III
Олег старался о телефоне не думать. Может, и не сегодня Белов позвонит, хотя сам-то на его месте позвонил бы, конечно, сегодня. Если обычно несколько звонков за сутки раздавалось в квартире Олега, то в тот день, с тех пор как он вернулся домой, не было ни одного. Словно не только он сам, но и телефонный аппарат приуготовлялся для единственной тревожной трели, призыва из жизни в смерть. Олег мелкими глотками цедил коньяк, рассеянно наполнял комнату дымом сигары. Все это помогало снять хотя бы часть напряжения. А часы вопреки ожиданию бежали как секунды.
Время от времени напряжение все же перерастало какую-то отпущенную организму меру, и тогда Олегом овладевала каталептическая неподвижность. Так почти пару часов подряд он просидел, уставившись стеклянным взором в одну точку. Потом очнулся, думая, что дремал, но все равно решил, что из кресла будет вставать, только чтобы опорожнить пепельницу. До утра не позвонит, до утра просидит. И ничего делать не будет. Что и делать-то сейчас? Захочешь поставить чайник, так и тот упадет из рук. Хорошо бы только не переборщить с коньяком.
Олег, конечно, помнил, как вышел из клуба, как добрался домой, как вошел в квартиру, переоделся, сел к телевизору, но все эти действия, да и сам мир вокруг утратили реальность. Что-то не так было с миром. Дома сползали мутными подтеками, словно рисунок мелками на асфальте под струями поливочной машины, автомобили рассыпались мелкими бусинами, деревья истаивали струйками сизого дыма, как непотушенные окурки. В квартире все предметы, включая самые стены, только прикидывались настоящими, а на самом деле были из застывшей пены для бритья.
Когда грянул звонок, Олег как раз подносил ко рту рюмку. Но рука не дрогнула, трель как-то миновала своим колебанием его тело, сразу ввинтилась в душу, и застряла там ржавым гвоздем. А вот вторая трель горячим порывом взрывной волны ударила в лицо. И Олег снял трубку:
— Да!
— Привет, это я.
— Привет.
— Узнал меня?
— А как же.
— Ждал?
— Конечно.
— Можешь сейчас приехать в клуб "F 21"?
— Сейчас?! — Олег беспокойно взглянул на часы: пол одиннадцатого. Взглянул на бутылку: полбутылки.
— Не для реванша, разумеется! Как ты относишься к джазу?
— Вообще-то, так себе.
— Вот те раз! Но, может, все-таки потерпишь? Ради меня?
— Только ради тебя. Буду через полчаса.
— Хорошо. До встречи!
Олег положил трубку, она, словно намыленная, чуть не выскользнула на пол, так вспотела ладонь. Двадцать минут запасного времени он прихватил, чтобы прийти в себя. Затушил недокуренную сигару, вымыл пепельницу, распахнул все окна, у одного, выходящего во двор, задержался, глубоко подышал, прополаскивая легкие сладким воздухом летнего вечера. Стало лучше. В ванной умылся до пояса ледяной водой, растерся до красна жестким полотенцем. Подумал, и пристегнул к ремню замшевые ножны, которые полностью прикрывал пиджак. Не для чего, пожалуй, но не идти же к нему совсем безоружным. В прихожей задержался перед зеркалом, боясь найти себя слишком бледным или слишком разгоряченным. Но вроде не нашел и побежал на проспект, ловить машину.
Поздоровавшись, он миновал тяжеловеса-охранника у дверей. В клубе против ожидания, все-таки вечер пятницы, было немноголюдно и не очень шумно. В дальнем углу перебирал клавиши черного пианино полный немолодой музыкант. То ли наигрывал что-то джазовое, то ли просто рассыпал из-под пальцев арпеджио, примериваясь к настоящему исполнению. Дама тоже не первой молодости, опираясь локтями на верхнюю доску инструмента, раскладывала нотные листки. На ней были джинсы и блестящий короткий топ. Ни следа хмеля не чувствовал сейчас в себе Олег. Все выветрилось по дороге. Наоборот, от непреходящего внутреннего напряжения голова была утренне ясной, и, к досаде, горели щеки и уши. Сразу с порога можно было оглядеть весь большой зал. Олег не знал, единственное ли это помещение здесь, но не смог заставить себя сделать ни шагу вперед, встал в дверях и прошелся взглядом по дальним столикам, краем глаза вбирая в себя и ближние. И все-таки он не первым увидел ожидающего, а как бы натолкнулся на его взгляд, пристальный и потусторонний. И тогда еще чуть помедлил. Задевая болтавшиеся на спинках стульев дамские сумочки и рукава скинутых пиджаков, Олег двинулся к его столику и сел напротив него.
Ян выглядел свежо, несмотря на то, что пепельница перед ним была полна рыжих скрюченных окурков, а, значит, сидел он здесь уже порядочно. Подошедший к ним официант, накрыл ее чистой пепельницей, заменив одним движением, и, учтиво поклонившись, положил перед Олегом меню. Клуб сразу понравился Олегу, он очень любил, чтобы в заведении работали именно вот такие дюжие холеные хлопцы, а не злоупотребляющие косметикой, многословные бабы.
— Извини, я ничего не заказал для тебя, потому что не знаю твоих вкусов, —произнес Ян.
И Олег увидел, что перед ним стоит громадный кубический стакан виски, и янтарной жидкости осталось в нем на два пальца.
— Мне двойной "Отар", пожалуйста, — обратился Олег к не успевшему покинуть их официанту, заодно протягивая ему и ненужное меню.
— "Отара" у нас нет, могу предложить "Реми Мартен".
— Хорошо.
Официант бесшумно скрылся. Или Олегу показалось, что бесшумно. Звуки вдруг стихли вокруг для него. Он смотрел Яну в глаза, и Ян смотрел на него. Им, за все это время сросшимся теснее иголок на еловой лапе, а видавшимся всего миг, непреодолимо хотелось рассмотреть друг друга. Глаза Яна блестели беспокойным счастьем, он словно держал перед собою вожделенную вещь, которая, наконец, позволила, чтобы ею обладали. На Белове была дорогая черная рубашка с вышитым изогнутым крокодильчиком, две пуговицы сверху были расстегнуты. Шею наискосок пересекала серебряная цепочка.
Олег надел свою любимую синюю рубашку с отложным воротником и широким вырезом. Синий цвет очень шел к его темным волосам и карим глазам. Он почувствовал, что в пиджаке ему будет жарко, но вспомнил о ноже, и снимать пиджак передумал. Что-то дрогнуло в лице Яна. Олег словно вынырнул вдруг из непрестанного водоворота эмоций и, посмотрев на Белова со стороны, понял, как на самом деле напряжен и взволнован Ян, понял, кем является он для Яна — единственным человеком, способным его победить. Однако Олег посчитал глупой эту дуэль взглядов, о которой всегда пишут в книгах, и первый опустил глаза, уставившись в грудь Белова.
— Хороший выбор, — ровным голосом нарушил молчание Ян.
Олег не сразу понял, что он имеет в виду заказанный им коньяк.
— А ты думал, я закажу пиво? — усмехнулся он.
Ян не отвечал. Смотрел и не прикасался к стакану.
— Поздновато для пива, — молвил Олег, — да и разговор наш не за пивом вести.
Он не выдержал и поднял глаза, осознавая, что гораздо труднее ему будет не держать взгляд противника, а отвести свой. Ян хотел что-то ответить, но скорый на ногу официант уже очутился рядом и поставил перед Олегом пузатую коньячную рюмку, в которой на глаз определялось сто грамм с походом.
— Ну, со свиданьицем что ли? — Олег поднял рюмку и сейчас же отпил, проглотил, не смакуя, чтобы хорошенько продрало горло.
— Знаешь, — сказал Ян, тоже коснувшись губами стакана, — несмотря на то, что поиски мои затянулись, я был уверен, что ты где-то рядом, что не сбежал куда-нибудь в Коста-Рику.
Олег позволил себе удовольствие подольше задержаться в глазах Яна, вбивая в их дно якоря ненависти.
— Сейчас больше бегут в Европу. Но, по-моему, у тебя были основания полагать, что я не трус, — говорить ему хотелось быстро и отрывисто, и чтобы избежать этого, он нарочно растягивал паузы между словами, и словно бы даже чуть-чуть понижал голос. С удовлетворением он отметил то же самое и у Яна.
— Согласен. Но, между нами, что тебе стоило просто дать о себе знать?
Олег, не спеша, достал сигарету, пачку же и зажигалку убирать не стал, положил перед собой на стол, красивый, без скатерти, настоящий деревянный, темный. И все вокруг было в этом клубе бордово-вишневое, а тьма по углам — цвета красного дерева.
— Чем это я заслужил, чтобы меня принимали не только за труса, но и за идиота? Во-первых, я ничего не знал наверняка о твоем состоянии, во-вторых, между нами, я все-таки должен был выиграть время. В-третьих, — Олег сам не ожидал, что он скажет это в лицо Яну, но обстановка клуба, все еще сбивчивая музыка за спиной, след коньяка на горле, все это даже не располагало, а побуждало к интимности, — мне было невыразимо приятно знать, что ты ищешь меня, как озверевшая гончая, по всему городу, и однажды появишься передо мной внезапно, как сегодня.
О, как захотелось Олегу, чтобы Ян отреагировал на его откровенность правильно, не сбил ее, не спугнул, не свел все к пошлой разборке.
Ян сдержанно улыбался, глаза его тепло светились, лицо было совершенно спокойно, даже благодушно, но болезненный внутренний огонь тронул и его, проглядывая сквозь гладкую кожу на скулах. Олег не мог ошибаться, он всем своим существом знал, что Ян чувствует сейчас то же самое, что и он. И ничего не было желанней и выше в тот момент. Но если это так, если только это так, то вихри должны были кружиться вокруг их столика, ложки и вилки срываться с места. Они сидели у дальней стены напротив входа, расположившись таким образом, что случайные соседи слышать их разговор не могли. А рюмка Олега и стакан Яна были пусты. И зоркий официант уже стоял рядом.
— Повторить, — попросил Ян за себя и за Олега. — Ладно, друг мой, все хорошо, что хорошо кончается.
Пианист вдруг взволновал клавиши, протащив пальцы из нижнего регистра в верхний, откуда-то сорвалось чистое контральто саксофона. И женщина запела по-английски под приветственные аплодисменты. Опять Олег не чувствовал хмеля, а как хорошо было бы смыть с души этот грызущий ее, уже почти мучительный, огонь. Им принесли выпивку, и оба сделали по большому глотку, отпив спиртное, как воду. Некоторое время они слушали ансамбль. Музыка волновала и в то же время расслабляла нервы.
Ян молчал. Олег считал, что противник должен первым заговорить о главном, инициатива сейчас была у Яна. И от этого ничего не зависело, просто так сложилось. Но как дорого было это молчание, дороже слов, которых страстно ждал Олег. Противоестественное молчание между теми, кто не мог вот так просто сидеть за одним столом, как пламя не может гореть под водой. Но сейчас невозможное сбывалось. Главное, не смотреть ему в глаза, взглянешь — и не оторвешься. А это глупо, это неправильно. И Ян это понимал, и старался не искать глаза Олега, но все-таки их взгляды наскакивали друг на друга, и тогда словно лазерный луч проходил по внутренностям. Больно и восхитительно. Падение, смерть, Большой взрыв.
Ян тяжело, уже без улыбки начал. Говорить об этом было страшнее, стыднее, томительнее, чем признаваться в любви, и он тщательно подбирал слова, словно изобретая их на ходу.
— Ты — достойный противник. Но ты, Олег, допустил одну ошибку, о которой я и хочу, собственно, с тобой поговорить, потому что она непосредственно касается предстоящего нам дела.
Он снова замолчал, и Олег понял, что Белову неловко вести разговор в форме монолога. Он сказал, как руку ему подал:
— Я слушаю тебя, Ян.
— Ошибка состоит в том, что ты оставил меня в живых.
Олегу очень захотелось закрыть глаза, потому что эхо этих слов пошло бродить по его раскаленному телу и не только услышать, увидеть их в себе, казалось, он мог бы сейчас. Ян продолжал уже совсем хмурый, слова с трудом вырывались из-за густого сигаретного дыма.
— Когда ты ранил соперника в честном бою, ты имеешь полное право добить его. В том, что ты опускаешь меч, нет благородства, а есть одна только слабость. И я считаю нужным предупредить тебя, что сам никогда не поступлю таким образом. Я хочу, чтобы ты имел это в виду, прежде чем…
Олег курил, не чувствуя вкуса табака, а только глядя, как причудливо переплетается дым их сигарет, который они выпускали теперь друг другу в лицо, как входят друг в друга зыбкие кольца. Он и сам знал о своей ошибке, вспомнил горчайшее отчаянье и ужас той минуты, когда услышал о том, что Ян выжил. Но приходилось ли теперь жалеть об этом? Да Олег полжизни готов был отдать и тогда и сейчас за этот дымно-хмельной разговор, за возможность смотреть на то, как дыхание его врага еще заставляет подниматься его грудь и живот, и где-то там, под черной тканью рубашки — темная линия шрама вдоль ребер.
Все эти минувшие восемь месяцев, проведенные в спортивном зале, Олег запрещал себе думать о личности Яна, чтобы не нафантазировать чего-нибудь лишнего, не скатиться в дешевую романтику. Сейчас, когда Ян предупреждал его о том, что пощады не будет, хотя мог бы, про себя отдав должное великодушию соперника, без разговоров поступить так, как считает нужным, — великое уважение испытал он к Яну. Он восхищался им и одновременно чувствовал, что и сам не ниже его. Все дрожало и звенело в нем. Олег понял, что не удержится. Может, это все-таки был хмель? Но, казалось, коньяк исчезает во внутренностях, как вода в песке. А официант, призванный знаком Яна, уже ставил перед ними новые полные рюмки.
— Видишь ли, Ян, я ценю твое великодушие, и думаю, что все, что ты сказал справедливо. Но я — воин.
— Ты учитель, — быстро прервал его Белов, — учитель русского языка и литературы в лицее номер 23.
Как ни горел Олег своими главными словами, здесь он разрешил себе остановиться, сожмуриться про себя и про себя же почмокать губами. Вот чем занимался Ян эти десять часов с момента их утренней встречи. Он собирал справки об Олеге. Недаром так ходило ходуном небо, и колебался загустевший воздух.
— Я воин, — снова тем же тоном произнес он, — и сколько помню себя, у меня была одна дорогая мечта. Мечта о Единоборстве. Случалось мне участвовать в мордобое, случалось выходить в круг на спортивной площадке. Но все это было не то.
Олег вскинул глаза, чтобы посмотреть, как слушает Ян. Тот сидел неподвижно. Огонек его сигареты втихомолку ел папиросную бумагу, подбираясь к окаменевшим пальцам.
— Только там, в "Ракетостроителе" я отчасти испытал то, о чем мечтал всю жизнь. Точнее, там я понял, в чем мое предназначение. Но все равно, это вышло не так, слишком спонтанно, слишком быстро…
Ян дернулся на стуле, откинулся на спинку и приподнял голову. Его лицо потемнело и страшно осунулось. Олег понял, что задел больное, еще незажившее, кровоточащее. И сладко было знать это. Такой мощной не ненавистью даже, а жаждой уничтожения повеяло от Яна, что сизый дым растворился до молекулы в этом энергетическом потоке. Сквозь замутненный воздух сама Смерть смотрела в лицо Олегу.
— И теперь, наконец, у меня есть возможность отыграть все как следует, — продолжал он. — Я принимаю к сведению твое предупреждение, но я рад, что тогда не стал слишком спешить.
Ян был задумчив. Его глаза, обращенные на красивую столешницу, непрерывно двигались, как в фазе быстрого сна. Какие-то огромные новые мысли разрывали его. Он медленно раздавил в пепельнице почти целиком истлевшую сигарету и, наконец, вымолвил:
— Я тоже воин, Олег, и я тебя понимаю. Может быть, я и в фехтование пришел благодаря такой же мечте, только это было давно. За столько лет я пережил не одно единоборство. Все те чувства, которые ты сейчас испытываешь, во мне, наверное, перегорели, стерлись. Я все же, к большому сожалению, слишком плохо знаю тебя, а потому должен, извини, спросить, не воспринимаешь ли ты наше с тобой дело, как игру? Отдаешь ли себе полный отчет в том, чем все это закончится для одного из нас? Заметь, я говорю "закончится", а не "может закончиться", потому что никакого другого исхода не приму. И все сделаю для того, чтобы его не было.
Вот здесь Олег огорчился. Все-таки своим откровением он дал Яну повод считать себя инфантильным психопатом. Неужели даже он не чувствует… Хотя он ведь не отшатнулся, даже сказал, что понимает, и сейчас смотрел на Олега вроде как с надеждой. Собрав всю выдержку, Олег ответил как можно более спокойно и медленно, опустив веки. Но вышло это с каким-то гулом, как стон:
— Ты не о том беспокоишься, друг мой. Беспокойся лучше о себе. Что же до прочего, то, если желаешь, я дам тебе заверения в том, что совершенно осознаю все последствия нашей следующей встречи. Как для проигравшего, так и для победителя.
Говорить ли еще? Олег запнулся. Не прозвучат ли те слова искусственно, книжно-киношно? Но произнести их, все равно, что встать уже напротив друг друга с молящим о крови клинком. И к тому же, он чуял, что Ян ждет именно их:
—Я с радостью разделяю условие, что выжить должен только один.
И Ян ответил так торопливо, словно хотел оборвать Олега:
— Только так, Олег, только так.
И все, что до этого Олег принял в нем за явление смерти, теперь показалось только ее прозрачной тенью. Сейчас жутко было смотреть на него. "Боже, — подумал Олег, — Боже, неужели это наяву происходит"? Смерть стояла теперь ближе, чем можно вообразить, она даже не была снаружи, она уже втягивалась под кожу. Олег знал, что и на поле битвы не будет чувствовать ее так ясно. И сомнение в себе снова завозилось в нем.
Но он-то уже испытал ощущение тяжести человеческого тела на кончике своего клинка. И его слова не были праздны. Он даже вскинулся, а не опытнее ли он самого Яна? Ведь не известно, убивал ли тот когда-нибудь сам? Олег решил, что немедленно спросит об этом, да еще с издевкой. Но взгляд Яна остановил и успокоил его. Такая отнимающая дух тьма жила там, что не заглядывать туда, а сторониться ее следовало. Но вот она словно посветлела, это Ян вернулся к своим не разрешенным вопросам.
— И еще вот что я хотел бы выяснить. Ведь то Единоборство, о котором ты грезишь, имеет смысл, только если оно идеально.
— Не понял тебя.
— Ну, как бы тебе объяснить? Мной ведь сейчас движет что? Месть. Даже не так — жажда реванша. Я был побежден, едва не убит тобою. Если бы ни алкоголь, я бы этих слов не произнес, так они мне тяжелы. И причина, которая меня поведет в бой, может ли сравнится с твоей мечтой о Единоборстве? Не думай, силу твою, как фехтовальщика, я понял. Больше просчетов в оценке не будет. Но вот каков твой настрой? Равен ли он моему? У меня-то не малый интерес в нашей следующей встрече, а вот у тебя? Может, всего лишь долг чести заставит тебя сражаться? Этого вполне достаточно, конечно, но ведь не для тебя, не для нас?
Стал бы непонимающий человек гадать о его интересах? Олег с благодарной улыбкой взглянул на своего противника. С этим вопросом он разобрался давно.
— Друг мой, я готов, поверь мне. Тобой движет жажда реванша. А мной — стремление исправить свою ошибку. Я не привык считать себя неудачником. И если это возможно совместить с воплощением мечты об идеальном, как ты выразился, Единоборстве, мыслимо ли упускать такой случай? Еще неизвестно, чья причина сильнее.
Ян молчал, удовлетворенный ответом, а потом поднял бокал, предлагая Олегу выпить за эти слова, и сам сделал глоток. Олег решил остановиться на третьем бокале, но вслед за Яном хватил разом чуть ли не половину. И тут пение и музыка позади них оборвались. Сразу стало пусто. Словно без поддержки джазового ритма и разговаривать стало не о чем. Музыканты кланялись, в ответ на дружные рукоплескания. Но вот женщина вытерла смешанный с сурьмой пот под глазами и снова приготовилась петь. Ее низкий голос вели под руки два джентльмена: потасканный аристократ — фортепиано, и развязный малый — саксофон.
— Ну что ж, — сказал Ян, — теперь остается пустяк. Где и когда?
— Это твой реванш, ты и выбирай место и время.
Ян видимо ждал этого предложения, и, ничуть не помедлив, произнес:
— Знаешь заброшенную стройку напротив старой плотины? Там будет удобно, я проверял. Уже давно присмотрел для нас это местечко. И охраны там никакой нет.
— Если ты в этом уверен, я не возражаю. Теперь время.
— Тянуть ведь незачем, да? Но, пожалуй, для завтрашнего дня мы с тобой слишком пьяны? — Ян не то утверждал, не то спрашивал. Но очевидно, был прав, потому что Олег вот-вот готов был предложить покончить со всем прямо сейчас. Даже стал ощущать сквозь одежду нож, пристегнутый к ремню. Однако разум все еще преобладал над алкоголем, и он кивнул Яну в знак согласия.
— Тогда послезавтра, на стройке, в полночь.
— Будет ли что-нибудь видно в такое время? Ну же какое-то освещение.
— Ну, надеюсь, фонари тебя устроят? Я выбрал поздний вечер, потому что все окончательно пустеет вокруг, и нам точно не помешают.
— Хорошо, — ответил Олег.
Он примерно так и рассчитывал, и теперь, когда все уже было произнесено и оговорено, почувствовал опустошение, и глодавший его внутренний огонь стал потихоньку исходить из него. Но последний вопрос все же оставался. Оставалось, впрочем, и спиртное.
— Ян, один из нас послезавтра все-таки должен будет продолжить свое существование, и желательно, чтобы это было не в тюрьме, не так ли?
— Ну да. А к чему ты клонишь? Ты ведь жил себе припеваючи, несмотря на то, что я остался жив и знал тебя в лицо. А послезавтра свидетелей у победителя не останется.
— Да, но вдруг что-то все-таки сможет навести на след? Норкин знакомил нас, а он весьма проницательный человек. Здесь мы засветились, а нас с тобой знают в городе. Я предлагаю условиться, что победитель похоронит побежденного там же, на месте. Нет тела, нет и дела, то есть преступления.
— Мы с тобой точно Гектор с Ахиллом, — усмехнулся Ян, — но, пожалуй, ты прав. Хотя давать тебе обещаний не буду. Приму решение там.
— Дело твое. Но я предупреждаю, что в случае моей победы пышных похорон тебе не светит. Не обессудь.
Глаза Яна уже подернулись хмельной дымкой. Он был благодушен и встретил слова Олега негромким смехом. И Олег не чувствовал прежней острой ясности ума. Какой славный выдался вечер! Удивительно приятно было сидеть за столом с этим человеком, ближе которого не было теперь у него на свете, и беседовать о смертельном поединке, словно назначая дату вечеринки. Как-то он вспомнит об этом разговоре завтра? Останется ли так же доволен собой, как сейчас?
— Знаешь эту песню? — промурлыкал Ян, кивая на ансамбль, — Послушай. Я ее обожаю.
Олег знал. Он млел от чудесной, печальной и волнующей мелодии "Sunny". И кто-то за соседним столом щелкал пальцами в такт. Какая-то девушка весьма недурно подпевала: "thank you for the love you brought my way ". Все казалось великолепным, а значит, верным и неизбежным. Ничего не жаль было за этот миг. Но музыка вдруг начала бледнеть и погасла.
— Ну что, друг мой, — закуривая, и лениво направляя дым в сторону, осведомился Ян, — не пора ли нам ненадолго расстаться?
— Пора, пора. Проси счет. Чаевые пополам.
— Идет. Но я уйду первым. Ты — минут через пятнадцать. Ни к чему, чтобы кто-нибудь заметил, что мы ушли вместе.
И Ян, оставив деньги, ушел сразу, как только на стол им положили счет в темно-коричневых кожаных корочках. А Олег дождался, пока довольный чаевыми официант не унес корочки.