личинами? У остальных – полумаски, либо маски кольчужные. Девушки. Лица портить не хотят. Дорогое снаряжение. Но не зря. Видно богат город их. Загадочный Вантит…
Среди атакующих, тех, кто пытался добраться до знамен, возникло замешательство. Они и раньше удивлялись, видя, что не падает унизанная их стрелами дева в наводящем ужас шлеме… Но теперь… Теперь солнце достигло высшей точки. Зенит. И на глазах у дюжин бьющихся со зверьем степняков один из волков – большой белый – тот, что сейчас рвал зубами горло старшего брата Разящей Стрелы – превратился в человека. Человек вскочил, подхватив валявшийся в мятой траве меч кочевника, выплюнул из окровавленных уст кусок плоти (Разящую Стрелу стошнило) и как был, обнаженный, ринулся в бой. Через миг Разящая Стрела умер. Лёг вместе с братом, убитый той же тварью. Кто-то не выдержал, побежал, кого-то это еще больше разъярило, и он бросился вперед, рубя направо и налево. Но тут подоспели первые поленицы. И покатило…
С правого фланга заходила Волхвова дружина. И оставляла после себя только смерть.
Степнякам пришлось теперь по-настоящему худо. Поняли, что сейчас их раздавят, сомкнутся и раздавят. Оставалось только подороже продать свои жизни. Или сдаться. Но уж точно добить этот отчаянно сопротивляющийся островок. А особенно вон тех двоих – того, толстого, положившего больше всех и свалившегося с неба злобного духа. Говорят, владыка их, странно так зовущийся – конязь – оборотень и не слабый колдун. Может, это он и есть? Простые люди по небу не летают. А еще кто-то глазастый приметил, что до того как человек упал, на том месте была хищная птица. Кречет. Убить его – великая честь. И почет на этом и на том свете. Вот и рвались они, как угорелые, достать его и израненного, опирающегося на его спину Хорива, но еще не переставшего сражаться.
А потом Хорив все-таки упал, и Волхв стал над его телом, орудуя мечом, ставшем частью его, со скоростью молнии. Его обступили со всех сторон, как свора на охоте обступает раненого тура, и он раскидывает ее, пока не падает, обессилев, или добитый рукой охотника. Грозило ли ему это? Наверное, грозило.
Но тут к нему пробилась вторая молния. Молния в руке. Рука в перчатке с нашитыми сверху металлическими пластинами. Дальше – кольчуга, плечи и грудь усилены стальными досками с золоченым узором. Шлем с личиной и бармицей. Черты тонкие. Кто придумал, кто ковал? Поленица, стройный девичий стан. Пояс широкий с бляхами, нож, ножны. Рыжий огненный конь, упрямый и нервный, как хозяйка. И потрясающе красивый.
Он узнал ее, несмотря на то, что лица не увидел. И плаща на ней не было. Алого. Видно такой у нее один был здесь. Но это она, я знаю!
- Держись, Всеславич!
- Вовремя ты.
- Я всегда вовремя.
- Это верно.
И косила кожанодоспешных как траву, мастерство воплощая.
«Как же я ждал тебя!»
«Знаю, ждал».
И кусал врагов конь и лягал ногами – живой сгусток огня. Огонек.
А потом дорогу к этому месту проложили другие поленицы, в числе первых – Любава с Динарой и Вихрицей. С другой стороны прорубались Волхвовы дружинники. Клещи сжимались. Степняков добивали. Вот и всё. Теперь остатки некогда могучего войска стремились только убежать. Скрыться, и чтоб не догнали. Спрятаться, и чтоб не нашли. Не тут то было. Завязалась погоня. Слишком уж люди были злы…
Мало кто уцелел из кочевников войска.
Глубоко пропиталась алой кровью земля.
Много душ отправились сегодня в светлый Ирий. (Так верит народ. Не будем разочаровывать.) Славная смерть. Люди надолго запомнят. Сказители сложат былины, а гусляры воспоют. Славное время. Время подвига, время богатырей, время великих сражений…
- Ну что, Волхв, садись рядом! К шатрам твоим поехали, - сказала поленица, придерживая коня. – Бой, похоже, кончился. Скоро пировать станем.
Возбуждение боя еще не схлынуло, синяки, раны и ссадины еще не дали о себе знать, еще не навалилась тяжелым камнем усталость, следующая за напряжением. Была радость. Великая радость победы. Когда уже знаешь, что победил, но еще не ведаешь толком, сколько друзей полегло в этой схватке. Когда тебе вдруг стало легко и хорошо. Сделано правое дело. Победа. Победа!
- Не поеду. Как я Хорива брошу? Надо до лекарей довести.
«Да тут половину до лекарей надо довести! И тебя тоже. И меня. Но не всех же сразу!» - Подумала Насто, а вслух произнесла:
- Хорив, это кто?
- Вот, - указал Всеславич кончиком меча, с которого стекала кровь, на распростертое тело полянского князя.
Насто задумчиво подняла личину: «Да его то и двоим на коня взгромоздить будет сложно. И, вообще, я не то хотела». Потерла начавшее вдруг болеть плечо, с удивлением заметила, что кольчуга там разрублена: «Ну вот, приплыли».
Мимо промчались Динара с Вихрицей:
- Мы Байязеда искать! И рыжего!
- Он не рыжий, он – золотой!
Княжна рассеянно кивнула.
- А он хорош! – Прогудела возникшая рядом Любава, сползая с мощнейшего серого коня.
- Э-э?.. – Протянул начавший вдруг подавать признаки жизни Хорив.
Насто удивленно подняла бровь. Потом перевела взгляд на Волхва. Тот присел на одно колено, вложил в ножны меч:
- Ты как, друже?
- Жить буду, - промычал Хорив, смотря уже исключительно на Любаву, склонившуюся к нему. – Ты кто еси будешь, диво дивное?
«Диво дивное» покраснело и потупило глазки. По тому как Хорив пожирал глазами пышные (даже чересчур) формы поленицы, стало ясно, что умирать он уже совсем не собирается.
-Хм, - сказала Насто, еще раз оглядев идиллию, - пойдем, княже, мы здесь лишние.
Волхв улыбнулся:
- Ну, пойдем, - и протянул ей обтянутую перчаткой руку.
И вдруг замер, так и не успев коснуться ее ладони, а потом улыбка сошла с его лица, глаза потемнели, будто мир тот, что здесь, перестали видеть, и он стал валиться назад.
На спину. Навзничь. Как подкошенный.
Насто вмиг соскочила с седла. Побледнела. Как это? Думала, кто-то предатель последний пустил, издыхая, стрелу. Тварь! Убью!
Но стрелы не было.
И сердце билось. Медленно. И дышал. Только глаза смотрели не сюда. И не шевелился.
- Что же это? – Растерянно подумала она, стоя на коленях.
Обретшая друг друга парочка обернулась. Любава глядела любопытно и сочувственно, Хорив - сначала встревожено, потом, поняв, что стрелы вражьей нет и князь дышит, произнес:
- А, бывает. День – три полежит и очухается. Он же Волхв… Ну, что, Любавка, меня подымешь?..
Неправда, такого с ним не бывало!
-…А подымешь, в жены возьму.
- Тьфу, на кой ты мне сдался!
- Значит, не подымешь? Не сможешь. Я так и знал.
- А подыму!
- Ну? Не верю!
Любава встала, ухватила его покрепче, поднатужилась и…поставила на ноги.
- Вот видишь! – Гордо вздернула пухлый подбородок.
- Да, такое и не всякому мужику под силу. А ты, девка, молодец!
- А то!
Потом она еще умудрилась помочь ему взгромоздиться на ее серого тяжеловеса, спокойного и сильного. Как раз под стать! Взяла жеребца под уздцы и повела к остаткам лагеря, забыв и про Волхва и про свою княжну…
- Да что же это? – Повторила Насто. Чувствовала, что что-то не так, но ничего не могла сделать.
Волхв лежал на сырой кровавой земле, его глаза были устремлены в далекое лазурное небо, по которому медленно плыли белые перья облаков. И кружил высоко-высоко собрат сокол… А скоро налетит вороньё.
Птица жалобно вскрикнула, будто сожалея, и скрылась. Его глаза смотрели сквозь небо. Сквозь этот мир и тот. А жаль. Они не видели, что над ним склонилась Одна. Одна в целом мире. Не всегда люди вдвоем. Не всегда смотрят так, как Добрава на Ждана, Белый на Зевону, Любава на Хорива, Микула на Вихрицу.
Бывает и одиночество. Это Насто, Волхв, Темный, Чернокнижник… Навсегда ли? До самой смерти ли? До бессмертия?
…Странное ощущение, будто тебя выдернули, как овощ. Раз, и готово. Вот, только что он едва-едва коснулся тонких пальцев Насто и…всё. Ничего этого нет. А было ли? Было! Конечно, было. А теперь куда-то исчезло все: и Насто, и Огонек, и поле, остатки боя, лес невдалеке, солнце в вышине…Всё пропало. Темнота, тишина, рывок, полёт, падение. Он приземлился на ноги, как кошка. Аж присел, но выпрямился. Воинская выучка. Рука легла на рукоять меча. Огляделся.
Странное место. Полумрак. Ни солнца, ни луны, ни звезд. Ни обычного неба: оранжево-коричневые с пурпуром краски. Рвано-бугристая, будто гигантами перекопанная долина. По краям остатки лесов (или скал?). И какие-то удручающие развалины красновато-выветренного камня. Крепость? Святилище? Башня? Стены без крыши, половина стен. Ров без воды, ворота без дверей, цепи без перекидного моста. Ни зверья, ни птицы, ни травинки, а место, по-видимому, пустует уже давно.
Да и жил ли там кто-то когда-то? Да и существует ли оно вообще? Уж слишком похоже на морок.
И я даже знаю, кем подосланный.
«А ты догадлив!» - прозвучало в голове.
- Выходи, познакомимся!
-…Познакомимся…омимся…ся…я…я…яа…
Отозвалось гулкое эхо. Воистину, звенящая тишина. Он, конечно, понимал, что раз всё равно в его голове спокойно читают, то можно вслух не отвечать. Чего напрягаться? Но, вообще-то, не очень-то приятно, когда у тебя в мозгах роются, а потому он предпочел поговорить по-человечески.
- Ну, как знаешь! – Раздался тогда второй голос, холодный и не слишком выразительный.
-…Знаешь…наешь…аешь…
Опять повторило эхо.
- Тебя не смущает это?
-…Смущает это…щает это…то…о…
- Что?
-…Что…что...то…о…о…
- Эхо.
- Эхо…хо…о…
- Нет.
Но собеседник щелкнул пальцами, и эхо в этом мире исчезло. Должно было произвести впечатление. Не произвело. Волхв лишь окончательно убедился, что это – Морок. Наваждение. И единственно реален здесь Он. Второй говоривший. Высокий, стриженный, в черно-пурпурных одеждах. И с фиолетовыми, как аметисты, глазами. Он стоял, широко расставив ноги, обутые в короткие сапоги, и скрестив на груди белые руки, покрытые сетью голубых прожилок.
Некоторое время они просто внимательно смотрели друг на друга. Оценивали? При этом Волхв лихорадочно пытался понять, где он находится и при этом не допустить чтения собственных мыслей этим…без сомнения талантливым магом. Серьезным противником. И, кажется, это ему удавалось.
О чем думал Чернокнижник, оставалось неизвестным.
- Зачем позвал? – Нарушил молчание Волхв.
- Да так, посмотреть на тебя захотелось, - полуусмехаясь произнес фиолетовоглазый. А потом его лицо вдруг изменилось, исказилось дикой яростью. – Ты спрашиваешь, зачем? Зачем?! Зачем? Ты мне всё испортил! Всё! Всю игру! Все старания!
- Я бы это не назвал игрой.
- Я бы теперь тоже…Оказавшись здесь, я испытал разочарование. И это мягко сказано. Просто нет нужного слова, чтобы выразить более точно. Сам подумай, что случается, когда вдруг рушится все то, к чему ты стремился, чего ты желал больше всего на свете. Больше всех радостей этого мира, больше самого мира и всех других миров! Годы, долгие годы трудов летят в пропасть. И исчезают бесследно. Всё напрасно.
«Удар неслабый», - Волхв подумал, а что бы с ним стало, если бы…
- Но я не сдался! Ты хотя бы отдаленно представляешь себе, что значит бороться с неизбежностью?
Неотвратимостью.
Невозможностью.
…Очень даже хорошо представляю.
- И я почти сделал это! Если бы не ты. Как ты мог? Как ты смог?! Как ты посмел?! Ты разрушил мои старания второй раз! Годы моих усилий. Столетия. Ты даже не представляешь, как мучительно однообразно тянется время в темноте и тишине. В этой Пустой Вечности. Из которой нет выхода.
…А есть только вход, в который соваться можно только в десятки, а то и в сотни раз лучшим, чем ты или я.
Это - Пропасть. Межмирье. Так вот куда я с тобой попал.
- И что? Ты решил уронить в пустоту всё то, что есть на земле?
Волхва поразил размах замысла.
- Или наполнить пустотой все в мире. (Что, в принципе, одно и то же.) Но ты… ТЫ мне помешал! Я не могу понять, как тебе это удалось?
Я тоже. Может быть, там всё не так уж плохо, потому и получилось?
- Ты знаешь, а я ни о чем не жалею. О сделанном.
У Чернокнижника огнем вспыхнули и без того яркие глаза.
- Еще бы! Ты же радуешься! Наслаждаешься!!
- Немного.
- И напрасно! Теперь ты со мной. И это навечно! Полюбуйся на свой новый мир.
Он махнул рукой и наваждение исчезло. Оказалось, что они с магом висят в пустоте, в холодном лилово-черном свете. И здесь просто НИЧЕГО, насколько хватает глаз.
- Добро пожаловать! – Сказал Великий маг, распахивая руки жестом хозяина. Хотя хозяин здесь был не он. Он тоже – только гость. Вечный гость. И от этого жеста его широкое одеяние заколыхалось. – Теперь ты будешь не просто наслаждаться муками, на которые обрёк меня, но и испытаешь их сам!
Волхв посмотрел на него удивленно и с жалостью:
- Ты опять ошибаешься. Я не могу наслаждаться чужими страданиями, любой нормальный человек не может. Неужели это не ясно? Страдание может вызывать лишь сочувствие… Но даже не в этом дело. Дело в том, что даже если я останусь здесь с тобой навечно, как пророчишь ты, я всё равно ни о чём, кроме одного, не пожалею: ведь здесь останемся только мы. Я и ты. А остальные - остальные, к счастью, избежали этого. Своими усилиями смогли избежать. И это хорошо.
Чернокнижник смотрел на него, не совсем понимая. Как так «своими»? Как так ему хорошо, если он здесь, а они – там? Это как же так?
- И о чём об одном ты жалеешь?
- О ком. Я жалею о тебе.
И этим было все сказано. И сказано без презрения. Без тени презрения. Просто ему было действительно жаль человека, не смогшего осуществить свой замысел. И жаль, что замысел его был именно таким, а мог быть лучше, достойней, ибо он действительно великий маг и человек, раз способен на такое. Был. Есть? На многое. Но сделал что-то неверное. Или думал неверно. Что тоже бывает. К сожалению, довольно часто. Но в таких играх не прощается. В играх, вершащих судьбы людей и даже богов. Кто бы он ни был, кем бы он ни был…
И поразился Чернокнижник, и закричал, и отшатнулся. Ведь так нельзя, так не может быть. Так о нём (и о себе) еще никто не думал. Думали как о Зле, или как о Хозяине, или как о Великом и Могучем, Недосягаемом. Но никогда еще не жалели и не сочувствовали. И не понимали. И не пытались знать и понять. И хорошо ли это, плохо ли, поздно рассуждать. Теперь поздно.
«Пустоту нельзя разрушить, ее можно только наполнить», - сказал когда-то кто-то и не о нем. Но как же метко сказано!
Межмирье дрогнуло, заколебалось, помутнело, меняя цвет, снова посветлело, опять дернулось и извергло из себя того, кто мешал Ему быть пустым…
---------------------------------
У Волхва дрогнули ресницы, взгляд с непривычки не выдержал света щита Дажьбога. Скатились две слезы. Он вернулся, он перестал смотреть через миры. Но как же это тяжело! Его пальцы смогли только чуть-чуть согнуться в ее ладонях.
Она сидела подле него на коленях уже давно и смотрела, смотрела… Перебирала в уме все заговоры, все легенды, даже о любимом Финисте, но ничего не получалось. Гордая дочь воеводы, сейчас – княжна, правительница Вантит, поленица…и ничего не могла поделать. И кусала губы от бессилия.
И вот…
- Ты вернулся? – Тихо спросила она.
Глаза закрылись и снова открылись: «Да».
И всё. Теперь не выдержала она. Сказалось напряжение сегодняшнего дня и дня предыдущего. Она упала рядом.
Их нашли потом, позже, когда до лагеря добрели Хорив с Любавой, а лекари и знахарки и просто женщины, решившие помочь, уже вовсю занимались лечением раненых, которые всё прибывали и прибывали. Некоторые приходили сами, некоторых приходилось нести. Но главное, что живы.
Это радость, что все князья и княгиня остались живы. Это радость, что вообще кто-то остался жив.
И обнимал отца и мать нашедшийся и славно повоевавший Микула.
И целовала израненного Белого в желанные уста дева-охотница Зевония. Она – богиня, ее просто так не убить. И стояли рядом оба славных знамени, видные всю битву изо всех мест. Белый – оборотень, на нем все быстро заживет, уж она, Зевона, то поможет.
И зализывали раны друзья волки – их уцелевшая треть, даже не половина.
Нашла брата меткая лучница Динара. И он жив был, хотя еще до этого боя ран на нем было немало. Теперь прибавилось. Но она не даст ему умереть. Как ей в бою не дали княжна и Вихрица, несколько раз удары отводя и щитом прикрывая. Хорошие лучники в цене. Или подруги? Что она без них? И была бы?
Умирал во второй раз Ждан Коряжич. И было ему хорошо и спокойно, потому что за правое дело боролся, и потому что были сейчас с ним и любимая жена и родной сын. И не станет второй раз просить Волхва вернуть его Добрава. Потому что это против Мирового Порядка. И потому что теперь она знает, как это тяжело... Пусть Микула думает, что отец отходит в светлый Ирий. Жалко, что сказка, но все равно…
- Спасибо тебе за все, Добравушка. И Волхву спасибо, Всеславичу, передай. За то, что еще седмиц несколько вместе с тобой провести подарил. И сына вновь увидеть…
Добрава кивнула, держа его голову у себя на коленях.
-…И девкам-поленицам, что сына выручили, тоже передай.
- Обязательно, свет мой, радость моя.
- И скажи, не знаешь ли, жива ли еще та лучница, девочка совсем, в дочки бы годилась, которая позади меня в строю стояла. Пока мог – прикрывал, а там…потом куда делась – не знаю.
- Жива.
- Вот и хорошо, славная жена Микуле нашему будет.
Микула опустил светлую голову.
- Он себе, похоже, другую приглядел.
- Да? И давно пора. Пусть тебе помощницей хорошей будет.
- Будет…
Пала в бою лихая Крутослава. И не было равных этой воительнице, а о лучшей доле она и не мечтала. Бой был для нее жизнью, бой был для нее смертью. Человек не должен жить лишь сражениями. Это неправильно. Однако для нее было именно так. Это для Насто бой – почти всегда необходимость, которую нужно выдержать с честью и явив миру доблесть, выучку, искусство. Для Крутославы бой был способом жить и возможностью умереть. Почему? Она никогда не говорила. И многие пали от ее руки, многие, прежде чем стрела кочевника не попала ей в прорезь для глаза ее маски. И у степняков есть меткие лучники. Очень меткие. Иначе ее было не взять. Или почти не взять. Проще, конечно, стрелою, если умеешь. Она, конечно, и стрелы умела отбивать, но не когда поглощен вихрем рукопашного боя. Всей его страстью. Всей силой. Так и упала. Свесилась с седла, застряв ногой в стремени. И сыпались на нее удары еще и еще. На теперь уже мертвую.
А потом того меткого стрелка подстрелила Вихрица, сама не ведая, за кого отомстила…
В бой тогда влезла и Светлана, дитя неразумное. И старалась быть подле своей «княгини». И был бы это ее первый и последний бой, если бы не Насто. Ведь из-за нее в плечо и получила. Хотя это обязанность оруженосца – в бою защищать. Заслонять… Но еще научится, быть может. А нет, так выдать бы тебя замуж, девочка, может это и лучше будет.
Потом их со Светланой ряды сражающихся разлучили. Она стремилась вперед, на помощь отчаянно отбивавшемуся от наседающих полчищ Волхву.
И поспела вовремя.
А сзади далеко кто-то ударил по голове Светлану. Шлем прочный, выдержал. Но девушка, как подкошенная, упала. Сверху ее придавило чье-то тело, а потом еще одно. Лицо залила кровь. Своя или чужая – разобрать было невозможно.
Очнулась Светлана, когда бой уже закончился. Она выбралась из-под навалившихся, непомерно тяжелых неподвижных тел и, шатаясь, направилась в сторону лагеря, считая, что она никудышная поленица. Видела трупы, слышала стоны. Люди и лошади, свои и чужие, мужчины и женщины. Обломки оружия: помятые щиты, выпущенные луки, древки копий и всюду стрелы, стрелы. Стрелы в земле и людях… Солнце спускалось… Ей почему-то было жалко всех…
Может, со временем это пройдет, может, останется. И еще спорно, что лучше.
А потом она увидела залитого кровью коня, шедшего медленно и хромая. За конем волочилось тело, застрявшее ногой в стремени. В изрубленной броне тело женщины.
Она узнала коня. А потом тело. Крутослава.
И не выдержала. Зарыдала. Девочка. Здесь всё так грубо и жестоко. А из-за стен замка все казалось лишь красивой и смелой игрой. Гордишься и хочешь похвастаться. А теперь? А сколько еще потеряли?
Она вытерла слезы перчаткой, но они не унимались. Нашла в себе силы приподнять тело воительницы и перекинуть его через седло. Потом взяла Серого под уздцы и повела к стану.
Почему так?
Не пощадила стрела степняка и Темного. Двоих лучших друзей лишилась сегодня Насто. Нельзя быть со всеми сразу, ото всех удар отстраняя. Если б можно было, она бы сделала. Всю себя бы отдала… Но не вышло.
Темный, Темный, Ясень-друг, ну что ж тебе в твоих покоях не сиделось? Ну зачем ты ослушался?
«Я с тобой быть хотел. Всегда».
Прости, что так получилось.
Видно не судьба.
…Среди остатков становища детей степи и ветров, среди мусора, кострищ, быков и пустых шатров сидел светловолосый юноша, бывший Хмарник, Иванко. И думал о том, что всё это никому не нужно. Земля большая, всем места хватило бы. Что всё это какая-то ошибка. Что раньше все было так хорошо. И пропади пропадом эта власть, эта сила, это чародейство! Ишь, чего возжелал! Ну, на кой ляд ему оно? Ведь так хорошо дома. Он бы даже девчонке соседской, дразнящей и вредной, был бы рад. А до этого дня ведь ни разу и не вспоминал. Надо же!
Он понял, что хочет домой. Сейчас, непременно, сразу же! Только хмарникам этим, дедам старым разнесчастным поможет. А то лежат, стонут, копошатся. Не бросать же. Люди ведь, хотя и испорченные… Впрочем, а он чем лучше? Но он обязательно исправится.
Это же так хорошо, просто жить! Вдыхать чистый воздух, смотреть на цветы, слушать птиц, улыбаться. Спасибо за то, что он это понял. Кому спасибо – неизвестно. Но хорошо, что он жив. И будет стараться.
В чистом небе сияло нестерпимо яркое, начавшее клониться к закату солнце.
Дажьбог. Отец. Солнце.
Спасибо.
_________________________
Декабрь 2002 г.
СТРЮКОВА НАТАЛЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА
( НИКТА ДИКАЯ КОШКА )
СЛОВАРЬ
(по мотивам древнерусских летописей, былин, сказаний и поверий)
Составитель: Стрюкова Н. А.
Арысь – мелкая лесная нечисть, обычно безобидная.
Ведьмак, ведьмач – колдун, может быть «прирожденным» или «наученным».
Волкодлак, волколак – оборотень, волкочеловек.
Вислена – женщина легкого поведения.
Выя – шея.
Гридень – профессиональный воин, член княжеской дружины.
Дажьбог – «Солнце-царь», бог солнечного света, тепла, времени созревания урожая.
Длака – шкура животного.
Длань – рука, ладонь.
Дый, див – ветер, вихрь-человек, кличет пророчества.
Десница – правая рука.
Жмур, жмурище, умрун, умран – покойник.
Зеркалица – душа зеркала, отражение (зеркало мыслилось древними как дверь в потусторонний мир).
Змей, Змий – владыка подземного и подводного мира.
Ирей, ирий, вирий – рай, по представлениям древних славян.
Корзно, крзно – княжеский плащ, как правило, алого цвета, часто с меховой опушкой.
Конязь - князь
Капище – место, как правило, на вершине холма, где стоял капь – идол.
Любомудр – буквальный перевод слова «философ» (здесь намек на теорию Гераклита).
Лешка, лешак, леший – мелкая лесная нечисть, может принести пользу, но может и навредить; в древнейшую эпоху леший считался также покровителем охоты.
Лось (Лосиха) и Лосенок небесные – созвездия Малой и Большой Медведицы.
Магура, Перуница – богиня, дочь бога-громовержца Перуна, покровителя воинов, сродни валькириям скандинавской мифологии, представлялась в виде крылатой женщины, одетой в доспех.
Молодица, молодка – молодая замужняя женщина.
Морена, Моревна – богиня мира мертвых и плодородия земли.
Навья, навь, навка – оживший мертвец.
Невры – ираноязычные племена, обитавшие в верховьях Южного Буга и Днестра.
Поленица, поляница – женщина-воин, богатырка, аналог амазонкам.
Поезд – вереница саней или телег.
Полудница – дух хлебных нив и полей, представлялась в виде высокой светловолосой девушки.
Погосты – селения, в которых останавливался князь во время ежегодного объезда подвластных земель, места для сбора дани.
Смарагд – изумруд.
Хмарник – повелитель стихий, защищает от непогоды, ими либо рождаются, либо становятся, продав душу чернокнижнику, который после сделки вручает новому хмарнику волшебный посох, дающий возможность повелевать стихиями.
Хорс – бог солнца, воплощение самого светила.
Шуйца – левая рука.
Щур, чур, пращур – предок.
Ящер – владыка подземных вод.
Яга, Баба-Яга – древнейший образ хозяйки мира мертвых, повелительницы времени.