Глава 1 Блаженны плачущие.
Внутри было просторно, тепло и шумно. Свет факелов ломался в ручейках влаги, причудливой сетью покрывавшей выщербленные стены. Испарения, исходящие от влажных покровов посетителей, смешиваясь с прелью тех же покровов, густо заволакивали помещение. В круглом зеве гранитного камина потрескивали и роняли жир десятки нанизанных на вертела каплунов. Девочка, лет пятнадцати, приглядывала за жарившейся снедью. Три руки её, казалось, удваивались от быстроты, с которой она переворачивала подрумянившиеся тушки и подставляла противень, ловя янтарные капли жира.
Компания здесь была пёстрая, а значит, если и приходилось рассчитывать на спокойное времяпрепровождение, то не более чем только рассчитывать.
Стараясь ни с кем не столкнуться, я пробрался к уютному столику и, опустившись на бочонок, принялся стягивать ботфорты. Принялся стягивать - это выражение, применённое исключительно для красоты выражения. Я люблю выражаться красиво. В реальности же ноги от двухдневной скачки так распухли, что мои действия можно было охарактеризовать в лучшем случае как попытку этого действия. Покрытый грязью сапог скользил под одеревеневшими от холода пальцами и совершенно не намеревался расставаться с тем законным местом, где безраздельно владычествовал последнюю пару недель. И совсем бы плохи были мои дела, бывшие и без того совсем плохи, не будь я таким сильным. Грязный, застоялый водопад обрушился из поверженного сапога на пол, и тут же перед столиком показалось миленькое личико трактирной служанки…. Может, и не совсем миленькое, но с лихвой искупающими этот недостаток двумя жбанами пива и ароматными кровяными колбасками на оловянном блюде. С присущей мне, наряду с другими положительными качествами вежливостью, я кивнул ей и, решив передохнуть перед схваткой со вторым сапогом, принялся за пиво.
За соседним столом играли в ножички. Рыжий верзила со щелью вместо носа, бросив в качестве ставки связку волчьих клыков, молниеносно стучал бритвенно отточенным клинком в промежутки широко расставленных пальцев своей шестерни. Детская забава.
Наконец, я совладал со вторым ботфортом и с удовольствием, вонзил зубы в сочные и ещё дымящиеся колбаски. У соседей становилось всё интереснее. «Безносый», разогревшись, загребал ставку за ставкой. Один из сотрапезников, господин довольно грузной комплекции, сторожко порывшись за пазухой, извлёк и бросил на стол тяжёлую монету. «Эге, тут играют по-крупному», - поспешил подумать я. Однако разглядев обильную испарину на висках дородного господина и ощутив нависшее напряжение, поспешил исправить былую поспешность: « Э-ге-ге, по очень крупному! Похоже – платиновый фунт!» Рыжий заметно побледнел и, отложив нож, принялся разминать кисти. Тот, кого мой всезнающий прадед нарёк бы Крёзом, вперившись в похрустывающие пальцы, хрипло выдохнул:
- Сто восемьдесят…
Рыжий, шмыгнув отсутствующим носом и облизнув пересохшие губы, неуверенно спросил:
- Против чего играешь?
- Всё, что на столе и твой конь со сбруей.
- Он трёхлетка и может полминуты плыть под водой.
- Что ж?..
- Ладно! По рукам!
Крикнули хозяина и тот, принёс песочные часы.
Рыжий закатал рукав хламиды, обнажив сплетение мускулов, покрытых редкими рыжими же ворсинками, и часто-часто поплевал на пальцы. Затем он твёрдо обосновал ладонь на столе и, резко выдохнув, кивнул хозяину. Часы перевернулись,… и время из густо заструилось в пусто, чтобы поменявшись местами ничего в принципе не изменить, - красиво подумал я, гордясь умением думать красиво. Тем самым столь красиво описанным мною временем вооружённая ножом рука двигалась стремительно и чётко. Шесть…. Двенадцать…. Удары были чрезвычайно быстры, но всё же, чтобы уложиться в отведённую минуту, быстры не достаточно.
Позабыв о закуске, я напряженно следил за борьбой человека с судьбой. Шестьдесят…. Шестьдесят шесть…. Песчаный сугроб в нижней склянке был уже солидным, но и движения лезвия ускорились. Считать теперь было трудно даже мне. Это был вихрь, прорезаемый сверкающими зарницами падающего лезвия.
Мой отец считал, что я столь основательно заполнял чрево его супруги, что там не нашлось места для даров Фортуны. «Младший никуда не годен», - доказывал он деду. Это был его дед, а мой прадед. И ещё он был патроном нашего клана и сенешалем Горной Галлы. Прадед однажды, потрепав отца по седому загривку, назидательно произнёс: « Не всем же быть воинами… Нужны и вожди»! Прадед славился своим умом, но мне-то хотелось быть воином. Как ни трудно было сравняться со старшими братьями, я пытался не отставать от них. Не больно-то весело, иметь лишь две руки, но, выучившись у прадеда красивому слову «стоик», пришлось обучиться и умению не роптать на судьбу. В оправдание этой своенравной даме следует отметить, что она, вопреки уверениям отца, всё же не вовсе отворотилась от меня. Подозреваю, что, пристроившись бочком, она порой бросала в мою сторону искосый, но как мне хотелось верить, ласковый взгляд. Отец был чересчур требователен к нам и не удостаивал вниманием некоторые мои таланты. А они, клянусь Рогами Неба, всё же были. Несмотря на свои боевые навыки, ни один из братьев не решался бороться против «Младшенького» в темноте. С младых ногтей я гулял ночами по скалам и обрывам, искренне дивясь испугу взрослых. Как же я был поражён, узнав, что прочие люди видят в темноте гораздо хуже, чем при солнечном свете. Мои глаза – разве это не подарок милостивой Фортуны? «Град и глад!» – только-то и мог вымолвить прадед, когда я, вопреки столь часто звучащим его заверениям, с лёгкостью отыскал чёрную кошку в совершенно тёмной замковой зале. Впрочем выражение - совершенно тёмная, как и ещё более патетическое, - « тьма кромешная», так и остались для меня непонятной абстракцией.
Сейчас, не смотря на густую завесу пара, я прекрасно видел, как чернеющие поры на лоснящемся носу «Крёза», так и бисеринки пота, покрывающие его оплывшее лицо, скапливающиеся в морщинистых веках и подрагивающие на ресницах.
Рука «Рыжего» ткала едва заметный для столь не совершенных людских глаз узор: сто двадцать шесть…. сто тридцать два…. Я первым заметил ошибку. Нож ещё не опустился, а судьба уже проронила своё тяжкое слово. Я это знал, а через мгновение узнали и все остальные. Лишь самую малость дрогнула рука, и вот уже в синеву лезвия добавился алый мазок. Крайняя фаланга отделилась от мизинца и, словно косточка сливы в руках озорника, отлетела в мою сторону. Кровь, брызнув из раны, одновременно покинула вмиг побледневшее лицо безносого, ставшее от этого по-настоящему страшным. Он отчаянно продолжал борьбу. Однако слёзы туманили его глаза и, легко оцарапав очередной палец, он отбросил нож. Ещё мгновение все сидели замерев, а потом раздался дружный хохот. Крёз смахнул влагу со лба и кивнул рабу в медном ошейнике, который тут же принялся сгребать выигрыш в седельную сумку. Пальцы Рыжего впились в край стола, а взгляд в пальцы. Он резко дёрнул плечом, сбрасывая ласково похлопывающую руку подобревшего любимца Фортуны. «Финита», - красочно выразился бы мой высокоучёный прадед, я же, куда более прозаично, вернулся к порядочно поостывшим колбаскам.
Рот мой был занят одним, голова же не менее занятая, занята была однако совершенно далёким от занятий рта занятием. «Вот так всегда, - горестно мыслила занятая эта голова, отрабатывая своё, неизвестно кем назначенное предназначение, - богатей Крёз стал ещё богаче, а бедный и без того обиженный Фортуной безносый, оставлен ею же с носом, но без денег, коня и пальца. Разве помешал бы ему палец?» Но помешал он мне и помешал основательно. Помешал, ибо жажду, вызванную насыщенно пряными колбасками, требовалось залить пивом, а кусок пальца плавающего в моей кружке, несколько препятствовал этому разумному желанию.
Обстоятельства, сопровождавшие последний прожитый год, значительно поубавили мою брезгливость, не превратив тем не менее в каннибала. Поэтому я выплеснул добрую треть пива на пол и почти сразу осознал допущенную ошибку. Отупелые до сих пор глаза Рыжего уставились на обрубок и тут же, наливаясь кровью, вперились в меня. Видимо, он им очень дорожил, с опозданием повинился я и, искупая невольную вину, участливо подмигнул пострадавшему. И тут открылось, что судьба вовсе не случайно отвернулась от Рыжего. Он был никудышным физиономистом. Каждая вена его роскошных подглазных мешков так набухла кровью, что глаза мгновенно стали похожими на два пылающих уголька. Он, вероятно, намеревался прожечь во мне порядочную дыру, но и тут ему не повезло. Эта неудача, похоже, окончательно повредила рассудок жертвы судьбы и Крёза. Он вскочил, пнул ни в чём не повинный бочонок, столь честно служивший ему седалищем, и устремился ко мне:
- Смеёшься, урод?!
Ну да… у меня всего-то две руки, две ноги, нет костного панциря, надёжно прикрывающего грудь и спину, но нос-то у меня есть. И это не только очень красиво. Это ещё и удобно. Удобно, поскольку без носа, холодно дышать, когда холодно. Но, пожалуй, слишком много времени требовалось, чтобы довести эти, столь железные аргументы до нависающего надо мной безносого безумца. Вдобавок я вовремя вспомнил, что прадед учил меня смирению, доброжелательности и выдержке. А потому, выдержав не совсем справедливое оскорбление, я доброжелательно улыбнулся и, смиренно подняв ошмёток пальца, стряхнул с него налипшие крошки и участливо протянул законному владельцу.
«Блаженны миротворцы, - не без гордости подумал я, - ибо они насытятся!» Впрочем, по поводу насыщения я испытывал некоторый скепсис. Не очень-то верилось, что зверский трёхдневный голод утолится крохотными этими колбасками даже в купе с проявленным миротворчеством. Сомневался я и в точном воспроизведении магической формулы. Может быть, Великий Сенешаль Горной Галлы утверждал, что насытятся плачущие? Плакать не хотелось, но сомнения были достаточно вескими. И подтверждением их обоснованности стали последующие события. Рыжий отшвырнул стол и, ухватившись за меховую опушку безрукавки, вознёс меня к небесам.
Просторная епанча-безрукавка была оторочена мехом первого убитого собственными руками барса. Я явственно услышал треск рвущихся сухожилий. Рыжий тоже его услышал, и злорадная улыбка превратила пакостную его физиономию в совсем уж пакостную.
Я висел, трогательно побалтывая босыми ногами в воздухе, а он хохотал. И зря! Треск, издаваемый моей курткой, органично слился с хрустом выскочившей от резкого бокового удара челюсти. Рыжий отлетел в сторону, а я, оказавшись никем не удерживаемым, благополучно опустился на грешную землю и тут же, поскользнувшись в луже, оставленной собственными сапогами, растянулся, пребольно треснувшись затылком. Общий смех вознаградил нас обоих, но Рыжий уже поднимался, а зеваки и хозяин со сноровкой людей повидавших уже отодвигали столы и бочонки, освобождая для нас арену.
«Он не очень-то любил драться», - с присущей мне скромностью подумал я о себе в третьем лице, отчего-то прошедшего времени. Впрочем, лицемерие не красит, и я поторопился уточнить, - если драться приходится на практически пустой желудок у чёрта на куличках со здоровенным малым, выделывающим ножичком штучки, скорее всего не подвластные нам.
Присутствующим было плевать на мои благоразумные размышления. Лишь любопытство и азарт читались во всех устремлённых на нас взорах. Даже тщедушная девчушка у вертелов, рискуя перепалить кур, повернула чумазое личико в нашу сторону. Лично я просто не сомневаюсь, на чьей стороне были её симпатии. К сожалению, её мнение никого не интересовало: и большинство из делающих ставки делали их - не совсем на меня. Наверное, совсем не на меня, - звучит точнее? Но мне такое звучание было менее приятно. Кстати сказать, говоря о большинстве, приходится говорить, о большинстве абсолютном. Похоже, единственный не сомневающийся в моей победе был тот, в победе которого все дружно сомневались. Возникал лишний повод задуматься. Получается, если выиграю я, то проиграет не только Рыжий, но и те, кто на него поставил. А ведь они, наверное, расстроятся. Милосердно ли правнуку своего прадеда?.. - Вспомнил таки! – таки вспомнил я, - блаженны милосердные! Блаженны – ибо насытятся! Такая нелепая ошибка….
Пребывая в столь боевом настрое, я отстегнул палаш и, сняв широкий пояс из кожи летучей пантеры, принялся расшнуровывать пострадавшую безрукавку. Рыжий тем временем скинул перевязь с кривым тесаком и, вытащив из-за гетр тонкий нож, передал его хозяину. Просторную с широкими рукавами хламиду, подбитую волчьим мехом, он снимать не стал. Что ж? Тем хуже для него. На мне осталась лишь свободная рубаха, заправленная в лосиные лосины.
Мы медленно двинулись по кругу. «Отчего это всегда по кругу?..» - почти успел подумать я, когда Рыжий прыгнул вперёд, направляя удар пострадавшей руки в мою переносицу. Легко уклонившись, я едва не пропустил резкий, короткий правый. Пришлось отскочить, но Рыжий вновь рванулся ко мне и на этот раз удачнее. Мой левый кулак поставил вывихнутую его челюсть на место, а прямой в корпус несколько сбил ему дыхание. Теперь уже он отскочил и тут же замер в боевой стойке, пытаясь перевести дух. Заметив, что ситуация в трактире начала меняться, я милостиво подарил ему перерыв. Среди зрителей появились желающие ставить на меня, и мой желудок пришёл в согласие с моей же гордостью. Теперь моя победа принесёт победу достойнейшим, доверившимся мне….
Какой уже раз приходилось убеждаться, что первое впечатление зачастую обманчиво. Отталкивающая физиономия Крёза резко одухотворилась, когда он, побив заклад сразу девятерых болельщиков моего противника, вновь поставил платиновый фунт. Каким же слепцом я был, не замечая ранее этой милой и сердечной улыбки на его добродушном лице.
Сказочная щедрость Крёза нуждалась в вознаграждении, и я рванулся в бой. Вид же злополучной платины привёл Рыжего в бешенство. Он зарычал и, не обращая внимания на град ударов, впечатал клещи пальцев в мою шею. Давление было столь мощным, что я едва не упал на колени, но, устояв, тут же судорожно вцепился в его запястья. Кровь толчками билась во вскипающем мозгу и жидкие струйки воздуха, просачивающиеся сквозь тиски, сжимавшие горло, были не способны его охладить. Временами багровая тьма захлёстывала сознание, но я боролся. Внутреннее давление готово было разорвать череп, но всё же, сквозь муть слёз я видел, что не легко и Рыжему.
Наша семья не самая слабая в Горной Галле. Да и я не то что бы совсем уж маломощен. Пусть и не богатырь, но тем не менее мне не раз приходилось вырывать пальцами шестидюймовые гвозди из дубовой доски. Так, для удовольствия…
Я чувствовал, как немеют пальцы Рыжего, и, казалось, сквозь шум бьющейся о черепную коробку крови улавливал потрескивание его костей. Черты лица его заострились. Вены на висках вздулись узлами и натужно сотрясались в такт биения сердца. Пот уже не ручейками, а едким потоком заливал его глаза. Оскаленные зубы скрежетали в готовности раскрошить друг друга.
Мгновения разбились на бесконечность вечностей. Мои ноги мелко, но часто дрожали. Мокрая рубаха, прилипнув к телу, жгла его своими раскалёнными объятиями. Каково ж ему в этой плотной хламиде?
И вот пальцы Рыжего начали медленно разжиматься. Влажный, спёртый поток воздуха хлынул в мои легкие, наполняя голову божественной невесомостью. Я буквально опьянел. Прелый воздух был подобен божественному дуновению. Ещё сопротивлявшийся Рыжий склонялся всё ниже. «Бедный Рыжий», - хотел посочувствовать я ему. Хотел, и уж было совсем рассочувствовался, но отвлекся, заметив длинную прореху в хламиде. Это отверстие располагалось под правой рукой, прямо в подмышке широкого рукава. Странно…. Чего ж тут странного?.. Град! Чуть бы раньше заметить…. Крохотный, едва ли больше детского кулачок вырвался из потайной ширинки и сочно врезался в мой кадык. Огненные кометы ворвались в мозг через мои широко распахнутые глаза и взорвались внутри.
- Блаженны алчущие…. Они насытятся. А я?.. Я алчу!.. Но я голоден…. Ох, как голоден я! Блаженны алчущие и жаждущие. Я жажду?.. Нет! Нет! Хватит!
Струи холодной воды захлёстывали моё лицо. Я, вольготно распростёршись, лежал на земляном полу. Мне было жарко и …. Меня била мелкая дрожь. Рыжий, пошатываясь, стоял надо мной. А рядом? Чей это злобный взгляд?.. Ах, Крёз, прости!
Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Или это вода стекала по моему лицу?