Она ничего не слышала, никаких звуков кроме внутреннего голоса. Отсутствие слуха вселяло в нее тишину и покой. За окном ветер безмолвно играл листьями деревьев. В комнате стоял полумрак.
Так же, как и обилие звуков, она не любила обилие света, бьющего в глаза. Яркий солнечный свет был самым приятным светом в ее жизни. Белый свет ламп и прожекторов различной мощности вызывали лишь головную боль.
Ей было пятьдесят два года, когда она осталась одна. При этом она сохранила ясный взгляд невыцветших глаз, трезвый ум и цепкую память, и хрупкий стройный стан, подаренный природой.
В обществе, которого ищут люди ее возраста, она не нуждалась, скорее, избегала его и старалась не встречаться с людьми без необходимости. Если можешь сделать все сам, то зачем просить об этом других?
Она выходила на оживленные улицы и не слышала их шума, гуляла по паркам и не слышала щебетания птиц и шелеста листьев, посещала выставки и музеи, театры и узнавала только то, что могла увидеть. И этого ей было достаточно для полного счастья. По выходным она уезжала за город на машине и никто не знал, куда и зачем.
Для нее счастьем было никого не слышать кроме себя, никого не слушать кроме голоса, что остался внутри с детства. Ведь не правда ли, приятнее слышать себя, нежели слушать других? Не обладающих физическими недостатками, но так обделенными воспитанием и жизненным кругозором. Ну почему даже взрослые люди испытывают чувство неполноценности перед тем, кто с детства прикладывает больше усилий, чтобы быть в этом обществе признанным? Ну ладно бы дети, но психология взрослых все же должна прогрессировать от детской жестокости и подростковой угрюмости?
Для нее было счастьем не слышать тех, кого она не любила.