Наталья проснулась от собственного крика. Она лежала, уткнувшись лицом в мокрую подушку, сминая пальцами шелковую простыню. А в зашторенное окно пробивались яркие лучи солнца. Где-то в кронах деревьев, под окнами шикарного особняка, выстроенного согласно архитектурной моде XVIII века, выводила свою нехитрую песнь синица – ци-ци-фе, ци-ци-фе… .
«Сон!» - выдохнула, но мерзопакостная слякоть за грудиной осталась.
Дрожащими пальцами провела по скользкой от слез щеке.
- Что случилось, госпожа? – это восклицала служанка, врываясь в спальню хозяйки.
Госпожа вскинулась испуганно.
- Что случилось? Ничего не случилось! Как ты смеешь входить ко мне без стука, мерзавка?! – получился не грозный хозяйский окрик, а вопль истерический.
- Но вы так кричали, Ваша Светлость…
- Пошла вон, дура.
Камеристка выпорхнула.
Слезы опять подкатились к горлу. «Почему на душе так скверно? Не из-за сна же… . Сон, конечно, кошмарный, но это просто сон. Есть что-то еще, что не дает вздохнуть, такое же тяжелое и давящее… Конечно же! Вчерашний бал!»
Всхлипнув, резким движением встала, подошла к зеркалу. Из резной с позолотой рамы посмотрела женщина лет тридцати – тридцати пяти. Болезненный, раздосадованный взгляд сразу выхватил из портрета нелепо торчащий, коротко остриженный клок волос, опухшие, красные веки, блеск унижения на щеках. Гордыня встрепенулась и сверкнула в ответ подобравшейся статью, белокуро-завито-волосой, аквамариновоглазой, самопознанной красотой.
«Все, хватит – нужно как-то успокоиться», - Наталья встряхнула головой – пошли к чертям, дурные мысли! Быстрыми шагами к туалетному столику, в кувшине вода – холодный бальзам распухшей коже – плеснула над умывальной чашей. Намочила мягкое белое полотенце – по краям розы вытканы искусно и даже чуть благоухают, - приложила к глазам.
«В конце концов, вчерашним вечером жизнь не закончилась». – Нервно-порывистые шаги дробят время. – «Я держу себя в руках, я не растоптана, не плачу…, нет!» - Еще взгляд в зеркало, - «так, уже лучше».
- Агашка.
- Чего изволите? - будто под дверью ждала.
- Одеваться, и волосы уложи.
А гнать печаль, что назойливых мух шугать. Отмахнешься от них, а они отлетят едва и снова осаждают – грустные и бессильно-гневные мысли лезут в голову: «Где справедливость? Отчего приходится терпеть? И от кого?! Мне доверялся Остерман, благоволила покойная императрица…, настоящая императрица! Суровая, страшная, а меня жаловала. Принцесса же и вовсе любила от сердца. А эта бойстрючка..!» Вздохнулось тяжко.
Агафья исполнила облачение госпожи.
- Присесть извольте, барыня. Какую прическу желаете?
- Все равно, только шевелись быстрее.
Одна охота – уединиться, разобраться с думами-печалями, разложить их по полочкам, найти решение проблем и тогда снова стать веселой и жизнерадостной. Так, всегда было, когда случалось нечто плохое: она плакала, потом собиралась с силами, неспешно перебирала все причины беспокойств, сортировала. А потом, как бы сам собой, находился выход – что предпринять, кому пожаловаться, кого о помощи спросить. С другой стороны, конечно, все прежние горести были не чета теперешней: шутка ли попасть под государеву опалу. У нынешней императрицы она и раньше-то в фаворе не была, даром что статс-дама, портретом Ее украшенная. Но то, что случилось вчера, и вспоминать больно. Кого теперь о помощи попросишь?
Зеркало отражало агафьину возню с нелепой, короткой прядью. Камеристка, перехватив взгляд, поспешила успокоить, - не извольте волноваться, ничего заметно не будет.
«Ничего заметно не будет, – ведет себя так, словно нет ничего особенного в выстриженных клочьях. Что, интересно, думает Агашка? Небось, знает уже все, посмеивается…», - думала Наталья, а только зря – Агафья жалела ее. В этом доме не обижали слуг: одевали красиво, в еде не скупились, даже деньгами иногда баловали и, не в пример другим домам, почти не рукоприкладствовали. За это прислуга любила господ. Что хозяйка с утра ругаться изволят, так понятно ведь: расстроены они. А о государевых громах и молниях, извергнутых на голову высокомерной статс-дамы, Агафья знала: среди прислуги знати вести распространяются также быстро, как и в кругу самой знати.
Агафья старалась – творила искусство парикмахерской реставрации. А хозяйка ее молча продолжала сетовать на события последних лет: «Ведь предупреждали же принцессу, чтоб была внимательнее к цесаревне, - не прислушалась. Вот! Теперь сидит на троне эта самодурка, жизни никакой от нее».
Таким, зловеще зыбким и унылым, омраченным думами, порывисто-непокорными, трепещущими в тягостной и вязкой, как трясина, злобе дня, было одно весеннее утро 1743 года для героини нашего повествования – Натальи Федоровны Лопухиной.
О том, что судьба способна на крутые виражи, и на смену безоблачным дням может прийти череда несчастий, хорошо знали в семействах и Лопухиных, и Балков (Балк - девичья фамилия Натальи Лопухиной). И вот ненастьем потянуло и в собственной, прежде успешной и ровной жизни Натальи.
Камеристка, закончив прическу, поинтересовалась, не желает ли барыня завтракать, и, услышав отрицательный ответ, вышла.
Череду бесплодных терзаний прервал муж.
Степан Васильевич вошел тихо, присел рядом и нежно обнял.
- Как ты, Натальюшка?
- Прекрасно! – Наталья посмотрела зло, резким движением отбросив его руку, встала, отвернулась к окну.
* * *
А во дворце в это время суетились, прибирая после вчерашних гуляний дворцовые залы, невыспавшиеся фрейлины.
- Смотри Настька-то, хвост как прижала, - громко усмехнулась одна из родовитых служанок, толкнув острым локотком другую, и с торжествующим видом дернула головой в сторону. Настька с потерянным видом сматывала в рулон снятые со стен атласные ленты и постоянно роняла их. Скользкая ткань моментально раскручивалась, и казалось, занятию этому конца не будет.
- Так, на ее месте любая бы была сама не своя…
Не уразумев, поддержали ее ликование или посочувствовали униженной фрейлине, злорадница не испытала задуманного удовольствия и, досадуя, спустила с поводка откровенную злобу. Сама же она и без того была особой неприятной. Вроде, и не уродлива, и фигурой удалась, и ростом. Но в ее тонких изогнутых губах, сощуренных глазах, резких жестах жили зависть и ненависть, которые спешно выдворялись оттуда при появлении поблизости знатных служителей дворца или, тем паче, государыни. Но покидать насиженное место сим чувствам не хотелось, и они витали поблизости. Поэтому даже те, кому эта девушка подобострастно улыбалась, чувствовали себя неуютно и в фаворитки ее никак не приглашали. От этого она страдала жестоко, но в беде своей была не одинока. Случаи же, подобные вчерашнему, были для нее и ее сострадальцев утешением.
- И поделом, а то уж больно кичатся своей красотой, лезут всем на глаза. Мать-то ее допрыгалась, давно пришла пора – на место поставить!
К их беседе присоединилась третья. Ее веселые, светло-голубые глазки светились любопытством, досадой и нетерпеливым желанием заполнить оскудевшую нишу для сплетен. Подбежав к подругам, она оживленно затараторила:
- Это вы о Наталье Лопухиной? Что же все-таки здесь произошло? Все говорят-говорят, а я надо же, ну как на зло, вчера животом хворала и отпросилась с танцев, а тут скандал… Расскажите, как все было?!
- Государыня срезала розу с волос Лопухиной… .
- Подожди, Марьюшка, дай, я расскажу, - перебила злоликующая фрейлина и, презрительно морща лицо, дабы показать, на Чьей она стороне, принялась освещать подробности вчерашнего конфуза.
- Так, вот значит, как все было: вчера Наташка Лопухина заявилась на бал с розой в волосах…, и какой! – Точно такой же, как у государыни. И ведь представь, какая нахалка! Будто не знает, что использовать одни и те же прически, фасоны, материи, что и государыня, и украшения не дозволено. Так, нет же – пришла и стала танцевать, и веселиться. Да еще осмелилась хвастать, будто эта роза идет ей больше, чем государыне… .
- Неужели, правда?! И ты это слышала? – воскликнула оживленная слушательница.
- Я не слышала, но так говорят, - пожала плечом рассказчица и продолжила. - На что она надеялась? Что Ее Величество спустит ей это с рук? А не тут-то было, – голос зазвучал маршем, - государыня в разгар бала остановила танцы, велела ей стать на колени и собственными руками срезала розу вместе с волосами. Да, напоследок, еще пару пощечин отвесила. А вы знаете, какая рука у нашей государыни! – Она умолкла, ожидая реакции подруги. Но та еще не насытилась такой редкостно сладкой клубничкой.
- А что же, Лопухина?
- Что? – Ничего. Поначалу: «Что случилось, чем я прогневила Вас, Ваше Величество?» – вещал пискляво испуганный голос, – ну, а потом, встала на колени, как миленькая, да после, говорят, грохнулась в обморок.
Увлекательный рассказ мог быть длинным, но в зал с диким хохотом влетел наследник престола – Елизаветинское чадушко – Великий князь Петр Федорович со своими голштинцами.
Окинув помещение нетрезвым взглядом, он быстро выбрал интересную мишень и подлетел к Настасье Лопухиной.
- О чем грустишь, красавица? – речь Великого русского князя щетинилась сильным немецким акцентом, как игольная подушка булавками. В разговоре он постоянно кривлялся и ни на минуту не задерживался в одной позе, так что непривычный собеседник вскоре начинал испытывать головокружение и тошноту.
Обежал кругом девушки, присел, заглядывая ей в лицо снизу-вверх, и снова захохотал. – А-а, знаю-знаю – это из-за того, что тетушка твоей матке вчера прическу попортила, а заодно и личико! - Он обернулся к своим компанейцам за одобрительным дружным гоготом. – Так, это не повод для печали, милочка! – Принц принял величественную, как ему казалось, стойку, - перед тобой наследник российского престола. Мало ли, что тетке не понравилось. Ты можешь стать моей фавориткой, - делая упор на слове «моей», он многозначительно подмигнул.
Анастасия все это время стояла, глаз не поднимая, глотая слезы и изо всех сил стараясь смотать-таки в рулон непослушную ленту. Великий князь, видя, что слова его должного влияния не возымели, решился на более решительные меры. Порывистым движением обняв фрейлину за талию, он воскликнул, - а ну-ка, поцелуй меня, моя милая! – И, в самом деле, потянулся к ней сложенными трубочкой губами.
- Ах, отпустите меня, Ваше Высочество, - выронив ленту, она вывернулась из некрепких объятий.
- Как ты смеешь отказывать наследнику?! – с сильно переигранным негодованием воскликнул Петр, но тут же упал в стоящее рядом кресло и развалился в нем, закинул ногу на обитый бархатом подлокотник, - но… я сегодня добрый. – Он опять засмеялся. Раскачивая ногой, он на секунду замолчал, разглядывая лепной потолок. Вскоре взор его снова упал на юную Лопухину. – А хочешь, осчастливлю? Хочешь, в жены возьму? – Наследник наклонился вперед, явно собираясь вставать.
- Ваше Высочество, - с отчаянья воскликнула Анастасия. Ухмыляющийся лик расплылся за слезной завесой, и ничего не оставалось более, как опрометью броситься вон из залы.
- Потеряла голову от счастья, - объяснил Петр Федорович, - думает, и в самом деле, женюсь. Но я еще поду-у-маю, - высоким голосом протянул он, покачивая поднятым вверх указательным пальцем, и на волне поддерживающих смешков верных голштинцев отправился задирать других фрейлин.
Анастасия выбежала в сад. Внимание Великого князя совсем не радовало. «Господи, с матушкой беда такая приключилась», - думала Настя, пробегая по тропинкам, вьющимся меж роз и декоративных кустарников, которым умельцы-садовники придали очертания зверей и птиц, - «так еще и Чертушка (так при дворе, за глаза, называли наследника престола) с разговорами о женитьбе. Второй раз уже говорит: неужели, и вправду это замыслил? Что тогда делать?».
Она прижала пальцы к вискам и присела на скамью, ажурная резная спинка которой являла произведение искусства. В густой листве пересвистывались какие-то мелкие птахи. Тонкие молодые ветви березок, стоящих полукругом у скамьи, раскачивались подобно опахалу. Но Насте никак не удавалось выровнять дыхание и собраться с мыслями. Послышался хрусткий шорох чьих-то шагов по выстланной белым ракушечником тропинке.
- Неужели, Чертушка?!
Но это оказлся молодой граф Головин.
- Здравствуй, Настасьюшка, наконец-то я тебя нашел.
- Николашенька, - она бросилась к нему на шею и зарыдала.
- Ну, что ты, счастье мое? Что случилось? Это из-за матушки – я уж слышал, знаю. Веселого, конечно, мало, но все же, не конец света. Не с ней одной такое приключилось. Помнишь, в прошлом году то же самое было с Салтыковой, кажется, из–за прически. Ничего – улеглось. И с твоей матушкой утрясется.
- Да, разве только это. Все несчастья на мою голову! - и Настя сбивчиво рассказала ему о встрече с Великим князем.
Николай помрачнел было, но потом весело улыбнулся:
- И от этой беды найдется средство: вот успокоится твоя матушка, и я сватов зашлю. А как сговоримся мы, так нам потом уже никто не помеха. Ты-то согласна пойти за меня, Настасьюшка?
На лице Анастасии Степановны появилась счастливая улыбка.
- Николашенька, милый! - Она снова обняла его, но, вспомнив правила этикета, отстранилась и, состроив кокетливое личико, важным голосом сказала. - Я подумаю над Вашим предложением, граф. – И тут же беззаботно рассмеялась.
Николай привлек ее к себе и поцеловал в чистый, обрамленный светлыми локонами лоб.
- Теперь ты не будешь плакать, Солнышко?
* * *
В доме Лопухиных прислуга и домочадцы с утра ходили на цыпочках. И это не только потому, что разгневанная хозяйка в случае, если что не понравится, могла весь дом перевернуть с ног на голову. Просто не у нее одной пасмурно на душе: все хорошо понимали, если над домом разразится бремя государевой опалы, то не поздоровится никому. Конечно, случай на балу не грозил далеко идущими последствиями, но кто знает, что будет. Весьма близкое к родителям сверженного малолетнего императора Иоанна VI, семейство Лопухиных отнюдь не располагало симпатиями нынешней государыни Елизаветы Петровны.
Только полуторагодовалый Василий Степанович – самый младший ребенок в семье светлейших князей не видел причин для плохого настроения и беззаботно резвился на садовой лужайке под присмотром няньки. Счастливо смеющееся личико ненаглядного дитяти способно возродить тепло в душе матери, как бы хмуро и тоскливо там не было. И ласковая улыбка озарила лицо Натальи Федоровны, которая, подойдя к окну, заметила своего сынишку, громко верещащего по поводу увиденной в кронах белки.
- Мне сказали, ты отказалась от завтрака, - снова попытался начать разговор Степан, будто бы и не заметив ее недавней грубости. – Но нельзя же, так себя изводить. Все образуется, вот увидишь.
Наталья напряглась от вскипающего бешенства. Спокойствие мужа раздражало несказанно. «Все образуется – интересно, каким образом? Он думает, я поеду ко двору и буду снова приседать перед Ней в реверансах, как ни в чем не бывало? Ошибаетесь, Степан Васильевич: может, Вам и ничего, когда в лицо плюнут, но я не такая! Я не могу с этим смириться. Больше я ко двору ни ногой». Ей не приходило в голову, что умиротворенность супруга – лишь маска, и не могла она угадать его тревог и опасений. Просто Степану Васильевичу было ясно, что истериками дела не поправишь, и в критических ситуациях никак не стоит давать волю чувствам. Своим подчеркнутым спокойствием он старался уравновесить бурю эмоций чрезмерно импульсивной жены. Однако Наталья Федоровна никогда даже и не старалась понять его.
Ретроспектива – семейная жизнь
Чтобы прояснить отношения между супругами в семье Лопухиных, вернемся на пару десятков лет назад и посмотрим, при каких обстоятельствах эти два таких разных человека оказались рядом.
Семейство Балк состояло в тесном родстве с возлюбленной Петра I Анной Монс, погубившей его первую жену Евдокию Лопухину, приходившуюся Степану Васильевичу двоюродной сестрой. Наталья же была родной племянницей Анны. Таким образом, будущих молодоженов разделяла глубокая пропасть давней ненависти между их родственниками. Но случай их – вовсе не история Ромео и Джульетты. Идея женитьбы принадлежала царю, который таким способом, вероятно, хотел примирить два враждующих семейства. Выданная замуж против воли, Наташа Балк еще до свадьбы возненавидела Степана Лопухина. Он же – военный офицер, решительный и жесткий в морских баталиях, в обычной жизни был добрым и мягким. Неприязнь молодой жены не вызывала у него враждебности. Будучи старше на тринадцать лет, Степан вполне справедливо объяснял постоянное недовольство и сердитость юной супруги тем, что, вступая в брак по принуждению, она испытывала горькое разочарование из-за несбывшихся надежд на красивую, романтическую сказку, о которой мечтает каждая девица в восемнадцать лет. Желая скрасить ее досаду, он оказывал ей знаки внимания, дарил цветы и драгоценности, старался больше времени проводить рядом, полагая, что так она быстрее привыкнет к нему. Но при этом Степан и не заметил, как, исподволь, в его душе родилось большое, горячее чувство к жене. Влекомый этим чувством, в каждую свободную минуту он стремился к ней, - она этого не замечала. Движимый этим чувством, он назвал свой боевой корабль ее именем, - она не обратила внимания. Со временем Наталья, постоянно видевшая со стороны мужа только добро, научилась относиться к нему с теплотой, но не с любовью.
В то же время, оправившись от отчаяния, охватившего в момент, когда царь «осчастливил» сообщением о предстоящей свадьбе, и прожив некоторое время с мужем, Наташа увидела, что радости жизни не закончились.
Постоянно окруженная тучами воздыхателей, красивая и остроумная, Наталья Лопухина, от души веселилась на балах и приемах, где чувствовала себя королевой. Степан к флирту жены относился снисходительно, видел, что дальше галантных словесных дуэлей, улыбок и танцев дело не заходит. Отношения их постепенно улучшались. Она ершится, он к ней с лаской и терпением, и, глядишь, исчезает ее колючесть, через неохоту и она мягче к мужу: где улыбнется, а где-то и обнимет. Судьба, казалось, была к ним благосклонна.
В 1719 году русский флот одержал блестящую победу над шведами в бою близ острова Эзель. Одним из русских судов в том сражении командовал молодой лейтенант Степан Лопухин и особо отличился при взятии неприятельского флагмана. За доблесть и верность отечеству награжден был орденом Святого Александра Невского и получил небольшой отпуск. Считая минуты, он летел домой к жене. Он знал, когда пришел приказ о выступлении их эскадры, Наталья была в тягости, и, судя по срокам, их первенец либо уже родился, либо должен был родиться со дня на день. Взбудораженный предчувствием близкой встречи, нетерпеливым ожиданием счастливых новостей, Степан нещадно пришпоривал коня. Вот, наконец-то дома! Не переводя дух, он как на крыльях взлетел на крыльцо и тут же в дверях столкнулся с взволнованной горничной.
- Ой, барин! – Всплеснула руками служанка, - как поспели: барыня-то рожают как раз!
И, как в подтверждение этих слов, до него долетел натужный крик. В одно мгновение исчезло радостное возбуждение. Степан почувствовал, как сжалось нутро под грудиной, похолодели руки, и пересохло во рту. Он словно ощутил страдания жены. Неуклюже побежал по лестнице на второй этаж. Из дверей Натальиной спальни, откуда опять донесся протяжный стон, выглянула дородная, мещанской внешности женщина – должно быть, акушерка.
- Еще горячей воды и чистые простыни, - скомандовала она крутившейся тут же дворовой девчонке.
Степан подскочил к ней и, вцепившись в рукав платья так, будто от нее сейчас зависела его собственная жизнь, прохрипел, - как она?
- Вы, муж? - вместо ответа спросила она.
Степан истово закивал головой.
- Ваша жена Вас... вспоминала, Ваша Светлость, - пряча усмешку сказала акушерка и заверила, - все хорошо: ребенок вот-вот родится, - и закрыла перед носом князя дверь.
Полегчало. Подозвав к себе слугу (казалось, вся челядь вертится у спальни хозяйки), Степан Васильевич велел ему бежать за цветами, а сам остался караулить в коридоре, боясь отойти от заветной двери даже на шаг. Потянулись минуты. При каждом крике, каждом стоне он покрывался холодным потом. Прошло не более четверти часа, а Лопухину казалось – вечность. Он уже был готов впасть в отчаяние, когда оборвавшийся крик супруги вдруг подхватило заливистое верещанье. Не в первое мгновение Степан понял, значение этого звука, а когда сообразил, прислонился спиной к стене и, приложив ладони к влажным щекам, беззвучно смеялся, восторженно хлопая глазами и не представляя себе, насколько глупо выглядит.
Вот, дверь отворилась, и из нее вышел худощавый человек в черном сюртуке и с черным чемоданчиком. Степан Васильевич протянул к нему дрожащие руки, - как она?
- Ваша супруга в полном порядке, - сказал врач и, пожимая ему руки, добавил, - поздравляю, у вас чудесный, здоровый сын.
- Я могу войти? - полушепотом спросил Степан.
- Отчего же - нет? Обождите только: там сейчас приберут.
Тут в дверном проеме возникла фигура тещи с маленьким, копошащимся в кружевных пеленках комочком на руках.
- Вот, извольте видеть, Степан Васильевич, моя дочь родила Вам наследника, - по такому радостному случаю Матрена Ивановна даже соизволила одарить зятя разговором и на секунду повернула свою бесценную ношу так, что он смог увидеть сморщенное, розовое личико. Но не успел Степан испустить вздох умиления, а теща уже уплывала по коридору.
- А вы пока сходите переоденьтесь, а то похоже, что на Вас осела вся пыль петербуржских дорог, а жене вашей и младенцу важна чистота, - поучительно посоветовал доктор и направился вслед за генеральшей.
Устыдившись своей постыдной несообразительности, молодой отец стремглав бросился в свою комнату, где без помощи лакея и быстрее, чем по тревоге, переоделся в домашнее и опять оказался у спальни жены, где очень кстати поймал расторопного слугу, который, чуть было, не отдал букет горничной, чтобы та отнесла цветы хозяйке.
Вот он долгожданный миг, муж распахнул двери и полный благодарности и счастья направился к постели жены. Легкий ветер с моря раскачивал тонкую ткань штор, благостной прохладой разряжал летнюю духоту.
- Натальюшка!
- Оставьте меня, сударь! – негодование и обида сорвались с натальиных губ и, направляемые сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей вонзились в мужа.
Степану показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Он в растерянности остановился посреди комнаты, судорожно пытаясь сообразить, чем мог заслужить подобный прием. Но долго размышлять не пришлось.
- Вам бы только скалиться! Вся жизнь – сплошное удовольствие, а до того, что я в родовых муках только что чуть не умерла, и дела нет! – со слезами выпалила молодая мамочка и в сердцах повернулась к мужу спиной.
Степан виновато улыбаясь развел руками, он мог бы рассказать ей, что и сам чуть не умер, как волновался, как хотел бы взять на себя ее страдания… . Но вместо этого он опустился на колени перед кроватью и, ласково коснувшись ее плеча, прошептал, - спасибо за сына – я в неоплатном долгу перед тобой, Натальюшка.
Наташа повернулась к нему со сдержанной улыбкой. - Ты уже видел его?
Степан кивнул, - он такой красивый, как и ты, - сказал он, протягивая ей букет.
- А мне показалось, что он на тебя похож, - окончательно оттаивая, сказала Наталья. - Давно ты приехал?
- Не знаю, - пожал плечами Степан, и оба тихо рассмеялись.
Вошла Матрена Ивановна с пищащим младенцем.
- Он хочет есть, дай ему грудь, - сказала она, отдавая ребенка дочери, и вышла.
Степан присел на край кровати. Глядя, как Наташа кормит их новорожденного сына, он чувствовал себя счастливейшим из смертных.
- Как мы назовем его? – спросила Наталья.
- Может, Иванушкой, скоро праздник Ивана Купалы, - подумав, предложил Степан.
- Хорошо, пусть будет Иоанн.
Наевшись, Ваня уснул, и Наташа хотела встать, чтобы переложить ребенка в колыбель, но Степан остановил ее.
- Дай мне.
С трепетной нежностью он положил ребенка в маленькую кроватку и вернулся к жене, которая, откинувшись на подушки, сладко зевала.
- Ты на меня больше не сердишься, милая?
Наташа, улыбнувшись, отрицательно мотнула головой. Но нужно было показать, что, тем не менее, ничто не забыто.
- Однако спать я с тобой больше не буду, если только не придумаешь, как сделать так, чтобы самому рожать.
Степан Васильевич, рассмеявшись, погладил ее по волосам. - Как пожелаешь, любимая.
Время шло, подрастал всеобщий любимец и баловень Иванушка. Через два года Наталья подарила мужу еще одного сына, которого назвали его именем. Потом родилась дочь. Все, вроде бы, было хорошо. Может быть, так и наладились бы их чувства, и зажили бы они в любви и согласии. Да, вот беда: Степан Васильевич то в один поход уйдет, то в другой. Только ледок меж ними начнет таять, а его уж опять зовет долг военный и государственный.
Но худшее случилось в 1726 году, когда среди приближенных императрицы Екатерины I Алексеевны возник белокурый, высокий красавец – Рейнгольд Левенвольде, пожалованный ею графским достоинством. Немало сердец разновозрастных особ женского пола было разбито этим голубоглазым кавалером, одетым модно и ярко в кафтаны, бриллиантами расшитые – бриллиантами, что женами многих знатных мужей, да и самой императрицей дарены. Умело разыгрывая карту своей незаурядной внешности и ловко манипулируя алчностью, леностью или глупостью высоких чиновников, умный, корыстолюбивый и тщеславный курляндский юноша выдвинется на должность обер-гофмаршала и некоторое время будет исполнять одну из ведущих ролей в российском государстве. Но это позже. В двадцатых же годах восемнадцатого столетия он был, по сути, всего лишь удачливым придворным жигало. И случилось так, что повстречалась с этим героем-любовником на светском приеме Степана Лопухина жена – красавица Наталья. С первого их танца стало видно – быть в семействе Лопухиных раздору. Наташа рядом с этим нарядным аполлоном еще милее кажется, смеется и прямо светится вся, в глазах огонь, на щеках румянец. Поначалу не хотел, боялся Степан замечать то, что всем было понятно, расползающиеся слухи будто не слышал, насмешливых взглядов не замечал.
Но слепым и глухим тоже можно быть до определенного предела. Пришлось ему взглянуть-таки правде в глаза. А что ж дальше делать? Не такой он человек, чтоб с кулаками на женщину бросаться, и на разговор прямой решимости не хватает. Все же тлеет где-то надежда: может, напрасны подозрения, лживы слухи, и Наташа, действительно, лишь в дружеских отношениях с новым ухажером. А она именно так и объясняет свои с ним встречи, когда муж пытается с ней издали разговор начать. И с какой бы стороны не подступался Лопухин к жене с распросами, она то отшучивается, переводя разговор на другую тему, то на него же и обидится, обвинив в напрасном к ней недоверии, а сама будто даже ласковее, чем раньше: вьется вокруг него, как лиса. Но легче от этого не становилось, сжимающая грудь тоска росла.
Он терпел, пока однажды, приехав в один из своих домов, не застал жену в объятиях любовника. Боль была такой, что зарябило в глазах, и не нашел он ничего лучшего, как выбежать из дома и в ближайшем кабаке напиться.
Дотемна просидел Степан Лопухин в том питейном заведении, никого не видя, ни на чьи вопросы не отвечая. Домой пришел ночью. Кареты Левенвольдевой во дворе не было, в комнате Натальи было тихо. Подойдя к двери женушкиной опочивальни, Степан Васильевич некоторое время стоял в пьяном отупении, решая, что лучше: стучать или войти без стука. Наконец, он толчком распахнул дверь, ввалился в комнату как был с улицы: в сапогах и засыпанном тающим снегом тулупе. На прикроватном столике жены стоял подсвечник с тремя горящими свечами. Наталья вспорхнула с кровати, сделала несколько шагов навстречу мужу. Качнулось пламя свечей, бросая колеблющиеся тени на стены, резную, украшенную позолотой мебель, на красивое, испуганное лицо неверной супруги.
- Степа, ты что? Что с тобой?
- Желаю выслушать Ваши объяснения, сударыня, - стараясь изобразить язвительную усмешку, сказал Степан. Много пить он не умел и не привык и потому сейчас с трудом ворочал языком. - Как Вы изволите оправдываться?
- Степушка, давай поговорим утром, - улыбнувшись, слегка дрожащим голосом произнесла Наташа, приблизившись к мужу, и попыталась мягко вытолкать его из комнаты. Но муж грубо схватил ее за руки, сжал их.
- Нет, сейчас! Объясни, что ты себе позволяешь, … , - он шумно выдохнул, прервавшись на полуслове.
- Отпустите меня! Вы пьяны, идите спать! - воскликнула женщина, вырываясь от него, но Степан удержал, рывком притянул к себе.
- – Я не понимаю, о чем Вы говорите, Вы не в себе, - стараясь изобразить возмущение, повторила Наталья.
- О чем я говорю?! – Супруг швырнул ее на кровать, приходя в не свойственное ему состояние ярости и склоняясь над ней, - о том, что я видел! О махателе твоем!
Наталья, стараясь сохранить в себе мужество и обескуражить мужа, сменила тон и, прищурив глаза, прямо ему в лицо швырнула вопрос, как плевок:
- А что такого Вы увидели, о чем раньше не знали?
Степан задохнулся, на мгновение отшатнулся, себя не помня, наотмашь ударил ее по щеке, единственный раз за всю их совместную жизнь. Наталья Федоровна расплакалась. Уже ни о чем не заботясь, ничего не рассчитывая в своих словах, она выкрикнула:
- Давайте, сударь! Бейте! Не по своей воле я шла за Вас, и Вам то известно! А он…! Он – жизнь моя! Я люблю его! Вы можете запретить мне его видеть, запереть меня под замок, но тогда можете меня и жизни лишить, все одно она не мила мне …
Степан Лопухин медленно, шаткой походкой отошел к двери. Злость прошла, опьянение тоже. Еще раз, с тоской посмотрев на жену, он ушел к себе.
После этого Наталья полночи проплакала, уткнувшись в подушку, а ее муж, просидев до утра у раскрытого окна своей спальни, решил, что бороться бесполезно: «Пусть живет, как может. Видно, и в самом деле, любит она его – этого павлина напыщенного. Может, когда-нибудь она поймет…».
После этого супруги Лопухины какое-то время ходили тихие и молчаливые, стараясь не попадаться друг другу на глаза и никого не принимая. Даже со своим возлюбленным Рейнгольдом Наташа почти месяц не встречалась. Не то чтобы она стала бояться мужа. Скорее мучило чувство вины вследствие впервые озарившего ее понимания того, что своим поведением она причиняет жестокую боль человеку, отдававшему ей все и прощающему ей все. Но всю жизнь не проживешь затворником. Особенно, если ты – человек светский, и положение обязывает. На очередном маскараде Наташа вновь увидела своего обольстителя и не запретила ему приближаться к себе, с головой бросившись в омут безумной любви. Скрывать свою связь с Левенвольде она уже не считала необходимым. Степан же, отказавшись от борьбы, стал большую часть свободного от службы времени проводить в московском имении, предоставив Наталье полную свободу в Петербурге. Но при этом окончательно с женой он не расстался, изредка нанося ей визиты и появляясь с ней в свете. В таких случаях Наташа обычно встречала его ласковой улыбкой, была вежлива, учтива и нежна: супруги Лопухины как будто заключили негласную договоренность – будучи вместе, делать вид, что все в порядке. Правда, иногда они выходили из этих рамок: иногда Наталья вдруг становилась раздражительной, насмешливой, иногда она демонстративно покидала мужа вместе с Рейнгольдом, иногда Степан бывал с ней резок, силой уводя от любовника на балу или охоте. А после, когда шторм утихал, они возвращались к своей игре, правила которой приняли, не обсуждая.
Подруги
- Пожалуй, съезжу я к Лопухиным – навещу Наталью. – Миниатюрная, русоволосая женщина средних лет внимательно осматривала свое отражение в зеркале, оправляя кокетливо выглядывающие из под корсета кружева нижнего платья.
Стоявшая лицом к окну молодая девушка повернулась, грациозно прогнувшись в талии. Лучи вечернего солнца, отражаясь от темнобордовых с узорчатой золотой каймой штор, придавали ее светлым волосам розоватый оттенок, отчего юное лицо делалось особенно очаровательным. Губы девицы, однако, недовольно кривились. - И не боитесь Вы, маменька? Лопухины нынче в большой немилости.
- Полно тебе, Настя, чего бояться? После скандала третья неделя пошла, уж и разговоры утихли. А что не в милости, так в наше время многие не в милости и не в чести. Однако ж, это не повод друзей бросать в тяжкую минуту. - Голос матери звучал наставительно. Но вдруг в ее глазах вспыхнули озорные огоньки, и, лучезарно улыбаясь, она произнесла, - и кроме того, мне не терпится рассказать ей свои новости! Не скучай без меня. Я ненадолго. И, шурша кринолином изумрудно-зеленого платья, она удалилась.
Настя Ягужинская, слушая, как мать бодро и жизнерадостно дает указания прислуге, раздраженно подумала, что пора бы маменьке угомониться и вести спокойную, тихую жизнь. Не в том она возрасте, чтобы женихами бахвалиться.
Но Анна Гавриловна не догадывалась о мыслях дочери, и поэтому ничто не омрачало ее радости. Расслабленно откинувшись на спинку сиденья кареты, она рассеянно смотрела в окно. Внимание не привлекали проплывающие мимо многократно виденные нарядные строения Петербурга. Женщина вся была поглощена мыслями о грезившемся, хоть и несколько запоздалом, но от того еще более упоительном счастье. Она то вспоминала во всех подробностях свою последнюю с ним встречу, то представляла, как будет рассказывать об этом сердечной подруге.
- Приехали, барыня, - рослый лакей в богатой ливрее распахнул дверцу.
Хозяйка встретила гостью чрезвычайно радушно. Давние подруги обнялись и поцеловались.
- Аннушка, как я рада тебя видеть! Я-то решила было, что и ты теперь мой дом стороной обходишь.
- Что ты, Наташа, разве я могу тебя забыть? Как ты могла такое подумать, - с явно наигранной обидой сказала Анна, присаживаясь в мягкое кресло с бархатной обшивкой.
- Не обижайся, в печали какие только мысли не лезут. Но ведь многие так и поступают, - упавшим голосом пожаловалась Наталья Федоровна. – Гостей у нас в последнее время сильно поубавилось.
- Не нужно отчаиваться, милая. Все наладится, и жизнь пойдет своим чередом. Знаешь, я ведь приехала к тебе радостью поделиться, - она выдержала паузу и сокровенно поведала, - Мишенька мне предложение сделал. Знаешь, по-моему, он, в самом деле, влюблен! Вчера говорит мне: «Ты – звезда, озарившая мою жизнь светом!», - такой, право, смешной!
Люди, поглощенные собственным счастьем, часто, не замечая того, бывают жестоко невнимательны к бедам близких. Увлеченная собственным рассказом, Анна Гавриловна не подумала, на какие мысли может навести подругу, до сих пор безутешно оплакивающую любимого, сосланного два года назад в далекий Соликамск.
Наталья Федоровна прикрыла глаза. Вдруг вспомнился один из дней. Один из многих: таких разных и, в то же время, похожих друг на друга…
Они возвращаются лесом с верховой прогулки в окрестностях одной из подмосковных деревень. Конь горячий под ее седлом. Ветер в лицо. Она впереди – грациозная наездница: спина прямая, колено жестко. Он чуть позади, высокий, элегантный, одетый по последнему слову моды.
Она первая соскакивает с лошади у крыльца загородного дома. Слышит свой смех:
- Не догонишь!
Легко взбегает по лестнице. Рейнгольд догоняет у дверей.
- Неужели моя красавица хочет сбежать от меня?
Его глаза совсем рядом. Его губы, слегка касаясь щеки, шепчут волнующие, бесстыдно-красивые слова. Слова проникают в душу, в глубины души, искрами пробегают по телу, вызывая дрожь в пальцах, в коленях, сжимают мышцы живота, горячими волнами вливаются в кровь. Комната наполняется горячим дыханием, кружится. Она теряет опору под ногами, она бы упала, если бы не его сильные руки…
Наталья со вздохом открыла глаза: сейчас у нее есть только воспоминания… и надежда. Заметив на ее ресницах слезы, Анна прервалась на полуслове.
- Что с тобой, Наташа? – Она сочувственно сжала ладонь Лопухиной.
- Так …, просто вдруг…, - Наталья Федоровна говорила, порывисто вдыхая воздух после каждого слова и переводя взгляд с одного лепного узора на потолке на другой – лишь бы только не расплакаться, - нахлынуло…, - она отерла со щеки сорвавшуюся-таки слезу.
- Бедняжечка, ты вспомнила графа Левенвольде? Что же нам делать, Натальюшка? Мне и самой, ты знаешь, есть о ком тужить: братишка на Камчатке мается. Но, слава Богу, ведь они живы – даст Господь, еще и свидимся.
- Может статься… . Да, ты права, нужно надеяться. Хотя при нынешней-то правительнице хорошего трудно ждать. Она всех, кто прежде в милости был, не любит. – Голос Натальи приобрел явную интонацию обиды и раздражения. - В почете нынче только всякая мелочь, что и прежде при ней была. Ты, Аннушка, не подумай, я о тебе ничего плохого не хочу сказать, но только, если у вас с Михайлой Бестужевым все сладится, то тебе и можно в будущее с улыбкой смотреть. Бестужевых Ее Величество привечает. Алексея вон вице-канцлером сделала. Глядишь, со временем брата твоего и удастся вернуть. А как нас она ненавидит, так, где уж мечтать о возвращении Рейнгольда. Когда самих не знаешь, что ждет... В нашей семье, как Елизавета власть захватила, одни неприятности: сын с полковничьей должности, неизвестно за какие вины, в подполковники определен, о муже, когда всем чины раздавали, так позабыли, что до меня, то и вовсе …
- Твоя тревога понятна. Однако всегда есть место счастливому случаю. Обстоятельства могут поменяться… . Зачем изводить себя дурными мыслями? Ты сейчас, конечно, думаешь: «Хорошо тебе говорить – была бы ты на моем месте!». Но ведь у меня тоже не все гладко: говоришь, Алексей Бестужев поможет – так, где уж там: он же – первый противник нашей с Мишей женитьбы. Они с того даже разругались на днях. Так, что мне теперь - убиваться? – Как бы ни так! – Анна, как могла, утешала подругу. Наконец, она решила придать беседе игривый тон. - В конце концов, тебе ли, Наташа, жаловаться на судьбу? Когда я столько лет скучала одна, у тебя был и муж, и любовник! Да и сейчас толпы воздыхателей только и ждут хоть одного мимолетного взгляда, чтобы упасть к твоим ногам!
- Будет тебе – так уж и толпы! – Наташа, едва сдерживая улыбку, искоса посмотрела на собеседницу. Поняв, что подавить смех ей, все равно, не удастся, широко улыбаясь, добавила. - А сама тоже не прибедняйся: одна ты никогда не скучала!
Анна не ошиблась, подбирая слова, чтобы поднять ей настроение – недаром они дружили уже больше двадцати лет.
- Ладно, ты права: может, еще и улыбнется капризная Фортуна. Не будем предаваться унынию, давай лучше кофе пить. Кофе у меня знатный – из заморских Испанских земель привезен, - явно воспрянув духом, предложила хозяйка дома.
Потом они пили кофе с тающими во рту, ванильными булочками, болтали о новых веяниях моды, о причудах своих детей и прочих пустяках. Наталья, как будто, освободилась от кокона депрессии и беззаботно смеялась, особенно упиваясь рассказами о новых успехах своего младшенького. Одним словом, Анна Гавриловна покинула гостеприимный дом уже в сумерках, добавив к своему счастью еще и чувство честно выполненного дружеского долга.
Казалось, жизнь благосклонна. Казалось, впереди ждет только радость и солнечный свет. Казалось…
Сожалея о прошлом…
Высокую резную дверь красного дерева распахнул щеголеватого вида дворецкий.
- Ваша Светлость, их Светлость молодой князь Иван Степанович пожаловать изволили в гости!
Наталья Федоровна с радостной улыбкой поднялась с кресла, отложив на маленький, с круглой столешницей стол томик Шекспира.
В комнату уже входил, не дожидаясь особого приглашения, ее старший сын. Довольно высокий, сероглазый, с темнорусыми волосами, в парадном военном мундире.
«Какой же он у меня все-таки красавец! Немного неуклюж, как и его отец, но, все равно, хорош!» - с гордостью подумала Наталья Федоровна, а вслух воскликнула:
- Иванушка – Свет мой! Наконец-то, ты порадовал мать визитом, - обнимая и целуя сына, добавила, - неделю носа не казал. Должно быть, и не скучаешь обо мне?
- Ну, что Вы матушка, как можно. Служба, однако, дела…, - соврал Иван и наклонился поцеловать руку матери.
- Кстати, как дела на службе, что-нибудь прояснилось?
- В том-то и беда, что ничего! – разведя руками, усмехнулся. – До сих пор не могу разузнать, на какой я должности, в каком полку… . – Он вольготно расселся в кресле, треугольную шляпу, стряхнув пальцами какие-то пылинки, положил на столик. – Вы и сами, матушка, прекрасно знаете, какой нынче везде бардак. Видно при нынешнем правительстве правды, все одно, не сыскать.
- И что же, друг мой, к тебе одному такая несправедливость или других тоже обходят вниманием?
Наталья Федоровна присела напротив и участливо смотрела в глаза сына.
- Да уж есть такие, которые много обласканы нынешней властью, хотя не я один и обижен. Многих достойных людей на худую участь обрекают. Вот, взять хоть моего друга Якова. Он получил на днях печальное известие: приказано ему собираться в путь – сменять офицера караульной службы при арестантах в Соликамске. Посудите сами, ведь это та же ссылка. А за что? За какие, такие вины? Ни он сам, ни другие не ведают… .
Наталья Федоровна замерла, прижав к груди соединенные вместе ладони, отвела взгляд.
Иван продолжал:
- При таких делах не удивительно, что многие охладевают к службе, предаются разным увеселениям: вино, драки, дамы. Но разве можно их обвинить? Вот, к примеру, Коржов вчера устроил скандал в кабаке… .
- А что он – и вправду надежный друг? – неожиданно перебила сына Наталья Федоровна.
- Кто – Коржов? – удивился Иван, - да как-то… .
- Нет, ты, кажется, назвал его… Яков… да, как, ты говоришь, его фамилия?
- А, Бергер – да. Он мой давний приятель и друг. Почему вы спросили, матушка?
Наталья на мгновение смутилась, но, отбросив сомнения, почти спокойным голосом сказала. – Тебе ведь известно, Свет мой, что в Соликамске уже третий год обретается наш друг – граф Левенвольде. Вот, я и подумала, как не воспользоваться таким случаем, дабы поддержать безвинного страдальца. Не мог бы Яков, оказать маленькую услугу – передать записочку арестанту?
- Матушка…! – укор прозвучал в голосе сына, покрутил головой, - ну, зачем Вы…? А как же…? – он так и не сумел подобрать слов и сдался, - хорошо…, я передам Якову вашу просьбу. Он вряд ли откажет.
- Вот и славно, - улыбнулась Наталья, - я напишу прямо сейчас, чтобы потом не запамятовать, - и громко позвонила в колокольчик. Вошедшей горничной она приказала принести бумагу и чернила и продолжила разговор с сыном:
- Так, ты, кажется, рассказывал мне о… Рожкове?
- Каком Рожкове? – снова удивился Иван.
- Который чем-то не был доволен, или подрался… ? – рассеянно произнесла Наталья, обратив взгляд на округлившего глаза Ивана. В этот момент горничная пришла с бумагой и чернилами.
- Что еще прикажите, барыня?
- Ничего, ступай, - отозвалась Наталья Федоровна и с коротким вздохом взялась за перо. Чуть задумавшись, она обмакнула перо в чернильницу и, нежно разгладив листок, написала всего одну фразу по-немецки: «Милый друг, спешу передать Вам с этим человеком поклон и заверение в неизменной моей о Вас памяти. Наталья Лопухина». Посыпав свое послание из песочницы и стряхнув впитавший излишнюю влагу песок, Наталья аккуратно сложила листок и протянула его сыну, - вот, ты уж, Иванушка, не забудь, передай своему другу это письмо.
- Не беспокойтесь, матушка, передам. - Иван засунул листок в карман.
- Да, и, на словах, попроси его, пусть скажет, чтоб граф не унывал, а твердо надеялся на лучшие времена, - с ласковой улыбкой добавила Наталья.
- Хорошо, все, как просите, сделаю.
- Спасибо, сынок. Отобедаешь со мной? – облегченно вздохнув, спросила Лопухина.
- С удовольствием.
- Значит, распоряжусь, чтоб накрывали на две персоны. Это так приятно, когда за столом есть кто-то из близких. А с тех пор, как батюшка твой с сестрами и братьями отбыл в деревню, я все больше трапезничаю одна.
- Почему бы и вам, матушка, не съездить к ним в деревню, отдохнуть? Вас и батюшка звал.
- Может быть, я так и сделаю. Вот, только твое положение установится… Нынче ведь как нам тебя одного оставить. Пока я здесь, мне и самой за тебя спокойнее, и батюшке твоему все о нашей здесь жизни отпишу. С другой стороны, опять же в столице у меня подруги, от них я все новости узнаю: что при дворе делается. В деревне же в полном безвестии будем.
- Отчего в безвестии? О здешней жизни и я все, как есть, отписать могу. Я с товарищами много разговоров имею, и о гвардейских, и о дворцовых происшествиях.
- В этих беседах, Ваня, ты слушай больше, да меньше говори: особенно, об обидах своих. Не спокойно нынче.
Свадьба
Улучив момент, Наташа покинула компанию веселящихся на свадьбе ее подруги гостей и вышла в сад. В ярко освещенном сотнями свечей доме было немного душно, несмотря на хитроумно устроенную систему вентиляции. А в саду воздух был прохладным и свежим, теплое июньское небо было синим с редкими искорками звезд. Лопухина оказалась не единственная, кто захотел насладиться этим вечерним покоем. Справа у раскидистого клена хохотала о чем-то группка подвыпивших, молодых людей. Недалеко в темноте аллеи белело платье какой-то юной девы, гуляющей под руку со своим кавалером. Наташа, пристально вглядываясь, попыталась рассмотреть, не ее ли это Настя с молодым Николенькой Головиным. Тщетно. Усмехнувшись своему материнскому любопытству, Наталья Федоровна не спеша пошла по аллее, ведущей влево к пустовавшей пока беседке. Запах цветущих деревьев приятно щекотал ноздри, тихо шуршал синий шелк платья, вдалеке слышалась затейливая трель соловья. Это было одно из тех мгновений, когда бывает хорошо просто оттого, что отступают все прежние переживания, обиды, волнения и заботы. Хорошо то, что ты здесь и сейчас.
Наслаждение безмятежностью прервали чьи-то торопливые шаги сзади. Наташа оглянулась. К ней приблизился юный и довольно симпатичный кавалергард.
- Наталья Федоровна, объявили танцы, - сказал он срывающимся от волнения голосом, - не подарите ли мне первый танец? – И робко протянул ей руку.
«А давно ли у тебя, мой мальчик, молоко на губах обсохло», - не без удовольствия подумала Наталья, но вслух произнесла, улыбаясь обворожительно. – А известно ли Вам, молодой человек, что танец нужно заслужить? – Она наклонила голову влево, чуть приподняв правую бровь.
- Скажите как?!
- Принесите мне бокал шампанского.
- Одно мгновение, - радостно воскликнул юноша.
- Не торопитесь, - с нотками смеха продолжила Лопухина, - нести нужно не в руках, а на голове! Знаете, как на востоке кувшины носят? – Она подняла ладони над своей пышной прической, игриво взирая на нежданного ухажера. – И руками не держать! Сможете?
- Я попробую, - приуныв, произнес паренек.
- А мы проследим, чтоб не жульничал, - с ликованием подхватили, подошедшие во время их беседы, друзья застенчивого кавалергарда. И шумная троица убежала в дом.
Но едва Наташа повернулась, чтобы продолжить прогулку в прежнем направлении, как перед ней возникла фигура Нила Акинфова.
- Натальюшка, друг наш, на что-то вы нас оставили одних, без света ваших прекрасных глаз?
- Ах, оставьте, Нил Тимофеевич, вам всем и без моих прекрасных глаз было очень весело вести разговоры о невиданных корабельных орудиях, бьющих… на сколько, вы говорили, ярдов? – с наигранным возмущением ответила Лопухина.
- Помилуйте, сударыня, только и перемолвились парой словечек, и то все Пашка начал, - оправдываясь, пробасил Нил и развел руками.
- Хорошо, прощены, но только не приставайте ко мне больше с вашими упреками, - распахивая пушистые ресницы, отмахнулась Наталья и раскрыла веер. Ее синие глаза в белой ночи казались черными, и в этих черных омутах готов был сходу утонуть Нил Акинфов.
- Позвольте тогда, в знак прощения вашего, поцеловать вашу прелестную ручку, - и он наклонился, потянувшись за ее рукой, затянутой в голубую, шелковую перчатку.
Наташа грациозно отдернула руку. - Не много ли вы хотите, любезный Нил Тимофеевич? – Смеясь, хлопнула веером по его сложенным трубочкой губам. Она уже начала подумывать, как бы ей избавиться от надоевшего воздыхателя, как услышала позади себя громкий хохот и обернулась. Шагах в семи от нее стоял расстроенный кавалергард с опущенной головой. По его волосам, по аксельбанту, пенясь, стекало шампанское, у ног осколки разбитого бокала, а по сторонам довольно гогочущие сослуживцы. Всплеснув руками, искренне рассмеялась и Наталья. Видимо, ободренный ее смехом юноша поднял голову и сделал несколько шагов.
- Может, хоть в награду за мои мучения, вы все-таки подарите мне танец? Не умею я бокалы на голове носить.
- Нет, милый юноша, вот, когда научитесь, тогда и потанцуем, - но в благодарность за развлечение она легонько провела пальчиком по его гладкой щеке, и быстрыми шагами направилась к дому.
Едва войдя в залу, Наташа сразу окунулась в пьянящую атмосферу праздника, бала, танцев. Быстрее забилось сердце, и все в ней взметнулось и полетело в такт музыке вальса.
– Ах, какой праздник, какая пара! – воскликнула подошедшая женщина, пышная, цветущая, разрумянившаяся в танцах.
- Да, Марьюшка, чудесный вечер! – с легким вздохом ответила Наталья. Достала веер, обронив случайно платок. Поднеся близко к лицу роскошный аксессуар из страусиных перьев, искрящимися смехом глазами осматривала танцующих, выбирая партнера.
- Это Ваш платок, Натальюшка? – Галантно улыбаясь, высокий, чрезмерно сухощавый, но широкоплечий мужчина преклонных лет, протягивал ей шелковое воздушное облачко с вышитыми золотом и серебром вензелями «НЛ».
- Спасибо, Андрей Иваныч, - одарив мужчину благодарной улыбкой, Наталья тонкими пальчиками взяла платок. Он выверенным движением опытного придворного склонился в легком поклоне, как того требовал этикет, и удалился.
- Страшный человек, - прошептала изменившаяся в лице Марья Наумова, - дьявол в образе состарившегося ангела! Если не знать, чем он занимается, то и в голову не придет.
- Ему раскрывают душу в приватной беседе даже те, кто прекрасно осведомлен о его должности – вот, что удивительно…, - ответила Наталья. – Но, к счастью, мы его знаем только со светлой стороны. Так, к чему бояться?! Достаточно, просто помнить, кто он.
Лопухина веселым взглядом окинула вокруг.
Среди нескольких десятков кружащихся пар мелькало белое, воздушное платье невесты. Аня танцевала со своим мужем. Новоиспеченная графиня Бестужева была безупречна: прекрасная осанка дополнялась изящной легкостью, плавностью движений. Стороннему наблюдателю могло показаться, что она и вовсе не касалась в танце белого мрамора пола, а парила в воздухе на широком кринолине. Михайло Бестужев представлял собой невыгодный контраст супруги, его движения были неловкими, грубоватыми. Он не отводил мальчишески влюбленного взора от жены. И это в его-то пятьдесят пять!
«Счастья тебе, Аннушка!» - улыбнулась Наташа и перевела взгляд на стоящих в кружке и живо беседующих солидных государственных мужей. Был с ними и Степан Васильевич. Он не проявлял такого бурного возбуждения как, к примеру, активно жестикулирующий граф Воронцов, лишь иногда вставлял пару слов и смеялся вместе со всеми. В отдалении стоял в одиночестве хмурый Алексей Петрович Бестужев.
- Разрешите вас пригласить?
Статный вельможа в расшитом драгоценными камнями камзоле протягивал ей согнутую в локте руку. Это был граф Петр Шувалов. Наташа кивнула и положила свою ладонь поверх его. Они прошли в гущу танцующих и понеслись в вихре вальса. Потом была кадриль, потом мазурка… . Пары отплясывали доупаду, не жалея ни туфлей, ни ног, обменивались партнерами. После очередной рокировки Наташа неожиданно оказалась в объятиях собственного мужа.
- Может быть, моя прелестная супруга осчастливит танцем и меня? – сдержанно улыбаясь, Степан задал вопрос, по сути, риторический. Ведь они уже танцевали. Наташа, лучезарно улыбнувшись, склонила голову.
- С радостью, мой дражайший супруг!
Она смотрела с нежностью в его добрые, смеющиеся, карие глаза, и человек несведущий мог бы подумать, что они идеальная пара.
Объявили перерыв. Гости вернулись в столовую залу и начали занимать свои места. Наташа подошла к Бестужевой.
- Ты счастлива? Я так рада за тебя!
- Спасибо, милая. Мишенька так внимателен и нежен ко мне. Да, я счастлива! А ты не скучаешь ли у меня в гостях? – воскликнула Аня, обмахиваясь веером, лицо ее было розовым после танца, глаза блестели.
- Что ты, все просто чудесно. А поскучать и при желании не дадут, - Наташа прыснула, прикрывая лицо веером, и вкратце рассказала Ане анекдот, случившийся с наивным кавалергардом.
- Зачем же ты так осадила мальчика, Наташа, - смеясь, сказала Аня. – Он собой славный?
- Вполне!
- Так и потанцевала бы с ними, кто знает, может, завязался бы роман, – непонятно в шутку или всерьез произнесла Бестужева.
Лицо Лопухиной стало серьезным:
- Нет, ты ведь знаешь, я храню верность.
- Кому, Степану или…, - начала было Аня, но осеклась и раскаянно-извиняющимися глазами посмотрела на подругу. Но Наталья Федоровна не была склонна грустить в этот вечер.
- И одному, и другому, - рассмеявшись, ответила она.
Анна Гавриловна облегченно вздохнула.
- А если серьезно, Наташ, я все никак в толк не возьму, чем тебя Степан всегда не устраивал: недурен собой, душою, по всему видно, чист, и стоит тебе посмотреть на него поласковее, так и дышать в твою сторону боится.
- Честно? Я и сама не знаю ответа на этот вопрос. Ладно, пойду к нему. – Наташа, подхватив юбки, поспешила к своему месту за столом рядом с мужем.
- Вот и я! – весело сообщила она, усаживаясь на стул, пододвигаемый вовремя подскочившим лакеем.
- У тебя хорошее настроение?
- Ее Величество Императрица Всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси, Елизавета Петровна! – провозгласил, стоя на вытяжку у распахнутых высоких дверей, дворецкий.
- Уже нет, - нахмурив брови, тихо ответила Наташа, прикладывая к не касавшимся еды губам салфетку.
Все повскакивали и склонились перед вошедшей царицей. Поджав губы, присела в глубоком реверансе и Наталья Лопухина.
Елизавета величественно прошла по зале. Высока, немного полновата, но с великолепной статью. Непудренные, огненнорыжие волосы высоко взбиты в затейливую прическу, шлейф розового платья струится по мраморному полу.
- Прости, Михайла Петрович, за опоздание! Надеюсь, не прогонишь?! – с веселым задором воскликнула императрица.
- Безмерно, безмерно счастлив и польщен Вашим присутствием на нашем скромном празднестве, Ваше Величество! – приложив руку к сердцу, заверил Михаил Бестужев.
- Так, с женитьбой вас, Михаил да Анна! Мира и достатка вашему дому, а вам любви и согласия! … Примите в дар деревню под Москвой на двести душ! … За здоровье молодых! – Она высоко подняла поднесенный ей бокал с игристым вином и обернулась к гостям, призывая последовать своему примеру. Осушила бокал до дна и с маху разбила об пол. - На счастье! Что встали, как статуи? Веселиться всем! И зала вновь наполнилась оживленным гулом голосов, звоном бокалов и цоканьем вилок и ножей о фарфоровые тарелки.
Вдруг всеобщее внимание привлекла стайка мальчишек лет десяти-двенадцати, неожиданно влетевшая в залу. Было похоже, что среди них назревает драка. Жгучий, черноглазый брюнетик с воинственным пылом налетал на длинного, но щуплого парня, который, округлив глаза, отступал от него, прикрываясь руками.
- Отвечай за свои слова! – кричал брюнет.
- Какие слова? Отойди от меня, - озираясь по сторонам в надежде на помощь взрослых, вопил щуплый.
- Брось, Юсупов, кулаками правды не докажешь, - встал между ними крепкосложенный, кареглазый шатен, стараясь отодвинуть требующего сатисфакции брюнета на расстояние своих вытянутых рук.
- Но он лгун и трус, - горячился Юсупов, - мы более русские и более верны России, чем их род!
- Об этом достаточно говорят славные дела твоих предков, а твои кулаки тут ни к чему, - продолжал увещевать рассудительный шатен.
- Почему, дети до сих пор здесь? – обратилась к мужу Лопухина. – Распорядись, пожалуйста, пусть няньки везут их домой – им давно пора спать, а не баталии здесь устраивать.
Степан, и без того уже встающий из-за стола, направился к разгоряченной детворе, одновременно с еще несколькими родителями, спешащими предотвратить мордобитие.
- Абрам, вам пора домой. Где сестры? – спросил он, обращаясь к мальчику-шатену.
- Они в детской. Но, батюшка, ведь все остальные еще здесь.
- Их тоже сейчас отправят по домам, мы просто увлеклись праздником и забыли о вас, - с улыбкой возразил Степан Васильевич.
- Поразительно! До чего же сын может быть похож на отца: и внешностью и повадками! – воскликнула, остановившись рядом с ними, пожилая графиня Воронцова.
- Да, - неуверенно улыбнувшись, отозвался Лопухин-старший и пристально посмотрел в лицо сына. «А он, и правда, удивительным образом похож на меня», - думал Степан по пути в детскую залу и отдавая распоряжения нянькам.
С рождением Авраама у него были связаны одни из самых неприятных воспоминаний. Сын родился в 1732 году, но с лета 1731 года и до самого рождества Степан Васильевич был в Лондоне, и когда в начале августа Наталья родила, на сердце ее мужа с новой силой разболелась застарелая рана. Устав от бесконечных поздравлений и справлений о самочувствии супруги, он в один момент, в конце-концов, не сдержался.
- Для чего вы меня об этом спрашиваете? Спросите графа Левенвольде, это его дело, он знает об этом лучше меня. – Говорил он по-английски изумленной леди Рондо, известной в Петербурге врачевательнице женских недугов. А заметив ее крайнее смущение, с горькой усмешкой добавил, - что за беда! Всем известна связь моей жены с этим человеком, и сущая правда.
Пораженная англичанка слушала его и никак не могла найти, что сказать. Степан объяснил ей, придавая своему голосу как можно больше бодрости. – Петр Великий приказал мне жениться, можно ли было его ослушаться? Я тогда же знал, что невеста меня ненавидит, и, с своей стороны, ее не любил и не люблю, хотя все справедливо считают ее красавицей. Я не могу ее любить, не могу и ненавидеть… и не из чего мне беспокоиться. Пусть наслаждается любовью человека, которого сама любит, и по-прежнему ведет себя с тем благоприличием, которого только можно ждать в подобном случае.
Когда же через два месяца после родов, он все-таки посетил жену, то на ее вопрос, - отчего так долго не ехал посмотреть на сына? Он, плохо сдерживая вскипающее раздражение, ответил:
- Я признаю ребенка, Наталья! Я не возражаю, чтобы он носил мою фамилию! Так зачем же сейчас, когда мы только вдвоем, ты говоришь со мной так, как будто он мой?
В ответ жена его запальчиво вздернула подбородок и, промолвив, - как Вам будет угодно, сударь! - Стремительно вышла в другую комнату. Позже она велела заложить карету и, ничего не объясняя, уехала…, в сумерках, чтобы у мужа не возникал вопрос о том, куда направилась его супруга.
Но мальчик, вопреки всему, чем старше становился, тем больше поражал всех своим сходством со Степаном Васильевичем. «Могло ли случиться так, что Абрамушка родился раньше срока?» - Часто думал впоследствии Степан. С такими же мыслями он вернулся к жене и в тот вечер на свадьбе Анны Гавриловны и Михаила Петровича.
Наташа, не отрывая взгляда от тарелки, нервно перемешивала серебряной вилкой компоненты салата. Она все еще расстраивалась. Степан мягко накрыл ее руку своей ладонью.
- Пойдем в сад.
Наталья подняла наполненные слезами глаза.
- Пойдем.
Они вышли на крыльцо дома. Степан поднял глаза к синеющему своду.
- Наташ, посмотри, какое чудное сегодня небо, - вздохнув, произнес он и настороженно покосился на жену.
- Правда, что каждая кучка звезд особо называется и всегда в ней звезды друг к дружке одинаково расставлены? –Наталья разглядывала звездную россыпь.
- Это истинная правда, - с улыбкой ответил Степан, - группы звезд – созвездия сохраняют постоянные очертания, по которым их всегда можно узнать, а называются они именами героев греческих мифов или зверей, птиц. Вот взгляни, - он обнял ее за плечи и, прижавшись щекой к ее виску, вытянул руку, указывая на яркое и крупное созвездие, - видишь те яркие семь звезд? Это Большая Медведица.
- Медведица? А, по-моему, больше похожа на чарку старинную …
- Ручка чарки – это ее хвост, - полушепотом с оттенком секретности и загадочности пояснил Степан, - впереди и снизу в это созвездие входят еще несколько звезд, они обрисовывают голову и ноги Медведицы, но яркая именно эта часть из семи звезд. – Он посмотрел на супругу. Ее глаза глядели лукаво.
- Теперь я знаю, какая часть Большой Медведицы особенно яркая, - они тщетно попытались сдержать смех.
- И ты знаешь все-все созвездия? – Наташа спустилась по ступенькам и медленно двинулась вглубь сада.
- Нет, только самые заметные и важные, - ответил Лопухин, двинувшись за ней.
- Важные для кого? – Обернувшись к нему, но продолжая идти спиной вперед, спросила Наталья.
- Для мореплавателей.
- Они для вас вроде карты?
- В некотором роде: по ним можно определять стороны света, время года и дня…, то есть ночи.
- Научи меня.
- Охотно, выйдем на лужайку, - взяв за руку, он увлек ее к тому месту, где деревья далеко отстояли друг от друга и не закрывали кронами небо. – Видишь Большую Медведицу? А теперь поднимай глаза медленно кверху – видишь чарочку поменьше?
- Да.
- Это Малая Медведица. Крайняя звезда в ее хвосте, самая яркая – Полярная. Ее так назвали, потому что она указывает направление на Северный полюс.
- Так, значит, если смотреть на эту звезду, то за спиной будет Юг, - сосредоточенно глядя в небо, рассуждала Лопухина, покачивая поднятым указательным пальцем каждый раз, когда называла сторону света, - слева Запад, а справа Восток! – торжествующе подытожила она.
- Умница!
- Теперь мне можно отправляться в плаванье? – Наташа кокетливо улыбалась.
- Я бы взял тебя с собой в плаванье, - прошептал Степан и порывисто привлек к себе за талию. И она ответила на его порыв, прижавшись к нему всем телом, обвив его шею руками. Их губы слились в долгом, страстном поцелуе.
* * *
Тем временем в бальной зале счастливый Михайло Петрович подошел к брату.
- Что хмурной, Алешка?! – сказал он слегка заплетающимся языком. – Али не рад моему счастью?
- Как бы твое счастье всех нас не сгубило, - мрачно ответил Алексей Петрович, - нашел время жениться на Головкиной.
- Да брось, дело давнее, да и какое отношение Аннушка имеет к проступкам своего брата. А отец ее, между прочим, был верным слугой государя нашего Петра Алексеевича.
- Вот заслуги Гаврилы Иваныча, и в самом деле, в далеком прошлом, - раздражаясь, ответил вице-канцлер, - зато козни воронья Лестокова в самом, что ни на есть, настоящем. Вон кружат, выискивают, с какой бы стороны подобраться, чтоб голову мне отклевать. – Кивнул он в сторону лейб-медика, живо беседующего с князем Трубецким, его зятем Гессен-Гомбургским и французским послом д’Аллионом (не пригласить их, при всей их враждебности, Бестужев никак не мог – Лесток входил в ближайшее окружение императрицы). - А мой братец им на блюдечке: вот, пожалуйста, - сестра ссыльного обер-гофмаршала ныне наша ближайшая родственница.
- Прекрати, Алешка. Злой ты. Ее величество сама и то не вспоминает Ане ее родственников, свадьбу нашу почтила своим присутствием, вон веселится от души, – посмотрел Михаил Бестужев на увлеченно исполняющую менуэт Елизавету. – А ты праздник мне испортить хочешь, - с укоризной завершил он.
- Да иди, празднуй, я к тебе с разговорами не лез. – Махнул на него рукой младший брат, отворачиваясь. И Михаил, хмыкнув, отправился беседовать с более приятными гостями.
А, между тем, беспокойство Алексея Бестужева не было безосновательным. Его длинный нос имел способность чуять опасность за версту. И сейчас это чутье подсказывало, что противник затаился в засаде и ждет своего часа, как паук в паутине, только прикоснись ненароком к его сетям, и он тут как тут полон смертельного яда.
Разговор в противном лагере, тоже не был безмятежным, несмотря на кажущуюся со стороны вальяжность.
- Отчего медлит с возвращением маркиз Шетарди, его присутствие важно для будущего отношений наших стран, - обратился Лесток к д’Аллиону.
Французский посланник неприязненно скривился.
- Но ведь цель, по которой он отъехал во Францию, не достигнута. Враждебные нам министры и поныне у власти. А не вы ли, любезный Герман Иванович, обещали, что едва маркиз уедет, как Ее Величество согласится избавиться от них ради его возвращения.
- И она страстно желает его возвращения, но не все так просто. Кстати, со своей стороны, маркиз не сдержал своего обещания помочь Елизавете отправить старшего посланником в Саксонию. Всего то и требовалось, добиться ходатайства Дрездена о том, чтоб послом к ним был направлен именно этот человек, но вы и этого не могли сделать, – парировал хирург. – Ну, ни чего, - тут же продолжил он примирительно, - рано или поздно наше общее дело будет выполнено. Интересы Франции близки сердцу государыни и не будут забыты в России.
- Однако, в последнее время, все свидетельствует об обратном, - не унимался француз, - Россия заключила пренеприятнейший для Франции военный союз с Англией, не прекращаются переговоры с враждебной нам Пруссией…
При этих словах соотечественника Лесток внимательно посмотрел в его лицо: «уж не прознали ли французы, что Англии не добиться бы так легко того союза, если б его самого не прельстило в тот момент английское золото». Но, похоже, нет, д’Аллион не делал, ни выводов, ни многозначительных пауз, он просто перечислял обидные для его страны и мешавшие его собственной карьере факты.
- Это все их происки… Канальи, – прошипел Никита Юрьевич. – Но только мы до них доберемся… . – Генерал-прокурор Трубецкой покосился через плечо. Был он среднего роста, довольно широкий, но вся его фигура выглядела какой-то ссохшейся, на щеках пролегали глубокие морщины, кожа отдавала желтизной, на голенях через гольфы отчетливо проступали варикозные узлы.
- Мое правительство хотело бы знать точнее, когда это произойдет, и как вы планируете осуществить это, - не унимался д’Аллион.
- В этом положитесь на нас, - насмешливо поглядев в глаза посла, Лесток похлопал его по плечу, а, отвернувшись, добавил тихо, - найдется способ.
* * *
Наташа уткнулась лицом в плечо мужа и тихо засмеялась.
- Ты сумасшедший, - произнесла она, подняв на него светящиеся глаза, и принялась поправлять выбившиеся из прически локоны. Ничего не отвечая, Степан погладил ее по щеке, виску, прикоснулся губами к светлым волосам.
С ветвей старого дуба, чей мощный ствол, в два обхвата, поднимал свою крону высоко в небо, взлетела и спланировала совсем близко, тихо шурша крыльями, сова, и исчезла. Лопухины невольно проследили взглядом ее полет.
- Пошли танцевать, - неожиданно предложила Наташа и, не дожидаясь ответа, потянула Степана за руку. Он не противился. Почти бегом они вернулись к дому, не заметив по дороге удивленно радостных глаз дочери, которая на минуту даже перестала слушать Николеньку, наблюдая за родителями.
В бальной зале Наташа отыскала взглядом Елизавету и, гордо подняв голову, с требовательным ожиданием посмотрела на мужа. Он протянул ей руку, и они отдались волнам вальса. Когда закончился танец, у Степана зашел разговор с Алексеем Разумовским, а Наталья с первыми звуками музыки вновь улетела с тут же подоспевшим воздыхателем.
- Со дня на день в Або подпишут мирный договор со Швецией. По такому случаю у меня намечается маленькая мужская пирушка. Приходи – пропустим по паре стаканчиков венгерского. – Несмотря на то, что уже давно Алексей не пел в хоре, голос его был густым, бархатным.
- Да, славно мы задали шведам, теперь бы только переговорщики не сплоховали. Как думаешь, Алексей Григорьевич, не подведут?
- Должно статься, что не подведут. – Пожал богатырскими плечами Разумовский. – От них-то и требуется: только твердо стоять на своем, шведам-то крыть нечем… Кстати, ты сегодня еще не играл?
- Нет. Сам знаешь: к картам я равнодушен.
- Да, и мне они не интересны, однако ж по этикету положено, – засмеялся, топорща черные, как смола, усы могущественный фаворит, - так что, хочешь не хочешь, а к столу садись.
- И ты, по обыкновению, сделаешь вид, что не замечаешь, как другие мошенничают напропалую, ради выигрыша, – усмехнулся Степан.
- А, пусть берут. – Махнул рукой Разумовский. – Степа, веришь – мне и десятой доли того, что у меня сейчас есть, ни к чему! Чтоб я из-за карточных мошенников суетился, – все тем же жизнерадостным голосом добавил Алексей Григорьевич.
Степан, рассеянно обводя глазами помещение, нашел среди танцующих жену, и неумышленно взгляд его зацепился за нее, сопровождая движение. Заметив это, Разумовский спросил:
- У тебя с Натальей перемирие?
- А войны у нас с ней и не было. - Покачал головой Лопухин, поворачиваясь к собеседнику.
- Степа, - тихо сказал Разумовский, подшагивая ближе, - ты бы поговорил с Натальей – Ее Величество очень ею недовольна: не более часа назад говорила, что обязанности свои при дворе забыла. Я тебе как другу говорю, лучше ей смириться и ходить ко двору, как прежде, а не то Лиза лишит ее звания статс-дамы и больше к себе не допустит.
- Просто сказать, поговори. Поговорю, если она меня слушать станет. Если уж, что в эту прелестную головку влетело, то переубеждать ее – напрасное мучение: упрется точно бык, - с досадой, но без злости ответил Степан.
- Да, все они такие! – Раскатисто захохотал фаворит. - Пошли играть. – И, хлопнув Лопухина по плечу, направился туда, где за столами накрытыми зеленым сукном уже кипели страсти азарта. По дороге Алексей Григорьевич подцепил под руку и вице-канцлера Бестужева. – А ну-ка, живо за стол и глядеть веселее! На свадьбе брата нельзя быть таким кислым, Алешка. Перепил уже что ли? Или не допил еще?! Так, это беда поправимая … - громко смеясь, он потащил криво улыбающегося Алексея Петровича за собой.
Они подошли к столу, за которым играла императрица. Веселая, подвижная, заводная, она играла с воодушевлением, часто смеялась, и розовые губы приоткрывали нить белых жемчужин. Бирюзовые глаза ее искрились, рыжие волосы, выбившиеся из прически, от выступившей испарины закручивались в крутые локоны, обрамляя молочно белое, с нежным румянцем лицо. Но рядом с красавицей-императрицей свободных мест не было, и, обойдя вниманием компанию молодых людей, среди которых были и двое сыновей Лопухиных: Иван и Степан Степановичи, - Разумовский увлек Лопухина и Бестужева к другому, за которым сидели Лесток, Никита Юрьевич Трубецкой и Василий Долгорукий, недавно вернувшийся, по милости императрицы, из Соловков.
Разлили вино, раздали карты, но мысли об игре никому на ум не шли, разве что, кроме фельдмаршала Долгорукого.
- Что это, Алексей Петрович молчит? Расскажите нам, как идут Ваши дела, – скрипящим голосом попытался завязать разговор Трубецкой.
- Молчу, потому что не хочу никого расстраивать, - с язвительной улыбкой отозвался вице-канцлер.
- Настолько плохо? - с преувеличенным участием спросил Никита Юрьевич.
- Ну, это с чьей стороны посмотреть! – отозвался Бестужев, кидая на стол трех тузов и сгребая банк.
- Ну и везет же тебе, Лексей Петрович! – воскликнул Долгорукий.
- Хорошо, когда человеку везет, да он и не мошенник, – со сквозящей в голосе недоброжелательностью продолжил Трубецкой.
- А у нас мошенников нет, никто никого за руку не ловил, – пробасил Разумовский тасуя колоду. – Разве на ком шапка горит? – со смехом добавил он.
- Генерал-прокурору положено быть подозрительным, - елейным голосом включился в разговор Лесток.
- В этом тоже меру знать надобно! – Зажигался воинственным пылом подвыпивший Алексей Григорьевич. – А то, вот я сейчас из него самого все припрятанные карты повытряхиваю!
- Ох, и мастер же ты, Никита Юрьевич, влипать в неприятные истории! – Неожиданно захохотал Долгорукий. – Степа, помнишь, как ты его у Ваньки отнял? – обратился он к не участвующему в перепалке Лопухину. – А не то б, летать ему, аки соколу!
- Полно, Вася, дело прошлое, – отозвался Степан.
- Нет-нет, расскажи-ка, что то за история, – возразил Разумовский басом, в упор глядя на перекашивающееся лицо прокурора.
- Да, в бытность еще государя Петра II, как-то задумал Ваня выбросить нашего генерала из окошка… .
- Какой Ваня?
- Наш – Долгорукий, – ответил фельдмаршал, и на мгновение как будто тень прошла по его лицу – он вздохнул, но потом встряхнулся и продолжил. – Так вот, задумал он его выбросить из окошка собственного же его дома и почти уже было осуществил сие: тащил его, как щененка, за шкирку, но Степка остановил…, отнял … - хохотал Василий.
- Ай, да Степа! Ай, да Ванька! – подхватил Алексей Григорьевич, хлопая себя по колену. В зале все оглянулись на раздающийся от их стола дружный гогот, в котором слышалось и хихиканье Никиты Юрьевича.
- Вот видишь, Никита Юрьевич, всякая ситуация по-разному выглядит, ежели на нее с разных сторон поглядеть, - вежливо улыбаясь, многозначительно заметил Бестужев.
- Я это запомню, Алексей Петрович, - ощерив желтые зубы, ответил генерал-прокурор.
- Полно браниться, судари, давайте продолжим игру, - широко улыбаясь, остановил их разговор Лесток.
* * *
Коротки белые петербуржские ночи. Когда гости начали покидать гостеприимный дом Бестужевых, уже ярко светило алое утреннее солнце, заглядывая в неплотно зашторенные лиловым бархатом окна кареты Лопухиных, которая, мягко раскачиваясь на рессорах, запряженная четверкой белых лошадей, катила по булыжной мостовой. Их старшие дети разъехались в открытых экипажах. Наташа, положив голову на плечо Степана, спала. Протанцевав без устали всю ночь, сейчас она выглядела усталой и довольной. Степан долго, задумчиво смотрел на жену. Ему не было видно ее лица, только светлые, немного растрепавшиеся волосы, краешек щеки, длинные коричневые ресницы и кончик чуть курносого носа. Вздохнув, он погладил ее по волосам и, откинув голову на высокую спинку сиденья, закрыл глаза.
* * *
Проснувшись дома, Степан Васильевич понял, что уже далеко за полдень, а погода переменилась: за окнами шел дождь. Капли струйками стекали по стеклам. Он повернулся к Наталье. Она еще спала, закинув одну руку за голову, волосы разметались по подушке. Но, как будто почувствовав его взгляд, разомкнула веки.
- А сколько время? – Она сладко потянулась. – Дети дома?
- Хочешь, я велю принести что-нибудь поесть? – улыбаясь, спросил Степан. - А заодно и узнаем, все ли у нас дома?
- Поесть хочу, - сказала Наталья, усаживаясь и подтягивая к груди колени, обхватив их руками, - а, что у меня все дома, я и сама знаю, - добавила она смеясь.
- Ты в этом совершенно уверена? – спросил Степан, прищуриваясь.
- Ты собирался распорядиться о завтраке! – распахивая глаза и изображая возмущение, воскликнула Наташа и легонько толкнула его в плечо.
Он поднялся с кровати, накинул махровый халат и дернул шнурок колокольчика. Наташа исподтишка изучающее его разглядывала. Его тело все еще было подтянутым мускулистым. «В самом деле, почему?» - думала Наталья.
Вошла горничная.
- Принеси нам кофе и пирожное.
- И фрукты, – добавила Наталья.
- Сию минуту.
- Да, Агаша, а молодые господа дома?
- Степан Степанович и Анастасия Степановна пришли, а Иван Степанович не заходили.
- Ступай.
- Ваня, наверное, поехал к себе на квартиру, - полувопросительно сказала Наталья.
- Или с дружками по кабакам… . Меня беспокоит, что он в последнее время слишком уж сдружился с Бахусом, – ответил Степан Васильевич.
- Меня это тоже волнует, но что остается молодому человеку, когда все в жизни разлаживается в одночасье, уже два года не разберутся, к какому полку его приписать…. Ах, если бы нынче осталось прежнее правление, все было бы иначе, – с досадой качая головой, воскликнула Наталья Федоровна.
- Наташа, но все случилось так, как случилось, и нам нужно научиться жить в новых обстоятельствах, - осторожно возразил Степан и, заметив в глазах супруги влажный блеск, поспешил ее утешить. – Все будет хорошо, я похлопочу о Ване, найдем ему место не хуже прежнего. А что до нас с тобой: поедем в Москву, там тихо, спокойно, отдохнем от всей этой суеты…. А когда все забудется, уляжется, вновь приедем в Петербург, вернешься ко двору….
- Ко двору я не вернусь, - отрезала Наталья, отворачиваясь. – Если только какие перемены будут….
- Но нельзя же, жить только в ожидании перемен: они вряд ли будут, а если будут – хорошо, нет – тоже жизнь не прекращается. Не хочешь возвращаться ко двору, тем более: уедем отсюда, Натальюшка. К чему нам находиться здесь, среди этой грызни. Вчера за картами Трубецкой чуть в горло Бестужеву не вцепился. Пусть они здесь делят власть, нам это незачем. Москва старая, приветливая, нам там будет лучше.
- И что я буду делать в этой Москве? С тобой на рыбалку ходить? Ты поезжай, Степа. Я, может быть, позже тоже приеду, а пока здесь мне хоть пообщаться есть с кем, - ответила Наташа, глотая слезы и кусая губы.
Горничная принесла поднос с бисквитным пирожным, маленьким фарфоровым с позолотой кофейничком, кофейными чашечками с блюдцами и такой же вазой полной яблок, груш и винограда. Переступив порог хозяйской спальни, она застыла в нерешимости, удивленная такой резкой перемене в настроении господ. Степан взял у нее поднос и кивнул на дверь, за которой она неслышно скрылась. Обойдя вокруг широкой кровати, он поставил поднос на маленькую прикроватную тумбу, сам разлил густой ароматный напиток в чашки.
- Помнишь, мы с тобой говорили, что хорошо бы было прогуляться верхом по берегу Невы? Как закончится дождь, мы могли бы это сделать сегодня.
- Не знаю. Я не уверена, что хочу сегодня выходить, - сдвигая брови, сказала Наталья.
- Брось, Наташа. В сторону дурные мысли! Ты же любишь ездить верхом, развеешься, и все покажется в другом свете.
То ли бодрый тон мужа подействовал на Наталью, то ли начало проявляться тонизирующее действие кофе, но, помолчав, она, хоть и без особого восторга, все-таки согласилась на прогулку, которой, тем не менее, не суждено было состояться.
Когда супруги уже были одеты и готовы к выходу, явился курьер от Бестужевых.
- Нас приглашают на банкет в узком кругу в семь часов сего дня, - улыбнувшись, сказала Наталья Федоровна и протянула ему записку, написанную почерком подруги.
- Что ж, отказать было бы невежливо, - кивнул Степан, - но нам следует поторопиться: до назначенного времени осталось полтора часа.
Потратив час на переодевание и переделывание прически Натальи Федоровны на более подходящую к такому случаю, супруги выехали. Вместе с ними изъявил желание съездить в гости и их старший сын Иван, вернувшийся с гуляний. Ваня предпочел ехать верхом, тогда как родители сели в открытый экипаж: после дождя воздух был особенно свежим и душистым, и никому не захотелось лишать себя удовольствия насладиться им, воспользовавшись каретой.
- С чего это Ваня, так страстно захотел ехать с нами? – Степан Васильевич с интересом наблюдал за гарцующим впереди сыном.
- По-моему, он не равнодушен к Настасье, - тихим голосом, но с явным оживлением ответила Наталья Федоровна, - вчера чуть не весь вечер ее обхаживал.
- Если так, нелегко придется Ванюше: девица-то гордая, самолюбивая, и воздыхателей у нее, поди, довольно, – усмехнулся Лопухин-отец и с сочувствием посмотрел на сына.
- Что тут удивительного: барышня она видная, да наш сын тоже недурен, - с озорным задором возразила Наталья Федоровна, покачивая головой, и серьги в ее ушах сверкнули в лучах проглядывающего сквозь облака солнца. – Если бы у них все сладилось, вот было бы славно! Они бы были самой прелестной парой во всем Петербурге! – полушепотом возликовала Лопухина.
- И наша сердечная подруга стала бы нам сватьей! – тем же тоном продолжил Степан и рассмеялся, весело глядя на жену.
Наташа выпрямила спину и передернула плечами.
- Да, а я и не скрываю, что мне нравится эта возможность! Что в том плохого?
- Ничего плохого, не злись, - добродушно ответил Степан и взял ее за руку. Наталья было нахмурилась, но затем хихикнула и стала смотреть в сторону, чтоб не сдаваться сразу.
В доме Бестужевых их встречала только Анна Гавриловна.
- Мишеньке пришлось по делам срочно ехать в Москву, а я, чтобы не скучать в одиночестве, решила собрать друзей, - объяснила она опоздавшим-таки Лопухиным, целуя Наталью в щеку.
В малой гостиной дома Бестужевых уже было довольно людно. На маленьком, мягком диванчике, обитом розовой с золотом парчой, обнявшись сидели высокий, худощавый молодой человек в длинном напудренном парике и маленькая, полненькая, смешливая женщина. Напротив них разместились на софе красавица Анастасия: опершись на мягкий подлокотник, она, склонив голову на свой кулачок, со снисходительной улыбкой слушала щебетанье пухленькой хохотушки, а слева от нее откинулась на спинку молодая женщина с грубоватыми чертами лица и серьезным взглядом. Наконец, в одном из мягких кресел вольготно раскинулся еще один мужчина средних лет со щегольскими усами и озорным блеском в глазах.
Ваня, играя румянцем на щеках, схватил стоящий у стены стул с мягким сиденьем и примостился на его край рядом с Настасьей. Степан Васильевич, насмешливо посмотрев на сына, сел в одно из пустующих кресел, а Наталья Федоровна с легким вздохом изящно опустилась на софу рядом с задумчивой сероглазой падчерицей Анны Гавриловны. Завязалась светская беседа ни о чем: дамы охали, вздыхали, мужчины делали им комплементы – в особенности, хозяйке дома.
- Как ты себя чувствуешь в новой роли, Аннушка? – обратилась к ней Лопухина.
Анна Гавриловна со счастливым выражением подняла глаза и слегка развела руками, обратив ладони кверху.
- Чудесно! Правду сказать, я не вполне успела освоиться в новом доме, но, так как со мной сюда переехали и моя камеристка, и мой повар, и еще некоторые челядинцы, эта задача оказывается не такой уж сложной.
- Ах, я так рада за тебя, Аннушка! – прижимая к груди сложенные, как в молитве пухленькие ладошки, воскликнула маленькая гостья, и глаза ее наполнились слезами.
- Спасибо, Софьюшка, всегда приятно разделить радость с друзьями, – благодарно кивнула Бестужева.
- В наше время это такая редкая удача – найти счастье в любви, в семье, - воодушевленно щебетала Софья, и голос ее звучал колокольчиком, - нам с Карлом тоже повезло в этом. Правда, милый? – Обернулась она к сидевшему рядом мужчине и, не дождавшись его ответа, продолжила. - Нынче много браков заключаются без настоящих чувств, по расчету, а как потом жить с чужим человеком, представить себе нельзя… . А еще многие родители предпочитают находить партию своим детям, не спрашивая их желания…- Софья говорила очень быстро и эмоционально, вздыхая и подкатывая глаза. Вставить слово, не перебив, не представлялось возможным.
Иван отвлекся от ее болтовни и наклонился к Анастасии.
- Анастасия Павловна, не сочтете ли за дерзость, коли я позволю себе выразить Вам мое непременное восхищение Вашей красотой.
- Не сочту, так и быть, - ответила Настя с усмешкой, не оборачиваясь к своему воздыхателю, - однако это я от Вас, любезный Иван Степанович, уж в десятый раз слышу. Неужто, других слов не знаете и тем для разговоров не имеете?
- Отчего же, - смущаясь и краснея, возразил Иван, - вот, к примеру: не изволите ли нынче совершить прогулку с Вашим покорным слугой?
- Иван Степанович, Вы, право, как маленький, - ответила Настасья тем назидательным тоном, каким и впрямь наставляют детей. - Вы разве не заметили, что у нас в доме гости? Как же мне можно их оставить?
Иван, совсем смешавшись, начал было быстро и несвязно оправдываться перед несговорчивой красавицей, но она расхохоталась.
- Полно! Верно, Вам лучше сейчас помолчать.
Анна Гавриловна тоже перестала слушать Софью и озабоченно наблюдала за тем, как при ее словах: - … вот я бы своему ребенку никогда не стала бы никого навязывать…, вдруг его счастье в другом человеке …, - изменилась в лице Наталья и, глядя на нее, ее муж. Чувствуя нарастающее напряжение, Анна судорожно искала способ сменить тему разговора. Раньше это сделала Лопухина.
- Аня, а что – получается вызволить Мишу из ссылки?
- Алексей говорит, что пока еще не было возможности похлопотать об этом, необходимо выждать удобный момент, - грустно улыбнулась Анна, - но я продолжаю надеяться.
- Где там найти возможность, - заявил Иван, обретая почву под ногами, - когда при нынешних правителях ни одно дело не делается. Вот, что бывает, когда к власти приходят разные проходимцы. Захватить власть-то им-канальям удалось, а вот воспользоваться ею толком не умеют.
- Довольно, Ваня, - пресекла его мать, - такие слова опасны.
- Я полагаю, что в данном благородном обществе, я могу быть совершенно откровенным, - вскинул голову Иван.
- Так-то оно так, Иванушка, - мягко возразила Бестужева, - однако, если взять такие речи в привычку, то, может статься, и сам не заметишь, как наговоришь лишнего и там, где нельзя.
- Помилуйте, я – не дитя! И притом все, сказанное мной, – правда, а не оговор какой.
- В данном случае не имеет значения, правдивы твои слова или нет, ими ты можешь накликать на себя беду, - вмешался Степан Васильевич.
- Слушай, что говорит тебе отец, Ваня, - резко сказала Наталья Федоровна, - все здесь знают, что сказанное тобою правда: Ея Величество любят в Царское село ездить, там чувствуют себя вольготно, - с нескрываемым раздражением продолжала она, - а дел никаких не делают. Однако нам о том остается только молчать.
- Что ж получается, принцесса Анна пропала и нас погубила, - скорбно воскликнула Софья.
- Но еще не все потеряно, - снова вспрянул молодой Лопухин, - должны же быть перемены, на которые намекал маркиз Ботта перед отъездом.
- О каких переменах ты говоришь? – Заинтересовался князь Гагарин, погладив пальцем щегольский ус.
- Я думаю, он готовит в России переворот.
- Это твои домыслы, - прервал его отец, без энтузиазма включаясь в разговор, - не слушай его, Сережа. Де Ботта перед отъездом говорил только о том, что караул в Риге с принцессой дурно обращается, и он собирается похлопотать об облегчении ее участи.
- Но верно же, он имел в виду восстановление в законных правах Брауншвейгской фамилии, - не унимался Иван, мельком поглядывая на Ягужинскую.
- Даже если б он то и задумал, где де Ботте это сделать! – с сожалением возразила Наталья Федоровна.
- Истинно, бесполезная была бы затея, - Сергей Гагарин согласно кивнул.
- Так, что лучше бы Ботта в России беспокойств не делал, а старался бы только принцессу с сыном освободить и, чтобы отпустили их к деверю. – Заключил Степан Васильевич
- Дай то Бог, - вздохнула Бестужева.
- Но ведь Елизавета обещала отпустить маленького принца и его родителей. Отчего она этого не делает? – Глаза Софьи полнились влажным блеском.
- Да, затем, что занята только своими удовольствиями, а на других людей ей наплевать, - объяснила Лопухина, сделав неопределенный жест рукой, и нервно откинулась на спинку софы.
- Это на ее совести, Наташа, успокойся, - сказала Анна, пытаясь остудить пыл подруги.
- Да, Бог ей судья! – почти выкрикнула Наталья.
- А вот посмотрим, что вы скажете, когда выйдет так, как я говорю, - Иван никак не хотел отступать со своих позиций.
- Коли так сделается, то нам лучше, - согласился Карл Лилиенфельд тем тоном, которым обычно ставят точку в разговоре.
- Ох, Натальюшка, Ботта хоть и страшен, а иногда и увеселит! – с веселой улыбкой глядя на Лопухину, поддержала его Анна Гавриловна. – Давайте сменим тему.