Мне всегда хотелось, чтобы в моем доме был камин. Но я никогда не предполагал, что когда он появится, ласковый огонь не будет радовать душу, а старинные зеркала на стенах, не увидят отблесков пламени. Однако случилось именно так. И вот я сижу в кресле и смотрю на старые угли, напоминающие камни у скалистых гор и пыль, иногда кажущуюся глиной бесчисленных дорог, исхоженных на этой земле.
Уже год я провожу почти все свое время около камина. Я это знаю точно, хотя у меня нет календаря, часы давно остановились, а зима сменяется весной, летом осенью за толстыми шторами из старой парчи, не пропускающей свет. Только небольшая лампа с зеленым абажуром выхватывает из темноты покрытый пылью телевизор, стол с грудой старинных книг и раскрытый настежь шкаф. Как сейчас помню, как я открыл его, чтобы взять три чашки и поставить их на стол, готовясь встретить… Кто они мне были? Друзья? Коллеги? Трудно сказать. Но я знаю точно, что десять лет мы были вместе. Делили радости, печали, сырость осенних дорог в мокрой листве, теплоту костра зимой, наползающий утром туман на берегу забытой всеми и Богом реки. С кем можно такое делить? Только с теми, кто для тебя все и ты все для них? Вот только где же они сейчас? Я даже вздрогнул, произнеся вслух эти имена. Давненько не приходилось разговаривать. Пусть даже самим с собой. В последний раз это было пару месяцев назад, когда покупал в магазине запас продуктов и снова закрылся в доме. Так где же они все-таки? Если бы я верил в Бога, то хотел бы, чтобы они оказались на небесах – в раю. Впрочем, любой верующий, зная, чем мы занимались, был бы на 100 процентов уверен, что эти люди сейчас в аду. И меня ждет та же дорога. И свое глубокомысленное заключение он сопроводил бы презрительной и благочестивой усмешкой. Но я не верю в Бога, поэтому хочу предполагать (мне так гораздо спокойнее), что они похоронены. Сколько нам ними насыпано метров земли? Один, два? Или больше? Не знаю. Глубина могил, тех что копают люди для других или сами для себя, у каждого своя. Вы можете сказать, что я философ… Пожалуй, соглашусь. Я им стал недавно. А в кого еще может превратиться человек, смотрящий на него…
Старинный перстень с красным камнем в виде квадрата, в золотой оправе, потемневшей от времени. Таких, наверное, много в музеях. Но только у меня он волшебный. Не такой, как в книжке про хоббитов и Саурона. Но не менее страшный. Тем более, что у него было гораздо больше владельцев. Мне так кажется, по крайней мере. Этот камень рисует мне разные картины. Про какого-то царя-мага в некоей древней стране, вечно озаренной багровым солнцем. С помощью меча и колдовства он занял престол. За несколько лет убил множество людей во славу своего хозяина. И дворец охраняли мертвецы, восставшие из могил. А потом что-то случилось, и маг потерял власть. Камень видел, как мертвое тело хозяина тащили по пыльной дороге, острые камни вырывали из него кусочки плоти и текла черная кровь. А перстень снял некто с черной бородой и шрамом на левой щеке и глаза у него были зеленые… Как-то камень рассказал… Нет, показал картинку про то, как холодной зимней ночью в темные века средневековья сожгли на костре белокурую ведьму. Пламя лизало ее нежную кожу. А перед глазами стоял тот, которому она служила и незримо для всех, кроме ее и меня, вытирал ее слезы синим платком с золотой монограммой. А утром, в золе, смешанной со снегом, маленький нюренбергский мальчик, рисовал тоненьким прутиком фигурку льва, виденного им в заезжем зверинце. И палочка нашла кольцо. И ручка вытащила его из грязи. И было ей холодно от снега и тепло от камня. А перед глазами было лицо той белокурой ведьмы, когда он надевал перстень на палец. И хотя мальчик был совсем маленький, он понимал, что она его суженая. И он шептал слова любви. Как редки венчания с Сатаной…
А еще я узнал историю колдуна из маленького Северного города… Истории можно рассказывать бесконечно. Может быть я поделюсь еще ими, если будет время… Например, той, где связанные колючей проволокой руки тянутся ржавому мечу, чтобы изрубить матрешку, пожирающую его ребенка. Или той, где девушка сидящая на пеньке на мертвой полянке в сгоревшем лесу, держит в одной руке берестяной крестик, а другой гладит голову человека, который не что иной, как разлагающийся труп. И в глазах ее печаль и любовь. А страха нет.
И во мне нет страха. Но есть истории. Или их обрывки. Но разве этого мало? Для осеннего вечера? Для дождливого утра? Для продавленного кресла, в котором сидит тот, кто был когда-то человеком.
Октябрь, помни меня...
Это было все, что осталось от нашего дома – несколько черных от пламени бревен, камней из которых был сложен камин и большой медный таз, покрытый копотью. На нем я и сидела, минуту назад смахнув с его мокрый снег. Зад чувствовал холод металла, но он не студил кожу, а обжигал как огонь. Напоминая пламя, в котором вчера вечером сгорел самый дорогой человек – отец, его книги, мои игрушки, несколько вещей оставшихся от мамы. Что они кричали вчера, когда обкладывали наше жилище хворостом? Я помню точно: «Убьем проклятого колдуна». Почему они его так называли, ведь он не делал никому ничего плохого. Заботился обо мне, дарил сладкие фрукты, покрытые слоем сахара, как… Как эти бревна? Нет, как волшебные шишки на елках в лесу зимним вечером, освещенные звездами и светом отраженным от блестящего снега. Что они кричали еще? Вот что: «Хворост сырой». Люди яростно тыкали в него горящими факелами, пока он не загорелся. А где была я? На опушке, рядом с лесом. Когда отец услышал крики, увидел пламя факелов, то схватил меня, поцеловал, сунул в руку золотую монетку, единственную что у нас была, подвел к двери и показал в сторону леса. Я прошептала:
- Что такое папа, ты меня не любишь больше? Куда ты гонишь меня?
Он посмотрел на меня ласково и сказал:
- Милая, все кончено. Я берег тебя как мог. Беги, они идут за нами. Нет времени больше. Я всегда любил тебя. Помни этот октябрь и живи.
И я побежала. Сидя в лесу, в траве, за поваленным деревом, я видела его фигурку в плаще на фоне двери. Потом он стоял уже в пламени. А люди смеялись. А я плакала и всю ночь провела в лесу и когда стало светать, пришла к нашему дому. Мокрый снег летел в мое лицо. Ветер поднимал в воздух облака пепла, и они летели в глаза. И я плакала. Вдруг я почувствовала, что по ноге потекла теплая струйка. Подняв край холщового платья увидела кровь. Отец говорил, что скоро я стану женщиной. И когда я увижу кровь, идущую из меня это будет означать, что детство кончилось. Но почему именно сегодня оно кончилось? И разве кровь означает, что кончается детство? Может быть, оно уходит тогда, когда приходят первая потеря, первая смерть. Капелька алой крови упала на снег, смешалась с пеплом и стала бордовой. С неба опустилась снежинка и закрыла ее своими нежными крыльями. И кровь стала белой. Исчезла, как и детство. Я оторвала кусочек от платья, свернула и засунула в себя. Меня так научила одна уже взрослая девочка. Как внутри тепло. Если в теле есть душа, то почему ей холодно. Или ее нет. Отец говорил, что нет ничего. Только ты, я, люди, звери, облака, тени и все что мы видим.
Светает… Надо уходить. Отец сказал, чтобы я бежала. Но куда. Кто меня ждет и где? Я встала и медленно пошла в сторону леса. Когда-то отец говорил, что около нашего дома начинается тропинка и если идти по ней долго-долго, то можно очутиться в городе. Я встала и пошла. Ноги закоченели и плохо слушались. А вот и тропинка. Я в последний раз посмотрела на наш дом и ничего не увидела. Снег плотной стеной закрывал все. Мой нос чувствовал его свежесть, а еще запах нечистот. Где-то неподалеку жители деревни выливали ночные горшки, бочонки с мочой и дерьмом. Там звезды, а здесь грязь. Все перемешалось, как моя кровь, пепел и снег.
Вальс рождественских снежинок
А здесь танцевать нужно осторожнее. Эта досочка иногда выскакивает из паркета, можно запнуться и упасть. Но как не хочется. А другие досочки скрипят. Нужно наступать на них осторожнее, чтобы он не подумал, что я толстая. Господи, как красиво горят люстры в нашем доме. Рождество. Я сегодня в первый раз танцую с мальчиком. Странно… Шелк холодит, его рука на талии горяча. Какие необычные ощущения. Кто-то распахнул окно, и в зал влетели снежинки. Одна прямо на мою щеку. Не тай так быстро. Не уходи этот вечер…
Оказалось, что мы будем жить в другом месте… Оно называется «коммуналка». Как много в ней людей… Все такие грубые. И этот запах… Суп из капусты. Кажется, он так называется. Я, папа, мама и брат в одной комнате. А в нашем бывшем доме какой-то Ревком. Что это такое? Я не знаю…
Мне так страшно на этом маленьком пароходе с каким-то странным названием «Глеб…». А фамилию я не запомнила. Какая-то не русская. Огромные глыбы льда царапают борта и раздается скрежет. Даже ушам больно. Десять лет… Лагерь.. А вот и остров. Сходни раскачиваются. Не упасть бы в воду. А может так было бы лучше… Утонуть и все. О чем я думаю… Какой грех…
Почему Отец Сергий так долго поворачивает ключ… Наверное, замок храма не смазан. Его же не открывали лет десять. На меня с росписи смотрит Иисус. Почему он такой строгий. Ведь я же стану сегодня его… Навсегда… Как холодно в храме. Кругом мусор, нечистоты. Но это не важно. Отец Сергий говорит, что все не важно. Главное – вера. Какие чудесные голоса поют в душе. И пусть в иконостасе нет икон. Это еще не значит, что он без глаз. Он все видит и вместе с ним Бог. Я его невеста и я его глаза.
В моей комнате тихо. А за окном пьяные. Зачем эти люди матерятся. Мне хочется выйти и попросить их замолчать. Но сил нет. Болею. Я знаю, что уже не встану. А еще я знаю, где меня похоронят… Там, рядом с входом… Прожита жизнь. Что осталось от прошлого? Скрип паркета, танец в снежинках, нары на Соловках? Все ушли и все ушло. Даже фото нет. Остался только этот медальон монограммой «А».
Под моими ногами заскрипел снег… Наверное, я на пару минут уснул… И всего то прислонился к колонне, поддерживающей крышу крыльца в церковь. Какой странный сон. Как будто целую жизнь рассказали… Нет, не надо было сегодня вообще идти знакомиться с городом. Сидел бы в гостинице. Тем более всю ночь не спал и мир вокруг стал казаться призрачным. Так нет же, решил прогуляться. Рождество все же. И как-то так получилось, что забрел на окраину. Никогда не видел таких маленьких кладбищ. Ограда сломана, ворота настежь. Шпиль колокольни как игла. Тонкий. В небо.
Я и зашел. Думал, церковь заброшена, можно будет попасть внутрь. Посмотреть старинные фрески… Но дверь оказалась закрыта. Я устал идти по глубокому снегу. Остановился отдохнуть.
Пожалуй, уже пора. Как странно, рядом с входом могила. Никогда не видел, чтобы так близко кого-то хоронили. И чья же она? Метель становится сильнее… Как много снежинок… «Монахиня Анна»…
Расскажи, как ты кружила тогда в вальсе снежинок? Почему же ты молчишь? Или твой рассказ уже окончен? Какая сильная сегодня метель. Тропинку совсем замело…
Ведьма капустного поля.
В твоих волосах диадема. Изумрудная. Ночью искрится.
Руки в крови пурпурной, счастье в глазах серебрится.
В ногах пожелтевшей пылью, из книги древней страницы.
Рыцари, дамы и замки - втоптаны в мрамор гробницы…
…Утро. Рассветное солнце. Доля. Агония боли.
Сдохла в канаве зловонной ведьма капустного поля.
Вечная любовь
Накрывает ржавый вечер
Язвами дождями
Мертвую матрешку
У гнилого пня…
Здесь стоял когда-то
Домик колдуна.
Будущая ведьма
Качалась у окна.
Папа для дочурки
Игрушку смастерил.
Кольчугу в крови рыцаря
В матрешку превратил.
Страшная, железная
С гримасой сатаны
Была ее подружкой
Небесной красоты
Она тебя ласкала,
Из старых лоскутков
Одежду шила светлую
И пела про любовь.
Но не обманешь прошлое
И дочка колдуна
Была еще молоденькой
С папашей сожжена.
Жила одна в ты в домике,
Сидела у окна.
Безмолвная, ужасная, несчастная…
Одна…
Катилась слезы ржавые
По ледяной щеке
И пальчики подружки
Ласкали лишь во сне…
Домишко развалился.
Разрушились мечты.
Безвинную девчушку
Забыли все.
Не ты…
Но ржавчина и дождик
Убили и тебя.
Верность бесконечная…
Холодная земля…