Женька

               
       Две пары рабочих у меня работают на юг от лагеря, а две на север. За один – два дня до прилёта вертолёта все собираются в лагере. Необходимо подготовить отчёт о работе, составить платёжные ведомости, написать письма. Большую проблему составляют удержания из зарплаты – алименты. По рации сообщили, что трое моих рабочих злостные неплательщики, имеют большие задолженности. Пришлось вести неприятные разговоры. Но здесь скрывать особенно нечего. У меня есть указание штаба и, если я не произведу удержания из зарплаты,  в конце сезона эти долги «повесят» на меня. Альтернативы нет. Начинаются признания, сетования на этих бывших жён, и что вообще дети не их. Но это уже по другому адресу.
       У меня был случай в 1972 году  - работали мы в  Амурской области. Мой рабочий платил алименты за детей, которые родились во время его срочной службы на флоте. Он служил раньше меня - четыре года, мне уже почти повезло – служил три с половиной, переходный период на трёхлетний срок службы. По всем документам не его двое детей, а кто их кормить будет? Так и платил он пятьдесят процентов от заработка.
     Конечно, здесь в тайге эти деньги достаются нелегко. Мы, лесоустроители сами выбрали эту дорогу, а эти? Кто считал, сколько их по разным причинам без семьи, без приюта, во все времена виноватые. У каждого своя судьба? Всегда ли они сами выбирали эти судьбы?   Конечно, ангелочков среди них нет, в основном раннее судимые за разные проступки, начиная от алиментов и кончая убийством,   но  они ведь люди.  А здесь по  четыре-пять месяцев - кто выдержит, или кому деваться некуда, рубят визиры, ставят квартальные столбы, кормят комаров и мошку, экономят на  питании, ждут окончания сезона, чтобы наконец получить свои кровные – рассчитавшись кровавыми мозолями и ранами, выплатив полную дань таёжному гнусу - выбраться в населённый пункт, и, часто, в два-три дня спустить эти деньги  со случайными знакомыми, которые часто случайными не бывают. А после похмелья, день-два проболев,  живут на редкие  заработки до следующей более-менее  постоянной работы.
     Ищем варианты. Наиболее распространённый – записать часть работы в нарядах на другого рабочего, конечно, если он не алиментщик. Делаешь расчёты, кто кому из них и сколько отдаст после окончания работы. И жёны получат, и рабочие что-то заработают.
     День  прилёта вертолёта и сдачи отчёта всегда отдых. Конечно - баня, вечером по стакану водки и посиделки у костра. На следующий день все уходят в заход, который длиться пять-семь дней. Некоторые таксаторы практикуют заходы до пятнадцати дней, но я считаю, что такие длительные маршруты не эффективны. 
Задания  и продукты получены, топоры и секиры наточены, инструктаж проведён, росписи собраны – вперёд!      
     Я ухожу на день позже, т.к. необходимо довести камералку,  разработать маршрут, подобрать снимки. Иногда бывает, что на второй день, по разным причинам возвращаются рабочие. Поэтому день выдерживаешь и тоже – вперёд!
     Известный лесоустроитель Шабак Э.И. в начале прошлого века  писал: «На севере, где между таксаторским «заходом» и «выходом» обычно проходит промежуток времени в десять суток, при заготовке припасов надо сообразовываться с весом «теплыни» и с тем, чтобы тяжесть всего таксаторского багажа не превышала 3-х пудов. Полная походная нагрузка солдата, при которой он ещё не лишён возможности свободного движения, составляет два пуда, и надо согласиться с тем, что при неровности лесных троп и просек, этот груз для лесного рабочего должен быть предельным. Каждый рабочий на 10-ти  дневную работу запасается съестными припасами, запасной одеждой и посудой и его личная загрузка составляет в 1 ; пуда, значит при распределении таксаторского груза между рабочими, - на каждого из них можно сложить не более ; пуда. Таким образом, для размещения 3-х пудов потребуется партия из 6 рабочих, которая обыкновенно и составляет свиту северного таксатора. И так на десятидневную северную экскурсию, надо взять с собою, со строгим расчётом веса отдельных вещей:
таксаторскую палатку,
палатку для рабочих,
войлочную кошму,
оленью шкуру,
галоши,
смену белья,
фуфайку шерстяную,
киссу тюленью,
подушку,
одеяло,
2 простыни,
ватную тужурку или норвежскую куртку,
аптечку, папиросы, спички,
чайник с посудой и медный котелок».
      У нас всё легче и потому проще. По инструкции  таксатору для обеспечения техники безопасности положен один рабочий, который обычно плетётся за тобой и только задерживает. Я ходил с этой «техникой безопасности» первый полевой сезон, в дальнейшем только при необходимости производства каких – либо работ: промера визиров, не законченной прорубки, или в Киргизии – проводник.  Только и смотришь за ними, чтобы не бросили непогашенную самокрутку, или не подвернули ногу. На двоих уже палатку нужно брать, а одному у костра и плёнки достаточно, и не спрашиваешь ночью, когда догорит нодья: «Подкинем или подвинемся?» А один – два столба любой таксатор всегда поставит без всяких помощников. Так поступало большинство лесоустроителей.  Безопасность и производительность от этого только возрастала.
      Возвратился на пятый день. Ещё можно зачеркнуть несколько протаксированных квадратиков на схеме, но пока одной линией, вторая появится после того, как залитируешь все выдела и отложишь готовое таксационное описание в ящик для полевых материалов. К нему вернёшься уже в Москве.
      В лагере неприятность.  Досрочно вернулась из захода одна пара рабочих. Женька -  огромный рыжий мужик, будучи ещё в лагере, выковырял гвоздём занозу  и уже на третий день из-за воспаления большого пальца не мог работать.  Я эту пару проверял в прошлый заход - работают хорошо, поэтому не ожидал, что они сорвались.
      Да, этот на половину белый, толщиной сантиметров семь отросток, мало походил на палец. При такой высокой влажности и температуре среди тюменских болот – это закономерно. Вечером по рации сообщаю в штаб о происшедшем. Прошу прислать санрейс, хотя не верю в такую благость. В штабе мне, конечно, обещают - с первой оказией. Но и так ясно. Несколько дней назад вертолёт прилетал, и сейчас уже наверняка в Нижневартовске, а спецрейс съест огромные деньги, да и наверняка в конце месяца у пилотов уже выработана санитарная  норма. Поэтому надежд практически нет.
      На следующий день вернулись другие три пары. Два- три дня отдыха и снова в лес, хотя мы и так всё время в нём. Пока стоит погода без дождей необходимо сделать максимальный объём прорубки. Но что делать с больным?  У него всё хуже. Палец побелел и надулся ещё больше, красной кожи почти нет, она похожа на пергамент, кажется, что вся просвечивается. Удивительно, как ещё не лопнула. Боль постоянная, он всё время стонет. Когда уже невмоготу уходит вниз к реке и там кричит.
       Через день три пары  рабочих должны уйти в маршрут. Мне тоже нужно идти по их прорубленным визирам, проводить промер, таксацию и задавать новые визиры. Что же делать?
Утром зову Женьку. Смотреть на него -  себе дороже. Густая рыжая щетина уже не скрывает серости  лица с постоянной гримасой боли, правой рукой поддерживает левую выше плеча, видимо, так несколько легче.
     - Викторыч, может быть ……. отрубим палец, уже нет мочи терпеть?
     - Да, а кто тебе потом за инвалидность платить будет, я?   
     - Но ведь если пойдёт по руке, тогда ……!
     - ……….., ты что маленький, гвоздём ковырять его? Вон йод у Феди стоит, целая бутылка, у вас у каждого в рюкзаке по флакону, что не хватило ума залить? Ну, пописал бы на крайний случай.
     - Ууу …..  бооольно!
    Понимаю, что диалог бесполезный. В техникуме, когда мы работали на лесосеке, мне пришлось однажды перебинтовывать рубленую рану товарищу, потому что все боялись подойти к нему, и на службе в учебном отряде учились накладывать повязки и останавливать кровь. В основном все перевязки – мелочи. Здесь другая ситуация. А вдруг будет ещё хуже? Я уже давно понял, что нужно делать, но психологически не готов. А теперь надо хотя бы  немного разозлиться.
    - Женька, терпеть будешь?
    - Викторыч, хоть руби, хоть режь,  … с ним!
    - Да нет, я палец отрезать не буду. Но попробую его разрезать. Что будет, не знаю, но хуже уже некуда. Ты как?
    - Давай! Викторыч, может расписку написать?
    - Если будет хуже, никакая расписка мне не поможет, но дальше тайги всё равно не сошлют.
   Среди нас, когда заходит разговор об операциях, бытует мнение, что скальпели тупые. Не представляю, как резать тупым. Не знаю до сих пор, хотя одну операцию, причём сложную перенёс. Но порезы лезвием бритвы заживают очень плохо. Поэтому выбираю промежуточный вариант.
    Выхожу  из палатки. Рабочие, уже зная, что ждёт Женьку, сидят за обеденным столом на двух больших лавках и успокаивают его. Подходя, слышу различные истории из их богатых событиями жизней. Они не придают мне сил, скорее последние уходят.  Да, это уже не просто разговоры о чужих случаях. Ноги подкашиваются. Кому из нас легче, или тяжелее?
    - Женька садись сюда,  тебя привяжут к этому дереву, а  к другому рядом твою руку. Наверное, будет больно, ты будешь дёргаться. Орать можешь сколько хочешь.
Даже на этом, заросшем, мятом лице виден испуг. А как выгляжу я? Судя по взглядам рабочих – не очень. Ну, всё! Решено!
      Пока его привязывают, иду в палатку, наливаю стакан водки. Это НЗ. Все знают, что у меня есть. Но палатка начальника – запретная территория. Чего и сколько никто не знает. За все мои полевые сезоны не было случая, чтобы у меня что-либо украли, хотя всякие люди были. «Бытиё диктует сознание» - философы! Стакан водки у меня в руке вызвал довольно оживлённую реакцию у окружения в виде однозначных восклицаний и крутого облака махорочного дыма враз засветившихся самокруток. Восемь пар глаз откровенно говорили о желании заменить распятого между двух берёз сотоварища.
     Прокаливаю на двух таблетках сухого спирта кончик своего охотничьего ножа. Он сделан из хорошей стали, но не тонкий, достаточно тяжёлый, не редко заменяет мне и топор. Протираю его и руки йодом. Трясутся, но не очень заметно. Сажусь рядом с Женькой на скамью. Рабочий поит его из стакана водкой. Такое блаженство на этом лице, даже глаза закрыты. А может быть и нет этого проклятого пальца! Я ему за такую шутку сам всю бутылку залью в горло. Но нет, вот этот как берёзовый сук белый обрубок и почти скрытый опухолью жёлто-коричневый ноготь. А может быть мне тоже выпить?
     Смазываю обрубок йодом. Делаю небольшой разрез на пальце. Женька молчит. Даже крови нет. Режу глубже. Проступает какая-то светлая жидкость, появляется кровь. Понимаю, что нарыв внутри, но сил нет, скорее - смелости. А он, гад, молчит, блаженствуя от водки! Заглубляю нож и провожу сантиметра три по пальцу.
     - Аааа ……!!!
    Текут слёзы боли, крик придавил даже рабочих. Наверное,  уже никто не хочет выпить. Из глубокой раны течёт серо-красная муть.
     «Николай, иди сюда»,- зову рабочего Попова, повидавшего в своей жизни многое:  «Жми на палец, пока не пойдёт чистая кровь».
      Отворачиваюсь. У меня нет сил смотреть на это, и страшно, и противно.  Да ещё этот дёргающийся на привязи и орущий матом  Женька.
     - Викторыч, все. Ничего не течёт. А мне дашь соточку?
Поворачиваюсь. Измятый, красно-белый, распластанный палец значительно уменьшился в размере, появились складки кожи. И Женька уже не орёт, а просто стонет. Ну, сейчас я ему дам прикурить. Заливаю рану йодом. Но почти никакой реакции. Даже мат стихает. Видимо, действительно полегчало.
       Вечером по традиции, перед очередным заходом, собираемся у костра, пьём крепко заваренный чай, кто-то чифирит, но в меру, говорим «за жизнь» и рассказываем различные истории.
      От пережитого за день и крепкого чая не могу уснуть. Под утро выхожу из своей палатки и подхожу к рабочим  – это две большие 10- местные палатки, поставленные также как и моя на срубы, на которых положены настилы из жердей, засланные хвойными ветками. Моя палатка без настила, в ней сделан стол и топчан, из ящиков сооружено некоторое подобие шкафа. Везде спокойное сопенье, даже чифир не влияет. Приоткрываю одну из них. Женька даже не сопит, но вроде жив, просто крепко спит. Перевязанная рука спрятана в спальник. Значит всё более-менее.
       Тихо разбудил Федю - таборщика. Пусть начинает готовить. Он из Москвы. Была нормальная семья, но однажды он обнаружил у жены сберкнижку, на которую она постоянно, тайно от него откладывала часть денег, обиделся, и вот уже четыре года бродяжничает. Довольно полный мужик и рубить просеки напарника не нашёл – физически слаб, поэтому у нас таборщиком. Меню простейшее, но важно, что в лагере есть человек и, ведётся учёт продуктов. Позавтракав, три пары уйдут. Если всё будет нормально с Женькой, я ухожу завтра.   Ложусь, и проваливаюсь в небытиё.
      Проснулся часов в десять. Федя  загорает  лёжа на специально сделанном для этих целей топчане, застелив его спальным мешком. Вот вернётся в Москву, будет удивлять знакомых болотным тюменским загаром.
      - Федя, тебя что, комары не кусают?
      - Я знаю секретное слово,  и они облетают меня стороной.
      Этот секрет выяснился позже. Федя почти весь демитилфтолат из второй канистры, которая хранилась на лабазе, использовал на свои солнечные процедуры, и только моё заступничество спасло его от заслуженной кары рабочих, которым пришлось экономить на этом средстве индивидуальной защиты от гнуса и комаров.
      - Фёдор, как Женька, ещё спит?
      - Нет, они тоже ушли в заход, я им продукты выдал, они сказали, что будут заканчивать тот маршрут.
      - А палец?
      - Перевязали. Там уже всё затягивается. Славка (его напарник) сказал, что палец цел, нечего прохлаждаться, и так им в этом месяце меньше всех закроют.
- …. !!!.