Не ищи меня на пыльных улицах,
В старых кофейнях,
под сводами храмов…
Я поливаю розы в нашем саду
От пролитых слез они пышно цветут
Ирина Белянина
Доктор Винер
Доктор Винер был человеком холодным и неприступным, как ледяной северный айсберг, и в то же время простым и неприметным, как обычная кухонная табуретка. Седые виски его, когда-то вызывавшие у женщин уважение и восхищение, теперь сосульками висели на бледных щеках, а голубые глаза, покрытые пеленой, неприветливо взирали на мир из-под лохматых черных бровей.
Александр Борисович существовал в обозначеном судьбою пространстве, как в вакууме, и был похож на прозрачную рыбу, питающуюся тем, что само заплывет в рот.
Когда-то красивое, а ныне поблекшее лицо его, не выражало ничего, кроме скуки и редкого удивления, да то лишь в тех редких случаях, если кто-нибудь из коллег не мог прочитать простой рентгеновский снимок.
Шаркая старыми туфлями по больничному коридору, доктор уныло переходил из одной палаты в другую, осматривал больных, выписывал лекарства, оперировал, и ровно в семнадцать часов уходил домой, где его ждал холостяцкий ужин, телевизор и старенький диван с протертыми до дыр подлокотниками.
Александр Борисович от рождения был человеком добрым, отзывчивым и открытым. Но жизненные обстоятельства, танком проехавшие по неокрепшим чувствам юного дарования, однажды заставили его взглянуть на мир по иному, так сказать с изнанки, что привело его в состояние изумления, а впоследствии полного равнодушия, в результате чего он незаметно перешел из плеяды профессионалов-ударников в многочисленный ряд квалифицированных разнорабочих.
Ребра, берцовые кости, ключицы, коленные чашечки и прочие детали человеческого организма теперь не вызывали в нем прежнего интереса. Он ремонтировал их чисто механически, отсортировывая, как на конвейере, вывихи от переломов, закрытые переломы от открытых и пр.
Но, как говорится, мастерство не пропьешь. Если Бог наделил человека талантом, будь добр – отрабатывай, или уходи из профессии.
Александр Борисович никогда не помышлял о том, чтобы уйти из больницы и заняться чем-то другим.
Руки доктора по-прежнему работали ловко и профессионально, а душа пропорционально мастерству черствела и плесневела подобно плохо пропеченному хлебу.
Главное, что еще держало доктора на плаву – это привитое ему родителями чувство долга, но и оно уже было каким-то неполноценным, измятым и порядком потрескавшимся.
Коллеги по работе относились к нему по разному, кто-то равнодушно, кто-то с язвительной завистью, кто-то откровенно презирал бездушного доктора. Но виду ни те, ни другие не показывали, так как он был не просто доктором, а доктором медицинских наук и дело свое знал на отлично, да и у руководства был на хорошем счету.
Больные тоже относились к нему по-разному, кто с восхищением и трепетом, кто с боязнью и осторожностью, кто с уважением, но всех их объединяло одно - никто не любил его. А он не любил их.
С некоторых пор люди стали для него не более чем рабочим материалом, с которым он вынужден был работать, т.к. больше ничего не умел.
За последние годы работы в клинике Александр Борисович ни разу не сказал своему больному подбадривающего слова, не похлопал по-дружески по плечу, не поговорил по душам, как например, это делал его сокурсник, Петька Козлов, бывший троечник и разгильдяй, а ныне заслуженный доктора медицинских наук, веселый толстый дядечка с блестящей лысиной на голове.
Перт Петрович с такой скоростью поднимал на ноги своих подопечных, что Александру Борисовичу приходилось лишь разводить руками.
В отличие от доктора Винера, Петр Петрович страстно любил жизнь и щедро делился этой любовью с другими. Без всякого стеснения он мог принести из дома соленых огурчиков какой-нибудь вредной бабке, потому что она никак не хотела выздоравливать, если «перед смертью» не съест хотя бы один, или долгоиграющих конфет задыхающемуся от нестерпимого кашля деду, домашних пирогов бездомному с обмороженными ногами.
В общем, Петр Петрович был не просто хорошим профессионалом, он был лекарем человеческих душ, что в корне отличало его от Александра Борисовича Винера. В палатах Петра Петровича всегда было весело, по-домашнему уютно, пахло котлетами и пирогами, а в женских – еще и духами. Доктор заходил к своим подопечным в любое время и запросто, как к соседям по дому.
- В больнице, как в бане, - говорил он, если кто-то из пациентов требовал к себе особого отношения, - все равны. Так, что будем жить дружно.
После обхода в палатах Петра Петровича наступало бурное оживление. Больные, сияя, как начищенные самовары, демонстрировали друг другу свои успехи и верили в то, что все будет хорошо.
Пациенты доктора Винера даже боялись думать о том, чтобы без особого разрешения даже приподняться с постели.
А ведь слово, как известно, великая сила, оно и погубить и воскресить может. Доктор Винер в этом смысле был слепоглухонемым или, как называли его за спиной молоденькие медсестры, дохлым пескарем. Живыми оставались лишь его руки. Они существовали как бы отдельно от него, оставаясь умными, ловкими, профессиональными, несмотря на обстоятельства и желания самого доктора.
В связи с вышесказанным напрашивается вопрос: «Зачем Александр Борисович стал хирургом?!» Может, так было написано у него на роду.
Как-то раз, на уроке биологии, препарируя толстобрюхую лягушку, Саша представил себя за операционным столом. Только вместо лягушки на столе лежал человечек зеленого цвета. Он благодарил его за удачно проведенную операцию, а коллеги бурно аплодировали ему. В этот день он изменил свою мечту, и вместо геолога решил стать хирургом.