«Восторг внезапный ум пленил…», - с такой завораживающей ноты началась русская поэзия «Одой… на взятие Хотина 1739 года» Михайло Ломоносова, первого стихотворения, написанного «традиционным» ямбом. Поистине это был не только начало покорения парнасских высот, но и восхождение к Слову в его кристаллической гармонии…
Русская поэзия на полвека опередила прозу Белкина одами Державина «Бог» и «На смерть князя Мещерского». Державинское движение огромных образов, как отмечал Пушкин, осталось непревзойденным, – из таких первородных космических глыб вытачивался блаженный остров российской лирики.
В парижской мансарде, на пороге смерти, изгнанник Владислав Ходасевич чествовал Ломоносовскую оду и завещанный громокипящий гибкий ямб:
Из памяти изгрызлись годы,
За что и кто в Хотине пал,
Но первый звук Хотинской оды
Нам первым криком жизни стал.
В тот день на холмы снеговые
Камена русская взошла
И дивный голос свой впервые
Далёким сестрам подала.
……………………………
Таинственна его природа,
В нём спит спондей, поёт пэон,
Ему один закон – свобода.
В его свободе есть закон…
Так русский стих, пришедший с реформами царя-западника, стал плотью и кровью нашего бытия, в духе соединяя живых и ушедших, отверженных и гонимых, дерзновенных и просветлённых. Пушкинский миф о «Медном всаднике» – о Слове обоюдоостром, живом и мертвом. Кумир на бронзовом коне может обернуться разрушителем, овладеваемый «духом немым и глухим». Или созидать подобие небесного града на земле, когда в почти совершенных чертах Петрополя проступает сияние, пересотворяющее мир в подобие воскресшего.
Здесь таинство и жизнь вечная – в той свободе и предопределённости, которую русская поэзия диктует своим избранникам – пророкам и читателям.