Я открываю глаза.
Свет.
Как горестно бледнеют тени на холмах окрестных…
Выщербленный камень со странным знаком.
Теплая поверхность.
…Они беззвучно подлетели и стали в ряд, настороженно глядя живыми чёрными глазами. Они поставили на поникшие в отчаянии скалы свитки из сгущенного света. Они сложили семицветные крылья. Они гордо выпрямились. Под утренним солнцем на белоснежной груди засверкали прозрачные доспехи. Они откинули длинные чёрные косы с вплетенными трехцветными парными лентами. Они опустились на колено — и на тонких талиях засверкали серебряные пояса. Они высоко подняли в правой руке огненные каламы и приготовились.
Они. Птицы моего Господина. Они приготовились записывать.
Мальчик, слушай.
Я вижу:
Она сидит, склонившись над железной дощечкой, освещенной ярким светом нескольких изящных ламп согдийской работы. На ней шелковое платье голубого цвета, украшенное синими цветами, с высоким воротом, надетое поверх льняной рубашки с широким разрезом на высокой груди. Края и длинные рукава платья обшиты красными полосами узоров прекрасных цветов. Белые шаровары виднеются из-под короткого подола. На шее поблескивают рядами несколько золотых цепей, тонкие запястья золотыми браслетами украшены. К кожаному поясу со свисающими шнурами прикреплены ножницы с насечками из серебра и малый нож в изящных ножнах. Над закрученными у висков косами надета шапочка белого цвета. Фата до пояса колышется в теплой полутьме.
Она внимательно слушает.
Скрипение заточенной железной палочки о гладкую поверхность, напряженный взгляд чёрных глаз, ловящий каждое движение...
— Это было давно, когда я был еще молод и мало что разумел. Жили мы тогда у бескрайнего леса, что во владениях наших северных. Мой дядя послал меня в те края к родичам. Слухами полнилась в ту пору земля. Говорили, появилось страшное чудовище, что нападало на скот и на людей, раздирало их в клочья острыми когтями на золотых лапах.
— Как оно выглядело? Ты можешь объяснить мне?
— Объяснить сложно, надо увидеть. Впрочем, никто еще не остался жив после встречи с ним. Я, пожалуй, единственный. Но те, кто видели его мельком, описывали этого зверя как красивую женщину с медными, серебряными или золотыми руками. Те, что с золотыми – самые опасные... Выходят на охоту ночью. Страшная сила дана им. Громким пронзительным криком своим убивают птиц и зверей лесных... О чем это я?
Глаза прикрыты, голова откинута. Прикосновение нежной руки к плечу.
Шелковистая кожа.
Тихий шепот:
— Прошу тебя, продолжай. Или, может... тебе тяжело? Ты опечалился.
— Я не был жестоким. Не сразу руда в земле превращается в клинок, которым с одного раза перерубают шею верблюда. Я был добрым. Я...
— Верю. Можешь не говорить.
— Да... Ехал ночью через лес. Было уже темно. Вскоре понял, что заблудился. Хоть верный мой лук со звенящими стрелами был при мне, да на поясе покачивался острый меч – все же оробел. Деревья окружали меня, как мрачные великаны, сердце сжималось от тоски. Странно!
Встревоженный взгляд, шуршание фаты.
— Сколь странные существа мы, люди: ненавидим друг друга из-за земель, табунов, золота, женщин, убиваем, лжем и плетем заговоры, снова убиваем, но достаточно остаться наедине с враждебным миром, как напряженно высматриваешь душу человеческую, мерцающий огонь костра в ночи. Вот я и увидел его.
— Кого же? Что ты... увидел.
— Свет. Помнится, осторожность подсказывала мне, что не следует сразу подходить, а лучше всего обойти поляну и посмотреть, кто там. Я сошел с коня и тихо прошел за большой камень, заросший мхом, перед которым был разожжен костер. И тут я увидел ее.
— Ее... Ты увидел это? Ты... увидел!
— Молодую женщину, сидящую у костра. Может, лет пятнадцати, не больше. Она была одета, как одеваются лесные люди: в короткие сапоги, платье ниже колен с длинными рукавами. На плечах была пестрая накидка. Косы были завязаны на затылке и спускались к вискам, прикрытые низкой шапочкой. Помню, несказанно удивился – девушка в глуши, совершенно одна, что она здесь делает? Я вышел из-за камня и поздоровался. Думал, что испугается. Но нет. Ответила вяло, равнодушно. Вот я и присел рядом с ней...
— А в ней не было ничего необычного?
Железная палочка быстро чертит по дощечке, оставляя четкие знаки.
— Нет, совершенно ничего. Обычная девушка. Я же описал тебе ее. Сидела, опустив голову, глубоко засунув руки в длинные рукава.
— Так, значит она не...
— Терпение.
Легкий вздох.
Некоторое время мы молчали. Я с юных лет умел завести разговор, шутки шутил не раздумывая. Так что женщины любили. А тут охватило смущение. Она сидела так, как будто по-прежнему была одна. Меня словно не существовало. Стало очень неуютно. Я спросил, где ее родные и почему она одна, ночью, оказалась в таком диком месте. И попросил отвести к жилью, чтобы мог переночевать. Глухо ответила, что место вовсе не дикое, родичи живут неподалеку, вот и решила ночью посидеть одна.
И вдруг сказала... что те, кто попадают в этот лес, в ночлеге уже больше не нуждаются. Тут она подняла голову...
У меня волосы встали дыбом. Я увидел, что нос и скулы у нее какого-то жуткого желтого цвета, зрачки глаз узкие, как у бешеной степной кошки. Резко выпростала руки из рукавов, и я увидел их.
— Какие у нее были руки? Какие? Неужели...
— Да. У нее были руки из червонного золота с длинными, сверкающими когтями длиной в указательный палец взрослого мужчины. Помниться, она медленно сжала кулаки, и эти когти тихо заскрежетали в ладонях. Я стоял окаменевший. Понял, что попался, что это – злой дух в образе красивой девушки приманил меня к живому теплу костра. Так был напуган...
— Ты? Напуган?
— Думаешь, я вообще ничего не боюсь? Ты еще плохо меня знаешь. В ее глазах была не смерть. Нет, это была бездонная тьма, словно неподвижные воды горного озера в полночь, когда звездное небо закрыто низко плывущими, давящими тучами. Помнится, хотел вытащить меч, но руки бессильно повисли, как плети. Смотрела на меня долго, так долго, что казалось, это мучение никогда не кончится. Потом вдруг... Потом она...
— Что? Что она сделала?
— Она заплакала. Закрыла лицо безобразными лапами, повалилась на бок и стала тихо плакать. Шапочка слетела с головы, обнажив шею с золотыми прожилками и разметавшиеся тяжелые косы. Как странно!
Долгое молчание.
— Как странно в мерзкой твари, которая коварно поймала тебя в ловушку, в звере, в... и увидеть человека! Я не смог тогда, потому что...
Не смог тогда. Вытащил меч и прикоснулся к тонкой шее. Помню, раздался какой-то странный звон, как будто коснулся наковальни. Но чувствовал, как бьются жилы под тонкой кожей с золотым плетением. Потом я поднял его, но не смог нанести удар. Снова поднял. Она уткнулась в землю своей страшной мордой, прикрываясь рукавом и захрипела: «Бей!». А я вложил меч в ножны.
И посадил ее, взяв за плечи. Девушка, уткнувшись в колени, упорно закрывала лицо руками, медленно раскачиваясь из стороны в сторону... Время шло, лунный свет серебрил верхушки огромных сосен, гаснущий костер бросал блики на выщербленную стену скалы. Пахло сыростью. Я подбросил веток в костер. Тут она снова подняла голову.
Та ночь для меня была полна потрясений. До сих пор не забуду, как медленно распрямлялись ее плечи, помню тихое шуршание кос, сползавших к шее. Я...
— Она стала еще страшнее, чем раньше. Подожди!
— Девочка!
— Сейчас... Только возьму дощечку.
— Нет, нет.
У нее теперь было человеческое лицо. Бледное, округлое, с прозрачными серыми глазами, отражавшими всю боль мира. Помню на скулах мелкие коричневые веснушки и темную родинку на виске. У рта - маленький белый шрам.
Вздрагивая от муки, подняла золотые руки. Схватилась за голову, как будто хотела ее раздавить и исступленно закричала.
Закричала: «Несчастная я, тяжко мне, душно! Смерть, где ты!».
Этот крик... этот крик до сих пор отдается в ушах. Сколько же людей убил я — но ни один из них не кричал так горестно! Потом обхватила мне колени. Я чувствовал леденящий холод сплетенных рук, но лицо и грудь были удивительно теплыми, нежными, женскими.
Яркий, режущий свет костра.
Бессвязный лепет:
— Я... я... Не помню, сколько уж времени прошло. Ничего не помню. Меня все ненавидят, за что? Я росла сиротой. Обиды, обиды! Как тяжко расти сиротой! Я не хотела его. Я... не хотела! Когда... он отпустил меня, я бросилась в озеро. Где оно?
Тишина.
Откинувшись, стала осматриваться. Смотрела по сторонам, как человек, которому перерезали горло кинжалом. Он уже умер, но все еще жив и смотрит на мир недоуменными глазами, чувствуя страшно просветлевший в эти последние мгновения жизни мир.
Замерла с открытым ртом, уставившись своими прозрачными глазами. Потом снова стала торопливо, хрипло шептать, ломая страшные руки...
— Озеро... Озеро... Здесь рядом, я не могу далеко отойти от него, не могу, не могу уйти от него. Я думала, что на дне найду покой... Как тяжело, как душно... Не могу дышать, не могу дышать! Я... я уже много дней не ела ничего. Дней? Может, годы? Я голодная, ничего не могу взять в эти руки. Все падает, все жжет... Меня все ненавидят, все ненавидят... Ничего не помню. За что?
— Жена.
— Я слушаю тебя. Внимательно слушаю.
Была голодна. Умирала от горя и одиночества. Люди – подлые лжецы. Слова – ложь! Помню, я достал какую-то снедь и стал кормить это печальное чудовище с рук, как малого ребенка. Жадно ела, давясь каждым куском, захлебываясь слезами.
Тихое шипение масла в лампе.
— Ты такой добрый, такой добрый. Я... я... Не ела человеческой еды с тех пор, как... Благословляю, благословляю тебя! Когда это было, когда это... было? Обиды, обиды! Почему меня все ненавидят? Я ничего не помню, я ничего не сделала. Я хотела на дне найти покой, его все нет.
— Расскажи, что случилось? Может, чем-то можно помочь тебе?
— Мне? О чем ты? Я ничего не помню, только озеро. Я... я... не хотела. Эти руки, это лицо. Они все хотят отрубить мне руки, отрубить эти руки. Пусть будет проклято золото. Никто, никто не дал куска хлеба! Жестокость. Ты первый пожалел меня... Дни... годы... вечность? Я ничего не помню! Была человеком... я была. Помоги. Помоги.
— Помоги? Что тебе сделать?
— Помоги. Убей. Скоро... снова воды всколыхнуться. Озеро, озеро... Прошу!
Потом...
Упала ничком и стала царапать землю кривыми когтями. Вдруг вскочила на колени, с тихим, змеиным шипением... Подняла тяжелую голову с вновь сузившимися узкими зрачками и пожелтевшим лицом. Рванула ворот. Помню, тело ее сверкало и переливалось прожилками, как руда в темном изломе камня...
— Мне жаль. Мне ее... глубоко жаль.
— Я знал, что пожалеешь. Но к чему длинные речи? Вытащил меч и поднял его над головой. На клинке сверкало мое геройское имя – я тогда только недавно получил его. В тот последний миг я поразился.
— Чему?
— Теплоте ее взгляда.
Хотя теперь она была обезображена до невозможности, из этой гнусной рожи, узких щелей зрачков на меня смотрела... Я... Опустил меч прямо ей под ключицу. Вошел с хрустом, разрывая тугую плоть. Пронзительно взвизгнула, хватаясь за лезвие своими страшными золотыми руками. От воя у меня заложило уши, ноги подогнулись. Конь, привязанный к дереву, стал биться, потом, хрипя, рухнул на землю.
Давил на меч, чувствуя, как он ходит ходуном в руках, вонзившись в ее сердце. Кровь хлынула рекой, брызнула мне на лицо, на одежду. Я был... весь в кипящей крови. Весь в крови.
Дальше помню плохо. Не смог вытащить меч. Обошел костер. Подбросил дров и лег, прислонившись к скале. Она лежала напротив меня ничком, сверкая, как слиток золота. Стал дремать, потом заснул. Это все ложь, девочка, что побывавший в царстве мертвых человек видит страшные сны. Нет ничего, только бездонная черная пропасть.
Потом был рассвет. Помню, проснувшись, долго не мог понять, где я. А когда вспомнил, заледенел от ужаса и скорби. Не мог даже заставить повернуть голову в ее сторону. Но потом посмотрел.
— Что ты увидел там. Она исчезла?
— Нет.
— Что с ней случилось? Расскажи, не томи.
Я был так потрясен, что долго не мог сдвинуться с места. На земле лежала прекрасная мертвая девушка, вся в крови, впитавшейся в землю, Человек! Я подошел к ней и выдернул меч из раны. Он вышел легко, как будто я опустил его в масло. Перевернул на спину и осмотрел всю. Глаза у нее были словно горное озеро, широко раскрытые, в них застыла печаль и горькая обида. Как живые! Руки были белые, нежные, тонкие. Ни когтей, ни страшного багрянца. Помню, хотел ее похоронить, но охватила такая слабость, что присел на землю. Душили слезы. Только и смог, что стянул ей платье на груди и прикрыл лицо валявшейся рядом пестрой накидкой. Добрел до края поляны. Конь был еще жив. Потом... все равно пал через два месяца.
Так я убил своего первого человека.
— Ведь ты же сказывал мне, что убивал...
— ...своего первого человека. Я устал, хочу лечь. Прижмись ко мне. Этот рассказ утомил меня. Воины все убийцы. Как тяжело, как грустно.
О, горе, о, печаль, о, жаль.
Ческе-Будейовицы, декабрь 2008 г. от Р.Х.
Опубликовано в первом номере альманаха "Tamga" (www.tamganet.com).
Все права сетевого первоисточника принадлежат порталу литературы и искусства "Тамга".