Глава 3 Faciant meliora potentes.
Не верите? Спросите любого моего знакомого. Первого, кого встретите, спросите. Не выискивайте там друзей, приятелей да пристрастных ко мне. Первого встречного и спросите. Спросите, дерзнёт ли оспаривать общеизвестную смелость мою? Дерзнёт ли?.. Хотел бы я увидеть враля того несчастного.… Да и к чему спрашивать кого-то? К чему людей почтенных беспокоить? От дел ненужных отрывать….. Я и сам исключительно смело могу уверить в исключительной своей смелости. Да, судари мои, я смел! Смел той настоящей смелостью, что, веселя сердца, заставляет их замирать в страхе перед самой собой. Вот как я смел! Безудержно я смел! Не выискалось ещё преграды для смелости моей. Не выискалось да и не выищется! Дерзко я смел и придерзко! Смел, но не настолько же, чтобы осмелиться назвать умным, решившегося скорбеть по телу моему, дышащему силой и молодецким задором. Телу, что из эталона мощи и первобытной радости бытия завтра уже превратится в окровавленные ошмётки поруганной плоти.
Мужчины нашего клана имеют привычку жить долго. Оказаться же попирателем устоев и сложившихся веками традиций мне, несмотря на всю мою всем известную смелость, было страшно. Нет, я вовсе не консерватор, но нельзя же, ниспровергать всё без разбору только лишь ради эфемерной приязни к чему-то новому. Долгая жизнь имеет, конечно же, известные недостатки, но, поскольку в силу моей молодости, лично мне эти недостатки известны не были, я твёрдо вознамеривался исследовать их на собственном опыте. Короче, я твёрдо решил сберечь традиции клана. Оставалось решить, как именно их сберечь. В отличие от решимости с решением была небольшая загвоздка.
Самозабвенные поиски озарения, погрузив меня в глубокий поиск, погрузили и в глубокий сон. Проснувшись, я обнаружил, что свинцовый полумрак в крохотном окошке сменился темнотой ночи, в которой, похоже, и заблудилось спешащее ко мне озарение.
Что ж, раз оно осмелилось не найти Улиссандра, приходилось прилагать некоторые усилия и ему самому. Выбивая зубами зябкую дробь, я намотал цепи кандалов на кисти рук и в резком рывке на выдохе порвал их.
Тонкий звон лопающихся железных колечек совпал с пронзительным скрипом открываемой двери. Я замер, но стражник, втолкнув кого-то в мою камеру, тут же, загремел запорами. «Так-то вы сторожите покой смертника?» – возмущённо помыслил я, разглядывая собрата по счастью познакомиться со мной.
Дорские власти не желали тратиться на освещение покоев осуждённых и, непрошеный гость, прибывавший в совершенной темноте, выставив руки вперёд, неуверенно двинулся ровнёхонько в моём направлении. Для моих зелёненьких с дымкой глаз ночи не существовало, и то, что они сейчас зрели, поистине было достойно их острого зрения. Узник был невысок и почти раздет. Звериная шкура, опоясывающая бёдра, да мягкие мокасины – вот и весь наряд. Чрезмерно длинные руки свободно достали бы до колен. Сплющенный, горбатый нос незнакомца утопал в выпяченных скулах, покрытых шелковистой бурой шерстью. Та же, только уже зеленоватого оттенка шерсть обрамляла его круглые чуть на выкате глазки, а крохотные ушки пропадали в зарослях роскошных, совершенно седых бакенбард. Седина покрывала и коротко остриженную голову. Вообще, ярко бурая шерсть, эффектно контрастируя с сединой и изумрудными пропалинами, придавала его несколько карикатурному облику известную элегантность. Мягкая слегка вьющаяся шерсть покрывала и всё тело, так что в отличие от меня насморк ему не грозил.
В тот самый момент, что я порадовался за состояние здоровья моего посетителя, его узловатые пальцы коснулись моей головы. Он как-то обреченно ойкнул и упал.
Досчитать до ста, для меня - не проблема. Этого вполне хватило, чтобы новый узник вышел из каталепсии и осторожно приподнял голову. Тут я услышал его мягкий, чуть фыркающий говор.
- Нам что-то показалось?..- он мурлыкал столь неуверенно, что я почёл за лучшее уточнить,
- Вам, так кажется?
На этот раз я не успел досчитать и до тридцати…
- Мы здесь не один?
Похоже, он готов был вновь засунуть голову глубоко в плечи. Пришлось отвечать, как можно мягче,
- Один из нас - не то, что бы вы.
Незнакомец плавно поднялся на четвереньки, уподобившись огромной кошке, не евшей пару месяцев,
- День добрый, добрый человек!
- Вы не могли бы присесть вот сюда, на это каменное ложе, чтобы я мог достойно ответить?
Он послушно уселся рядом.
- Вынужден огорчить, - продолжил я менторским тоном, - если бы даже сейчас и был день, то уж отнюдь не добрый. Как для меня, пережившего скорый и неправый суд, так и для вас, оказавшегося здесь. Что же до доброго человека, то тут я с вами всецело согласен, хотя уже упомянутый суд приговорил меня к казни, как бандитоса, отрезающего головы младенцам, насилующего юных девиц и похищающего зазевавшихся коз.
Я не смог удержаться от этой тирады, хотя и предчувствовал, что собеседник по установившемуся обычаю брякнется в обморок. К несказанному удивлению он не только остался сидеть, но ещё и издал какое-то, как мне показалось, не совсем почтительное фырканье. Я даже обиделся,
- Если сии непривлекательные звуки – смех, то позвольте полюбопытствовать, что потешного вы нашли в сказанном?
Мягкий на ощупь собеседник ещё пару раз фыркнул и, утерев выкатившуюся слезу, ответил:
- Мы смеялься, когда говорят смешно. Вы говорите смешно – мы смеялься. Вы не очень обижен? Мы немьножко смешливый…
- Понятно, - солгал я, - а вам что смешно, когда убивают детей? Или вы сами попали сюда за подобные шутки?
В очередном фырканье улавливались нотки оскорблённости
- Мы детей никогда не убиваль. И вообще мы никого не убиваль. Даже курочек, - он аппетитно сглотнул, - хотя мы любим их кушать. Но не убиваль. Мы добрый. Мы мирный. Мы смешливый. А вы говориль хорошая шутка.
- Да? Значит это шутка принадлежит Великому Дору…
- Дор не добрый.
Глаза его наполнились влагой, и вот уже крупные слёзы одна за другой заскользили по рыжему меху. Помолчав, я спросил:
- За что же вас сюда?
- Мы мелький воришка, - проговорил он с нескрываемой гордостью.
- И что прибыльно?
- Не то чтобы.… Но интересно.
- И надолго вас упекли?
- Неть! – он фыркнул, - до завьтра.
- Так скоро выпустят?
- Что вы? – в фырканье послышалось явное возмущение, - нас - завьтра четьвертують.
- Точно что нас, - грустно кивнул я и, лишь потом удивился, - неужели и за мелкое воровство, тут такая суровая кара?
- Мы не успель уворовать, - печальный вздох утонул в скорбном фырканье, - нас казнят, за то, что мы софист.
Я поразился, восхитился, умилился и оживился одновременно.
- Мой прадед тоже софист!
- Да? – в привычном уже фырканье слышалось неприкрытое сомнение.
- Конечно, - сердито и, как мне хотелось верить, грозно вымолвил я, - это известно всем…. ну, в Горной Галле…
Слишком много чести обращать внимание на презрение, сквозившее в уже порядочно надоевших мне звуках.
- Поди жь ты, Горьная Галла. Там и всего-то один софист, да и тот Тюрьрен…
- А что вы имеете против Тюррена? – кажется правосудие Дориата, далеко не всегда ошибалось. Впрочем, я сомневался, что паскудно фыркающее существо благополучно сохранит свои тощие члены до завтрашнего разъединения. – Он кстати, и есть мой прадед…
Позабыв, что существо это не способно видеть в темноте, я вызывающе сверлил его взором.
- О! – как и следовало ожидать, он не узрел моего гневного взгляда, и фырканья не убавилось, - Это большая честь для Тюрьрена иметь такой забавный правнук, что так забавно шутиль. Правда, в молодости Тюрьрен тоже шутиль забавно. А мы, - он печально почесал бакенбарду, - мы никогда не умель шутить. Мы только смеялься, смеялься, а шутиль – неть. Где нам?
Горестная сия тирада не была воспринята мной с должным сочувствием. Зато слова о молодом Тюррене?.. Сказать, что я был ошарашен, значило не более чем хранить о факте этом гробовое молчание.
- Вы-ы-ы, - привывал я от почтения, - вы-ы знали прадеда в молодости?!
Удивление было более чем понятным. Сам прадед порою ворчал, что до Мафусаиловых годов ему не дотянуть, а ведь он ещё настоль молод, что едва-едва перевалил за половину жизненного срока библейского старца. Я подозревал, правда, что прадед, по обыкновению своему слегка привирает, прибавляя себе лет этак пятьдесят, но всё же…. Всё же я никогда не встречал его ровесников. Тюррен был в моих глазах, да и в глазах всех горных и, пожалуй, нагорных кланов - уникумом, совершенно неповторимым раритетом былых эпох. И вот здесь в грязной холодной камере, богами забытого Дориата, я встречаю его ровесника…. Соратника, быть может…. И кто он? Мелкий воришка, смешливый любитель курочек, трусишка, плачущий и падающий в обморок от громкого слова?.. Поистине это было оскорблением благородных седин прадеда.
А «оскорбление» уже вещало,
- Зналь ли мы прадеда? Зналь ли мы, сорванца, которого часто тягаль за уши? Хм… Мы зналь прадеда. Больше того: мы возлагаль на строптивца некоторые наши смелые надежды.
Предстоящая мне казнь была малой каплей рядом с океаном, разверзшимся в этих словах. Я резко вскочил и схватил лживого самозванца за пушистый загривок. Точнее попытался схватить. Попытался, но рука моя безвольно упала, а сердце плачуще выдохнуло:
- Ух, ты! Вы…. Вы - Тот самый Котан?
- Ть-с -с, здесь, мы зовём нас Бастет. А Дор Картагенский – Бастет Дьвуличный…
Я не слишком-то верил в существование могучей рогоносицы девы Уры, подпирающей небесный свод. Весь клан богов, помогающий галлам воевать и охотиться, тоже внушал мне известные сомнения. Но легче было поверить во всех их вместе взятых, чем в того, кто сейчас лукаво вытаращился на меня. Это была легенда, и легенда эта тихонечко пофыркивала, нагло растянувшись на моём каменном ложе. Мне хотелось плясать. Мне хотелось беззаботно кружиться под звон обрывков цепей. Мне хотелось вспорхнуть…. Были, как выяснилось, желания и у легенды, - Мы голодны.… Нет ли здесь хотя бы маленькой курочки?
Я и раньше не намеревался подставлять своё, неплохо служащее мне тело под клещи палача. Теперь же на мои, пусть и не самые слабые плечи, свалилась ноша немалой ответственности. Ответственность эта обиженно мурлыкала на моей постели, а я озабоченно сновал по камере. Лязгающие при каждом шаге цепи сбивали меня с размышлений, которым не способствовали и ехидные реплики, доносящиеся с гранитного ложа,
- Вы думать, как раздобыть курочек?
- Мы думаем, - я, кажется, уже перенимал его дурацкие привычки, - о куда менее важных вещах. Всего-то о том, как уберечь вашу драгоценную персону от деления на количественно большие, но куда менее драгоценные, составляющие.
Бедный мой прадед! Как же тяжко ему было сносить это многозначительное фырканье? Ну, да пусть себе, лишь бы не мешал. О, об этом приходилось только мечтать! Вреднейшее создание!.. Я с умилением вспоминал о том, безвозвратно ушедшем и сказочно счастливом времени, когда провидение не удостоило нас знакомства…
Ну, ладно, заливался бы своим пофыркиванием молча…. Так нет же! Им нравилось пофыркивание это и без того сугубопротивнючее ещё и комментировать.
- Вы нас смешить, а мы опять смеялься.
- Искренне рад за вас.
- Вы думаете бежать из камеры?
Похоже, он задался целью доконать меня, не дожидаясь казни…
- С камерой проблем нет. Вся трудность в том, как вырваться из окружённой пропастью башни.
- Воть как? – он нежно замурлыкал. -И что же вы, придумаль?
- Ничего! – рявкнул я.
Нет, эта бестия и не подумала грохнуться в обморок. Она, как я и опасался, зашлась фырканьем.
- О, Боги!.. - в неподдельном отчаянье я устремил взгляд к небесам…. к небесам, скрытым от моего горестного взора деревянными перекрытиями потолка. Четыре, похоже, дубовые балки служили опорой для очень широких досок. Это было то самое озарение, которое я искал под ногами, не устремляясь мыслью в выси. Выси, правда, располагались действительно высоко. Даже если встать на каменную лежанку, до потолка всё одно не допрыгнуть.
- Мы будем летать? – откуда-то с грешной земли, донёсся архимерзкий голосок, лицемерно изображающий сочувствие.
- Совершенно верно. На крыльях мысли.
Он чуть не поперхнулся, сражённый, должно быть, красотой формулировки.
- О, вы оказывается умнее, чем мы ожидаль по вашему виду.
- Можно подумать, будто вы здесь что-то видите?
-Можно подумать…
Выкрикнув нечто чрезвычайно грозное, прямо в лицо ему, прямо в физиономию фыркающую, я буквально сразил его наповал, - размечтался я, произнося между тем,
- Не будет ли любезен, почтенный, Тот самый Котан, оказать мне посильную помощь?
- О, мы очень любезны. Мы будем вам любезны, - заверил великий софист, не делая попыток встать с ложа.
- Тогда, если вас не затруднит?..
Я надеялся, использовать его в единственном качестве, на которое он мог только сгодиться, - в качестве стремянки. Хотя, если уж быть до конца честным, более чем сомневался и в этих его способностях. Впрочем, в сердцах я это говорю. Уверен я, конечно, в других его многочисленных способностях и талантах. Но нужна была стремянка.
Он оказался на удивление моё вынослив. Я, уже покачиваясь, стоял на его плечах когда услышал, слегка сдавленное:
- Это тренировочный полёть?
Подавив искушение бросить всю затею, дабы насладиться поутру его казнью, я, как можно мягче подпрыгнул и вцепился краешками пальцев в щель между балкой и досками. Теперь весь вопрос заключался лишь в силе и сноровке. Слегка подтянувшись, я всунул правую руку как можно дальше в щель и, повиснув только на ней, развязал левой свой широкий кожаный пояс. «Лишь бы он молчал!» – молил я, весь божественный пантеон, аккуратно просовывая конец пояса в проём перекрытия. Есть! Петля захлестнула балку. Поменяв затёкшую руку, я совершил ту же операцию с другим концом ремня. Готово. Теперь прямо под потолком покачивалась кожаная люлька. Забравшись в нее, я с удовольствием узнал, что снизу имею очевидное сходство с мушкой. Что ж? Я уже и раньше додумался, что ветхий кошак лишь паясничал, притворяясь не видящим в темноте. Ну да, пускай забавляется…. Хорошо смеётся…
Опасаясь, что пояс не выдержит нагрузки, я охватил балку коленями и принялся плавно давить одну из сосновых досок. Ремень поскрипывал, но вот уже доска вместе с гвоздями, соединяющими её с дубовым брусом, стала медленно приподниматься. Ещё чуть-чуть.… Ну…. Ворох спрессованной пыли, задев меня, обрушился на глазеющего Котана. Я смеялся до слёз, наблюдая, как он плюётся и обиженно фыркает.
Дело сделано! В потолке зиял широкий проём. Отвязав один конец пояса, так что он превратился в длинную свисающую с потолка верёвку, я спрыгнул вниз. Затем, стянув с себя безрукавку и действуя ей словно тряпкой, расшвырял пыль по углам и зазорам каменных плит. Пора! Я обернулся к Великому Котану, а он, неожиданно показав язык и помянув моих предков, ловко подпрыгнул, цепляясь за кожаный пояс. В считанные секунды «ветхий» пройдоха вскарабкался к потолку и, подтянувшись, втиснулся в отверстие. Мне оставалось следовать за ним, что я и проделал, правда, к стыду своему, несколько медленнее, чем этот древний кошак.
Будучи уже наверху, я извлёк пояс и аккуратно установил доску на место, вбивая гвозди в их старые гнёзда.
Действо закончено - пора восторгов! Ага, дождёшься их в такой компании. Фыркающая легенда поворотилась ко мне тощим задом, с кислой миной разглядывая наше убежище. Мы находились в чердачном помещении, по щиколотки утопая в пыли. Всюду валялась ломаная мебель, а прямо у низенькой дверцы громоздились обломки П-образной рамы из буковых брусьев, в один из которых был вбит поржавевший железный крюк. Её-то и рассматривало неблагодарное создание.
- Интересуетесь? – осведомился я с горьким сарказмом человека, свершившего эпический подвиг и не дождавшийся и намёка на признательность.
- Это дыба, - кротко промурлыкал мой спутник, - чтобы подвешивать за руки, пока плечи не выскочат из суставов. Но она сломалась…
- Как жаль, - едко посочувствовал я. Но Котан не слушал.
- Мы висель на такой, - он принялся загибать пальцы. Потом махнул рукой: - Часто висель…
Юношеская гордыня и обида, которую я ещё хранил в душе, не позволили мне извиниться. Я уселся на пол за штабелем хлама и, тихонечко посвистывая, погрузился в мысли. Лихорадочное возбуждение уже улеглось и оставалось только ждать. Великий Котан примостился рядом и опустил мягкую руку на моё запястье,
- И что мы будем делать дальше?
- Ждать, - отрезал я, пытаясь отрезать вопросы, ответов на которые попросту не имел.
Проницательнейший из смертных, (а кое-кто поговаривает, что и среди бессмертных - проницательнейший) естественно сразу понял, что вопрошать дальше бессмысленно. Понял и тут же доказал это,
- Что ждать?
Вот тут я и высказал всё, что о нём думаю:
- Вы спрашиваете, будто это я - великий мудрец, будто это я прожил сотни лет. Всё знаю и всё умею. Будто я вам нянька. Нет, я не мудрец. Это не я основал школу софистов, которую преследуют, о которой шепчутся, которой восхищаются и объявляют несуществующей, может быть, и всё Тысячелетие Вновьсуществования. Не я давал советы богам. Не я спорил с ними и высмеивал их. Все эти деяния, попавшие в анналы и хроники, тщательно вымарываемые из анналов и хроник, передающиеся шёпотом в придорожных тавернах, объявленные вымыслом и побасенками, свершил не я. Но кто вытащил вашу мудрость из камеры?
На рассвете явится стража, а мы исчезли. Что им останется делать? Ну, перероют камеру. Ну, обыщут даже и башню. Может, и сюда заглянут. Что ж? Завалим себя мусором. Неужто тщательно они будут искать? К чему? Да и в голову им прийти не должно, что маги, проходящие сквозь стены, будут отсиживаться на пыльном чердаке. Нет, если и заглянут сюда, то для проформы лишь. Для отчёта начальствующим. Для отписки, да для отмазки. Заглянут, да и уйдут службу свою нести многотрудную. Я уверен…. Ну, почти уверен. - Я покосился на Котана, но тот сидел, скромно сложив лапы на коленях и всем видом своим, показывая, что внимает божественным откровениям, - Пройдёт пару дней, страсти улягутся, тогда и…. Придумаем, что-нибудь ещё. Мало ли? Зачем иначе голова? Главное, что утренняя казнь не состоится. Ведь так же? Ведь так? – вопросил я, без всякой надежды на ответ. И, утешившись собственной проницательностью, продолжил:
- И кто, всё это сделал? Кто всё это придумал? – собственно уж я- то знал кто. Но, право же, как и всякого непризнанного гения, гораздо больше меня волновало, знает ли об этом собеседник. Котан хранил всё то же, почтительное молчание, и я милостиво решил просветить его на сей счёт: - - Я, всё это придумал! Я всё это сделал! Я - мальчишка, над которым вы всё время потешались, - вышло не совсем скромно, зато – правдиво. - А что, между тем, свершили вы? Вы!!! Кладезь премудрости! Великий Тот самый Котан! Мозг вселенной! Всеобъемлющий! Всезнающий! Да вы и пальцем не пошевелили…
Кладезь премудрости, обиженно фыркнул:
- Вот ещё. Не стоить приписывать все заслуги себе. Мы тоже не бездействоваль.
- Да-а? - опешил я
- Да-а, - передразнил ехидный старикашка. - Мы работаль стремянкой.
Он зафыркал, и тут я впервые поддержал его смех. Мы смеялись и чихали от пыли, и передразнивали друг друга, и снова смеялись. Мы резвились. Резвились до тех пор, пока снизу не донёсся скрип отворяемой двери. И следом: невнятное бормотание, всхлипывание и пронзительный крик.