СОБАКА: Предисловие
Я, пожалуй, не стану называть её имени. Нет, я не замечал, чтобы с ней происходили странности, подобные тем, которые вы встретите в этих записях: девушка, как девушка, совершенно ничего примечательного… Только иногда в разговоре у меня возникало вдруг ощущение, что я бью ногой по мячу со спущенной камерой… то же чувство досады. Как-то, мне даже пришла в голову мысль, что она лечилась от наркозависимости, но я тут же подумал, что вряд ли… слишком заурядная на вид.
СОБАКА: То, с чего всё началось
- Алло!
- Алло…
- Слушай, я тут улетаю на десять дней и мне не с кем оставить…
- Нет.
- Не с кем оставить Флаффи! Ты сперва дослушай, я же не говорю, что именно ты …
- У меня нет знакомых, которые согласились бы взять твою собаку.
- Ну а если даже и ты, это ведь всего-то на неделю…
- У меня родители скоро вернутся из отпуска!
- Короче, раз такое дело, я подъезжаю прямо к…
- Саша, я сказала...
Я с детства любила котят. Больше других – серых-полосатых, самых обычных вроде бы… за их характер: самодостаточность и простоту. На втором месте игривые рыжики и загадочные чернушки, можно даже с белым пятнышком на груди, но лучше – без. Белые же, особенно породистые, а, впрочем, не только, как по мне, слишком капризны…
Постепенно и незаметно в моей квартире с общего и не совсем согласия образовалось три кошки: белые с редкими черными отметинами. Неприступность обычных белых у моих дополняется набором довольно однообразных приколов: нассать в чужие ботинки и оборвать провода во время телефонного разговора. Очень редко, но случается. Больше ничего: с ними не поиграешь, да и на ласки они реагируют каким-то тупым удивлением. Хуже, кажется, только трехцветные. В целом же я отношусь к своим кошкам нейтрально: живут себе и пусть живут. Чего не скажешь о чужих собаках.
***
Я не знаю и никогда не знала, как поступать в тех ситуациях, когда меня попросту не слышат. Голос у меня тихий, наверное, дело в этом. Полчаса я просидела как на иголках… или как дура… или как дура на иголках… и вот он позвонил в дверь. Быстро добрался, через весь город-то.
И что мне было делать? Он мог трезвонить и час, и два. Натравить на своего друга милицию? На друга с собакой… милицию? Бред. А у меня три кошки дома. И родители скоро вернутся из отпуска. И брат, хотя и живет отдельно со своей невестой, всё же иногда захаживает… причем, всякий раз любит мне делать замечания по ерунде.
Я воспользовалась глазком. Он. С какой-то девчонкой или подростком (скорее девчонкой), словом, с каким-то тощим коротким телом, завернутым в мокрый черный плащ. Собаки, вот, не заметила, а у ведь у него овчарка. Не обычная, которых я называю «милицейскими», а что-то совсем непохожее и крупное, кавказская что ли? Может и к лучшему – если он войдет в дом с собакой, то тогда уж точно её тут и оставит. Я открыла дверь… Собаки, действительно, не оказалось.
- Вот… принимай!
***
- Конечно, можно было бы оставить её просто у меня в квартире…
Ноги меня держали, а вот губы не шевелились, точнее шевелились, но как-то независимо от меня. Почему… почему у неё плащ мокрый? На улице ведь лето, небо чистое… голубое…
- …а ты бы просто приходила покормить и выгулять…
- Саша… где ты её взял?
Лицо «собаки» было обмотано грязной тряпкой, так что виднелись только глаза, какие-то больные и тяжелые… Как у меня. Может это и не человек, но уж точно не овчарка. Флаффи. Жертва чего-то там. Как и я, в общем-то.
- Но я не знаю, как она прореагирует, если квартиру откроет кто-то чужой…
Флаффи смотрела на меня. Трогательно, беззащитно, как будто во мне заключалась её последняя надежда. А я не знала, как ей помочь. Точнее знала: я ей никак не смогу помочь.
- Не в том смысле, что накинется или укусит там, но…
И тут меня окончательно повело. Это не собака, это намного хуже, чем собака. Но я оставлю её себе.
- Ты правильно поступил. Не дело, если Флаффи будет сидеть весь день одна в пустой квартире. И мне до тебя далеко ездить. Ты можешь идти. Удачно долететь тебе.
Он, конечно, не ушел так сразу, много ещё суетился: оставил пачку корма (как будто её одной хватит на десять дней), поводок, намордник и ошейник (почему было не одеть сразу, если они нужны?), надавал кучу нелепых советов, которые я тут же забыла, что-то спрашивал, но, наконец, отбыл к моему и, кажется, флаффиному облегчению. Конечно же, он за ней больше не придет. А у меня больше не будет кошек, да и родители не вернутся из отпуска. Всё решилось так просто…
А брат… Теперь я найду что ему ответить.
СОБАКА: Моё сегодня
Я – самый, что ни на есть обычный человек и живу почти в том же самом мире, что и вы. Но в отличие от вас я свидетельствую о том, что здесь исполняются желания. Даже невысказанные. Особенно невысказанные. Странно, запоздало, страшно… но исполняются. Как оказалось, я была одинока и вот, теперь у меня есть собака: странное, больное существо, мне под стать. А кошек больше нет, и родители уже никогда не вернутся из отпуска.
Я очень трепетно отношусь к чужим именам, но называть это тщедушное человекоподобное существо, оставленное моим милым другом, именем Флаффи у меня не получается. Да оно и не отзывается на Флаффи. Поэтому я обычно называю его просто «собакой». Ну, или «сукой», хотя на счет пола я не уверенна… так… иногда вырывается со злости. Оно не обижается.
Больше (кроме имени) я ничего не трогала, честно. Только отодрала грязную тряпку, скрывавшую низ её лица… она орала так истошно, как будто тряпка срослась кожей… Ничего особенного там не обнаружилось, ну губы обветренные… и что? А пол так и остался неопределенным, но не снимать же еще и штаны… Хотя помыть её не мешало бы – пахнет.
Плащ пришлось выбросить, я не могла себя перебороть, он был почему-то мокрым в солнечный летний день и я навоображала себе невесть что. Теперь Собака отказывается выходить на улицу… впрочем, меня туда тоже не очень-то тянет, ну, разве что на мои редкие подработки или в магазин за жрачкой. Псина, кстати, оказалась совсем неприхотливой, питается одним кормом из пачки, чем-то чипсоподобным… может это и есть чипсы, не знаю, не пробовала… на пачке фотография жизнерадостного терьерчика, во всяком случае. Я даю ей по три-четыре чипсины в день (то ли сама догадалась, то ли Сашка-друг предупредил), и собаке этого, как ни странно, хватает. Другой еды не берёт, хотя иногда и жалобно смотрит, когда я сама ем что-нибудь человеческое.
Она любит меня. Нет, не так. Она очень боится, что я однажды не вернусь, и этот её животный страх меня немного утешает – теперь я хоть кому-то нужна в этом мире. Когда я возвращаюсь, она готова выть от счастья и писаться на пол, но её чувства похожи на сломанные, едва начавшие срастаться (да ещё и не под правильным углом) кости, так что она только смотрит. И это мне тоже близко.
К тому же с её приходом стало меньше ненужных мне людей.
А выть я и сама умею, если надо.
СОБАКА: Приход брата
По своему обыкновению брат проник в квартиру бесшумно и неожиданно: в иные разы его выдавала визгливая подруга, но тут уж он обошелся без нее и застал меня, стоявшую у плиты под шумной вытяжкой, совершенно врасплох. Просто повернул ключ в замке, разулся и так в одних носках потопал на кухню – я даже ложку уронила в кастрюлю от неожиданности!
По-моему, это ненормально. Понятно, что на хату у него такие же права, как и у меня, но если уж появляешься тут раз в квартал (ладно, чаще), то будь уж добр – хотя бы позвони в дверь. А еще лучше – сделай предварительный звонок по телефону. Может, у меня тут гости, и тебя сегодня не ждут? Ну, или у родителей гости…
Я оказалась в глупом положении – было неясно, заглядывал ли он в гостиную? Там, на диване спала моя собака. Вообще, со стороны коридора ее можно было принять за длинный сверток черного тряпья, но братец с детства отличался развитой интуицией и первым чуял неладное. «Флаффи, несчастная девочка-готка», - думала я, затравленно озираясь на брата, простерев подрагивающую десницу в сантиметре от кипящей поверхности супа, на дно которого «Варягом» ушла большая ложка, – «Никогда-то ты мне не нравилась, жалкое создание, тощее и привлекательное в своей худобе, в отличии от меня, ширококостной дуры, с мужицкими руками и выпирающими ребрами… Но неужели тебя сейчас выкинут, молча и в никуда? Неужели тебя выкинет человек, которому до этого дома и дела-то нет, а я буду молчать и смотреть?..».
Я знала, что он однажды придет, придет и спросит «Что это?»… Всякий раз, вздрагивая от этой мысли, я напоминала себе «Не оправдываться, только не оправдываться!». Однако же, он молчал. Для него это было привычно: зайдет – и ни «здрасьте», ни «до свидания», но я всё равно сорвалась…
- Она тут всего на несколько дней. Это Сашка попросил. Она чистая, здоровая, паспорт даже есть. Ест мало, спит обычно на коврике… Он ее скоро заберет!
Я расплакалась от бессилия. Угрюмое лицо брата как будто немного просветлело, но это ничего не значило – просто он принял решение. За слезами я почти не заметила, как собака вошла на кухню… заметила только по повороту головы брата, к глазам которого были прикованы мои глаза.
Никогда прежде я не видела собаку такой сосредоточенной и настороженной, казалось именно в нее ушли силы в одночасье покинувшие меня. Брат застыл и Флаффи тоже, face to face… Казалось, эта хрупкая пауза будет длится вечно, казалось, они разойдутся… Флаффи потянется за кувшином, нальет себе стакан воды, не спеша выпьет, а брат, исполненный безразличия, самоустраниться… включит телевизор, компьютер… мало ли… И тут он ударил! Глухо и страшно ударил мою собаку в её впалое пузо.
Флаффи сносила побои молча, постепенно проседая на пол… Молчала и я. Брат добивал её ногами, чуть оскалившись, но в остальном особо не выдавая своих эмоций… бил даже тогда, когда она уже бесформенной и неживой кучей легла на пол. Потом ушел, так и не проронив ни слова.
Наверное, несколько минут я ещё стояла в оцепенении. А может несколько секунд… они мне показались долгими. Потом начала орать, грязно материться и по-звериному выть, припав к Флаффи… Я, наконец, стащила со своего домашнего животного эти грязные черные тряпки и, как могла, обработала раны. Увы, на теле было больше синяков, следов внутренних кровотечений и закрытых переломов… а я не знала, что с этим делать.
Под неформальским прикидом, к моему удивлению, обнаружился мальчик. Симпатичный и пока что живой.
Я побоялась перетаскивать его в ванну и на кровать, а потому устроила помывку прямо на кухне, там же позже оборудовала и лежбище. У меня не нашлось подходящей одежды, и я завернула его просто в простыню, подложив под спину пару пледов. Рядом легла сама, зажав в руке большой кухонный нож.
- Не бойся пес. Ничего не бойся. Теперь мы его встретим во всеоружии…
Пятна на теле животного обрели нехороший, трупный оттенок, как будто тело спешило воспользоваться предоставленной возможностью умереть. Я крепче и крепче сжимала продолговатую рукоятку, мечтая о том, чтобы братец навестил нас ещё раз. В моем полусне полубреду мне виделось, что Флаффи от этого становится чуточку лучше.
СОБАКА: Голод
В боли, тягостном бреду и горячке шли наши дни, и вот, на удивление быстро подошла к концу пачка сухого корма для моего зверя. Флаффи (к тому времени я уже пыталась дать ему новое, более мужское имя «Рудольф») не ел ничего кроме этих странных чипсов оставленных Сашкой-другом, и было ясно, что других таких мне не достать. Пришла беда – открывай ворота, моя псина только очухалась после прихода брата (да и то всё больше лежала), как пришел голод и мною обретенный нож оказался совершенно бесполезен.
Собака молча снесла побои, но вот от голода кричала, как от настоящей боли. Я, сколько могла, растягивала Сашкин пакетик, бегала по магазинам, показывая всем эту проклятую пачку, но продавщицы только грустно качали головами и отводили глаза. Пес замолкал-засыпал только тогда, когда я ложилась рядом, утешая его – каждый раз это требовало всё больше усилий и времени. Рудольф умирал.
Одним утром я, обессиленная после бессонной ночи, полной воя и стука о батареи, проснулась от первых робких, но вполне себе жгучих лучей, проникших через кухонное окно, и меня осенило. Мысли тотчас материализовались в слова, я говорила и говорила, не обращая внимания на то, что собачьи глаза были закрыты.
- Я ошиблась… в самом начале. Это ведь я сама придумала, что ты домашнее животное! Рудольф, ты же должен охотиться, сам добывать себе пищу… А ты не можешь, я отобрала твою шкуру… Прости, пёс…
Его черные тряпки висели на балконе – мне хватило ума постирать их, а не выбросить, вот они и сохли уже который день. Впрочем, нет, не ума, отцовские брюки и то, что оставил брат, были ему непомерно велики, да что там, даже я была заметно крупнее его, при сходном, в общем-то, росте. Но плащ!..
…
Нож. Ни на что не надеясь, я взяла его в качестве талисмана. В нашем спальном райончике вывоз мусора – это настоящая проблема, баки переполняются, пакеты складывают рядом, а сумасшедший ветер, гуляющий меж унылых девятиэтажек раза за разом живописно разбрасывает всё это по двору… Так мы и живем по колено во всяческом дерьме. Однако же с тех пор, как я выбросила плащ, прошла вечность!
Я натянула свой старый реглан, который уже года два как собиралась выбросить, широкие брюки «унисекс» и кеды – то, что не жалко, мне предстоял поход по мусорникам. И нож, какой же поход без ножа?
Все это казалось полнейшей бессмыслицей: я хорошо помнила, куда был выброшен плащ, сама ведь выбрасывала, но там его уже, конечно, не было. Я переворошила этот огромный контейнер, сама в него полезла под чьи-то возмущенные крики из окон… благо, мне выпал будний день, а бабкам, было, очевидно лениво и страшно выходить – плаща как не бывало! Я пошла дальше – как будто одежка могла вольно перемещаться между контейнерами, выбирая какой поинтересней. Так, без еды, отдыха и смысла, в полном отчаянии прошел целый день, а к вечеру я познакомилась с соседскими бомжами.
…
Один из них сам ко мне подошел, поначалу я просто устало отмахивалась, а потом, вдруг загоревшись надеждой, стала рассказывать, что же ищу. Его речь и даже мимика настолько отличались от человеческой, что я так и не поняла, чего он сам-то от меня хотел и, вообще, как был настроен. Мне виделось в нем удивление, смешанное с чем-то вроде радости от встречи, но может я сама всё придумала, ориентируясь по обстоятельствам – для животных, вон, улыбка и прямой открытый взгляд означают угрозу… Как бы то ни было, я пошла за ним, в глупой уверенности, что он приведет меня к цели.
Они обитали в каком-то подвале, одна на всё про всё лампочка давала густой желтый свет и большие косматые тени. Мой проводник что-то сказал, но остальные молчали, увиденное оставляло впечатление какой-то первобытной сходки у костра, я чувствовала себя добычей, которую сейчас начнут делить по тем самым первобытным законам. Наверняка я ошибалась, очень может быть, они были обычные люди, даже чисто внешне ничуть не худшие чем я нынешняя. К тому же, вспоминая теперь, я понимаю, что их было совсем немного, всего лишь трое, тоже мне племя… Но тогда мне было наплевать. На вожаке оказался искомый плащ.
Выхватив свой талисман, мой кухонный нож, я как обезумевшая кошка метнулась к его горлу. Мысль о том, чтобы выкупить шкуру моего пса, предложить взамен что-то ценное даже не пришла мне в голову – для этого надо было возвращаться домой, тратить время, за которое бомж мог и уйти. Время… время двигалось рывками: в какой-то момент я зависла в полупрыжке, с некоторым восхищением посмотрела на себя со стороны – ну чистыйГолливуд, одеть бы тебя только в черную кожу, девка… и вдруг всё, нож в горле, кровь, кровь, кровь! Мы с грохотом рухнули на цементный пол – всё было кончено…
Его дружки помогли мне стащить чертов плащ, я, в огромной благодарности и некотором чувстве вины, старалась не смотреть им в глаза.
…
Когда я вернулась домой, было уже совсем поздно. Никогда раньше я не стирала плащей – просто бросила его в ванну и пустила холодную воду. Сколько я ни горбатилась – вода все равно сходила красноватой, так что я уже даже засомневалась – уж не ржавая ли? Наконец я бросила это дело – стенки уже ванной комнаты сплошь и рядом были в рыжих подтеках, а на себя я даже боялась посмотреть в зеркало. По крайней мере, плащ казался чистым.
И мокрым.
Рудольф, слабо улыбаясь, ждал меня в прихожей, даже свет включил, умница. Было страшно выпускать его такого болезненного и тощего в ночь, но что мне оставалось? Только поцеловать его на прощанье…
- Удачной тебе охоты!
СОБАКА: Осенние дни
Только теперь, когда мой пёс всякий вечер уходил на ночную охоту, чтобы вернуться только под утро в капельках подсохшей крови на лице, я, наконец, почувствовала, что в моей жизни всё стало по-другому. Что что-то коренным образом изменилось. К лучшему. Тем более что однажды, смущенно улыбаясь, он сказал: «Пошли со мной», – и я действительно пошла.
В тот раз, в тот самый первый раз я хотела было кинуться на кухню за ножом, но вовремя сообразила, что не надо.
Сыпались листья, зеленые и красные, предоставляя нам новые и новые возможности для маскировки. Удивительно, как прекрасен парк в кромешной темноте, удивительно, как мало людей там можно встретить ночью – в иные разы мы возвращались ни с чем, но неизменно довольные и счастливые. Наши похождения мне больше напоминали рыбалку, чем охоту, хотя, может, всё дело в том, что на настоящей охоте я никогда прежде не была, судила только по фильмам?
Отказавшись от людской пищи, я перестала искать себе подработки… правда оставалась ещё плата за квартиру, но об этом я благополучно забыла. Казалось, что по ночам я охочусь не на людей, а на собственные страхи, пожираю их один за другим… и теперь мне просто нечем бояться… А кроме страхов… какие мотивы у меня могли быть кроме страхов? Только радость. Но радость нас ведь ни к чему не принуждает, только иногда зовет… на ночную охоту.
Мое тело менялось, я здорово похудела, голова стала большой и тяжелой, как у маленького волчонка, как раз под стать Рудольфу. Но я не чувствовала никакого истощения, наоборот, после весёлой ночи, отдохнув всего час или два, была на удивление бодрой, убиралась по дому, что-нибудь починяла, напевая себе под нос в то время, как мой пёс лишь иногда просыпался, и обменявшись со мной парой озорных взглядов снова засыпал со слабой улыбкой на устах. Иногда я даже выскакивала во двор без всякой надобности и, побродив немного в недоумении по району, возвращалась назад.
Едва ли не каждый день я слышала сирены «Скорой Помощи», к соседям также несколько раз захаживала милиция, я же сталкивалась с людьми в форме только на лестничной клетке, они провожали меня взглядами, но ни разу не остановили. Мне не было страшно.
Странно, что именно тогда я сдружилась, наконец, с соседями. Не то чтобы стала ходить к ним в гости, но, по крайней мере, узнала кого как зовут, здоровалась при встречах и искренне интересовалась как дела, что нового? Они часто расспрашивали меня о моей собаке, совершенно не догадываясь, что это не совсем собака. Соседи тоже завели себе животное, смешного самца шимпанзе по кличке Доктор, на которого, смеха ради, время от времени напяливали белый халатик, неизменно волочившийся за ним по полу… Я толком не знала, кому именно принадлежит Доктор, его вечно передавали из рук в руки, к тому же он часто выскакивал общий коридор, где нечаянно споткнувшись, кубарем скатывался с лестницы. Зверек не выносил одиночества, поэтому на будни его пытались передать мне, но я возражала, что у меня уже есть собака. Я чувствовала, что Флаффи обезьяна не понравится.
Однажды я вышла на охоту среди бела дня, одна, без Рудольфа, просто не могла терпеть до вечера. Он ничего не сказал по моём возвращении, только посмотрел грустно. Не скоро я решилась повторить одиночную вылазку… но решилась-таки. Всё было так просто… Бог видит, я любила его, но… мы стали охотиться поодиночке время от времени. Даже и ночью. С общего молчаливого согласия.
…
А листья падали. Я знала, что так будет, и задолго до того дня грустила по этому поводу. Время пришло. Мой пёс попрощался со мной навсегда. В первый и последний раз он был так непривычно многословен…
СОБАКА: Эпилог
«Врачи-психиатры, физиологи и прочие биологи могут сколько угодно говорить, что у шизофрении природа биохимическая, генетическая и какая угодно. Любой нормальный шизофреник знает, что дело в мыслях. Хотя, опять же, галоперидол отнюдь не исключается. Когда ремиссия, хватает трех капель на ночь, а если собираешься спать, то семи. Во время приступа порядки чисел другие - пятьдесят капель, семьдесят. Галоперидол - друг шизофреника. Без него он чувствовал бы себя совсем беспомощным. Он и так чувствует себя беспомощным.»
Ранней-ранней весной, такой сырой и такой черно-белой меня выписали. Не думала, что всё будет так просто в этом месте с решетками «солнышком» на окнах и лекарствами, которые для того, чтобы приостановить болезнь, убивают мозг. Я всего лишь нехорошо заболела легкими… Да, меня выписали только потому, что в больнице вдруг отключили батареи. Так вышло… в палате было не так уж и холодно, но я заболела. Родители забрали меня, больничный был не нужен, ведь у меня всё равно не было постоянной работы.
Первое, что я обнаружила дома – кошки действительно пропали. Я так и не решаюсь спросить почему. Я их убила? Заморила голодом? Врачи посоветовали? Я боюсь спрашивать. Кажется, что кошки просто отмерли вместе с куском моего мозга… в больнице… от лекарств.
Родители тоже притихли… по крайней мере, первое время. Теперь мы живем в доме с трупом, и этот труп – я. Сейчас, конечно, они уже взялись за меня по полной, шагу лишнего не сделаешь, слова лишнего не скажешь без задней мысли… Я должна быть нормальной, просто нормальной. И я не помню как это – быть нормальной, я просто хочу, чтобы меня перестали ругать.
Но самый худший полицай – это я сама. Теперь мне во всём видятся признаки очередного приступа. Я уже прожила больше года в относительно здравом уме, у меня появилась работа, отвратительная работа, где мне мало платят, где на мне срываются, где обо мне шепчутся по углам и вытирают ноги в коридорах… но у меня есть работа!.. мама, папа… люди, я нормальная!.. у меня есть работа!.. настоящая работа… и… я так скучаю по своей собаке. Нельзя так говорить, нельзя так думать, но… всё больше и больше, с очередным серым днем. Рано ты меня оставила, Флаффи. Приступ подступает как волна и так нестерпимо хочется ему податься. Приступы бывают разные, чаще это страх, но иногда ненависть или пьянящее веселье… они всегда желанны… но… но я должна… я всем так здорово задолжала… за всё.
Брат приходит ещё реже и совсем не говорит со мной. Мама однажды рассказывала о его непростой семейной жизни, о том, что они с невесткой, может, заведут ребенка. Рассказывала с гордостью, нравоучительно. Брат теперь – пример для меня, недосягаемая вершина. Пусть будет так.
И я живу. Как-то живу.