Родился я в Одессе. Но когда мне исполнилось два годика наша семья переехала в с Шпаковское Ставропольского края. То время я конечно не помню. Первое воспоминание у меня осталось с трёх лет. Подобрав подходящие бревна, папа соорудил в самом центре двора качели. Пахло свежеструганным тесом. Осталось перебросить толстый канат и положить на него широкую доску со специальными пропилами. Первым качали меня. Было страшно и захватывало дух. Обеими ручонками я уцепился в канаты и, не умея ещё кататься, болтал ногами не в такт. Потом решили покатать соседскую девочку. Среди всех наших Валь, Свет, Наташ она отличалась своим именем – Римма. Это была маленькая татарская девочка с большими черными глазами и маленькими косичками. После её падения и оглушительного рёва на всю улицу качели были разобраны обратно на брёвна.
Какие названия: Надежда, Пелагеада, Донское, Изобильное - и все это Ставрополье – житница всей страны. С запада и востока – моря, а с юга – горы. Не напрасно Красная Армия в Великую Отечественную войну, боясь окружения покинула эти земли так быстро, что немецкие войска пришли сюда только через неделю после их ухода. Мирные жители боялись и своих и чужих, поэтому растаскивать товары из закрытых магазинов начали только через два дня после полного безвластия. А ведь Ставрополь – это природная крепость. Он находится на плато высотой триста метров, на которое по серпантину вели только две дороги, которые легко было перекрыть.
Село Шпаковское находится в семи километрах от Ставрополя. Большое, богатое село. Из-за близости от краевого центра, ему долго не давали статус города. Когда количество населения перевалило за 50 тысяч жителей, оно всё ещё было селом.
До самой школы нам разрешали гулять только на своём отрезке улицы, ограниченным двумя ближайшими перпендикулярными улицами. Но это был целый мир, который мы познавали начиная с этой улицы. Улица начиналась от почты и конец ее терялся где-то в бесконечности. Какой огромной казалась нам эта улица с её травой у дороги, редкими палисадниками, канавами, столбами, и почти у каждого дома, лавочками для сидения. Каждый предмет на ней жил своей жизнью, никуда не пропадая. Если меняли черные просмоленные деревянные столбы на бетонные то их ставили на то же место. Через много лет, уже во взрослой жизни, я много раз возвращался на улицу своего детства. Она как то вся сжалась, даже стала казаться намного короче. Улица была полностью как на картине из далекого детства, но на лавочках сидели уже другие старики и, что было особенно больно и тревогой било в грудь это то, что нас на этой улице уже не было. Это сейчас улица покрыта асфальтом, а в пору моего детства она была вся в ухабах и канавах. До самой школы друзей у меня не было. Не было друзей мальчиков, а вот подруг полная улица. Как-то так сложилось, что у соседей дети были только девочки, причем в основном моего возраста. В теплое время года, мы весь день гоняли по нашей улице, отчаянно топоча босыми ногами. Заразы никто никакой не боялся. Ранки засыпали просто пылью, и кровь быстро сворачивалась. Где-то земля была твердой, как гранит, а где-то нога чуть ли не по щиколотку увязала в теплой и мягкой пыли.
У всех были свои огороды. Большие – пребольшие, как все в детстве. Это потом по огороду прошла дополнительная улица, которую назвали переулок Майский. Я недавно зашел в этот переулок и, пройдя до конца, попал в тупик. Этот переулок делал из села город, а из нашего садо-огорода оставил только сад.
А пока огород был большим и в конце его жил Кожемякин. Кожемякин казался огромным и ужасным, почти Бармалей. Однажды к нам в гости пришла моя прабабушка Саня. В молодые годы мой прадед ей об спину сломал кочергу, повредив ей позвоночник. Поэтому баба Саня, что ходила, что сидела поза от этого не менялась, а ходила она с палочкой, изогнувшись буквой «Г». Что меня заставило взять именно эту палку и пойти воровать груши у Кожемякина убей меня не помню. Да и груши у него были отменные – сочные, вкусные и большие. Бабушка по-домашнему называла такие дулями. Скорее всего, мне понравилось, что палка была с ручкой, которой можно было цеплять груши. Груши висели выше, чем мне показалось и палкой я их не доставал. Чтобы сбить груши палку пришлось кидать. И как только после первого броска, палка зацепилась ручкой и повисла где-то на дереве, как в конце огорода появился разъяренный Кожемякин, крича, что он мне оторвет, когда поймает. Со всех ног я пустился наутек. У себя во дворе я понял, в какое безвыходное положение попал: пойти доставать палку – поймает Кожемякин, не пойти – палки хватится баба Саня, которая скоро должна была пойти домой. И дернул же Черт взять именно ее костыль, что палок в доме мало? Делать нечего, набрался храбрости, взял подходящую палку и пошел выручать костыль. Костыль я сбил быстро и давай наутек, но Кожемякин не дремал – припустил за мной. Так вдвоем мы и вбежали в наш двор, где все выяснилось и мне досталось и за костыль и за груши.
Я всю свою жизнь любил кататься на велосипедах. Первый мой велосипед мне купили годика в четыре. В магазине его продавали в двухколесном варианте. Дома его папа разобрал и приделал третье колесо, которое шло в комплекте. Все колеса были одинакового диаметра. Два задних колеса соединялись длинной осью. Стоя на этой оси, катались мои юные подружки. Ось крутилась под сандаликами между каблуком и подошвой и при определенной сноровке можно было приноровиться к катанию. Через какое-то время третье колесо убрали и как то сразу начал кататься на двух.
Особенно я дружил с Наташей Захаровой. Эта девочка, моя одногодка, жила напротив нас и чуть дальше от почты на углу, чем мы. Девочка не была красавицей, но была симпатичной и имела веселый, неунывающий характер. Проводить вместе время нам было легко и весело. И лучшего друга у меня в детстве не было. Просыпаясь мы бежали друг к другу в гости, чтобы потом не расставаться весь день. Нас все дразнили женихом и невестой. Сначала это нас обижало, а потом привыкли. У них был большой добротный дом из белого кирпича. Жили они в достатке, а рядом с ними жили ее дед Матвей и бабушка Маруся, у которых была даже своя корова. Её бабушка, впрочем как и моя и все бабушки на улице были домохозяйками, а у кого были мужья так те работали. Дед Матвей работал старьёвщиком. У него была старая кляча с подводой, на которой он весь день ездил по селу, собирая старые тряпки, косточки от абрикос, арбузов и кто его знает, что еще, а взамен выдавал взрослым деньги, а нам малышне, какие то глиняные свистульки или сосательные петушки на палочке. Проезд подводы по нашей улице было целым событием. Мы старались догнать подводу подальше, а потом напроситься прокатить нас. Дед Матвей был маленьким старым дедом с небольшой бородкой клочьями и конечно усами. В то время вообще игрушек было очень мало, а те что имелись, были до того убоги, что эти глиняные свистульки казались верхом изящества. Кстати сказать мой второй дедушка (мамин отчим) ходил по морям. И иногда нам из Одессы приходили посылки с заморскими чудесами. То мне достался игрушечный трактор. Это было просто чудо техники на резиновых гусеницах. Трактор сам ездил и дистанционно управлялся по проводам, соединенным с трактором. Мне было очень интересно посмотреть, что же там внутри такого японского красавца делается. Целый день я крепился, а на второй – посмотрел. Трактор собрать обратно уже никто не смог. В другой раз прислали водяной пистолет. Я на радостях стрелял во все подряд, но когда выстрелил несколько раз в потолок, здесь не выдержал папа и сломал его об колено. Недавно на вечернем морском пляже я нашел водяной пистолет и вместо того, чтобы выбросить его обратно, я принес его домой и спрятал. Хотя зачем он мне теперь – беззаботное время игр давным давно кончилось. Но какая-то недоигранность в душе осталась. Так что импортные игрушки не долговечнее наших. Игрушки делали даже сами. Помню шашки, сделанные из половинок ореховой скорлупы и разукрашенные в разные цвета – это делал папа. А чего стоили куклы, сшитые бабушкой для моей сестры из лоскутов материи, набитые ватой с нарисованными химическим карандашом лицами.
- Ты хочешь братика или сестричку? – Как то спросил меня папа. Я сначала растерялся. У моих подружек младших сестричек или братишек не было. Старшие братья были, у Наташи был тоже старший брат Витя по прозвищу Чёка, но гулял он где-то на других улицах и совершенно с нами не контачил.
-Хочу, братика – опомнившись сказал я.
-А ты будешь за ним смотреть и играться с ним?
-Конечно.
-Тогда мама уже заняла очередь в магазине, где продают детей.
Магазин был какой-то странный – нас туда даже не пускали. Мы кричали, а мама, счастливо улыбалась нам сквозь закрытое окно. Больше недели мама была в этой странной очереди, а потом мне сказали, что братики уже кончились, а остались одни сестрички. Так у нас в доме появился новый член семьи, которую назвали Светланой. Кроватка, в которой рос я осталась в Одессе. И папа соорудил на первое время люльку. Это была широкая рамка, обитая черной материей. Крюк для нее вбили возле кровати родителей сквозь весь потолок. Люльку повесили на канатах. Так, что получились своеобразные качели. Когда маленькая Светочка плакала, мама просыпалась и раскачивала эту люльку, пока ребенок в ней не засыпал. В доме появилась коляска. Ее нужно было возить по двору, потихоньку покачивая. Меня хватило не недолго. Забавлять маленького ребенка оказалось не так интересно, как казалось. И я старался сдать ее побыстрее на плечи бабушки Кати. Бабушке в жизни досталась тяжелая судьба. Росточка она была маленького, но очень выносливая. И эти плечи вынесли все. В 1919 году от тифа умерли оба ее родителя и бабушка осталась в 15 лет старшим ребенком при трех младших сестричках, заменив собой им и отца и мать. Младшие дети называли ее няней. Чем не пятнадцатилетний капитан только в еще более суровых условиях послереволюционной России. Труд каторжный, спина не разгибалась всю жизнь и пенсия в 27 рублей и та по утрате кормильца. Теперь можно и на улицу. Октябрьская. Назвали в честь октябрьского переворота.
- Саша, иди гулять.
Это голос Вали – нашей соседки. У соседей Пашковых трое детей и все три девочки. Старшая была очень больна. Ходила приседая на обе ноги, которые при ходьбе гнулись. Училась она в школе интернате для недоразвитых да и ту не смогла закончить. Мы ее по детской простоте дразнили Лека-калека. Ее это злило, но чтобы дать нам оплеуху ей было не под силу нас догнать. Игралась она всегда с нами в то, что было ей по силам. Средняя девочка - Валя была на год старше нас. И она была лучшей нашей подругой. А младшая – Наташа была еще совсем маленькая.
Куда там идти гулять, бегу. Дед Матвей выгнал свою подводу на улицу и ходит вокруг, что-то подвязывая и подтягивая. Мы, пристроившись в сторонке, все замечаем. Ничего не скроется от пылкого детского взгляда: хомут, обшитый кожей, фигурные металлические заклепки на уздечке, длинные вожжи и гордость конюха – собственноручного плетения с ручкой из вишни кнут. Гадаем: подвезет, не подвезет.
- Залезай, сорванцы (хотя сорванцом можно назвать только меня одного).
По колесам, через борт прыгаем в колючую солому. Сколько радости, доедем до самой почты. Пахнет конем, соломой, мимо проплывают дома, колется солома, но слаще нет этой поездки. Доехав до почты, наперегонки бежим обратно.
-Саша, сходи за хлебом, - говорит мама, протягивая мелкие деньги. Хлеб раньше пекла бабушка в русской печи во дворе, которую сама и складывала по своему усмотрению. В выпечке хлеба бабушка была мастерица. Опару она ставила с вечера, а утром, помолясь (не помолясь вообще ничего не делала), приступала к делу. Для хлеба были специальные формы большие и круглые. И караваи получались соответствующие. Когда хлеб вынимался из печи, бабушка связкой гусиных перьев смазывала верхнюю корку водой. И она получалась хрустящей и блестящей. После, когда хлеб остывал, то не было лучше лакомства, чем краюха этого хлеба и стакана молока. Эта краюха обязательно должна быть отломана, а не отрезана ножом. Но, когда за Кожемякиными на соседней улице построили пекарню и стали продавать хлеб прямо там, выпекать хлеб дома постепенно перестали, а в дальнейшем сломали и саму печь.
Я беру деньги и иду в пекарню. Покупаю хлеб и отправляюсь обратно. Он не такой, как у бабушки, а прямоугольный да и корочка сверху не такая красивая. Правда, пока свежий пахнет заманчиво. Отламываю и съедаю кусочек. За ним второй...
- Пришел, ну молодец, а где же хлеб?
- А я мам, его съел.
- Как съел? Весь что ли?
- Да.
Хоть плачь, хоть смейся, но хлеба в доме опять нет.
- На деньги и беги опять за хлебом, а если отломаешь хоть кусочек, выпорю, как Сидорову козу.
Беру деньги и бегом за хлебом, пока не досталось. А за столом хлеба ем очень мало. То и дело мама говорит:
- Саша, ешь с хлебом.
- А я с хлебом.
- Что-то не вижу.
- А вот он - и показываю, что за щекой действительно белеет довольно большой кусочек хлеба и так весь обед. Хотя на аппетит никогда не жаловался и ел всё, что дадут. С сестричкой были проблемы. Ела она очень плохо и всё время кто либо уговаривал её:
- Скушай, Светочка, за маму (папу, бабушку и т.д.) – а она головкой крутит, изворачивается.
- Саша, не накалывай хлеб на вилку, - говорит бабушка Катя.
- А почему, бабушка?
- Потому, что на том свете тебе Божечка будет тыкать вилкой в твой животик.
- Мам, Бога ж нет – говорит папа – чему ты ребёнка учишь?
- Молчи антихрист, чтоб тебя анчутка забрал, есть Бог. Он всё видит.
Мне очень не хочется, чтобы кто-то колол мне вилкой в животик и с тех пор я беру хлеб только рукой.
Некоторое время я ходил за хлебом нормально – весь хлеб приносил домой. Но в один из походов за хлебом вернулся с одной коркой. То есть с виду это была буханка хлеба, но с одного из торцов я проделал дырочка, через которую выбрал всю середину. Положит этот хлеб на стол, а сам пошел гулять. Всё выяснилось только тогда, когда сели кушать. Вот тогда мне уже досталось за все грехи.
Однажды прибегает запыхавшаяся Валя:
- Вы здесь сидите, а там на почте телевизор.
Радиолы были почти у всех. Большие по размеру, с золотой материей на динамике и большим круглым светящимся зеленым глазком настройки. Когда её купили мои родители, то почувствовали себя чуть ли не богачами. Радиола проигрывала грампластинки и имела радиоприёмник. Зелёный глазок был похож на глаз кошки и, как её зрачок на свету, менял свой размер при настройке на станцию. На шкале настройки были заманчивые надписи: «Берлин», «Париж», ..., «Москва» и даже «Нью-Йорк», но не взирая на высоченную антенну, которую папа установил на крыше по всем правилам антенного зодчества – ловилась только Москва. А здесь вдруг телевизор. Что это такое мы конечно слышали, но видеть пришлось впервые. Он был выставлен в окно, выходящее во внутренний дворик почты. Во дворе собралось человек сорок зевак, которые заворожено смотрели на это чудо техники. Лавочек не было, но народ долго не расходился и смотрели всё подряд. Нам это вскоре надоело и мы побежали по нашей улице, разматывая найденную на почте телетайпную ленту, из которой получился замечательный серпантин.
Через некоторое время народ приноровился и стали по вечерам ходить на почтовый двор со своими стульчиками и образовывать большой телезал.
Мои родители на просмотр общественного телевизора не ходили, возможно потому, что папа и так целый день был на почте, работая там курьером по доставке почты до железнодорожной станции Пелагеада и полученной корреспонденции обратно на почту. Как курьеру, ему полагалась военная форма и табельный пистолет. Форма ему очень шла. Папа был высокий, подтянутый и с густыми чёрными волосами, зачёсанными назад. Пистолет выдавали марки ТТ не для проформы, а каждый год заставляли сдавать зачёт по стрельбе. Скорее всего папа доставлял спецпочту, а не обычную корреспонденцию.
Мой дед Иван два раза призывался на войны и всё неудачно. В гражданскую войну был призван в Красную Армию, но долго воевать не пришлось. В одном из первых же боёв неприятельская пуля прошла на палец от сердца. Потом госпиталь и долгий путь к выздоровлению. Потом, уже в Отечественную немецкой миной выбило все зубы и разворотило всю челюсть так, что никакие пластические операции не помогли. Лицо так на всю жизнь и осталось перекошенным на одну сторону. Есть он ничего не мог. Бросит в борщ хлеб, растолчёт картошку и не прожевывая глотает. По этой ли причине, по другой ли очень много пил. И пил по-русски до последнего рубля. А по пьяному делу любил гонять бабушку Катю. Войдёт во двор и прямо с порога: «Где она?». И невдомёк ему, что бабушку уже давно предупредили бдительные соседки, что он идёт и хорошо выпивши. Бабушка запрёт свой дом на замок, сама влезет в окно и закроет его изнутри. Вот её и не найти. Дедушка немного побушует и ложится спать у себя в отапливаемом сарайчике. А как уснул, то его уже и пушкой не разбудишь. Тогда бабушке и наступало освобождение. Но при всём том нас детей очень любил и как бы пьян не был, всегда принесёт конфеток или пряников, причём начинал их раздавать ещё в начале улицы всем детям подряд и нас с сестрой никогда не забывал угостить. Трезвый был как шелковый. Сядет в тенечке во дворе и что нибудь строгает или точит инструмент, который у него был всегда в отличном состоянии. Подточит и пробует на ногте остроту. Был он у меня лесорубом. Ручки для топоров он делал только собственноручно. Так он и остался в памяти – сидит на стульчике и полирует ручку топора и не чем нибудь, а осколком стекла. Однажды я с ним ездил на лесозаготовку. Труд этот только со стороны казался простым, а так попробуй помаши весь день топором. Деревья рубили топорами парами по двое. Один большим топором на длинной ручке рубил сверху вниз, отщепляя при каждом взмахе большую щепку, а второй меньшим топором ударом, направленным прямо по стволу эту щепку отрубал. Так вдвоём работа шла споро.
В одну из выгрузок леса деда Ивана придавило бревном, после чего развился рак. Умер дед, когда мне исполнилось 6 лет.
На экскурсию в долину Донбая собирались тщательно. Набрали продуктов, запаслись тёплой одеждой. Выехали вечером. Уже в сумерках сделали один привал возле какой-то речки. В маленьком автобусе ехали всю ночь. Меня уложили на заднем сиденье, которое пустовало. Но уснуть было невозможно так как автобус безбожно трясло на ухабах и скорее можно было выпасть с сиденья, чем на нём удержаться. А утром с рассветом подъехали к месту назначения. В 6 утра, позавтракав, мы с папой отправились на восхождение в горы. Мама осталась внизу так как путь был долог, а высота большая. Природа вокруг была необыкновенная. В тех местах потом снимали фильм «Дети капитана Гранта», в эпизоде перехода Кардильер. С вершины бежали ручьи с изумительно вкусной и чистой водой. Сорвешь лист лопуха, промоешь его, сделаешь из него стаканчик и пей сколько хочешь. Вода правда такая ледяная, что зубы сводит. Внизу было по летнему знойно и мы шли в одних безрукавках. На подходе к вершине стали попадаться встречные путешественники, которые как доказательство своей сопричастности с восхождением несли сверху целые охапки настоящего снега, налепленного на палки. К 12 часам и мы поднялись до вершины с её вечным снегом. Ярко светило солнце и снег в его лучах искрился всеми цветами радуги так, что было больно на него смотреть. Не взирая на снег лежащий везде вокруг нас, было тепло. Такие картины, как предстала нашему взору надо видеть собственными глазами. Это царство дикой природы не передать ни художнику, ни телевидению. На это надо просто постоять и посмотреть, чтобы запомнить на всю жизнь. Набрав немного снега мы отправились обратно. Идти под гору было гораздо легче и мы весь путь обратно преодолели намного быстрее. Снег наш, который мы взяли с собой, растаял на наших руках и донести до низа нам его не удалось.
Незаметно пробежало время и я пошел в школу. Заблаговременно был куплен портфель и школьная форма. Именно портфель, а не ранец. Он пах как-то по особому и этот запах я помню до сих пор. Даже цвет уже забылся, а запах помнится. Школьная форма состояла из суконных брюк и такого же пиджачка. Материя была до того плотная, что казалось и ногу не согнёшь. Провожал меня в школу один папа. Мама была занята на работе. Тогда она работала бухгалтером где-то в аэропорту. Мы захватили Наташу Захарову, которую сопровождала её мама, и отправились в школу. По улице шли торжественно в новых формах и с большими букетами цветов. Все знали, что мы идём в школу и высыпали посмотреть на это зрелище своими глазами. Кроме нас с нашей улицы в первый класс отправили еще двоих девочек Римму и Валю Пензову, которая жила совсем рядом с почтой. Все мы попали в один класс. Наша первая учительница жила по соседству с Наташиными дедушкой и бабушкой, совсем рядом. Она была лет 35, с виду строгая, но отзывчивая и своим костюмом напоминала учительницу из старых фильмов. И звали её как-то по старинному Анной Филипповной. В классе, когда делали перекличку и учительница прочла Захарова Наташа, встали сразу две девочки. Оказались полные тёзки. Так их и стали с первого класса звать по отчествам. В школе в первый день занятий не было. Мы фотографировались за школой всем классом вместе с родителями. А после мы сходили в фотостудию, где нас с Наташей сфотографировали отдельно.
Пошли школьные будни. Учиться мне было интересно. По утрам я, закончив с умыванием и завтраком, забегал за Наташей. Она обычно в это время заканчивала плести косу. А я от нечего делать рассматривал обстановку. Её мама работала в швейной мастерской и почти всё шила самостоятельно. На полу лежали самотканые дорожки, которые все плели из обрезков материи, или старых вещей. Над дверью между комнатами на двух гвоздях висела самая настоящая розга. Висела для устрашения Наташиного старшего брата.
В школу я пошел при Хрущёве. Но он не долго украшал наш букварь. Уже осенью Анна Филипповна попросила нас открыть страничку с портретом Никиты Сергеевича и аккуратно её вырвать. Так мы впервые соприкоснулись с историей.
Телевизор на почте недолго держал монополию. Такой же купили Захаровы. Теперь все соседи по вечерам шли на телевизор к ним. Сидели в несколько рядов, как в настоящем кинотеатре. Сначала сидели мы, то есть малышня на маленьких табуреточках. Потом шли табуретки побольше и так до стульев. Собирались в основном малые и старые.
- Баба Маня, а что это ты один глаз платком завязала?
- Это я одним глазом смотрю, а второй отдыхает. Потом поменяю.
Если фильм был интересный все смотрели с интересом. Что-то обсуждали. Шикали друг на дружку, чтобы смотрели молча. Весело смеялись, если вдруг раздавался чей то храп. Если фильм был не интересным, то через какое-то время все начинали зевать и со словами: «А ну его к лешему» - шли по домам.
Прошли несколько недель и хозяева взмолились, что устали убирать свежеиспеченный кинозал. Тогда из постоянных посетителей стали выделять дежурных и они убирали после ухода всех.
Второй телевизор купили соседи по фамилии Костенко. Они жили напротив. Папа называл соседа Хитрым Дмитрием. Это был крупный лысоватый мужчина с постоянной ухмылкой и мастер на все руки. Он один из всех провёл по всему огороду трубы, в которые насосом из колодца подавал воду. Благодаря этому он умудрялся собирать за сезон по два урожая картошки. И очень любил играть в лото и простые карточные игры на деньги. Ставки в играх бывали копеечные, но раньше и цены были низкие. Выигравший в конце игры хвалился выигрышем на зависть остальных. И очень часто таким выигравшим оказывался дядя Митя, как я его тогда называл. В хорошую погоду в карты играли по вечерам прямо на улице. После трудового дня это был приятный отдых. В плохую погоду играли у кого-нибудь дома в лото. Чаще всего играли у Костенко. Дядина Митина жена – Нюся болела ногами и ей куда – либо ходить было тяжело. Вот и собирались у них дома. Лото игра простая и динамичная. И играется в неё с шутками и прибаутками.
Осенью мы обычно ездили в Донское за кабаном. Меня родители вообще везде брали с собой куда бы не ехали. Мы едем далеко. За окном большая красная Луна. Такой большой я её никогда не видел. В Донском жил папин родной дядя. Вот к нему мы и ехали. Его соседи выращивали отменных кабанов под 300 килограмм. Вот такого кабана мы у них покупали и везли домой. Для забивания кабана папа изготовил специальный нож. Но сам кабана он не колет – зовем соседей. Вообще забивание кабана – это целое действо со своими исполнителями. Сначала все мужики заваливают кабана, связывают его и держат, забивающий перерезает ему шею и подставляют тазик для собирания крови. Потом кабан обкладывается со всех сторон сеном и поджигается. После этой процедуры уши и хвостик уже готовы к употреблению и отдаются детворе. В дело идёт всё. Тут же подключаются женщины. Делается кровяная колбаса, готовится и накрывается стол для участников забоя. Солится сало, делается солонина из мяса, окорок. Все это помещается на чердак. Этого мяса и сала хватит на всю зиму.
Зимы в те годы были снежные. И если выпадал снег, то он не таял до самой весны. Папа по утрам выходил, делал зарядку и растирался снегом до пояса. Если ночью шел снег – утром всё мужское население расчищало дорожки и посыпали их вынутой из печек золой.
До школы мы по первому снегу стали играть в снежки. Мой снежок попал одному мальчику из нашего класса в губу, сильно её разбив. Губу замазали зелёнкой из классной аптечки, а меня учительница поставила в угол и не просто поставила, а поставила на все четыре урока, которые в тот день были. И я добросовестно отстоял все эти уроки. На переменах приходили ученики из других классов посмотреть на мои мучения. Валя принесла несколько конфет, чтобы облегчить мою участь. Под конец все больше сочувствовали мне, чем мальчику с разбитой губой.
Зимой подводу дед Матвей менял на сани и ездил в тулупе и валенках. Ах, эти валенки. Для русской зимы нет обуви лучше. Кругом мороз, щеки горят, а ногам в валенках да еще с галошами тепло и уютно.
Летом велосипед, а зимой то санки. Какое это счастье, когда ты сидишь, а тебя катят и катят на санках. И не важно куда ехать и зачем, а главное ехать. А если проехаться с горки... Можно сидя, лёжа, а самые отчаянные и стоя на санках.
Зимой посредине двора всегда лепили снежную бабу. И вооружали её, как положено ведром, морковкой и ветками вместо рук, а глаза и рот делали из угля. В лепке участвовали все и мал и стар. Потом это произведение зимнего зодчества долго украшало двор. А когда, дома были только мы с мамой то любили сесть возле теплой печки, щелкать семечки и плевать шелуху просто на пол. Потом мама сметала шелуху в печь и концы в воду. Зимой ночь длинная. Русская печь, которая стояла в доме занимала где-то треть комнаты. Это её и сгубило. Когда к дому подвели газ, которым стали топить печи, эту печь сломали, а осталась только маленькая плита для приготовления еды с духовкой для отопления. А как на ней было хорошо в стужу, залезть, задёрнуть занавеску и млеть от тепла.
Хорошо в Шпаковском, только нет тебе не реки не озера. Есть правда ручеёк, но он до того мал, что больше похож на декоративный. Течет он далеко от дома через самый центр села. Даже когда зимой вода в нём замерзает, то никто на коньках по нему не катается до того он мал и извилист. Через него в центре села сделали деревянный мост. Подойдёшь к перилам, а снизу журчит вода и на душе становится чисто и радостно.
Бабушка Катя ни читать, ни писать не умела – не было когда учиться. А вот в деньгах разбиралась хорошо. Однажды папа приходит домой, а там записка: «Андрюша, ключ у фуфайки в калидори». Это бабушка догадалась сходить к своей подруге, которая умела писать и они написали записку, а то что её сможет прочесть любой бабушке было невдомёк. Мы долго смеялись этому хорошо «запрятанному» ключу.
Собаку нашу звали без затей – Шариком. Он был неопределённой породы, вернее чистокровная дворняга средней величины. Однажды я решил сделать из него ездовую собаку. Забрался на него сверху и стал погонять. Шарику это не понравилось и в результате у меня в штанах образовалась хорошая прореха, через которую мне было доставлено воспитание, чтобы не ездил на собаках.
Иногда Шарика отпускали ночью побегать по огороду. Тогда он как угорелый бегал уже где только хотел, но под утро довольный появлялся во дворе виляя от удовольствия хвостом.
Бабушка собралась помыть большую кастрюлю из-под браги. Жалко было просто выплеснуть остатки содержимого в выгребную яму, вот бабушка и слила всё что осталось Шарику. Тот всё добросовестно вылакал. Шарика стало шатать и бабушка, подумав, что ему плохо отпустила его с цепи. Несколько часов его вообще не было. Пропал хоть иди ищи. Но нашли его не мы. Приходит сосед дядя Ваня Пашков, говорит:
- Пёс ваш помирает. Вышел я в огород, слышу там кто-то толи скулит толи воет, смотрю, а там ваш Шарик лежит в яме для свеклы и очень плох.
А он просто опьянел и шатался по огородам пока не свалился в яму.
- Не велик барин, протрезвеет сам вылезет, - сказала бабушка.
И точно на другой день явился сам собой.
Как-то уже много времени после я ехал в трамвае и подслушал разговор двух попутчиков. Один из них рассказывал:
- Посадил я на своём дачном участке картошку, так вся завяла и собрал ещё меньше, чем посадил. Пробовал сажать разные растения и помидоры и лук и редиску – ничего не растёт.
- Да ты, что не поливаешь огород?
- Некогда, да я и езжу туда раз в месяц. А вот два года назад посадил хрен. Растёт замечательно. Теперь весь огород в хрену. Одно только плохо из-за желудка дома мы его не едим, а на рынке его не покупают.
Хотелось спросить у попутчика так зачем же тогда посадил?
Вот и к нам в огород от соседей Пашковых переполз островочек с хреном. Его оставили – думали пусть растёт. На следующий год начали бороться уже с островом. И, что только не делали и вырывали и перекапывали и нанимали трактор для глубокой вспашки, а остров всё старался превратиться в материк. И эта война местного значения закончилась, когда хрен был похоронен под асфальтом Майского переулка.
Деревья в огороде жили своей жизнью – одни умирали, другие появлялись. Посадили саженец груши. Продавец клялся, что сорт хороший. Через три года на деревце выросла первая груша. Она росла в шапке из листьев ближе к стволу. Все ходили и наблюдали, как она потихоньку наливается соками. Я тоже ходил, ходил рядом пока не вытерпел. Развернул грушу и съел всю не видную снаружи обратную сторону. Стали родители замечать, что груша стала как-то увядать, едва налившись соками, развернули грушу и здесь из-за груши мне досталось на орехи.
Однажды с Наташиной мамой случилось несчастье: сгорела её швейная мастерская. Перед выходными они работали вдвоём с напарницей. Работы было много, торопились и, уходя домой кто-то из них забыл выключить утюг. А впереди были выходные дни. Сгорело всё. Был суд основная вина легла на Наташину маму и присудили в месячный срок выплатить всю сумму ущерба, а иначе грозила тюрьма. Деньги были по тем временам бешеные – 10000 рублей и это при зарплатах 100 – 120 рублей в месяц. Пришлось идти к людям с протянутой рукой. Обошли всё село и насобирали 7000 рублей. Это уже было что-то, но недостаточно для погашения ущерба. Через месяц вторично проведенный суд оправдал обоих. Так как действительно точно не установишь кто оставил утюг, а может просто замкнуло проводку, на которую всё и списали. Так что не было бы счастья да несчастье помогло. Не раздавать же было деньги опять по рубчику всему селу. На эти деньги в будущем построили дом для брата Виктора на другом конце села, но это было уже через какое то время, когда он вернулся из армии и из забияки Чёки превратился в отца семейства. Первый класс я закончил на одни пятёрки. Отгулял беззаботное лето. На велосипеде катался уже на взрослом правда «под раму». А осенью мне объявили, что мы уезжаем обратно в Одессу. Это была конечно трагедия. Рушился весь привычный мир, но с другой стороны хотелось этот мир и посмотреть, а здесь такая возможность. Труднее всего было уехать от Наташи, но впереди был большой город с морем и городской квартирой со всеми удобствами. Сестра плакала так, что успокоить её было невозможно. Родители были всё время на работе и она очень привязалась к бабушке Кате. И если бы ей в то время дали выбор с кем быть она бы выбрала бабушку. В Одессе мы поселились у маминой тёти. Со второй четверти второго класса я уже учился в одесской школе. Моими друзьями стали исключительно окрестные мальчишки и раннее детство кончилось.
Автор и главный действующий герой - Александр Доронин
г. Одесса 2006 год