ДНЮ ДЕСАНТНИКА ПОСВЯЩАЕТСЯ
- Ещё минуточку, - проворковала мама, наклоняясь к прозрачной дверце духовки. – Ещё минутку, мои хорошие, и всё будет готово!
Аромат от пирога, который вот-вот должен был превратиться в божественный вкус, дразнил всех до всамделишного слюноотделения. Собравшаяся за воскресным столом семья демонстрировала все характерные признаки голодного, но миролюбивого нетерпения. Даже старшая Зинаида, несмотря на циничное безразличие к бессмысленности окружающего мира – присущее истинной тринадцатилетней даме – на миг позабыла обо всём, и нетерпеливо подпрыгивала на стуле. Виталий Сергеевич, глава семейства, методично постукивал себя по правой ляжке, в силу раздутости обтянутой пижамными штанами по самое «сейчас лопну». Он изображал нетерпение. Пирога жаждали все – включая несовершеннолетних близнецов Мишку и Митьку, а также беспородного и четвероногого любимца Акакия.
Прошло пять минут
- Мила, ну скоро ты там? – прорвало Виталия Сергеевича.
- Подождать не можешь одну секунду? – на мгновение сквозь ласковый облик матери семейства наружу прорвалась древнегреческая фурия. Впрочем, тут же уступившая место миловидному и родному образу. – Вот и всё, мои хорошие! Готово!
И долгожданный царь-пирог, источающий невероятные ароматы ванили, сдобы, грибов, мяса, сыра, приправ, и ещё чего-только-там-нет, торжественно, под причитания мамы и нечленораздельные, но восторженные возгласы остального семейства, выплыл из духовки. Настал тот чудный миг, когда мама, Людмила Петровна, в очередной раз заняла самое главное, сааме непререкаемое место в пантеоне всех женщин планеты Земля. Во всяком случае, для этих пятерых любителей вкусного, возглавляемых Акакием, ошалевшим от восторга и скачущим по кухне, как танцор Махмуд Эсамбаев в лучшие годы.
До сладостного момента, когда заточенный Виталием Сергеевичем нож медленно и деловито воткнётся в сердцевину пирога – нет, не пирога, а произведения искусства – оставалась лишь секунда. И именно в эту секунду окно кухни, в которой заседала в полном сборе семья Кузякиных, влетел огромный и отвратительный в своей бесцеремонности булыжник. Осколки стекла, печальным звоном некачественного зауральского производства, осыпались на пол, до смерти напугав несчастного Акакия. А в образовавшийся проём хлынул поток жаркого августовского воздуха, унося с собой лёгкую прохладу, из последних сил навеваемую умирающим от старости корейским кондиционером. И на смену паникующей тишине девятым валом, сметая покой и радость семейного воскресенья, пришла волна рёва сотен глоток, текущая по улице – «Слава! Слава! У-чи-те-лям! Слава! Слава! У-чи-те-лям!»
- Господи, - заломив руки, всхлипнула Людмила Петровна, - сволочи проклятые! На пирог же попало!
Перепуганный Акакий истошно лаял, впрочем, избрав объектом своей ненависти старые тапки Виталия Сергеевича, мирно пылившиеся под тахтой
- Ох, чёрт, - в припадке покаянной ярости воскликнул отец семейства, - второе ж августа! Забыл совсем! День Учителя! Чтоб им.… Пойду машину отгоню в гараж, пока эти паразиты её не разнесли!
И Виталий Сергеич, позабыв об ароматах ванили и мяса, молодым козликом поскакал к двери. Истошно лая, вслед за ним понёсся трусливый, но верный Акакий
- Виталя, поосторожнее! – успела крикнуть вслед расстроенная мать.
Брошенный всеми пирог, медленно остывал у раковины.
* * * * * * * * * *
… не просто педагоги! Нет! Вы – слава, надежда, и будущее Отчизны нашей! Несите же гордо это звание – почётное звание российского педагога!
Надсаживая глотку, Министр образования продолжал выкрикивать в толпу то, что по его мнению должно было отозваться бушующим пламенем в сердцах подопечных. Министр был относительно молод, да и на пост назначен недавно, но неглуп. Окидывая беспокойным взором море физиономий, заполонивших Парк Горького, лениво слушавших его выступление, Министр понимал, что самое лучшее для него сейчас – убраться из этого места, сесть в служебную машину, предоставив охране отбивать его, важное для государства тело, от массы пьяных работниц сферы образования, и уехать. Уехать в Министерство, и провести там остаток дня, периодически отвечая на звонки и получая новую порцию информации о том, где и какие ещё бесчинства устроили российские педагоги в день своего профессионального праздника.
- Слава вам, друзья и коллеги, низкий поклон! – ответом ему были вялые аплодисменты не более чем одной трети многотысячной толпы. Секунду подумав, Министр решился и добавил, прокричал, набрав в лёгкие воздуху:
- Слава Учителям!
Толпа взревела. «Сла-ва! Сла-ва! Сла-ва У-чи-те-лям!». Тысячи глоток, мужских и женских, баритоны и дисканты, подхватили этот клич, а толпа, медленно, но неотвратимо, двинулась к трибуне. Какая-то старушка в чёрном платье, с приколотой к нему медалью «Заслуженный работник образования РФ», уже лихо свистела в два пальца, крутя вокруг седой и лысеющей головы, свою клюку. Уже сцепились в неукротимом, массовом побоище, делегаты от Министерства образования Пермского края и аналогичного ведомства Республики Тыва. Несколько сотен пьяных и агрессивных преподавателей ломанулись к фонтанам Парка, дабы исполнить многолетний ритуал купания. В спину улепетывающему Министру, на полкорпуса опережавшему собственную нерасторопную, но тоже обуянную жаждой выживания охрану, уже летели десятки увесистых томиков «Что делать?» и упаковки с мелом. «Слава Учителям!» - неслось над Парком. Последние шашлычники, лихорадочно собирающие руки в ноги, в панике бежали через дыры в заборы. Они, плохо учившиеся в школе, понимали, чем им грозит столкновение с голодной, пьяной и агрессивной толпой педагогов, празднующих свой профессиональный праздник.
* * * * * * * * * *
На станции метро «Парк Культуры» царило нечеловеческое оживление. И без того тесноватый вестибюль радиальной станции был забит до отказа. Кучки расхристанных педагогов, нагло нарушавших запрет на курение в метро, обнимались, братались, пили водку из горла и избивали редких, случайных пассажиров – по большей части, иногородних, не подозревавших о таком сюрпризе столицы. В будке дежурной по эскалатору, давно и в панике бежавшей прочь, пьяненький Заслуженный Учитель России, Абрам Израилевич Гаткин, окружённый сторонниками и коллегами, с пристрастием допрашивал пленного милиционера.
- Вот ты, - тряся за шкирку несчастного сотрудника правопорядка, проклинающего всё и вся, а особенно день своего первого дежурства, - вот ты, двоечник проклятый, вот ты скажи мне! Вот как на духу, скажи! Прррогуливал ведь литературу? Прррогуливал?
Ошалевший от происходящего вокруг шабаша, усугублённого запахом перегара, исходящего от Абрама Израилевича, двадцатилетний милиционер Витя готов был разреветься. В юности Витя был крепким троечником, и с ужасающей ясностью понимал, что именно сейчас он может получить самый настоящий расчёт за лень и отсутствие прилежания в прошлом.
- Прогуливал, - хныкал Витя. – Отпустите, пожалуйста, а то я вас задержать буду вынужден…
- Меня? – деланно-непонимающим взглядом обвёл учительскую братву Абрам Израилевич. – Меня задержать?!
Тут Заслуженный Учитель неожиданно заорал дурным голосом и классическим жестом безысходности рванул на груди рубаху. Та с треском порвалась, обнажив неприглядную грудь пожилого педагога, заросшую буйной, но отчего-то пегой растительностью
- Да ты, крыса тыловая, - свистящим шёпотом, приблатнённо завёлся Заслуженный, - когда меня в 82-м в Нарьян-Мар распределили, ещё под стол ходил пешком! Да ты ещё слово «суффикс» в глаза не видел! Да ты падежей не нюхал, шкет!
- Дяденька, прекратите немедленно! – истерично, не веря ни во что, включая собственное спасение, пискнул напоследок Витя. И над ним сомкнулась волна учительских рук.
* * * * * * * * * *
Ходили слухи, что на Болотной площади ОМОН был вынужден применить резиновые пули против двух тысяч педагогов из Санкт-Петербурга, дабы прекратить массовую, разнузданную оргию, учинённую ими на всём расстоянии от моста до шемякинских уродов. Но ни одного официального подтверждения этому не нашлось
* * * * * * * * * *
- Ничего, ничего, Виталя, - поглаживала по голове Виталия Сергеича плачущая Людмила Петровна. – Всё скоро пройдёт, завтра тебя выпишут. Ты не волнуйся, - всхлипнула она, - я новый пирог испеку. А шрамы… я тебя и таким люблю. И дети, и дети тоже, - зарыдала несчастная мать и жена.
У её ног заскулил Акакий. Он тоже пострадал – ему трижды прищемили хвост и пытались насильно перекрасить в розовое из пульверизатора.
Виталий Сергеевич лежал на каталке в коридоре Склифа. Мест в палатах, в силу большого количества пострадавших, катастрофически не хватало, а его ранения были расценены медперсоналом как не представляющие угрозу для жизни. Виталия Сергеевича ногтями исполосовали преподавательницы его собственной школы за отказ вопить с ними священный лозунг «Слава Учителям», равно как исполнять хором песню «Спасибо что конца урокам нет».
- Люд, - с трудом разлепив иссохшиеся губы и приподнявшись на своём скорбном одре, промолвил раненный супруг. – А завтра у нас никаких дат… ну по календарю… нету?
- Нет, лапонька, нет солнышко моё раненное, - зачастила Людмила Петровна, неожиданно осознавшая, как дорог, как по-супружненски и даже по-женски ей ещё дорог этот человек. – Завтра День Шахтёра, но это в Кемерово да в Донбассе бузить будут. А у нас всё будет тихо и спокойно, зая.
- Скорей бы завтра, - обессилено уронив голову на подушку, промолвил Виталий Сергеич.
Второе августа подходило к концу. Далеко за окном, подсвечивая алым и без того красочный закат, ярко горело здание гостиницы «Ленинградская».