***

Владимир Герасименко
Провинция
как место имения,
или
как муниципальный главарь
предвыборную акцию проводил 

«…если вам лижут попу,
то это не поцелуй, а смазка»
(Александр Добровинский.
Страна «Терпил»)

«…В воде залива в огромном количестве
встречался моллюск – труборог,
очень приятный на вкус».
(Жюль Верн.
Путешествие и приключения
капитана Гаттераса)


... - Отставить, на сегодня хватит, – оборвал доклад милицейского майора мэр города Труборога.
Это означало, что экстренное заседание «предвыборного штаба» повелевалось считать оконченным. Хотя оно только что началось.
Участники позднего мероприятия в недоумении задвигали стульями. Молча зыркали на курившего в торце длинного стола красномордого толстяка с напрягшимися за очками растерянно-злобными глазками. Сам «мэр», а на самом деле глава городской управы-администрации Иван Мыло, обладатель этой  руководящей фактуры - не обращал на них внимания. Он лишь поманил сигаретой своего заместителя Колю Мопсенко: «Давай, в малом составе и без шума к тебе, мокруху обкашлять надо».
Зам вздрогнул при слове «мокруха», а про себя отметил, что сигарета в толстых пальцах шефа даже не дрожит, как с обычного перепоя, а крупно трясётся. «До чего человека довёл, гад!» - успел возмутиться Коля по хорошо известному им обоим адресу.
И с шустростью холуя-ординарца выскочил в коридор управы.
Сейчас ему надлежало тормознуть двух из только что заседавших и быстренько сопроводить их на ближнюю хату. Так он называл своё городское жильё, квартиру модной среди местных чиновников «двухуровневой» планировки. Чуть позже, под покровом ноябрьской ночи, туда же скрытно доставят Мыло, и малый состав продолжит работу в полуночное время.
А именно – «обкашляет мокруху». Или, выражаясь по-людски, подготовит  заказ убийства.
- Перехлёстова ко мне, и немедленно, – едва ворочая сухим языком, бросил толстяк в пустеющее пространство кабинета.
- Так я же здесь, и всё готово, Иван Михайлович! – мылин референт торопливо оббегал длинный стол. В вытянутой левой руке он подобострастно держал  «дипломат» с  булькающим содержимым. Правой рукой Перехлёстов на ходу встряхивал иссиня-белую салфетку-полускатёрку.
- Давай-ка, и себе плесни, – после первых жадных глотков коньяка Мыло обмяк, сбросил напряжение и начал жаловаться на бестолочей вокруг, которые не могут исполнить абсолютно элементарные задания. Перехлёстов не возражал, кивая и изображая внимание к бессвязной и злобной ругани. Он знал, что через десять минут хозяин будет не в силах вспомнить причину сетований. Главное сейчас – это не допустить, чтобы Мыло упился до момента отъезда. Референтский опыт подсказывал Перехлёстову – если шеф тупо плетёт что-то, то меньше успевает выпить в единицу времени. Поэтому ни возражать ему, ни прерывать не надо. Надо лишь поддерживать его навязчивое желание плести и плести языком.
* * *
(Ни в коем случае не имея цели пугать читателя чем-то невероятным – ну как же это, мэр города – и вдруг организатор либо заказчик убийства –  автор просит не торопиться с отнесением написанного к некоему из пальца высосанному «криминальному» чтиву. Нет, ничего подобного. Написано лишь о том, что пришлось пережить самому, узнать или выслушать помимо своего желания от окружающих.
А ещё описан авторский вариант понимания – как нынешняя чиновная мразь пришла к своему сегодняшнему всемогуществу.
Сделано это в печальной уверенности, что не в одном лишь описанном Трубороге могло случиться подобное. Ведь иначе слух об этой провинции гремел бы и не утихал. Но ничего подобного. Очевидно, описываемые события примелькались в современной череде взрывов и пожаров, заказных убийств и похищений.
В закономерности описанного у автора нет сомнений. А сомневающегося читателя автор  просит – на том и остановите своё чтение. Радуйтесь  благостно и показательно окружающему. Так сегодня жить проще и, главное, безопасней).

* * *
…За десять лет до всего описываемого советский (тогда ещё) народ получил от Горбачёва первые и последние настоящие выборы. Эти выборы преподнесли жесточайший урок Ивану Мыло. Да не ему одному - и сотням тысяч других дармоедов, разбросанных по бесчисленным руководящим креслам райкомов-горкомов-исполкомов необъятной России. Вдруг оказалось, что  кресла эти вовсе не навсегда гарантированы их хозяевам!
С тех пор искренняя ненависть к «Мишке с его перестройкой» питала и двигала по жизни профессионального партработника Мыло. А всё потому, что оказался он в то перестроечное время буквально на улице. Он, жравший и кравший без меры ворюга райисполкомовского калибра, едва успел зацепиться за жалкое место зама по кадрам в местном НИИ…
Но рефлексы приспособления ко всему чему угодно спасли прирождённого паразита и в тот раз. Быстрее зазевавшихся товарищей по комсомольско-партийному руководству он учуял, что придётся действительно перестраиваться. Иначе не выжить как «руководителю людями». Надо встраиваться в новую власть! Для этого, как он сразу усвоил, теперь принято громко кричать на шумных непривычных митингах – долой, мол, засилье капэ-эсэс. Мол, доколе терпеть!… 
Инстинкт потомственного партработника верно подсказал дармоеду: с родной коммунистической партией, за двадцать лет пользования которой столько себе и детишкам своим из народа выдоил, теперь будет совсем не по дороге. И сделал он ставку на вот те ублюдочные, всегда и дружно презиравшиеся горкомовцами Советы. То есть рванул избираться  в депутаты обновлявшегося в угаре перестройки горсовета. А вчерашние мылины собратья по номенклатурному корыту уже ломанулись в бизнес. Отталкивая друг друга в разборках-приватизациях, они спешно расхватывали ту самую собственность, которая ещё вчера была «общенародной».
Очень непростой это был шаг для Ивана Михайловича. Катастрофически пустеющим желудком он сразу понял (новая власть за ненадобностью быстренько отстранила его от рычагов распределения городских благ), что не с его трудовыми навыками соваться в неспокойное море пресловутого «рынка». Хотя сам тот гайдаровский рынок Мыло ринулся насаждать сразу после команды сверху – но очень по-своему, конечно.
Сынку Ванечке, тучной стадвадцатикилограммовой бестолочи, он в рамках развития рыночных принципов хозяйствования кое-что из городской недвижимости безусловно вырвал. Ну на чёрный же день надо иметь пару-другую магазинчиков покрупнее и автозаправок немножко, только на самых оживлённых городских улицах. Земля на берегу труборожского лимана тоже ни для кого ещё лишней не была. Да на имя дурочки-дочурочки на Рублевском шоссе в столице нашей Родины скромный домик стандартно-трёхэтажный быстренько срубил… Но это ж всё так, мелочь для солидного человека.
При этом понимал Мыло: ну украдёт он, скажем,  дымящий и пыхтящий завод – так ведь даже с каким-нибудь легко умыкнутым через приватизацию заводом надо будет что-то делать... А элементарные физические или умственные усилия - не для него. Это не то, для чего он, отпрыск развращённого бездельем и пьянством замполита интендантской роты, ещё в юности определил своё назначение.
Но вот то, что Мыло искренне считал «политикой»… То были примитивные интриги на уровне райкома-горкома, гадости своему ближнему - соседу по президиуму, мухлёж с распределяемыми городскому народу «хрущобами», подлые доносы в суровую контору на конкурентов-сокорытников… А также регулярное и масштабное воровство из городской казны, подковёрная возня с периодическим выкатыванием из под руководящего ковра очередного политтрупа… Вот в этом он считал себя большущим докой, и это было для него привычным и приносящим надёжный чиновничий корм.
* * *

(Вежливый автор опять отвлекает терпеливого читателя: ну что, неужели ж описан невиданный никем субъект? А если нет, если читатель живёт под пятой своих таких же мыл – отчего же терпит их, отворачивается брезгливо, когда они отравляют жизнь всему вокруг?
Возможно, потому так и случилось, что в суматохе ельцинской смуты эти мылы загубили целое десятилетие нашей жизни).

* * *
Однако в накатившей вседозволенной горбачёвской гласности осознал вдруг  Мыло, что политика стала неузнаваемо другой!
Разгул перестройки вероломно разрушил многолетнюю профанацию, глумливо именовавшуюся ранее «всенародными выборами достойнейших из нерушимого блока коммунистов и беспартийных». Запуганный за десятилетия народ вдруг увидел - избранными могут оказаться (пусть и по явному недосмотру партийных и иных органов) просто нормальные люди, всегда беспартийные, не имевшие типичных «комсомольских» пропитых харь и не по возрасту нажратых руководящих животов.
Лихорадочно оживились худосочные интеллигенты, из квартирных кухонь и курилок бесчисленных труборожских НИИ и КБ бросились они как мотыльки на огонь в непривычный пыл предвыборных митингов и споров.
Мыло вынужден был намертво зажать в себе жгучую ненависть к этим умникам, которые запойно, игнорируя известных и неизвестных им стукачей, спорили в сигаретном дыму о якобы грядущих переменах. Опыт многолетнего гэбистского сексотства подсказывал перестроившемуся «в демократы»: необходимо просачиваться в курилки и на кухни к интеллигентам. Там он сможет нахвататься малопонятных ему, но так нужных для выборов слов и лозунгов!
(И радовало, и возбуждало – вы только вспомните, вслушайтесь: долой шестую статью! вся власть советам!  нонконформизм! кто, если не ты! …).
А уж повторить с надрывом как своё, через душу пропущенное - это он всегда, с октябрятского детства умел.
И – не прогадал! Прошумели эти непривычные по разнузданной свободе выборы (куда только смотрит наш «комитет глубокого бурения»? –  доносы в этот суровый орган были обязательной составляющей мылиной «предвыборной борьбы», то есть устранения конкурентов на депутатский мандат). И превратилось наше Мыло в нового, перестроечного городского депутата. А вскорости, на голосах в очередной раз «нагретых» интеллигентов-крикунов (помните – те курилки и кухни?) – и в главаря городской «исполнительной» власти.
Совсем скоро крикуны-депутаты спохватились, вблизи и в деле разглядев ярого вора-«демократа» Ваню Мыло. Но было поздно – губернское начальство уже спешно воткнуло его в кресло главаря сварганенной труборожской администрации. Срочно сварганенной как раз для искоренения вот тех самых крикунов.
И наконец-то можно было расслабиться, вернуться к привычной жизни паразита...
Но вдруг оказалось, что воровать, как прежде при коммунистах, ему стало много сложнее - за руку постоянно хватали новые «слуги народа», депутаты без номенклатурного роду и партийного племени. Чётко и неотвратимо начала вырисовываться ржавая тюремная решётка. За неё просто обязан был проследовать гражданин Мыло. Причём не столько за что-то свежеукраденное, а за всплывавшие везде и всюду его прошлые, ещё при коммунистах натыренные объекты «социалистической собственности».
Впервые стало ему по-настоящему страшно, и перестал он выпускать из рук   ставшую родной бутылку...
* * *
Совершенно неожиданно спасли его от тюрьмы московские залпы из танковых орудий. Наступил октябрь 1993-го!
Ведь понимали же в ельцинском Кремле, что если те депутатствующие  беспартийные профессора пробудут у власти ещё хоть малость, то из Кремля, да  из любой и каждой управы-администрации в каких-то невидимых из Москвы задрипанных труборогах будет-таки вышвырнута живучая капээсэсная братия... Как ни лепи она себе ненавистную ей личину «демократов и реформаторов ельцинского призыва».   
Но зато вслед за московскими залпами прожорливая и изголодавшаяся по власти обл-край-рай-горкомовская миллионная орава реваншировалась по-полной! Горбачёвские Советы, во всей России прижимавшие к ногтю комсомольские шайки «прихватизаторов», тут же срочненько разогнали. Гору с плеч свалили, вздохнули с облегчением...
Для этого, в полном соответствии с призывом держи вора, Советы с гиканьем из Кремля были объявлены «прокоммунистическими». Разогнаны и тут же заменены на быстренько наловленных шустрых слуг народа, проверенных на лихих делишках с главарями прежних исполкомов и нынешних администраций.
Слуг брали совсем немного, чисто для виду (раз теперь демократия – то надо!). В Трубороге всего десятка  востроглазых воришек хватило. Ну чтоб было кому по команде лапы «за!» подымать. Орган новый для смеху «городской думой» назвали. При этом как-то упустили - да и не знали, видать - что в настоящей, добольшевистской России в такие Думы избирали гласных. То есть тех, кто глас, голос за городской народ подымал. 
Но уж на сей раз отбирали тщательно, в лучших традициях подзабытых уже времён формирования предвыборных блоков коммунистов и беспартийных. Новым было лишь то, что отсеивание «слуг народа» проводилось теперь по сугубо рыночному критерию - кто больше даст селекционеру.
Эти конструктивно настроенные избранники, конечно, за руку не хватали. Как раз наоборот - в воровскую долю взять наперебой стремились, а всех помех-то от них и было, что осаживать наиболее старательных, чтоб до чирьев филейные места не зализывали.
* * *
 (Если в вашем счастливом городе совсем другие, честные и благородные «народные избранники» – ну тогда вы живёте в иных и,  как полагает автор, нетипичных условиях. А вот в Трубороге всего на три с половиной недолгих годочка, до осени 93-го, по недосмотру затесались среди депутатов нормальные люди, непрофильтрованные никем, кроме как воспрянувшими было избирателями.
Потом всё вернулось к прежнему незыблемому злодейству всё тех же партийно-комсомольских рыл).   
* * *

Вот уж когда отвязался на полную наш главарь!
Сдерживающие мотивы по отношению к казённому добру у Ивана Мыло и ранее никак не просматривались, а уж в условиях полного конструктивизма с этим от пуза кормящим и поящим его воровским депутатством, вроде как обязанным следить за тем народным добром...
Но потерял, потерял Мыло в разливах водки любые границы «моё - не моё», и за эти лихие годы стал одиозным пугалом даже для своих прежних собутыльников, корешей по совково-чиновному промыслу. Ведь ныне они резко облагородились, превратившись вдруг из «партийных и советских работников» в крутых бизнесменов и банковских финансистов. И потому буквально стеснялись недавнего подельника.
Понять их поведение Мыло не мог принципиально.
Дело в том, что «понимание» как функция человеческого организма у него с детства получалось плохо. Конечно, как профессиональный руководитель он со временем хоть как-то поднатаскался, заменяя отсутствие ума и элементарных знаний заученными терминами и «руководящими» штампами. Заученными с трудом, но – заученными крепко, тут не поспоришь.
В последнее время, в доказательство наличия у него ума немалого, ошарашивал сомневающихся красивенькими удостовереньями член-корреспондента и доктора наук, купленными у заезжих лихих людей. Да и как сегодня без докторского диплома, когда он уже есть у каждого братка из комсомольцев? Хоть и не у каждого был школьный аттестат.
А вот Ваня Мыло школу закончил, пусть и с некоторым (на три года) опозданием. Правда, вечернюю - с нормальной что-то не заладилось, говорили - с дурной компанией Ванюшка связался, запил с восьмого класса по-взрослому. На самом же деле компания та именовалась «райком комсомола», а учёба ну просто никак не вязалась с почти ежевечерней «общественной работой» в развесёлых пивных заведениях.
В общем, аттестат некоей зрелости Ваня в конце концов получил, но от наличия того аттестата процесс понимания всё равно не улучшился. 
Другое дело – нынче, с красивым докторским дипломом.
Первая часть непростого процесса понимания, состоявшая из натренированного перед зеркалом морщинья низкого лба и глубокомысленного поправления очков – у Иван Михалыча получалась уже совсем хорошо. Правда, дальше...
Ну не всегда успевал он уследить за каждым совавшим ему в карманы зелёные пачки! А уж запомнить чисто конкретно - от кого, сколько и в натуре за что...
Неумолимо встал вопрос о необходимости смены труборожского главаря. Поскольку слишком много недовольных его забывчивостью появлялось. То есть сколько взял – помнил в течение дня-двух, от кого взял - мог бы вспомнить, если бы хоть на час-другой протрезвел. Но вот за что взял и что за эти взятые он должен порешать или выделить...
* * *
А ведь теперь ему было что терять. Реформаторские годы летели для Мыло под незатихающий шелест самых настоящих, до того невиданных миллионов, причем зелёных и очень числом немалых. Это были истинные богатства, ранее неизвестные ему не только своими размерами, но и лёгкостью их прихода в его необъятные карманы. Прежние исполкомские шалости типа взяток за распределяемые квартиры-хрущобы или выдаваемые по разнарядке инвалидам «запорожцы» было просто стыдно вспоминать.
Теперь торговались не жалкие хрущобы, а целые городские кварталы, заводы, пароходы с портами и аэродромы вместе с самолётами. 
Оголтелая «приватизация по Чубайсу» принесла Мыло полную потерю ощущения масштаба творимого, а повальное беззаконие времён ельцинской смуты укоренило сознание личной вседозволенности. А главное – затупилось и ослабло чувство долга перед старшими товарищами по партии (не, не, ну не по партии теперь-то - по исполнительной вертикали власти – во как теперь это красиво называлось!). Перестал сознавать Мыло, что не последний он в той уходящей ввысь цепи товарищей по руководящей вертикали. А у тех-то карманы – уж никак не меньше мылиных!
Конечно, товарищи просто вынуждены были реагировать. Лишь потому материализовалась-таки угроза давно заслуженных нар с клопами. Поначалу пытался главарь натренированно убедить себя, уходя в спасительный запой, что «может, само рассосётся, или в Москве опять танками...». Но спасительно стрелять, как «в девяносто третьем», в Москве уже никак не могли (не по себе ж теперь-то, в самом деле, прицельно бить из танковых орудий).
А вот обстановка в непосредственном окружении мэра всё более напоминала партизанские будни. Причём партизан как фурункул возник, в соответствии с закономерностями борьбы в тылу, не где-то снаружи, а непосредственно внутри, то есть ну прямо в мерзком нутре мэрского окружения.
У этого фурункула была преподлейшая личина, регулярно всплывавшая в проспиртованном мозгу Мыло при каждом накате белой горячки. Наглая ухмыляющаяся мордочка с жёлтенькими щёчками явно принадлежала первому его заместителю – Серому Сергею Витальевичу. Горячечный бред смутно рисовал неестественно большую рахитичную голову, раскачивающуюся на тонкой шейке. Шея с привязанным к ней галстуком переходила в тщедушную тушку с искривлённой и потому тщательно маскируемой пиджаком спинкой.
И такая гадость неотступно мучала наряду с зелёными тараканами и прыгающими по плечам блохами размером с консервную банку. Всё это сильно затрудняло руководство городом.
* * *
  … А ведь когда-то, в самом начале реформаторства, Иван Михайлович сам, по доброй воле и с определённым расчётом, привлёк к себе в заместители Серого. Выделен тот был из толпы иных прихлебателей по действительно очень серой наружности, позволявшей её обладателю как-то уж особенно ловко и незаметно совать в карманы мылиного пиджака пачки симпатичных стодолларовых купюр.
Решающее же значение для того выбора имела довольно непривычная для тех лет ориентация Серого – она была совсем нетрадиционная и потому пугливо и тщательно им скрываемая. Сведения о ней давно имелись у Мыло вследствие прошлой его деятельности в горкомовском орготделе. Ведали там о самых интимных, а потому самых ценных для чуткого и сурового партийного руководства, сторонах жизни своих подопечных. Именно фактом знания пикантного хобби Серого удавалось главарю долгое время держать своего первого зама в очень надёжной узде.
Но вдруг об этом хобби узнал весь город. Причём узнал в такой форме, которую ни с возмущением опровергнуть самому Серому, ни использовать Мыло как руководителю было никак невозможно. Ну в самом деле, как бороться с разлетевшимся по городу документальным (!) видеороликом с безграмотным идиотским названьем «снизу серый, а сверху голубой»?
А горожане потихонечку спрашивали друг у друга - что ж это за власть у нас в Трубороге: ворюга-алкоголик Ваня и очень не традиционный, но всё равно ворюга, Серёжа?
Конечно, образ Сергея Витальевича в глазах даже ко многому привыкших труборожцев пострадал невосстановимо. Однако ж сам-то Мыло лишился  руководящего Серым рычага, и его первый зам стал просто неуправляем!
Последствия, как говорится, не замедлили… Лишённый сдерживающих удил, Серый неудержимо заметал в мутный поток ответного компромата не менее любопытные сведения о своём патроне. Это были такие страшные ксерокопии, что предъявлений их на допросах вскоре физически не вынес финансовый начальник управы. Был он некрепкого здоровья (пил без меры от страха перед тюрьмой), и очень своевременно усоп в алкогольном забытьи после очередного городского праздника с фейерверками.
Ну, конечно, очень много ошибок в его деятельности вскорости обнаружили.
Странно лишь, что и предшественник финансового начальника тоже как-то неожиданно скончался – в автоаварии под колёсами МАЗа не выжил, сидя за рулём вроде как нетрезвым. И опять-таки наошибаться успел очень, ну очень много, как сразу же после несчастья стало всем от Мыло известно. А Иван Михайлович что? Он же только бумаги подписывал, он же не финансист. Он профессионал по руководству людями.
В общем, давно ожидаемые органами донесения на «главного коррупционера», которым в губернском Центре оказался назначен именно Мыло, так и попёрли. Нараставшая в стране дежурная волна «борьбы с коррупцией» требовала реальных объектов для сдачи – а лучшего фигуранта в природе не существовало.

* * *
(Не станет автор наивно утверждать, что действительно посадить Мыло хотели высокие губернские чины. Во всяком случае – автору доводилось слышать иные слова: если понадобится для посадки – вот он, в любой момент  будет «в браслетах». Но – по команде. А без команды должен на поводке нужной длины бегать и свободу свою положенным образом отрабатывать).
* * *
Вот так и оказался Иван Мыло в непростых условиях борьбы за жизнь вне заслуженной им камеры. Суматошные прыжки в сторону Госдумы за депутатским иммунитетом и зряшные метанья по вчерашним товарищам по вертикали  слишком запоздали.
Уже случились допросы самого главаря и его смурного окружения.
Да и финансисты, пьющие и очень кстати мрущие с своими спасительными ошибками, неожиданно кончились. То есть те, что имелись, умирать пока перестали.
К тому же ослабленный постоянной вседозволенностью нюх подвёл Мыло. Он совсем не на тех поставил, когда пролез в списки очередной новообразованной и вроде ж как самой надёжной «партии власти»! Кепочку спешно напялил из чёрного кожана, и прома-а-а-зал… Обидно так не в те партийные ряды прыгнул. Надо-то было не столичного мэра за стремя дарёного скакуна-дончака хватать, а чутче за действиями возрождающейся суровой конторы следить.
Не разглядел бегущих под берёзу «единственных» медведей! За что потом пьяно казнил себя в окружении холуёв-собутыльников, зверски матерясь и сдирая с них дурацкие кожаные кепки. Ведь спасительная тропа в Госдуму оборвалась перед самым мылиным носом, и зря потратил он немалый мешок американских денег за место совсем не в том партийном списке…
В этой нервной обстановке прошёл почти год. Сказать, что это была жизнь... Нет, это была ежедневная борьба за жизнь. Пристающих журналюг удивлял, говоря с притворной усталостью о предстоящих выборах:
- Это ж моя работа…
Но ведь и в самом деле: не просто работой – целью жизни стало сохранение кресла городским главарём. Теперь только оно могло помочь спастись от тюрьмы!
Бороться приходилось на два фронта.
Положение на первом из них (состоявшем из внешнего и внутреннего флангов) он как раз и обсуждал на том заседании «предвыборного штаба», с которого был начат наш рассказ.
В «штаб» входили двенадцать заместителей Мыло.
  Тринадцатый (по упоминанию, но первый по играемой роли) зам - Серый (внутренний вражеский фланг, он же пятая колонна) - был уже практически отстранён от дел и затравленно дожидался изгнания из управы. Однако дожидался не пассивно, а небезуспешно пытался скоординировать свои действия с внешним флангом – местными патриотами. Он уже дважды смотался в Москву. Там Серый очень тайно встречался с обосновавшимся в столице лидером труборожских «левых». И уговорил того выставляться против Вани на выборах.
Сам по себе внешний «левый» фланг представляли голодные крикуны из местных стариков-пенсионеров и старушек, ветеранов родной в прошлом для Мыло с Серым партии. Таких «упёртых» стариков, свято верящих идеалам и принципам, в прежние свои горкомовские годы не иначе как «наше быдло» ласково именовал деловитый инструктор, а затем перспективный заворготделом Ваня Мыло. Конечно, всеръёз опасаться их было нечего.
Однако политическое смыкание флангов по военной теории означало бы клещи. По терминологии, известной в прежних партструктурах, «клещами» было не что иное, как планомерно сформированное общественное мнение. Такими клещами общественного мнения  было принято давить недругов политического строя - от идеологически незрелых элементов до скрытых врагов народа. Теперь клещами пользовались в чисто шкурных интересах, забыв обо всяких идеях и идеологиях с их сомнительными врагами. 
Самое любопытное – как старшие товарищи по вертикали наблюдали эту труборожскую возню. Со спокойной усмешкой. Истинная роль тайно мотающегося в Москву Серого отводилась ими как раз для создания видимости формального противостояния Ивану Мыло патриотического соперника (на манер эстрадного номера «борьба нанайских мальчиков»). Дабы не допустить участия в выборах совсем другого, настоящего объекта.
Задуманная же городским головой интрига состояла в том, чтобы перевести сжатие этих клещей с себя на тот самый объект. «Штаб» должен был заслушать «сообщения с мест» и «затвердить» решение о мерах по дискредитации объекта.  Его до приступов медвежьей болезни боялся Мыло, приписывая ему вражью силу второго невидимого фронта. «Фронт» состоял из одного-единственного человека, который ничего не ведал о приписанной ему фронтовой роли.

* * *
На самом деле человек этот всегда и открыто ненавидел главное зло своей жизни - мыл и ему подобных паразитов, а потому боролся с ними по мере сил и возможностей, предоставленных ему славными генами папы с мамой.
Возможности он реализовывал не по-людски: с помощью российских законов.
Но как раз законы Мыло и его «команда» игнорировали вчистую. Через неделю должно было случиться первое судебное слушанье, по результатам которого главарь справедливо опасался пролететь на выборах прямо к чёртовой бабушке мимо своего кресла. Взамен него Мыло мысленно уже ощупывал толстым руководящим задом жёсткую скамью. Для подсудимых.
 А ещё тот человек писал разные истории из провинциальной жизни – как раз одну из них Вы сейчас читаете. Да ещё для души доцентствовал в местном довольно техническом вузе. Да ещё в борьбе с чиновными жуликами развивал свой собственный инженерный бизнес.
А потом успел он и подепутатствовать в эпоху расцвета горбачёвской демократии. Но, к неописуемой радости всех местных мыл и обмылков, совершенно заслуженно был вышвырнут из своего кабинета на основании «исторического» ельцинского указа о разгоне честно избранных Советов.
Кого же, как не его разгонять-то было. Всем своим недолгим депутатством он этот разгон заслужил – казну городскую от мыл с обмылками начисто защитил. И, что самое любопытное – казны после этого хватать на все городские дела стало! Раньше – не хватало, все и думать забыли, что хватать-то должно (если б не разворовывали  на корню, конечно)… 

* * *
Вслух произносить его имя в окружении городского главаря было строжайше запрещено - только инициалы: В.А., что звучало как вэа. Произносить звуки «вэа» надо было, вкладывая всё своё отношение к этому человеку. Таким отношением должны были быть ненависть и презрение. Но получались в действительности у мылиных подчинённых вместо ненависти – страх, а презрение каким-то независящим от произносящего образом трансформировалось в подобострастие («А если в самом деле вэа надумает избираться  на место Мыло? Ведь изберут же!»).
Дело в том, что ещё на прошлых выборах городского головы вэа вдруг оказался выдвинут «неформальными слоями электората». Сильно удивляться, впрочем, было нечему - вэа был весьма заметной в городе фигурой.
Странным казалось как раз противоположное – его публично высказанное нежелание участвовать в клоунаде под названьем «выборы труборожского главы». Подзаборная местная газетка даже проныла разочарованно: «какая ж свадьба без баяна, и что ж за выбор без вэа». 
Но обмануть Мыло каким-то публичным отказом было невозможно - для надёжности была дана команда посадить вэа. Да, на полном серьёзе изолировать от общества как «общественно опасного элемента». Всё, что зависело от самого Мыло и его заплечных дел мастеров - было срочненько и не очень чисто состроено.
Однако тут даже привыкшие ко многим мылиным фортелям органы запротивились. «Что значит не за что?» - брызгал на них вонючей слюной главарь в своём кабинете. Топот его ног пугал сбившийся в приёмной люд, принесший ежевечернюю дань. «Меня, значит, всегда есть за что - а его, значит, когда всего один раз понадобилось - и не за что?». Угрюмые органы молчали. Конечно, всё, что следовало в борьбе с  вэа сделать ранее – сделано уже давно было, и не раз. Вплоть до предупредительного обстрела балкона квартиры с резвящейся на нём малолетней дочурой.
Поэтому пришлось использовать нетрадиционный для борьбы с врагами вариант. В качестве такового был выбран непростой для властей Труборога ход, и выполнять его было поручено Вове Кутузину, бывшему студенту вэа и многолетнему стукачу по призванию.
То есть поручалось Вове по старому своему студенческому знакомству на вэа повлиять как бы финансово. На тот момент добывал Кутузин нетяжёлый свой хлеб с маслом и икоркой, будучи приставленным к руководству дозированием и задержкой пенсий местным пенсионерам. Была по задумке Серого сварганена такая хитрая организация, действовавшая на манер аферы незабвенного Остапа у пятигорского озера «Провал».
В случае удачного исполненья секретного задания Вове было обещано место директора одного из уже разворованных городских заводиков. Надо сказать, что место директора Вова тогда успел урвать.
И только «на штабе» Мыло узнал, что директорское кресло не по праву ушло Кутузину. Оказалось, как доложил организовывавший наружку милицейский майор, действительно Кутузин встретил своего бывшего доцента в оговоренном месте (у пристани на берегу лимана). И честно изложил условия материальной компенсации, которую мог бы получить вэа, уйдя добровольно с  кривой предвыборной тропы труборожского главаря.
Однако вэа на выгодные условия идти не пожелал. И вообще повторил ещё раз о своём нежелании участия в таких выборах. А Вова преподнёс это хозяевам как-то иначе, ссылаясь на сложности натуры вэа  и его завышенную самооценку.
(Вот если б взял – можно было б запускать те самые клещи из двух флангов и орать на весь город о якобы моральной нечистоплотности мылиного предвыборного соперника. Для муниципальной газетёнки уже и заголовок разоблачения был заказан: «А доценты-то берут взятки!»).
Но – не вышло. При прослушивании на «предвыборном штабе» милицейской магнитозаписи той наружки  рявкнул Мыло:
... – Отставить, на сегодня хватит!
Вот с этого памятного момента начался наш рассказ.

* * *
Как и планировалось, малый состав скрытно пробрался на колину ближнюю хату. Прибывший прежде других Коля привычно наметал на стол, затем появились силовики и сразу же согрелись по маленькой. Последнего, как и положено, доставил мылин референт Перехлёстов. Доставленному греться не понадобилось – Перехлёстов с рук на руки сдал его Коле Мопсенко в совсем тёплом виде.
Ещё в машине, придерживая у пасти шефа бутылку водки, Перехлёстов догадался о том, что везёт Мыло для оглашения смертного приговора вэа. Перехлёстов печально думал: зря органы не дали посадить вэа. Ведь в тюряге хоть и больным, но живым  мог бы остаться, а так… По злобному сопению булькавшего на заднем сиденье было ясно – для хозяина путей назад не осталось.
Собравшиеся у Коли долго и пьяно рассуждали об очередной предвыборной подлости вэа – выяснилось, что в городе самиздатом множится свежая его книжка, весёлая и страшная одновременно. Конечно, её типографский тираж по распоряжению Серого Коля постарался срочно скупить, но… Разве ж за этим тупым народом угонишься! Город читал и смеялся над своими «героями», а неместное приложение к «Известиям» и вовсе пальцем указало: мол, в книжке легко узнаваемы её персонажи, погрязшие в коррупции и казнокрадстве – «жадный и вечно пьяный Мыло и его хитрый зам Серый». Мол, «нравы российского чиновничества времен постприватизации нашли своего талантливого летописца»… Это ж надо – до чего у них там, в центрах, пресса распустилась. У нас такого разврата в принципе не бывает. Потому как жизнь свою писаки ценят, ею за писания свои отвечают и крепко это помнят.
- Да, осталось одно, - эта вслух произнесённая мысль и напугала, и отрезвила присутствующих. Значит, поняли Мопсенко и переставшие жевать силовики, Мыло решился на последнее – с вэа надо кончать.
- Колян, тебе всё ясно?
Коле было ясно не всё. Шеф выставил его крайним, причем в присутствии силовиков. Как они будут реагировать на такие слова?
- Не боись, тебе помогут, - Мыло подвинул лафитничек Коле и пальцем указал – подлей, мол, всем.
- А будет так: собственная жена его же дома и зарежет! Они (Мыло указал на силовиков) берут её тёпленькую, допрашивают с пристрастием, соплячку их пусть припугнут, дитю семь лет-то всего, ну и… не мне вас учить. Простая бытовуха –  и никакой политики! Так в газетках и отразить!
- Иван Михалыч, а… резать-то в натуре кто будет? – Мопсенко буквально трясся всем телом. Он очень не хотел, чтобы именно в этом мокром деле ему досталась его обычная роль крайнего: контакты с исполнителями-бандитами.
- Сам бы зарезал гада… Хотя погоди – а чего это обязательно резать? Что – стрельнуть в спящего не надежней, что ли? Как с Рохлиным? Раз – и баба в тюряге.
- Дело в том, Иван Михайлович, что бытовуха со стволом не пройдёт, - это со знанием дела подал голос один из силовиков. - Трудно будет ствол приписать ему или бабе – не генерал же, оружие не регистрировал, не дарили ему от лица командования. А вот баба кухонным ножом в брюхо из ревности – дело проверенное, сто раз опробованное.
- Надо бы о врагах его побеспокоиться. Должна быть, кроме бабы, вторая версия. Враги нужны – мы на них должны для проформы вторую версию отработать, ну для понта. У нас без версий нельзя, - солидно пояснял второй силовик.
- А скажи-ка нам, Коля – как у вэа с врагами? –  заржал Мыло.
- Мы, мы и есть его главные  враги! На нас, Михалыч, по-любому покажут! – с пьяной готовностью нервно подхихикнул Мопсенко.
- Ну кто на меня покажет? Быдло интеллигентское, крикуны умалишённые? В газетках всё сразу отработаем, глотки им заткнём – бытовуха, мол, всё доказано, баба созналась, дитё ихнее подтвердило! Начальник милиции пресс-конференцию соберёт, журналюгам доложит – доценты, мол, взятки берут, а их за это студенты и жёны доцентские режут! А то ещё лучше – пусть осветят, что это он сам себя пырнул! Для избирательного рейтинга! Но не рассчитал и загнулся. А? Во как надо версии разрабатывать!
Силовики мрачно молчали. Версии разрабатывать они умели. Но в данном конкретном и невероятном по грязи деле видели одну версию: любая собака в городе абсолютно уверенно покажет на Мыло, а до него это никак не доходит. Да ещё этот дурачок Коля под ногами путается…
- Я, Михалыч, так понимаю, - возбуждённо плёл пьяно-деловитый  Коля. – Должны быть ребята, ну это моя проблема! Они дело знают! Но! Должны ж быть и бабки за работу. Бабусики немалые за такой объект. Чисто конкретно поясни – откуда? 
- Всё оттуда ж, от верблюда. Бабки ты и обеспечишь – как обычно. Прикинь сейчас – мне надо сумму знать! Для дебита-кредита! Включай в оплату только тех, кто занят будет непосредственно. Это, понятно - ты как руководитель операции (Колю непритворно передёрнуло вдоль и поперёк),  группа прикрытия (силовики напряжённо кивнули), ну и пара подобранных тобой самых надёжных…
- Пары не хватит, Михалыч – заскулил Коля. – Можно так: одного пацана поприличней прислать к вэа домой, типа «помоги с жильём, начальники, мол, заели» -  к нему же народ так и прёт. И прямо в его квартирке он его и пришьёт. Но нужна же тачка, прикрытие, хата для отлёжки… Менты будут поблизости (силовики, энергично жуя, кивнули), они быстренько зафиксируют и тёплый труп, и бабу с кухонным ножом у трупа. Бабу – в ИВС, ну и всех делов-то. Но парой пацанов не обойдёшься.
Тут Мыло показал редкую осведомлённость.
- Ты хоть место проведения предвыборной акции осмотрел? А я вот съездил как бы в рамках заботы о народе. У них там дом девятиэтажный, где квартирка вэа на седьмом этаже – так вот там соседний подъезд то ли не отапливается, то ли дерьмом заливается, народ мне как отцу города пять лет жалуется. Вот я и осмотрелся, так сказать, на местности. Дверь подъезда вэа – с кодовым замком! Замок открывается по домофону, из квартиры. Значит, ещё должны твои люди телефончик вэа проконтролировать, чтоб засечь – когда к нему кто-либо  заходить соберётся! Чтоб люди-то твои поперёд них…
- Ну у вас же и голова, Михалыч! Но насчёт телефончика – обижаете – слушаем, слушаем, и пишем, пишем! Люди свой хлеб отрабатывают. Им, кстати - тоже зелени подкинуть надо!   
- Я свою голову и без тебя знаю… За вас, дармоедов, всё додумывать надо. А если его баба дверь откроет, а? Ты хоть прикинул такой вариант? Вижу по морде –  не допёр. Тогда её мочить надо – это приказ, это не для обсуждения. И делать ноги. А убийство – на него вешать! Обоих сразу нельзя! Должна быть зафиксирована бытовуха по пьяной лавочке. Поняли, силовики долбаные? А с вэа мы в камере разберёмся. Он у нас там типа повесится. На носках. В первую же ночь.

* * *
…Окажись в Колиной ближней хате посторонний наблюдатель, нормальный человек – он мог бы как минимум удивиться двум вещам.
Во-первых, гнуснейшее преступление планировалось и детализировалось на уровне городского руководства.
Во-вторых, руководство было совершенно неотличимо от  рядовых членов сообщества, которое на языке кодексов именуется  организованной преступной группировкой.
Как же, сказал бы этот наблюдатель, неужели никто в Трубороге ни о чём не догадывался?
Не то что догадывались – знали, что главари их города – банда. Забегая чуть вперёд, процитируем заголовок  в одной из местных газет, где анализировался результат описываемого заседания малого состава: «Мы не на Сицилии, но…». Молодая журналистка, не побоявшаяся писать в губернских газетах о покушении на вэа и иных подлостях местной власти, через год оказалась забита железными прутьями у подъезда своего дома. Естественно, убийство определили как бытовое.
То есть догадываешься – догадывайся, чтобы бояться самому и других пугать. Но – не в газетах. Там городское руководство следует показывать как достойнейшее из достойных.
Остаётся только удивляться тем, кто опасливо успокаивает друг друга: «да везде ж одно и то же, ты что, не понимаешь? Или не в этой стране живёшь?».
 
* * *
…Разъезжались около шести утра. Завершить заседание могли бы и раньше, но главаря окончательно развезло, и потому остальные вынуждены были дожидаться его последнего слова.
Оно и последовало часа через три. Мопсенко, напрягшись, как будто приговор выносился ему, выслушал сип очнувшегося Мыло и эхом повторил:
-  Всё. Достал. Кончать будем. И срочно.
Это значило: Коле полагалось немедля приступать к организации убийства вэа.
Как и у каждого из главарей городской администрации, у него был свой бизнес, обычный для чиновника, то есть очень криминальный и не очень маскируемый. Конечно, быть такого бизнеса категорически не могло, но иначе ни один из руководителей и не мыслил своё пребывание при власти. Так вот Колиной грязной коммерцией уже давно стала торговля совсем левой водкой, с монопольным размахом по всем вокзалам и рынкам города. При таком промысле без надёжного прикрытия производителей и поставщиков пойла дел не могло быть в принципе. Коля и крышевал вовсю.
Возникающие при этом взаимозависимости требовали от крышуемых не только платы крышующему, то есть масштабной отстёжки от фантастических прибылей, но и обязательного участия в исполнении особых поручений крыши. Таким особым  поручением Коли одному из крышуемых  должно было стать исполнение только что полученного от Мыло задания.
Из машины Коля позвонил намеченному им человечку и назначил срочную встречу у себя в кабинете. Механизм был запущен.
Уже в полдень Коля подробно инструктировал конкретного посредника-крышуемого. Тот привлечёт и оплатит своих исполнителей. Таким образом Мопсенко предусматривал отсечение от себя всей готовившейся цепи преступников.

* * *
Тем временем Мыло тяжело отсыпался на одной из спец (для подобных случаев) квартирок, куда доставили его Перехлёстов с мылиным водителем.
Перехлёстову и водителю Мише  по их служебному статусу надлежало дожидаться пробуждения шефа. Что они и делали на кухне спецквартирки. Перехлёстов отвечал по мылиным сотовым телефонам, что «Иван Михайлович работает с документами». Миша читал свежие городские газеты и комментировал читаемое.
Миша уже пятнадцать лет возил Мыло, мог читать о нём не только между строк, но и то, чего не писали вообще. Он практически сроднился с шефом. Сроднил их многолетний стук – Миша имел зафиксированное где надо «тёмное пятно в биографии» и потому вынужденно стучал на Мыло, а тот по велению души стучал на всех, кого принимал за своих конкурентов на «руководящее кресло».
На каждое газетное упоминание имени хозяина Миша реагировал, как пёс на собственную кличку.
- Ну ты глянь, – возмущённо повернулся он к Перехлёстову, – как эти гады газетные подают Михалыча! И это за месяц до выборов!
- Да что ж не так-то, Миша? На каждой странице – по три фоты!
Но Мишино возмущение было им тут же обосновано. Суть доказательств ушлого водителя сводилась к тому, что газетчики нарочно вызывают отвращение к самому упоминанию Мыло, подавая его в таких неперевариваемых количествах. К тому же никаких иных претендентов газеты как бы просто не замечали.
Рассудительность Миши заставила Перехлёстова задуматься. Если уж для ваниного водилы очевидным представляется идиотизм мылиных пиарщиков, то что же говорить о ненавидящем Мыло населении города? Нищее, ограбленное, оно угрюмо и злобно наблюдало за очередной предвыборной вознёй в Трубороге. Но ведь этому народу надо ж как-то доказать необходимость голосовать за Ваню. А народ-то знает Ваню только как вора-алкоголика, вспоминающего о городских нуждах за пару недель до выборов. Да и то для сохранения своей жопы.
А как, например, объяснять тому же народу, почему наш Ваня Мыло постоянно мечется по разным партиям и их съездам, если даже нынешний молодой президент вдруг заявляет ни с того ни с сего, что частые политические перебежки характеризуют степень вороватости чиновника?      
Действительно, без пиарщиков не обойдёшься. Ещё бы  лучше – завести неких гипнотизёров, что ли, чтоб они внушали дурному народу – как и за кого проголосовать, а потом до следующих выборов терпеть и не гавкать. И это всей стране хорошо было бы, а не только Труборогу. А то ж ведь чёрт-те что приходится вытворять с этими бюллетенями, комиссиями и урнами, чтоб на выборах своих людей пропихивать, а шпану деловую и образованную давить как вшей.
Хотя, конечно, «сверху», из Москвы, не хуже нашего остроту ситуации голодной и злой России понимают, раз такие выборы по стране не отменяют. Если б какие сомнения возникли в надёжности властной вертикали из тупых и вороватых номенклатурных мыл – то вмиг забыли бы в Кремле о всякой чепухе с выборами, назначали б своих гэбэшных вань, да и вся недолга. А раз пока не отменяют выборы – значит, устраивают их наши мылы, и мы можем спать спокойно. Где действительно им надо – сажают в высокие кресла своих гэбэшных генералов, делают из них министров, губернаторов, депутатов. Но на всякий-то Мухосранск типа нашего Труборога генералов не напасёшься…
Так размышлял Перехлёстов, прикуривая сигарету от сигареты и потягивая коньячок. А вслух он не без дальнего умысла ошарашил Мишу:
- Да, Миша, тяжело шефу. На крайность с вэа идёт, Колю уже зарядил.
Миша напрягся, упёршись очками в газетную страницу - ошибиться с реакцией было нельзя. Он взял паузу и усиленно делал вид, что увлёкся чтением и не расслышал Перехлёстова. А сам спешно проигрывал услышанное и свою возможную реакцию. Сейчас он обязан распорядиться полученной информацией так, чтобы обезопасить прежде всего себя, то есть избежать обвинения в недонесении. Конечно, это было далеко не первая мылина уголовщина, о которой Миша за пятнадцать лет своей службы доносил по инстанции. Но этот случай покруче других. Здесь всё иначе будет.
Сейчас Миша пытался прокручивать варианты и убеждался – вариант один. Местные органы в курсе. А то и задействованы. Но как понять сигнал от Перехлёстова? Зачем это он? Ведь Перехлёстов знал, что Миша стучит, и, зная, выдал ему суперинформацию! Расклад органов Труборога был такой: прокурор – новый в городе человек, целиком занят обустройством собственного быта, возводит себе дворец с бассейном силами и средствами местных коммерсантов. Начальник милиции – абсолютно мылин человек, пьют и жрут с одного блюда. Фээсбэшник – и новый, и мылин сразу. Никто из них и не дёрнется.
И… вот! вот он, момент истины! Миша всё понял и тут же обмяк, расслабился. Перехлёстов перестраховывается в адрес не местных, а областных органов! Вот куда надо сигнализировать. Но – только после проведения предвыборной акции. Ясно, что шума будет много, придётся ж убийц искать – а тут-то мы и подоспеем с наводкой на Мопсенко! А Коля спокойненько сдаст исполнителей и уведёт следствие от Мыло. Конечно, служебное понижение «за связь с преступным миром» для Коли будет неизбежным, но Иван-то Михайлович сделает выборы и руководящее кресло сохранит. А с ним и мы все останемся при кормушке. Вот истинный смысл хода Перехлёстова! Силён, собака…
Не зря, однако, Миша взял минутную паузу – теперь он мог достойно  ответить.
  - Что, говоришь, Коля при деле будет?
Перехлёстов и Миша прямо посмотрели в глаза друг другу - обоим всё стало кристально ясно.
* * *
Около семи вечера очнувшийся Мыло злобно замычал. Перехлёстов стремглав кинулся в спальню с заранее приготовленной бутылкой. Начинался обычный «рабочий день» городского главаря, и начинался он с привычной опохмелки.
* * *
Коля Мопсенко зашёл в свой кабинет и замкнул дверь изнутри. В этот субботний вечер ему надлежало дожидаться оговоренного звонка. В ближайший час нанятый пацан должен будет посетить квартиру вэа, а Коля должен дождаться его сигнала перед входом  пацана в подъезд. Условились, что после самой акции никакого общения не будет – конспиратор Коля будет просто ждать добрых вестей из милиции о задержании злодейки-жены зарезанного вэа. Это и будет знаком успешного окончания акции.
Минуты тянулись мучительно. Мопсенко успел вскрыть шестую банку пива, когда, наконец, заиграл телефон. Коля сжал дрожащей потной ладонью трубку и услышал долгожданный хрип «всё тип-топ, пошел в гости». Забыв допить пиво,  он бросился из кабинета. На лестнице управы Коле вдруг стукнуло в башку, что кошмар соучастия в убийстве творится с ним, дипломированным педагогом, успевшим пару лет помордовать детишек в школе и даже побыть школьным директором! Коля представил, как совсем скоро семилетнюю дочку вэа возьмут в оборот дознаватели – «да ты только скажи – и мы уйдём, и в туалет пописать сможешь сходить, и не трусись так – мамку скоро отпустят, тёть в тюрьме не держат подолгу»… Учитель-мучитель! Дознавателей-то сам подбирал. Сейчас он хотел одного: упасть мордой в койку и забыться, забыться, забыть всё...
Но забыться не удалось – на пороге ближней хаты его настиг звонок посредника, который торопливо прошептал о только что состоявшемся расчёте с исполнителем, и что мол, надо бы … Коля не дал договорить звонившему и с тихим воплем «идиот!» бросил трубку на диван. Однако ж понял: дело сделано!
Дрожа от брызнувшего в кровь адреналина и пяти банок пива в пузыре, бросился в туалет, где, закатывая глаза и блаженствуя над унитазом, сообразил: а хорошо бы порадовать Михалыча! Но как? Ведь договорились затаиться и ждать сигнала от ментов… Колю переполняло желание угодить хозяину, Коля не находил себе места – и ничего не мог сделать. Он прострадал за бутылём весь остаток субботы.
* * *
Но судьба была благосклонна к негодяям, и уже воскресным утром  Мопсенко смог порадовать заждавшегося шефа. Им сильно повезло – ночью в городе рухнул многоэтажный дом, на развалинах которого поутру и встретились «отцы города». В составе «комиссии по расследованию причин разрушения дома» им предстояла привычная мухлёвка с оправданием давно растыренных средств на его капитальный ремонт. К мухлёвке надо было подойти серьёзно, поскольку на рухнувшую девятиэтажку была «освоена» такая масса средств, которой уже хватило на строительство трёх своих  загородных вилл членов комиссии.
Коля успел порадовать хозяина как раз в момент подписания заранее приготовленного акта. Там значилось, что причиной разрушения дома явилась тектоническая подвижка под его фундаментом. Которая, в свою очередь, явилась жутким последствием прошлогоднего землетрясения в Перу. Стихия, одним словом.
Вообще-то стихией в Трубороге официально признавалось всё – и дождь, и отсутствие дождя, и снег зимой, и жара летом. Но в данном случае пришлось напрячься, поскольку дом рухнул из-за фекальных масс, которые годами размывали почву под фундаментом. Данная причина была не только известна, но и нещадно эксплуатировалась для выделения казённых денег. А вот в развалинах девятиэтажки никаких следов этих деньжат не наблюдалось, если не считать многолетне накопленных десятков тонн канализационных отходов. Поэтому в решение комиссии был внесён гуманный пункт – взорвать остатки дома, заровнять площадку для установки мемориального знака в память о погребённых под развалинами. Конечно, на подрыве и знаке много не украдёшь, на четвёртую виллу не наскребёшь, но… На квартальную премию руководству конторы по освоению казённых средств «Муниципальная реконструкция» должно хватить.
Неожиданно для Коли никакой радости у Мыло он не отметил. В ответ на колину весть «клиент готов» Мыло злобно промычал: «мудак, морги и ментуру  проверь мне, а потом мудозвонь». И только тут Коля с ужасом понял, что присутствовавший среди членов комиссии начальник милиции явно ничего не знает!  «Да как же… я же сам слышал… звонок же мне был… и бабки уже пацану уплОчены…» –  вся эта чушь мгновенно хлынула в колину голову и мешала ему сосредоточиться на главном: надо обзвонить морги и больницы. Но как, как спрашивать?
А что, если?… Он сам удивился своей догадливости: надо просто позвонить из автомата вэа домой! Коля кинулся к автомату. Он будет хитёр и осторожен, будет звонить из автомата, он просто наберёт номер и молча послушает. Руки дрожали. «Да!». Коля выронил трубку – это был голос вэа…
Забывший про всякую конспирацию Коля тут же выхватил мобильник и кинулся вызванивать водочного делягу-посредника. То, что он узнал от деляги, было почти смешно. Оказалось, что нанятый пацан доложил об исполнении заказа, получил бабки и смылся, а к вэа даже не заходил! Вор у вора!
В первое мгновенье после услышанного Коля чуть ли не рассмеялся, но следом нахлынувший страх перед хозяином заставил его похолодеть. Он быстро пришёл в себя и стал панически рассылать телефонные распоряжения направо и налево. Следовало догнать, достать, уничтожить предателя, найти новых исполнителей и не мешкая провести-таки предвыборную акцию. День выборов неумолимо надвигался, а вэа продолжал жить и мордовать Мыло своими законами и выступлениями на местном телевидении. Угроза снятия хозяина с выборов стала совершенно реальной.
* * *
Самого хозяина жуткие колины новости о неудачном ходе акции застали уже в пути. Он ехал разбираться с председателем городской избирательной комиссии, имевшим редкую в наше время фамилию: Надеждо-Константинович (с ударением на предпоследнем слоге «но»). У этой старой вонючки хватило ума принять от вэа заявление с мотивированным требованием снять Мыло с выборов. Иван Михайлович полагал просто изъять и порвать заявление, раз предвыборная акция уже завершена. И тут такой облом…
Чем ближе он подъезжал к избиркому, тем более зверел.
Надеждо-Константинович ждал его на пороге, прямо под красной вывеской своей комиссии. Он показательно мок и дрожал под ноябрьским снегом. Всем своим видом несчастный старик демонстрировал преданность и готовность исполнить любой приказ хозяина. Собственно, это он доказывал многократно за десять лет своего нахождения «при урнах». Если просуммировать его преступления избирательных законов, то прожитой им гнилой и длинной жизни не хватило бы на отсидку.
Но за все десять лет он так и не выучился грамоте и произносил главное слово своей жизни не иначе как «бюллетни».
- Каз-з-зёл, пшёл вон, - оттолкнул Мыло старика, кинувшегося для рукопожатия.
-  Иван Михалыч, не мог я не взять, он требовал зарегистрировать, к суду готовится. Надо что-то делать, чтоб до суда не допустить его. Он же грамотный!… Я знаю, знаю –  судьи наши, прикормленные, но если здесь у него не получится, он не здесь – так в губернии или Москве, но вас с выборов скинет. Надо что-то делать, не знаю, не знаю… Нам бы только дотянуть до урночек с бюллетнями – там-то уж мы не промахнёмся, обещаю! Вы же знаете, я вас не подводил никогда. И не подведу! Но сейчас надо… с ним… что-то делать! Я его боюсь, не сплю который день. Уже и курю без удовольствия.   
Мыло под этот бред усаживался тяжело и с отвращением в продавленное кресло Надеждо-Константиновича. Глазами он рыскал по столу, выискивая страшную бумагу. Вдруг он осклабился и покрутил перед лицом старика пачкой настоящих «Marlboro».
- Ты козёл, и ты это знаешь. А козлы не курят. Потому тебе удовольствия не положено. Но ты мне скажи – что же это с вэа сделать ты мне рекомендуешь, а, морда продажная?
- Тут эта… такое дело. Он, когда заявление оставлял, так и сказал: меня, ну его то есть, можно эта… убить, мол, можно, но я не отступлюсь, он не отступится, это точно, ну вот я и говорю – чего-то надо делать. Иначе ни за что, буквально ни за что нельзя ручаться!
- Так может, сам и возьмёшься? Падлы вы все! Все за моей спиной карманы себе набиваете! «С бюллетнями» он мне обещает не промахнуться! Ты доживи до бюллетней! Ты бумажку его куда денешь? Ты же мне одни проблемы создаёшь!
- Ну не я же, не я! Это от него проблемы! А… если нет человека, то и проблем нет, в наше время так вождь учил, помните?…
- Короче! Учить ты меня будешь, прах вождя тревожить. Делай в своей поганой комиссии что хочешь, но… но чтоб и следов от тех его бумажек! Ни входящих каких, ни исходящих! Хоть плановый пожар устраивай… А сейчас о главном говорить буду: слушай сюда о бюллетнях своих и урнах. В этот раз действовать будем наверняка, ошибиться нельзя. Как сапёру. Поэтому есть такая мысль. Типа электричества не станет внезапно вечером во всём городе, ну в день выборов. Авария!... На всех подстанциях разом. Сколько тебе времени надо, чтобы с твоими бюллетнями разобраться наверняка, с запасом, ну пока света у тебя на участках не будет?
- Ой, Иван Михалыч! Благодетель! Вот что значит хозяин города! Это ж надо догадаться! Да двух минуток хватит!  Мы ж в каждую комиссию воткнули наших, из прежнего партаппарата, тренированных! Они в темноте р-р-раз бюллетни в урны! И пусть потом до сотых проценты считают… Наблюдатели! А уж я пронаблюдаю, чтоб никакими фонариками не запаслись эти наблюдатели-провокаторы.

* * *
Идея с электрической аварией действительно была знатная.  Хотя выдал её в общем-то случайный человек – приблудившийся журналюга, изголодавшийся без ежедневной дозы алкоголя Валера Шопотов, тихий и неприметный мелкий пакостник. До своих пятидесяти лет он дожил вопреки всем законам природы, согласно которым человеческая особь, лакающая без меры любую дрянь, до политуры включительно, просто обязана была давно загнуться. Теперь он получил должность и числился при управе непоймёшь-кем. Типа какого-то заместителя отсутствующего руководителя несуществующего информационного департамента. Он приполз к Мыло и упросил забрать его из совсем обнищавшей муниципально-казённой газетёнки.
А в качестве доказательств служебного соответствия как раз и выдал ту идею с общегородской энергетической аварией. За что тут же был поощрён вынутым из стола бутылём водки, поскольку Иван Михайлович разбирался в кадрах и сразу оценил  мощную идею с электричеством. Не давая Валере допить, выдал ему ответственное (как ответственному секретарю газетки) заданье – в городских средствах массовой дезинформации устроить повально-перманентное  обгаживание всех возможных (даже не имеющихся, а именно возможных) мылиных соперников на выборах.
Журналюга Шопотов, давясь водкой, старательно кивал головой, не переставая крупно заглатывать. При этом он не сводил со свежеприобретённого хозяина немигающих слезящихся глазок.
С такими задачами он справлялся уверенно и ранее, поскольку гадить умел действительно безо всяких угрызений совести. Но имел некоторый недостаток – редкостную и зачастую необъяснимую в проявленьях какую-то зябкую пугливость. Мало кто знал о её причинах, но знавшие смотрели на Шопотова с гадливой жалостью.
Дело в том, что, загремев по молодым годам в армию, пожелал он исполнять почётный долг не где нибудь, а во внутренних войсках. Причём не во всех этих войсках сразу, а в одной отдельно взятой тюремной роте. Да обязательно в такой роте, где был расстрельный взвод.
Куда он сразу же и попал после двухмесячного «курса молодого бойца», поскольку желаний, аналогичным валериным, ни у кого из молодого пополнения не наблюдалось. Объяснения столь необычной тяги таились не только в действительно тёмных лабиринтах валериной психики, но и в его непростой родословной: Валера был уже третьим её коленом, нашедшим себя в кровавой работе. Дед от души нарезвился по ночам в энкавэдешных подвалах, отец после вертухайской службы по лагерям и зонам двадцать лет был передовым бойцом на бойне мясокомбината.
Свой суровый воинский долг перед Родиной рядовой Валерий Шопотов исполнял с откровенным удовольствием, и был заслуженно отмечен нагрудным знаком «Отличник боевой и политической подготовки». Политической – потому, что в свободное от расстрелов время тянуло Валеру к литературному творчеству. Хотелось ядрёным словом передавать свой опыт салагам, почему-то обходившим третьей дорогой мужскую возможность реализовать себя с пистолетом в руке у вражьего затылка. А творил он в полковой многотиражке «Суровый страж закона». Причём так славно, что даже получил направление от ставшей совсем родной тюрьмы – в провинциальный университет, на отделение журналистики.
Партия тогда как раз бросила клич: «Армейскую и рабочую молодежь – на передовицу!».
Но вот в университете Валера начал незаслуженно страдать за верность Родине. Ну никак не хотели идти с ним на физическое сближение девицы, узнавая от самого же распираемого гордостью Валеры, чем он занимался во время службы в родной Советской Армии. Сам Шопотов сообразить о причинах повальных отказов почему-то никак не мог. И дико мучался по ночам, оставаясь под одеялом наедине с собой и своими накопленными в армии физиологическими потребностями.
Вот тогда-то и случился с ним тяжёлый нервный срыв вплоть до ночного вызова в общежитие нехорошей скорой – даже не скажешь «помощи», если вспомнишь её рослых небритых «медбратьев». Они были крайне грубы, когда глубокой ночью выволакивали Валеру из раздевалки женского душа. Шопотов был обнаружен там перепуганной уборщицей. Она застукала Валеру безутешно плачущим в одном из шкафчиков для одежды. Был он гол и несчастен, хотя и пытался доказывать уборщице свою причастность к какой-то спецкоманде внутренних войск. Особенно напугали уборщицу валерины попытки жестами объяснить суть спецкоманды: он тянулся сложенными пистолетом пальцами к её виску и страшно хрипел сквозь плачь: «кхх!… кхх!…».
Валеру Шопотова пролечили-прокололи сногсшибательными отечественными препаратами, не выпуская из лечебницы почти три месяца.
В результате он внешне успокоился, хотя и стал весьма пугливым внутренне. Особо его расстраивали дырки в хлебе и электрический свет. Проблемы с девицами отпали как-то сами собой и существовать для него перестали. В университетском общежитии Валеру отселили в уютную щель, без пугающего электрического света, под лестницу. Жить он теперь должен был один, поскольку в результате лечения не переставая истекал соплями, шумно на манер трактора втягивал и многозначительно глотал их.
Приступив после обучения к долголетней деятельности в труборожской газете, о службе в армии старательно не вспоминал – но напившись какой-либо дряни, каждый раз гнусаво вопрошал со слезами, обращаясь к любому собутыльнику с одним и тем же мучавшим его вопросом:
- Ну скажи мне, ведь было столько народу у нас расстреляно –  миллионы! Их же кто-то стрелял? Я тебе как классный армейский специалист скажу – раз миллионы расстреляны – значит, стрелявших были десятки и сотни тысяч. А стучало сколько? Да полстраны! Ну ведь сколько же народу стучало, расстреливали невиновных, мучали в подземельях – а теперь все ветераны! А где ж те невидимые бойцы? Как праздник – медали напяливают, все герои! А кто в заградотрядах своих косил из пулемётов при отступлении?! Теперь он пионерам вспоминает: я, говорит, был фланговым пулемётчиком, ни шагу назад не допустил! А сколько наших русских детишек без папашек оставил, когда не допускал своим пулемётом шага назад – не вспоминает. Не! Никто не признается! Почему-у-у?
В этом месте Валера с чувством втягивал и заглатывал комок соплей в горле и произносил самое своё сокровенное.
- А я честно говорил и говорю: это сейчас по зову партии я пишу передовицы в нашем печатном органе горкома и горисполкома, а ране-то, согласно семейным боевым и трудовым традициям – да, расстреливал! Рас-стре-ли-вал! И тебя, с-с-сука расстреляю, как токо прикажут наша партия и родное правительство!…
На этом месте журналюга обычно бывал сильно бит, после чего с негромким урчанием отступал на вполне заслуженный «больничный». И забравшись на сутки-другие под одеяло, находил утешение в собственной плоти и любимом интиме пододеяльной темноты. Условный рефлекс «выпить, битому быть, плоть удовлетворить» развивался и крепчал, всё более и более усиливал болезненную валерину пугливость и тягу решать любые вопросы  «втемную».
…Аналитик-психиатр, безусловно, отметил бы некую взаимосвязь этой тяги с выстраданной Валерой Шопотовым идеей «выборов Мыло с плановым результатом», то есть с применением внезапной общегородской темноты без ненавистного электрического света.
* * *

После нелёгкой беседы с Надеждо-Константиновичем Мыло почувствовал страшную усталость. «Страшную» – от слова страх. Ему было страшно за себя. Этот страх был постоянным, но не становился привычным. Он страшно утомлял.
На пару-тройку дней нужен был отдых. Мыло скомандовал «на базу», после чего Перехлёстов вдвоём с пыхтящим Мишей уложили его на заднее сиденье. Там он устало припал к бутылке. До базы отдыха городской управы на берегу лимана было часа полтора езды, которые Мыло обычно проводил в  алкогольном забытьи.
Но сейчас заснуть не удавалось. В гудящую голову лезли скользкие обрывки невнятных следов чего-то большого и грязного. Из этого мусора выделялось одно чёткое ощущение: чувство страха быть заслужено растерзанным толпой. Надо сказать, что «толпы», как Мыло именовал любую группу людей количеством больше трёх, он боялся всегда и совершенно обосновано. Лучше, чем любой следователь, знал Мыло, как много он украл у этой «толпы», сколько уголовщины против неё совершил и каждодневно совершал. 
Один и тот же сон изводил его постоянно: открывает он партсобрание, а первым вопросом повестки дня там даже не стоит, а рвётся навстречу ему вопрос «О немедленной посадке за решётку с целью спасения от толпы. Докладчик – Мыло И.М.». 
На этом месте «докладчик» во сне пытался опрокинуть тяжёлый стол президиума и бежать от толпы, а наяву обильно покрывался холодным липким потом и очухивался с бешено бьющимся сердцем на полу у кровати. Крупно дрожа, усаживался назад, свесив мокрое брюхо между дрожащих ног, закуривал, тяжко с прерывистым хрипом дышал и гнал от себя одну и ту же мысль: нет, не удастся спастись – достанет его толпа!
Затем, докуривши вторую сигарету, несколько успокаивался. Вот каков был строй самоуспокоительных рассуждений:
- Я уже сколько лет ворую – и что? И ничего, толпа терпит. Знает, но терпит меня. А почему? А потому, что воруют все, только по-разному. И не только по разному способу, но и по разному количеству.
- Я заслужил право воровать по-крупному, очень крупному. Как я заслужил? Находясь на государственной и муниципальной службе. То есть на руководящих постах. Значит, что? Значит, государству такие как я специалисты-руководители нужны. Для чего я нужен государству?
- Я нужен государству, чтобы и само государство, и я, и такие как я могли жить за счёт толпы. Поскольку именно мы и есть его, государства,  несгибаемая властная вертикаль – хребет. А без вертикали государство не устоит. Вот Мишка сломал вертикаль нашу любимую, капээсэсную – и где государство СССР без хребта?… Не! Без нас нельзя!… Ну и хребет, вертикаль то есть, без захребетников не бывает. Эту закономерность давно народный эпос подметил.
- Значит – что? Значит, толпа должна кидаться не на меня одного, а на всех нас, на всю вертикаль то есть. А вот как раз этого наша вертикаль не допустит! Как в 93-м было: чуть толпа сорганизовалась, якобы законной властью назвалась – а мы по этой их законной власти с их лживой Конституцией р-р-раз из танков! И всё! А иначе ж зачем нам танки? Для нашего спасения. Они ж и меня тогда спасли…
Такие рассуждения всегда помогали. Успокаивали хотя бы на время. Давали возможность унять жуткой амплитуды дрожь в руках. Позволяли достать бутылку из- под кровати и даже попасть водкой в стакан. Но всё же кошмарный вопрос оставался нерешённым. Он мучал Ивана Михайловича уже много лет. Вслух он позволял себе произнести этот вопрос только наедине с зеркалом:
- Но как же толпа меня терпит, не разорвёт на куски? Может, только потому, что не знает, как я её боюсь! А если узнает? А если я не смогу помешать какому-то гаду в моё кресло сесть? Куда мне деваться? И сколько мне осталось, пока толпа меня на кусочки?…   
Да, совершенно успокоительного ответа не было. Хотя общие рекомендации горкомовские он, конечно, помнил и реализовывал каждый день: надо ежечасно бороться за самосохранение. За сохранение себя и себе подобных паразитов! Причём борьба должна быть беспощадной, типа классовой. Конечно, с расстрелами неугодных сейчас особо не разгонишься. Но есть же, как их называют в телевизоре – «ОПГ», то есть организованные преступные группировки.
- Ну вообще-то, организованные, конечно, не без нас, и для нашего же блага. Но это секрет, секрет. Вот с их помощью и следует с неугодными-то… Но действовать решительнее и тщательнее. Мочить по сортирам, как поставил нам задачу всенародно избранный президент… Крепить кормилицу и защитницу нашу - властную вертикаль…
Это были рассуждения, вполне доступные для мыслительных способностей Мыло. И обычно они помогали отключиться от пугавшего призрака толпы.

* * *
…Навстречу мылиному «volvo» пропрыгал по уличным колдобинам разбитый колёсный трактор из «Мусороочистки». Он шустро тащил мотающийся из стороны в сторону прицеп с мусором - город начали готовить к выборам. Порывы ветра вздымали и рассыпали по улице мусор из весело прыгавшего прицепа. Мусор крутился на ветру, падал в колдобины. Где-то вдали его опять подметали злобные дворничихи, стаскивали в кучи, с остервенением швыряли в прицеп следующего ободранного тракторишки… Город живёт!… Всё путём!… несмотря ни на какие временные неудачи… нам бы вот только с вэа покончить… и голосование натёмную сварганить…
Тут засыпающий Мыло вдруг некстати обратил внимание – его автомобиль тяжело пробирался  по левой стороне улицы. Иван Михайлович со сна вскрикнул:
- Где я? Это Новая Зеландия или старая добрая Англия?
И почти до слёз пьяно расстроился. Да, да, именно так недавно по телевизору из Москвы издевались над труборожскими городскими дорогами. Без предупреждения засняли, сволочи, нашу центральную улицу «Императорская» (бывшая, естественно, «имени В.И.Ленина») с опасливо ползающими меж её ям несчастными автомобилями. Да ещё дурашливым закадровым голосом снабдили:
- Нет, мы, мол, не из-за левосторонней границы ведём наш репортаж!… А иначе тут не проедешь!… Та сторона дороги опасна и без артобстрела!… Ямы как воронки от авиабомб средней мощности!… Но встречаются следы асфальта!… Это для обозначения направлений движения!…  Экстремалы! В Труборог! На джипинг и уазинг!… Кто хотел африканских дорог – не тратьтесь зря, приезжайте, мол, в Труборог.
Гады. Сами бы попробовали за дорогами следить, когда родной асфальтовый завод уже семь лет как нами с Колей пропит. До последнего болта. Все остатки пошли на металлолом. А на месте завода решили взметнуть пятизвёздочный отель класса Hilton. Решили, правда, уже семь лет тому …
Однако все эти семь лет городскую казну пользовали насчёт дорог как следует. Депутатство регулярно и типа возмущённо подымало вопрос «Доколе!», Мыло с готовностью  отвечал «Да! Народные избранники правы! Форменное безобразие! Но нет же средствов! Нужны средства! Выдельте их! И мы освоим с опережением!». При этом мошенники даже не перемигивались – настолько отлаженным был процесс выделения и освоения. Контроль, конечно, вёлся – тщательно контролировалась бесследность исчезновения средствов на укладку давно несуществовавшего асфальта. Затем – стихия в виде дождя или снега, жары или холода. Либо в виде долгого отсутствия дождя или снега – да это и неважно. Важным было то, что дрессированное депутатство опять вскрикивало «Да доколе же! Вот же избиратели жалуются…», Мыло с готовностью отвечал депутатству «А-а-а-а как же ж!…» и т.д.
Причём вся шайка прекрасно понимала: сделай дороги один раз как следует – и всё, прощай такая хорошая строчечка в бюджете.
А эти московские профурсетки – ржачку во всероссийском телеэфире устроили! Но ведь могли же зайти по-хорошему, проконсультироваться, ЦУ на местности получить, порасспросить – что и как снимать, как комментировать. Глядишь – и репортажик славный бы получился. Да не за бесплатно ж получился бы! Я им могу очень даже о себе рассказать, о непростом ремесле руководителя людями… А так… Ну и чего добились?
Принцип своего реагирования на поклёпы газетные и эфирные из-за пределов Труборога, каждый раз нагло-правдивые, Мыло называл «ельцинским» и свободно этим принципом пользовался. Принцип состоял в полном игнорировании поклёпов. А как бы нет их вовсе! Но, конечно, это относилось к неместным средствам информации. В местных же… Тут Иван Михайлович не допускал малейших поползновений. Вплоть до показательного физического уничтожения писак, непонимавших своей роли в Трубороге – а роль состояла, во-первых, в непрерывном прославлении каждого мылиного чиха и, во-вторых, в смешивании с дерьмом всех осмеливавшихся называть чёрное – чёрным.
…Вдруг Мыло с бессонницы потянуло на философствование. Для начала он ткнул бутылкой дремавшего на переднем сиденье Перехлёстова:
- Слышь, я, когда из орготдела горкома партии на повышение уходил, на всякий случай поснимал копий с объективок всего руководства. Ну – типа вдруг для себя понадобятся. И что ж ты думаешь? Вступили мы в наши реформы, мне ж лично стали нужны деловые кадры – ну на бензоколонки мои, по магазинам же кого попало к своему товару не поставишь… Так я весь измучился! Кого из прежнего руководства ни возьмёшь, хоть по комсомолу, хоть по парторганам – все из пролетариев и крестьян-бедняков произошли! Смотришь – а он наследственный потомок председателя комитета бедноты, або комиссию по раскулачиванию его дедушка возглавлял, ну в лучшем случае подпольной агитацией и пропагандой руководил на фабрике!
Перехлёстов напряжённо молчал.
- Так ты подумай – мне ж нужны из купцов, или из каких крепких хозяев! Ну мне ж не продразвёрстку у меня в магазине проводить или раскулачивать-то! Не! Одна шпана бесштанная у них в родословной! И заметь, заметь – но это совершенно секретные сведения, сугубо между нами – как раз эти кадры все семьдесят лет руководили нашим социалистическим хозяйством!… Может, потому нам Америку догнать по производству не удалось? А мне по-любому пришлось к пацанам за кадрами обратиться…   
Перехлёстов всё понял: провокация!
Но из Мыло продолжали литься пьяные откровенья.
- И что характерно: кто теперь-то у нас в новых фабрикантах и банкирах ходит? Да всё те ж внучатки той же самой шпаны бесштанной! Потому что все нынешние финансисты с министрами-реформаторами – из наших же партийных и комсомольских кадров! Это ж они нашу Родину до дефолта довели. Ну и то верно – нас же в высших партшколах совсем не тому учить-то пытались. Красная профессура! Но и нас же учили ведь, учили – где капитализм – там и кризис. Вот мы капитализм строим –  у нас, слышь, с кризисами уже всё в порядке…  А я от одного умного человека за границей слыхал – наших деловых людей они тоже на предмет родословной проверяют. То есть ну никаких бабок-инвестиций ему не дадут, если чего в родословной не так… Вот я и думаю: те-то объективки мои хороших денег стоить могут… В том смысле, что её-то, объективку, и подправить в нужном направлении недолго? Если на кону хорошие деньги будут?   
Дрожащий от страха Перехлёстов усиленно изображал из себя спящего.
- А лично я испытываю беспокойство за судьбу наших реформ! У кого она в руках, а? У потомков «агитаторов и крикунов», как поэт наш революционный писал. Нет, я не против наших людей, у меня самого один дед – из последней деревенской голытьбы, ни кола ни двора своего никогда не было. Пил, правда всю жизнь по-чёрному. Скажи – а как не пить, если царский режим бедноту притеснял, пахать заставлял, на фабриках к потогонному конвейеру пытался ставить?…  Другой мой дед профессионально на паперти нищим работал долгие годы. Так его царские сатрапы схватили, ну он серебро там, церковное, с амвона, ну от бедности чего не сделаешь. Слышь, зато он на этапе с политическими снюхался, марксизм от них познал!… После третьей отсидки, за мокруху с экспроприацией какого-то мироеда-кулака, возглавил местечковую парторганизацию, поскольку революция его освободила из царских застенков, с него наша руководящая династия пошла… А папа мой уже до замполита роты дослужился. Потому и я не банком владею или не производством чего-то там полезного занимаюсь, я же людями руковожу. Профессионально. У нас династия такая.  А за реформы волнуюсь, как гражданин новой России. Но что ж это получается, если раньше мы хотели Америку догнать, то теперь президент ставит нам задачу хоть бы за Португалией угнаться? С реформаторами из наших людей только за Португалией гоняться… Ты мне хоть объясни – где эта Португалия и в чём их догонять-то надо?
Перевод темы с философии на географию чуть успокоил Перехлёстова, он ожил и заговорил хриплым от страха голосом:
- Дело в том, Иван Михайлович, что слово «портвейн» в переводе с иностранного означает «вино из Португалии». Портвейн, короче, у них хороший, так что догонять нам их вполне стоит, президент совершенно прав.
- Ты мне контру не шей, не шей, я за президента поболе тебя буду… Но вот по кадрам видать у него просад полный… Что ж это он везде своих генералов суёт? У нас же не всеобщая армия в стране. Ведь так он и мне под бок какого-то полкаша посадит, а? Я ж ведь нашу армию непонаслышке знаю, папа в интендантской-то роте просто вынужден был спиться. А нам их генералов в руководители всего чего попало пихают… Это чему ж они меня научить могут? Меня, меня-то учить водку пить?…
Перехлёстов за несколько лет «при Мыло» привык к постоянному пьяному бреду хозяина. И смолчал бы – но сейчас всё это слушал Миша. Поэтому надо было реагировать без промаха. И опытный Перехлёстов громко выдал единственно верную фразу:
- Правильно! Десять раз прав наш президент: надо срочно реформировать разлагающиеся вооружённые силы! И прежде всего – неуклонно повышать денежное довольствие генералитету и спившемуся офицерству.
Но тут, волнуясь голосом, вступил в беседу  водила Миша. 
- Вот вы, Михалыч, дедами хвалитесь. Да! Сейчас и я могу не боясь вспомнить: по отцовской линии дед мой держал все рыбокоптильни на лимане, продукцию на императорскую кухню в Питере поставлял. Понимаете, наверное, что не из самых бедных был… И думаю я, что и вашему дедушке, на паперти… спонсорствовал по субботам. Но вот дальше они, видать, разошлись сильно. Мой на Беломор-канале жизнь закончил. Не по своей воле он туда попал. Да… Но родители мои упоминать об этом не старались. А то бы не возить мне вас, не возить… Так вот я это к тому, что вы удивляетесь – не было деловых родословных у ваших кадров. Ясно ж почему – вы себе кадры только из оборванских-то династий изначально собирали! Только из них! Строго по пролетарскому происхожденью! Весь мир насилья мы разрушим… А потом удивлялись – почему ж это Америку догнать не можем… А сами костьми таких, как мой дед, каналы на великих стройках социализма устилали…
- Погоди-ка, Миша, погоди! Каналы  – это пройденный этап, партия осудила культ…
- Не, Михалыч, это вы погодите. Вы при своём «пройденном этапе» что получили? Вы, спасибо партии своей и советской власти, всё и всех поимели! Знаете, есть такая байка, как председатель колхоза ведёт торжественное заседание по поводу отмечанья Октябрьской революции. Наша, говорит, народная власть нам всё дала! Кем бы, говорит, мы были без нашей родной советской власти? Вот, говорит, взять меня – был дурак дураком, а сейчас я – ваш председатель!…
Тут вскинулся Перехлёстов. Горячащийся Миша начал не на шутку его пугать.
- Миша, советская власть оказалась у нас приватизирована коммунистами! И потому 4 октября 1993 года в стране при помощи танковых орудий был восстановлен конституционный порядок! И с тех пор мы семимильными шагами… но есть люди…
Мыло мрачно осадил спорщиков:
- Этих людей… не должно быть. Наша задача в этом состоит.
Все замолчали. Автомобиль в ранней лесной темноте мягко катил к залитой огнями базе отдыха. На ступенях её лестницы дожидался хозяина Коля Мопсенко. Впервые за последние суматошные дни ему было чем порадовать Мыло.

* * *
Причиной радости явились последовавшие-таки добрые вести из ментуры. Правда, вэа пока ещё жив, но после ножевого ранения в живот доставлен в больницу скорой помощи. Специально подготовленнная бригада оперативников и следователей ведёт запланированные жёсткие допросы его жены и семилетней дочери. Параллельно обрабатываются соседи, которые должны будут лжесвидетельствовать о криках ссоры между супругами, предшествовавших убийству.
- Когда ш всё это, ну произошло? – прошипел Мыло после возбуждённого колиного доклада.
- Значит, подрезали его, как мы и наметили, без двух минут девятнадцать. Буквально час двадцать назад. Ему студенты звонили, он на девятнадцать им назначил у себя дома. Он к двери. А тут наш пацан! Мы ж телефон-то не отрываясь слушали… он ему прямо на пороге брюхо и вскрыл… Менты уже наготове были. Ну, сейчас в больнице его уже режут-зашивают. Я без отрыва отслеживаю.
- Та шо ж, нельзя было сразу, ну без больницы обойтись? Чего кота за хвост-то тянуть?
- Не-не, Иван Михалыч, так оно лучшее будет, всё правильно! Он операцию не перенесёт, и на столе копыта-то и откинет. Как говорится, врачи сделали всё возможное… А мы с горя, может примем на грудь слегка? Уже всё готово! Вас ждём!
- Горе-то неполное, может, рано ещё за горе-то пить, а? Не сглазить бы!  Ой, Коля, смотри мне!
Подельники, тяжело переваливаясь, чуть ли не пробежали в банкетный зал первого этажа. Действительно, там всё было готово. Лучезарно улыбалась прислуга. Стол блестел и переливался. Застоявшийся муниципальный оркестрик с воодушевлением врезал скрипками по Вивальди.
Быстро опрокинули, не закусывая, две первых. После третьей Иван Михайлович почувствовал, что напряжение ослабевает, спадает, уходит… Всё-таки умеет он кадрами руководить! Ну ведь справился же Коля! Ведь какого гада сковырнули! Сколько лет и крови он попортил… Но – всё! Теперь всё будет хорошо!
- Тут эта… Иван Михалыч… – начал вдруг чего-то гундосить Коля, возбуждённо жуя балычок. 
- Што?! Што ещё, гад?
- Да дознаватель не наш первым около него в машине «скорой помощи» оказался, ну это чистый случай, всё ж не предусмотришь. Ну и как там у них положено – «кого, мол, подозреваете?». Ну, вэа, пока в сознании был, сразу вас назвал.
- Ф-фу, Коля… Ну умеешь ты аппетит испортить… А кого ж ему называть? Сам же знаешь – собака лает… а мы к выборам правильной дорогой идём. Сейчас главное – чтобы цепочка от пацана к тебе со мной не размоталась. Вякнет пацан ещё за бутылкой где на радостях… А тут осведомитель какой рядом с ним окажется – опять скажешь «случайно не наш, всего не предусмотришь»…
- Так эта… ну вэа приметы пацана тому дознавателю точно изложил, у него там свет на площадку автоматически врубается, как дверь квартиры открывается… Так-то мы позаботились, лампочки в подъезде побили… А у него своё освещение. Мы ж не знали. Ну он и рассмотрел, запомнил и успел изложить дознавателю, гад!… Сейчас готовят фоторобот…
Мыло выронил бокал с коньяком из заходившей ходуном руки. Это был жуткий прокол. Он растерялся, как обычно терялся при виде вэа. Сейчас вида не было и быть не могло, но сразу появилось привычное в последнее время видение: параша, камера, решётка… под потолком всю ночь фонарь… Едва ворочая мгновенно пересохшим языком, он смог лишь просипеть «где сейчас пацан?».
- Да не, Иван Михалыч, тут всё в порядке. Мы ж пацана из наркош подобрали. Он и на деле был под дозой – но небольшой, только для аппетита. А сейчас его наширяют как надо, он суток двое-трое вообще никакой будет. Нору ему мы сняли, там его и держать-подкалывать будут. А потом – на братскую Украину быстренько переправим, с бабками не пропадёт, там и наркота подешевше нашей будет. Пока здесь шум весь придавим – пусть отсиживается. А потом… Опытные люди нам, руководству, никогда не помешают. А у него уже две ходки на зону. Или я не прав?
Коля был прав. И надо успокоиться, отдохнуть, перестать дрожать при любом упоминании о вэа. Мыло пытался  растереть крупно дрожащими руками разлитый на штаны коньяк.
Мопсенко подзывал прислугу для помощи хозяину, когда в зал заглянул свой человек из органов. Коля бросился к нему – «как, что, не тяни!». Тот чётко изложил, что операция у вэа сложная, продлится не менее трёх часов, а потом, после её успешного окончания, когда ничего не подозревающие хирурги и реаниматоры уйдут, наша медсестра ненадолго оставит ещё привязанного к операционному столу вэа. Оставит без присмотра, но с выключенным аппаратом искусственной вентиляции лёгких. Ненадолго, только сигаретку в коридоре выкурит. И этого будет достаточно. Аппарат после этого включит назад и типа испуганно вызовет дежурную бригаду для констатации факта смерти. Финита, как говорится, и вся комедия. Ждать осталось не более трёх часов.
Коля тут же передал всё это Мыло, но тот просто трясся и был не в состоянии хоть как-то реагировать. Коля махнул Перехлёстову, и вдвоём они протащили хозяина мимо нарезавшего Вивальди оркестрика наверх, «в нумера». Они знали, что на ближайшие двое-трое суток город опять остался без своего главаря. И оба понимали – в эти дни решится многое, причём главное – это обеспечить абсолютное замалчивание происшедшего. Им это должно удаться.
* * *
Они ошиблись – в городе пошёл шум. Уже утром о покушении знали все. Но главный ужас ситуации состоял в том, что вэа выжил! В четыре утра Коле доложили, что задыхавшийся после отключения аппарата вэа сумел, несмотря на наркоз, отвязать  левую руку от операционного стола и вырвать из своего горла резиновые трубки замолкшего аппарата. Перепуганная медсестра срочно доложила всё это своему человеку из органов, и тот, странно улыбаясь отзвонил происшедшее Коле со словами: «Как говорится, медицина сделала всё возможное, но больной выжил».
Конечно, растерянность посвящённых не мешала катиться следствию по запланированной колее. Следственная бригада мордовала жену и дочь вэа. Шла массированная обработка соседей и студентов вэа.
Но запланированный результат всё равно никак не вырисовывался. Поэтому к дознавателям подключились лучшие силы вплоть до начальника угрозыска. 
А тем временем пришедший в себя вэа был допрошен прямо на больничной койке в присутствии заместителя начальника городской милиции. По результатам допроса к больничной палате был приставлен круглосуточный милицейский пост. К вэа был доставлен художник, дотошно уточнявший детали фоторобота. Буквально следом прилетели бесстрашные журналистки из губернии. За ними прибежало местное телевидение! И закрутилось…
Мыло выпал в глубокий запой, и вся координация упала на Колю. А сам Коля был близок к прострации – всё пошло наперекосяк! Ситуация перестала быть контролируемой. Дошло до того, что был задержан пацан! Он тут же сдал связника, тот – ещё двух соучастников, был задержан посредник. Вэа прямо с больничной койки опознал предъявленного пацана.
И вдруг всплыла на допросах задержанных смешная фамилия – Мопсенко!
Коля задёргался, заметался по городу и стих... Его извилину сковала и не отпускала мысль – а не пора ли делать ноги из любимого Труборога? Но как только Коля предпринял первые срочные и скрытные шаги для этого (надо ж было водочный бизнес пристроить понадёжней) – сурово раздался ночной телефонный звонок. То был свой человек из органов.
- И не вздумай, – тихо и спокойно сказал человек. Ты ж нас знаешь –  мы твоя судьба, а от судьбы не убежишь. Займись-ка лучше делом.
И человек объяснил, что безотлагательным колиным делом должны стать серьёзнейшие контакты с Большим Губернским Начальником, который строго присматривал за всей местной правоохранкой. Серьёзность контактов измерялась многими и многими нулями в сумме, определявшей материальное подкрепление нижайших просьб. А они, как сказал свой человек, должны преследовать срочный спуск на тормозах не на шутку разыгравшегося следствия.
- Да где ж я столько?… – начал было Коля…
И осёкся. Лишь пролепетал «не-не-не! Я всё понял. Мы изыщем. Я через часик сам позвоню!…».
- Ты уж постарайся, – совсем дружески закончил человек, –  а то знаешь, как иногда неожиданно люди уходят от нас. В мир иной. Оттуда не позвонишь, там всё спокойно и спешить некуда. Так что сейчас поспеши. Ты уже в шляпе?
- Да-да-да! И в носках тоже, – послушно суетился в ночи Коля, спешно разыскивая подштанники.
Но тут же подумал – так ночь же на дворе, куда я в шляпе… Алё! Алё же! Трубка бездушно пикала отбой, отбой, отбой...  «Да ведь на часах и двух нет, куда спешить? Но и не спешить нельзя, он же прямо как Христос покойный, про которого Высоцкий пел – везде найду, мол. Значит, надо спешить…».
Вдруг Коля ясно представил, куда и зачем должен спешить.
К своему человеку. И затем спешить, чтобы успеть перевести стрелки на Серого!
Вот это идея… И главное – не беспочвенная. Всё дело в том (Коля бросился к холодильнику и прямо из горла хватанул перцовки), что есть же факт! Факт следующий. Наутро после покушения Серый явился в больницу скорой помощи. Ну не знаем, не знаем зачем, якобы гнилую свою руку полечить прогреванием вдруг срочно надумал. Но когда на него в больничном дворе накинулась журналистка из губернии – куда, мол, не к вэа ли проведать от лица руководства, да что ж это, мол, в городе у вас творится, да не вы ли к этому руку приложили… Коля опять хватанул из бутылки… Так вот Серый, отбиваясь от настырной писаки, вдруг что заявил! Он заявил (и это быстро донесли куда надо) «ну хорошо, хорошо, хотите – я вам сегодня же найду и сдам убийцу». А?!   
И ведь тут же взяли пацана!
Совпало? Опять не знаем. Но заявил – найду! И после этого пять человек, всех непосредственных исполнителей акции взяли. И опять же после этого – Мопсенко да Мопсенко кругами от следствия пошло. А ведь все знают: раз «Мопсенко» – значит ищите не женщину, как у французов, но Мыло! А классик-то, в отличие от французов легкомысленных как сказал? Ищите того, кому это выгодно! – вот как сказал классик марксизма. А кому выгодно – всем известно, Серому ой как выгодно Михалыча по-любому завалить. Вот сука голубая, как хитро копает.   
Коля взахлёб хватанул остатки перцовки – до дна, до дна! Сейчас же бежать и всё объяснить… Вот только прилягу, в голову что-то шибанул украинский напиток, надо бы обдумать верные слова, которые… которые…

* * *
- Да не трясите меня, я же думаю!… Как можно человека ногой пихать…
Над валяющимся на полу Колей стоял на фоне залитого солнцем окна свой человек. Он улыбался, но нехорошо как-то улыбался, и в руках у него почему-то был страшный чёрный пистолет, на ствол которого он неспешно навинчивал глушитель. У его ног, вывалив набок длинный язык, сидела овчарка и умнейшими глазами следила за распластанным Колей. 
- Вы… чего это… у меня важные сведения… я же к вам спешил… Да бросьте эти свои гэбистские штучки! Как в квартиру мою попали? И где жена моя?
- Так ты спешил ко мне? А чего спешить – я здесь, тебя не дождавшись. А это у меня не штучка, это моё табельное оружие. Специальное устройство такое для проделывания дырок. В голове. При твоей попытке к бегству имею полное право – на это  обрати особое внимание. В квартиру я через дверь попал, а её ключом открыл, как положено. Его мы у твоей жены для следственного эксперимента попросили. Ей самой посоветовали пока у тебя на даче посидеть. Отвезли её, к батарее пристегнули и покрепче дверь подпёрли. Снаружи. А то она сказала, что вида крови не переносит. Скажи напоследок своё важное сведение, а то моя очередь спешить настала. 
Честно говоря, свой человек не сомневался в сути колиного важного сведения. Что и подтвердил тут же, опережая  дёргающегося с перехваченным от страха горлом Колю.
- Серого сдавать будешь, а? Так ведь мы и без тебя имеем от информаторов, что он журналистке с перепугу наплёл. Но это так, трёп. Щёки надувать он любит. Однако про Серого расскажи-ка, давно ли знаешь, где познакомились, за что он тебя так не зауважал вдруг? Людей твоих вроде как сдаёт? Как наш любимый президент говорит: «имена, фамилии, явки» – всё и всех Серый подряд…
Рассказывать Коля просто не мог, его душили скупые слёзы обиды. Ведь он же действительно спешил, хотел успеть…
- Хорошо, Коля, успокойся и пока послушай меня про Серого. Произошёл он из глухой закарпатской деревеньки, где собак упорно гонял, ну буквально босиком до самого призыва в нашу славную Советскую армию. В вооруженные силы его силой же и забрали, у него желания другие были. Он, как Ломоносов, учиться сильно хотел. А работать наоборот – очень сильно не хотел. Да поступить у него всё никак не выходило, не брали его ни в техникум, ни даже в училище-ремеслуху Что-то у него с головой не то получилось, у них же там деревенька маленькая, все родственники меж собой и переженились. Ну и… изъян кровосмешения случился, как раз на нём отразился… Но для армии и комсомола это не помеха! И как раз же комсомольская линия армейская помогла ему на льготных основаниях в студенты, как говорится, вступить. А в голове-то пусто, генетический изъян же не спрячешь. И как ни старался, в институтском комсомоле упирался как лошадь в гору – всё равно лишь к тридцати годкам вузовский диплом ему еле-еле выдали. От жалости. Он уже и в комсомоле переростком быть перестал. Но зато в партию нашу пролез. А когда лез – с нами очень охотно познакомился. И был нами же направлен в городские комсомольские секретари. Не в первые, конечно, но в секретари.
Свой человек поудобней расположился на диване, брезгливо сбросив страшным стволом колины подштанники и шлепком пригласил на диван прыгнувшую тут же овчарку.
- Комплексовал он всегда сильно, и заслуженно комплексовал из-за своей нетрадиционности. А нам это как раз то, что надо. На комплексе мы его куканили долго. Но… Но к обширной клептомании излишнюю тягу всегда имел. Не хуже меня это знаешь. И не меньше его украл-то, а?
Душевный рассказ про первого заместителя городского главы подошёл к закономерному финалу.
- Ну, а сейчас нам надо определить – кого же сдавать будем. Можно, как ты предлагаешь, его. В самом деле – пусть с ним братва разберётся! Раз он такие заявы кидает.
Коля энергично закивал, пытаясь жестами дрожащих рук усилить эффект своего согласия со справедливым предложением.
- А можно – тебя с Ваней. Показаний уже хватает, хоть сейчас к вам обоим меру пресечения в виде заключения под стражу применяй. Причём тебя можно прямо тут же при попытке к бегству… Ну и как ты полагаешь, мы решим? Для ускорения ответа добавлю – Серого я только что посетил, и ему тоже расклад объяснил. Он, как у вас говорят, выступил с конструктивными встречными предложениями. 
- И… и…  сколько же он конструктивно предложил?
- А предложил он, Коля, в два раза больше, чем я тебе ночью-то советовал. Рассказал Серый мне очень проникновенно, что жизнь, мол, даётся человеку один раз, и что прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно. Ты знаешь, я с ним сразу согласился.
- Да не надо с ним соглашаться!… Надо с нами соглашаться!… Я ж спешил… я ж хотел… и мы можем… И перестаньте пугать – какая попытка к бегству, кто куда пытается… я не пытаюсь… Собака здесь зачем?…
Свой человек прервал колин скулёж, пружинисто вставая с дивана и опять принимаясь молча и сосредоточенно за свой неприятный глушитель. Овчарка мерзко зарычала.
- Хорошо, хорошо, только спрячьте ваш оружейный табель… тьфу,… чёрт, табельное оружие, я всё понял: прямо здесь, и на двадцать процентов больше, чем Серый!
Накручиваемый глушитель неприятно скрипнул. Собака оскалилась и дважды глухо рявкнула.
- Да это ж только половина! Мы вместе сейчас едем за второй половиной, у меня на даче, под третьей ёлкой справа!… Но это грабёж…
- Нет, Коля, это не грабёж. Это расплата. Это заслуженная расплата за то, что вы с твоим хозяином при кормушке ещё на четыре года останетесь. А не на нары лет на двенадцать пойдёте, как положено вам по всей строгости нашего российского уголовного закона. Как организаторы убийства, подстрекатели и пособники умышленного причинения тяжкого вреда здоровью вэа. И учти – всё, что ты назвал, и что у тебя «под ёлкой» –  это я с собой унесу. Но про ночной разговор –  тоже не забудь. Сумму я тебе ночью назвал, ты согласился, я твоё добровольное и чистосердечное согласие уже передал по инстанции. Так что там тоже ждут. Не задерживай. Сам знаешь – процесс пошёл. Причём идёт он под равномерное тиканье счётчика.
- Ну… ну за что ж на счётчик-то меня? Практически голого оставляете…
- Не «за что», а «для чего». Это, знаешь ли, страхование. Для полной уверенности. Вот ты заметь, какой у нас народ: у нас в корне слова «страхование» –  страх. А у англичан термин-то этот другой корень имеет – не страх, а «уверенность». Вот мы тебя по-английски на счётчик и ставим. Для уверенности. В завтрашнем дне. Запомни – именно в завтрашнем, и не позже. А иначе… Хочешь, я на твоих похоронах о тебе хорошие слова скажу? Покойник, скажу я, слишком много знал. Не, ну похороны твои, тебе и решать, я ж не навязываюсь. Земфира (так красиво, оказывается, звалась овчарка сурового гостя), проследи-ка за нашими зелёненькими.
Всхлипывающий Коля в это время вытаскивал и вытаскивал зелёные пачки из узенького потайного сейфа в стене. Каждая пачка, исчезающая во чреве гигантской чёрной сумки Adidas, провожалась таким его взглядом…
Расставание с немалой частью «трудовых накоплений» тяжело далось заму городского главы. Тяжесть утраты усугублялась раздиравшей колину извилину мыслью: «Почему всю сумму – с меня? А Мыло? Это же он всё это с вэа затеял… А сейчас нажратый дрыхнет… где только справедливость…».
- Этот вопрос ещё ждёт своего решения, ты прав, Коля. Иван Михайлович нынче сильно не в себе, но никто не забыт, не волнуйся. Считай внимательнее. И думай о чём-нибудь хорошем. Думай обо мне, например.
Мопсенко, с трудом дотягиваясь вглубь сейфа за очередной пачкой, затравленно  прошипел: «Это точно. О вас даже думать надо как говорить об усопшем: или ничего, или только хорошее». Разумеется, свой человек не мог должным образом не ответить на колин шип.   
- Хорошо, сядь, успокойся – мы ж ведь всё принципиально уже решили. А сумку сюда поставь, мне так удобней будет с тобой говорить. Нам же с тобой ещё четыре года жить, а? Конечно, с замов мы тебя уберём. Ты у нас по старой памяти делами управлять в вашей администрации будешь. Мы тебя как бы накажем, на прежнюю твою должность управделами вернём.
- Да кто это «мы»? Вот уж Иван Михалыч проснётся… И за что это «накажем»?
- Без наказания нельзя. За наглую подтасовку результатов будущих выборов. И не проснётся Мыло, а из запоя выйдет. Старайся быть верным в терминах. И не сам выйдет (пока пусть в нём побудет, для своего же блага), а с нашей помощью. Медбригада из вытрезвителя уже ждёт моего сигнала. Данный процесс полностью управляем. И опять же – нами. Да ты не комплексуй так по этому поводу, ну нами, нами. И что это вас, чиновников, чинуш бездушных, так прежнее место службы нашего президента расстраивает? Или может, ты против президента? Так ты скажи, душу облегчи, а мы должные меры примем. Отсидишь положенный срок, выйдешь честным человеком…
- Я не «против»! Я «за»!… Да как вы можете… Я всегда «за» нашу власть!
- Да… «за вашу»… Кончается ваша власть, ты не заметил? Родную историю знать надо. Наша славная чека для чего введена была? С контрреволюцией бороться. Причём вы, чиновники, этой контрреволюцией всегда являлись. И как Иосиф Виссарионович с вами за это поступал? Он ведь каждые пять-семь лет вас отстреливал. Полностью. И новых набирал. Через те же пять лет – и новых туда же. Потому, что это как раз тот срок, когда каждый чиновник – заметь, каждый – в условиях построения нашего передового в мире общества неминуемо становился вором. И перевоспитывать на великих стройках социализма его бесполезно было. Вождь это знал и поэтому вас просто уничтожал. И целых двадцать девять лет страной управлял, а наша великая Родина цвела и развивалась бурными темпами. До тех самых пор, пока Хрущ вас отстреливать не перестал. Вот с той поры закат великой империи и начался.
- Ну как же вы можете… Ведь мы строим новое демократическое общество… Где всё должно быть как у них, в странах капитала. А ведь там же не расстреливают каждые пять-семь лет, там вообще не расстреливают.
- А ты не слыхал, Коля, чтоб у них «там» чиновники организовывали убийство, как вы с Мыло, или воровали абсолютно открыто по-наглому, или держали, как мы с удивлением наблюдаем, дома в стене так много наличных зелёных миллионов? Да ещё, говоришь, на даче под ёлкой у тебя не меньше. И это при твоих-то трёхстах долларах зарплаты с премиями. Нет у них, в странах капитала, таких чиновников, и стрелять им просто некого в этом смысле. Я уж не говорю, что у них на душу населения в пятьдесят раз меньше этого чиновничьего дерьма, чем у нас в бедной России. А вы ж ещё детишек своих норовите пристроить, новые чиновничьи «рабочие места» для них организуете. Ты вот где сынка пристроил?
Свой человек отодвинул ногой заполненную сумку и пошарил рукой в сейфе.
- Да, Земфира, здесь нам делать больше нечего. Поехали-ка, Коля, на дачу. Заодно и жену свою у батареи проведаешь. Что-то вид, правда, у тебя не очень цветущий. Ты не убивайся так, ещё наворуешь.
Заместитель главы города Труборога получил, наконец, возможность натянуть сброшенные на пол подштанники. Одеваясь, он решил достойно ответить грабителю. 
- Вы моего сына своими грязными намёками не троньте. Потому как он уже  аспирантуру… кончил и стал учёным. Молодым. Трудится в университете. В галстуке ходит.
- Это мы знаем. Диссертацию ты ему за казённые башли купил и бумажки в деканате  пристроил перекладывать, поближе к взяткам от кавказцев за уклонение от почётного долга – воинской обязанности. И дипломами он торговать полюбил. Нет, Коля, для вашей сволочной бюрократии сорок лет не хватит, чтобы известись. Моисей-то своё племя чего сорок лет по пустыне таскал? Во-о-т. А вы ж самовоспроизводитесь. Как в семнадцатом году до власти дорвались – так и остаётесь при ней. Я, знаешь ли, всегда смеюсь, когда слышу: мол инвесторы какие-то мифические не будут в России свои деньги вкладывать, пока у нас нестабильность политического строя не кончится. Это у нас-то нестабильность? Ты поищи в Европе, где б с семнадцатого года у власти одна и та же публика себя сохранила? Нигде, кроме как у нас! Вы ж с того семнадцатого года только названия меняете – то вы большевики-социал-демократы, то коммунисты, то демократы-реформаторы, то демороссы, то «домушники», то вы уже «Отечеством» стали, то борцами за «Единую Россию» все прикинулись… Но главное – хари комсомольские пропитые одни и те же всегда при власти! Вот это стабильность! А как ловко вы через приватизацию свою прошли? Прикинулись бизнесменами новыми, добро народное меж себя поделили, теперь вы капиталисты, при деньгах – и любые выборы депутатов-мэров-губернаторов покупаете для своего же сохранения при власти!
- А как же, прошу простить мою несвоевременную любознательность, вы ж сами только что говорили, что кончается наша власть?
- Невнимательный ты парень, невнимательный. Я ж тебе про историю отечества не зря напомнил. Ту роль чека, которую наши вожди ей отводили – мы выполняли с честью, в том числе и вас, мразь чиновную, регулярно отстреливали. Сегодня, как ты видишь, президент стремится  в цивилизованный мир войти. С вами туда соваться – нельзя, тут ты спорить не будешь, мы ж вам, сволочам-взяточникам благодаря, по части коррупции все банановые республики уверенно опережаем. Перестрелять вас – теперь тоже нельзя, раз мы в Европу стремимся. Могут не так понять. Следовательно, остаётся одно – вас заменить собою, то есть нашими суровыми кадрами с горячими сердцами и холодными головами. Чем, как ты замечаешь, наш любимый президент сейчас усиленно занимается.
- А чем же это мы, профессиональные руководители людями, не вышли, что нас нельзя для вхождения в Европу использовать? Сердцами, головами?… Или что у нас не такое?
- Ну, что б тебе с анатомией совсем понятно было, я скажу так: прежде всего харями вы не вышли. Поясню. Вот у нас, по нашим спецшколам, не только подрывной и агентурной деятельности учат. Например – нам долго и очень подробно преподавали физиогномистику. Это для того, чтобы с одного взгляда на физиономию был человек ясен до прозрачности. Ну а теперь представь, например – тебе дачу с твоими ёлками посторожить надо. И тут наниматься приходит субъект с мылиной рожей. Какая твоя реакция будет? Я думаю, ты, на его рожу глянув, за топориком на всякий случай потянешься. Или, например, прилизанный незнакомец с личиной как у Серого к тебе на тёмной улице  резко так подбежит и тут же громко заплачет – мобильник начнёт навзрыд просить, чтоб жене в больницу позвонить, про здоровье её узнать, мол, жива ли ещё. Я думаю, самое верное в таком случае – срочно по этому мобильнику ментов либо братков вызывать, а самому за все карманы разом держаться. Не говорю уж, как ты тяжело расстраиваешься, когда зеркало перед собой видишь. Ну в какую Европу с тобой входить? С такой тупой мордой не в любую тюрьму примут. Только в спецмедучреждение усиленного режима.
Коля, обиженно сопя и стараясь не глядеть в коридорное трюмо, натягивал на уши шляпу.
- На зеркало зря пеняешь. Ты согласись, расслабься, а мы тебе правильное место найдём в соответствии с твоей харей… Ладно, не обижайся, я ж не тюрьму имею в виду, а управление делами вашей администрации-управы. Но это – потом. А сейчас поедем мы, но не на твоей шикарной служебной, а на нашей суровой машине – там сзади такая клеточка уютная без окон и ручек на дверце, чтоб, не дай бог, ни ты, ни деньги твои из-под ёлки не потерялись. А теперь, с-с-сука чиновничья… Руки – на голову!! Впер-р-рёд! При попытке к бегству стреляю без предупреждения, шаг в сторону, прыжок на месте расцениваю как попытку к бегству, стреляю на поражение!... Ну вот, Коля твои права я тебе полностью изложил –  с богом за второй половиной.
* * *
…В тот момент, когда зам. главы города Николай Мопсенко под строгим присмотром Земфиры, обречённо всхлипывая, долбил мёрзлую землю под третьей ёлкой, сам главарь оказался в руках у заботливых медиков из вытрезвителя. Им была поручена ответственная и нелёгкая работа: осторожно-осторожненько вывести главаря из запойного ступора. Осторожность была необходима в целях сохранения его мерзкой жизни, поскольку зыбкий баланс с отходом в мир иной мог в любой момент непоправимо нарушиться.
Руководитель бригады вытрезвителя увлечённо врачевал Мыло уже пятый год. За время наблюдения этого неизвестного науке случая пытливый доктор-практик скопил массу фактического материала – исследований, анализов и экспериментов, и даже готовил к защите кандидатскую под мудрёным названием «Полная деградация половой и мыслительной функций субъекта homo vulgaris как результат уникального по продолжительности случая хронического алкоголизма». 
Ивану Мыло надлежало, наконец, предстать (или, хотя бы, «предсесть») перед избирателями, и надлежало непременно сегодня, поскольку это был последний дозволенный законом день ведения предвыборной агитации. А народ ещё не получил возможности увидеть нынешнего и будущего главу, кроме как в предвыборном телевизионном ролике. В этом ролике всё страдающее ожирением толстомордое мылино семейство пыталось удержать муниципального главаря в положении «стоя» у розового куста. Цветущий куст, по замыслу местечковых пиарщиков, должен был подтверждать расцвет города Труборога под руководством Мыло.
А меж тем в городе напряжённо готовились к послезавтрашним выборам.
Надеждо-Константинович самолично и неустанно тренировал самых надёжных членов участковых избирательных комиссий. Те в молчаливом недоумении всё повторяли и повторяли одно упражнение: по хлопку в ладоши, с завязанными глазами, они должны были неслышно добежать от своих столов к специальной тренировочной урне и наощупь засунуть в её щель пачку листов бумаги. Затем надлежало так же неслышно вернуться за стол и с крайне отстранённым видом «я – не я, и лошадь не моя» приступить к ковырянию в зубах нарочно приготовленной спичкой.
Надеждо-Константинович не выпускал из рук секундомера, замеряя скорость исполненья тренировочного упражнения. При этом он подстёгивал взопревших членов комиссий словами: «Ничего-ничего!… тяжело в бою!… без рыбки из пруда…». Сам он выглядел крайне утомлённым, но очень удовлетворённым своей изобретательностью в конструировании упражнения. Лучшие из тренируемых  поощрялись разрешением на минутку снять повязку с глаз и глотнуть пивка.
Другие, но тоже многолетне проверенные члены городского избиркома, заняты были самым сокровенным: подготовкой тысяч бюллетеней для вброса. Подготовка состояла в простановке «птичек», крестиков и иных пометок в квадратике против слов «Мыло Иван Михайлович». За их работой должен был строго следить Коля Мопсенко, но он почему-то запаздывал, и поэтому процесс контролировался Перехлёстовым.
Однако сам Перехлёстов всё более обеспокоено поглядывал на часы: до встречи Мыло с избирателями оставалось всего полчаса, а от пытливого доктора-практика пока не было никаких вестей. Возникала не то чтобы совсем уж непредвиденная, но очень тревожная предвыборная ситуация. Перехлёстов решительно прервал «подготовку» бюллетеней и скомандовал перенести процесс на глубокую ночь.
Он тут же выскочил в морозный вечер – Мыло надо было забирать в любом виде и хоть издали показать его тушу собирающемуся в городском «доме культуры» электорату. Конечно, всё это было глупой формальностью, но не исполнить её было никак невозможно. И сегодня же надлежало проверить –  как городские средства массовой дезинформации отработали срочный спецзаказ – массированное опровержение политической подоплёки покушения на вэа. Для исполнения последнего Перехлёстов пару раз тормознул у газетных киосков, набирая местной макулатуры.
Да, писаки отработали всё как заказано. «Всё просто: нож и никакой политики!». «А доценты-то берут взятки». «Их тень на наш честный предвыборный плетень». «Оппозиция наглеет». «Оппозиция играет краплёными кровью картами». Приводились интервью с милицейским начальством, где указывались явные экономические и бытовые причины происшедшего. Давались пространные рассуждения об абсолютной невозможности наличия какого-то политического заказа. Сильнее всего давились две педали: это его жена зарезала из ревности и это он сам себя в предвыборных целях «захаракирил». Для придания хоть какой-то правдоподобности распространяемому вранью приводились сведения двухлетней давности, когда какой-то доцент местного педвуза был пойман на взятке. 
И ни словом не упоминалось, что и исполнитель покушения на вэа, и все его подельники (кроме заказчика) уже несколько дней находились в ИВС, дав там полностью признательные показания в виде «явки с повинной». Да ещё и бряцали громкими городскими фамилиями. Перехлёстов порадовался за милицейское руководство, которому пока удавалось тщательно скрывать ход столь громкого дела. 
Однако Перехлёстову бросилось в глаза: событию посвящено около пятнадцати публикаций. И за исключением одной – все с первых строк кричат «да нет тут никакой политики!». Перехлёстов подумал:  если тебе всё время твердят – да нет, это совсем не то, что совершенно очевидно! это совсем не то, о чём вы все не сговариваясь думаете! это вовсе не для сохранения Мыло при власти! – то каждый за такой идиотской формой объяснений только мерзкую политику и видит. Если даже он до прочтения ничего ни о вэа, ни об этой предвыборной  мокрухе не знал.
Беспокойство вызывала та единственная публикация «Мы не в Сицилии, но…», автор которой, молодая неместная журналистка губернской газеты, прямо написала – и о ближайшем запланированном суде по снятию Мыло с выборов, и о невозможности теперь участия в этом суде вэа, и о незаконности проводимых выборов, и о неизбежном из-за ранения  неучастии вэа в предвыборной компании…
- Да, - неожиданно для себя произнёс вслух Перехлёстов. – Жалко и девушку, и её, наверное, совсем нестарых ещё родителей. Если придётся трагически потерять в ближайшее время такую умненькую дочь…
Законченным подлецом – таким как Мопсенко или Мыло с Серым, он себя не считал, и даже на минуту размягчился в мысли о том, что надо бы как-то предупредить журналистку о смертельной опасности. Хотя, с другой стороны…
Под эти приятно-гуманные мысли Перехлёстов взбежал на гнилые ступеньки вытрезвителя. «Нет-нет, не сюда, вот сюда, в спецпалату» - это указывал дежурный капитан. В спецпалате обстановка оказалась непростой. Доктор-практик возбуждённо кинулся к Перехлёстову, объясняя свой медицинский подвиг:
- Вы знаете, и я знаю, и все знают – какой тяжёлый это случай! Но я же долгие годы справлялся! А сегодня… Вы знаете, у меня впечатленье, что больной очень не хочет, буквально боится выйти из запоя. Его что-то страшит, у него отсутствуют любые рефлекторные попытки цепляться за жизнь. Конечно, я понимаю – мозг его практически полностью разрушен алкоголем. Рефлексы сильно заторможены. Вы знаете, наш психиатр на новейшей аппаратуре проверил сегодня его целевые функции. Ну, для данного больного это, естественно, давно уже не функции, а навязчивые идеи. У него их – три. Первая – «всё в городе моё, а толпа хочет отнять и меня на куски порвать». Ну, это обычная, хотя и весьма запущенная паранойя, тут всё понятно. Вторая – «гони бабки, гад, мало даёшь, сука, замочу в сортире». В общем-то тоже понятно – у пациента фобия упустить взятку – мы люди взрослые, всё понимаем. Третья же… даже не знаю, как сказать. Я слышал о некоем происшествии в городе, весь же город говорит… Так вот. Больной страшно боится увидеть… ну этого человека, которого зарезал кто-то… Очень боится увидеть его живым! Кричит на нас, обзывает «убийцами в белых халатах»  - ну это-то ладно, не более чем белая горячка. И постоянно вопит «почему ваша медицина сделала всё, что могла, а он выжил?». И требует от нас «убийцы в белых халатах – добейте его!». И больше вообще ничего не говорит! Ну просто совершенно ничего!… Представьте – вы его сейчас выводите на сцену к людям, а он там…
Перехлёстов  представил. И понял – надо действовать решительно и расчётливо.
- Скажите, доктор, а он внушаем? Ну я имею в виду, если ему внушить сейчас несколько фраз – он сможет их повторить? 
- Да-да-да, мне кажется, я вас понимаю… надо срочно попытаться ввести больного в управляемую часть состояния прострации! И под гипнозом внушить ему его несложное предвыборное выступление! Так?
- Именно, именно так, милый доктор. Но – срочно и сугубо конфиденциально. Через двадцать минут больной, как вы его называете, должен быть показан электорату и хоть что-то ему промычать.

* * *
Показ мылиной туши электорату таки состоялся. Но привёл к скандалу. Не давая раскрыть Мыло нагипнотизированный рот, кто-то из электората начал вкрик вопрошать – что сделано городскими властями по раскрытию покушения и какова роль во всём этом переизбирающегося главаря. Тот затрясся, начал сползать со стула (стоять он был не в силах). Пугающе побагровел и лишь смог выдавить: «…Мне ничего не доложили. А что – было какое-то покушение? Так у меня как раз в тот вечер у мобильника села батарейка. И прокурор, видать, никак не мог дозвониться. Ай-яй-яй».
После этого главарь был освистан и немедленно утащен со сцены. Его место заняли «доверенные лица», которые наперебой живописали прекрасную физическую форму кандидата в мэры, его трезвый ясный ум и чрезвычайно крепкое рукопожатие. Его скорый увод со сцены был объяснён внезапно возникшей необходимостью срочно «поработать с документами государственной важности» и «принять заждавшиеся иностранные делегации со всех, буквально всех континентов». Доверенных лиц вмиг сменил муниципальный оркестрик, который привычно врезал Вивальди и тут же резко куда-то ускакал. Причём всё произошло настолько быстро, что охмурённый электорат смог только ошеломлённо вымолвить: «Что это было?». Единственное, с чем можно было сравнить  происшедшее – так это с шумным налётом цыганок на лоха у вокзала, когда  растерянный лох остаётся с пустыми карманами и полным непониманием механики произведённого с ним несчастья.
Важнейшее мероприятие было с блеском проведено! Местные средства дезинформации уже отрабатывали в самых восторженных выражениях небывалый трудовой подъём, который испытали в процессе мероприятия электоральные массы. Ясно же, что наш народ не пойдёт на поводу у экстремистов и демагогов. Ведь сколько было сказано о конях на переправе! Уже самая тёмная бабка твёрдо знала, что их ну никак нельзя менять!
Правда, мало кто из бабок понимал – а конь-то кто? Тот ужратый главарь на сцене в твидовом пальто? Так разве ж этот конь в пальто куда переправляется? Или его всё ж в Москву в депутаты забирают? Ох, хорошо бы – забрали! Так значит, забирают-таки? Прямо из зала? В наручниках? С конфискацией под фанфары? Пора, пора! У-ух тюряга по ворюге давно плачет!
С тем и расходился ошарашенный электорат, обмениваясь друг с другом впечатлениями о пьяном вусмерть Мыло на стуле, привинченном к сцене, и о его скором депутатском то ли бегстве в Москву, то ли аресте с посадкой на 25 лет с полной конфискацией под музыку Вивальди.
Всё. Наконец-то Мыло больше был не нужен ни Перехлёстову, ни Надеждо-Константиновичу, ни даже ободранному до нитки Коле Мопсенко. Хотя… Хотя нет! Как раз Мопсенко-то и напоминал мстительно своему человеку из органов о существовании Иван Михалыча и его немалой субсидиарной материальной ответственности. И тот ещё успокаивал Колю – никто, мол, у нас не забыт и никакая денежная масса, мол, мимо нашей чёрной сумки не пройдёт.

* * *
И в самом деле: как раз в тот час Мопсенко рыскал по городу в суровой машине своего человека. На даче под ёлками уже было девственно чисто, убитая горем колина баба всё никак не могла отойти от ставшей такой близкой батареи, хотя с нею её уже более ничего не связывало. А рыскавшим охотникам за мылиными наличными нужно было как минимум найти самого Мыло. Вытрезвитель они уже прочесали, «дом культуры» – тоже. На секунду заскочили в театр абсурда Надеждо-Константиновича – там вовсю шли репетиции на манер греческого театра: некие тени с завязанными глазами метались от урны к спичкам (каждый – к своей) для ковыряния в зубах и обратно. Между ними как коршун с секундомером шнырял сам режиссёр сего действа с усталым сипеньем про какую-то боевую рыбку из пруда.
Но Мыло нигде не было.
- Убёг, гад пархатый! – с хрипом отравил пространство навозным перегаром Коля, – его же Перехлёстов-сука предупредил! Как я не догадался!
Охотники за мылиными миллионами мгновенно переключились на поиски Перехлёстова.
И совершенно напрасно. Ни догадаться о том, где в тот момент находился искомый референт, ни тем более достать его охотникам было бы не по силам.
Потому что в этот самый момент Перехлёстов сидел у постели раненого вэа (!), а у дверей палаты осуществлял бдительный контроль милицейский сержант при заряженном пистолете с двумя запасными обоймами.
Тут бы нам надо прыгнуть на несколько лет назад, к прежним ещё выборам мэра. Тогда ситуация сложилась странная. С одной стороны – вэа попал просто под шквал угроз и запугиваний. Призванные главарём служивые люди с погонами и без привычно взялись за «прессование» не только самого вэа, но и его жены. И это всё несмотря на то, что вэа загодя объявил, что принимать участия в выборном фарсе не будет.
Но главный комизм другой стороны ситуации состоял в том, что мылины прихвостни (и задумчивый Перехлёстов, и дурачок Мопсенко, и даже хитрожёлтый Серый) в страшной тайне, глубоко поодиночке и невероятно инкогнито досаждали не перестающему удивляться вэа. И досаждали не чем-то, а доказательствами своей ему преданности и нужности после скорого избрания его, вэа! Их чиновничьи душонки метались между очевидным и невероятным. Очевидным было то, что, как и обычно, результаты выборов будут наглейшим образом подтасованы, и Мыло останется в кресле главаря. Невероятным же была, была-таки возможность в силу каких-то сбоев либо недосмотров пропустить так желанный многими рывок вэа.
Вот и сейчас – Перехлёстов, понимая всю глубину риска (с самого первого дня попадания вэа в больничную палату у дверей её был установлен постоянный милицейский пост, а ведь это – уши и глаза, глаза и уши!), решился-таки в  предвыборную ночь посетить раненого вэа. Ему было что рассказать, и было о чём просить. Сержант заглянул к вэа: «к вам Перехлёстов», и референт ступил в палату.
Вэа был один. И Перехлёстов, запинаясь поначалу, начал свой некороткий рассказ.
- Вы, конечно, удивлены. Но – не могу молчать. А в этом городе и молчать-то страшно. Меня уже вызывали. Общая картина: следствие выстраивают таким образом, что организатором и заказчиком будет Мопсенко. На супругу вашу ведь бытовуху повесить не удалось.  Но это напоказ, внешняя часть. Главный фигурант – хозяин. Он заспешил с вашим убийством, как только получил судебную повестку на пятое число, вторник. А получил он её в пятницу, как и Вы, наверное. И тут же команду дал Коле –  вас срочно… прошу прощения, мочить.
  Перехлёстов схватил с тумбочки апельсин и вместе с кожурой жадно заглотил, почти не жуя.
- Да, я волнуюсь. Меня сейчас ищут. Для руководства главной операцией –  вбросом «замыленных» бюллетеней. Технология обычная: завтра будет всё время вестись подсчёт опускаемых в урны бюллетеней. Ну, это как положено –  с идиотскими рапортами о ходе волеизъявления электората. Исходить будут из того, что все честно опущенные в урны бюллетени заполнены народом, разумеется, против Мыло. Ну, Вы понимаете, это с некоторым запасцем. Хотя запасец, я думаю, совсем невелик будет. Его семья (семья в широком смысле) за него, конечно, голоса отдаст, и не один раз, впихивать будут сколько в дырку лезет. Подсчёт же ведётся для того, чтобы знать – сколько тысяч бюллетеней «за Мыло» надо «вбросить» в вечерний момент икс, чтобы эта вброшенная масса бюллетеней была на заказанное число процентов больше честно попавших в урны. Которые (то есть честно попавшие) мы априори считаем против Мыло. Вот так будет обеспечена заслуженная и достойная победа в нелёгкой борьбе с коварными соперниками по предвыборной гонке.
Перехлёстов с хрустом сожрал второй апельсин.
- Такую ерунду, как конечная подделка протоколов с избирательных участков я просто не называю. Смешно же, право. Через месяц наше дрессированное депутатство примет решение – бюллетени и протоколы уничтожить. Для сохранения социального спокойствия. Вот и все выборы!… Да! – а как ваше здоровье? Ну ладно, специалисты у нас хорошие. Вон, один славный доктор только что наше Мыло из запоя на пару часов вывел, загипнотизировал на предвыборную речь, и … И я не знаю, где же это наш загипнотизированный сейчас-то, я вот к вам спешил. Хочу засвидетельствовать. Вы знаете, я все ваши статьи и книжки читаю. Со всем согласен! Просто горжусь знакомством с вами. У вас ведь всё подробно расписано в том смысле – что же нам делать, чтобы со всей нашей чиновничьей нечистью покончить. 
Референт уже совсем по-свойски достал из кармана пиджака инкрустированную плоскую фляжку и как следует приложился.
- Я могу быть очень полезен в период, когда вы начнёте наводить порядок в городе. Давайте-ка сейчас набросаем общий как бы планчик, программку наших действий. При этом сразу говорю: действуем согласно здравому, то есть вашему, смыслу.
Только тут вэа заметил нестественно расширенные зрачки ночного гостя.
- Итак, - начал излагать Перехлёстов свою программку действий, - первым делом по суду отменяем все эти завтрашние так называемые «выборы». Это же – сплошное уголовное жульничество от начала и до конца, и вы это в своём иске абсолютно правильно описали. Вторым делом добиваемся в городе патронажа, ну то есть прямого управления из губернии – я так думаю, что к этому моменту Мыло с Колькой Мопсенко уже из Труборога смоются и долго мы их будем всероссийским–то розыском… Но вот есть один вопрос, который я хочу согласовать с вами. Надо как-то сразу донести до городского народа радостную весть о свободе. Вот вы знаете, я часто выслушиваю откровения Мыло – ну должность моя требует, я ж у него самый близкий человек. Так вот! Он страшно боится толпы, ну то есть народа. Он уверен, что толпа его просто разорвёт на куски. Вы даже не представляете степень его страха! И он вмиг сбежит, как только прочтёт во всех местных газетах (я позабочусь), что он, то есть мэр Мыло, сбежал! В жёнином платье и её же шубе! А? Каково?! Ну, а то что не с пустыми руками сбежит – это народ и без нашего сообщения допрёт.
Перехлёстов опорожнил фляжку и обеспокоено потянул носом:
- А… как у вас тут обстоит с этим… медицинским спиртом? Для инъекций, дезинфекций? Может, вызвать сестру? Чтоб она нам грамм по сто пятьдесят? А?… Ну ладно, ладно, понимаю, ночь же…  Так вот об этом очень важном вопросе. Как только мы в местной прессе объявим, что Мыло сбежал – всё, победа будет за нами. Следовательно, автоматически встаёт основной вопрос, как учил наш общий классик – вопрос о власти! Нельзя, нельзя ошибиться! Власть сразу должна отойти к народу, и только к народу! Никаких там мэров и главарей! Должен быть народный орган. Я знаю, вам нравится, как в Германии, чтобы было как во всей цивилизованной Европе – там же городские советы всем управляются (во смех-то – советская власть по-нашему!). Причём чиновников – в пятьдесят раз меньше! А? И я с вами ну абсолютно согласен! Нужно именно как в Германии, с которой наш президент так здорово по-немецки общается!
Тут  референт опять обеспокоился и понизил голос:
- А то, может, попросить сержанта сбегать-то в круглосуточный? Ну горло же просто дерёт, а ведь мы, можно сказать, исторические вопросы решаем! А? Так я попрошу?
Референт дёрнулся к двери и зашуршал купюрами. После чего удовлетворённый вернулся к больничной койке вэа и заботливо поправил ему одеялко у ног.
- Щас всё будет. А вот вы, я вижу, удивляетесь – ну как же это я, мыловский прихвостень, и такие разговоры с вами веду. Не удивляйтесь! Таких как я сейчас много становится. Мы же лучше других видим – куда всё идёт… Ну есть, конечно, отморозки как Мыло – это просто уголовники на свободе, или Коля – ну это дурак, за что и держат. Или Серый – этот как родился с ромэло-карпатскими привычками втихаря красть всё подряд – так он и будет ползти воруя по жизни, пока не лопнет. Тут полная клиника, да ещё голубого цвета. Но – мы давайте не о клинике или врагах, мы давайте о нашей с вами великой Родине! А она, Родина-мать, доведена нами, чиновничьей сволочью, до полного разорения народа. И это ж при том, что как никто мы богаты нефтью со всякими газами. А леса, рыбы сколько! А вот ещё – знаете ли вы, что наша Россия догнала, наконец, 1913 год по урожаю зерна? Вы ж представляете, у нас впервые в нашей советской и всякой другой истории наших побед и достижений – впервые зерна собрано не меньше, чем в 13-м году! То есть мы наконец-то хоть в этом догнали проклятый царский режим! Это совершенно точный секретный факт, который нам, руководящей вертикали, доведён по спецсвязи – потому что поставлена теперь из губернии ответственнейшая задача – надо что-то с этим собранным небывалым урожаем делать! Будь он неладен. Стихия, в общем… Столько народу озабочено – куда же валютные миллиарды порастыкать, которые запланированы под якобы закупку зерна у всяких  канад с австралиями… А тут свои аграрии такие подлянки кидают…
Дверь аккуратно чуть-чуть приоткрылась, просунулась форменная милицейская рука и поставила на пол звякнувший пакет. И тут же дверь вежливо закрылась.
- Ну вот, совсем другое дело! А то я  в больницу к вам, а сам-то без гостинца. Как тут кормят-лечат? Ну да, я уже спрашивал. Вам главное быть готовым к моменту побега Мыло из города! Давайте со мной по три глотка за ваше здоровье! Ах, ну да, я ж всё забываю, у вас же там всё порезано-зашито. Ну, так я и за себя, и за вас! Тем более, что денёк у меня был … Я вам по-секрету скажу, что вот-вот цирк нам небольшой предстоит увидеть. Д-да… Кстати – тут Мыло к вам подсылал своего человека из органов – ну чтоб все ваши настроения выведать. Знаете – зачем? Это они так определяют – сколько хватит Большому Губернскому Начальнику, чтобы уголовное дело «шестёрками» ограничить. Ну там фразочку такую в следственные материалы ввернуть про «шестёрок»: мол, действовали они по найму и указанию неустановленного следствием лица… Потому что пока всё не клеится у наших – и вы, извините, живы, и с операционного стола отвязались, не задохнулись – да, да, я всё знаю. И покушавшийся задержан с пособниками,  и самого Колю уже буквально за фалду поймали – дёргать из Труборога надумал, идиот, он же этим Мылу с потрохами выдал… Да и менты какие-то отвязанные попались – ведь всю шайку, шесть человек повязали… Так и до заказчика дойдут… И газеткам рот заткнуть не удалось – ну местные-то мылин заказ тупо отрабатывают, а губернские и московские гонят всё как есть. Для них же это сенсация, то, что надо – кровавые выборы в каком-то занюханом Трубороге!
Перехлёстов ненадолго стих, всё ещё не решаясь выдать главное.
- Да, так вот… Вы требуете ни одного из бывшей чиновничьей партноменклатуры, ни одного нынешнего чиновника близко к новой власти не допускать. Просто по закону запретить им дальше над народом измываться. И лозунг из Москвы уже есть хороший: «Криминалу – не место во власти!». Всё правильно. Среди нас любого возьми – и полный набор статей УК найдёшь – вплоть до, извиняюсь, как вы на себе испытали – организации мокрухи. А уж взяточничество, мошенничество, отмывка награбленного, просто повальное воровство всего казённого, подделка документов для прихватизации себе народного добра… Ой, всего ж, я говорю,  не перечтёшь. Одни наши фортеля на выборах на сколько лет строгого режима тянут... И ведь, повторю, сажать, и надолго, можно каждого нашего!… И весь этот криминал – у власти! И очень же организован! То есть состоит из сети хорошо организованных преступных группировок…
Видно было, как трудно даётся катастрофически пьянеющему Перехлёстову такой поток откровений и обобщений. И ещё виднее было, что исповедь сия без постоянного подливания в стакан была бы просто невозможна. Покрутив бутылку с остатками спиртного, он с размаху опрокинул её в рот минуя стакан и буквально выстрелил главным:
- Всё! На самом деле я пришёл вам доложить, что сейчас Мыло заявляет «явку с повинной»! И в этом полностью моя заслуга!… Дело в том, что он-то на два часа был загипнотизирован для выступленья. Ну там… в общем, выступленья не получилось, ну, думаю, гипнозу ж не пропадать зря!… Доктор так старался этого алкаша  хоть в какое-то чувство привести…
Вряд ли когда в больничной палате могла прозвучать подобная сенсация. Мэр Мыло «раскололся» под гипнозом в организации убийства!

* * *
Невероятно, но Перехлёстов почти не соврал. В тот самый час потрясённые оперативники и следователь прокуратуры раскрыв рты слушали и растерянно фиксировали «под протокол» признательные показания главаря администрации…
…А получасом ранее, когда референт с водителем Мишей спешно поволокли Мыло через служебный ход «дома культуры», «доверенные лица» начали демонстрировать со сцены, какое сильное рукопожатие у мэра. Для этого они по очереди придавливали друг другу правую ладонь дверью (за сценой) и, тряся всерьёз травмированными дланями, выскакивали к столу «президиума» с воплями «ну вот только что Иван Михалыч пожал мне  руку – и вот, сами видите, какая у него прекрасная физическая форма!».
Перехлёстов же с водителем Мишей, привычно запихивая на заднее сиденье бесчувственную тушу главаря, вдруг услыхали – из туши идут внятные звуки «хочу сделать чистосердечное признание, требую следователя по особо важным для нас делам». Стало ясно – пытливый доктор-практик явно перестарался, либо в чём-то допустил промах при попытках придать Мыле двухчасовой образ правдивого и радеющего за народ отца родного.
Миша, оттолкнув колеблющегося референта, прыгнул за руль и умчался с тушей на заднем сиденье в прокуратуру. А Перехлёстов, потоптавшись в растерянности, понял вдруг – надо бежать в больницу к вэа, поскольку события в любой момент могли стать просто необратимыми.
Водитель Миша буквально поднял на ноги прокуратуру с милицией: «Михалыч отходит, требует выслушать его признания, не то всех сдаст с потрохами!». Так многозначно выстроенная мудрым Мишей фраза никого не могла оставить равнодушным.
И ведь в самом деле, срочно начатый допрос труборожского главаря  зашёл стараниями допрашиваемого так далеко, что один из оперативников, представлявший суровую контору, уже куда-то многозначительно отлучался, возвращался... Нужны были срочные меры. Нужен был тот самый пытливый доктор-практик, который заткнул бы фонтан признательных показаний, которые зашли уже много дальше «эпизода» с вэа…
Вскоре вусмерть перепуганный доктор был приволочён, в мгновенье ока вернул Мыло в привычное состояние алкогольного ступора и тут же, обречённо дрожа в ожидании неизбежных теперь трагических перемен в собственной судьбе, как-то заученно объявил, что «больной нуждается в срочном отдыхе перед катастрофически наступающими выборами». Допрос был прерван с пометкой «в связи с гипертоническим кризом подозреваемого». Тем не менее перед убытием из прокуратуры Мыло пьяно потребовал к себе Валеру Шопотова и наплёл ему какие-то наброски «срочного приказа для важных кадровых решений».
Для посвящённых стало ясно, что все эти псевдонаучные штучки с гипнозом привели к следующему: теперь «закрыть» или хотя бы «приспустить» уголовное дело, в котором появились признательные добровольные показания главного фигуранта, стало много сложнее… Кроме того, те же показания сильно облегчали участь Коли Мопсенко, ранее назначенного «паровозом».
Поэтому вполне объяснима скорость, с которой самому Коле стала известна эта радостная весть. Значит, судорожно пытался сообразить он, если денег для Большого Губернского Начальника не хватит, то «паровозом» пойдёт Мыло. А если, значит, хватит – то «дела» может не быть вообще. Или «дело» останется, но без них с Мыло. Нет, положительно голова шла кругом, и поэтому Коля захотел разъяснений от своего человека из органов.
Но тот, наверное, был сильно занят проведением экстренных оперативных действий в связи  со «вновь открывшимися обстоятельствами». И для Колиного телефона был ну никак недоступен.
Так решил Коля, который пока не знал, что среди «вновь открывшихся обстоятельств»  Мыло в числе первых сдал как раз Большого Губернского Начальника! И потому тот сейчас по уши был занят паническим «гашением» мылино-колиного уголовного дела. А сдал-то губернского руководителя Мыло как технично!
Оказалось, право оставаться главарём администрации на следующие четыре года оплачивалось Иван Михалычем как раз через Большого Губернского Начальника. Тот соврал Мыле, что деньги (числом действительно немалым, буквально в мешке доставленные) переданы Почти Самому Большому Губернскому Начальнику, и теперь всё, мол, тип-топ. Однако Почти Самый…, как только возникли мылины уголовные сложности, вскользь заметил в губернской печати, что с Иван Михалычем как с фигурантом ещё не всё ясно в смысле участия его в предстоящих выборах. Естественно, Мыло оторопел, и в гипнотическом состоянии под протокол свою оторопь излил во всех деталях.
А обобранный Коля, не ведавший пока об этих предвыборных перипетиях, наивно продолжал искать своего человека из органов... И вдруг был фигурально убит всезнающим мылиным шоферюгой Мишей.
Миша, сочувственно ухмыляясь, объяснил Коле, что свой человек недавно и в самом деле был широко известен в органах, в основном благодаря  уникальной формулировке изгнания из них: за неоднократные развратные действия в отношении служебно-розыскных сук Альфа и Каида. И служил сейчас на таможне. Но и там начались у него какие-то сложности вплоть до строгих предупреждений об увольнении. Тут уж Коля с тайной надеждой усомнился – да разве ж существует в жизни что-то, за что из таможни (труборожской, труборожской-то!) можно выгнать? 
- За взятки, зверские взятки – странно хмыкнул Миша, чем почти окончательно успокоил Колю.
Мопсенко понял: шутит Миша, ещё б сказал «за то, что дышит, глубоко дышит воздухом». Оказалось – не шутит. Свой человек купил на таможне доходную должность борца с наркотиками, а также, не скупясь, выкупил гордость таможни – вот ту самую, уже знакомую Коле овчарку Земфиру, натасканную на поиск наркотиков в багаже и иных потаённых местах пересекающих границу граждан. А, надо сказать, несчастных животных, ищущих наркотики, сознательно делают наркоманами, чем вызывают их повышенный интерес к поискам проклятого зелья. Свой же человек, сволочь этакая, несколько переучил бедную суку Земфиру, возбудив её нездоровый интерес к запаху не только зелья, но и зелени – да-да, той самой долларовой зелени. Получалось так: мудрое животное, обнаружив наркотик, не показывало вида, а продолжало искать зелень. И, найдя, делало победную стойку. «Так я же задекларировал!», нервно вскрикивал наркокурьер. После чего Земфира лапой радостно била  место спрятанного наркотика и преданно смотрела на своего человека. Курьер всё понимал и втыкал за ошейник задекларированную, а под грозный рык Земфиры –  и всю остальную зелень. Вдобавок свой человек дружелюбно предлагал наркодельцу «ты ж собачку порошочком немножко угости, часть-то меньше целого», и радостная Земфира получала своё. При своих следующих ходках через границу курьеры уже сами стремились попасть «на Земфиру», исполняя ритуал с ошейником и угощением. То есть общались не с бесстрашным бойцом таможни, покуривающим в сторонке, а с собачкой. Собачек же у нас в тюрьмы не сажают. И тех, кто им взятки даёт – тоже. 
Хуже было тем путешественникам, которые в «земфирину смену» наивно пытались провезти незадекларированную зелень, выбирая для этого даже самые интимные места. Да Земфира на декларации времени и не тратила – она просто глубоко утыкалась и сверлила мокрым носом то место одежды, под которым были заинтимлены зелёные, выразительно скалилась и строго подставляла ошейник под «норму». «Нормой» была половина найденного. Всё было по-честному. Боец курил у окошка.
Вот что поведал Миша забывшему закрыть рот Коле.
- Так как это получается? Кому же это я?… Мошеннику с таможни… Мои… кровные… из под ёлки вместе с этой сукой Земфирой сам ногтями выгребал… и эта зверюга на меня рычала и густыми слюнями капала…
Вообще-то Коля сгоряча хотел тут же сойти с ума от постигшего его горя. Так опять же облом! Если чего нет, то как с него сойти…

* * *
Второй крупно пострадавший – Сергей Витальевич Серый – не пытался сойти с ума. В этот предвыборный вечер он уединился с Анатолием Калиновским, редактором местной муниципальной газетёнки. То есть неожиданно явился в кабинет к редактору, где тот в жутком сигаретном дыму «держал руку на телефонном пульсе выборов» (так витиевато назвал он текущую предвыборную рубрику), и закрыл на защёлку дверь. У Серого, как обычно, возник некий план, и для его исполненья был необходим как раз Толя Калиновский с его продажной газетёнкой.
Калиновский строил из себя подлеца только по необходимости. То есть он, не самый продажный и умелый труборожский журналюга, был убеждён, что редактором казённой газеты может быть только подлец. И что если человек решился на должность редактора казённого издания – то в глазах окружающих непременно подлецом первостатейным должен выглядеть. И прежде всего – руководство города Труборога должно быть уверенным: Толя – редкий подлец. Клейма ставить некуда.
- Анатолий, - нахмурился для начала разговора Серый, - в городе формируется искажённое мнение обо мне. Оно формируется заместителем главы – я имею в виду этого идиота Колю Мопсенко. В условиях, когда практически всё уже ясно с этим… покушением, распространяется мнение о моей двусмысленной роли в поисках и задержании покушавшихся. Ты по должности обязан чётко знать, что существует понятие общественной стабильности. И оно особенно важно в свете завтрашних выборов.
- Я готов! Что я должен написать? Что вовсе не вы сдали эту шайку заказных убийц? Или, может – сделаем наоборот, чтобы народ узнал скромного героя в горячо ненавистном чиновнике? Поясните, поясните. 
- Стоп-стоп-стоп! Ты базар-то насчёт чиновника – фильтруй!... Не забывайся!… Повторяю о стабильности. На ней всё держится. В городе есть разные силы. Да, некоторые из них, как бы это выразиться, не совсем в ладах с уголовным кодексом. Но! У них зато есть свой кодекс поведения – он называется «жить по понятиям». Их кодекс суров, ты же знаешь, и им в газете объяснять ничего не нужно. Там, знаешь ли, мыслят неглубоко, но так закопают при случае… Возвращаемся к понятию «стабильность». Короче! Место в этой жизни должно быть всем. Всем тем, кто знает своё место. Кто понимает – на этого ногу можно задирать, а тому, наоборот, помочь надо, чтобы он её на тебя задрал. Тогда – наступает стабильная жизнь. Её нарушают лишь те, кто не понимает этой всеобщей взаимозависимости, кто хочет жить так, как ему хочется, а не так, как нужно мне!
Серый начинал выходить из себя. Он же внятно вдалбливает! Ведь что? Надо, чтобы толина газетка покрепче внушила, что вне зависимости от хода и давно известного исхода выборов, вне зависимости от поимки каких-то «шестёрок», в городе и его руководстве ничего нельзя менять! Даже дурачка Колю Мопсенко не сильно трогать. Понизить его за глупость, конечно, надо – но не изгонять до конца, ни-ни! Иначе рушится «стабильность», то есть всегдашнее сосуществование тех, кто терпит обворовывание себя серыми и мылами, с теми, кто следит и неизбежно наказывает нетерпящих. Наказывает жестоко, беспощадно. По «заказу» ли, по «понятиям» - это неважно.
Важно, чтобы народ терпел и продолжал терпеть! Независимо от каких-то навязываемых нам сверху перестроек, реформ, укреплений властных вертикалей и прочего камуфляжа. Ведь любые радикальные преобразования нашего общества должны служить только одному: сохранению нас при власти, при деньгах, при хозяйствовании на наших заводах и нефтяных трубах! Роль же и задача пресловутого народа одна: не сдыхать с голода и работать, работать на нас. 
И ежедневное принуждение к этому должна проводить, наряду с руководством города и теми, кто «по понятиям», и толина газетка тоже. А как же! Ведь, как верно что-то такое сказал наш классик, газета – не только пропагандист и агитатор, но и организатор. Вот она и должна организовывать – пусть не само заказное убийство, скажем так, но верное, заказанное его отражение и разъяснение массам! Ради сохранения и соблюдения стабильности общества, то есть чтобы не позволять некоторым раскачивать лодку.
- Твоя газета как называется? «Ваше место». Вот анализ результатов прошлых выборов она правильно в передовицу вынесла: «У нас не Санкт-Петербург, у нас ничего не бывает вдруг». Это идейно и политически верная констатация стабильности. Твоя работа? Жаль, что не твоя. Вот и после завтрашних выборов людям надо точно также показать их место. Их место, их сверхзадачу – продолжать терпеть, терпеть и на нас напряжённо работать. Ведь мы, руководство…
- Тут такое дело, - вдруг твёрдым голосом прервал Серого Толя. – Посмотрите-ка, мне из вашей канцелярии для опубликования принесли. Буквально только что.
Он медленно повернул для прочтения Серому разделявший их официальный бланк городской администрации. Там значился приказ Мыло об отстранении Серого от должности первого заместителя главы администрации-управы с последующим немедленным увольнением без выходного пособия. «За действия, несовместимые с этикой муниципального руководителя, выразившиеся в предательском вмешательстве в ход особо важного для нас следствия». Приказ имел ещё один пункт – о понижении Николая  Мопсенко до должности управляющего делами и отстранении от должности заместителя главы. «За некачественную связь с преступным миром и потерю контроля над подготовкой планового успеха предвыборной кампании». В формулировках чувствовалась привычная к идеологической мастурбации рука Валеры Шопотова.
- Так что про стабильность вы, конечно, правильно мне напомнили. И я думаю, что данный чёткий приказ – это и есть очень мудрое и своевременное подтверждение приверженности нашего руководства к стабильности в городе. Ничто и никто – никто! – не должен пытаться её нарушить. Ну, а вы-то теперь куда? После такого-то слива в унитаз?
Под эти издевательские слова редактора Серый принялся тщательно укладывать шарф вокруг шейки – так, чтобы и галстучек был виден, и воротничок сорочечки, и сам шарфик ровно на два сантиметра выступал из-под пальто. Затем тут же озабоченно-деловито высвобождал шарф, снимал его и, насупившись, тщательно начинал  операцию сначала. В начале четвёртого круга этих манипуляций Калиновский несколько обеспокоился и плеснул в стакан воды из сифона.
Серый растерянно нюхнул содержимое и севшим голосом просипел:
- Слушай… а в сейфе посильнее у тебя ничего нет?
Толя хмыкнул, вынул из приоткрытого сейфа початую бутылку с двумя рюмками и, разливая, позволил себе философски успокоить Серого.
- А по-моему, это правильный ход! Мэр показывает народу, что неприкасаемых у нас нет. Причём это ход, которым и раньше пользовался Иван Михайлович. И не один раз. И как раз к выборам. Он думает, что людям нравятся такие решения. Ну, а то, что именно вы на сей раз попали под лошадь, в смысле под коня на переправе, который не портит борозды… Неверно вы себя повели в ходе важнейшей предвыборной акции. Я так думаю, что зря вы журналистке из губернии трепались – ну насчёт вашей помощи в поимке тех людей. Они ж на явки с повинной по делу вэа вынуждены были пойти. А мэр что? Он должен реагировать, когда его людей сдают. А то ведь, если не реагировать, так ему самому может сильно в чём-то как-нибудь не повезти. Вот он и отреагировал… по-своему. Но это ж так, мелочи! Давайте-ка выпьем, чтоб чего похуже с вами не случилось!
-
* * *
Меж тем переполненный событиями предвыборный день завершился, в город Труборог пришло пасмурное утро, и народ заученно потянулся на выборы.
В общем-то, к ним было всё готово. И уже шло своим чередом. 
Пачки тысяч заполненных «за Мыло» бюллетеней со всеми необходимыми печатями и подписями были развезены по участкам.
Остро заточенные спички для ковыряния в зубах лежали в папках тех членов участковых избирательных комиссий, которые были натасканы на решительные действия в условиях неожиданной темноты.
Директор городских электросетей под расписку получил в дрожащие руки спецпакет с надписью «Особо секретно. Вскрыть в 19-35. По прочтении немедленно исполнить и  сжечь в присутствии управляющего делами Мопсенко».
Надеждо-Константинович вдвоём с пониженным и ограбленным Мопсенко мотались по избирательным участкам, контролируя готовность № 1 к проведению вечернего вброса.
Калиновский вносил последние правки в заготовленную на завтра  подборку «Народ дружно подтвердил: нам всем нужна стабильность». Газетная подборка включала в себя, во-первых, цифровые данные об убедительной победе Мыло, во-вторых, редакционную статью «Демагоги получили через урны наш достойный ответ», и в-третьих – отклики с мест с общим рефреном всё про тех же коней на переправе и в борозде. Завершал подборку «подвал» с редакционным расследованием по теме покушения на вэа. Расследование называлось «Кому же это неймётся, а?». Главным его смыслом было настойчивое вдалбливание читателю мнения руководства, что провокаторы, пытающиеся обвинить мэра в организации этой «обычной бытовухи» и прямо связать её с выборами, очень сильно рискуют жизнью своей и всех своих родственников. Материал был подписан псевдонимом «П.О.Поняти-Ямский».   
Состряпавший этот ударный материал Шопотов уже выполнил свои последние предвыборные задачи по обнародованию приказа о Сером и Мопсенко. Затем после патологического общения под забором со случайным собутыльником и заслуженного избиения убыл в долгожданный интим пододеяльной темноты.
Мыло оставался в запое. Запой проводился на загородной базе под присмотром пытливого доктора-практика.
Миша-водитель и Перехлёстов находились «при шефе» (то есть там же, на базе). Референт и бдительный Миша принимали важные донесения от курьеров Надеждо-Константиновича о ходе выборов. Перехлёстов «обобщал и готовил их на рабочий стол Ивана Михайловича». Периодически ему приходилось отвлекаться от этой дурной работы (то есть от выбрасывания в камин бессмысленных бумажек от взмыленных курьеров Надеждо-Константиновича). В эти моменты он действовал под присмотром Миши решительно и споро, направляя милицейские наряды на избирательные участки для усмирения каких-то «наблюдателей» или просто неких буйных избирателей. Те зачем-то пытались помешать спокойному волеизъявлению голосующих граждан и нагло требовали от членов избирательных комиссий прекратить запихивать пачки бюллетеней в урны на виду у всех.
Увезённые милицией правокачатели некоторое время продолжали буйствовать в «обезьянниках», но потом обречённо затихали, когда им обещали свободу сразу же после официального объявления результатов выборов.
А назначено оно было на завтрашний полдень.
К этому времени доктор-практик ненадолго откачает главаря Труборога, дабы тот смог принять поздравления от многочисленной чиновничьей челяди и иных допущенных к сему торжественному акту.
Подготовка акта была уже давно проведена, списки приглашённых выверены, суммы поздравительных подношений назначены и согласованы. Последние из жаждущих приобщиться терпеливо ждали приёма у кабинета Мопсенко.
Вечером он оценит индивидуальную платежеспособность каждого и примет от достойнейших первый вступительный взнос.
А пока Коля был очень занят руководством выборным процессом, но не забывал о главном своём сегодняшнем деле – приёме взносов. Назначать и принимать взносы он будет очень вдумчиво, с учётом всех этих недавних злоключений с ёлками и таможенной собакой с её густой слюной.   
Решающий момент выборов начнётся в 19-35 и завершится в 19-40. В это время Мопсенко будет строго присматривать за директором электросетей. От него стремглав рванёт в свой кабинет половинить взносы.
Со всеми остальными пустыми формальностями выборного процесса справится Надеждо-Константинович. И замордовано-равнодушное население города Труборога ещё четыре года будет терпеть на своей шее главаря с его шайкой...


Если, конечно, пытливый доктор-практик как-нибудь не промажет. Ненароком.

(с) В.А.Герасименко, 2002, Россия

vladimir_ge@hotmail.com