Одинокий воин в мире боли. Часть 2
«Одинокий воин в мире боли…»
Часть 2. Год 1984
1
Невский был счастлив. Сегодня оказался знаменательный день. Впервые за пять месяцев, прошедших после ранения, день в день, он смог самостоятельно выйти на улицу. Правда, «самостоятельно» - это не совсем правильное слово. Здоровой рукой приходилось опираться на костыль, а со стороны раненой ноги и руки его бережно поддерживала жена. Так и двинулись из травматологического отделения. Труднее всего пришлось спускаться по лестнице, но и эти два этажа одолели совместными усилиями.
Наталье тоже приходилось трудно – всё-таки девятый месяц беременности пошёл (осенний отпуск Александра не прошёл напрасно). Жена, оставив на попечение бабушки пятилетнюю дочь, приехала с Южного Урала, как только раненого мужа перевели из госпиталя Ташкента в Окружной военный госпиталь в Свердловске. Вот уже три месяца она ухаживала за Невским, буквально «поднимая его на ноги». Одна операция следовала за другой, так что приходилось поить и кормить с ложечки своего мужа.
Поначалу супруга старшего лейтенанта жила в гостинице и каждый день, как на работу, приезжала в госпиталь. Это было очень тяжело, учитывая её теперешнее положение, да и дорого обходилось такое жильё. В начале мая вдруг выпал обильный снег – обычное для Урала явление. Большие перебои с городским транспортом, промёрзлась на остановке, пока добралась до госпиталя. Как бы самой не свалиться. В этом состоянии и увидел Наталью лечащий врач Невского.
-Так нельзя! Я придумаю для вас, дорогие мои ребята, выход из положения,- заявил он и направился в кабинет начальника отделения.
Вернулся Валерий Генрихович вскоре и торжественно объявил:
- Всё, Наташа, отныне ты будешь жить с Сашей в отдельной палате-люкс, генеральские «хоромы». Там две комнаты, есть ванная-туалет, небольшая кухонька. Будешь мужу готовить разносолы, а-то он плохо ест нашу больничную пищу, отощал уже, как «велосипед». Так мы его и на ноги не поднимем. Теперь и ты будешь нам помогать его лечить. С начальником, полковником Семёновым Владимиром Александровичем, я договорился, он не против, сожалеет, что сам до этого не додумался. Тем более что генералы у нас пока не лечатся. Сегодня вечером и переберётесь. Так что это вам будет подарок на День победы!
Через пару часов Невского, который пока даже не мог сидеть в кровати, аккуратно перевезли из многоместной палаты на новое «место жительства». Вечером с вещами приехала и его супруга. Её «гостиничная» жизнь завершилась. Начался новый этап в «возвращении Невского к жизни». И дело пошло на лад!
Врачи больше не устраивали консилиумов у постели раненого, пытаясь найти способ его лечения. Александр быстро пошёл на поправку. Вскоре он мог уже садиться в постели, а позже начал осваивать передвижение на коляске, разъезжая по коридорам отделения. Лечащий врач только потирал руки от радости. После нескольких восстановительных операций можно было подумывать о разработке правой руки. Пока она представляла из себя «безжизненный крючок».
Невского часто посещали разные врачи госпиталя, ведь он был знаком со многими ещё по учёбе в Интернатуре, а, кроме того, его многие коллеги по госпиталю в Печоре теперь служили здесь. Как-то забежал в очередной раз бывший начальник того хирургического отделения – теперь он был переведён из Печоры в Окружной госпиталь и возглавлял одно из хирургических отделений здесь. Игорь Михайлович прямо с порога озадачил раненого неожиданной просьбой:
- А, ну-ка, Санька, покажи мне кукиш.
- Товарищ полковник, я не понял, что сделать?
- А что непонятного – кукиш мне изобрази.
Невский здоровой рукой выполнил эту фигуру.
-Э, нет, батенька! Ты раненой рукой это сделай.
Все попытки провалились. Кисть оставалась безжизненной.
- Вот, теперь я тебе ставлю задачу: научись. А я буду периодически тебя навещать и проверять, как идёт обучение.
Теперь всё свободное время Невский тратил на такую «учёбу». И кисть заработала! А однажды и получился этот самый кукиш! Полковник Александров был доволен:
- Первый раз радуюсь, когда мне показали кукиш. Ничего, Сашка, дальше пойдёт легче.
И восстановление правой руки началось. Сейчас, по прошествии времени, Невский уже осваивал письмо этой рукой, хотя ему теперь легче писалось всё же левой…
Невский осторожно опустился на скамейку в скверике госпиталя. Рядом села довольная жена. Они сделали это – первый выход на улицу состоялся. Александр с волнением рассматривал зелёные деревья, кое-где ещё продолжалось цветение. Лето было в разгаре. Оставив мужа подышать свежим воздухом, супруга отправилась в библиотеку – пора было поменять книги. Все вечера теперь оба с удовольствием тратили на чтение.
- Привет, Александр! Уже ходишь? Вот, молодец, какой.
Старший лейтенант даже вздрогнул от неожиданности. Задумался и не заметил подошедшего в белом халате доктора. Это был Момчак Валерий Фёдорович, начальник отделения нейрохирургии.
Невский был рад этой встрече, даже не сразу узнал его. По территории госпиталя врачи из корпуса в корпус ходят прямо так – в белых халатах, в этом нет ничего странного, но как он увидел его в этом месте скверика, скрытого от основной дорожки деревьями? Чудеса.
-Здравия желаю, товарищ подполковник!
- Э, нет, бери выше – я уже три года, как папаху ношу.
- Извините, товарищ полковник, я не знал.
- Ничего, пустяки. А ты поправился, я видел тебя, когда привезли из Ташкента – краше в гроб кладут. Ты был после очередной операции, наверное, не помнишь нашу встречу, еще не очухался от наркоза.
Точно, Невский совершенно не помнил этого момента. Он подтвердил.
- А знаешь, кто сейчас лежит в нашем отделении? Может быть, вспомнишь – лейтенант был такой, первый раненый нашего госпиталя из Афганистана. Костромин Сергей Васильевич.
-Конечно, помню. Я все годы вспоминал о нём. Как у него дела?
-Сказать, что хорошо, это – покривить душой. Есть, конечно, перемены. Не все из них положительные. За эти четыре года мы практически ежегодно кладём его на лечение-обследование. У него очень тяжёлые приступы посттравматической эпилепсии стали появляться, припадки эти его изматывают, подлечим и снова отпускаем домой. Он так и живёт с матерью в посёлке Бисерть. Я неоднократно обращался в КЭЧ (квартирно-эксплуатационную часть) Свердловского гарнизона о выделении ему жилья здесь в городе, как инвалиду войны первой группы. Пока никакого понимания – «отфутболивают», мол, есть у него жильё в посёлке, вот и ладно. Но я буду добиваться. Здесь он был бы всегда рядом, легче проводить профилактическое лечение, да и возможности для реабилитации здесь больше.
- А вы же хотели его отправить на лечение в Ленинград, в Военно-Медицинскую Академию.
- Был он там. Тоже провели дополнительное обследование, одобрили нашу тактику ведения такого больного и снова вернули в наш госпиталь. Как я понял, теперь это мой «крест». Если я не буду им заниматься – никто этого делать не станет. Так что, пока я здесь в госпитале служу, буду парня держать в поле зрения.
-Извините, товарищ полковник. Вы не в курсе, как сложились отношения Сергея с его невестой, помню, она приходила тогда в госпиталь.
- Конечно, знаю, Александр. Их отношения прекратились. Девушка перестала к нему приходить. Но я её не осуждаю, как и мама Сергея. Думаю, мало, у кого поднимется рука «бросить в неё камень». Хотя, история знает не мало примеров таких самопожертвований. Но это тяжёлая тема, не будем о ней говорить «на бегу».
Полковник глянул на часы.
- Извини, Саша. Мне пора – начмед назначил совещание, время поджимает. Если тебе интересно, то вернёмся к обсуждению Сергея позднее. Я забегу к тебе в травму. Ты в какой теперь палате?
Невский назвал.
- Ого, люкс. Уважают тебя коллеги. Ладно, не оправдывайся. Я думаю, заслужил. Пока, ещё увидимся.
Валерий Фёдорович осторожно пожал правую кисть Невского и поспешно пошёл по дорожке в сторону Главного корпуса госпиталя.
2
Они встретились через несколько дней. К тому времени жена Невского уже уехала обратно в Чебаркуль. Пора было возвращаться домой и подумать о появлении на свет нового человека. Он ждать не станет.
Теперь вместо супруги в палате с Невским жила его мама, специально приехавшая из Алапаевска ухаживать за сыном. Она работала учителем в школе, поэтому летний отпуск сейчас был очень кстати. Свою внучку она предварительно перевезла в Чебаркуль, вернув Наталье. Теперь маленькой девочке предстояло помогать маме и ждать прибавления в их семье.
Валерий Фёдорович познакомился с матерью Александра, поблагодарил её за сына. Конечно, каждой маме приятно услышать похвалу в адрес своего чада. Она смущённо заулыбалась и пошла в кухоньку готовить чай, чтобы угостить полковника.
Момчак удобно устроился на диване, положив рядом пухлую папку с бумагами.
- Я помню, как ты переживал за Сергея Костромина. Сейчас ты один из немногих, кто помнит его «образца 1980 года». Впрочем, внешне он никак не изменился. Такой же скромный, юный, стеснительный.
Самое большое наше достижение – Сергей запомнил все буквы, снова может читать. А главное – он научился вновь писать. Это ему легче делать, чем говорить. Всё свободное время он теперь пишет. Решил создать повесть о своей жизни. Ох, и помучились мы с восстановлением его навыков письма.
Сначала с этим было так же трудно, как и с чтением. Быть может труднее. Он разучился держать авторучку, он не знал, каким концом её брать, как ей пользоваться. Он забыл, какие движения надо делать, чтобы написать букву. Он стал совсем беспомощным.
Вот, как он мне рассказывал, я сохранил записи эти: «Я разучился владеть авторучкой: верчу её туда и сюда и никак не могу начать писать. Мне показывают, как надо держать в руке авторучку, и просят меня, чтобы я написал что-либо. Тогда я взял авторучку и провёл ею по бумаге какую-то кривую линию и ничего больше.
Я долго думаю, гляжу то на бумагу, то на авторучку, и, наконец, решительно двинул авторучкой по бумаге, и на бумаге остался след от ручки совершенно неопределённого происхождения, впрочем, он напоминал обычное чирканье ребёнка, который ещё не знает азбуки. От этой прочёркнутой мною линии мне стало смешно и страшно; удивительно, ну как же, ведь я же умел прекрасно писать и быстро читать, и вдруг… И мне опять стало казаться, что это я вижу сон. И я начинаю без конца улыбаться своей учительнице какой-то бессмысленной улыбкой».
А потом наступил день, который перевернул всё. Это был день великого открытия, которое мы сделали. Всё было очень просто. Сначала он пытался писать, вспоминал образ каждой буквы, пытался найти каждое движение, нужное, чтобы его написать. Но ведь так пишут только маленькие дети, которые только учатся письму. А ведь он писал всю жизнь, за спиной почти два десятка лет письма. Разве взрослый человек пишет так же, как ребёнок? Разве ему нужно задумываться над каждым образом буквы, искать каждого движения, нужного, чтобы её написать?!
Мы давно уже пишем автоматически, у нас давно сложились серии привычных движений письма, целые «кинетические мелодии». Ну, разве мы думаем над тем, какие движения мы должны сделать, чтобы расписаться? Разве мы пытаемся при этом вспомнить, как расположены линии, составляющие каждую букву?!
Почему же не обратиться к этому пути, к пути, который должен оставаться доступен ему? Ведь ранение, разрушившее зрительно-пространственные аппараты мозга, не затронуло его кинетических, двигательных аппаратов. Ведь слуховые отделы мозга и все двигательные навыки сохранились у него. Почему не использовать их и не попытаться восстановить письмо на этой основе?
В тот день я, отталкиваясь от рекомендаций Александра Романовича Лурии, попросил Сергея, чтобы он писал не по буквам, а сразу, не отрывая руки с ручкой от бумаги. Он несколько раз повторил громко слово «смерть», потом, наконец, взял авторучку и быстро написал это слово. Потом он мне сказал, что сам не помнил, что написал, потому что прочесть своё написанное он не мог. Но я зато ясно это прочитал. Потом он писал еще много слов, какие ему приходили на ум. Каждый раз я мог отчётливо читать написанное. Кстати, почерк у него красивый, разборчивый.
И он стал писать! Теперь ему не нужно было мучительно вспоминать зрительный образ буквы, мучительно искать то движение, которое нужно сделать, чтобы провести линию. Он просто писал, писал сразу, не думая. Но писал!
Так пошёл уже четвёртый год, но сделанное открытие дало свои плоды: теперь он может писать, пусть трудно, с ошибками, но он писал, хотя и не мог прочесть только что написанное. Он уже привык садиться с утра за стол, медленно и настойчиво искать слова, судорожно пытаться уложить непослушные слова во фразы – всё это для того, чтобы за день получить десяток строк, иногда страницу. Но легче со временем ему не становится.
Валерий Фёдорович прервал свой рассказ. С удовольствием попил чаю с гостеприимными хозяевами. Он так искренне расхваливал бутерброды и пирожки, что окончательно расположил к себе маму Александра.
Поев, полковник сослался на неотложные дела. Он оставил для ознакомления несколько тетрадей с записями Костромина, которые тот ему регулярно передавал для чтения. Еще пообещал, что при первой возможности привёдет сюда в гости и Сергея. Может быть общение с другим «афганцем» пойдёт ему на пользу, тем более с товарищем по ранению.
- Если ты ему понравишься, Сергей даст тебе и свою «Заветную тетрадь», как он её назвал. Там он записывает только очень дорогие воспоминания, а мне он пока даёт только «технические записи», как он их называет. Ладно, пока. И ещё раз спасибо за угощение.
3
Вечером Александр аккуратно разложил на своей кровати четыре общих тетрадки по 48 листов в каждой. Сначала пытался найти начало, но очень часто в записях были повторения одних и тех же историй. Сергей вновь и вновь возвращался к моменту своего ранения, к своему обучению и часто писал о причинах, побудивших его взяться за авторучку. Тогда Невский решил читать подряд, с первой попавшей под руку тетради. Многое он читал вслух для мамы, которая откладывала в сторонку свою книгу и внимательно слушала. Она была уже в курсе истории о ранении этого офицера, очень сопереживала ему.
« Это было 23 февраля. Праздник. День Советской Армии. Мой взвод, в котором я был командиром, мчался на выручку колонне машин, попавшей под обстрел душманов. Нам не раз приходилось это делать – выручать автоколонны с жизненно необходимым грузом продовольствия, горючего, медикаментов. Мы мчались на выручку автоколонне, зажатой душманами на шоссе неподалёку от Кабула. Обстрел её вёлся сначала с одной стороны долины, из-за густых деревьев. Но с прибытием бронетранспортёров душманы повели огонь из крупнокалиберных пулемётов и с другой стороны – с гор.
БТР, где я находился, вдруг тряхнуло, задымил бензобак. Останавливаться нельзя. Надо спасать автотехнику. Как только БТР подрулил к «Уралу», я выскочил из бронетранспортёра и моментально прицепил автомобиль. Для этого понадобились какие-то секунды. Зато те несколько минут, за которые водитель БТР вывел машину из-под обстрела, показались вечностью. Я даже не заметил, что потерял каску, пока возился с «Уралом». Пора было забираться обратно в свой бронетранспортёр. Я уже почти целиком исчез в своём командирском люке, как вдруг кто-то кувалдой ударил меня по затылку…
Я начал приходить в себя в ярко освещённой комнате. Я почему-то ничего не мог припомнить, ничего не мог сказать. Голова была словно совершенно пустая, порожняя, не имевшая никаких образов, мыслей, воспоминаний, а просто страшно болела, шумела, кружилась.
Надо мной склонилось несколько человек в ярко-белых халатах, с ярко-белыми колпаками на голове, с марлевыми повязками, закрывающими лицо до самых глаз.
Я очень смутно помню, что лежал на операционном столе, а несколько человек привязывали меня крепко за руки и за ноги, так, чтобы я не мог даже пошевелиться.
Помню, что я отчего-то кричал, задыхался, что по моим ушам, шее бежала теплая, липкая кровь, а в губах и во рту ощущалась солоноватость.
Я помню, что мой череп трещал и гудел, что в голове ощущалась сильная и резкая боль.
Но сил больше нет, я не могу больше кричать, я задыхаюсь, дыхание моё остановилось, жизнь вот-вот отлетит от моего тела.
В то время у меня никаких мыслей не было. Я засыпал, просыпался. Думать о чём-нибудь, размышлять, вспоминать что-нибудь в то время я совсем не мог, так как моя память еле-еле, как и жизнь, теплилась и была очень плохая.
Я слышу голос врача, который с кем-то разговаривает. Я не вижу врача и не обращаю на него внимания. Вдруг врач подходит ко мне, дотрагивается до меня и спрашивает: «Ну, как дела, лейтенант Костромин?» Я молчу, но уже начинаю думать, а что же это он мне говорит. И когда он несколько раз называет мою фамилию, я, наконец, вспоминаю, что фамилия «Костромин» - это моя фамилия, и только тогда говорю ему: «Ничего».
В начале ранения я казался совершенно новорожденным существом, которое смотрит, слушает, замечает, наблюдает, повторяет, воспринимает, а само ещё ничего не знает. Таким был и я в начале ранения. С течением времени и после многократных повторений в моей памяти нарастают различные сгустки – «памятки», от которых я начинаю запоминать течение жизни, слова и значения.
К концу второго месяца ранения и я уже всегда помнил Владимира Ильича Ленина, солнце и месяц, тучу и дождь, свою фамилию, имя, отчество. Я даже иногда начинал припоминать, что у меня где-то есть мать с сестрой.
И тогда мой товарищ по койке начал мной интересоваться и даже обещал написать моим родным письмо, когда я сумею припомнить свой домашний адрес. Но вот как мне припомнить домашний адрес?»
Невский тяжело вздохнул, обдумывая только что прочитанное. Человеческая трагедия вставала явственно перед его глазами. Мама тоже расстроилась, даже украдкой вытерла набежавшие слёзы. Пролистнул несколько страничек. Начал читать дальше.
« Неужели это правда, что я снова учу букварь, который я когда-то в детстве учил? Быть не может! Это сон мне снится, я скоро проснусь ото сна! Только странно, почему так долго не просыпаюсь? Странным всё это мне кажется. Неужто и вправду я так ранен, что стал снова неграмотным?
А на другой день я уже скромно сидел за столом рядом с учительницей. Перед нами лежал русский букварь, а учительница показывала на буквы, а я смотрел на буквы и глупо улыбался. Ну, как же, я вижу ту или эту букву, но не знаю, что это за буквы. Я же учился, знал их, знал буквы не только русские, но и немецкие и английские, а тут вдруг я не знаю ни одной русской буквы, не только иностранные! Не может этого быть, это я вижу сон, не иначе! И я глупо улыбаюсь, и эта глупая полуулыбка не сходила с лица моего в течение многих месяцев.
Но противоречивые мысли меня тревожили, а вдруг это не сон, а действительность, что тогда? Тогда надо мне быстрее научиться говорить, читать, писать и стать снова таким же, каким был до этого ранения».
«В результате длительного лечения я, наконец, научился писать и читать за полгода, причём писать я научился гораздо быстрее, а читать я так и не мог научиться, как раньше. Я читаю по буквам, по складам, и дальше чтение не развивается более…»
«Третий год я думаю и добавляю, и заново пишу свой рассказ. Только замечаю, что за эти годы я стал медленнее думать и соображать в своём писании, и подчас не напишу и полстраницы за весь день или вовсе целый день думаю, думаю и ничего не придумаю, что дальше писать, и эдак могу думать несколько дней и ничего не напишу для своего рассказа – нет каких-то сил, нет памяти, и думы, и мысли, понятия куда-то исчезают из головы, проваливаются в пропасть беспамятства…»
- Ладно, Саша, на сегодня хватит. Спать уже пора. Попросить сестру, чтобы поставила тебе обезболивающее на ночь?
- Да, мама, пожалуй, стоит. Я так переволновался, что долго не смогу уснуть. Пусть и снотворное на ночь дадут.
4
Последующие два или три дня Невский отложил в сторону все другие книги, а читал только тетради, написанные Сергеем Костроминым. В голове всё отчётливее вырисовывалась картина последствий от ранения этого офицера. Как одному человеку справиться с чудовищными нарушениями в работе мозга?!
Александр читал, а сам ждал с нетерпением встречи с этим человеком.
«Узнав моё имя, врач Валерий Фёдорович сказал: «Ну, здравствуй, Серёжа!» - и подаёт мне руку. А я никак не попаду своей рукой в его пальцы. Тогда он снова говорит мне: «Ну, здравствуй же, Серёжа!» - и он снова подаёт мне свою руку. А я, как нарочно, позабыл про правую руку, которую я в это время не видел, и подаю ему левую руку.
Я спохватился и начинаю подавать ему свою правую руку, но почему-то никак не могу правильно подать ему руку, и рука попадает ему только на один палец. Тогда он снова отрывает мою руку и снова говорит: «Ну, здравствуй ещё раз!» - и он мне снова подаёт свою руку, и я снова неправильно с ним поздоровался. Тогда он берёт мою руку и показывает мне, как нужно правильно здороваться.
После ранения я иногда сразу не сажусь на стул или на табуретку, или на диван. Я сначала посмотрю на него, а потом, когда начинаю усаживаться, вдруг ещё раз хватаюсь за стул с некоторым испугом, боюсь, что я сажусь на пол.
Иногда бывает и так, что я начинаю садиться и падаю на пол, потому что, оказывается, стул далеко не около меня».
«Я пытаюсь ложкой поесть «первое», но рука, ложка, рот не слушаются меня, промахиваются. Я медленно шевелю рукой, ложкой, тарелкой, обливаюсь, пачкаюсь, руку с ложкой подставляю к щеке, к носу, а в рот никак не попаду точно.
Я стал замечать также, что ложка как-то уродливо держится в моей руке: я никак не мог правильно есть ей, я её вертел туда и сюда, стараясь узнать, как же правильно нужно держать ложку. Но я так и мог узнать, отчего так ложка не слушается меня, когда я собираюсь есть пищу или уже ем её.
Этот труд – есть пищу, двигать ложкой по тарелке и потом подносить ко рту, видя только кусочек пространства тарелки или ложки, которые не слушаются меня, - был просто мученическим для меня».
«Букв теперь стало много, я их запомнил с различными словами, а вот когда нужно вспомнить очертания буквы и зацепку к слову, то я долго вынужден был ожидать какого-то срока времени, чтобы, наконец, показать учительнице букву К.
Я вдруг, припомнив букву «а», начинаю перебирать по алфавиту вслух: «а,б,в,г,д,е,ж,з,и, К. К!- громко говорю я, показывая в алфавите букву К.
Через несколько месяцев я запомнил все буквы от А до Я, но зато вспомнить ту или иную букву я не мог. Когда учительница скажет: «Покажи мне букву К», я сначала подумаю, подумаю, наконец, начинаю перебирать вслух алфавит по очереди: «а,б…К». Говорю ей К и показываю эту букву. А очерёдность алфавита по слуху я почему-то хорошо знал и помнил без запинки!».
Когда я пробую читать книгу, то я могу видеть только до трёх печатных букв, а с самого начала чтения я вижу одну букву, причём я стараюсь смотреть центром зрения немного правее и выше самой буквы, чтобы увидеть саму букву.
Но и всё же при чтении я вот таким образом вижу букву, но зато не могу сразу её вспомнить, как она называется и произносится; в голове происходит какая-то задержка с памятью, какой-то тормоз памяти.
Основными причинами этого тяжёлого чтения были:
Первое. Я вижу букву, но долго не могу вспомнить или произнести её. Второе. Когда я таким образом прочитываю буквы, то часто, особенно в большом слове, я забываю в слове первые начальные буквы, и мне приходится читать это слово снова, так и не узнав ещё само слово. Третье. Я вижу буквы и левым и правым глазом слева от центра зрения глаз, а в центре зрения обоих глаз я вижу только до трёх-четырёх печатных букв газетного шрифта. Когда я начинаю читать с первой страницы, то сначала вижу одну букву, стараясь смотреть не прямо на эту букву, а немного правее и выше её; только тогда и только так я увижу всю букву.
Печатный шрифт я читаю по буквам. В первое время мне приходилось читать и опираться на алфавит: а,б,в,г,д…, но позднее уже стал всё реже и реже обращаться к алфавиту, а просто старался вспоминать букву без алфавита, ожидая её некоторое время, когда буква вспомнится сама. И часто я даже забывал, пока прочту все буквы, само слово, и приходилось снова перечитывать буквы в слове, чтобы понять слово. И часто я читал и читаю текст без всякого смысла слова, лишь бы прочитать. А когда я хочу понять смысл слова, то тоже приходится выжидать, пока поймёшь смысл слова, т.е. его значение. Но когда я прочту слово и пойму его значение, я иду дальше, прочитываю второе слово и пойму его смысл, прочту третье слово, пойму его значение, а про первое слово, иногда и второе слово и их значение я уже не помню, т.е. уже забыл и не в состоянии вспомнить, сколько бы я ни хотел и ни пытался…»
Так он и стал читать, буква за буквой, слово за словом, боясь, что буква, которую он только что узнал, исчезнет, а слово, которое только что прочёл, будет забыто. Невский даже передёрнул плечами, представим муки этого человека.
«Я решился писать рассказ о случившейся в моей жизни болезни от ранения головы. Эта мысль пришла мне в голову потому, что мне хотелось написать каким-нибудь врачам, что у меня не работает голова и ничего в ней не держится – в моей голове, в её памяти.
Я решился описывать свою болезнь и потому, что её легче описывать, так как всё равно я ничего больше вспомнить не мог из своей памяти, кроме текущей в голове болезни; и потому, что хотел показать врачам, и тогда, может быть, они вылечат мою болезнь, и потому, что если врачи не смогут вылечить мою болезнь, то хотя бы я сам своим писанием улучшу память на слова, чаще вспоминая те или иные слова по необходимой мысли.
Может быть, думал я, врачи поймут меня, когда я опишу свою болезнь подробнее, с записью, и тогда, наверно, они поймут меня и мою болезнь и вылечат её. А то ведь я в госпитале плохо мог говорить и помнить, чем болею, и врачи, может быть, и до сего времени не знают, что я страдаю, раз не мог высказаться им подробнее. Другой причиной написать историю своей болезни было стремление развиваться и развивать свою память и улучшать её, вести борьбу с афазией, уменьшая её. И это писание намного развивает мою память, развивает язык, развивает память на слова и их значение.
Я знаю также, что моё писание может оказать неоценимую услугу научным работникам в области мозга и памяти, психологии и медицины, неврологии и прочее».
Невский ещё раз бережно перелистал, перебрал эти четыре тетрадки. Какой же колоссальный труд был проделан Сергеем! Действительно, неоценимый документ для специалистов.
5
Новая операция Александра снова уложила его в постель. Проведя серию рентгеновских исследований, решено было извлечь металлический стержень из бедренной кости – огнестрельный перелом надёжно сросся. Конечно, травматологам пришлось попотеть – не так это просто вытащить «железяку» обратно. Это так же трудно, как и выдернуть гвоздь, забитый по самую шляпку в толстую доску.
Считается, что травматологом может быть только сильный мужчина, ведь нагрузки во время операций они испытывают колоссальные. Но в своей жизни Невский знал многих хрупких женщин, работающих на этом мужском поприще. Вот и сейчас в оперирующей бригаде была тоненькая миловидная женщина, Татьяна Юрьевна, ординатор отделения. И врачи выполнили операцию на отлично.
Только на следующий день Александр «очухался» от наркоза. Теперь предстояло несколько дней выдержать постельный режим. Впрочем, ему было не привыкать – с конца января по госпиталям кочует.
В один из таких «лежачих» дней в палату Невского стремительно вошёл полковник Момчак, начальник отделения нейрохирургии. Валерий Фёдорович был не один. Конечно, Александр сразу узнал Сергея Костромина. Действительно, внешне парень почти не изменился. Он, как и прежде, смотрел искоса, левым глазом – так ему было удобнее рассматривать всё и всех. Слегка виноватая улыбка не сходила с его лица.
- Вот, прошу любить и жаловать – наш Серёжа Костромин собственной персоной. Я оставлю его у вас, позже зайду за ним. Поговорите по душам, думаю, два «афганца» могут быстрее найти общий язык. Ладно, бывайте. А тебе, Саша, желаю побыстрее подняться с постели.
Полковник осторожно подвёл Сергея к стулу, помог сесть у стола. Помахал всем на прощание и удалился.
- Давайте я вас обоих напою чаем,- мама Невского сразу принялась хлопотать в соседней комнатке.
- Конечно, мама, это хорошая идея. Сергей, пока мама приготовит нам что-нибудь перекусить, мы с тобой поговорим. Согласен? Я почитал твои записи, мне Валерий Фёдорович приносил. Немного представляю твою службу в Афгане. Понял я из твоих записей, что ты лечился уже в Ленинграде в Военно-Медицинской Академии, был в восстановительном санатории в Крыму. Это город Саки. Был и в других санаториях и госпиталях. Ты писал, как работал в мастерских госпиталя, куда ходил на «трудовую терапию», ведь тебе хотелось снова включиться в какой-нибудь труд, убедиться, что можешь что-то делать, быть полезным и на что-то годным. Как сейчас обстоят у тебя дела?
Всё время, пока Александр говорил, Костромин не спускал взгляда с его лица. Невский даже обрадовался, мол, сейчас у них завяжется задушевный разговор. Он знал, что все попытки Сергея освоить хоть какой-то труд провалились. Но не стал напоминать об этом.
Сергей очень долго молчал. Уже всякая надежда на ответ растворилась, когда он, наконец, произнёс: «Ничего».
Невский снова заговорил, пытаясь расшевелить своего гостя. Он начал расспрашивать о доме, где прошли детские и юношеские годы, куда вернулся после выписки из госпиталя. Александр помнил, ещё из записей следовало, что и там, в родном посёлке Бисерть, «странности пространства» не исчезли: всё стало теперь чужим и незнакомым. Он не мог ориентироваться в своём, знакомом прежде вдоль и поперёк, населённом пункте. Сергей писал об этом с большой горечью: никак не мог привыкнуть к своему посёлку, не узнавал своего дома, когда подальше отходил от домов, все они казались одинаковыми, он даже пугался, что не найдёт своего жилища. Пытался поговорить о его сестре и матери. Ничего. Молчание в ответ.
Мама поставила на стол, стоящий у кровати Невского, стаканы, печенье, конфеты, бутерброды с сыром и с колбасой. Налила дымящегося крепкого чая. Александр первый осторожно поднёс стакан ко рту, подул, отпил. Все его движения в точности скопировал Сергей. Дальше пошло легче: один брал бутерброд или печенье, второй повторял его действия. Со стороны могло показаться, что молодые люди «дурачатся» за столом.
Поняв, что ничего не услышит из уст своего покалеченного товарища, Невский сам начал говорить. Не заметил, как увлёкся. Он рассказал о своём детстве, прошедшем в небольшом сибирском посёлке, о своей жизни на Урале, куда семья перебралась; к тому времени маленький Саша только закончил три класса. Школьные годы. Далее молодые годы, учёба в Свердловском медицинском институте, потом Военно-Медицинский Факультет в Томске. Наконец, первые годы службы в армии. Подробнее остановился на годах в Афганистане.
Казалось, Сергей очень внимательно слушает рассказ. О таком слушателе только можно мечтать: не прерывает, внимательно смотрит в глаза, не переставая при этом активно поглощать бутерброды, печенье и конфеты, причём все конфетные обёртки аккуратно разглаживает и складывает в карман.
Александр рассказал о работе медиков в Афгане, о спасении раненых и больных, об участии в боевых рейдах. Наконец, подошёл к финальной части своего рассказа. Вспомнил свой последний, тринадцатый по счёту, рейд. Ранение, последующее лечение в госпиталях Кандагара, Кабула, Ташкента, а теперь и Свердловска.
Мама Невского тоже внимательно слушала, зная всё это уже наизусть, но вновь и вновь переживала за своего сына, изредка вытирая платочком глаза. Впрочем, она не забывала подливать чай в стаканы молодых людей.
Старший лейтенант поставил стакан на стол, прилёг на подушку. Что-то даже устал от этих воспоминаний. Сергей тоже поставил стакан с чаем на стол, сложил руки на столе, точно сидел в школе за партой.
- Добрый вечер! Я, смотрю, вы тут хорошо провели время. Молодцы, что не скучали,- в палату вошёл полковник Момчак. – Я думаю, Сергею уже пора возвращаться в своё отделение. Может быть, мы ещё к вам заглянем позднее. Что скажешь, Серёжа?
Костромин поднялся из-за стола, прошёл к двери, потом остановился, посмотрел на Валерия Фёдоровича и совершенно отчётливо произнёс:
-Доктор, вы это, ну… Мою тетрадку эту, как её, ну… Мои записи в «Заветной тетради» это, ну, передайте для чтения ему. Он тоже был ранен тяжело в этом, как его… В Афгане.
Потом и вы почитайте тоже. До свидания.
Сергей опустил низко голову и вышел в коридор.
6
« Заветную тетрадь» Сергея Костромина Момчак занёс в палату на следующее утро.
-Вот, Саша, держи. Большого доверия заслужил. Самое дорогое тебе Серёжа передал. Я пока не стал даже читать, после тебя прочту. Ладно, поправляйся. Пока.
Полковник пожал осторожно раненую руку Невского и исчез за дверью. Александр бережно взял тетрадку в 60 листов. Обычная ученическая « Тетрадь общая», клеёнчатая корочка. Она практически не отличалась от прежних, уже прочитанных ранее, правда, была потолще. Но это была «Заветная», такое слово было написано первым, крупными буквами. Что же пишет здесь Сергей, что считает самым важным?
Мама посчитала, что пока не стоит сыну переутомляться, взялась читать сама вслух, устроившись рядом с кроватью на табуретке. Первая же запись показала, какого умного и незаурядного человека покалечила эта проклятая война.
«Может быть, кто-нибудь из знатоков больших и серьёзных мыслей поймут моё ранение и болезнь, разберутся, что происходит в голове, в памяти, в организме, оценят мой труд по достоинству и, может быть, помогут мне в чём-либо, чтобы избежать трудности в жизни. Я знаю, что многие говорят о космосе, о космических пространствах. И земля наша является мельчайшей частичкой этого бесконечного космоса. А ведь люди почти, что не думают об этом, они думают и мечтают о полётах на ближайшие планеты, которые обращаются вокруг солнца.
А вот о полётах пуль, осколков, снарядов или бомб, которые раскалываются и влетают в голову человека, отравляя и обжигая его мозг, калеча его память, зрение, слух, сознание – это люди считают теперь обычным делом. Так ли это? Отчего же тогда я болею, отчего не работает моя память, отчего не возвращается зрение, отчего вечно шумит, болит голова, отчего я недослышу, недопонимаю речи людской сразу? Тяжёлое это дело – понимать снова мир, потерянный мною из-за ранения и болезни, уже из отдельных мельчайших кусочков собрать его в одно целое…
Я решил написать рассказ, как со мной случилось это бедствие, которое не уходит от меня уже с самого ранения и до сих пор. Но я всё равно не падаю духом, стараюсь улучшить своё положение, развивая речь, память, мышление и понятия. Да, я борюсь за восстановление своего положения, которое я потерял во время ранения и болезни».
- Я вот, как учитель русского языка, всегда автоматически ищу ошибки, прочитывая любой текст. Должна сказать, что Серёжа пишет очень грамотно, даже учитывая теперешнее его положение. Пожалуй, он не хуже тебя знает грамматику. Какого человека покалечили! Сердце кровью обливается за вас с ним. Что делает эта война?!
Александра Михайловна вытерла покрасневшие глаза и продолжила читать дальше.
«Оказывается, что я помню своё детство и даже помню свой школьный ранний период, когда учился в первом-четв ёртом классе начальной школы. Я помню свою учительницу, которая меня учила там, помню её фамилию – Полубатонова Алевтина Николаевна, помню своих лучших товарищей - Харин Васька, Серёга Токписев, Чингина Алла, Искандерова Эля, Санька Литровник.
Я помню детские игры, мотивы детских песен. Я помню, как во втором классе сочинял стихи про плохих товарищей, я помню, как меня посылали на слёт пионеров в Свердловск. Помню пионерский лагерь, пионерский костёр. Помню, что такое земля, солнце, луна, звёзды, что такое Вселенная. Я помню, как уже в средней школе мы учили по физике устройство атомной и водородной бомбы. Да, я знал это устройство так, как может знать школьник.
С раннего детства я почему-то тянулся к наукам, к знаниям и с жадностью всасывал в свою память всё, с чем только успел соприкоснуться: в школе ли, в кружках ли, в текущей ли жизни. Мне почему-то хотелось быть многосторонне развитым советским человеком, способным оказать своему народу многостороннюю помощь в области науки и техники. Я отлично закончил институт. Я собирался учиться в аспирантуре. Меня ждала самостоятельная работа для лучшего будущего! Если бы не это ранение…»
По мере чтения мамой этого текста Невский всё больше погружался в свои собственные воспоминания детства и юности. Так много было схожего в их судьбах.
Некоторые эпизоды достаточно прочно впечатались в память. Помнилось даже, какие чувства испытывал. Вот маленький Саша готовится пойти в первый класс. Оказалось, что он легкомысленно отнёсся к этому, не получил вовремя медицинскую справку для школы, как сделали все ребята, когда работала специальная выездная медкомиссия (ему было важнее «гонять» на подаренном велосипеде). Отец, будучи директором поселковой школы, мог позволить своему отпрыску пойти на занятия, но он решил проявить принципиальность, а заодним и преподнести сыну урок. В итоге – вместо похода 1 сентября в школу («Первый раз в первый класс») Саше пришлось ехать в районный город Черемхово вместе с отцом.
Конечно, они получили разрешение для посещения школы, но горе сына было безграничным. Ещё бы, все друзья уже сходили в школу, а он остался «неучем». Особенно подлил страдающей душе «масла в огонь» дружок Колька Позолотин: он с гордостью рассказал о первом дне в школе, а затем приврал, что задали много уроков, которые он уже сделал. А вот, мол, Саньке завтра «нагорит», и он получит двойку, раз не знает задания. До позднего вечера рыдал маленький Невский, напугав родителей. Наконец, удалось выяснить причину такого плача. Смеялись долго над ним мама и отец. Ведь в первом классе не задают задания на дом, тем более первого сентября. И правда, они ещё полгода не получали оценок, писали на уроках «палочки» и «крючочки», понемногу учили буквы.
Старший лейтенант даже невольно улыбнулся, вспомнив этот «урок» отца. По крайней мере, он теперь всю жизнь ответственно относится к каждому делу.
А вот он готовится вступать в пионеры. Ответственейший день в жизни! С вечера сам погладил чёрные брюки, белую рубашку и шёлковый красный галстук. Завтра, 22 апреля, в день рождения Владимира Ильича Ленина, состоится по установившейся традиции приём в эту детскую организацию.
В школьном спортзале состоялась торжественная линейка. Все нарядные третьеклассники выстроились в две шеренги, на согнутой у груди руке они держали свои наглаженные галстуки. Сначала говорили учителя, поздравляли, потом старшая пионервожатая произнесла речь. Затем она вызвала лучшую девочку в классе и перед всем строем лично повязала ей галстук. Вот это честь!
Саша стоял в заднем ряду, ему было плохо видно, что происходит перед всем строем. Привставал на цыпочки. Не видно ничего. Этот противный «дылда» Вовка Кирпич загородил всё своей спиной. «Кирпич» он и есть кирпич.
Наконец, старшеклассники дружной «стайкой» подбежали к будущим пионерам и стали повязывать галстуки, тем самым, принимая в дружные ряды. Повязали всем, кроме Невского…
Это была катастрофа. В голове пронеслась вся короткая жизнь. За что его так наказывают?! Вроде не было за ним грехов. Слёзы готовы были вот-вот брызнуть из глаз.
А старшая пионервожатая уже всех поздравляет с вступлением. Что делать? Как он расскажет родителям о таком позоре?!
Тут кто-то крикнул, мол, ещё одному мальчику не повязали галстук, пропустили его. Сашу вывели перед всем строем (на негнущихся ногах) и старшая пионервожатая повязала ему галстук. Это была такая большая честь! День снова засиял всеми красками.
А мама между тем продолжала читать воспоминания Сергея.
-Надо же, он тоже сильно переживал, когда ему последним повязали галстук. Как у тебя, Саша. Я помню эту историю с твоим приёмом. Тогда не пришёл один старшеклассник, который должен был тебе галстук повязывать. Зато я до сих пор помню твои счастливые глаза, когда стоял перед строем с этим повязанным галстуком.
Странно, совершенно задумался о своём, не слышал эту историю о приёме Сергея в пионеры.
… Несколько дней читали мать и сын по очереди «Заветную тетрадь» Сергея Костромина, куда он записывал воспоминания о своём детстве, юности, о своей первой школьной любви к девочке Жене Озёрной. Он вспоминал лучшие мгновения из учёбы в институте. Конечно, он писал и о своей невесте Марине Чарской, с которой ему никогда не суждено быть вместе.
Чтение закончили. Тетрадь вернули полковнику Момчаку.
Невский уже вновь стал подниматься с постели, делал осторожные шаги по палате, опираясь на костыль, потом проход по коридору. Наконец, вновь он вышел на улицу. Мама с волнением смотрела, как её сын делает первые шаги, отбросив в сторону и костыль.
Днём 30 июля в палату принесли телеграмму. Родилась вторая дочка Невского. Радость отца была безграничной. Эта новость облетела весь госпиталь. Весь вечер и весь следующий день шли врачи и мёдсестры поздравить Александра. Полковник Момчак принёс даже бутылку шампанского, он искренне радовался за эту молодую семью.
… Спустя пять дней Невский покинул госпиталь. Он должен лично встретить супругу с малышкой из роддома. Начальник травматологического отделения не мог удержать его, уверяя в незавершённом лечении. Договорились о неделе «отпуска». Потом лечение надо продолжить. А в перспективе Александра ждало ещё лечение в Ленинграде в Военно-Медицинской Академии.
… Девочку Невский назвал Наташа, в честь жены. Он лично посетил ЗАГС, опираясь на тросточку и с правой рукой на перевязи. Получил документ, без которого из роддома не отпускали.
Жена в назначенный день выписки вышла из дверей родильного дома, акушерка осторожно протянула «свёрток» молодому папаше. Александр прижал к груди крохотное тельце. Старшая дочь подпрыгивала рядом, пытаясь рассмотреть сестрёнку. Семья была в полном составе…
= окончание следует=