Трепачи
Майский ветер теребил верхушки деревьев. Все вокруг цвело и благоухало, согревалось детскими восторженными голосами и птичьими трелями. Лишь два субъекта совершенно не вписывались в весенний пейзаж – Олег Рылаев и Данила Тимирязев, они абсолютно ничему не радовались, сидели за пластмассовым столиком под дубом на стульчиках-пеньках, грызли отчаянно мелких раков и дули густое пиво.
- Может, по шашлыковичу? – мрачно произнес кучерявый, похожий на цыганского барона Рылаев.
- Я пас, теперь я буду экономить даже на туалетной бумаге, - возразил худышка Тимирязев. – Пешком буду ходить по городу.
Приятелям давно за сорок, у обоих семьи, тещи – путы, словом.
Олег обреченно дергает себя за черные кудри:
- Ой, запилит меня теперь Клавка в доску, бюстом ночью задушит. А ты Крысе-то своей сказал?
- Да пошла она, пусть знает место, женщина, - Данила погрозил в пространство волосатым кулачком, - разведусь, пусть возвращается в Краков, гордая полячка.
- Твоя хоть не дерется, а я все время в синяках хожу.
В прошлую пятницу получили приятели так называемую черную метку – уведомление о сокращении их должностей – инженеров по охране труда цеха упаковки. Пострадавшие трудились на шоколадной фабрике, акции которой скупили на корню летучие голландцы из Амстердама.
- Это все Васька Туполев виноват, он нас подставил, собака, - сказал, надувая щеки и сжимая кулаки, Рылаев.
- Да, а кто же еще.
- Ох, попадись он мне сейчас!
И тут случилось нечто! В этот исторический момент Рылаев чуть не захлебнулся пивом, закашлялся, а у Тимирязева очки поползли на буратиний нос – не во сне, а наяву по березовой аллейке вразвалочку плыл не кто иной, как «их любимый», массивный, мешкообразный Туполев с такой же необъятной супругой.
- Гляди-ка, легок на помине, пуп земли, хорек, начальник цеха упаковки, - забубнил Олег, - сейчас ему подпорчу праздничек, подпорчу, дам пинка.
Данилу передернуло:
- Не стоит, вдруг все устаканится, нам что-нибудь предложат.
- Ага! Дулю с маслом нам предложат.
Рылаев сделал стойку и рванулся с места, только не успел и шага сделать, как воткнулся носом в прошлогодние сырые листья. Это его самый близкий друг на свете Тимирязев поставил подножку, подсек на лету.
- Да ты что, Данила, - вымолвил растерянно Олег, - да как ты мог? Да я тебя сейчас урою, дурик.
- Не пори горячку.
- Пойми, я должен наказать его, обязан.
- Успокойся, сядь, остынь.
Олег вернулся на пенек, набычился.
- Ты почему меня остановил, чудила? Не намерен я больше терпеть, не намерен, все равно утоплю его в шоколаде.
- Утопишь, - отвечал Данила, - утопишь. Но нельзя так в лоб, придумаем мы ему карушку, придумаем, всех на ноги поднимем, организуем забастовочку, небольшое шоу соратников по шоколаду. И голландцев прямо так вот в шею! В шею с фабрики! На пинках, на пинках!
Через пять минут приятели как ни в чем ни бывало братались, лобызались, клялись в вечной дружбе, ржали по-гусарски на весь парк и заказывали пиво.