Под Новый год Михаил Константинович заболел. Поднялась температура, к тому же давление зашкаливало.
Вторые сутки он проваливался в полузабытьё, выныривал из него, и тогда, выпив таблетки, огромным усилием воли заставлял себя встать, сделать что-нибудь. В первую очередь – протопить печь и накормить Шарика, что сидел в вольере.
Морозы стояли свирепые. Но он не чувствовал холода, видимо из-за температуры, только лицо горело. И ноги плохо слушались, были ватными. Шел, стараясь не шататься, за дровами к поленнице, носил их в специальной «сумке» из железных прутьев. Шарику давал корм. Дома топил печь, даже гоношил что-то из еды… В тепле быстро «раскисал», торопился лечь, и проваливался в беспамятство.
Жену Михаил Константинович похоронил пять лет назад. Так и жил деревенским бобылём. Дети, две дочери и сын, наперебой звали его к себе, он отказывался. У них свои семьи, свой уклад, а он пока, слава Богу, сам себя обслужить может.
- У тебя там небо незнакомое, - сказал он старшей дочери в последний её приезд, - а здесь я пробегу по лесу, петельки на зайцев поставлю, в деревне в магазин схожу – вот и день прошёл. А у тебя что делать? На лавочке сидеть? Не поеду…
Всё бы нормально, да вот, захворал. И не знает никто…
За два дня до Нового года он очнулся ночью. В кухне, как обычно, горел свет. С кровати хорошо видно было, что открылась входная дверь, вошла женщина в шубе.
Михаил Константинович не удивился. Двери он не запирал, боялся, что, если умрёт, то никто не сможет попасть в дом. Женщина деловито сняла шубу, под которой оказался белый халат.
«Врачиха, или медсестра, - с удовлетворением подумал Михаил Константинович, - как только узнали, что я тут болею, один? Незнакомая, наверное – из райцентра…».
Медсестра заглянула в комнату. Немолодая, лицо миловидное, спросила:
- Как Вы себя чувствуете?
- Голова кружится, - с усилием проговорил он.
Она внимательно вгляделась в его лицо, и вдруг в её глазах мелькнуло смятение, черты исказились.
- Знаете что, - сказала она, и в голосе послышалось беспокойство, - Я ведь, кажется, не к Вам! Я ошиблась! Мне нужно в другой дом, - и она махнула рукой в сторону кухонного окна.
В той стороне, под горой, действительно, было несколько домов.
Не обращая внимания на Михаила Константиновича, она быстро оделась, неслышно закрыла за собой дверь. А его снова подхватили волны болезни, властно утянули в забытье…
Утро было ярко-сияющим, переливались ледяные узоры на окнах. В сенях кто-то громко топал, стряхивая снег. Дверь со скрипом распахнулась.
- Ты чо эт, дед Миш? Никак заболел? – горланил Толька, что жил под горой, - У тебя под воротами сугроб намело. Кое-как пробился через баррикаду! Снег три дня назад был, а – ни следочка, только до поленницы и обратно натоптано. Ты чо, не выходил никуда?
- Да вот, расхворался чего-то, - слабым голосом откликнулся хозяин.
- Значит не знаш, что сёдня ночью дед Пахомов помер.
Дед Пахомов жил с Толькой по соседству, под горой же. И Михаил Константинович сразу вспомнил медсестру.
- Это к нему, значит, медсестра приезжала… Не спасла, значит…
- Кака медсестра? Никакой медсестры, никто к нему не приезжал. Они за фельдшерицей Ниной бегали, так она явилась, когда уж поздно было…
- Погоди, ко мне ночью заехала одна, врачиха ли, медсестрица ли, в белом халате. Как тебя видел…
- Ну, дед Миш… У тебя ж ни следочка в ограде! Она что, по воздуху прошла…
И подумалось тут, а ведь и Шарик не взлаял ни разу, и дверь не скрипнула, а она визжит, хоть уши затыкай, надо дёгтем смазать…
И перепугалась, что ошиблась… Не к нему шла, а под гору… Не медсестра, значит… А тогда – КТО?